ЧТО "РОДИЛСЯ ДЛЯ ВИСѢЛИЦЫ".
ГЛАВА I.
Всѣ наиболѣе разсудительные жители небольшаго городка Гемпенфильда были того мнѣнія, что Кристоферъ Снёбъ, или, какъ его называли обыкновенно, неисправимый маленькій плутъ Китъ Снёбъ, родился для висѣлицы. Таково было общее убѣжденіе и съ того времени, какъ Киту пошелъ седьмой годъ -- въ этомъ раннемъ возрастѣ обнаружился уже его геній -- постоянно, пока не достигъ онъ семнадцатилѣтняго возраста, оно все росло и утверждалось; когда же, наконецъ, Киту исполнилось семнадцать лѣтъ, то мыслящія головы удивлялись только, что его не повѣсили уже съ годъ или съ два тому назадъ; но, несмотря на то, никто не хотѣлъ разстаться съ своимъ любимымъ убѣжденіемъ. Правда, до сего времени, Китъ, по какому-то чуду, спасался; но, хотя окончательная судьба его и отсрочена, она, тѣмъ не менѣе, не подвержена никакому сомнѣнію. Весеннимъ гусятамъ не такъ плохо придется въ сентябрѣ мѣсяцѣ, какъ Киту во время засѣданій уголовнаго суда. Жаль его, говорили двое или трое изъ добродушнѣйшихъ жителей, потому что, за исключеніемъ какой-то плутовской отваги въ лицѣ да дурной привычки надъ всѣмъ смѣяться, Китъ былъ и не дуренъ собой и ужь очень былъ добрый мальчикъ. Нечего и говорить, очень жаль, да что дѣлать! не миновать ему висѣлицы!
Китъ, по правдѣ сказать, былъ первымъ негодяемъ своего роднаго мѣстечка. Къ величайшему удовольствію всѣхъ тамошнихъ отцовъ и матерей онъ былъ источникомъ всевозможныхъ общественныхъ золъ. Случалось ли, что гдѣ-нибудь были ограблены яблони въ саду, побиты стекла, раскрадены яйца изъ куриной насѣсти, накурено табакомъ въ лавкѣ благопристойнаго башмачника, или совершено другое какое-нибудь страшное преступленіе въ этомъ родѣ, рѣдкимъ было для этихъ особъ утѣшеніемъ знать, что одинъ только Китъ Снёбъ, а не кто либо изъ ихъ милыхъ малютокъ, могъ рѣшиться на такой злодѣйскій поступокъ. Самая чернота Кита Снёба убѣляла всѣхъ прочихъ дѣтей на подобіе снѣга. Такимъ образомъ, онъ одинъ несъ на спинѣ своей всѣ прегрѣшенія юнаго поколѣнія своего роднаго городка, и. къ врожденной злобѣ человѣческой природы, должно сознаться, что онъ такъ же мало заботился о ней, такъ самъ надъ ней смѣялся, какъ будто она была какимъ-нибудь отличіемъ, а отнюдь не порокомъ. Несчастный, развращенный Кристоферъ Снёбъ!
Августъ Дёбльбренъ былъ премилый мальчикъ, настоящій херувимъ во плоти. Онъ былъ такъ скроменъ, такъ тихъ, такъ услужливъ, лучшаго ребенка, однимъ словомъ, и желать нельзя было. Одинъ только у него былъ недостатокъ: онъ былъ неразлучнымъ товарищемъ Кристофера Снёба. Они играли одними и тѣми же шарами, пускали однихъ и тѣхъ же змѣй, грызли одни и тѣ же яблоки, то есть, впрочемъ, только тогда, когда змѣи, шары или яблоки принадлежали Киту. Въ противномъ случаѣ. Августъ Дёбльбренъ, какъ кроткій, послушный ребенокъ, какимъ бы навѣрное былъ безъ этого Кита Снёба, -- такъ часто выражалась его нѣжная мать, -- игралъ и жевалъ одинъ.
Вотъ и все о дѣтствѣ двоихъ товарищей, о ранней негодности маленькаго Кита.
-- Когда-нибудь раскаетесь вы въ этомъ! говорилъ однажды молодой человѣкъ приходскому педелю, который, услышавъ это дерзкое предсказаніе, только принялъ болѣе величественный видъ и важно нахмурилъ свое оффиціальное чело.
Онъ раскается! онъ, гемпенфильдскій педель!
-- Невинность всегда останется невинностью, дѣлайте съ ней, что хотите, продолжалъ молодой человѣкъ.
И педель ни слова не отвѣтилъ на эту устарѣлую, безплодную истину.
-- Пускай же я умру, если былъ на кладбищѣ! воскликнулъ молодой человѣкъ.
Педель, все ничего не отвѣчая, отступилъ нѣсколько шаговъ назадъ и, съ видомъ возвышеннаго самодовольствія, оглянулъ говорившаго съ ногъ до головы. Когда Вандейку случалось прибавить дивную черту къ портрету своей волшебной кисти, когда Рембрандту случалось набросить небывалой красоты солнечный лучъ на своемъ холстѣ, они, можетъ быть, съ такимъ же біеніемъ сердца смотрѣли на вновь возникшее совершенство. Нѣтъ ничтожнаго художника, нѣтъ жалкаго поденьщика, который бы не погордился иногда своей работой. Гемпенфильдскій педель ощутилъ сердечное трепетаніе; онъ заперъ преступника въ приходскую колоду и съ гордостью взиралъ на свое искусство. Читатель! этотъ преступникъ, заключенный въ колоду, былъ Китъ Снёбъ!
-- Не тѣ времена, съ грустью въ голосѣ произнесъ педель: -- не тѣ времена, а то бы и высѣкли тебя вмѣстѣ съ этимъ.
-- Я не былъ на кладбищѣ, возразилъ Китъ.
-- Доберешься ты до висѣлицы, Кристоферъ, говорилъ педель: -- колода только на полпути по дорогѣ къ ней, я всегда говорилъ, и доживу еще до того, повѣсятъ тебя когда-нибудь!
Китъ съ ожесточеніемъ взглянулъ на пророка и тотчасъ-же совершенно безпечно началъ насвистывать пѣсню.
-- Добрая слава твоя совсѣмъ погибла теперь, Кристоферъ, продолжалъ педель: -- и чѣмъ скорѣе ты самъ выберешься изъ Гемпенфильда, тѣмъ лучше будетъ для всѣхъ. Играть въ бабки на кладбищѣ! да это хуже Джой Фокса!
-- Въ послѣдній разъ говорю вамъ, воскликнулъ Кристоферъ:,-- что я тамъ совсѣмъ не былъ.
-- Звенѣть деньгами на священныхъ могилахъ покойниковъ, говорилъ педель, на котораго увѣренія Снёба не производили никакого впечатлѣнія: -- тревожить прахъ усопшихъ мірскими звуками -- это большой грѣхъ. Какъ бы понравилось тебѣ, еслибъ съ тобой сдѣлали то же самое?
Китъ свисталъ.
-- И не найдти другихъ товарищей для своихъ шалостей, какъ мѣдника да цыгана! Развѣ ужь нѣтъ въ тебѣ никакого приличія?
-- Зачѣмъ же вы ихъ не поймали? спросилъ Снёбъ: -- вы бъ увидали, что я ихъ знаю столько же, какъ вотъ сова, что сидитъ на колокольнѣ. Да это всегда такъ было, здѣсь вѣчно на меня клепали напраслину!
-- Ваша братья всегда жалуется на людей. Напраслину! какъ бы не такъ! Развѣ ужь не должно быть на свѣтѣ ничего священнаго? Да тебѣ слова все равно, что горохъ объ стѣну! жаль мнѣ тебя. Китъ, жаль мнѣ тебя за твоего покойнаго отца; честный онъ былъ человѣкъ и лучшій игрокъ въ мячъ во всемъ околодкѣ. Но чего и ожидать было, когда онъ женился на Бекки Дринкутеръ, когда твоя мать....
Чрезвычайно бѣдственно было для Симона Скогса, гемпенфильдскаго педеля, то, что когда онъ, по своей обязанности, какъ censor morum, заарестовалъ Кристофера Снёба, за играніе за кладбищѣ въ бабки и въ другія плебейскія игры, повторяемъ, чрезвычайно бѣдственно было для этого дѣятельнаго чиновника то, что Кристоферъ Снёбъ напротивъ того, въ ту самую минуту отправлялся на игру въ мячъ. Педель былъ человѣкъ строгихъ нравственныхъ правилъ, и основываясь на томъ, что Китъ Снёбъ сидѣлъ въ колодѣ, счелъ совершенно приличнымъ сдѣлать нѣсколько замѣчаній насчётъ поведенія покойной его матери; носился слухъ, что она въ молодости съ презрѣніемъ отвергла предложенія великаго Скогса. Левъ не умеръ еще, ноги у него только были опутаны въ то время, какъ Скогсъ вздумалъ было нѣсколько поревѣть по ослиному. Едва, однако, успѣлъ онъ издать первые звуки, какъ повалился на-земь, какъ будто пораженный дубиной великана; кровь ручьемъ хлынула у него изъ носу, лилась по жилету, и каплями упадала на землю съ платья. Гемпенфильдскій педель поднялся на ноги и истекалъ кровью, какъ кабанъ.
Съ отуманенной головой, съ бѣшенствомъ въ глазахъ, Симонъ Скогсъ ощупалъ свой носъ и понялъ свою ошибку: онъ не обыскалъ преступника, а то нашелъ бы, у него въ карманѣ мячъ, который Китъ, наслѣдовавшій отъ отца вѣрность руки и глаза, и кинулъ съ мѣткостью охотно признанною педелемъ, хотя и вовсе неодобренною. Въ продолженіи нѣсколькихъ минутъ почтенный мужъ этотъ полагалъ, что носъ его былъ уничтоженъ мячемъ Кита Снёба.
Читатель подумаетъ, можетъ быть, что педель поспѣшно вскочилъ на ноги и съ яростію напалъ на дерзкаго -- нисколько! ни одна нѣжная хозяйка, съ сокрушеннымъ сердцемъ взирающая на осколки разбитой дорогой посуды, не собирала никогда кусковъ безцѣннаго фарфора съ большимъ раченіемъ, съ большею нѣжностію, чѣмъ Симонъ Скогсъ, гемпепфильдскій педель, собиралъ, такъ сказать, по одному разсыпавшіеся члены своего тѣла. Онъ полагалъ, что у него носъ, какъ у тюленя, былъ главнымъ источникомъ жизненной силы, и сначала думалъ было, что ему на вѣки пришлось разпроститься съ міромъ. Но наконецъ неясное сознаніе продолжающагося существованія мало-по-малу пробудилось въ немъ: онъ вздохнулъ глубоко, покачалъ головой и съ болѣзненной улыбкой на лицѣ произнесъ:
-- Да, Кристоферъ Снёбъ, утѣшительно думать, что не миновать тебѣ висѣлицы!
Кристоферъ Снёбъ сидѣлъ въ колодѣ и понималъ, что послѣдніе остатки его добраго имени развѣяны по вѣтру. Онъ зналъ, что совершенно невиненъ, и видѣлъ, что сидитъ въ плѣну. Мрачныя и угрюмыя мысли навѣрное овладѣли бы имъ, если бы нѣсколько оборванныхъ ребятишекъ не отвлекли его отъ горечи размышленій, затѣявъ игру въ шары въ самой тѣни колоды.
"Alas regardless of their doom
The little infants play."
(Увы! не вѣдая своей судьбы, безпечно играютъ обреченные на жертву младенцы!)
Замѣтивъ ихъ, Кристоферъ тотчасъ же, съ совершенною беззаботностію и даже съ наслажденіемъ, вмѣшался въ игру; онъ совѣтовалъ, предупреждалъ, наставлялъ игроковъ и торжествовалъ вмѣстѣ съ побѣдителями. Къ чему отнести эту способность, къ высокой ли философіи или къ непобѣдимой закоренѣлости совѣсти? Оставляемъ этотъ вопросъ на разрѣшеніе моралистамъ. Достовѣрно то, что въ ту минуту, какъ Кристоферъ Снёбъ находился въ полномъ разгарѣ игры, слухъ его былъ пораженъ жалобнымъ восклицаніемъ, раздавшимся позади его. Онъ обернулся и увидѣлъ омраченное грустью лицо Августа Дёбльбрена.
-- Никогда не думалъ я, что дѣло дойдетъ до этого, говорилъ Августъ, ломая руки.
-- Ничего, пустяки, къ вечеру выпустятъ! Не туда, не туда, Билль Сёммонзъ, кидай внизъ, кричалъ Кристоферъ одному изъ играющихъ.
-- Боже мой, Китъ! воскликнулъ Августъ: -- неужели ты можешь думать о томъ, куда кидать шары, когда самъ сидишь въ колодѣ?
-- А что?
-- Когда доброе имя твое совсѣмъ погибло, увѣщевалъ Дёбльбренъ: -- да, Кристоферъ, совсѣмъ погибло.
-- Я брошу это мѣстечко и достану себѣ новое имя говорилъ Снёбъ....
-- Такъ ты въ самомъ дѣлѣ не былъ на кладбищѣ? съ безпокойствомъ спросилъ Дёбльбренъ.
-- Не былъ! да не стоило имъ и говорить; они говорятъ, что нашли свидѣтеля, а ужь какого и не понимаю; да, кромѣ того, судья сказалъ, что противъ меня есть еще другая улика.
-- Помилуй Господи! воскликнулъ Дёбльбренъ.-- Какая жь это?
-- Это, что меня разъ, поймали за томъ, что я, какъ они говорятъ, искажалъ надгробные камни. А какъ бы ты думалъ, что они называютъ "искажалъ"? То, что я Сёкки Сандерса имя написалъ надъ головками нѣсколькихъ херувимовъ.
-- Не скажу, чтобъ это было хорошо, отвѣчалъ Дёбльбренъ: -- это матушка назвала бы язычествомъ.
-- Ну, видишь, люди разно думаютъ, отвѣчалъ Снёбъ,-- Какъ бы то ни было они говорятъ -- ужь если я былъ такимъ еретикомъ (такъ меня назвали), что рѣшился писать чужія имена на надгробныхъ камняхъ, то вѣрно не задумаюсь и играть на кладбищѣ. Такъ вотъ поэтому-то и засадили меня сюда.
-- Это не доказательство, замѣтилъ Дёбльбренъ.
-- Такъ я и говорилъ имъ. "Допустимъ, говорю, первый проступокъ, все-таки это еще не игра." Ну, судья засмѣялся и отдалъ меня педелю, а тотъ и заперъ меня въ эту деревяшку. Но все таки, видишь ли... Джекъ Робинсъ (опять Китъ вмѣшался въ игру), рискуй!
-- Такъ если ты не былъ на кладбищѣ съ мѣдникомъ и цыганомъ, гдѣ же ты былъ?
-- Собиралъ орѣхи, отвѣчалъ Снёбъ, подмигивая глазомъ: -- собиралъ орѣхи вмѣстѣ съ Полли Спайсеръ.
-- Погубитъ она тебя когда нибудь! со вздохомъ возразилъ Августъ Дёбльбренъ.
-- Славная! сказалъ Кристоферъ, чмокнувъ губами.
Насталъ вечеръ. Августъ Дёбльбренъ, снабдивъ Кита самыми дружескими совѣтами, простился съ нимъ и ушелъ, оставивъ его въ позорѣ, но въ наилучшемъ расположеніи духа. Мальчики, съ гордостью принимавшіе наставленія Кита, хотя онъ преподавалъ ихъ изъ колоды, бросили свои шары и разошлись по домамъ къ ужину, да и ко сну. Соловей сталъ запѣвать въ сосѣднемъ кустѣ свою вечернюю пѣснь, и Кристоферъ Снёбъ, въ совершенномъ уединеніи, то есть, съ одной невинностью на плечахъ, сидѣлъ въ приходской колодѣ. Неужели педель позабылъ о немъ? Китъ вспомнилъ о врожденной злобѣ Симона Скогса; мячъ и разбитый носъ педеля невольно пришли ему на мысль. Становилось темнѣе и темнѣе, и Китъ все болѣе и болѣе убѣждался, что педель рѣшился оставить его на всю ночь подъ открытымъ осеннимъ небомъ. Свѣжій, порывистый вѣтеръ повременамъ заставлялъ его вздрагивать; дождевая капля, предвѣстница ливня, упала ему на лицо; голодный и холодный Китъ сидѣлъ въ колодѣ и мерзъ. Онъ старался, мужественно старался позабыть на время всю бѣдственность своего положенія; но тутъ, для вящшаго мученія, главамъ его представлялась вывѣска "Краснаго Льва", стоявшаго на заднихъ лапахъ и ровно такъ же, какъ и двадцать лѣтъ тому назадъ, казалось, жадно искавшаго глазами покупателей. Не то, чтобы Красный Левъ сохранялъ въ глазахъ плѣннаго свою наружность, почтенную лѣтами; напротивъ, двѣ переднія его лапы, которыми онъ до настоящаго времени постоянно карабкался за край вывѣски, теперь, въ воображеніи голоднаго плѣнника, держали огромое блюдо, на которомъ шипѣлъ и кипѣлъ большой вкусный кусокъ говядины, да кружку эля съ пѣной, бѣлой какъ чистѣйшая овечья шерсть. Не Аристотель ли утверждалъ, что у людей смѣлыхъ и великодушныхъ бываютъ обыкновеніе объемистые желудки? Дѣло не въ томъ: Кристоферъ Снёбъ ужь такъ былъ создалъ; онъ пожиралъ глазами сладкое видѣніе, и потомъ, пораженный обманомъ чувствъ, въ изнеможеніи падалъ на землю, чуть не въ обморокъ. Исчезла левъ, говядина и эль, и Кристоферъ Снёбъ сидѣлъ одинъ, утѣшаясь голодомъ и мракомъ.
Сознаніе своей невинности для человѣка служитъ большой опорой въ несчастіи, и Китъ чувствовалъ, что если бы его хотя немного подкрѣпили пищей да пивомъ, то онъ и въ колодѣ сохранилъ бы всю бодрость своего духа. Но оставаться одному въ голодѣ, холодѣ и темнотѣ... тс! слушайте!
Кристоферъ навострилъ слухъ. Точно такъ; луна покрылась тучей, онъ не совсѣмъ хорошо можетъ различать предметы, но нѣтъ никакого сомнѣнія; да, это онъ, медленный, мѣрный шагъ власти! Рѣшено, думаетъ Китъ, идетъ педель Скогсъ!
Тутъ, однако, Китъ немного ошибся, то былъ не педель Скогсъ, а заблудившійся оселъ.
Оселъ смѣло подошелъ къ колодѣ и кротко посмотрѣлъ на Кристофера, а Кристоферъ Снёбъ, ничуть не испугавшись, во всѣ глаза глядѣлъ на осла.