ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

ГЛАВА X.

Мы оставили полковника Маннерса у дверей библіотеки, когда онъ только-что взялся за рѣзную мѣдную ручку замка. Вы помните, конечно, что Маннерсъ, желая избавиться отъ внутренней борьбы двухъ чувствъ -- сочувствія къ печали друга и любопытства узнать ея причину, искалъ уединенной комнаты; но, отворивши дверь библіотеки, онъ увидѣлъ, что комната не пуста. На него взглянула изъ-за столика, стоявшаго по лѣвую руку, пара прекрасныхъ глазъ; голова, которой принадлежали эти глаза, была прикрыта шляпкой съ перьями, какія носили въ то время, и на лицѣ Изидоры Фальклендъ выразилось что-то въ родѣ досады и вопроса: "кто это вздумалъ мѣшать мнѣ?"

Маннерсъ остановился. Изидора же, догадавшись, что лицо ея высказало мысль слишкомъ ясно, засмѣялась и попросила его войти.

-- Нѣтъ, я не хочу вамъ мѣшать, миссъ Фальклендъ, сказалъ Маннерсъ.-- Глаза ваши сказали мнѣ очень внятно: дома нѣтъ.

-- Въ такомъ случаѣ они ошиблись, возразила Изидорй.-- Я не приказывала имъ отказывать полковнику Маннерсу.... Это вышло оттого, что я пришла сюда успокоиться.

-- Въ-самомъ-дѣлѣ! сказалъ Маннерсъ.-- Очень жалѣю, что васъ что-нибудь потревожило.

-- Можете ли вы это сказать, возразила она смѣясь: -- когда вы сами отчасти этому причиною.

Маннерсъ удивился еще больше. Но, замѣтивши, что Изидора не встревожена ничѣмъ серьёзнымъ, онъ подошелъ къ ней еще на два шага ближе.

-- Если я въ чемъ виноватъ, сказалъ онъ: -- такъ требую, по праву англичанина, чтобы мнѣ объявили, въ чемъ меня обвиняютъ. Иначе я не стану и оправдываться.

-- Извольте, отвѣчала Изидора.-- Васъ обвиняютъ въ томъ, что сегодня по-утру, прогуливаясь верхомъ съ дамами, вы скакали, какъ-будто несетесь въ атаку съ полкомъ, и условились съ Эдвардомъ де Во растрести мозгъ Изидоры Фальклендъ. Послѣ этой ѣзды мысли мои, которыя и безъ того никогда не бываютъ въ порядкѣ, пришли въ такое броженіе, что я принуждена была посвятить четверть часа чтенію какой-нибудь порядочной книги, прежде нежели рискну явиться въ общество. Не чувствуете ли вы того же?

-- Не совсѣмъ, отвѣчалъ Маннерсъ улыбаясь.-- Я больше васъ привыкъ къ верховой ѣздѣ, миссъ Фальклендъ. Если бы вы проѣхали столько же, сколько я за осемьнадцать лѣтъ моей службы, то мысли ваши были бы послѣ самой продолжительной скачки также ясны, какъ въ ту минуту, когда вы садились въ сѣдло.

Маннерсъ дошелъ между тѣмъ до средины залы; дверь за нимъ была заперта; въ двухъ шагахъ отъ него у окна стояла софа, и передъ ней столикъ съ двумя-тремя книгами, недалеко отъ миссъ Фальклендъ. Что отвѣчала ему Изидора, все равно, только слѣдствіемъ ея словъ было то, что онъ сѣлъ на софу, взялъ въ руки книгу, которой и не думалъ читать, и между ними завязался разговоръ, неимѣвшій особенной цѣли и постояннаго предмета, но между тѣмъ продолжавшійся три четверти часа. Эта бесѣда была очень пріятна -- бесѣда умнаго человѣка съ умной женщиной собственно ни о чемъ и вмѣстѣ съ тѣмъ обо всемъ. Впрочемъ, собесѣдники должны быть для этого убѣждены, подобно Изидорѣ и Маннерсу, что имъ невозможно другъ въ друга влюбиться. Одна капля любви портитъ все дѣло, и бесѣда уже перестаетъ быть бесѣдой. Маннерсу и Изидорѣ этого и во снѣ не снилось; они разговаривали, перебѣгая отъ предмета къ предмету, отъ мысли къ мысли. И мысли ихъ не выступали шеренгами, нога въ ногу, а рѣзвились какъ краснощекія дѣти при выходѣ изъ школы: то выскочитъ одинъ, то пара подъ руку, то цѣлая кучка, толкая и тѣсня другъ друга. Надо было обладать въ извѣстной степени, такъ сказать, умственнымъ проворствомъ, чтобы не отстать въ этой игрѣ отъ собесѣдника; Изидора, если она не знала, какъ выразить свою мысль на одинъ манеръ, тотчасъ же выражала ее на другой, вдвое цвѣтистѣе и причудливѣе, и будь умъ Маннерса увѣсистѣе, онъ непремѣнно бы отъ нея отсталъ.

Три четверти часа мелькнули какъ одна минута, и ни Изидора, ни Маннерсъ не замѣтили бы этого, если бы не ударили часы въ сосѣдней комнатѣ. Изидора тотчасъ подумала, что кто-нибудь,-- это ужасное пугало Кто Нибудь,-- найдетъ пожалуй страннымъ, что она бесѣдуетъ наединѣ съ Маннерсомъ, когда всѣ прочіе собрались, вѣроятно, въ гостиной. Она вспомнила, что ей надо еще снять верховое платье, и извинилась подъ этимъ предлогомъ, что должна оставить Маннерса. Правду сказать, она очень неохотно прекратила эту бесѣду и готова была причислить эти минуты къ пріятнѣйшимъ въ гирляндѣ времени,-- гирляндѣ, начинающейся почками и цвѣтами и кончающейся сухими листьями.

Маннерсъ, съ своей стороны, убѣдился между тѣмъ, что кромѣ красоты Изидора обладаетъ замѣчательнымъ умомъ и сердцемъ гораздо въ большей степени, нежели какъ показалось ему съ самого начала. Невольный вздохъ, вылетѣвшій изъ груди его послѣ ухода, сказалъ ему, что не мѣшаетъ поскорѣе уѣхать.

Когда Изидора ушла, онъ посвятилъ минуту думѣ о только-что случившемся, другую -- воспоминанію о давно прошедшемъ, повертѣлъ еще въ рукѣ книгу и отправился потомъ, перемѣнивши сапоги, въ гостиную. Тамъ засталъ онъ одну мистриссъ Фальклеидъ; скоро вошла Изидора, и почти вслѣдъ за ней де Во, спросившій, какъ мы видѣли въ предъидущей главѣ, о Маріаннѣ. Ни тетка, ни кузина не замѣтили въ немъ никакой перемѣны; но отъ глазъ Маннерса, уже кое-что знавшаго, не ускользнуло, что безпокойство, причиненное письмомъ цыгана, нисколько не утихло отъ размышленія о его содержаніи. Маннерсъ чувствовалъ, что не можетъ разспрашивать, но съ безпокойствомъ ожидалъ развязки.

Время до предобѣденнаго туалета прошло безъ особенныхъ приключеній. Мистриссъ Фальклендъ объявила только Маннерсу, что сегодня будетъ у нихъ обѣдать дама, тоже имѣвшая счастіе знать въ молодости его мать. Изидора назвала ее скучною дурою, и Маннерсъ, узнавши, о комъ идетъ рѣчь, сказалъ, что встрѣчался уже съ нею нѣсколько лѣтъ тому назадъ, и не смѣетъ спорить съ миссъ Фальклендъ.

Мистриссъ Фальклендъ улыбнулась и молча согласилась съ ихъ мнѣніемъ, прибавивши, что пригласила ее только затѣмъ, чтобы она не оскорбилась узнавши, что полковникъ Маннерсъ былъ въ Морлей Гоузѣ, а она его не видала. "А безъ крайней нужды я не желаю оскорблять ни чьихъ чувствъ", прибавила она въ заключеніе.

Переодѣвшись, Маннерсъ явился въ гостиную въ числѣ первыхъ и съ безпокойствомъ ждалъ прихода де Во, желая узнать, все ли еще тревожатъ его полученныя извѣстія. Но Эдвардъ явился уже совсѣмъ не тѣмъ. Разговоръ его съ Маріанной подѣйствовалъ такъ, какъ слѣдовало ожидать. Результатъ былъ успокоительный, не отравленный ни однимъ изъ тяжелыхъ ощущеній, пробужденныхъ въ груди его всѣмъ, что онъ считалъ себя обязаннымъ сообщить Маріаннѣ. Письмо цыгана и вызванныя имъ догадки встревожили Эдварда и разрушили основаніе его надеждъ на будущее счастіе; но разговоръ съ невѣстой возстановилъ все въ прежнемъ видѣ и утвердилъ его надежды прочнѣе прежняго. Онъ вошелъ торжественнѣе и тверже, нежели какъ входилъ, воображая себя наслѣдникомъ богатаго имѣнія и титла лорда, и когда вскорѣ потомъ вошла въ комнату и Маріанна, лицо его просіяло блаженствомъ, какъ вершина горы въ лучахъ утренняго солнца. Маріанна покраснѣла при входѣ въ гостиную, потому-что разоблаченіе сердечныхъ чувствъ передъ Эдвардомъ заронило въ ея душу какое-то безпокойное сознаніе, вызвавшее краску на ея лицѣ. Но ни въ ней, ни въ немъ не было замѣтно и слѣда горя, и Маннерсъ успокоился тѣмъ, что каково бы ни было содержаніе письма, дурное впечатлѣніе его было только мимолетно.

Наконецъ явилась леди Барбара Симпсонъ съ мужемъ и очень скучно выразила свое удовольствіе видѣть полковника Маннерса. Это была почтенная дама пятидесяти лѣтъ, съ увѣсистымъ тѣломъ и не менѣе увѣсистымъ умомъ. Пошлость, къ несчастію, не рѣдкость во всѣхъ сословіяхъ,-- къ несчастію, говорю я, потому-что въ высшихъ классахъ, гдѣ есть всѣ средства отъ нея избавиться, она свидѣтельствуетъ о врожденной пошлости души. Леди Барбара Симпсонъ принадлежала къ числу знатныхъ пошлостей, и если бы въ ея жилахъ текла даже кровь всѣхъ Говардовъ, то чистый потокъ по-неволѣ превратился бы въ болото, запруженный тиною ея натуры. Родители не жалѣли денегъ, чтобы украсить ее всѣмъ, чѣмъ украсить могли, и такъ какъ музыка, рисованье и языки такія вещи, которыя до извѣстной степени можно прицѣпить къ человѣку какъ ожерелье или браслетъ, то и душевныя способности леди Барбары были увѣшаны всѣми подобными украшеніями. Но души пересоздать было нельзя, и бремя съ трудомъ заученныхъ искусствъ висѣло на ней какъ брильянты на безобразной особѣ, какъ прекрасныя вещи въ дурномъ свѣтѣ. Недостатокъ вниманія къ чужимъ чувствамъ, или, вѣрнѣе, недостатокъ такта, считала она за качество положительное, а не отрицательное, и называла его непринужденностью и юморомъ; она была женщина добрая, но грубость чувству и понятій дѣлали ее для всѣхъ невыносимою не хуже злой Тизифоны.

За обѣдомъ Маннерсъ точно какъ-будто сидѣлъ возлѣ человѣка, одѣтаго въ щетину, которая то-и-дѣло зацѣпляетъ его за платье. Леди Барбара избрала его предметомъ своего особеннаго вниманія. Противъ него сидѣла Изидора, и ему пріятно было любоваться ея красивымъ лицомъ, но на лицѣ этомъ было замѣтно выраженіе насмѣшливаго состраданія къ жертвѣ любезной леди, вовсе для него непріятное.

Леди Барбара начала съ того, что произнесла панегирикъ красотѣ матери Маннерса, и сослалась на свидѣтельство мистриссъ Фальклендъ. Мистриссъ Фальклендъ подтвердила слова ея какъ можно короче; леди же Барбара чокнулась съ Маннерсомь и объявила, что въ немъ нѣтъ ни малѣйшаго сходства съ матерью, при чемъ очень внимательно разглядывала его лицо.

Это больше забавляло, нежели досадовало Маннерса: онъ зналъ, что онъ не красивъ собой, и что слѣдовательно это и для другихъ не тайна. Онъ засмѣялся и отвѣчалъ:

-- Когда-то говорили, что я очень на нее похожъ, но оспа уничтожила сходство.

-- Да, это ужасная болѣзнь, продолжала леди Барбара:-- она дѣлаетъ страшныя опустошенія! У васъ, должно быть, была очень сильная оспа.

-- Это правда, возразилъ Маннерсъ, бросивши смѣющійся взглядъ на Изидору: -- и хуже всего то, что она пожаловала ко мнѣ въ гости именно въ тотъ періодъ жизни, когда только-что научаешься цѣнить красоту и еще не научился презирать ее.

-- Это ужасно! воскликнула леди Барбара, дѣйствительно о немъ сожалѣвшая: -- вы, вѣроятно, страшно измѣнились. Какая жалость!

Маріанна страдала за Маннерса и попробовала перемѣнить разговоръ; но леди Барбара походила на карре пѣхоты, которое даетъ отпоръ во всѣ стороны, и Маріанна только обратила огонь на себя. Леди Барбара отвѣчала на ея вопросъ, и продолжала:

-- Такъ черезъ двѣ недѣли, слышно, ваша сватьба? Желаю вамъ отъ всего сердца счастія, только вѣдь супружество рискъ; не правда ли, мистеръ Симпсонъ?

-- Разумѣется, душа моя, отвѣчалъ мистеръ Симпсонъ, спокойный, маленькій человѣкъ съ здравымъ смысломъ, скрываеваемымъ подъ незначительною наружностью, и съ наклонностью къ ѣдкимъ шуткамъ, обыкновенно вызываемымъ пошлостью его супруги.

-- А при всемъ томъ, продолжала леди Барбара:-- супружество доброе, хорошее дѣло; собственно, можно сказать, счастіе.

-- Очень радъ, если это вамъ такъ кажется, сказалъ мистеръ Симпсонъ, но леди Барбара продолжала, не обращая, по своему обыкновенію, вниманія на его слова:

-- Я совѣтую всѣмъ молодымъ людямъ вступать въ бракъ, только не слишкомъ рано (сама она вышла 35 лѣтъ),-- не слишкомъ рано, а то заведется такое семейство, что не знаешь, что съ нимъ и дѣлать. Отчего вы не женаты, Маннерсъ? Вамъ бы ужь пора.

Читатель знаетъ, что она коснулась опаснаго предмета; но Маннерсъ былъ слишкомъ тонкій политикъ и не далъ замѣтить, что этотъ вопросъ ему непріятенъ. Онъ рѣшился высказать въ видѣ шутки то, что было для него горькою истиной.

-- Не забывайте, что я очень дуренъ собою, сказалъ онъ: -- кто за меня выйдетъ?

-- Пустяки, пустяки! возразила леди Барбара.-- До лица тутъ нѣтъ никакого дѣла. Многія согласятся лучше выйти за первѣйшаго урода, нежели остаться въ дѣвкахъ. Кромѣ того, вы богаты, Маннерсъ; а это важное обстоятельство. Только я вамъ скажу: не искавши, вы во вѣки не найдете жены.

Пилюля была горька, но Маннерсъ продолжалъ отвѣчать ей весело.

-- Нѣтъ, нѣтъ, леди Барбара, сказалъ онъ: -- я такъ мало довѣряю своимъ достоинствамъ и такъ увѣренъ, что никакая женщина въ меня не влюбится, что не женюсь, пока кто-нибудь не предложитъ мнѣ своей руки добровольно. Иначе я не повѣрю, чтобы меня можно было полюбить.

-- И если бы женщина предложила вамъ руку, вы дѣйствительно женились бы? продолжала безпощадная леди Барбара.

-- Я думаю, это зависѣло бы отъ обстоятельствъ, отвѣчалъ Маннерсъ съ серьезной улыбкой: -- потому-что, къ моему несчастію, вы уже за-мужемъ.

-- О, Боже мой, я вамъ не помѣха, подхватилъ мистеръ Симпсонъ съ другой стороны стола.

Де Во едва не захохоталъ; а леди Барбара, начавшая догадываться, что дѣло неладно, замолчала на минуту и принялась ѣстъ.

Какъ ловко и мужественно ни борется человѣкъ съ непріятнымъ чувствомъ, когда оно въ немъ уже установилось, но, вынужденный избрать его предметомъ обыкновеннаго разговора, онъ невольно высказываетъ въ едва замѣтныхъ словахъ и минахъ, что происходитъ у него въ душѣ. Женскій глазъ подмѣчаетъ это всегда. Горечь замѣшивается въ его шутки; вздохъ вылетаетъ вслѣдъ за улыбкой; минутный смѣхъ смѣняется задумчивостью и даетъ возможность различать истинное отъ притворнаго. Женщины, болѣе насъ одаренныя тактомъ, принужденныя скрывать свои собственныя чувства и разгадывать другихъ по внѣшнимъ мелочамъ, гораздо лучше насъ умѣютъ проникать покровъ, которымъ мы принуждены иногда завѣшивать наши чувства. Маріанна и Изидора тотчасъ же разгадали тайну Маннерса и различили въ его отвѣтахъ шутку отъ серьёзнаго. Имъ стало его жаль. Маріанна, вмѣшавшись въ разговоръ для его спасенія, уже получила на свою долю любезныя выходки о супружествѣ и не рѣшалась снова выступить на поле битвы; ее смѣнила Изидора, стараясь сдѣлать диверсію въ пользу Маннерса. Ей это удалось по-поламъ съ грѣхомъ, и дамы встали изъ-за стола раньше обыкновеннаго, потому-что мистриссъ Фальклендъ хотѣла поддержать старанія своей дочери.

Де Во, думавшій только о завтрашнемъ днѣ, который разрѣшитъ всѣ его сомнѣнія, охотно послѣдовалъ бы за дамами. Но, увы! то было время сильныхъ выпивокъ, и мистеръ Симпсонъ, не любившій невоздержности, также какъ де Во и Маннерсъ, имѣлъ, однако же, особенную методу вознаграждать себя за споры съ женою по-утрамъ тѣмъ, что просиживалъ до ночи за сверкающими графинами, которые никогда ему не противоречили и не надоѣдали. Онъ выпивалъ свое вино понемногу, съ истиннымъ наслажденіемъ, призадумывался надъ каждымъ глоткомъ, какъ скряга надъ гинеей, игралъ рюмкой, отпускалъ шуточки и разсказывалъ анекдоты, когда было кому слушать, или, если никого не было, смотрѣлъ въ огонь и забавлялся, воображая, что видитъ въ немъ разныя картины и лица.

Де Во безъ всякаго человѣколюбія желалъ ему при каждой рюмкѣ захлебнуться, а Маннерсу хотѣлось въ гостиную; но leges conviviales были въ то время гораздо строже теперешняго; общество за столомъ было немногочисленное, и оба сочли своею обязанностью не вставать, пока наконецъ мистеръ Симпсонъ не замѣтилъ, что собесѣдники его уже съ полчаса какъ не прикасались къ рюмкамъ. Онъ понялъ, что это значитъ. Было около десяти часовъ; до дому было далеко, и леди Барбара жалѣла свѣтлогнѣдой четверки, заказанной къ этому времени. Такимъ образомъ полковникъ Маннерсъ могъ обойтись безъ маневровъ, которые было уже придумалъ для избѣжанія новой бесѣды съ леди Барбарой. Карета была подана; де Во проводилъ гостей съ лѣстницы, и всѣ обрадовались, когда колеса загремѣли въ воротахъ.

Есть много людей, которые наводятъ скуку особеннаго рода: вытерпѣвши ихъ присутствіе, смѣешься послѣ надъ своимъ страданіемъ. Но скука, наводимая леди Барбарою, была очень тягуча и не ограничивалась временемъ ея личнаго присутствія. Мистрессъ Фальклендъ, Изидора и Маріанна чувствовали, что имъ нельзя говорить объ уѣхавшей гостьѣ при Маннерсѣ, не нарушая, подобно ей, деликатности. Маріаннѣ не хотѣлось говорить о рискѣ замужства, и потому она не могла упомянуть о разговорѣ своемъ съ мистриссъ Симпсонъ. Въ общихъ выраженіяхъ рѣшили, что леди Барбара несносная гостья, и потомъ занялись своимъ дѣломъ.

Маріанну тревожило завтрашнее свиданіе де Во съ цыганомъ; самъ де Во обдумывалъ, какъ вести ему себя съ этимъ человѣкомъ; и всѣ, какъ-будто условившись, разошлись раньше обыкновеннаго.

Но мы послѣдуемъ за де Во въ его комнату. Пришедши туда, онъ позвонилъ и приказалъ слугѣ подать себѣ шлафрокъ и туфли.

-- Ты меня не жди, Вильямъ, сказалъ онъ ему: -- я сяду писать.

Слуга вышелъ, и де Во началъ записывать для памяти о чемъ спросить цыгана и вообще какъ повести это дѣло, чтобы, не торопясь и не вѣря на-слово, узнать въ точности свое положеніе.

Кончивши это занятіе, онъ хотѣлъ лечь; но голова его сильно болѣла отъ тревоги этого дня, завершеннаго бесѣдою съ леди Симпсонъ и ея мужемъ. Онъ подошелъ къ окну, откинулъ занавѣсъ, отворилъ ставни и выглянулъ. Мѣсяцъ еще свѣтилъ, и де Во растворилъ окно, чтобы подышать свѣжимъ воздухомъ. Луна стояла высоко; небо было чисто и прекрасно; только кое-гдѣ носились бѣлыя облака, застилая на мгновеніе свѣтлый дискъ, катившійся среди сверкающихъ точекъ. Въ концѣ парка виднѣлась какъ топленое серебро рѣка, кое-гдѣ заслоняемая величественными вязами. Маленькій лѣсистый мысъ, примыкавшій къ парку, и другая, болѣе высокая гора, къ которой вела дорога черезъ перешеекъ, возносились двумя исполинскими уступами къ блестящему небу. Все было безмолвно; только вѣтерокъ шелестѣлъ въ верхушкахъ деревъ, да въ паркѣ блеяла коза.

-- Если бы я зналъ, что они уѣдутъ такъ скоро, подумалъ Эдвардъ: -- я сходилъ бы въ таборъ еще сегодня. Цыгане, сколько мнѣ извѣстно, просиживаютъ у огней половину ночи, и я могъ бы успокоиться, не дожидаясь завтрашняго дня.

Въ немъ мелькнула мысль, что еще можно и теперь пойти, и онъ началъ размышлять, итти или не итти.

-- Все равно, я не засну, подумалъ онъ: -- пока меня тяготитъ неизвѣстность. Двухъ часовъ довольно, чтобы развѣдать все въ подробности; возвратясь домой, я засну, зная свое положеніе достовѣрно, и могу сказать завтра утромъ Маріаннѣ, что опасенія мои были напрасны, или что участь наша, что касается до сана и богатства, не блестяща. Я буду имѣть даже время обдумать хорошенько, какъ вести себя завтра. Не знаю только, улеглись ли слуги?

Опасенія Маріанны на-счетъ его личной безопасности тоже мелькнули въ его умѣ, но только какъ предположеніе, что ее безпокоила бы его ночная прогулка, если бы она объ ней знала. Самъ онъ вовсе за себя не опасался; воображеніе его было живо, только не торовато на картины угрожающихъ опасностей. Словомъ, онъ былъ отъ природы смѣлъ и, подобно отцу своему, не зналъ физическаго страха.

-- Мнѣ останется только, подумалъ онъ: -- разсказать Маріаннѣ, что я тамъ былъ, и что ей уже нечего бояться.

Онъ взглянулъ еще разъ въ поле и затворилъ окно. Быстро надѣлъ онъ сапоги, военный сюртукъ, саблю и, согласно обѣщанію, данному Маріаннѣ, взялъ съ собою пару пистолетовъ. Потомъ онъ отворилъ дверь и сошелъ съ лѣстницы. Все было тихо. Въ сѣняхъ горѣла еще, хотя уже слабо, лампа. Слуги всѣ, повидимому, спали. Де Во поворотилъ ключъ въ стеклянной двери въ концѣ галлереи, отворилъ ее осторожно и вышелъ изъ дому.

ГЛАВА XI.

Мѣсяцъ свѣтилъ надъ Морлей-Гоузомъ; всѣ возвышенности были озарены его мягкимъ свѣтомъ, всѣ углубленія погружены въ мрачную тѣнь. Отсюда видѣнъ былъ легкій туманъ, разстилавшійся по долинѣ; но вверху все было чисто: спутникъ земли былъ такъ щедръ на заемные лучи, что звѣзды едва были видны, полупомраченные его сіяніемъ. Рѣдкіе кусты и могильный холмъ съ растущими на немъ вязами, казалось, всасывали, а не отражали лучи мѣсяца. Во многихъ ямкахъ и впадинахъ этой равнины образовались маленькія озера и сверкали тамъ, гдѣ вовсе нельзя было ожидать свѣту; лучи, казалось, нарочно отъискивали отражающіе ихъ предметы и, какъ благотворительность за скромною заслугой, слѣдовали за ними въ низкія и темныя мѣста ихъ пребыванія.

Въ песчаномъ углубленіе однако же, гдѣ цыгане раскинули свои палатки, не было такихъ озеръ. Единственная вода, которая тамъ находилась, вытекала изъ родника, открытаго работниками въ скатѣ углубленія; она стремилась оттуда въ бассейнъ изъ жолтаго песку и скоро была бы всосана въ землю, если бы не отъискала себѣ истока подъ гладкими камнями и не продолжала бы бѣжать въ тысячѣ извилинахъ по неровной мѣстности, пока наконецъ, стремясь съ горы, не приносила, въ соединеніи съ другими ручьями, значительной дани рѣкѣ въ долинѣ. Лучи мѣсяца отражались на полосѣ этого ключа, струившейся изъ стѣны, и на маленькомъ бассейнѣ его въ песку. На водѣ отражался еще другой, не столько чистый, красноватый свѣтъ: шаговъ, за двадцать отъ ключа, подъ защитою откоса ямы и растущихъ на его закраинѣ кустарниковъ, цыгане раскинули свои палатки. Несмотря на то, что была уже полночь, они веселились, какъ нерѣдко веселятся объ эту пору въ лѣсахъ старой Англіи, когда окрестность спитъ глубокимъ сномъ. Ночь была тепла, и сильный вѣтеръ проносился надъ ямой, не касаясь суровымъ дыханіемъ своимъ угла, гдѣ раскинули свой станъ цыгане. При воѣ вѣтра и холодѣ ночи, огонь былъ тѣмъ пріятнѣе; въ трехъ мѣстахъ въ таборѣ пылали, треща и хлопая, дрова; снятые съ огня горшки, разбросанные тамъ и сямъ фляги, и быстро переходящія изъ рукъ въ руки оловянныя, роговыя и серебряныя чарки {Замѣчено (и, я думаю, во всѣхъ странахъ), что каждый цыганъ старается пріобрѣсти посуду изъ благороднаго металла; онъ отказываетъ себѣ въ необходимомъ для достиженія этой цѣли и хранитъ пріобрѣтенное съ необыкновеннымъ стараніемъ. Нѣкоторые писатели утверждаютъ, что такія чарки, или украшенія, или вообще золотыя и серебряныя вещи переходятъ по наслѣдству изъ рода въ родъ, и что съ ними разстаются только изъ послѣдней крайности.} возвѣщали, что день кончается веселымъ пиромъ.

Три отдѣльныя группы собрались вокругъ этихъ трехъ огней. У средняго лежалъ Фарольдъ, облокотясь на выступъ песчаной стѣны; возлѣ него были: съ одной стороны женщина среднихъ лѣтъ, съ другой красивая дѣвушка, о которой мы уже говорили. Его окружали два или три рослыхъ цыгана, лѣтъ сорока или пятидесяти; смѣло и свободно вмѣшиваясь во все происходившее вокругъ, они, очевидно, внимали его словамъ съ уваженіемъ, должнымъ опытности и власти, но безъ малѣйшаго слѣда угрюмости, замѣченной нами въ молодыхъ членахъ общины. Нѣсколько другихъ женщинъ дополняли эту группу; несмотря на ихъ веселость, видно было, что здѣсь собрались старшины табора.

Другой огонь, у входа въ палатку по-дальше, среди ямы, былъ окруженъ обществомъ другого рода. У входа сидѣла старуха, предсѣдательствовавшая, какъ вы вѣроятно помните, въ лѣсу за котломъ и выказавшая тогда наклонность возстать противъ власти Фарольда. Ее окружали человѣкъ шесть молодыхъ людей, лѣтъ по двадцати-пяти и тридцати, и пять или шесть женщинъ; двумъ изъ этихъ послѣднихъ было по-видимому лѣтъ по осьмнадцати или девятнадцати, остальнымъ лѣтъ по тридцати-пяти или шести. Почтенная старуха была на этотъ разъ въ хорошемъ расположеніи духа; она отпускала разныя шуточки и потѣшала молодежь; только по временамъ у нея подергивало ротъ, и сверкающіе глаза ея устремлялись на общество у другого огня, какъ-будто болѣе серьёзный разговоръ его былъ предметомъ ея насмѣшекъ.

У третьяго огня собралась молодежь, мальчики и дѣвочки всѣхъ возрастовъ; смѣхъ и рѣзкія шутки смѣнялись по временамъ громкимъ споромъ за картами,-- и тутъ предсѣдательствовалъ статный юноша лѣтъ девятнадцати или двадцати, настоящее мѣсто котораго было, очевидно, у второго костра. Но здѣсь онъ находился ближе къ первой группѣ, и потому могъ изрѣдка поглядывать черезъ плечо на прекрасную дѣвушку, Лену, сидѣвшую, какъ уже сказано, возлѣ Фарольда и слушавшую его со вниманіемъ.

Вокругъ этихъ трехъ огней собралось гораздо больше цыганъ, нежели сколько было ихъ въ лѣсу, и они могли бы дать сильный отпоръ лѣснымъ сторожамъ, констаблямъ и полицейскимъ, если бы они вздумали ихъ потревожить. Тутъ было четырнадцать здоровяковъ, въ полномъ цвѣтѣ лѣтъ, и съ десятокъ мальчиковъ, могущихъ оказать немаловажную помощь, также какъ и нѣсколько женщинъ, которыя тоже не положили бы охулки на руку, а тѣмъ болѣе на языкъ.

По многимъ причинамъ, не излишне будетъ показать читателю образчикъ цыганской бесѣды. Подойдемте же ко второму огню, вокругъ котораго быстро вращалась чарка съ жидкостью, похожею на ромъ.

-- Оставь это, оставь, Дикконъ, сказала старуха одному изъ статныхъ молодцовъ: -- намъ не слѣдъ затѣвать въ таборѣ ссору,-- того и смотри, что шпіоны нападутъ на нашъ слѣдъ. Фарольдъ славный малый, хоть и смотритъ иногда, разсердившись, какъ-будто слова у него вязнутъ въ горлѣ,-- точь-въ-точь какъ индѣйскій пѣтухъ, которому я сдавила шею, чтобы не кричалъ, когда подтибрила его давича на фермѣ.

Сравненіе поправилось слушателямъ. Они захохотали, и старуха продолжала:

-- Онъ славный малый, и ссору затѣвать не годится. Онъ и знаетъ больше нашего, да и по закону этого нельзя. Оставь это, Дикконъ; я тебѣ дамъ за то пару монетъ.

-- Пожалуйста! вотъ добрая душа! возразилъ молодой цыганъ.-- Мнѣ, право, нѣтъ охоты ссориться съ Фарольдомъ, но божусь, если я пойду стрѣлять кроликовъ или зайцевъ, или другихъ звѣрьковъ, давши слово не трогать лани, которая выбѣжитъ мнѣ на-встрѣчу.

-- Нѣтъ, нѣтъ, Дикконъ, не трогай чужихъ ланей, сказала старуха: -- хотя вонъ Вилль, прибавила она, понижая голосъ и указывая глазами на другой огонь: -- хотя вонъ Вилль что-то очень поглядываетъ на лань Фарольда.

Тихій смѣхъ, доказывавшій, что они коснулись опаснаго предмета, былъ отвѣтомъ на это замѣчаніе, и старуха продолжала:

-- Все равно, ты только, Дикконъ, не связывайся и не трогай чего не позволено, пока тотъ, который не позволяетъ, еще не очистилъ тебѣ дороги,-- слышишь?

-- Понимаю, тетка Грей, отвѣчалъ Дикконъ.-- Завтра мы должны, кажется, раздѣлиться; одни пойдутъ туда, а другіе туда, и если меня ушлютъ не слишкомъ далеко, и я найду пару добрыхъ товарищей, такъ ручаюсь, что приведу двухъ-трехъ такихъ жирныхъ козловъ, какихъ не видано; Фарольду не-выкинуть такой штуки.

-- Хорошо, хорошо, Дикконъ, сказала старуха.-- Будь только спокоенъ до завтра и притворись, что и не думаешь объ этомъ; я уговорю Лену сманить Фарольда подальше, если онъ самъ не вздумаетъ уйти. Цѣлая ночь будетъ въ твоемъ распоряженіи,-- а на другой день сторожа пусть себѣ считаютъ дичь, если угодно.

-- А если меня ушлютъ? сказалъ молодой цыганъ.-- Лучше бы пойти сегодня.

-- Ты знаешь, что этого нельзя, возразила старуха.-- Часть нашихъ перейдетъ только за десять миль, и я позабочусь, чтобы ты былъ въ числѣ ихъ. Веди себя только какъ слѣдуетъ: дичи къ намъ въ таборъ приносить незачѣмъ. Намъ нужно только золото. Гарри Саксонъ самъ сказалъ мнѣ объ этой дичи и купитъ ее для лондонскаго лорда-майора. Завтра по-утру я покончу торгъ; телѣга съ лошадью будутъ въ готовности.

Дикконъ радостно потеръ руки, какъ человѣкъ, которому представляется случай выказать свой талантъ.

Въ эту самую минуту, невдалекѣ по направленію къ мысу, вблизи Морлей-гоуза послышались два выстрѣла, и многіе въ таборѣ встревожились. Фарольдъ нахмурился, а Дикконъ сказалъ:

-- Этотъ Галлетъ забрался къ мистриссъ Фальклендъ и надѣлаетъ намъ хлопотъ съ своимъ ружьемъ. Могъ бы подождать еще часа два.

Фарольдъ слушалъ, но не сдѣлалъ никакого замѣчанія, а окружавшіе его не хотѣли, казалось, высказать своего мнѣнія о выстрѣлахъ первые. Между тѣмъ Дикконъ и старуха, которую онъ называлъ теткою Грей, продолжали сговариваться и почти условились, какъ удалить Фарольда и украсть дичь для королевскаго сановника. Общество у ея огня толковало съ жаромъ, въ какомъ паркѣ ее украсть, когда одинъ изъ товарищей Диккона, не сводившій глазъ съ кружка Фарольда, тронулъ его за плечо и сказалъ: "сейчасъ будутъ дѣлить деньги."

-- Завтра, у насъ, дѣлежъ будетъ побогаче; за это я ручаюсь, отвѣчалъ Дикконъ.

-- Кто знаетъ, кто знаетъ! сказала старуха: -- Фарольдъ хитеръ и всегда достаетъ больше другихъ. Какъ это ему удается, не знаю; право, подумаешь, что онъ чеканитъ гинеи изъ собственной кожи.

Сама старуха и окружавшіе ея цыгане были желты какъ нельзя желтѣе; но это не помѣшало имъ найти эту шутку очень острою,-- можетъ быть потому, что лицо Фарольда было нѣскольке бѣлѣе. Нѣкоторые изъ нихъ встали и подошли къ другому огню, гдѣ собирались приступить къ дѣлежу; въ ихъ таборѣ сохранились, по-видимому, старинные обычаи, забытые въ другихъ. Цыгане одинъ за другимъ сложили свою добычу въ общую кассу; серебро и мѣдь играли тутъ главную роль, хотя блестѣли между ними и золотыя монеты въ семь шиллинговъ и въ полгинеи. Сумма была довольно значительна. Но когда Фарольдъ взялъ шляпу, въ которую собраны были всѣ деньги, и, вынувши кошелекъ, самъ высыпалъ туда десятка четыре золотыхъ монетъ, ропотъ удовольствія раздался въ толпѣ цыганъ.

За тѣмъ приступили къ дѣлежу. Деньги дѣлили не поровну, но по справедливости. Женатому давали вдвое противъ холостого. Мать семейства и вдова получали по числу своихъ дѣтей, а сироты, которыхъ было немало, пользовались правами холостыхъ. Дѣлежъ производилъ Фарольдъ; цыгане слѣдили за нимъ сверкающими глазами, но никто не сдѣлалъ ни малѣйшаго возраженія, потому-что не только всѣ были убѣждены въ его правосудіи, но и стыдно было бы роптать на рѣшеніе человѣка, принесшаго въ общую кассу больше прочихъ, но взявшаго изъ нея не больше другихъ.

Окончивши дѣлежъ, Фарольдъ сказалъ по этому случаю нѣсколько словъ; что обычай этотъ ведется отъ праотцевъ, что патріархальная жизнь ихъ достойна всякихъ похвалъ. Но онъ жаловался, что многіе цыгане забываютъ старинные обычаи, что они даже сдѣлались осѣдлыми и подчинились чужимъ законамъ. Онъ увѣщевалъ слушателей жить, какъ жили ихъ предки, и говорилъ, что отъ этого они будутъ постоянно такъ счастливы, какъ счастливы въ эту ночь.

-- Будь прокляты наши дѣти! подхватила женщина среднихъ лѣтъ: -- если они отступятъ отъ обычаевъ отцовъ и смѣшаются съ блѣднолицыми жителями этой земли. Да покривится линія ихъ жизни, и да приведетъ она ихъ въ геенну!

Ропотъ одобренія утвердилъ это проклятіе; цыгане разошлись къ своимъ огнямъ, и пиръ начался снова. Фарольдъ продолжалъ говорить своему кружку о томъ, что цыгане выраждаются и дѣлаются осѣдлыми, и говорилъ такъ увлекательно, что вокругъ него незамѣтно собралась цѣлая толпа молодыхъ цыганъ. Но онъ, по-видимому, этого не желалъ; онъ замолчалъ, оглянулся и сказалъ такъ громко, что его могли слышать у всѣхъ огней:

-- У насъ сегодня что-то невесело. Это не годится. Вилль! продолжалъ онъ, обращаясь къ юношѣ, предсѣдательствовавшему у третьяго огня: -- спой-ка что-нибудь!,

Вилльямъ повиновался, и, между тѣмъ какъ онъ пѣлъ, старуха продолжала разговаривать потихоньку съ Диккономъ.

-- Ты измѣнилъ пѣсню, сказалъ Фарольдъ, когда Вилль кончилъ.-- Ты и прибавилъ и убавилъ.

Молодой цыганъ покраснѣлъ и сказалъ, что забылъ нѣсколько стиховъ, и потому принужденъ былъ замѣнить ихъ другими. Фарольдъ, не сдѣлавши дальнѣйшихъ замѣчаній, продолжалъ разговаривать съ своими собесѣдниками. Между тѣмъ и разговоръ старухи съ Диккономъ еще не кончился.

-- Хорошо, хорошо, Дикконъ, сказала старуха въ отвѣтъ на что-то, сказанное имъ подъ шумъ пѣсни: -- подержи только языкъ,-- увидимъ, что можно будетъ сдѣлать. Срамъ и стыдъ, что онъ имѣетъ средства пріобрѣтать столько денегъ и мѣшаетъ тебѣ дѣлать тоже. Видѣлъ ты, съ какою гордостью высыпалъ онъ свое золото?

-- Да, да, сказалъ цыганъ:-- будь онъ проклятъ! Дай онъ мнѣ волю, такъ и я доставалъ бы не меньше его!

-- И никто не знаетъ, откуда онъ его беретъ, продолжала старуха: -- онъ никому не говоритъ ни слова. Чтожь! Дѣлай и ты тоже. Если спроситъ, скажи, что это не его дѣло. Тс! Онъ смотритъ на насъ. Скажи Виллю, чтобы спѣлъ еще что-нибудь.

-- Вилль! сказалъ Дикконъ: -- спой-ка еще пѣсню. Спой о старомъ Доббинѣ да потомъ приходи сюда выпить чарку.

Вилль былъ не-прочь и, не заставляя себя просить, затянулъ другую пѣсню. Эта вторая пѣсня была веселѣе и живѣе и понравилась цыганамъ гораздо больше первой. Только Фарольдъ смотрѣлъ какъ-то угрюмо; внутри его происходила борьба природныхъ чувствъ съ утонченнымъ вкусомъ, пріобрѣтеннымъ совершенно въ иной сферѣ. Кто-то сказалъ: malheureux celui qui est en avant, de son siècle; съ такимъ же правомъ можно сказать: malheureux celui qui est au dessus de son é tat. Фарольда особенно огорчило то, что прекрасная сосѣдка его наслаждалась этою пѣснью не менѣе прочихъ.

-- Я, казалось мнѣ, научилъ тебя презирать эти вещи, Лена, шепнулъ онъ ей.

-- Да, да, отвѣчала она краснѣя; -- я и презираю ихъ, когда подумаю, а все-таки....

Въ это время послышалось ржаніе одной, изъ цыганскихъ лошадей, пасшихся вокругъ табора. Все мгновенно умолкло, и цыгане услышали шелестъ отъ торопливаго движенія стреноженнаго коня. Тонкое ухо Фарольда различило даже шаги идущаго по дорогѣ человѣка.

-- Бѣги, Вилль, сказалъ онъ:-- бѣги скорѣе, посмотри, кто тамъ. Пусть не идетъ дальше. Если онъ спроситъ меня, свисни два раза; если нужна помощь, разъ.

Вилль въ одну минуту очутился на закраинѣ ямы. Прошло довольно времени, пока не услышали новыхъ звуковъ, и цыгане уже подумали, что обманулись. Всѣ, однако же, хранили глубокое молчаніе. Черезъ минуту послышался говоръ и потомъ тихій, протяжный свистъ. Всѣ вскочили; но раздался второй свистъ, и Фарольдъ сказалъ спокойно:

-- Это ко мнѣ. Я отлучусь на часъ, а можетъ быть и на дольше. Онъ пришелъ сегодня, такъ завтра на зарѣ мы въ дорогу.

Онъ сказалъ это одному изъ старшихъ, сидѣвшихъ у его огня, но такъ, что всѣ могли его слышать. Дикконъ и старуха переглянулись, и когда Фарольдъ пошелъ, она показала ему вслѣдъ языкъ.

Вскорѣ послѣ того воротился Вилль; цыгане начали разспрашивать его, кто пришелъ къ нимъ въ такую позднюю пору. Но Вилль могъ только сказать, что пришедшій -- молодой человѣкъ, вооруженный саблею, и что они пошли куда-то вмѣстѣ съ Фарольдомъ. Цыгане должны были удовольствоваться этимъ и снова принялись за пирушку.

ГЛАВА XII.

Пусть любитель возвышенныхъ ощущеній надѣнетъ шляпу, возьметъ палку и взойдетъ на высокую гору въ лунную ночь. Съ каждымъ шагомъ спадаетъ тогда съ души частица земного праха, тяжело насѣдающаго на насъ въ продолженіи дня, отъ прикосновенія съ грязнымъ міромъ. Самое восхожденіе какъ-то облагороживаетъ человѣка; болѣе чистый воздухъ и возвышеннѣйшее мѣсто пробуждаютъ въ душѣ чувство силы и легкости, какъ-будто она стряхнула съ себя часть персти, гнетущей ее долу. Когда вокругъ царствуетъ уединеніе,-- глубокое уединеніе ночи,-- когда мы возносимся высоко надъ спящимъ міромъ, и намъ сопутствуютъ только ясныя звѣзды, и свѣтитъ только тихій мѣсяцъ,-- когда глазъ погружается въ неизмѣримую глубину пространства и созерцаетъ неугасающія свѣтила,-- когда мы обнимаемъ взоромъ далекій горизонтъ и всюду видимъ могущество Бога,-- тогда безсмертное торжествуетъ надъ смертнымъ, и мы ясно сознаемъ въ себѣ его присутствіе. Земныя заботы, горе и треволненія являются намъ песчинками въ сравненіи съ вещами болѣе важными, и величайшее земное честолюбіе, которое когда либо завоевывало міры и плакало отъ жажды новыхъ побѣдъ, чувствуетъ себя ниже праха передъ лицомъ безмолвія, уединенія, пространства и милліоновъ вѣчныхъ солицъ.

Холодный ночной воздухъ прогналъ головную боль,-- слѣдствіе душевнаго волненія Эдварда де Во. Когда онъ вышелъ изъ парка и началъ взбираться на гору къ Морлей-доуну при свѣтѣ звѣздъ на чистомъ небѣ и сверканіи камешковъ на дорогѣ, у него стало гораздо спокойнѣе на душѣ, и земныя заботы показались ему очень ничтожны. Это чувство проникло его до такой степени, что, услышавши два выстрѣла въ сторонѣ Морней-гоуза, которые въ другое время возбудили бы въ немъ сильное негодованіе, онъ только остановился на минуту, и потомъ пошелъ своею дорогой, считая убіеніе двухъ зайцевъ или фазановъ неважнымъ дѣломъ. На высотѣ Морлей-доуна онъ былъ пораженъ красотою луннаго вида, съ его рѣзкою свѣтотѣнью и торжественнымъ впечатлѣніемъ тишины, уединенія и ночи; онъ взглянулъ въ небо, почувствовалъ все величіе вселенной,-- и людскія заботы пали при этомъ сравненіи такъ низко, что онъ созналъ въ себѣ силы спокойно выслушать всякое открытіе.

Онъ пошелъ скорѣе, сожалѣя, можетъ быть, что не распросилъ Маннерса обстоятельнѣе о мѣстѣ цыганскаго табора: всходя на гору, онъ согрѣлся и вздрагивалъ теперь отъ холоднаго вѣтра надъ равниной. Маленькій холмъ представилъ ему, также какъ и его другу, возможность окинуть взоромъ окрестность, онъ взошелъ на его вершину и началъ разсматривать волнистую равнину. Онъ тотчасъ же замѣтилъ свѣтъ въ сторонѣ песчаной ямы,-- и звучный голосъ поющаго извѣстилъ его, что цыгане не только тутъ, но и не спятъ. Онъ прошелъ около четверти пути отъ холма до табора, когда старая стреноженная лошадь, покоившаяся на травѣ, вскочила при его приближеніи и заржала, какъ-будто понимая, что хозяева ея не любятъ, когда ихъ застаютъ въ-расплохъ. Свѣтъ отъ огня, разливавшійся изъ-за острой закраины ямы, и тайные силуэты росшихъ на ней кустарниковъ указали де Во мѣстопребываніе цыганъ. Вдругъ зачернѣла на закраинѣ человѣческая фигура, и минуты черезъ двѣ статный молодой человѣкъ заслонилъ ему дорогу.

-- Куда вы и зачѣмъ? спросилъ онъ, оглядывая де Во съ ногъ до головы.

Де Во отвѣчалъ ему такъ, чтобы прекратить всѣ дальнѣйшіе разспросы:

-- Я пришелъ къ Фарольду, сказалъ онъ.-- Можешь ты меня къ нему провести?

-- Нѣтъ, отвѣчалъ цыганъ: -- но я могу привести его къ вамъ.

Онъ свиснулъ тихо и протяжно разъ и потомъ другой. На свистъ тотчасъ же явился Фарольдъ. Приближаясь, онъ старался разглядѣть пришедшаго, сколько позволялъ лунный свѣтъ. Подошедши, онъ, не спрашивая опричинѣ прихода Эдварда, сказалъ цыгану:

-- Ты можешь итти, Вилльямъ.

Цыганъ мѣшкалъ, и онъ повторилъ болѣе повелительнымъ голосомъ:

-- Иди.

Юноша повиновался. Фарольдъ, обратившись къ де Во, сказалъ:

-- Вы, вѣроятно, капитанъ де Во,-- да, это вы.

-- Дѣйствительно, отвѣчалъ де Во: -- хотя я и не знаю, гдѣ могли вы меня видѣть. По-крайней-мѣрѣ я васъ нигдѣ не встрѣчалъ.

-- Я видѣлъ васъ, правда мелькомъ, третьяго дня, отвѣчалъ цыганъ.-- Вы меня не замѣтили. Впрочемъ, я васъ знаю не только по этой встрѣчѣ. Вы очень похожи на отца; я его помню; а еще больше похожи вы на дѣда и дядю, какими были они въ то время, когда Димденъ Галль былъ полонъ веселыхъ лицъ, какихъ не найти ни во дворцѣ, ни въ хижинѣ.

Цыганъ вздохнулъ; Эдвардъ тоже вздохнулъ, потому-что никогда не видѣлъ въ домѣ отца своего веселаго лица. Слова цыгана напомнили ему, какъ скоро проходятъ и забываются дни счастія; онъ естественно перенесся мысленно къ тому времени, когда онъ, и близкіе ему люди, и все ихъ счастье превратятся только въ воспоминаніе.

-- Въ такомъ случаѣ, сказалъ де Во, послѣ минуты печальнаго раздумья: -- въ такомъ случаѣ я думаю, что вижу передъ собою Фарольда, и имѣю, кажется, основаніе догадываться, что онъ тотъ самый мальчикъ, котораго хотѣлъ воспитать мой дѣдъ вмѣстѣ съ моимъ отцомъ и дядею, но который не могъ сдружиться съ нашимъ образомъ жизни и черезъ два года убѣжалъ къ своимъ соплеменникамъ.

-- Раньше, раньше, сказалъ Фарольдъ.-- Но я нерѣдко посѣщалъ васъ и потомъ, былъ всегда ласково принимаемъ и забавлялся, разъигрывая сегодня джентльмена въ гостиной, а завтра цыгана въ полѣ. Съ теченіемъ времени, продолжалъ онъ, увлекаясь своимъ предметомъ: -- я забылъ, чѣмъ могъ бы я быть, и становился все болѣе и болѣе тѣмъ, чѣмъ мнѣ быть слѣдовало.... впрочемъ, что объ этомъ говорить! Это только наводитъ на меня грусть.-- Такъ вы все это слышали? А кто же вамъ разсказывалъ? Конечно, не отецъ вашъ; тетушкѣ вашей было тогда всего года два или три; а дядя вашъ.... да его вы не помните.

-- Нѣтъ, отвѣчалъ де Во: -- всѣ эти свѣдѣнія почерпнулъ я, помнится, изъ разсказовъ старой ключницы, умершей нѣсколько лѣтъ тому назадъ; она упоминала имя Фарольда съ большимъ уваженіемъ.

-- Такъ она умерла? сказалъ Фарольдъ.-- Бѣдная мистриссъ Диккинсонъ! Я этого не зналъ. Она была ко мнѣ всегда такъ ласкова... и вотъ она прахъ и земля! Чтожь! и прекрасный, и сильный, и благородный всѣ обращаются въ землю, наровнѣ съ листьями деревъ. Но умрутъ ли и сгніютъ ли любовь и великодушіе? Можете вы мнѣ это сказать? Я думаю, что нѣтъ.

-- Я тоже думаю, отвѣчалъ де Во.-- Но не дай Богъ питать такія мысли! да, такъ я вамъ говорю, что слышалъ о васъ отъ нашей ключницы.

Де Во съ намѣреніемъ заговорилъ опять объ этой ключницѣ. Онъ ожидалъ встрѣтить въ цыганѣ противника, съ которымъ надо обдумывать каждое слово и ничему не вѣрить безъ доказательствъ, и былъ очень радъ, что разговоръ ихъ принялъ оборотъ, дававшій возможность понять истинный характеръ цыгана и проникнуть въ болѣе глубокія побудительныя причины его поступковъ. Желая узнать, не подстрекаетъ ли его какая-нибудь страсть къ обману или оскорбленію, де Во старался заставить цыгана говорить о прошедшемъ; но Фарольдъ, всегда дѣйствовавшій по указанію собственной воли, круто поворотилъ разговоръ къ предмету ихъ свиданія.

-- Если вы-знаете обо мнѣ такъ много, капитанъ де Во, сказалъ онъ: -- то должны знать и то, что я обладаю касательно вашей фамиліи свѣдѣніями, какими обладаютъ весьма не многіе; должны вы знать также и то, что я не стану лгать и не захочу вредить вамъ даже мысленно. Что вы повѣрили до извѣстной степени моему письму, это я вижу изъ вашего прихода; а что вы довѣряете мнѣ лично, это видно изъ того, что вы пришли сюда одни и въ такое время. Это заставляетъ меня быть съ вами какъ можно откровеннѣе, и я устраню всѣ сомнѣнія на-счетъ истины того, что я вамъ писалъ.

-- Вы заслужите этимъ мою благодарность, отвѣчалъ де Во: -- хотя я и не скрою отъ васъ, что трудно благодарить того, кто волей или неволей на-всегда разрушаетъ наши надежды и счастье.

-- Да, трудно, отвѣчалъ цыганъ. Я знаю, это трудно; но вы должны мнѣ повѣрить, если я вамъ скажу, что глубоко чувствую каждую наносимую вамъ рану, и что если бы меня не побуждали къ этому долгъ и обѣщаніе, если бы результатомъ всего этого не было ваше же счастье, я не сказалъ бы вамъ того, что скажу. Вѣрьте этому, капитанъ де Во: это правда.

Де Во повѣрилъ, если не вполнѣ, то по-крайней-мѣрѣ отчасти. Въ манерахъ цыгана было что-то торжественное, въ голосѣ его столько чувства, что оно не могло быть притворно. Де Во былъ не очень высокаго мнѣнія о людяхъ вообще и цыганахъ въ особенности, но недовѣрчивость его не могла уничтожить убѣжденія звуковъ и словъ, истинно откровенныхъ.

-- Я готовъ вамъ вѣрить, отвѣчалъ онъ: -- во-первыхъ, потому, что никогда не обижалъ никого изъ вашихъ соплеменниковъ, и обидѣть или огорчить меня было бы съ вашей стороны безполезною низостью; а во-вторыхъ, потому, что все слышанное мною о васъ въ дѣтствѣ и поведеніе ваше въ настоящую минуту доказываютъ, что вы неспособны на такой поступокъ. Тѣмъ не менѣе, однако же, вы согласитесь, что я не могу повѣрить на-слово исторіи, которая бросаетъ тѣнь на нашуу фамилію; я долженъ требовать отъ васъ доказательствъ и сомнѣваться въ каждомъ словѣ, не подтвержденномъ фактами.

-- За доказательствами дѣло не станетъ, отвѣчалъ Фарольдъ.-- Я позволяю вамъ не только распрашивать о каждомъ сомнительномъ обстоятельствѣ, но и сердиться, пока все не будетъ доказано. Только, ради самого себя, не забудьте, что разсказъ мой огорчитъ васъ глубоко, и что для вѣрности сужденія о его истинѣ вы должны подавить въ себѣ страсти и задушить чувство. Обѣщайте также, капитанъ де Во, простить тому, кто разоблачаетъ передъ вами истину. Обѣщаете ли вы мнѣ, прибавилъ онъ, торжественно касаясь его руки: простить меня, когда увѣритесь, что разсказъ мой справедливъ, и что меня не побуждаетъ къ нему никакая земная выгода?

-- Обѣщаю, хотя бы вы ясно доказали незаконность моего происхожденія, отвѣчалъ де Во. Разумѣется я долженъ простить васъ, если вы говорите правду безъ всякаго личнаго интереса.

-- То, что я вамъ скажу, гораздо хуже, сказалъ Фарольдъ.-- Только здѣсь я не могу разсказывать. Вѣтеръ холоденъ; я замѣтилъ, что вы дрожите; но кровь ваша похолодѣетъ еще больше, прежде нежели я кончу мой разсказъ. Кромѣ того, мои люди хитры, и слухъ у нихъ тонокъ. Мы отъ нихъ слишкомъ близко, а я не хочу, чтобы слова мои услышалъ кто-нибудь кромѣ васъ. Вы отважились притти ночью сюда -- вы не откажетесь пойти со мною нѣсколько дальше. Пойдемте на опушку вонъ того лѣса, около полумили отсюда. Тамъ мы можемъ укрыться отъ вѣтра стѣною горы, сѣвши на ея скатѣ. Оттуда вамъ и домой ближе.

-- Знаю, отвѣчалъ де Во, посмотрѣвши на него пристально:-- но знаете ли вы, что оттуда не больше ста шаговъ до того мѣста, гдѣ былъ убитъ мой дядя?

-- Очень знаю, отвѣчалъ Фарольдъ: -- только васъ не убьютъ подобно ему, капитанъ де Во.

-- А почему нѣтъ? возразилъ де Во.-- Что случилось съ нимъ, то можетъ случиться и со мною.

-- Разсказъ мой объяснитъ мои слова, отвѣчалъ Фарольдъ.-- Я безоруженъ, вы вооружены. Товарищи мои здѣсь, я отъ нихъ удаляюсь и веду васъ ближе къ вашему дому. Если бы я замышлялъ противъ васъ что-нибудь дурное, мнѣ было бы удобнѣе исполнить это здѣсь.

-- Ведите, ведите! сказалъ де Во.-- Я вамъ вѣрю.

Не говоря ни слова, цыганъ пошелъ черезъ равнину, съ каждымъ вершкомъ которой былъ такъ знакомъ, что шелъ среди кусковъ, рытвинъ и возвышеній не оглядываясь ни вправо, ни влѣво. Онъ молчалъ; де Во слѣдовалъ за нимъ съ любопытствомъ, возбужденинымъ теперь въ высшей степени. Менѣе нежели въ четверть часа они прошли часть степи, лежащую между закраиной песчаной ямы и опушкою лѣса, къ тому мѣсту, гдѣ гора, на вершинѣ которой находился Морлей-доунъ, примыкала къ главной цѣпи горъ, образуя выступившій впередъ и покрытый лѣсомъ мысъ. Мысъ возвышался здѣсь надъ поворотомъ дороги и рѣкою; и шаговъ за двѣсти дальше отъ Морлей-гоуза было то мѣсто, гдѣ, какъ говорилъ де Во Маннерсу, убили его дядю. Де Во и Фарольдь стояли на крутомъ откосѣ. Футовъ двѣсти или триста надъ дорогою, покрытомъ свободно лежащими камнями, рѣдкимъ кустарникомъ и двумя или тремя широковѣтвистыми деревами, выступившими впередъ изъ массы лѣса, чернѣвшаго влѣвѣ. Мѣсяцъ озарялъ дорогу и рѣку.

-- Сойдемте по этой дорожкѣ, шаговъ на тридцать, сказалъ цыганъ.-- Тамъ, подъ кустами, мы можемъ укрыться отъ вѣтру. Оттуда видно все вокругъ, и намъ не помѣшаютъ.

Де Во пошелъ за нимъ, и они въ минуту достигли мѣста. Здѣсь сѣлъ онъ на спиленномъ дубѣ, который оставалось только скатить внизъ; отсюда была видна деревня близь дома его тетки и кровля самого Морлей-гоуза, хотя видъ на долину по ту сторону заслоняла обросшая лѣсомъ гора. Цыганъ стоялъ возлѣ него, и де Во попросилъ его не медля доказать ему истину непріятныхъ извѣстій, сообщенныхъ въ письмѣ.

-- Я привелъ васъ сюда не безъ цѣли, Эдвардъ де Во, сказалъ цыганъ.-- Здѣсь я могу разсказать вамъ мою исторію лучше, нежели гдѣ-нибудь. Скажите мнѣ, что помните вы о вашемъ дѣтствѣ, и что слышали вы о жизни вашего отца,-- о его фамильной исторіи.

-- Я пришелъ къ вамъ не за тѣмъ, чтобы разсказывать вамъ то, что знаю, но узнать, чего не знаю. Вы должны доказать ваши слова или отказаться отъ нихъ.

-- Хорошо, хорошо! Будьте осторожны, сколько вамъ угодно. Если вы не хотите разсказать, что знаете, я разскажу за васъ, капитанъ де Во. Я знаю, что вамъ извѣстно, и если ошибусь, прошу остановить меня.

"Дѣдъ вашъ, двѣнадцатый лордъ Дьюри, оставилъ двухъ сыновей и дочь, дѣвицу лѣтъ семнадцати. Старшему сыну было около двадцати-шести лѣтъ, и онъ наслѣдовалъ титло отца; второй сынъ, вашъ отецъ, былъ тогда въ коллегіи и вскорѣ потомъ отправился въ Лондонъ приготовляться къ каррьерѣ адвоката. Они оба были очень красивы собою. О жизни и поведеніи вашего отца въ столицѣ я знаю весьма немногое достовѣрно, и потому не буду о ней распространяться....

-- А мнѣ кажется, прервалъ его де Во: -- что объ этомъ-то и слѣдуетъ вамъ говорить. Я родился въ Лондонѣ. Если вы не можете сказать ничего достовѣрнаго о поведеніи отца моего въ Лондонѣ, то не о чемъ и толковать.

"Будьте терпѣливы, прошу васъ, возразилъ цыганъ.-- Я могу разсказать вамъ многое, хотя и желаю избавить васъ, сколько возможно, отъ подробностей жизни вашего отца въ Лондонѣ. Дядя вашъ, лордъ Вильямъ Дьюри, былъ рѣдкій человѣкъ. Великодушный, добрый, незлопамятный, благородный, способный одушевляться до той степени, которую люди холодные называютъ глупостью, человѣколюбивый до слабости, по мнѣнію людей безъ души и сердца. Онъ былъ непоколебимъ въ своихъ правилахъ, какъ этотъ дубъ, и горячее сердце увлекало его только къ доброму и справедливому. Получивши наслѣдство, онъ нѣсколько лѣтъ прожилъ холостымъ, и вообще предполагали, что онъ никогда не намѣренъ жениться. Но знавшіе его лучше были увѣрены, что если случай сведетъ его съ достойною женщиной, полной такихъ же чувствъ, какъ и онъ, съ такимъ же благороднымъ образомъ мыслей, то онъ не только предложитъ ей руку, но и будетъ любить ее, какъ рѣдко любятъ на этомъ свѣтѣ женщину, посвятитъ ей всю свою жизнь, сосредоточитъ на ней весь пылъ своего сердца. И онъ нашелъ такую женщину, полную благородныхъ чувствъ, прекрасную собою, образованную, равную ему по званію и состоянію. Онъ постарался овладѣть ея свободнымъ еще сердцемъ, и качества, пробудившія въ немъ любовь, плѣнили и предметъ его любви. Онъ женился и былъ счастливъ, какъ нельзя счастливѣе. Онъ былъ не только счастливъ, онъ былъ доволенъ! Супруга его дома оказалась лучше, нежели онъ ожидалъ, и ему нечего было желать больше. Всѣ его мысли, всѣ чувства обратились къ ней; его доброта, благотворительность, человѣколюбіе удвоились,-- но въ сравненіи съ его любовью они были ничто. Полтора года онъ былъ счастливъ, какъ только можетъ быть счастливъ человѣкъ. Но вдругъ все измѣнилось. Жена подарила его дочерью, говорятъ, такою же прекрасной, какъ сама, и доброй, какъ отецъ; но прежде нежели пробудившіяся умственныя способности дитяти могли увеличить счастье родителей или утѣшить отца въ минуты скорби, мать ея заболѣла и черезъ пять дней умерла".

Цыганъ замолчалъ и, казалось, глубоко вздохнулъ, вспоминая прошедшее. Де Во, интересовавшійся всѣмъ, что касалось до Маріанны, столько же, какъ и своими личными дѣлами, съ нетерпѣніемъ ждалъ продолженія разсказа. Исторія эта была ему извѣстна; но теперь онъ услышалъ ее въ новомъ свѣтѣ. Минуты черезъ двѣ цыганъ продолжалъ:

"Какъ измѣнился онъ послѣ этого событія! Свѣтъ былъ забытъ. Онъ какъ-будто внезапно ослѣпъ; окружавшая его красота смѣнилась тьмою. По нѣскольку часовъ сряду бродилъ онъ на конѣ одинъ, даже безъ слуги. Встрѣчая друзей, онъ проѣзжалъ мимо ихъ какъ чужой, и если они съ нимъ заговаривали, онъ съ трудомъ ихъ узнавалъ. Онъ забылъ всѣ удовольствія, оставилъ всѣ занятія и жилъ на свѣтѣ какъ-будто не тутъ его мѣсто. Такъ прошло мѣсяца два. Однажды по-утру онъ выѣхалъ, по-своему обыкновенію, одинъ; онъ рѣдко говорилъ, куда онъ ѣдетъ, но въ этотъ разъ объявилъ, что ѣдетъ въ городъ. Знали, что при немъ значительная сумма денегъ; проѣзжая мимо дома сестры своей, мистриссъ Фальклендъ (онъ жилъ постоянно въ Димденѣ), онъ остановился тамъ на нѣсколько минутъ".

-- Вы знаете, кажется, подробности такъ обстоятельно, какъ-будто слѣдили за нимъ, замѣтилъ де Во, когда цыганъ на минуту остановился.

"Да, отвѣчалъ Фарольдъ: -- и вы узнаете, какъ я все это узналъ. Мужъ мистриссъ Фальклендъ, благородный, прямой человѣкъ,-- онъ былъ тогда еще въ-живыхъ,-- проводилъ его пѣшкомъ до конца деревни и простился. Лордъ Дьюри поѣхалъ дальше одинъ. Его видѣли нѣсколько мальчиковъ, игравшихъ вонъ на томъ полѣ -- видите -- съ полмили отъ деревни. Но послѣ этого никто его не видѣлъ, и онъ не возвращался домой. Слуги, любившіе его, встревожились и дали знать объ этомъ мистриссъ Фальклендъ; она послала отъискивать его въ городѣ и окрестныхъ деревняхъ. Но лорда Дьюри нигдѣ не видѣли. Вечеръ прошелъ въ томительномъ ожиданіи; настала ночь, и жители Морлей-гоуза собирались уже лечь спать, какъ вдругъ явился къ мистеру Фалькленду посланный отъ судьи Ардена съ извѣстіемъ, что цыганъ,-- замѣтьте это,-- что цыганъ, арестованный за побои, нанесенные на-канунѣ одному крестьянину, объявилъ добровольно, что сегодня въ десять часовъ утра видѣлъ, какъ лордъ Дьюри былъ убитъ вотъ тамъ, внизу. Мистеръ Фальклендъ въ ту же минуту сѣлъ на коня и поскакалъ къ Ардену; они рѣшили немедленно дать знать объ этомъ вашему отцу и до его пріѣзда не допрашивать цыгана ни о чемъ, кромѣ мѣста, гдѣ можно найти тѣло лорда Дьюри. Цыганъ сказалъ, что тѣло найдутъ въ рѣкѣ, что въ тростникѣ на берегу найдется его шляпа, а лошадь, вѣроятно, въ ближнемъ лѣсу или въ полѣ. Тотчасъ же приступили къ розъиску, и кое-что изъ показаній цыгана оправдалось. Въ тростникѣ найдена прострѣленная, окровавленная шляпа, а лошадь паслась на другомъ берегу, мили за четыре. Курьеръ скакалъ между тѣмъ день и ночь въ Лондонъ и, пріѣхавши, засталъ брата убитаго въ театрѣ. Печальная вѣсть поразила его очень сильно; онъ тотчасъ же пріѣхалъ сюда съ нѣкоимъ Вильямомъ Рейдеромъ, человѣкомъ, говорятъ, очень добрымъ, но страшнымъ игрокомъ, проигравшимъ все свое состояніе. Когда новый лордъ прибылъ, ему представили цыгана. Вотъ въ чемъ состояло его показаніе: крестьянинъ, котораго онъ приколотилъ, оскорбилъ цыганку, и цыганъ наказалъ его за это. Онъ оставилъ его на мѣстѣ за-мертво и разсудилъ не возвращаться въ таборъ, потому-что если крестьянинъ умретъ, такъ это надѣлаетъ имъ много хлопотъ. Онъ укрылся въ лѣсу и утромъ того дня, когда совершено убійство, лежалъ въ тѣни деревъ, вонъ тамъ, на той вершинѣ. Тамъ провелъ онъ, по его словамъ, все утро; крестьяне ходятъ обыкновенно кратчайшей дорогой, черезъ гору; но онъ не видалъ никого. Часовъ въ девять показался человѣкъ верхомъ и укрылся съ лошадью подъ двумя старыми вязами, шаговъ за пятьсотъ туда дальше, къ рѣкѣ. Цыганъ лежалъ смирно, желая узнать, что будетъ дальше; черезъ четверть часа послышался топотъ быстро бѣгущей лошади, и лордъ Дьюри обогнулъ мысъ. Цыганъ говоритъ, что хотѣлъ выскочить и предостеречь его: сердце говорило ему, что тутъ что-то неладно. Но въ эту самую минуту всадникъ выѣхалъ изъ-подъ деревъ и очень спокойно вступилъ въ разговоръ съ лордомъ Дьюри, продолжая ѣхать съ нимъ рядомъ. Потомъ разговоръ ихъ сдѣлался, казалось, живѣе и превратился въ споръ. Лордъ Дьюри пришпорилъ лошадь, но другой, продолжая ѣхать съ нимъ рядомъ, выхватилъ вдругъ пистолетъ и выстрѣлилъ ему въ голову. Въ ту минуту, когда лордъ падалъ изъ сѣдла, лошадь, испугавшись, бросилась въ рѣку; онъ, запутавшись въ стременахъ, пошелъ въ воду, а шляпа его упала въ тростникъ. Неизвѣстный смотрѣлъ ему въ слѣдъ съ минуту; но прежде, нежели лошадь убитаго выплыла на противоположный берегъ, убійца пустился вскачь по дорогѣ, но на поворотѣ встрѣтилъ другого всадника. Цыганъ видѣлъ, какъ пожали они другъ другу руки; но они не остановились для разговора: второй поворотилъ свою лошадь въ ту же сторону, куда ѣхалъ первый, и они ускакали какъ молнія. Цыганъ бросился въ воду, въ надеждѣ вытащить тѣло, освободившееся отъ стремянъ; но тѣла не отъискалось; усталый, онъ воротился въ лѣсъ.

"Мистеръ Арденъ сказалъ, что исторія эта очень невѣроятна, но спросилъ цыгана, можетъ ли онъ узнать убійцу. Цыганъ отвѣчалъ, что узнаетъ его, если увидитъ, и готовъ присягнуть, если ему представятъ убійцу. Тогда мистеръ Арденъ объявилъ, что, по его мнѣнію, лучше всего немедленно отдать цыгана подъ судъ за другія его преступленія; показаніе же свое онъ можетъ сдѣлать, когда его потребуютъ. Между тѣмъ молодой человѣкъ, прибитый цыганомъ, оправлялся съ каждымъ часомъ и сознался, что заслужилъ побои; добрый чиновникъ не могъ найти никакого предлога къ заключенію цыгана въ темницу и вздумалъ-было опираться на то, что онъ бродяга; но его не допустилъ до этого лордъ Дьюри, новый лордъ Дьюри. Онъ сказалъ, ласково глядя на цыгана, что жестоко было бы лишить свободы человѣка за то, что онъ добровольно сдѣлалъ важное показаніе, и что кромѣ того онъ знаетъ этого цыгана, воспитаннаго отчасти въ домѣ его отца, съ хорошей стороны. Мистеръ Арденъ высказалъ мысль, что, можетъ быть, самъ цыганъ убилъ лорда; лордъ Дьюри возразилъ, что это вздоръ; но упрямый чиновникъ все-таки продержалъ цыгана подъ стражею до тѣхъ поръ, пока слѣды отъ конскихъ копытъ и многія другія вещи не доказали, что онъ сказалъ правду. Лордъ Дьюри и серъ Вильямъ Рейдеръ обходились съ нимъ, между тѣмъ, очень ласково и заботились, чтобы онъ ни въ чемъ не терпѣлъ недостатка. Наконецъ его освободили, и онъ возвратился въ свой таборъ, давши обѣщаніе явиться по первому требованію. Никто не сомнѣвался, что онъ сдержитъ слово: всѣ знали, что онъ выросъ вмѣстѣ съ убитымъ и очень его побилъ. Нечего вамъ говорить, что цыганъ этотъ былъ я.

"Отецъ вашъ -- продолжалъ Фарольдъ -- принялъ титло лорда и вступилъ во владѣніе помѣстьями брата. Нашли духовное завѣщаніе покойнаго, и никто не удивился, что въ немъ ни слова не упоминалось о братѣ; всему свѣту было извѣстно, что они между собою не ладили. Опека надъ дочерью покойного, миссъ де Во, и богатымъ наслѣдствомъ, доставшимся ей отъ матери, была поручена мистриссъ Фальклендъ, ея мужу и еще одному дальнему родственнику.

"Убитый не забылъ въ своемъ завѣщаніи ни одного слуги, ни одного пріятеля, ни одного знакомаго. Только о братѣ не было ни слова. Всѣ удивились поэтому, когда братъ его великодушно отказался въ пользу своей племянницы отъ многаго, что по закону доставалось наслѣднику мужескаго пола, и устроилъ свои дѣла съ нею, что касается до имѣнія, съ безпримѣрною щедростью. Устроивши всѣ дѣла и удержавши при себѣ часть прислуги покойнаго, онъ приказалъ привести въ порядокъ Дьюри Галль; ему не хотѣлось жить вблизи того мѣста, гдѣ убитъ былъ братъ. Туда-то, покончивши дѣла свои въ Лондонѣ, пріѣхалъ онъ съ мальчикомъ лѣтъ семи, своимъ единственнымъ сыномъ, предполагаемымъ наслѣдникомъ его имѣнія".

-- А мать моя? спросилъ Эдвардъ, поднявши голову, которую склонилъ на руки, слушая разсказъ цыгана. Его волновали странныя, неопредѣленныя ощущенія. Исторія объ убіеніи его дяди съ самого дѣтства наводила на него ужасъ; онъ слышалъ ее, и довольно часто, но ни разу съ такими подробностями, извѣстными только очевидцу, который готовился, казалось, связать ее съ тѣмъ, что сказалъ о его сомнительномъ положеніи. Съ каждымъ словомъ ожидалъ онъ, что цыганъ откроетъ ему что-то ужасное, и это его сильно тревожило; имя Вильяма Рейдера, который былъ, казалось, въ то время очень близокъ съ его отцомъ, но послѣ того, очевидно, сдѣлался предметомъ его ненависти, придало его ожиданіямъ какой-то таинственный ужасъ. Что все это значитъ? къ чему все это ведетъ? чѣмъ все это кои чится? Эти вопросы мучили его во время разсказа цыгана. Ему даже стало какъ-будто легче, когда послѣднія слова цыгана обратили его мысли отъ новаго, ужаснаго предмета къ его первоначальной догадкѣ и подозрѣнію.

-- А мать моя? сказалъ онъ.

-- О ней я знаю немногое, отвѣчалъ Фарольдъ, по-видимому съ нѣкоторымъ изумленіемъ: -- она была испанка и вышла за вашего отца тайно, нарушивши обѣтъ монашества.

-- Такъ они были обвѣнчаны! воскликнулъ де Во.

-- Разумѣется, отвѣчалъ цыганъ: -- никто въ этомъ и не сомнѣвается, хотя онъ всегда удалялъ ее отъ родныхъ и обходился съ нею дурно. Это была одна изъ причинъ его ссоры съ братомъ. Но ея уже не было въ-живыхъ, когда онъ вступилъ во владѣніе наслѣдствомъ брата. Дайте мнѣ, однако же, досказать.

Де Во снова опустилъ голову на руки; снова все вокругъ него помутилось.

-- Продолжайте, продолжайте, сказалъ онъ:-- только, ради Бога, не мучьте меня неизвѣстностью.

-- Я разсказалъ вамъ исторію вашего семейства, такъ, какъ она извѣстна свѣту, и какъ вы, вѣроятно, ее уже слышали. Картина мрачная и невеселая; но въ ней есть мѣста еще мрачнѣе, и, прежде нежели вы на нихъ взгляните, соберитесь съ духомъ, молодой человѣкъ; вы честны и благородны, и разсказъ мой сокрушитъ ваше сердце.

Де Во махнулъ рукой въ знакъ того, чтобы онъ продолжалъ, и цыганъ сказалъ:

"Вы слышали, какъ разсказываютъ эту исторію въ народѣ; послушайте, какъ знаетъ ее цыганъ. Дѣтство мое вамъ извѣстно; годъ и девять мѣсяцевъ воспитывался я вмѣстѣ съ вашимъ отцомъ и дядею. Дядя вашъ меня любилъ,-- отецъ не любилъ; но онъ не обижалъ меня -- изъ гордости, и когда я сбросилъ оковы общества и возвратился къ своимъ, мы были съ нимъ друзья.

"Я часто посѣщалъ вашего дядю; но посѣщенія мои становились все рѣже и рѣже, а презрѣніе къ золоченымъ палатамъ и наемнымъ слугамъ въ ливреяхъ все глубже и глубже. Впрочемъ, я находилъ тайное удовольствіе замѣчать и изучать поступки человѣка, котораго любилъ больше всѣхъ на свѣтѣ. Нелюбовь моя къ изящнымъ жилищамъ и наглымъ лакеямъ превратилась въ рѣшительное отвращеніе; я не могъ заставить себя переступить черезъ порогъ Димденъ Галля, но часто встрѣчалъ вашего дядю въ паркѣ и бесѣдовалъ съ нимъ подъ открытымъ небомъ. Возвратившись въ эту сторону послѣ двухлѣтняго отсутствія, я засталъ его въ сильномъ уныніи отъ утраты жены. Я искалъ случая съ нимъ повидаться, и въ это время одинъ изъ крестьянъ обидѣлъ бѣдную цыганку. Это вызвало меня на месть; я принужденъ былъ скрываться, ожидая результата. Я спрятался, какъ уже говорилъ вамъ, въ этомъ лѣсу. Все, что я объявилъ Ардену, была истина; но я сказалъ не все, что зналъ. Я видѣлъ, какъ всадникъ укрылся подъ вязами; я видѣлъ, какъ онъ съѣхался съ лордомъ Дьюри; я слышалъ, о чемъ они говорили; я видѣлъ, какъ поѣхали они дальше, хотя мнѣ и не снилось, чѣмъ это кончится; я видѣлъ, какъ онъ досталъ изъ-за пазухи пистолетъ; я видѣлъ, какъ онъ его поднялъ и выстрѣлилъ по лорду; и этотъ человѣкъ, выстрѣлившій по лорду Дьюри, былъ -- его братъ".

-- Это ложь! воскликнулъ Эдвардъ, вскакивая и хватаясь за шпагу. Это ложь, чернѣе самого ада!

-- Это истина, яснѣе этихъ звѣздъ на небѣ, спокойно возразилъ цыганъ.

Послѣдовало долгое молчаніе. Фарольдъ стоялъ спокойно передъ сыномъ того, кого обвинилъ въ такомъ страшномъ преступленіи, а де Во смотрѣлъ на него такими глазами, въ которыхъ ясно выражалось убійственное впечатлѣніе вѣсти.

-- Хотите вы выслушать меня до конца? спросилъ наконецъ цыганъ.

-- Да, отвѣчалъ де Во, снова садясь на дерево: -- только не думайте ускользнуть отъ меня. Вы произнесли ужасное обвиненіе; и, какъ святъ Богъ, я заставлю васъ доказать его!

Онъ снова опустилъ голову на руки и устремилъ взоръ на цыгана, какъ-будто опасаясь, чтобы онъ не бѣжалъ.

-- Я докажу вамъ, что сказалъ правду, отвѣчалъ цыганъ:-- затѣмъ я и пригласилъ васъ сюда. Но будьте спокойнѣе и выслушайте, какія обстоятельства могли довести его до такого ужаснаго поступка.

-- Онъ его не дѣлалъ! пробормоталъ де Во; но цыганъ продолжалъ, какъ-будго не слыша возраженія:

"Я слышалъ всѣ эти подробности отъ человѣка, которому онѣ хорошо были извѣстны. Эдвардъ де Во, младшій изъ двухъ братьевъ, былъ очень неумѣренъ въ жизни. Онъ рано посѣтилъ другія страны, надѣлалъ тамъ шалостей и освоился съ пороками, которые стоятъ много денегъ. Мнѣ не хотѣлось бы васъ огорчать, но я долженъ сказать, что онъ велъ сильную игру и моталъ, тогда-какъ мать ваша терпѣла крайнюю нужду. Отъ отца ему досталось немного; самъ онъ ничего не пріобрѣлъ и могъ бросать деньги единственно благодаря щедрости брата. Однако, требованій его не могла удовлетворить никакая щедрость. Лордъ Дьюри увѣщевалъ его и грозилъ ему, но напрасно; онъ обѣщалъ сдѣлать для него многое, если онъ пріѣдетъ въ деревню и будетъ лучше обходиться съ вашею матерью. Она умерла, и съ этой стороны поводъ къ несогласію былъ уничтоженъ. Но это сняло послѣднюю узду съ ея мужа. Онъ пустился въ игру сильнѣе прежняго; все проигралъ; обратился къ брату, получилъ отказъ, и поставилъ на карту сумму, которой у него не было. Онъ проигралъ. Сэръ Вильямъ Рейдеръ, его короткій пріятель, обязался вмѣстѣ съ нимъ внести эту сумму въ опредѣленный срокъ; но не задолго до его истеченія Рейдеръ нигдѣ не могъ отыскать Эдварда де Во. Рейдеръ подумалъ, что онъ бѣжалъ, съ умысломъ оставить весь долгъ на его шеѣ, узналъ, по какой дорогѣ онъ отправился, и пустился за нимъ въ погоню. Онъ слѣдилъ за нимъ шагъ за шагомъ и настигъ его -- въ минуту убійства брата. Ужаснувшись, но не успѣвши хорошенько обдумать, что онъ дѣлаетъ, сэръ Вильямъ сдѣлался соучастникомъ въ преступленіи, давши слово хранить его въ-тайнѣ. Они пришпорили лошадей и умчались въ Лондонъ разными проселочными дорогами такъ быстро, что невозможно почти было повѣрить, чтобы они были отъ него такъ далеко. Зная, что скоро за нимъ пришлютъ, наслѣдникъ убитаго лорда не забылъ, на всякій случай, показываться въ такихъ мѣстахъ въ Лондонѣ, гдѣ присутствіе его было бы замѣчено, и посланный засталъ его, какъ я уже вамъ сказалъ, въ театрѣ. Что за адъ былъ у него въ душѣ, когда онъ смотрѣлъ на сценическія пошлости и шутки, не умѣю вамъ сказать".

-- Разсказъ вашъ хромаетъ, сказалъ де Во мрачно: -- какъ могъ онъ знать, на какомъ именно мѣстѣ застанетъ своего брата? Какъ могъ онъ....

-- По этому письму, отвѣчалъ цыганъ, подавая Эдварду старый, но хорошо сохранившійся листъ бумаги, съ ясно означенными на немъ почтовыми отмѣтками.

-- Я не могу читать при этомъ полусвѣтѣ, сказалъ де Во, заглянувши въ бумагу: -- въ чемъ она состоитъ?

-- Я вамъ скажу, отвѣчалъ цыганъ, доставая кремень и огниво и вырубивши огня: -- я вамъ скажу, хотя вы сейчасъ и сами будете въ состояніи прочесть его. Въ этомъ письмѣ дядя вашъ увѣдомляетъ вашего отца, что у него нѣтъ въ настоящую минуту требуемой имъ суммы, но что если онъ явится въ полдень осьмнадцатаго мая (день-убійства) въ гостинницу города ***, то получитъ отъ него 5,000 фунтовъ, т.е. все, что онъ можетъ удѣлить ему, не стѣсняя себя ради чужихъ шалостей. Вотъ вамъ огонь, прибавилъ онъ, зажигая сухую лучинку.

Де Во прочелъ письмо. Содержаніе его было точь-въ-точь какъ разсказалъ цыганъ. Онъ узналъ почеркъ дяди, знакомый ему по другимъ бумагамъ. Оно было написано за четыре дня до его смерти, подписано его именемъ, запечатано его печатью и адресовано на имя его брата. По почтовымъ отмѣткамъ, было очевидно, что отецъ Эдварда его получилъ. Де Во не могъ сомнѣваться, но утопающій хватается за соломенку; и онъ надѣялся еще найти въ ужасномъ разсказѣ что-нибудь подозрительное. Онъ отдалъ письмо назадъ и, скрестивши на груди руки, просилъ цыгана продолжать. Брови его нахмурились, глаза устремились какъ-то неопредѣленно въ пространство, и мысль блуждала въ хаосѣ мучительныхъ думъ.

"По этому письму -- продолжалъ цыганъ -- онъ зналъ въ точности, когда братъ его отправится въ городъ ***, и привычки лорда были ему извѣстны такъ хорошо, что онъ легко могъ устроить все остальное. Но преступникъ никогда не бываетъ спокоенъ: самый хладнокровный и рѣшительный всегда оставляетъ за собою хоть какой-нибудь слѣдъ, но которому его можно найти. Дядя вашъ явился позже, нежели онъ его ожидалъ, и онъ досталъ изъ кармана это письмо, желая увѣриться, не опоздалъ ли онъ. Въ эту минуту послышался топотъ лошади лорда Дьюри; братъ его торопливо сунулъ письмо въ карманъ, но оно проскользнуло мимо. Онъ этого не замѣтилъ, но я замѣтилъ. Когда дѣло было сдѣлано, онъ посмотрѣлъ въ-слѣдъ плывущей лошади и видѣлъ, какъ тѣло убитаго, высвободившись изъ стремянъ, камнемъ пошло ко дну. Я увѣренъ,-- это также вѣрно, какъ то, что надъ нами есть небо,-- въ ту минуту убійца готовъ былъ отдать и почести, и богатство, и самую жизнь, лишь бы воротить невозвратное. Онъ не могъ дольше выдержать этого зрѣлища, кольнулъ лошадь шпорами какъ бѣшеный и помчался назадъ по дорогѣ. На самомъ поворотѣ встрѣтился онъ съ сэромъ Вильямомъ Рейдеромъ. Что онъ ему сказалъ, не знаю, но онъ пожалъ ему руку, и они ускакали. Душевная тревога прошла, однакоже, скоро: прежде нежели онъ возвратился сюда, онъ уже рѣшилъ, какъ себя вести. Онъ распросилъ посланнаго и узналъ отъ него о сдѣланномъ мною показаніи. Я сказалъ, что могу подъ присягой указать убійцу, но не указалъ его; изъ этого онъ заключилъ, что я или не узналъ его, или рѣшился не выдавать. Впрочемъ, ему больше ничего и не оставалось, какъ итти на встрѣчу опасности смѣло и рѣшительно. Онъ такъ и сдѣлалъ. Когда меня ввели въ судейскую комнату, я увидѣлъ, что онъ слегка поблѣднѣлъ и приложилъ къ губамъ палецъ, но такъ, что я могъ принять и не принять это за знакъ молчанія. Я повторилъ мое показаніе и даже въ точности описалъ наружность убійцы; но эти примѣты никогда ни къ чему не ведутъ, и никто не спросилъ меня, нѣтъ ли преступника между присутствующими".

-- А что бы вы сказали, если бы вамъ предложили этотъ вопросъ? спросилъ де Во.

-- Не знаю, право, отвѣчалъ цыганъ: -- думаю, впрочемъ, что я не указалъ бы на него. Что мнѣ было пользы губить сына того, кто меня такъ любилъ? Онъ совершилъ страшное преступленіе, это правда,-- но не я былъ мститель. Кромѣ того я зналъ, что месть, вдесятеро жесточе людской, свирѣпствуетъ уже въ его сердцѣ,-- что его грызетъ змѣя раскаянья,-- что его уже коснулся перстъ Всемогущаго мстителя за всѣ преступленія,-- и что каждый часъ его остальной жизни будетъ предсмертною мукой. Нѣтъ, нѣтъ! Клянусь жизнью! Я не ненавидѣлъ, я жалѣлъ его. Ночью, послѣ допроса, дверь моей темницы отворилась, и вошелъ сэръ Вильямъ Рейдеръ, со свѣчею въ рукѣ. У него было прекрасное сердце, хотя онъ и сбился съ прямого пути. Онъ всѣми силами старался смягчить стараго Ардена. Ко мнѣ онъ пришелъ съ цѣлью развѣдать, что мнѣ извѣстно и на сколько можно на меня положиться. Задача была трудная, и возьмись онъ за нее лукаво, какъ сдѣлалъ бы другой, онъ промахнулся бы. Онъ былъ, однако же, для этого слишкомъ встревоженъ. Онъ заговорилъ со мною ласково, и сказалъ, что лордъ Дьюри принимаетъ во мнѣ живое участіе и постарается мнѣ помочь: я отвѣчалъ ему прямо, что лучше пусть лордъ Дьюри заботится о себѣ, потому-что опасность грозитъ не мнѣ, а ему. Тогда онъ сказалъ, что я очевидно знаю больше, нежели показалъ передъ судомъ, и что лордъ Дьюри за это очень мнѣ обязанъ. "Не честите его чужимъ титломъ, отвѣчалъ я:-- въ дворянской грамотѣ ихъ сказано, что если кто-нибудь изъ членовъ фамиліи будетъ осужденъ закономъ какъ уголовный преступникъ, то онъ и дѣти его считаются мертвыми, линія ихъ пресѣкшеюся, и права ихъ переходятъ къ ближайшему наслѣднику, какъ-будто ихъ вовсе не существуетъ на свѣтѣ." Сэръ Вильямъ Рейдеръ отвѣчалъ, что это нейдетъ тутъ къ дѣлу, потому-что пріятель его не обвиненъ и не будетъ обвиненъ судомъ ни въ какомъ преступленіи; но что если я согласенъ оставить королевство и не возвращаться сюда до тѣхъ поръ, пока не получу отъ него позволенія, то онъ дастъ мнѣ тысячу фунтовъ сейчасъ же, и кромѣ того пожизненную пенсію. Я сказалъ, что подумаю и дамъ отвѣтъ, когда получу свободу. Вскорѣ потомъ меня выпустили. Сэръ Вильямъ отыскалъ меня, и мы условились, что я оставлю королество, и что онъ сойдется со мною въ гавани, гдѣ и вручитъ мнѣ деньги при моемъ отплытіи.

"Прошло, однако же, довольно времени, пока я съ таборомъ прикочевалъ къ гавани; многіе изъ моихъ товарищей не хотѣли туда итти, не зная причины. Мы раздѣлились: одни пошли со мною, другіе своею дорогою. Я часто видѣлся съ сэромъ Вильямомъ Рейдеромъ, и когда я извѣстилъ его, что мы стали вблизи одной гавани въ Валлисѣ, онъ немедленно явился въ таборъ. Тутъ онъ объявилъ мнѣ, что и онъ намѣренъ отправиться въ Америку и провести остальную жизнь въ колоніяхъ. "Попробую, сказалъ онъ:-- посвятить себя добрымъ дѣламъ и изгладить изъ памяти много проступковъ и одно великое преступленіе, въ которомъ я не былъ соучастникомъ, но которое помогъ утаить." На другой день послѣ его пріѣзда лошадь его испугалась обезьяны, бывшей у насъ въ таборѣ, и сбросила его съ сѣдла. Онъ переломилъ себѣ ключицу и нѣсколько реберъ; мы отнесли его въ палатку и начали за нимъ ухаживать. Я узналъ его короче и полюбилъ его; онъ выздоровѣлъ у насъ скорѣе, нежели выздоровѣлъ бы на рукахъ сотни докторовъ. Тутъ то я узналъ, какъ все случилось; онъ старался увѣрить себя и меня, что убійство было совершено въ минуту страсти, а не замышлено напередъ,-- что пріятель его самъ не помнилъ, что онъ дѣлаетъ. Когда онъ отправился въ Америку, я уѣхалъ въ Ирландію. Съ тѣхъ поръ я видѣлъ много другихъ странъ, жилъ въ Шотландіи, но въ Англію возвратился только три недѣли тому назадъ".

Цыганъ замолчалъ. Де Во оставался въ томъ же положеніи: голова его склонилась почти до колѣнъ, глаза были закрыты руками. Онъ долго молчалъ, подавленный отчаяньемъ. Чего не далъ бы онъ теперь, чтобы оправдалось его подозрѣніе на-счетъ матери и уничтожилась вѣроятность вины отца! Подробности въ разсказѣ цыгана такъ между собою ладили, слова его подтверждались такими неопровержимыми фактами и такъ хорошо объясняли нѣкоторыя черты въ характерѣ и поведеніи отца,-- его мрачность, отчужденіе, раздражительность, волненіе при имени сэра Вильяма Рейдера,-- что Эдвардъ могъ питать въ себѣ только пустую, безумную надежду, угасающую въ человѣкѣ только съ его жизнью. Въ настоящую минуту вопросъ о достовѣрности разсказа замолкъ передъ другимъ, болѣе тягостнымъ вопросомъ: что же будетъ изъ него, изъ Эдварда де Во, если все это правда? Какъ взглянуть ему на родного отца? Какъ вести себя съ нимъ? Чтоему дѣлать? Передъ нимъ явился образъ Маріанны, во всемъ блескѣ красоты, озаренной великодушнѣйшею любовью,-- и онъ чувствовалъ, что она не можетъ принадлежать ему, что кровь отца ея полагаетъ между ними неразрушимую преграду, которой не устранятъ никакія усилія, никакія событія,-- что онъ долженъ отказаться отъ нея въ ту самую минуту, когда благородный поступокъ ея превратилъ его страстную любовь почти въ обожаніе! И какъ ему отъ нея отказаться? какъ вести себя въ этомъ случаѣ? онъ не могъ, онъ не имѣлъ права хоть однимъ словомъ указать на причину своего отреченія, онъ не могъ сообщить ей своей тайны, не могъ даже оплакать вмѣстѣ съ нею свои погибшія надежды. Всюду видѣлъ онъ вокругъ себя ужасъ и уничтоженіе. Онъ не говорилъ, можно даже сказать, онъ не мыслилъ въ эти минуты; онъ былъ объятъ видѣніемъ невыразимаго бѣдствія. Онъ чувствовалъ, что счастье его рушилось навсегда; а между тѣмъ мозгъ его осаждали тысячи смутныхъ призраковъ и неясныхъ мыслей о будущемъ. Что ему дѣлать? Онъ думалъ немедленно явиться къ отцу, сказать ему все и тутъ же лишить себя жизни, сбросить съ себя невыносимое бремя мыслей и ощущеніи; но вспомнилъ о томъ, что выстрадалъ уже его отецъ; вспомнилъ его мрачную задумчивость, его никогда неулыбающіяся уста, вспышки дикой, нетерпѣливой страсти, блѣдныя щеки, впалые глаза,-- всѣ признаки раздираемаго угрызеніемъ совѣсти сердца и мысль о самоубійствѣ смѣнилась скорбью сына. Онъ думалъ удалиться въ пустыни Америки, пристать къ какому-нибудь племени индѣйцевъ и скрыть свое имя и покрывшій его позоръ въ странахъ, куда не проникали еще европейцы; но его осиливала мысль о Маріаннѣ, мысль вѣчной съ нею разлуки. Онъ не зналъ, куда ему обратиться, какъ ему дѣйствовать; все вокругъ было безнадежно. Долгое, ужасное молчаніе его разрѣшилось наконецъ глубокимъ, горькимъ вздохомъ.

Цыгану стало его жаль. Посмотрѣвши на него нѣсколько минутъ, онъ сказалъ:

-- Жалѣю отъ всего сердца, что огорчилъ васъ. Но не унывайте, молодой человѣкъ; на свѣтѣ есть лекарство противъ всѣхъ несчастій.

Слова утѣшенія произнесенныя тѣми же устами, которыя на-вѣки разрушили его счастье, возмутили Эдварда до глубины души, и онъ воскликнулъ:

-- Или все, что вы сказали, ложь, или вы должны знать, что утѣшеніе для меня невозможно. О какомъ лекарствѣ вы говорите?

-- О лекарствѣ времени, отвѣчалъ цыганъ: -- я знаю, по собственному опыту, что оно залечиваетъ глубочайшія раны.

Де Во посмотрѣлъ на него, какъ-будто хотѣлъ придавить его къ землѣ; но бѣдствіе бываетъ иногда такъ велико, что человѣкъ не можетъ ни понять его, ни повѣрить ему съ разу; и Эдвардъ отвѣчалъ;

-- Я думаю, что вы меня обманули: тогда горе вамъ! Есть у васъ другія доказательства? гдѣ они?

-- Я не обманулъ васъ, молодой человѣкъ, возразилъ цыганъ: -- и прощаю вамъ вашъ гнѣвъ.

-- Но доказательство, доказательство! продолжалъ де Во:-- есть у васъ еще доказательства!

-- Есть, отвѣчалъ цыганъ: -- и я представлю ихъ, хотя письма этого уже достаточно. Мнѣ васъ жаль, но я прошу васъ, меня не обижать.

-- Письмо вы могли украсть, гордо возразилъ де Во:-- или найти черезъ нѣсколько лѣтъ.-- Какія у васъ еще доказательства? представьте ихъ, и я повѣрю.

-- Внутренно вы и теперь мнѣ вѣрите, сказалъ цыганъ.-- Вотъ другое доказательство: я сказалъ, что убійца нѣсколько минутъ смотрѣлъ на свою жертву, и что душу его раздирало страшное раскаянье; а знаете ли, почему я въ этомъ увѣренъ? Когда выстрѣлъ былъ сдѣланъ и лордъ упалъ съ лошади, пистолетъ выпалъ изъ руки убійцы, и онъ остался недвижимъ какъ истуканъ; убійство превратило его, казалось, въ камень. Онъ не шевельнулъ ни однимъ членомъ, пока наконецъ не ринулся вдругъ прочь, какъ-будто за нимъ гонится цѣлый легіонъ демоновъ. Счастье для него, что пистолетъ и письмо попали въ руки человѣка, который тщательно ихъ скрылъ; найди ихъ другой, такъ отецъ вашъ умеръ бы на эшафотѣ, уже лѣтъ двадцать тому назадъ. Вы требуете еще доказательствъ. Смотрите же! Вотъ этотъ пистолетъ; вы знаете гербъ младшихъ братьевъ вашей фамиліи и не можете долѣе сомнѣваться.

Де Во взялъ пистолетъ изъ рукъ цыгана. На рукояткѣ съ серебряною насѣчкою былъ вырѣзанъ его фамильный гербъ. Однажды онъ видѣлъ точь-въ-точь такой же пистолетъ, и притомъ только одинъ, въ рукѣ отца, вошедши нечаянно въ его комнату. Отецъ торопливо спряталъ его въ ящикъ, поблѣднѣлъ и сдѣлалъ ему выговоръ, что онъ входить безъ спросу. Теперь де Во видѣлъ парный пистолетъ, послѣдній лучь надежды въ душѣ его угасъ, и, ударивши себя рукою въ грудь, онъ со стономъ, какъ сумасшедшій, упалъ на сырую землю.

ГЛАВА XIII.

Удивительно, что человѣкъ можетъ улыбаться: въ неизвѣстности судьбы его, въ атмосферѣ мрака и измѣнчивости, окружающей его существованіе, въ тучахъ опасностей, грозящихъ его спокойствію и жизни, и невидимо несущихся съ каждою минутою времени,-- столько ужаснаго и непостижимаго, что человѣкъ похожъ на слѣпца среди битвы. Надежды и радости, самая жизнь его могутъ кончиться ежеминутно, неизвѣстно какъ и отчего, а онъ улыбается какъ на пиру.

И будь эта улыбка улыбкою вѣры и упованія на великое, всеблагое существо, взирающее на борьбу и готовящее награду, она была бы понятна. Но, увы! это случается, кажется, очень рѣдко.

Едва ли можетъ быть что-нибудь непріятнѣе, какъ видѣть человѣка, которому долженъ сообщить ужасную вѣсть, веселымъ, счастливомъ и наслаждающимся настоящею минутою, какъ-будто въ мірѣ не было и не будетъ горя. Это ужасно! Это напоминаетъ намъ самимъ, что въ минуту высочайшаго счастья невидимыя силы готовятъ намъ, можетъ быть, глубочайшую скорбь. Въ этомъ есть что-то таинственное; въ ту самую минуту, когда мы въ сущности уже погибли, мы нерѣдко предаемся шумному веселью, единственно потому, что слуха нашего еще не коснулось нѣсколько условныхъ звуковъ, непонятныхъ для жителя другой страны, но насъ низвергающихъ въ бездну отчаянія.

На третій день послѣ пріѣзда Маннерса въ Морлей-гоузъ, онъ ожидалъ полученія писемъ, которыя извинятъ его отъѣздъ. Онъ всталъ рано, но сошелъ внизъ нѣсколько позднѣе обыкновеннаго. Проходя мимо концертной залы, дверь которой была полуотворена, онъ услышалъ звуки клавикордъ и чей-то веселый разговоръ. Пользуясь правомъ входить въ полурастворенныя двери, онъ вошелъ, и засталъ миссъ Фальклендъ весело разговаривающею съ Маріанной, которая стояла за ея стуломъ.

Онѣ оглянулись на легкій визгъ двери; Изидора улыбнулась; но по лицу Маріанны разлился легкій румянецъ: она ждала, можетъ быть, вовсе не Маннерса, и потому-то именно сочла себя обязанной сказать ему что-нибудь пріятное.

-- А Изидора только-что объ васъ говорила, сказала она, глядя на кузину, какъ-будто предоставляя ей досказать остальт мое.

-- На этотъ случай есть поговорка, отвѣчалъ Маннерсъ улыбаясь.-- Во всякомъ случаѣ радуюсь, что обо мнѣ говорятъ люди, которыхъ я столько уважаю. Можно узнать, что вы говорили?

-- О, безъ сомнѣнія, отвѣчала Изидора.-- Де Во измѣнилъ вамъ, Маннерсъ: вчера вечеромъ онъ сказалъ мнѣ, и даже не по секрету, что вы превосходно поете.

-- Это клевета, возразилъ Маннерсъ: -- и я во всякое время могу доказать мою невинность въ искусствѣ пѣнія.

-- Докажите сейчасъ, продолжала Изидора.-- До завтрака еще цѣлыхъ полчаса, а нѣтъ, ничего несноснѣе, какъ ждать такихъ вещей. Хотите спѣть что-нибудь?

-- Помнится мнѣ, отвѣчалъ Маннерсъ: -- что суевѣріе налагаетъ какое-то наказаніе за пѣніе передъ завтракомъ. Впрочемъ, я готовъ рискнуть, если у васъ есть знакомыя мнѣ ноты; грѣха аккомпанимента я не хочу взять на свою душу.

-- Знаете вы вотъ это? или это? или это? спросила Изидора.

-- Нѣтъ, отвѣчалъ Маннерсъ.-- Но вотъ этотъ напѣвъ мнѣ знакомъ; только я знаю на него другія слова, одной дамы съ замѣчательнымъ поэтическимъ дарованіемъ. Постараюсь вспомнить, хотя и жаль вырывать ихъ изъ драмы, въ которой они находятся, и прилаживать къ старому напѣву.

-- О, это ничего, продолжала Изидора.-- Ты будешь аккомпанировать, Маріанна, или я?... Извольте, я готова... Tempo какъ?

-- Не слишкомъ скоро, прошу васъ, сказалъ Маннерсъ и пропѣлъ пѣснь, слова которой теперь, безъ сомнѣнія, уже затеряны.

-- Я думаю, что я не устояла бы противъ этихъ стиховъ, хорошо пропѣтыхъ, сказала Изидора,-- хоть будь я самою гордою красавицей, которая когда-либо держала на своей рукѣ сокола. А ты какъ, Маріанна?

-- Я за себя не ручаюсь, отвѣчала Маріанна,-- а только мнѣ хотѣлось бы узнать остальное. Вы сказали, кажется, что это изъ драмы; нельзя ли ее достать?

-- Едва ли, отвѣчалъ Маннерсъ.-- Это сочиненіе одной дамы, и оно не было напечатано, по-крайней-мѣрѣ сколько мнѣ извѣстно.

-- Все равно, разскажите намъ судьбу влюбленнаго, сказала Изидора.-- Вы обязаны удовлетворить возбужденному любо. пытству.

-- О, разумѣется онъ былъ счастливъ, отвѣчалъ Маннерсъ: -- какъ бываютъ или должны-быть всѣ влюбленные.

-- Скажите: истинно влюбленные, замѣтила Изидора: -- и я съ вами соглашусь. Но если женщина захочетъ осчастливить, (какъ выражаетесь вы до сватьбы) всякаго, кто явится къ ней съ низкимъ поклономъ и спроситъ: "не угодно ли вамъ выйти за меня за-мужъ?" какъ-будто приглашаетъ ее на менуэтъ, такъ ей было бы немало хлопотъ.

-- Вѣрю, отвѣчалъ Маннерсъ.-- Что это звонокъ такъ громокъ? Звонитъ онъ каждый день такъ передъ завтракомъ? Вчера я его не слышалъ.

-- Потому-что вы въ то время были заняты гаданіемъ, возразила миссъ Фальклендъ. Онъ звонитъ каждый день въ этотъ часъ, и если мистриссъ Фальклендъ нѣтъ еще въ столовой, такъ я должна налить чай; пойдемте.

Они ушли. Блестящій самоваръ былъ поставленъ на свое мѣсто, и Изидора начала приготовлять завтракъ. Дворецкій между тѣмъ ходилъ все взадъ и впередъ отъ одного стола къ другому, и посматривалъ то на дѣвушекъ, то на Маннерса, то на каминъ. Наконецъ ему нечего было дѣлать, и онъ принужденъ былъ удалиться.

-- Джибсонъ смотритъ, какъ-будто у него на душѣ страшная тайна, сказала Изидора Маріаннѣ.-- Замѣтила ты, какъ онъ тутъ лавировалъ? Вы должны знать, Маннерсъ, что Джибсонъ у насъ особа привилегированная: онъ часто благоволитъ разсказывать намъ деревенскія тайны, несмотря на наше сопротивленіе.

-- Жаль же, что онъ не благоволитъ къ вамъ сегодня, сказалъ Маннерсъ.-- На свѣтѣ немного вещей лучше хорошо разсказанной сельской исторіи.

-- Кажется, вы ему помѣшали, замѣтила миссъ Фальклендъ.-- У него свои понятія о приличіи, и гость можетъ всегда быть увѣренъ въ его уваженіи. Но, судя по его лицу, я думаю, что онъ разрѣшился бы и при васъ, если бы только къ нему обратились хоть съ однимъ словомъ. Мнѣ стоило только сказать: "Джибсонъ, принеси еще масла", и онъ сейчасъ бы отвѣчалъ: "да, вотъ я вамъ разскажу: "сестра мужа дочери нашего садовника...." и такъ далѣе, цѣлый часъ.

Маннерсъ не могъ удержаться отъ смѣху, и даже Маріанна улыбнулась выходкѣ Изидоры. Но на лицѣ ея выражалось вмѣстѣ съ тѣмъ и безпокойство, которое могъ уничтожить своимъ присутствіемъ только де Во. Но онъ еще не являлся.

Вошла мистриссъ Фальклендъ, и первымъ вопросомъ ея послѣ обыкновенныхъ привѣтствій было:

-- А Эдварда еще нѣтъ? Неужели онъ такъ разлѣнился на войнѣ?

Какъ разъ въ эту минуту вошелъ дворецкій съ блюдомъ куропатокъ; онъ остановился посреди комнаты и подхватилъ:

-- Нѣтъ, мистеръ Эдвардъ не разлѣнился, а не пришелъ только потому, что вовсе не вставалъ.

-- Не вставалъ! повторила мистриссъ Фальклендъ, не понимая истиннаго смысла его словъ.-- Такъ пошли разбудить его, Джибсонъ. Что ты такъ блѣдна, Маріанна? Что съ тобою?

-- Ничего, ничего, подхватилъ дворецкій, взявши на себя обязанность отвѣчать за всѣхъ.-- Мистеръ де Во сегодня и не ложился; слуга его мнѣ говорилъ. Постель какъ-будто сейчасъ послана, туфли стоятъ у креселъ, а шляпы, шпаги и плаща нѣтъ въ комнатѣ.

-- Не безпокойся, Маріанна, сказала Изидора, взявши ее за руку.-- Все это пустяки. Пойдемъ лучше со мною; пусть матушка съ полковникомъ развѣдаютъ дѣло. Тебя это только растревожитъ.

-- Нѣтъ, нѣтъ, я хочу слышать все, отвѣчала Маріанна спокойнымъ голосомъ, хотя блѣдность лица и говорила, что на душѣ у нея неспокойно.-- Вы бы послали за слугою Эдварда, тетушка.

Слуга де Во, старый солдатъ, вошелъ и сталъ передъ бывшимъ тутъ обществомъ.

-- Полковникъ Маннерсъ, будьте такъ добры.... сказала мистриссъ Фальклендъ.

-- Да, да, извольте, отвѣчалъ онъ, совершенно понявши, что она хочетъ сказать.-- Когда ты видѣлъ де Во въ послѣдній разъ, Вильямъ?

-- Вчера ввечеру, въ двадцать минутъ двѣнадцатаго, отвѣчалъ Вильямъ.

-- Собирался онъ лечь спать?

-- Нѣтъ. Онъ велѣлъ подать себѣ шлафрокъ и туфли, но приказалъ мнѣ уйти и сказалъ, что сядетъ писать.

Лицо Маріанны просвѣтлѣло; она вообразила себѣ, что де Во просидѣлъ, можетъ быть, за письмомъ до утра и потомъ отправился въ таборъ.

Маннерсъ продолжалъ:

-- Въ какое время встали другіе слуги?

-- Я и конюхъ въ пять часовъ, отвѣчалъ Вильямъ: -- на самой зарѣ. Проходя по коридору, я увидѣлъ, что дверь въ комнату мистера Эдварда отворена, и притворилъ ее тихонько.

-- Лошади всѣ дома? спросилъ Маннерсъ.

-- Всѣ.

-- Что же ты нашелъ въ его комнатѣ? спросила мистриссъ Фальклендъ.

-- Ничего; видно только, что на постель никто не ложился. Халатъ и туфли онъ снялъ, и надѣлъ сапоги и сюртукъ; занавѣсъ, у одного окна былъ откинутъ, и окно растворепо.

-- Въ такомъ случаѣ онъ, разумѣется, ушелъ по-утру и скоро воротится, сказалъ Маннерсъ.-- Прикажете еще что-нибудь спросить?

Мистриссъ Фальклендъ не сочла этого нужнымъ, и слуга былъ отпущенъ. Маннерсъ зналъ, что де Во очень будетъ досадно узнать, что отсутствіе его надѣлало пустой тревоги, и онъ сказалъ:

-- Лучше всего не поднимать изъ-за этого шуму, хотя, признаюсь, мнѣ странно, что де Во вышелъ такъ рано, никѣмъ незамеченный, и не ложился спать. Впрочемъ, миссъ де Во сказала, кажется, что онъ намѣренъ былъ выйтти рано по-утру.

-- Да, отвѣчала Маріанна слегка покраснѣвши отъ замѣшательства и опасаясь, чтобы ей не пришлось открыть причины его отлучки. Онъ хотѣлъ пойти повидаться съ кѣмъ-то, отъ котораго вы доставили ему вчера письмо, полковникъ Маннерсъ.

Маннерсъ тоже не былъ спокоенъ на-счетъ своего друга. Но онъ видѣлъ, что Маріанна встревожена еще больше, и старался успокоить ее.

-- О, если онъ пошелъ къ нему, сказалъ онъ: -- такъ намъ совершенно нечего опасаться. Только онъ воротится, можетъ быть, не раньше, какъ часа черезъ два: онъ ушелъ далеко, и они должны переговорить о многомъ. Однако же, мистриссъ Фальклендъ, я просилъ бы васъ приказать позвать дѣвушку, которая моетъ крыльцо: я спросилъ бы ее кое о чемъ.

-- Извольте, отвѣчала мистриссъ Фальклендъ.-- Позвоните.

Служанка явилась, держа въ рукахъ концы своего передника. Мистриссъ Фальклендъ предложила ей два-три неважныхъ вопроса, и потомъ Маннерсъ спросилъ её:

-- А что, по-утрамъ теперь, кажется, морозъ?

-- Да, отвѣчала служанка.-- Сегодня все было бѣло, какъ-будто ночью шелъ снѣгъ.

-- А не замѣтила ли ты на ступеняхъ слѣдовъ? спросилъ Маннерсъ.

-- Нѣтъ.

-- Навѣрное?

-- Какже, навѣрное. Вѣдь я собственными руками ихъ мыла; я увидѣла бы, если бы были слѣды.

Ее отпустили. Она отвѣсила довольно граціозный поклонъ и удалилась.

-- Онъ скоро воротится, сказалъ Маннерсъ, когда она вышла.-- Во всякомъ случаѣ, если онъ пошелъ къ тому, который прислалъ ему письмо, такъ онъ внѣ всякой опасности.

Мистриссъ Фальклендъ и дочь ея замѣтили, что Маннерсъ говоритъ о письмѣ и писавшемъ его съ какою-то таинственностью; но онѣ, разумѣется, не стали его распрашивать, а увѣреніе его въ безопасности Эдварда успокоило нѣсколько Маріанну. Завтракъ, какъ можно себѣ вообразить, былъ не веселъ; всѣ были обезпокоены гораздо больше нежели показывали, и каждая минута усиливала это безпокойство. При каждомъ звукѣ шаговъ или отворяющихся дверей, сердце Маріанны вздрагивало, а Изидора невольно оглядывалась; но Эдвардъ не являлся, наконецъ прошло столько времени въ тщетномъ ожиданіи, что нельзя было не встревожиться.

Часы ударили одинадцать, и отсутствіе Эдварда напомнило мистриссъ Фальклендъ нѣкоторыя обстоятельства, сопровождавшія смерть ея брата. Изидора утратила всю свою веселость и молчала; но происходившаго въ груди Маріанны нельзя выразить словами. Маннерсъ, ощущенія котораго были, разумѣется, существенно отличны отъ чувствъ женщинъ, былъ обезпокоенъ отсутствіемъ своего друга сильнѣе, нежели хотѣлъ себѣ въ томъ сознаться, и не зналъ, что ему дѣлать. Ему хотѣлось пойти отъискивать Эдварда, и не хотѣлось итти слишкомъ рано, чтобы не надѣлать ложной тревоги; кромѣ того онъ думалъ, что во время его отсутствія можетъ притти какая-нибудь вѣсть, которая потребуетъ его присутствія въ Морлей-гоузѣ. Наконецъ онъ не могъ дольше сдерживать своего нетерпѣнія. Онъ позвонилъ и сказалъ, сколько могъ равнодушнѣе:

-- Я думаю, мнѣ не помѣшаетъ пойти за Эдвардомъ. Миссъ де Во знаетъ, вѣроятно, въ какую сторону онъ отправился. Опасаться тутъ нечего, но мнѣ хочется только-поскорѣе васъ успокоить.

-- Да, подите, подите, сказала Маріанна, вскочивши съ своего мѣста и всплеснувши руками.-- Извините, что я васъ утруждаю; но это насъ успокоитъ.

-- Помилуйте, что за трудъ, если только это вамъ пріятно, отвѣчалъ Маннерсъ.-- Позови моего слугу, прибавилъ онъ, обращаясь къ вошедшему дворецкому.

Слуга явился въ ту же минуту; безпокойство, царствующее въ гостиной, быстро сообщается прихожей: всѣ слуги въ Морлей-гоузѣ были на ногахъ, какъ гарнизонъ осажденной крѣпости.

-- Осѣдлай мнѣ сію минуту сѣраго, сказалъ ему Маннерсъ.

-- Самъ ты садись на Амгерста, и чтобы Вильямъ былъ тоже готовъ ѣхать со мною.

Слуга удалился.

-- Я пойду одѣться и сейчасъ возвращусь сюда, сказалъ Маннерсъ.

Онъ оставилъ дамъ, тоскливо глядящихъ въ окна, и ушелъ въ свою комнату. Лошади еще не были осѣдланы, когда онъ уже воротился въ столовую.

-- Три старые солдата, сказалъ онъ мистриссъ Фальклендъ: -- ѣдутъ отъискивать вашего племянника, и вы можете быть увѣрены, что они скоро привезутъ вамъ благопріятныя вѣсти.

Въ это время дворецкій опять вошелъ въ комнату. Ужасъ изображался у него на лицѣ, и первое восклицаніе его: "ахъ, мистриссъ Фальклендъ!" заставило Маріанну поблѣднѣть какъ полотно. Маннерсъ хотѣлъ бы остановить извѣстіе, очевидно дурное, но было уже поздно; дворецкій продолжалъ:

-- Джонъ Гарвудъ, что живетъ по ту сторону мыса, пришелъ сказать, что сегодня ночью, часу въ первомъ, онъ слышалъ въ лѣсу выстрѣлы, и что тутъ, вѣроятно, не безъ грѣха.

Маріанна упала, какъ пораженная молніей. Всѣ бросились помогать ей. Маннерсъ помогъ отнести ее въ ея комнату, сдалъ ее тамъ на руки тетки и кузины и вышелъ распросить дворецкаго и Гарвуда, принесшаго роковое извѣстіе. Но изъ допроса оказалось, что любовь Джибсона къ ужасному преувеличила значеніе словъ Гарвуда.

Онъ, просто, слышалъ выстрѣлы и, предполагая, что кто-нибудь стрѣлялъ дичь, счелъ своею обязанностью увѣдомить объ этомъ мистриссъ Фальклендъ. Несмотря на это, Маннерсъ послалъ сказать, чтобы поспѣшили съ лошадьми, и, возвратившись въ столовую, написалъ мистриссъ Фальклендъ карандашемъ, что извѣстіе преувеличено. Въ эту минуту вошла Изидора и сказала ему, что Маріаннѣ лучше.

Въ минуту скорби, опасности и страха люди забываютъ холодныя условія свѣта; Изидора подошла къ Маннерсу и взяла его за руку, какъ-будто знала его съ самого дѣтства. Въ серьёзномъ взглядѣ ея свѣтилось что-то неотразимо-нѣжное.

-- Полковникъ, сказала она: -- эта неизвѣстность ужасна, особенно для насъ, женщинъ: мы плохо знаемъ свѣтъ, и потому не можемъ судить, основателенъ ли шипъ страхъ, или нѣтъ. Я видѣла, что вы удерживали себя въ присутствіи Маріанны; но мнѣ, если вы питаете какую-нибудь дружбу къ женщинѣ, которую знаете такъ недавно, скажите мнѣ, что вы думаете? Имѣемъ мы причины опасаться?

-- Въ вашемъ семействѣ, отвѣчалъ Маннерсъ: -- узналъ я, какъ скоро можно привязаться къ людямъ, достойнымъ уваженія и дружбы. Но что касается до Эдварда, то я не вижу причинъ опасаться на-счетъ его отсутствія.

-- Нѣтъ, нѣтъ, Маннерсъ, продолжала Изидора: -- я не повѣрю вашей дружбѣ, если вы успокоиваете меня пустою надеждой. Въ глазахъ вашихъ я вижу безпокойство, котораго не было бы, если бы де Во былъ въ безопасности.

-- Повѣрьте, миссъ Фальклендъ, отвѣчалъ онъ съ улыбкою, вовсе невеселою: -- повѣрьте, я уважаю васъ слишкомъ глубоко и не захочу васъ обманывать. Отсутствіе де Во, конечно, странно. Странно, что онъ не ложился. Но что касается до слышанныхъ въ лѣсу выстрѣловъ, то это, конечно, кто-нибудь охотился за дичью, и я не вижу никакого повода думать, чтобы эти выстрѣлы состояли въ связи съ отсутствіемъ Эдварда.

Маннерсъ увѣрялъ ее въ своемъ уваженіи такъ торжественно, что щеки ея слегка покраснѣли и сердце забилось сильнѣе, хотя онъ вовсе этого не желалъ. Это было одно изъ тѣхъ ощущеній, которыя шевелятъ иногда сердце такъ, что мы сами не знаемъ почему, какъ легкая рябь на водѣ отъ движенія воздуха, незамѣтнаго для зрителя на берегу. Впрочемъ, что бы ни вызвало этотъ румянецъ, онъ исчезъ въ ту же минуту, и Изидора отвѣчала:

-- Всего больше смущаетъ насъ, можетъ быть, то, что мы помнимъ, какъ мой дядя, отецъ Маріанны, былъ убитъ недалеко отсюда, много лѣтъ тому назадъ. Извѣстіе о его смерти матушка получила совершенно неожиданно, точь-въ-точь какъ теперь Маріанна.

-- Этимъ, я увѣренъ, и ограничиться сходство судьбы Эдварда съ судьбою его дяди, отвѣчалъ Маннерсъ.-- Однако же, я не стану терять времени и постараюсь доставить вамъ вѣрныя свѣдѣнія. Я отъищу его, если бы даже это стоило мнѣ жизни.

-- Нѣтъ, я прошу васъ, берегите вашу жизнь, сказала Изидора.-- Она, конечно, драгоцѣнна для многихъ, и ею недолжно рисковать.

-- Она не драгоцѣнна ни для кого, сколько мнѣ извѣстно, миссъ Фалькленсъ, отвѣчалъ Маннерсъ съ грустною улыбкой:-- а для меня всѣмъ менѣе. Впрочемъ, я не шучу ею, потому-что считаю ее даромъ Божіимъ, который вправѣ отнять у меня только даровавшій его. Я не вижу никакой опасности посѣтить цыганскій таборъ.

-- Такъ вы туда ѣдете искать Эдварда? спросила Изидора съ очевиднымъ удивленіемъ.-- Боже мой! мнѣ этого и въ голову не приходило.

-- Письмо для передачи де Во получилъ я отъ цыгана, сказалъ Маннерсъ: -- и могу вамъ прибавить, что, по впечатлѣнію, произведенному этимъ письмомъ, я могу заключить, что отъ цыганъ скорѣе всего можно узнать, гдѣ Эдвардъ.

-- Это очень странно, сказала Изидора.-- Извѣстно вамъ содержаніе письма?

-- Нѣтъ, отвѣчалъ Маннерсъ: -- знаю только, что оно сильно поразило и встревожило Эдварда. Я получилъ его отъ цыгана, котораго, конечно, нельзя сравнить съ остальными, хотя я и нашелъ его въ обществѣ первѣйшихъ негодяевъ.

-- Такъ ради Бога возьмите съ собою побольше людей, сказала Изидора: -- васъ могутъ убить, и тогда....

-- Нѣтъ, нѣтъ, я ничего не опасаюсь, отвѣчалъ Маннерсъ.-- Да вотъ и лошадей уже подвели. Трое смѣлыхъ людей верхомъ на добрыхъ коняхъ могутъ поспорить съ цѣлымъ легіономъ цыганъ.

-- Неужели просьбы мои будутъ напрасны? сказала Изидора, не въ шутку опасаясь за Маннерса и краснѣя отъ сознанія, что боится за него, какъ не боялась еще ни за кого другого.-- Подумайте, что будетъ съ нами, если мы лишимся вашей помощи въ такихъ обстоятельствахъ. Возьмите съ собою еще двухъ или трехъ.

-- Для васъ, миссъ Фальклендъ, я готовъ бы сдѣлать и больше. Но выслушайте, почему я вамъ отказываю: я потеряю много времени, пока осѣдлаютъ еще нѣсколько лошадей. Во многихъ случаяхъ все зависитъ отъ поспѣшности; я и то потерялъ уже много времени, и увѣряю васъ, что съ такими людьми, какъ мои сопутники, рѣшительно нечего бояться. Прощайте; я увѣренъ, что скоро, очень скоро, явлюсь къ вамъ съ добрыми вѣстями.

Онъ вышелъ и сѣлъ на лошадь; Изидора возвратилась въ комнату Маріанны, которая легла въ постель, по приказанію деревенскаго аптекаря, предписавшаго ей успокоительное лекарство. Изидора сообщила своей матери шопотомъ все, что узнала отъ Маннерса, и, присѣвши къ окну, вперила взоръ свой на гребень горы, пока не увидѣла трехъ всадниковъ, въѣзжающихъ по ея скату. Черезъ минуту они достигли вершины, пустили лошадей въ галопъ, нѣсколько минутъ рисовались на голубомъ небѣ и потомъ скрылись изъ виду на противоположной отлогости.

ГЛАВА XIV.

Мы должны теперь воротиться къ лицу, съ которымъ разстались на другой день послѣ пріѣзда Эдварда въ Морлей-гоузъ.

Прекрасный міръ, въ которомъ мы живемъ, окружающіе насъ дары природы и способность неиспорченнаго человѣка довольствоваться даннымъ ему въ удѣлъ,-- все это содѣлало бы нашу землю раемъ, если бы лукавый не снабдилъ насъ лѣстницами, ведущими къ паденію и бѣдствію. Первая ступень этихъ лѣстницъ наши страсти; за ними слѣдуютъ глупости, потомъ пороки, за пороками преступленія и наконецъ полная испорченность. Каждое преступленіе пораждаетъ много бѣдъ; онѣ его законныя дѣти и терзаютъ не только своего отца, но и тысячи другихъ сердецъ. И это относится не только къ преступленіямъ въ большомъ размѣрѣ, каждое мелкое преступленіе отдѣльнаго лица похоже на незамѣтное сѣмя, изъ котораго произрастаетъ цѣлый лѣсъ, и никто не можетъ предвидѣть, къ какимъ гигантскимъ послѣдствіямъ поведетъ ничтожное начало. Никто не можетъ поручиться, что сдѣланная имъ ошибка не повергнетъ кого-нибудь въ отчаянье, никто не скажетъ, сколько душъ будетъ страдать за грѣхъ или необдуманность одной минуты.

Отецъ Эдварда де Во,-- къ нему должны мы теперь возвратиться,-- шелъ по обычной дорогѣ отъ маленькихъ заблужденій къ великимъ преступленіямъ. Онъ надѣлалъ много шалостей, потворствовалъ своимъ страстямъ. Страсти переродились въ пороки, а пороки увлекли его къ поступкамъ, которые сначала казались ему невозможными для разумнаго творенія. Цыганъ не преувеличилъ въ своемъ разсказѣ его роли, хотя, впрочемъ, грудь лорда Дьюри скрывала въ себѣ тайны, которыя, конечно, не оправдывали и не смягчали его преступленія, потомучто такія дѣла не допускаютъ смягченія,-- но которыя доказывали по-крайней-мѣрѣ, что поступка его не сопровождали обстоятельства, увеличивающія его виновность. Подъ гнетомъ долга, котораго онъ не въ состояніи былъ уплатить, обманутый въ ожиданіи помощи отъ того, кто никогда ему въ ней не отказывалъ, мистеръ де Во выѣхалъ изъ Лондона въ отчаяніи, почти въ-безуміи. Закоснѣвши въ порокахъ, онъ забылъ почти всѣ христіанскія правила, внушенныя ему въ дѣтствѣ, и въ немъ осталось такъ мало доблестнаго, что избавиться отъ стыда самоубійствомъ не показалось ему позорно и малодушно. Онъ рѣшился или достать у брата потребную сумму денегъ какими бы то ни было средствами, смотря по обстоятельствамъ минуты -- угрозами, просьбами, убѣжденіемъ,-- или тутъ же лишить себя жизни, чтобы избѣжать стыда встрѣчи съ кредиторами въ Лондонѣ, и отчасти изъ желанія отравить жизнь брата горькими угрызеніями совѣсти за жестокій его отказъ.

Мы уже знаемъ, какое мѣсто избралъ онъ для исполненія этого плана; тутъ-то лукавый, не дававшій ему покоя за всю дорогу, удесятерилъ свои старанія натолкнуть его на черное дѣло. Мистеръ де Во видѣлъ передъ собою богатыя земли лорда; онъ видѣлъ, какъ улыбаются онѣ надеждой; весь міръ, кромѣ него, былъ, казалось, счастливъ; особенно братъ, несмотря на его недавнюю потерю, показался ему счастливцемъ; а врагъ спрашивалъ его между тѣмъ: справедливо ли, что братъ его владѣетъ этими землями потому только, что родился прежде него, тогда-какъ половина его имѣнія, принадлежи она ему, оградила бы его отъ пороковъ и бѣдствія?

Въ это время показался на дорогѣ братъ его. Прежде всего мистеръ де Во началъ просить и убѣждать; потомъ, когда это не помогло, онъ прибѣгнулъ къ угрозамъ. Лордъ Дьюри отвѣтилъ ему упрекомъ, и онъ, въ минуту безумной горячности, навлекъ на главу свою проклятіе Каина.

Первымъ слѣдствіемъ убійства было страшное угрызеніе совѣсти; но скоро очнулось въ немъ чувство самохраненія; онъ вспомнилъ, что надо же воспользоваться тѣмъ, что куплено такъ дорого, и напрягъ къ этой цѣли всѣ силы своего духа. Онъ покорилъ своей волѣ всѣ ощущенія души и тѣла, и возвратившись въ Лондонъ съ такою поспѣшностью, что загналъ лошадь, пересилилъ въ себѣ усталость и страхъ и явился въ самый вечеръ своего пріѣзда въ двухъ частныхъ домахъ и одномъ публичномъ собраніи, гдѣ и былъ очень веселъ и развязенъ. Но когда все миновало, когда слѣдствіе было кончено, самъ онъ введенъ во владѣніе, люди, могшіе его выдать, удалены, тогда крѣпость духа, вызванная опасностью, исчезла, надежда на счастье безъ чистоты душевной лопнула какъ мыльный пузырь, и сердце его сдѣлалось жертвою безконечныхъ угрызеній совѣсти.

Зная, что ему часто придется видѣть дочь своего брата, онъ сначала дѣлалъ надъ собой невѣроятныя усилія; но потомъ привычка уничтожила тяжелое впечатлѣніе этихъ встрѣчъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ, изъ остатка благороднаго чувства, старался искупить вину свою великодушнымъ и ласковымъ обращеніемъ съ дочерью убитаго.

Вотъ какіе факты руководили лорда въ его поведеніи послѣднія двадцать лѣтъ. Нѣсколько времени онъ притворялся веселымъ, хотя на душѣ у него было вовсе не весело, и являлся въ обществѣ, потерявшемъ для него всю свою привлекательность. Но червь въ глубинѣ сердца не засыпалъ, и мало-по-малу новый лордъ удалился отъ свѣта, заключился въ великолѣпномъ уединеніи, забылъ, что такое улыбка, и изливалъ на другихъ жолчь, свирѣпствовавшую въ его собственной груди.

Но и страхъ терзалъ его душу. Онъ былъ храбръ физически; онъ не зналъ, что такое тѣлесный страхъ; но страхъ душевный совсѣмъ другое явленіе въ сложномъ существѣ, называемомъ человѣкомъ. Тѣлеснаго страданія и смерти онъ не боялся; но въ немъ еще оставались кое-какіе слѣды прежнихъ вѣрованій, смутныя понятія о возмездіи за грѣхи, пробуждавшія въ немъ мысль, что страданія его будутъ, може, тъ быть, приняты вмѣсто раскаянья и заслужатъ ему прощеніе послѣ смерти. При обыкновенныхъ обстоятельствахъ, онъ не.чувствовалъ особеннаго страха даже передъ смертью. Но мучительная неизвѣстность положенія была для него пыткою. Онъ зналъ, что на свѣтѣ есть еще два человѣка, которые могутъ покрыть его позоромъ и уничтожить, или если, благодаря его предосторожности, успѣхъ такой попытки для нихъ и сомнителенъ, то тѣмъ не менѣе честь его, богатство, санъ и самая жизнь очень непрочны, покамѣстъ другіе обладаютъ его тайной. Онъ видѣлъ, что живетъ въ золотомъ снѣ, могущемъ исчезнуть съ слѣдующей минутой.

Сначала, когда онъ могъ еще выдать цыгана за убійцу своего брата и уничтожить одного свидѣтеля своего преступленія, его удержали отъ этого двѣ причины. Онъ зналъ, что сэръ Вильямъ Рендеръ, случайный соучастникъ дѣла, человѣкъ слишкомъ благородный, не согласится на новое преступленіе для скрытія перваго; да и самъ онъ, надо отдать ему справедливость, ужасался этой мысли. Онъ не очерствѣлъ еще до такой степени. Онъ чувствовалъ, что на душѣ у него и то уже довольно крови.

Совѣсть говорила въ немъ тогда сильнѣе страха, и не будь даже сэра Вильяма, онъ предпочелъ бы опасность новому преступленію.

Время измѣнило всѣ эти чувства. Онъ привыкъ къ угрызеніямъ совѣсти. Но къ страху сердце не привыкаетъ, и первою мыслью его, когда онъ, по прошествіи двадцати лѣтъ, опять встрѣтилъ цыгана, было -- погубить его. Читатель помнитъ, вѣроятно, разговоръ въ началѣ романа, гдѣ Фарольдъ подробно разсказываетъ о свиданіи своемъ съ лордомъ Дьюри. Лордъ увидѣлъ изъ этого свиданія, что настала минута, когда онъ долженъ всѣми силами постараться уничтожить опасныхъ для него людей или на-всегда покориться своей участи. Тревожимый страхомъ, онъ принялъ, однако же, твердое намѣреніе раздавить враговъ, если только этого возможно достигнуть хитростью, богатствомъ, властью и смѣлостью.

Вотъ въ какомъ положеніи былъ онъ, когда неожиданно пріѣхалъ къ мистриссъ Фальклендъ и въ разговорѣ съ Маннерсомъ нашелъ новыя причины опасеній. Но онъ пріѣхалъ туда не только повидаться съ сыномъ. Онъ узналъ, послѣ свиданія съ Фарольдомъ, что многочисленный таборъ цыганъ расположился недалеко отъ Морлейскаго лѣса, вѣроятно съ цѣлью поживиться дичью въ худо охраняемыхъ окрестныхъ помѣстьяхъ, и, заключивши изъ разговора съ Фарольдомъ, что Вильямъ Рейдеръ можетъ, послѣ его отказа, возвратиться въ Англію, поспѣшилъ въ домъ сестры, отстоявшій отъ его резиденціи на пять миль по дорогѣ къ Димдену; лордъ хотѣлъ высмотрѣть средства къ уничтоженію свидѣтеля его преступленія прежде нежели воротится другой, только подозрѣвавшій его въ немъ.

Лордъ Дьюри не отступилъ бы теперь ни передъ какимъ средствомъ для достиженія своей цѣли; но не думайте, чтобы онъ ясно, спокойно и равнодушно предложилъ своему сердцу задачу -- убить цыгана. Нѣтъ! злое начало слишкомъ хорошо знаетъ, какъ ужасны его внушенія, и не выказываетъ ихъ наголо, а прикрываетъ одеждой, довольно легкой, но достаточной для того, чтобы скрыть отталкивающее уродство. Лордъ Дьюри задумалъ,-- по-крайней-мѣрѣ въ такомъ видѣ представилъ онъ самъ себѣ это дѣло,-- онъ задумалъ только поймать Фарольда съ его товарищами на какомъ-нибудь противозаконномъ поступкѣ, который могъ бы послужить предлогомъ для удаленія ихъ изъ графства и вмѣстѣ съ тѣмъ уничтожить всякое довѣріе къ ихъ показаніямъ, если они вздумаютъ обвинять его.

Онъ не сомнѣвался, что строгіе законы противъ браконьеровъ и самовольство цыганъ не замедлятъ доставить ему случай къ исполненію этого плана. Задача состояла въ томъ, чтобы открыть и доказать проступокъ довольно важный, оправдывающій строгую мѣру. Въ головѣ его мелькнула, можетъ быгъ, мысль, что во время поимки цыганъ можетъ случиться убійство: падетъ кто-нибудь изъ браконьеровъ или сторожей; тогда преступленіе будетъ уголовное и навсегда избавитъ его отъ нарушителя его покоя. Онъ думалъ объ этомъ, можетъ статься, не безъ удовольствія; но онъ не сознавался себѣ въ этомъ. "Нѣтъ, Боже сохрани! говорилъ онъ. Но если что случится, такъ я воспользуюсь случаемъ на-вѣки. замкнуть уста свидѣтеля несчастнаго случая. "

Вотъ какія мысли шевелились въ головѣ лорда Дьюри, когда онъ ѣхалъ къ мистриссъ Фальклендъ въ день пріѣзда своего сына. Онѣ же зашевелились снова, какъ скоро затихло въ немъ волненіе страсти, съ которою онъ оставилъ домъ своей сестры;

"Съ однимъ Рейдеромъ -- думалъ онъ дорогою, ѣдучи въ Димденъ -- съ однимъ Рейдеромъ я легко управлюсь, лишь бы избавиться отъ его союзника. Рейдеръ человѣкъ простой, прямодушный и недалекій; только надо держать его подальше отъ Эдварда. Сынъ мой уже замѣтилъ, что тутъ что-то кроется; легкій намекъ можетъ пробудить въ немъ подозрѣнія, которыя я готовъ устранить цѣною моей жизни. Но Фарольдъ, вотъ о комъ надо позаботиться прежде всего, а потомъ уже запастись доказательствами, что во время смерти брата я былъ въ Лондонѣ. Тогда они мнѣ ничего не сдѣлаютъ, если вздумаютъ болтать.

Вслѣдъ затѣмъ онъ началъ обдумывать, какъ достигнуть второй цѣли. Но прежде нежели онъ успѣлъ рѣшиться на что-нибудь, ему отвѣсила глубокій поклонъ старуха, отворившая ворота въ Димденъ-паркъ, и онъ принужденъ былъ заняться другимъ.

Димденъ былъ любимымъ мѣстопребываніемъ его брата; здѣсь протекли дни его счастія, здѣсь жилъ онъ, любимый всѣми сосѣдями. Съ этимъ жилищемъ было связано много воспоминаній, тяжелыхъ для лорда; онъ посѣщалъ изрѣдка этотъ домъ и въ продолженіи послѣднихъ двадцати лѣтъ даже оставался въ немъ раза два на цѣлый день, но никогда не могъ поселиться въ немъ на-дольше. Теперь онъ нашелъ его въ запустѣніи, увеличивавшемъ непріятное впечатлѣніе воспоминаній. Домъ не былъ собственно раззоренъ, потому-что лордъ отпускалъ ежегодно значительную сумму на поддержаніе помѣстья и усадьбы; но смотрители были увѣрены, что онъ не станетъ повѣрять ихъ дѣйствій. Дороги и дорожки заросли травою, хотя кое-гдѣ и замѣтны были лѣнивыя усилія скрыть работою двухъ часовъ небрежность многихъ дней. Деревья, спиленныя уже нѣсколько лѣтъ тому назадъ, гнили, лежа въ сырой травѣ; плетни, назначенные для удержанія дичи въ надлежащихъ предѣлахъ, обвалились; дорога, по которой ѣхалъ лордъ, была изрыта глубокими рытвинами, и старый домъ съ затворенными окнами и бездымными трубами глядѣлъ монументомъ запустѣнія и безлюдія. Лордъ Дьюри закусилъ губу и проворчалъ довольно громко: "это надо измѣнить. Негодяи не ожидали, чтобы я сюда заглянулъ, и ничего не дѣлаютъ. Надо ихъ прогнать".

Но тутъ онъ вспомнилъ о своемъ намѣреніи и почувствовалъ, что если онъ желаетъ вовлечь своихъ сторожей въ дѣло не совсѣмъ чистое, то не долженъ взыскивать съ нимъ за упущенія по службѣ. Это принужденіе было тяжело для такого надменнаго человѣка. Когда онъ подъѣзжалъ къ дому, окна и двери начали торопливо растворяться, въ доказательство, что пріѣздъ его замѣченъ, и такъ-какъ старые слуги, которымъ поручено было смотрѣть за порядкомъ въ домѣ, были для его предпріятія не нужны, то онъ и выместилъ на нихъ свое негодованіе. Потомъ онъ приказалъ позвать къ себѣ главнаго сторожа и началъ ходить, въ ожиданіи его, по печальнымъ комнатамъ, въ мрачномъ расположеніи духа. Наконецъ онъ потребовалъ перо и бумагу; они были отысканы не безъ труда, и онъ написалъ извѣстное намъ письмо къ Маріаннѣ.

Явился главный сторожъ, смѣлый малый, съ лукавымъ лицомъ, но съ раболѣпной миной, которую онъ постарался сложить, узнавши, что лордъ изволитъ гнѣваться.

-- Гарвей! сказалъ ему лордъ: -- паркъ ужасно запущенъ. Это надо исправить. Надо поднять плетни и убрать деревья; да скажи Вильяму, что если я въ другой разъ увижу дорогу въ такомъ безпорядкѣ, такъ сейчасъ же выгоню его вонъ, и... молчи, и слушай: мнѣ надо поговорить съ тобою о дѣлѣ по-важнѣе этого. Ты чего дожидаешься, Джонъ?

-- Я думалъ, не будетъ ли какого приказанія, отвѣчалъ старикъ, ходившій за Гарвеемъ.

-- Нѣтъ, ступай и затвори дверь, возразилъ лордъ: -- смотри, чтобы впредь было лучше; я по-крайней-мѣрѣ каждый мѣсяцъ буду сюда навѣдываться и если опять застану въ домѣ такой безпорядокъ, такъ ты можешь убираться съ женой куда хочешь. Скажи мнѣ, Гарвей, продолжалъ онъ, когда старикъ удалился съ низкимъ поклономъ: -- что, много здѣсь браконьеровъ?

-- Нѣтъ, отвѣчалъ сторожъ, и лицо его просіяло, когда онъ увидѣлъ, что буря прошла мимо -- Въ послѣднее время объ этомъ мало было слышно; а вотъ развѣ теперь....

-- Отчего же теперь? спросилъ лордъ Дьюри: -- говорятъ, браконьерство вообще очень уменьшается; я этому радъ; отчего же ты думаешь, что оно опять пойдетъ въ ходъ?

-- Пойдетъ ли въ ходъ, или нѣтъ, на-счетъ этого ничего не могу сказать, отвѣчалъ сторожъ: -- а только, кажется, безъ него не обойдется. Время-то такое: ночи лунныя, полевая работа на исходѣ....

Онъ замолчалъ; но лордъ желалъ услышать отъ него ее эти причины усиленія браконьерства, и увидѣлъ, что его надо натолкнуть на предметъ попроще.

-- Вокругъ замка, говорятъ, много стрѣляютъ дичи, сказалъ онъ.-- Вейсъ говорилъ мнѣ, что въ лѣсу вѣчно шатается разнаго рода сволочь, цыгане, воры, мошенники.

-- А, да, цыганъ довольно, особенно теперь, отвѣчалъ сторожъ.-- Поэтому-то я и полагаю, что опять начнутъ пошаливать. Вотъ не дальше какъ вчера видѣлъ я ихъ въ Морлейскомъ лѣсу десятка два,-- мошенникъ на мошенникѣ! смерть не люблю я этого народа; я и сказалъ имъ это прямо въ глаза,-- съ вашего позволенія.

Лордъ Дьюри увидѣлъ, что онъ попалъ въ настоящею колею. Но, опасаясь дать ему это замѣтить и возбудить подозрѣніе, онъ отвѣчалъ очень равнодушно:

-- Ничего мудренаго, что они-то и воровали дичь около замка.

-- Въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія, отвѣчалъ сторожъ: -- еще вчерашней ночью они опять ходили на промыселъ: я собственными ушами слышалъ ружейный выстрѣлъ; ихъ-то я, правда, не сыскалъ, хоть и обшарилъ всѣ кусты, а выстрѣлъ слышалъ.

-- Въ такомъ случаѣ, сказалъ лордъ: -- надобно бы постараться ихъ переловить и уличить. Когда-то они убили сторожа, недалеко отсюда; честные люди не въ безопасности, пока они шатаются по окрестностямъ.

-- Точно, сказалъ сторожъ: -- за убійствомъ у нихъ дѣло не станетъ. Они и меня чуть однажды не убили. Не мѣшало бы отъ нихъ избавиться.

-- Да, мнѣ самому этого хотѣлось бы, отвѣчалъ лордъ Дьюри торжественно.-- Непріятно думать, что жизнь и имущество жителей въ опасности, единственно потому, что этимъ цыганамъ позволено шататься по королевству. Я далъ бы пятьдесять гиней тому, кто уличилъ бы ихъ въ такомъ дѣлѣ, за которое ихъ выслали бы вонъ. Мои люди вѣчно отъ нихъ въ опасности.

-- Вы очень щедры, отвѣчалъ сторожъ: -- и если вы дѣйствительно обѣщаете дать пятьдесять гиней, такъ я увѣренъ, что можно найти молодцовъ, которые помогутъ ихъ переловить.

-- Но прежде всего надо имѣть возможность уличить ихъ въ винѣ, замѣтилъ лордъ.

-- Да мало ли они тугъ напроказили! возразилъ сторожъ. Обѣщайте только пятьдесятъ гиней, такъ охотниковъ много найдется.

Лордъ промолчалъ минуты двѣ и потомъ отвѣчалъ:

-- Я вотъ что хотѣлъ сказать, Гарвей: пятьдесятъ гиней даю я тому, кто доставитъ случай потянуть ихъ къ суду; впрочемъ, я готовъ наградить всѣхъ, которые помогутъ схватить ихъ.-- Такъ ты думаешь, они стрѣляли тутъ дичь? прибавилъ онъ послѣ краткаго молчанія.

-- Нѣтъ, нѣтъ, отвѣчалъ сторожъ, опасаясь, чтобы его не выбранили за плохой присмотръ: -- за это я отвѣчаю,-- здѣсь не стрѣляли.

-- Жаль, сухо возразилъ лордъ Дьюри.

Сторожа это озадачило, но лордъ продолжалъ:

-- Жаль, потому-что вотъ видишь ли, Гарвей, этотъ проступокъ былъ бы довольно важенъ, и мы могли бы избавиться отъ нихъ на-всегда. А за простое воровство, особенно на первый разъ, ихъ прогонятъ только на-время, а потомъ они вернутся злѣе прежняго.

-- Это правда, отвѣчалъ сторожъ, смекнувшій, что лорду очень не-понутру цыгане, но приписавшій эту нелюбовь тѣмъ же причинамъ, которыя дѣйствовали бы и въ немъ, будь онъ на мѣстѣ лорда, именно: гнѣву за вмѣшательство ихъ въ дѣла охоты и досадѣ, что они перехитрили его зоркихъ сторожей. Дальше онъ не размышлялъ о побудительныхъ причинахъ цѣлей лорда, но, будучи самъ способенъ къ сильной ненависти, догадался, что онъ не будетъ очень разборчивъ на-счетъ средствъ къ осуществленію его желаній.

-- Это правда, сказалъ онъ:-- и, знаете ли, меня не удивитъ, если они въ одну лунную ночь вздумаютъ подстрѣлить жирнаго козла; я даже думаю, что ихъ нетрудно будетъ на это навести.

-- Нѣтъ, нѣтъ, Гарвей, отвѣчалъ лордъ: -- надо затѣвать дѣло, да оглядываться. Если узнаютъ, что ты ихъ научилъ, тебя пожалуй сошлютъ въ ссылку. Я, конечно, позабочусь, чтобы мои люди не остались въ убыткѣ отъ своего усердія, но все-таки лучше не лѣзть въ петлю.

-- На-счетъ петли не извольте безпокоиться, возразилъ сторожъ.-- Я не проболтаюсь никому, кромѣ васъ. Я знаю, какъ устроить это дѣльцо. Надо только отыскать молодцовъ, которые помогли бы переловить ихъ, а ужъ потомъ нетрудно будетъ выжить ихъ отсюда.

-- Ты, кажется, что-то не жалуешь этихъ цыганъ, замѣтилъ лордъ Дьюри, улыбаясь.

-- Мнѣ ихъ жаловать? отвѣчалъ сторожъ.-- Да за что? Я на нихъ ужь давно зубы точу; надо покончить съ ними старый счетъ. Одинъ изъ нихъ чуть меня не убилъ, когда я былъ еще молодъ, лѣтъ двадцать тому назадъ, зато, что я слишкомъ ухаживалъ за одной цыганкой. Я отомстилъ бы ему тогда же, да болѣзнь помѣшала: негодяй приколотилъ меня слишкомъ крѣпко, а я съ-дуру позволилъ ему уйти. Въ другой разъ такъ не отдѣлается.

-- Но скажи пожалуйста, Гарвей, какимъ способомъ думамаешь ты узнать, гдѣ и когда можно будетъ ихъ схватить?-- вѣдь ихъ надо застать на дѣлѣ, не забудь этого,-- иначе не зачѣмъ и ловить. Знаешь ты кого-нибудь изъ нихъ лично?

-- Я никого не знаю; а вотъ у насъ въ селѣ живетъ Гарри Сэксонъ; онъ много якшается съ такого рода людьми: такъ я научу его, чтобы онъ....

-- Тс! тс! прервалъ его лордъ голосомъ, невыражавшимъ особеннаго неодобренія.-- Не разсказывай мнѣ, что ты хочешь сдѣлать, а скажи только, какимъ способомъ узнаешь ты, гдѣ и когда ихъ схватить?

-- Онъ скажетъ мнѣ это, отвѣчалъ сторожъ.-- Онъ славный малый, онъ мнѣ въ этомъ не откажетъ.

-- Что это за человѣкъ? чѣмъ онъ занимается? спросилъ лордъ.

-- Продаетъ дичь лондонскимъ купцамъ, отвѣчалъ сторожъ, но, вдругъ вспомнивши, что сталъ на край пропасти, прибавилъ: -- то есть, если кто-нибудь изъ сосѣднихъ помѣщиковъ прикажетъ застрѣлить козла, другого, такъ онъ ихъ покупаетъ и отсылаетъ въ Лондонъ. Слышалъ я, продолжалъ онъ, замѣтивши, что лордъ принимаетъ это какъ вещь самую обыкновенную: -- слышалъ я, что онъ отсылаетъ иногда въ городъ и рябчиковъ, и фазановъ, и зайцевъ. А вообще хорошій человѣкъ; если знакомъ со сторожемъ, такъ никому не дастъ воровать дичи. Оттого-то у насъ ея и развелось такъ много. Здѣсь за ней присматриваютъ лучше, нежели гдѣ бы то ни было.

Лордъ не сдѣлалъ на это никакого замѣчанія, но заключилъ мысленно, и не безъ основанія, что сторожъ его долженъ быть величайшій мошенникъ. Онъ не далъ ему, однако же, замѣтить этого ни словомъ, ни взглядомъ, ни жестомъ, но положилъ отпустить его, какъ-скоро онъ не будетъ ему нуженъ для поимки цыганъ.

Притворство, какъ и всѣ прочія искусства, удивительно шагнуло впередъ и усовершенствовалось со времени появленія первой мысли о немъ въ человѣческой головѣ. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что если человѣкъ хочетъ скрыть свое мнѣніе отъ другого, то первое, естественное побужденіе его -- высказать противное; надо было много опытности, чтобы убѣдиться въ томъ, что дѣла этого рода должно вести хитрѣе, т. е. если считаешь кого негодяемъ, то не высказывать на-голо, а только намекнуть, что считаешь его честнымъ человѣкомъ. Съ теченіемъ времени, когда искусство притворства усовершенствовалось еще болѣе, оказалось, что должно умѣть различать случаи, когда надо скрыть свое мнѣніе только легкимъ намекомъ на противоположное, и когда, возвращаясь къ первобытной, простой методѣ, высказывать совершенно не то, что думаешь, и обманывать простодушною внѣшностью.

Лордъ Дьюри избралъ послѣднее средство и заключилъ разговоръ свой со сторожемъ словами:

-- Хорошо, Гарвей, хорошо! Ты, я думаю, честный малый. Вотъ тебѣ десять гиней для найма людей, въ задатокъ, разумѣется. Если ты съумѣешь переловить этихъ цыганъ и уличить ихъ въ воровствѣ, то можешь расчитывать на пятьдесятъ гиней и мою благодарность, кромѣ того, что я заплачу за всѣ твои издержки bona fide.

Сторожъ поклонился низко, хотя и не зналъ, что такое bona fide. Лордъ пошелъ къ своей коляскѣ. Старикъ и старуха, смотрѣвшіе за порядкомъ въ домѣ, шли за нимъ, обращаясь къ нему безпрестанно съ разными вопросами касательно своей должности; они знали свои обязанности очень хорошо, но распрашивали лорда только затѣмъ, чтобы намекнуть, будто небрежность съ ихъ стороны зависѣла оттого, что они не получили надлежащей инструкціи.

Лордъ отвѣчалъ имъ коротко и строго. Когда дверцы экипажа захлопнулись и коляска покатилась по дорогѣ, онъ впалъ въ раздумье. Часть его плана пошла въ ходъ, но въ тоже время онъ сознавалъ глубоко и тяжело,-- тѣмъ тяжеле, что старался заглушить это сознаніе,-- сознавалъ, говорю я, что одно преступленіе влечетъ его ко многимъ другимъ.

Домъ, который онъ посѣтилъ, и поля, по которымъ онъ проѣзжалъ, также сдѣлали свое впечатлѣніе. Они напомнили ему брата, когда-то предметъ его зависти, а теперь -- раскаянья. Добродѣтель брата, его доброта и великодушіе, приходили ему на память горькимъ упрекомъ. Всѣ добрыя дѣла, казавшіяся ему пустяками, покамѣстъ въ немъ самомъ кипѣли страсти, получили въ глазахъ его страшное значеніе съ той минуты, когда собственная рука его поставила между нимъ и братомъ его неразрушимую преграду смерти. Видъ дома пробуждалъ въ его памяти все, что только могло усилить угрызенія совѣсти и раздуть неугасимый огонь въ его сердцѣ до яростнаго пламени.

Здѣсь выросъ и былъ воспитанъ онъ самъ; на этой травѣ игралъ онъ, будучи еще невиннымъ ребенкомъ; сколько разъ сиживалъ онъ подъ этими деревьями съ покойнымъ, въ тихіе, ясные, теплые дни молодости! сколько разъ ходили они, обнявшись, въ часы отдыха, по тѣнистымъ аллеямъ этого парка, или садились подъ высокимъ дубомъ читать какую-нибудь веселую книгу! Все это было еще живо въ его памяти; многіе дни выступали отдѣльно и ясно изъ вереницы воспоминаній, какъ-будто еще не сдѣлались достояніемъ минувшаго. Онъ помнилъ даже чувства этихъ дней, помнилъ, какимъ восторгомъ бились ихъ сердца при разсказѣ о великодушномъ подвигѣ, о самопожертвованіи, о великой дружбѣ, о смерти за отечество; а теперь, что сталось съ этими чувствами? Въ братѣ они уснули вмѣстѣ съ жизнью, или, вѣрнѣе, озаряютъ его въ новой жизни; а въ немъ они перешли въ воспоминаніе, замерли въ душѣ за-живо. Сердце его не могло глумиться надъ этими воспоминаніями. Будь его проступки легче, достигни они только степени пороковъ, принадлежи они къ тому разряду событій, которыя эгоизмъ человѣка можетъ еще наряжать въ приличное платье или прикрывать такъ называемой философіей,-- онъ посмѣялся бы, можетъ статься, надъ невинными днями, насильно воскресавшими въ его памяти, и разогналъ бы тяжелое чувство шутками и остротами. Но ужасный, невозвратный поступокъ его былъ такъ тяжелъ, что раздавилъ въ немъ всѣ пружины веселости, и дни дѣтской невинности, ласкавшіе его мыслью, что не всегда же былъ онъ низокъ и жестокъ, были еще самымъ отраднымъ изъ его воспоминаній. Его отравляло, однако же, угрызеніе совѣсти, тѣмъ болѣе ужасное, что сердце его еще не притерпѣлось къ этой казни.

Онъ оттолкнулъ отъ себя мысль о прошедшемъ; она была для него тяжела, и настоящее-требовало его вниманія. Онъ рѣшился устранить часть опасности новымъ преступленіемъ; но ему слѣдовало разсмотрѣть свое положеніе со всѣхъ сторонъ, чтобы принять надлежащія мѣры противъ всѣхъ возможныхъ случаевъ. Тутъ опять нельзя было позавидовать его чувствамъ. Первое, что представилось его воображенію, была личная опасность, позоръ и всеобщее презрѣніе. Сдѣлаться предметомъ общей ненависти, явиться передъ лицомъ суда, итти на эшафотъ при кликахъ грубой черни, слышатъ эпитеты братоубійцы и злодѣя, испытать всѣ ужасы тюремнаго заключенія, допросовъ, процесса, приговора и казни, и явиться на тотъ свѣтъ запятнаннымъ кровью брата и другими преступленіями-вотъ что ожидало его впереди, если не удастся задуманный имъ планъ.

Не удивительно, что теперь онъ чувствовалъ, все это гораздо сильнѣе, нежели тотчасъ послѣ убійства брата, хотя теперь, по прошествіи многихъ лѣтъ, положеніе его было, можетъ быть, не такъ опасно. Но тогда ему некогда было разсуждать. Опасность была слишкомъ близка, и воображеніе не могло разъигрываться надъ ея ужасами.

Онъ припалъ къ спинкѣ коляски и, закрывши глаза, думалъ о прошедшемъ и будущемъ. Состояніе его было ужасно. Раскаянье, горькое, глубокое раскаянье, было въ эту минуту главнымъ его ощущеніемъ. Еслибы онъ увидѣлъ возможность избѣжать позора и смерти безъ новаго преступленія, онъ пожертвовалъ бы всѣмъ на свѣтѣ для этой цѣли. Но не было другаго средства: онъ долженъ былъ уничтожить или себя, или тѣхъ, кого страшился,-- то есть ему оставалось избрать одно изъ двухъ великихъ преступленій; но страхъ передъ безконечной будущностью не допустилъ его до мысли о самоубійствѣ. Онъ не боялся собственно смерти; не разъ, въ минуты глубокаго унынія, онъ думалъ, что если бы кто-нибудь убилъ его также, какъ онъ убилъ брата, то это, вмѣстѣ съ долгимъ раскаяньемъ, искупило бы, можетъ быть, его вину; но убить самого себя значило только удвоить ее. Въ этомъ положеніи онъ избралъ то преступленіе, казнь за которое казалась ему болѣе отдаленною.

Мы представили только блѣдную картину волновавшихъ его ощущеній. Тысячи оттѣнковъ ускользаютъ отъ пера; въ душѣ его совершаются тысячи внезапныхъ переходовъ, въ которыхъ трудно отдать отчетъ. Не думайте только, чтобы таково было обыкновенное состояніе духа лорда Дьюри, когда внѣшнія обстоятельства не вызывали въ душѣ его противорѣчій. Напротивъ того, онъ былъ твердъ и мужественъ въ своемъ отчаяньи. Раскаянье было господствующимъ въ немъ чувствомъ, но въ то же время онъ твердо отстаивалъ все купленное такою дорогою цѣною, и готовъ былъ защищаться до послѣдней крайности. Только когда воспоминаніе о дняхъ молодости трогало нѣжныя струны его сердца и пробуждало отъ сна болѣе благородные помыслы, буря налетала на жилище его духа и грозила снести его съ зыбкаго песчанаго фундамента. Это никогда, впрочемъ, не продолжалось долго; иначе оно довело бы его до безумія.

Доѣхавши до другого своего владѣнія, онъ ободрился, отогналъ сомнѣнія, страхъ и нерѣшительность, и воскресилъ въ себѣ дѣятельность, уже не разъ выручавшую его изъ бѣдъ.

-- Ребячество! подумалъ онъ: -- надо быть твердымъ! Ничего.... минута слабости, я не забудусь въ другой разъ.

Черезъ день онъ опять поѣхалъ въ Димденъ, рано по-утру, и имѣлъ удовольствіе узнать отъ сторожа, что планъ о поимкѣ цыганъ приводится мало-по-малу въ исполненіе. Впрочемъ, это его не успокоило: онъ чувствовалъ, что планъ этотъ не слишкомъ хорошо обдуманъ, и можетъ рушиться отъ тысячи неожиданныхъ обстоятельствъ. Цыгане могутъ остеречься, и во всякомъ случаѣ невѣроятно, чтобы Фарольдъ принялъ участіе въ воровствѣ. Если же схватятъ его товарищей, а онъ самъ останется на свободѣ, то естественнымъ слѣдствіемъ этого будетъ то, что онъ отомститъ ему доносомъ о его преступленіи. Такимъ образомъ замыселъ можетъ обратиться ему во вредъ. Но что было дѣлать? Если бы онъ могъ прибавить еще одно кольцо къ цѣпи, которою хотѣлъ опутать цыгана, тогда жертва отъ него не ускользнула бы. Но какое же это кольцо? Этого вопроса онъ не могъ рѣшить, хотя и думалъ о немъ много, ѣдучи обратно домой.

Подъѣзжая къ крыльцу, онъ замѣтилъ, что конюхъ его водитъ по двору верховую лошадь, очевидно пробѣжавшую дальную дорогу. Но такъ-какъ подобное явленіе было дѣло очень обыкновенное, и лошадь могла принадлежать какому-нибудь фермеру или путешественнику, изъ любопытства заѣхавшему къ нему въ домъ, то онъ и не обратилъ на это особеннаго вниманія. Въ комнатѣ ему доложили, что какой-то господинъ ждетъ его въ библіотекѣ. Онъ слегка поблѣднѣлъ; сознаніе шаткости своего положенія смущало его при всякомъ неожиданномъ посѣщеніи, цѣль котораго была ему неизвѣстна. Онъ побранилъ слугу за то, что онъ принимаетъ посѣтителей во время его отсутствія, и приказалъ, чтобы впредь этого не было.

Слуга отвѣчалъ въ свое оправданіе, что пріѣзжій непремѣнно хочетъ его видѣть, и это разумѣется, не примирило лорда съ его пріѣздомъ. Но не выказывая своего волненія, онъ пошелъ тихими, мѣрными шагами въ библіотеку, растворилъ дверь и приблизился къ столу, рѣшившись не садиться и тѣмъ самымъ не дать и гостю повода сѣсть.

Фигура пріѣзжаго стоитъ списанія. Это былъ человѣкъ годами пятью моложе лорда, худощавый, высокій, вертлявый, съ сверкающими, сѣрыми, нѣсколько влажными глазами, отъ угловъ которыхъ расходилось лучами множество морщинъ. Лицо его было бѣло, какъ бываетъ оно у людей, ведущихъ разсѣянную, шумную, но впрочемъ трезвую жизнь. Во взглядѣ его было что-то острое, пронзающее; улыбка отзывалась подобострастіемъ, странно противорѣчившимъ наглому выраженію лица.

Платье на немъ было поношено и сшито не изъ дорогой матеріи; но покрой его былъ ловокъ и скрывалъ его древность и малоцѣнность. На гостѣ былъ кафтанъ съ серебряными галунами, верховые кожаные штаны, шолковые чулки, выглядывавшіе только въ томъ мѣстѣ, гдѣ они примыкаютъ къ штанамъ, и пара тяжелыхъ сапоговъ; манжеты и жабо изъ кружевъ, которые можно штопать сколько угодно, украшали его руки и грудь.

Лордъ Дьюри смотрѣлъ на него такими глазами, въ которыхъ выражалось если не удивленіе при видѣ лица совершенно незнакомаго, то по-крайней-мѣрѣ недоумѣніе. Пріѣзжаго однако же трудно было смутить; пріемы настоящаго джентльмена сглаживали какъ-то наглость его осанки. Не будь онъ джентльменъ, не привыкни онъ къ обществу джентльменовъ, его безстыдство было бы невыносимо; но и теперь оно было очень непріятно, особенно для такого человѣка, какъ лордъ Дьюри. Пріѣзжій тотчасъ же замѣтилъ, что лордъ не очень доволенъ его посѣщеніемъ; вышедши изъ-за стола, онъ поклонился и сказалъ ему:

-- Я вижу, что время, протекшее отъ послѣдняго нашего свиданія, и заботы, сопряженныя съ высокимъ саномъ и богатствомъ, изгладили изъ вашей памяти лицо стариннаго пріятеля. Я долженъ, слѣдовательно, рекомендоваться: сэръ Роджеръ Миллингтонъ.

Лордъ отвѣчалъ ему гордымъ поклономъ и сказалъ:

-- Я дѣйствительно былъ когда-то знакомъ съ сэромъ Роджеромъ Миллингтономъ; но современи нашего послѣдняго свиданія прошло, какъ вы справедливо замѣтили, столько времени, что я никакъ не ожидалъ ни внезапнаго возобновленія этого знакомства, ни посѣщенія вашего въ такое время, когда оно, можетъ быть, вовсе не-въ-пору.

-- Очень радъ, продолжалъ гость, нисколько не смущаясь:-- что вы помните по-крайней-мѣрѣ о нашемъ знакомствѣ; я могъ бы еще болѣе освѣжить его въ вашей памяти, показавши вамъ нѣсколько вашихъ же ко мнѣ писемъ, изъ которымъ одни начинаются словами: "любезный другъ", другіе: "любезный Миллингтонъ", третьи: "Миллингтонъ", и такъ далѣе, на разныя манеры, какими вамъ угодно было выражать вашу ко мнѣ дружбу.

Лордъ Дьюри покраснѣлъ отъ стыда и гнѣва. Ради прежней дружбы онъ вовсе не былъ расположенъ принять сэра Роджера и теперь какъ пріятеля. Онъ не забылъ, что они были въ Лондонѣ товарищами шалостей, но желалъ забыть прошедшее, также какъ сэръ Роджеръ старался припоминать его. Сэръ Роджеръ Миллингтонъ расчелъ всѣ шансы своей игры. Увидѣвши, что воспоминаніе о старинной дружбѣ было для лорда непріятно; онъ понялъ, что вѣжливостью тутъ ничего не возьмешь, и рѣшился добиться до своей цѣли другимъ путемъ. Вотъ почему привелъ онъ съ такою ѣдкою злостью нѣсколько выраженій изъ писемъ лорда и остался доволенъ, когда они вызвали краску на лицо его слушателя.

Отвѣтъ лорда, послѣдовавшій немедленно на эту выходку, пришелся, однако же, не совсѣмъ ему по вкусу. Лордъ тоже велъ свою игру недурно. Онъ скрылъ свой гнѣвъ и отвѣчалъ сэру Роджеру холодно и надменно:

-- Вы припоминаете мнѣ дни, которыхъ я стыжусь, сцены, которыми ни мнѣ, ни вамъ не пристало гордиться, и выраженія, которыя я очень желалъ бы взять назадъ.

-- Очень сожалѣю, что вы желаете невозможнаго, отвѣчалъ непоколебимый сэръ Роджеръ:-- но если вамъ угодно будетъ взять на себя трудъ подумать минуту, другую, такъ я увѣренъ, что вы измѣните нѣсколько ваши мысли. Я могъ измѣниться не меньше лорда Дьюри, и въ такомъ случаѣ вы не захотите оттолкнуть стараго пріятеля за то только, что онъ когда-то шелъ по одной съ вами дорогѣ. Я слышалъ, что нашъ общій пріятель собирается, а можетъ быть уже и ѣдетъ изъ Америки въ Англію: я говорю о сэрѣ Вильямѣ Рейдерѣ. Мнѣ будетъ жаль сказать ему, что вы забываете старыхъ друзей. Подумайте объ этомъ.

-- Мнѣ не о чемъ тутъ думать, возразилъ лордъ:-- и некогда терять время на пустые разговоры, которые ни къ чему не ведутъ. Имѣю честь пожелать вамъ добраго утра.

Сказавши это, лордъ простоялъ на мѣстѣ минуты полторы, ожидая, что сэръ Роджеръ выйдетъ; но сэръ Роджеръ не трогался, и лордъ вышелъ изъ библіотеки съ сверкающими глазами, оставивши дверь за собою открытою.

Минуты двѣ сэръ Роджеръ былъ въ замѣшательствѣ, но нужда и безстытство одержали верхъ.

-- Нѣтъ, сказалъ онъ: -- нѣтъ! Идя на приступъ, не должно отступать. Паду не хуже другихъ героевъ! Если мнѣ не удастся стянуть съ него сотню-другую, такъ я погибъ. Нѣтъ, нѣтъ! не отступлю ни шагу назадъ!

Онъ бросился опять въ кресла, взялъ книгу и началъ читать.

ГЛАВА XV.

-- Терпѣть наглости отъ этакого негодяя, и въ такое время! думалъ лордъ, идя поспѣшно къ себѣ въ кабинетъ. Это невыносимо! Я готовъ приказать этимъ негодяямъ лакеямъ, имѣвшимъ глупость впустить его, выгнать его вонъ плетьми. Они меня съ ума сведутъ.

Онъ топнулъ ногою, что всегда дѣлалъ въ-сердцахъ, и сжалъ кулакъ, какъ-будто хотѣлъ ударить имъ по предмету своего негодованія. Но вдругъ, среди взрыву страсти, онъ впалъ въ глубокую думу и минуты три неподвижно простоялъ среди комнаты. Потомъ подошелъ онъ къ колокольчику и позвонилъ. Слуга, прислуживавшій исключительно въ кабинетѣ, явился на зовъ скорѣе обыкновеннаго.

-- Гость, котораго я оставилъ въ библіотекѣ, уѣхалъ? спросилъ лордъ.

-- Нѣтъ, отвѣчалъ лаконически слуга.

-- Я обѣдаю сегодня въ парадной залѣ, продолжалъ лордъ. Скажи мистеру Скотту, чтобы столъ накрыли на два куверта, и чтобы кушанье было отличное.

Слуга поклонился и вышелъ. Лордъ, подождавши минуту, отворилъ дверь и пошелъ по галлереѣ къ комнатѣ, откуда могъ видѣть дверь библіотеки, въ которой оставилъ сэра Роджера. Здѣсь онъ опять остановился на нѣсколько минутъ, потомъ, поднявши голову, пошелъ спокойной, величественной поступью къ комнатѣ, изъ которой четверть часа тому назадъ вышелъ въ такомъ гнѣвѣ. Сэръ Роджеръ сидѣлъ на томъ же креслѣ и былъ глубоко погруженъ въ чтеніе. Онъ расположился гутъ, казалось, такъ спокойно, что лордъ Дьюри, совершенно противъ своего намѣренія, причины котораго мы скоро изложимъ, чуть не выбросилъ его за окно. Однакожь, онъ успѣлъ задавить въ себѣ это желаніе, и голосомъ, совершенно отличнымъ отъ того, которымъ говорилъ онъ четверть часа тому назадъ, но и довольно холоднымъ и гордымъ, чтобы переходъ не показался слишкомъ рѣзокъ, снова обратился къ своему гостю.

-- Сэръ Роджеръ Миллингтонъ, сказалъ онъ:-- я очень радъ, что вы еще не уѣхали. Я сожалѣю, что обошелся съ стариннымъ знакомымъ не совсѣмъ ласково; это случилось оттого, что вы пріѣхали въ такое время, когда я не только очень занятъ, но и раздраженъ разными обстоятельствами, заставившими меня забыть правила вѣжливости.

-- А, дѣло идетъ на-ладъ! подумалъ сэръ Роджеръ. Иной дуракъ ушелъ бы, пожалуй, на моемъ мѣстѣ, сгорѣвши отъ стыда. Великое дѣло знать, когда устоять, когда отступить!-- Очень сожалѣю, сказалъ онъ вслухъ:-- что пріѣхалъ н-ево-время, но я готовъ исправить мою ошибку и удалиться. Только прошу васъ назначить мнѣ часъ, когда я могу переговорить съ вами завтра о важныхъ дѣлахъ.

-- Важныхъ для васъ или для меня, сэръ Роджеръ? спросилъ лордъ, насильно улыбаясь.-- Упорство гостя пробудило въ немъ опасеніе, что дѣло, по которому онъ пріѣхалъ, можетъ непріятно касаться до него.

Если бы сэръ Роджеръ имѣлъ хоть какой-нибудь поводъ намѣкнуть, что дѣло касается лорда, онъ бы это сдѣлалъ; но дѣло касалось только его, и онъ разсудилъ, основываясь на хорошемъ расположеніи духа лорда, что лучше говорить откровенно.

-- Дѣло это, сказалъ онъ:-- важно для меня, я думаю, больше, нежели для васъ.

Отвѣтъ былъ удачный. Онъ не только успокоилъ лорда Дьюри, но и польстилъ его видамъ въ другихъ отношеніяхъ.

-- Очень радъ это слышать, сэръ Роджеръ, сказалъ онъ. Сказать правду, такъ я и безъ того не знаю, куда дѣваться отъ своихъ дѣлъ, и гораздо охотнѣе поговорю о чужомъ. Останьтесь у меня; только прошу извинить меня на нѣсколько часовъ. Надѣюсь, что вы проведете у меня не одинъ день; я сейчасъ прикажу отвести вамъ комнату. Займитесь до вечера чѣмъ вамъ угодно. Если вы любите чтеніе такъ вотъ тутъ довольно книгъ; если вы, по-прежнему, любите охоту, такъ мой сторожъ покажетъ вамъ, гдѣ водится дичь. Распоряжайтесь, прошу васъ, какъ дома. А меня прошу на нѣсколько часовъ извинить.

-- Благодарю васъ, отвѣчалъ сэръ Роджеръ съ низкимъ поклономъ: -- но....

-- Да, понимаю, прервалъ его лордъ.-- Вы пріѣхали верхомъ, и съ вами нѣтъ другого платья. Пожалуйста, оставьте церемоніи.

-- Нельзя ли послать кого-нибудь въ Баргольмъ? сказалъ сэръ Роджеръ. Я оставилъ мой чемоданъ въ гостинницѣ.

-- Разумѣется, разумѣется, отвѣчалъ лордъ, дѣлаясь все ласковѣе и ласковѣе.-- Я сейчасъ пошлю.

Онъ позвонилъ.

-- Ричардъ! сказалъ онъ вошедшему слугѣ; -- пошли сейчасъ верхового въ Баргольмъ за вещами сэра Роджера Миллингтона, въ гостинницу. Конюху прикажи присмотрѣть за лошадью сэра Роджера, и потомъ проводи его въ жолтую комнату. Ты будешь прислуживать сэру Роджеру: смотри, чтобы все было какъ слѣдуетъ.... Теперь, сэръ Роджеръ, прошу извинить меня на нѣсколько часовъ; я буду имѣть удовольствіе увидѣть васъ за обѣдомъ.

Сэръ Роджеръ низко поклонился. Лордъ ушелъ, и слуга, сказавши; "я возвращусь сію минуту проводить васъ въ комнату", поспѣшилъ исполнить приказанія лорда.

Сэръ Роджеръ бросился въ кресла и подумалъ:

-- Онъ, кажется, славный малый! Немножко горячъ, очень гордъ, но въ сущности лучше, нежели кажется. Что мудренаго, что эта послѣдняя карта, которую я держу еще въ рукѣ, превратится вдругъ въ козыря. Вотъ было бы славно!"

Слуга возвратился и предложилъ проводить его въ его комнату. Сэръ Роджеръ всталъ и пошелъ за нимъ по анфиладѣ великолѣпныхъ комнатъ, въ которыхъ золотые карнизы, штофныя матеріи, картины, шкафы, бронза, черепаха и мраморъ представляли самое блестящее убранство. Поднявшись по красивой лѣстницѣ въ слѣдующій этажъ и идя по коридорамъ, отдѣланнымъ не хуже другихъ комнатъ, онъ говорилъ въ полголоса: "что за великолѣпіе!" Наконецъ онъ вошелъ въ просторную комнату съ жолтыми штофными занавѣсками, уставленную всѣмъ, что только было придумано роскошью того времени. Спросивши, не будетъ ли какихъ приказаніи, слуга вышелъ, и сэръ Роджеръ бросился на софу, думая: "что нужно ему отъ меня? А что-нибудь да нужно; это ясно. Все равно; тѣмъ лучше для меня. За деньги я готовъ на всякую услугу и, клянусь Юпитеромъ, не стану разбирать, чѣмъ тутъ кормятъ."

Оставимъ сэра Роджера за разрѣшеніемъ этого очень естественнаго для него вопроса; пойдёмъ въ кабинетъ лорда и постараемся узнать причины внезапной и полной перемѣны въ его обращеніи съ гостемъ.

Вошедши въ комнату, лордъ заперъ за собою дверь на задвижку и подошелъ къ небольшому желѣзному ящику, прикрѣпленному къ полу и стѣнѣ. Онъ отомкнулъ его ключемъ, висѣвшимъ у него на шеѣ на толстой золотой цѣпочкѣ, раскрылъ, сложилъ руки на груди, и смотрѣлъ на него съ минуту такими глазами, какъ-будто ему стоило большихъ усилій продолжать свое дѣло. Потомъ онъ досталъ изъ ящика большой, богато выложенный серебромъ пистолетъ, точь-въ-точь такой, какъ тотъ, который былъ данъ Фарольдомъ Эдварду; съ минуту держалъ онъ его въ рукѣ, глядя въ сторону, въ окно, но не видя ровно ничего. Умъ его былъ занятъ въ это время такъ сильно, что связь между душою и ея слугами, тѣлесными чувствами, была прекращена. Глаза его не видѣли внѣшнихъ предметовъ, какъ-будто были ослѣплены молніей. Мысли его блуждали далеко -- въ прошедшихъ годахъ и въ другомъ мѣстѣ. Онъ положилъ пистолетъ возлѣ себя на стулъ и проговорилъ тихо: "онъ не могъ не упасть въ воду; иначе его нашли бы вмѣстѣ съ шляпою".

Потомъ онъ началъ рыться въ бумагахъ и досталъ одну изъ нихъ. Онъ сложилъ все обратно въ ящикъ, возвратился къ столу, и началъ разсматривать бумагу, исписанную замѣтками и цыфрами, смыслъ которыхъ былъ доступенъ только для него. Для него содержаніе этой бумаги было, по-видимому, чрезвычайно важно; онъ перечитывалъ ее нѣсколько разъ и нѣсколько разъ погружался въ глубокую думу.

-- Дѣло можно уладить, сказалъ онъ наконецъ.-- Надо только обдумать хорошенько. Сэра Роджера опасаться нечего. За золото онъ всегда готовъ продать свою душу, и теперь, кажется, едва ли не нищій. Другіе ничего не могутъ ему дать. Я могу дать ему средства къ безбѣдной жизни и даже роскоши. Ничто не можетъ побудить его измѣнить мнѣ; напротивъ того, егь собственная выгода требуетъ, чтобы онъ хранилъ мою таііну до конца жизни. Однако же, не надо отдаваться ему вполнѣ въ руки. Пусть лучше онъ останется у меня въ рукахъ, нежели я у него. Лишь бы Фарольду замкнуть уста на-вѣки и опасность миновала; а для этого надо рискнуть чѣмъ-нибудь,-- надо рискнуть многимъ.

Вотъ какія мысли ворочались въ умѣ лорда Дьюри. Онъ не ошибался на-счетъ личности сэра Роджера. Лучшимъ качествомъ этого человѣка была дерзость, или, лучше сказать, совершенное равнодушіе къ смерти и къ тому, что за нею слѣдуетъ. Кромѣ того, онъ всегда готовъ былъ ограбить отца семейства и въ то же время раздѣлить пріобрѣтенное такимъ образомъ со всякимъ нуждающимся. Черта эта проявлялась еще больше въ расточеніи денегъ съ такими же, какъ онъ, людьми безъ правилъ; онъ не считалъ безчестнымъ никакое средство пріобрѣтать и проживать деньги.

Онъ происходилъ отъ хорошей фамиліи, съ молоду привыкъ къ хорошему обществу и, какъ военный человѣкъ, находился въ такомъ положеніи, которое должно бы было утвердить въ немъ, а не усыпить правила чести; сначала, во время войны, онъ отличался какъ солдатъ; но едва только заключенъ былъ миръ, какъ нѣсколько карточныхъ исторій заставили его выйти въ отставку. Аттестатъ его не былъ замаранъ, но съ этого времена онъ началъ нищать и падать во мнѣніи общества. Срачала онъ знался съ джентльменами и держалъ себя на одной, съ ними ногѣ; онъ не отставалъ тогда отъ лорда Дьюри и своихъ знакомыхъ ни въ мотовствѣ, ни въ шалостяхъ. Онъ часто выигрывалъ, и хотя поговаривали, что онъ не стѣсняется неопытностью или нетрезвымъ положеніемъ тѣхъ, кого обыгрывалъ, однако же, никто не отказывался отъ его роскошнаго угощенія. Иногда и проигрывалъ; раза два или три онъ проигралъ людямъ не столько храбрымъ, сколько богатымъ, и поквитался съ ними, говорятъ, тѣмъ, что отслужилъ имъ шпагою въ спорахъ, нерѣдко встрѣчающихся въ разгульной жизни.

Все это подозрѣвали; но сэра Роджера не изгоняли за это изъ общества. Многіе знали, что найдутъ въ немъ человѣка всегда готоваго услужить; другіе не имѣли никакой охоты ссориться съ человѣкомъ, пользовавшимся большею славою въ Паркѣ и за Монтэгъ-гоузомъ, двумя мѣстами, гдѣ происходили обыкновенно дуэли, нежели въ Сентъ-Джемсъ-Стритѣ. Игра, впрочемъ, всегда раззорительна; сэръ Роджэръ Миллингтонъ бѣднѣлъ и терялъ репутацію все больше и больше. Хорошъ человѣкъ, котораго бѣдность дѣлаетъ осмотрительнѣе; но этого нельзя было сказать о сэрѣ Роджерѣ. Всѣ средства пріобрѣтенія, которыя не вели въ Тибурнъ, казались ему честны. Наконецъ онъ дошелъ до-того, что готовъ былъ драться за кого и противъ кого угодно, за самую бездѣлицу. Этимъ способомъ, да еще при помощи бизстыдства, онъ поддерживалъ себя нѣсколько времени, пока, наконецъ, одинъ изъ его противниковъ, поумнѣе прочихъ, не отказался скрестить шпаги съ шутомъ, отвѣчалъ на вызовъ сэра Роджера хлыстомъ и заставилъ его оставить кругъ своего прежняго знакомства.

Это случилось года за два до его пріѣзда къ лорду Дьюри. Разсказать исторію этихъ двухъ лѣтъ было бы не поучительно. Наконецъ у него блеснула въ головѣ счастливая мысль, которую онъ и привелъ, какъ мы видѣли, тотчасъ же въ исполненіе. Онъ сѣлъ на коня, уложилъ въ чемоданъ весь свой гардеробъ, взялъ съ собой всю свою казну: три гинеи и нѣсколько серебра, запасся письмами лорда и безстыдствомъ, и отправился попытаться, не удастся ли ему стянуть что-нибудь съ человѣка, у котораго въ старые годы онъ выигрывалъ немало денегъ.

Онъ пріѣхалъ къ лорду въ такое время, когда помощь человѣка, не очень разборчиваго на-счетъ присяги и опасности, очень могла ему пригодиться. При первой встрѣчѣ лордъ Дьюри не сообразилъ всѣхъ выгодъ, которыя можетъ извлечь изъ его посѣщенія и далъ волю своему сердцу; но послѣднія слова сэра Роджера о Вильямѣ Рейдерѣ тронули его за такую струну, на которую отозвался цѣлый аккордъ мыслей. Не дошедши еще до кабинета, лордъ понялъ всю пользу, какую можетъ принести ему сэръ Роджеръ.

Надо было, однако же, сперва обдумать планъ, еще смутный и неопредѣленный; надо было отъискать средства оградиться отъ человѣка, котораго онъ хочетъ употребить орудіемъ, чтобы не впасть въ новую опасность, желая избѣжать старой. Люди, запутавшіеся въ преступленіяхъ, принуждены, подобно кующимъ раскаленное желѣзо, браться за свои дѣла помощью стальныхъ щипцовъ, чтобы не обжечься оружіемъ собственнаго издѣлія. Подумавши, лордъ Дьюри нашелъ средство не только склонить сэра Роджера на что ему угодно, но и заставить его не нарушать своей вѣрности. Планы, для исполненія которыхъ онъ хотѣлъ употребить сэра Роджера, должно было, конечно, еще хорошенько обдумать; но передъ нимъ открылась уже такая пріятная перспектива, что при звукѣ обѣденнаго колокола онъ почувствовалъ какую-то бодрость и увѣренность въ побѣдѣ надъ тѣми, кто до сихъ поръ внушалъ ему смертельный страхъ.

Лордъ Дьюри былъ хитеръ и уменъ; онъ всегда дѣйствовалъ по зрѣло обдуманному плану, сколько позволяли ему его неукротимыя страсти. Вообще удивительно, какъ часто человѣкъ дѣйствуетъ по системѣ, самъ того не зная. Мы просто куклы въ рукахъ нашихъ желаній. Лордъ Дьюри приказалъ отвести полунищему сэру Роджеру одну изъ великолѣпнѣйшихъ комбатъ въ своемъ домѣ, изготовить роскошный, изящный обѣдъ и накрыть на столъ въ богатой залѣ; самъ онъ облекся въ свое лучшее платье и нисколько не подозрѣвалъ, что дѣлаетъ все это по системѣ, съ цѣлью пробудить въ груди бездомнаго гостя жажду богатства, которая сдѣлаетъ его послушнымъ орудіемъ того, кто даетъ ему средства утолить эту жажду. Гордость тоже нашептывала лорду, что, при видѣ великолѣпія, гость его будетъ скромнѣе; но главная цѣль состояла все-таки въ томъ, чтобы показать ему, сколько хорошаго и пріятнаго можетъ пріобрѣсть тотъ, кто захочетъ служить лорду Дьюри.

Если бы лордъ посвятилъ цѣлый часъ размышленію о лучшемъ способѣ произвесть выгодное впечатлѣніе на сэра Роджера, онъ не выдумалъ бы ничего лучшаго. Въ дни своего счастья сэръ Роджеръ привыкъ наслаждаться всѣми благами міра, а въ дни несчастья научился завидовать другимъ и преклоняться предъ тѣмъ, что самому ему доставляло нѣкогда столько наслажденія. Мягкіе турецкіе ковры, штофные занавѣсы, золотые карнизы, запахъ кухни, даже софа, на которой онъ сидѣлъ,-- все убѣждало его согласиться на требованія лорда; и когда онъ получивши изъ Баргольма свой чемоданъ, досталъ изъ него лучшую пару платья, одѣлся, сколько могъ, прилично, и сошелъ въ гостиную, то почувствовалъ глубокое уваженіе къ талантамъ, чувствамъ, образу мыслей, идеямъ и доблестямъ своего хозяина.

Вскорѣ потомъ явился и лордъ; ему хотѣлось бы сейчасъ же заговорить о дѣлѣ; но онъ рѣшился выждать удобнѣйшую минуту. Не выказывая никакого нетерпѣнія, онъ сдѣлалъ нѣсколько замѣчаній о погодѣ, о политикѣ, объ увеличивающемся числѣ преступленій въ столицѣ и о многомъ другомъ, до чего ему не было никакого дѣла. Потомъ онъ распространился о висѣвшихъ по стѣнамъ картинкахъ съ ученостью артиста.

-- Да, говорилъ онъ: -- это превосходная картина, хотя на первый взглядъ и нельзя этого подумать. Ее писалъ одинъ изъ учениковъ Рубенса и знатоки полагаютъ, что головы работы самого Рубенса. Но я вамъ покажу истинное сокровище.

И, подошедши къ углубленію въ противоположной стѣнѣ, закрытому двумя рѣзными золочеными дверцами, онъ отворилъ ихъ, отдернулъ шолковую занавѣсъ и указалъ на удивительную мадонну.

-- Это оригинальное произведеніе Корреджіо, сказалъ онъ: -- одно изъ лучшихъ его твореній. Замѣтьте этотъ наклонъ головы, полный грусти и покорности. Посмотрите, какой чудесный колоритъ,-- эта слеза на щекѣ, эта легкая, живая краснота, отливающая синимъ цвѣтомъ одежды. Что за мастерство! Посмотрите, какъ сложены эти руки на груди! Видѣли вы когда-нибудь такія прекрасныя кисти? Какъ онѣ мягки и нѣжны! Какъ все это вѣрно, отчетливо и граціозно!

Въ это время растворились двери, и человѣкъ доложилъ, что кушанье подано. Въ продолженіи обѣда лордъ Дьюри ни разу не отступилъ отъ принятаго имъ рѣшенія не торопиться дѣломъ. Обѣдъ былъ такой, какого можно было ожидать у богача и вельможи: роскошный и изящный; особенно вина были хороши, и нектаръ, извѣстный подъ названіемъ Сальери, снова, послѣ многихъ лѣтъ засухи, оросилъ глотку сэра Роджера. Сэръ Роджеръ благословлялъ судьбу, надѣлившую столькими благами человѣка, которому онъ надѣялся быть полезнымъ. Онъ не объѣдался и не упивался, но пообѣдалъ хорошо, и когда подали десертъ, то ждалъ только, что скажетъ ему лордъ, и чѣмъ долженъ онъ заслужить право попользоваться частицею его богатства.

На столъ поставили хрустальный графинъ, наполненный рубинами превосходнаго медока; дворецкій и слуги удалились. Лордъ Дьюри налилъ стаканъ и началъ осторожно приближаться къ своей цѣли.

-- Вотъ мы можемъ теперь, сказалъ онъ: -- бесѣдовать весь вечеръ. Никто намъ не помѣшаетъ. Надѣюсь, что вы проведете у меня нѣсколько дней; но такъ-какъ вы говорили, что имѣете сообщить мнѣ важное дѣло, такъ я думаю лучше всего прежде заняться дѣломъ, а остальное время посвятить болтовнѣ.

Сэръ Роджеръ не ожидалъ такого открытія кампаніи и опасался, какъ бы не лишиться гостепріимства, высказавши желаніе попользоваться кошелькомъ хозяина. Минутное размышленіе его успокоило. Онъ зналъ людей, и лорда Дьюри въ особенности; онъ понялъ, что внезапный переходъ его отъ грубости къ ласкамъ имѣлъ свою причину,-- вѣроятно, желаніе извлечь пользу изъ его многоразличныхъ дарованій. Задача состояла, слѣдовательно, въ томъ, чтобы заключить торгъ какъ можно выгоднѣе. Все это сообразилъ онъ въ умѣ своемъ очень быстро и отвѣчалъ:

-- Дѣло состоитъ вотъ въ чемъ: старинная, дурная привычка, о которой вы, вѣроятно, догадаетесь и сами, поставила меня въ затруднительныя обстоятельства. Я вспомнилъ вашу дружбу и щедрость, и пріѣхалъ попросить у васъ въ-займы небольшую сумму денегъ.

-- Въ-займы! воскликнулъ лордъ, поднимая брови, какъ-будто услышалъ нѣчто совершенно неожиданное, хотя на губахъ его заиграла полуподавленная улыбка.-- Въ-займы! Ну, чтожь, это дѣло, я думаю, можно будетъ устроить. Но, будьте со мною откровенны, скажите, въ какомъ положеніи ваши финансы? это вамъ не повредитъ, увѣряю васъ честью.

-- Финансы мои плохи, очень плохи, отвѣчалъ сэръ Роджеръ, начинавшій думать, что откровенность принесетъ ему всего больше пользы.-- Мнѣ не повезло

-- Много долговъ? продолжалъ лордъ.

-- Нѣтъ, отвѣчалъ сэръ Роджеръ: -- я не долженъ никому и двадцати фунтовъ, но достать не откуда и одного.

-- Вы всегда этимъ отличались, замѣтилъ лордъ.-- Проживали много, вели сильную игру, а не должали.

-- Потому-что всегда расплачивался, какъ только получалъ деньги, отвѣчалъ сэръ Роджеръ.-- Когда я бывалъ при деньгахъ, отъ меня получалъ ихъ всякій, кому была въ нихъ надобность, и купецъ и пріятель. Тогда у меня водились значительныя суммы, прибавилъ онъ со вздохомъ:-- и я никогда не оставался долго въ долгу.

Лордъ зналъ, что онъ говоритъ правду. А что онъ не вошелъ въ долги въ послѣднее время, такъ это было еще проще: никто не давалъ ему въ займы. Лорда Дьюри тронуло, казалось, воспоминаніе о прошломъ времени, и онъ сказалъ:

-- Хорошо, хорошо, мы постараемся исправить ваши дѣла. Сколько вамъ теперь надо?

Сэръ Роджеръ замялся: онъ опасался, какъ бы не спросить слишкомъ много или слишкомъ мало. Онъ охотно отдалъ бы свой три гинеи за то, чтобы узнать, какой услуги потребуетъ отъ него лордъ, и сообразить съ ней свой запросъ.

"Не можетъ быть; чтобы онъ поручилъ мнѣ за него драться,-- подумалъ сэръ Роджеръ: -- эти дѣла онъ всегда обдѣлывалъ самъ, и притомъ ловко. Во всякомъ случаѣ, порученіе должно быть дрянное, если не стоитъ сотенъ двухъ. Спрошу двѣсти пятьдесятъ."

-- Мнѣ надо двѣсти пятьдесятъ фунтовъ, сказалъ онъ.

-- Да, да, отвѣчалъ лордъ Дьюри, который, помня прежній образъ жизни сэра Роджера, ожидалъ, что онъ попроситъ по-крайней-мѣрѣ вдвое больше: -- да, это можно устроить; мы это устроимъ, даю вамъ честное слово, а теперь поговоримъ о другомъ.

-- Наконецъ-то! подумалъ сэръ Роджеръ; но лордъ продолжалъ:

-- Я обѣщаю дать вамъ двѣсти пятьдесятъ фунтовъ безусловно. Но если вы объясните мнѣ подробнѣе ваши денежныя обстоятельства, то, можетъ быть, можно будетъ устроить ваши дѣла еще лучше, то есть постояннѣе.

Сэръ Роджеръ вытаращилъ глаза и подумалъ: "что же это значитъ? Ужь не вправду ли сдѣлался онъ великодушенъ?"

Сэръ Роджеръ посовѣтовался съ стаканомъ медока и отвѣчалъ:

-- Денежныя обстоятельства мои, какъ я уже сказалъ вамъ, плохи, очень плохи. Все, что вы предложите для ихъ исправленія, будетъ съ величайшею благодарностью принято Роджеромъ Милингтономъ.

-- Объ этомъ надо подумать, хорошенько подумать, сказалъ лордъ: -- вы увидите, сэръ Роджеръ, что я всѣми силами постараюсь устроить ваши обстоятельства какъ слѣдуетъ. Плохо только то, что я не могу обезпечить васъ дальше моей смерти. Помѣстья мои родовыя, и доходъ съ нихъ я проживаю весь дочиста; съ моею жизнью прекратится и ежегодная поддержка.

-- Дай Богъ вамъ никогда не умирать! произнесъ сэръ Роджеръ: -- ничего не можетъ быть хуже моихъ настоящихъ обстоятельствъ. Но я не сомнѣваюсь, что при легкой помощи могу ихъ поправить; и если вы согласны поддержать меня въ этомъ случаѣ, точисе, что я могу вамъ сказать, это то, что вы найдете на свѣтѣ хоть одного благодарнаго человѣка. Надѣюсь, что вы доставите мнѣ случай и укажете средства услужить вамъ въ свою очередь.

-- Объ этомъ мы подумаемъ послѣ, отвѣчалъ лордъ: -- я собираюсь сдѣлать тутъ въ Димденѣ разныя перестройки и поправки; вы, сэръ Роджеръ, человѣкъ со вкусомъ, и для васъ можно будетъ найти приличное занятіе, которое и вамъ не будетъ, надѣюсь, непріятно. До нашихъ денежныхъ отношеній никому нѣтъ дѣла, и никто не будетъ знать о нихъ. Вы будете жить у меня какъ другъ и гость, и остатокъ дней вашихъ пройдетъ въ тишинѣ и удовольствіи. Такая будущность не могла не плѣнить обнищавшаго сэра Роджера. Онъ довольно ясно далъ понять лорду, что если ему нужна какая-нибудь услуга, такъ онъ готовъ ее оказать, не спрашивая у своей совѣсти. Лордъ былъ очень доволенъ, что гость его первый заговорилъ объ этомъ такъ ясно. Это очищало ему дорогу, и онъ могъ удобнѣе приступить къ дѣлу. Онъ улыбнулся и сказалъ:

-- Да, да, сэръ Роджеръ, вы можете доказать вашу дружбу на дѣлѣ. Я теперь занятъ дѣломъ, которое очень трудно вести; вы, я знаю, человѣкъ твердый и ловкій, и я попрошу васъ помочь мнѣ. Цѣль моя, какъ вы увидите, чиста во всѣхъ отношеніяхъ; для достиженія ея нужна хитрость, но хитрость честная, благородная.

-- Я нисколько въ этомъ не сомнѣваюсь, отвѣчалъ сэръ Роджеръ, которому въ настоящихъ обстоятельствахъ едва ли не всѣ возможныя продѣлки показались бы честными и благородными.-- Продолжайте, сдѣлайте одолженіе.

-- Это длинная исторія, сказалъ лордъ: -- но прежде всего я долженъ спросить васъ, помните ли вы подробности сдѣлки касательно суммы, проигранной вамъ мною и сэромъ Вильямомъ Рейдеромъ, въ 17** году?

-- Помню, очень помню, отвѣчалъ сэръ Роджеръ: -- что касается до подобныхъ вещей, память никогда мнѣ не измѣняетъ; я могу разсказать всѣ факты хоть подъ присягой.

-- Въ такомъ случаѣ, продолжалъ лордъ: -- вы, конечно, помните, что мы дали вамъ осмнадцатаго мая письменное обязательство выплатить вамъ всю сумму сполна черезъ недѣлю; эта отсрочка была необходима, чтобы я могъ получить эти деньги отъ брата. Вы помните, конечно, что въ тотъ самый день ввечеру вы пришли ко мнѣ, сказали, что согласны обождать недѣлю, и отправились вмѣстѣ со мною въ гости?

-- Помню все это очень хорошо, отвѣчалъ сэръ Роджеръ, съ наслажденіемъ вспоминавшій о томъ блаженномъ времени, когда гордый лордъ былъ его должникомъ: -- помню все въ подробности; вы ошибаетесь только въ днѣ; это было не семнадцатаго, а девятнадцатаго мая.

-- Нѣтъ, нѣтъ, вы ошибаетесь, возразилъ лордъ съ значительною улыбкою: -- это было осмнадцатаго, смѣю васъ увѣрить.

Сэръ Роджеръ не понялъ намека.

-- Девятнадцатаго, продолжалъ онъ: -- я помню это по многимъ обстоятельствамъ. Въ этотъ день по-утру состоялось извѣстное пари между полковникомъ Гаммерстономъ и Нейлеромъ, а...

-- Я тоже помню этотъ день по разнымъ обстоятельствамъ, прервалъ его лордъ: -- это было осмнадцатаго мая 17** года.

-- Да вѣдь у меня есть ваша собственноручная росписка, возразилъ сэръ Роджеръ.

-- Въ-самомъ-дѣлѣ? сдѣлайте одолженіе, позвольте взглянуть.

-- Извольте, извольте; я принесу ее сію минуту.

Сэръ Роджеръ всталъ и пошелъ за роспиской. Лордъ Дьюри сидѣлъ мрачный и молчаливый, осѣнивши глаза рукою. Губы его шевелились, какъ-будто онъ что-то шепталъ, и мускулы на лицѣ его подергивало какъ-будто отъ боли. Когда сэръ Роджеръ вышелъ, онъ принялъ руку отъ глазъ, и лицо его просіяло. Только брови остались немного нахмурены, и во взорѣ замѣтна была какая-то напряженность.

Сэръ Роджеръ воротился и сѣлъ на прежнее мѣсто. Онъ положилъ на столъ связку бумагъ, вынулъ изъ нея одну бумагу и подалъ ее лорду съ словами:

-- Вотъ ваша росписка.

Лордъ Дьюри взялъ ее очень спокойно, во-первыхъ потому, что зналъ ея содержаніе не хуже сэра Роджера, а во-вторыхъ потому, что сэръ Роджеръ былъ совершенно въ его власти, связанъ по рукамъ и по ногамъ обѣщаніями, которыхъ не могъ и не захотѣлъ бы дать ему никто другой. Чернила поблѣднѣли, бумага пожелтѣла отъ времени, но сохранилась очень хорошо. Лордъ развернулъ ее, прочелъ со вниманіемъ и сказалъ:

-- Что касается до числа, вы правы, сэръ Роджеръ. Но смѣю васъ увѣрить, что я выставилъ по ошибкѣ не то число; эта ошибка, по особенному стеченію обстоятельствъ, можетъ мнѣ повредить и даже лишить меня возможности помочь вамъ.

Ключъ эгоизма мгновенно отомкнулъ врата догадливости сэра Роджера. Онъ понялъ, что какія-нибудь важныя причины заставляютъ лорда желать, чтобы росписка эта была написана отъ другого числа,-- и въ ту же минуту рѣшился согласиться на измѣненіе. Зная, однако же, шаткость человѣческихъ обѣщаній, онъ старался проникнуть въ тайну лорда, чтобы имѣть какое-нибудь обезпеченіе.

-- Жаль, что это можетъ повлечь за собою такія непріятныя послѣдствія, сказалъ онъ.-- Позволено спросить, отчего такое, по-видимому маловажное, обстоятельство ведетъ къ такимъ важнымъ результатамъ?

-- Разумѣется, позволено, отвѣчалъ лордъ, съ саркастическою улыбкою:-- если угодно, я вамъ скажу, только въ такомъ случаѣ долженъ буду просить у васъ росписку въ полученіи двухъ сотъ пятидесяти фунтовъ, потому-что желаю обезпечить или деньги мои, или мою тайну. Что вы избираете?

-- Въ такомъ случаѣ дѣло очень просто, отвѣчалъ сэръ Рожеръ, значительно наклонивши голову.-- За ваши деньги я не могу дать вамъ никакого обезпеченія, и потому не желаю проникать въ ваши тайны больше того, сколько вы сами заблагоразсудите открыть мнѣ. Что касается до этой старой росписки, которая можетъ повлечь за собою такія непріятныя для васъ и для меня послѣдствія,-- я говорю это потому, что считаю мое счастье неразрывно связаннымъ съ вашимъ,-- такъ я думаю, что лучше всего бросить ее въ огонь.

-- Не знаю, право, хорошо ли это будетъ, проговорилъ лордъ Дьюри, въ нерѣшимости. Во всякомъ случаѣ, позвольте мнѣ прежде всего убѣдить васъ, что росписка эта дана не девятнадцатаго, а осмнадцатаго мая.

-- Я въ этомъ уже совершенно убѣжденъ, сказалъ сэръ Рожеръ: -- я дѣйствительно припоминаю теперь, что это было наканунѣ пари, состоявшагося 19 мая въ Гонсловѣ. Да и не могло быть иначе: я провелъ тамъ весь день и, будучи въ Гонсловѣ, не могъ получить отъ васъ росписки въ Лондонѣ.

-- Да, да, сказалъ лордъ, очень хорошо знавшій, что далъ росписку въ день смерти брата, и что сэръ Роджеръ получилъ ее, только-что возвратившись изъ Гонслова.-- Да, сэръ Роджеръ, это такъ и вы конечно не откажетесь, въ случаѣ надобности, подтвердить это присягою?

-- Безъ всякого сомнѣнія, отвѣчалъ сэръ Роджеръ.-- Я припоминаю теперь множество обстоятельствъ, которыя подтверждаютъ ваши слова. Меня ввело въ заблужденіе ошибочное число, выставленное на роспискѣ.

-- Такъ не лучше ли исправить эту ошибку, вмѣсто того, чтобы сжечь бумагу,-- а?

-- Разумѣется, разумѣется, отвѣчалъ сэръ Роджеръ и прибавилъ, понизивши голосъ: -- если только это можно сдѣлать такъ, чтобы не замѣтили.

-- Это очень легко, сказалъ лордъ.-- Капля кислоты уничтожитъ хвостикъ отъ девяти, а изъ нуля я сдѣлаю восемь, и никто не замѣтитъ перемѣны. Росписка эта касается только меня да васъ; а мы убѣждены, что ошибка должна быть исправлена, такъ какое же дѣло другимъ?

-- Я совершенно согласенъ съ вашимъ мнѣніемъ. Не исправить ли ея сейчасъ?

-- Зачѣмъ же откладывать? Пойдёмте, а потомъ воротимся допить бутылку.

Услужливый сэръ Роджеръ, не говоря ни слова, пошелъ за лордомъ въ его кабинетъ. Лордъ досталъ стклянку съ кислотою; девять было превращено въ восемь посредствомъ чернилъ, разведенныхъ водою,-- и самый зоркій, опытный глазъ не могъ бы увидѣть поддѣлки. Лордъ и гость его смотрѣли на этотъ клочокъ бумаги съ различными чувствами: сэръ Роджеръ, совершенно равнодушный къ правдѣ и справедливости, ждалъ только, что будетъ дальше,-- оставитъ ли лордъ росписку у себя, или возвратитъ ее ему? А лордъ Дьюри наслаждался давно-неизвѣстнымъ ему сознаніемъ безопасности.

Черезъ минуту лордъ очень спокойно досталъ изъ кармана бумажникъ, вынулъ изъ него пять банковыхъ билетовъ, составлявшихъ двѣсти пятьдесятъ фунтовъ, сложилъ ихъ въ одну пачку съ роспиской, подалъ ее сэру Роджеру и сказалъ:

-- Я привыкъ сдерживать свое слово и часто дѣлаю даже больше, нежели обѣщаю. Объ этихъ деньгахъ, прибавилъ онъ, замѣтивши, что сэръ Роджеръ намѣренъ разсыпаться въ благодарности: -- объ этихъ деньгахъ не будемъ больше упоминать. А росписку прошу васъ тщательно беречь съ моими письмами, и если отъ васъ потребуютъ когда-нибудь объясненія, то вы припомните, что получили ее осмнадцатаго мая, на-канунѣ извѣстнаго пари въ Гонсловѣ, также какъ и то, что вмѣсто отвѣта, вы пришли ко мнѣ сами, и просидѣли у меня въ тотъ вечеръ около получаса. А что мы отправились съ вами потомъ къ Гильерсу, такъ объ этомъ лучше, я думаю, забыть. Вообще старайтесь, чтобы показанія ваши были какъ можно проще и короче, лишь бы доказать, что вы помните обстоятельства.-- Пойдемте допить бутылку; намъ надо поговорить еще о многомъ.

Сэръ Роджеръ отвѣсилъ низкій поклонъ и обѣщалъ исполнить все въ точирсти.

-- Вы знаете, я былъ солдатъ, сказалъ онъ: -- и умѣю повиноваться безъ разсужденій.

Возвратясь въ столовую, лордъ велѣлъ подать еще вина, хотя на столѣ стоялъ почти цѣлый графинъ; онъ хотѣлъ только выиграть время и подумать съ минуту, прежде нежели вступитъ въ дальнѣйшій разговоръ съ сэромъ Роджеромъ.

-- Теперь, думалъ онъ: -- я могу доказать неопровержимо, что въ день смерти брата былъ въ Лондонѣ; положимъ, что клятвеннаго показанія сэра Роджера и не примутъ во вниманіе; но росписка не можетъ оставить сомнѣнія. Противъ меня будетъ только клятвенное показаніе цыгана,-- да что оно значитъ? Письменный актъ важнѣе. Можетъ быть, лучше всего было бы не трогать цыгана,-- да нѣтъ, я не могу дольше выносить этого, постояннаго страха за слѣдующую минуту. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что Фарольдъ, узнавши о продѣлкѣ съ дичью,-- а теперь дѣла остановить уже нельзя,-- отомститъ мнѣ доносомъ, и мнѣ надо постараться обратить обвиненіе на него же. Если только мнѣ удастся свернуть его до пріѣзда Рейдера, такъ я не побоюсь никого въ мірѣ.

Лордъ выпилъ стаканъ вина. Нѣтъ, я думаю, ни одного великаго преступника, въ душѣ котораго не преобладало бы желаніе "спать на зло громамъ". Онъ выпилъ еще одинъ стаканъ и рѣшился покончить борьбу, для которой сдѣлалъ столько приготовленій, обезпечивающихъ успѣхъ.

-- Говоря съ вами о старыхъ дѣлахъ, сказалъ онъ, когда слуга, поставивши на столъ новую бутылку вина, вышелъ и заперъ за собою дверь:-- я вспомнилъ о старинномъ нашемъ знакомомъ, сэрѣ Вильямѣ Рейдерѣ. Не вѣрится мнѣ что-то въ его возвращеніе, о которомъ выговорили сегодня по-утру. Вѣдь онъ оставилъ тутъ много долговъ. Вотъ и въ этомъ дѣлѣ, которое мы только-что покончили, онъ былъ вашимъ должникомъ, хотя и въ меньшей противъ меня степени; вы помните, вѣроятно, что я заплатилъ и за него. Давно ли вы получали отъ него извѣстія?

-- Отъ него самого я извѣстій не получалъ, отвѣчалъ сэръ Роджеръ: -- мы съ нимъ не были въ перепискѣ. Я писалъ къ нему, правда, вскорѣ послѣ его отъѣзда, но не получилъ отвѣта. На-дняхъ только я прочелъ въ американской газетѣ, что извѣстный сэръ Вильямъ Рейдеръ намѣренъ черезъ нѣсколько недѣль выѣхать изъ -- не помню какого города,-- въ Англію, съ намѣреніемъ склонить правительство къ принятію мѣръ для защиты и образованія дикихъ индѣйцевъ.

Насмѣшливая улыбка заиграла на губахъ лорда, но онъ не сдѣлалъ никакого замѣчанія на это извѣстіе.

-- Кажется, вы проводили его до Голигеда, когда онъ уѣзжалъ къ какой-то ирландской гавани, чтобы отправиться оттуда въ Америку? спросивъ лордъ.-- Помнится, я слышалъ что-то такое.

-- Нѣтъ, я встрѣтился съ нимъ въ Голигедѣ нечаянно, отвѣчалъ сэръ Роджеръ.-- Я только-что возвратился тогда изъ Ирландіи, гдѣ покоичилъ маленькое дѣльцо съ однимъ дублинцемъ. Я далъ еще тогда сэру Вильяму мою лошадь съѣздить въ цыганскій таборъ,-- зачѣмъ, этого я и до сихъ поръ не знаю,-- только лошадь сбросила его, и онъ переломилъ себѣ ребро. Дд и лошадь себя повредила; какой-то цыганъ, отличнѣйшій кузнецъ, вылечилъ ее въ одну недѣлю. Кажется, впрочемъ, что и сэра Вильяма вылечили въ таборѣ; я оставилъ его уже выздоравливающимъ; мнѣ надо было поспѣшить въ Нью-маркетъ.

-- Да, кажется, я что-то объ этомъ слышалъ сказалъ лордъ.-- Сэръ Вильямъ, съ которымъ я состоялъ тогда въ перепискѣ, именно по случаю нашего долга, писалъ мнѣ, что видѣлъ васъ въ Голигедѣ, и разсказывалъ случай съ вашей лошадью. Скажите пожалуйста, не получили ли вы отъ этого цыгана-кузнеца банковый билетъ, сдачу на заплаченную ему за леченіе сумму?

-- Сколько я помню, нѣтъ, отвѣчалъ сэръ Роджеръ.-- Право я все это позабылъ.

-- Постарайтесь вспомнить, сказалъ сэръ Роджеръ: -- вы, вѣроятно, вспомните, что онъ сдалъ вамъ банковымъ билетомъ, который вы передали при окончаніи нашихъ счетовъ мнѣ, мѣсяцевъ черезъ шесть послѣ моего вступленія во владѣніе этимъ помѣстьемъ.

-- Нѣтъ, нѣтъ, возразилъ сэръ Роджеръ.-- Вы ошибаетесь. Вы мнѣ заплатили деньги, а я вамъ ничего не платилъ. Сумма была круглая.

Лордъ Дьюри закусилъ губу, и сэръ Роджеръ слышалъ, какъ онъ топнулъ подъ столомъ ногою отъ досады. Благородный лордъ вовсе не желалъ входить въ объясненія; но замыселъ погубить человѣка, внушавшаго ему постоянный страхъ, былъ такъ черенъ и теменъ, что его не понялъ съ разу даже тотъ, кого онъ избралъ орудіемъ для его исполненія.

-- Вы не понимаете, вы не хотите меня понять, сэръ Роджеръ! сказалъ онъ горячо.-- Такъ слушайте же.

Онъ подумалъ съ минуту и продолжалъ потомъ рѣшительно, нахмуривъ брови:

-- Вы помните вступленіе мое во владѣніе этимъ помѣстьемъ; вы помните обстоятельства несчастной кончины моего брата. При этомъ.... случаѣ присутствовалъ только цыганъ. Нѣкоторыя обстоятельства бросали тогда на него сильное подозрѣніе; его подозрѣвали въ убійствѣ, и мистеръ Арденъ,-- старикъ Арденъ, который и теперь еще живъ,-- хотѣлъ позвать его къ суду. Я имѣлъ глупость не повѣрить тогда этой исторіи, потому-что цыганъ этотъ всегда пользовался покровительствомъ брата. Его отпустили. Но послѣ того разные мелочные случаи заставили меня разскаяться въ моемъ упрямствѣ и убѣдили меня, что онъ дѣйствительно убійца моего брата. Я искалъ егь, но напрасно; я узналъ только, что онъ отправился изъ Голигеда въ Ирландію. Потомъ слѣдъ его пропалъ.-- Нѣсколько дней тому назадъ я встрѣтилъ его, совершенно неожиданно, въ паркѣ, и теперь мнѣ говорятъ, что онъ все еще шатается въ окрестностяхъ Димдена. Я разставилъ ему сѣти,-- его поймаютъ сегодня ночью, и если бы это даже стоило мнѣ половины моего имѣнія, я потяну его къ суду.

-- Это съ вашей стороны совершенно справедливо, сказалъ сэръ Роджеръ: -- только я не вижу....

-- Слушайте, и вы поймете все, прервалъ его лордъ.-- Я надѣюсь, что мнѣ удастся уличить его въ преступленіи; но если мои воспоминанія будутъ еще подтверждены вашими, то въ этомъ не можетъ быть никакого сомнѣнія. Въ день смерти братъ мой имѣлъ при себѣ значительную, сумму денегъ. Одинъ изъ билетовъ, отмѣченный его собственноручною подписью, достался послѣ того опять въ мои руки, и я знаю навѣрное, что получилъ, его отъ васъ, и почти увѣренъ, что вы получили его отъ цыгана.

Послѣднія слова онъ произнесъ медленно и торжественно и прибавилъ мрачнымъ голосомъ:

-- Теперь я желаю, сэръ Роджеръ, чтобы вы вспомнили, что получили и передали этотъ билетъ мнѣ, и въ случаѣ надобности подтвердили это присягой.

Сэръ Роджеръ поблѣднѣлъ. Свѣтъ, ужасный свѣтъ озарилъ его.

Онъ былъ, человѣкъ несовѣстливый, и несчастія только ожесточили его сердце; но лордъ потребовалъ отъ него такого поступка, на какой онъ до сихъ поръ еще не рѣшался. Онъ дрался, и убивалъ за другихъ, но въ тоже время самъ рисковалъ своею жизнью, и физическая опасность какъ-будто выкупала нравственную вину; теперь отъ него требовали, чтобы онъ безъ всякой личной опасности довелъ до позорной смерти человѣка, къ которому не питалъ никакого непріязненнаго чувства, котораго можетъ быть никогда не видалъ, и въ виновности котораго очень сомнѣвался. Онъ чувствовалъ, что отъ него требуютъ ужаснаго дѣла, и, несмотря на отсутствіе всякихъ правилъ, несмотря на двадцать лѣтъ порочной жизни, онъ поблѣднѣлъ, замялся, вскочилъ съ своего мѣста и раза два прошелся по комнатѣ въ очевидномъ волненіи.

Лордъ Дьюри увидѣлъ, что высказалъ уже довольно. Онъ понялъ, что, несмотря на всю осторожность выраженія, слова его, сказанныя человѣку, знакомому со всѣми пороками, могутъ пробудить подозрѣніе, котораго послѣ нельзя будетъ усыпить; сэръ Роджеръ былъ, конечно, не такъ опасенъ, какъ цыганъ, но лордъ все-таки рѣшился не пожалѣть ничего, лишь бы вовлечь его въ свое дѣло невозвратно. Онъ подождалъ съ минуту, потомъ всталъ, взялъ его за руку и сказалъ:

-- Сэръ Роджеръ! Я готовъ сдѣлать для васъ много, но -- рука руку моетъ.

-- Скажите, однако, же, отвѣчалъ сэръ Роджеръ въ волненіи: -- точно ли вы думаете, что этотъ билетъ былъ въ рукахъ у цыгана?

-- Не только думаю, но совершенно въ этомъ увѣренъ, отвѣчалъ лордъ Дьюри. Увѣряю васъ моею честью, что этотъ билетъ, отмѣченный подписью брата, былъ послѣ его смерти въ рукахъ цыгана; если я и не отъ васъ его получилъ, такъ отъ кого-нибудь другого, получившаго его въ свою очередь отъ цыгана.

Онъ солгалъ. Этотъ билетъ онъ самъ послалъ цыгану съ Вильямомъ Рейдеромъ, и потомъ онъ случайно опять попалъ къ нему въ руки.

Удивительно, какъ легко успокоиваетъ иногда человѣкъ свою совѣсть. Сэръ Роджеръ не требовалъ дальнѣйшихъ объясненій; горячность, съ которою говорилъ лордъ, убѣдила его, что въ нѣкоторомъ смыслѣ онъ говоритъ правду, и ему было бы весьма непріятно увидѣть, что тутъ кроется что-нибудь двусмысленное.

-- Да, да, сказалъ онъ: -- дѣйствительно, я припоминаю что-то въ этомъ родѣ, невѣроятно, могу вспомнить этотъ случай въ точности.

Лордъ пожалъ ему руку.

-- Теперь довольно о моихъ дѣлахъ, сказалъ онъ.-- Послушайте, что хочу я сдѣлать для васъ. Я намѣренъ отвести вамъ мои покои въ Димденѣ, гдѣ вы будете жить и надзирать за поправкою дома; за этотъ трудъ вы, надѣюсь, не откажетесь получать ежегодно по тысячѣ фунтовъ, пока я живъ. Жалѣю, что не могу обезпечить вамъ эту пенсію и по смерти, но это все въ моей власти; я могу распоряжаться моими доходами только за-живо.

Ярко заблистали глаза сэра Роджера; онъ поклонился въ поясъ, пробормоталъ что-то въ знакъ благодарности и бросился въ кресла отдохнуть и насладиться переходомъ отъ нищеты къ роскоши, до которой никогда не надѣялся дожить. Совѣсть его онѣмѣла, и онъ жаждалъ только случая доказать лорду свою преданность.

Лордъ тоже сѣлъ и положилъ на столъ билетъ, о которомъ шла рѣчь. Онъ безъ труда замѣтилъ, что въ сэрѣ Роджерѣ совершается желаемое перерожденіе. Онъ приступилъ къ дальнѣйшему изложенію плана, и сэръ Роджеръ, горя нетерпѣніемъ доказать ему свою преданность, добровольно предложилъ написать на билетѣ свое имя, чтобы придать еще болѣе вѣроятія тому, что готовъ онъ показать подъ присягой.

-- Въ буфетѣ есть чернила и перо, отвѣчалъ ему лордъ.-- Только обмакните перо прежде въ вино, чтобы чернила вышли по-рыжѣе. Напишите просто ваше имя; числа не надо, не надо. Благодарю васъ. Теперь онъ отъ меня не уйдетъ.

-- Но, сказалъ сэръ Роджеръ: -- такъ-какъ я долженъ буду сказать, что получилъ этотъ билетъ отъ цыгана, такъ не лучше ли мнѣ взглянуть на него, пока онъ еще не арестованъ. Мнѣ надо же знать его въ лицо.

-- Едва ли это возможно, возразилъ лордъ.-- Онъ и его товарищи, какъ намъ извѣстно, собираются сегодня ночью воровать дичь въ Димденѣ, и мы собрали довольно сторожей для ихъ поимки. Часу въ первомъ они будутъ уже въ нашихъ рукахъ. Иначе, разумѣется, лучше было бы сдѣлать, какъ вы говорите.

-- Но до тѣхъ поръ еще довольно времени, сказалъ сэръ Роджеръ, взглянувши на свой часы, показывавшіе семь: -- далеко ли до Димдена?

-- Четырнадцать миль по-крайней-мѣрѣ.

-- Дайте мнѣ добрую лошадь; въ половинѣ девятаго я буду тамъ. Если мнѣ не удастся увидѣть его иначе, такъ я пристану къ сторожамъ, когда они соберутся ловить ихъ. Какъ его зовутъ? знаете вы?

-- Фарольдъ, отвѣчалъ лордъ.-- Планъ вашъ хорошъ, только едва ли теперь уже не поздно. Смотрите, какъ бы намъ не перехитрить.

-- О, не бойтесь, не бойтесь, сказалъ сэръ Роджеръ, питавшій надежду и желаніе переговорить наединѣ съ цыганомъ, прежде нежели его арестуютъ. Мошенники часто оказываютъ другъ другу сильное довѣріе; это похоже на чудо; но они же никогда не упустятъ случая завладѣть какимъ-нибудь талисманомъ, обезпечивающимъ исполненіе обѣщаній, данныхъ товарищемъ.

-- Не бойтесь, не бойтесь, сказалъ сэръ Роджеръ.-- Вѣдь все пойдетъ криво, если я по ошибкѣ укажу на другого.

Противъ этого нечего было возражать. Тотчасъ же велѣно осѣдлать добрую лошадь; сэръ Роджеръ одѣлся и подробно распросилъ о дорогѣ въ Димденъ; онъ и лордъ стояли, въ ожиданіи лошади, у камина, занятые каждый своими мыслями: сэръ Роджеръ мечталъ о будущемъ довольствѣ, а лордъ торжествовалъ, въ увѣренности, что обвиненіе будетъ опровергнуто и опасный врагъ его стертъ съ лица земли. Вдругъ послышался лошадиный топотъ; кто-то сильно дернулъ колокольчикъ и слуга вошелъ съ докладомъ, что пріѣхалъ какой-то джентльменъ и желаетъ видѣть лорда, имѣя до него важное дѣло.

-- Какъ его зовутъ? спросилъ лордъ.

-- Полковникъ Маннерсъ, отвѣчалъ слуга.

-- Ого! сказалъ лордъ, съ надменной улыбкой.-- Проси его въ салонъ. Это неважное дѣло, сэръ Роджеръ. Поѣзжайте; желаю вамъ успѣха.

-- Взаимно и вамъ, отвѣчалъ сэръ Роджеръ.-- Завтра поутру я привезу вамъ извѣстія.

Они разстались. Сэръ Роджеръ пошелъ поторопить конюха, а лордъ отправился въ салонъ, гдѣ ждалъ его Маннерсъ.