ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ГЛАВА V.

Грѣхи, совершенные человѣкомъ при жизни, живутъ послѣ его смерти, дѣлаясь орудіями его наказанія,-- червемъ неумирающимъ и огнемъ неугасимымъ. Но если бы заглянуть въ душу лорда Дьюри, то можно было бы удостовѣриться, что грѣхи и страсти не дожидаются смерти человѣка, но начинаютъ казнить его уже здѣсь, не только своими послѣдствіями, но и самымъ бытіемъ. Приложивши всевозможныя старанія досадить всѣмъ и каждому изъ живущихъ въ домѣ сестры, лордъ упалъ въ изнеможеніи въ коляску; сердце у него кипѣло гнѣвомъ при воспоминаніи обо всемъ случившемся. Къ несчастію, на землѣ ужь такъ устроено, что наши дурныя качества терзаютъ здѣсь не только насъ, но и другихъ; и лордъ могъ утѣшиться, по-крайней-мѣрѣ, тѣмъ, что хотя на время разстроилъ миръ и веселіе другихъ.

Маріанна де Во страдала отъ этого, можетъ быть болѣе всѣхъ. Мистриссъ Фальклендъ была очень оскорблена, но уважала своего брата такъ мало, что грубость его стороны не могла сдѣлать на нее продолжительнаго впечатлѣнія. Эдвардъ де Во думалъ, что гнѣвъ отца скоро остынетъ, и что онъ смирится передъ обстоятельствами; а Маннерсъ, сначала весьма разстроенный своею ссорою съ лордомъ Дьюри, ничего не зналъ объ утреннемъ свиданіи лорда съ сестрою и сыномъ. Маріанна тоже не знала ничего о случившемся по-утру, видѣла, какъ дядя ея вышелъ вчера изъ-за стола, прекративши споръ съ Маннерсомъ, и не подозрѣвала, чтобы странное поведеніе его состояло въ связи съ непріятностью прошедшаго вечера.

Волнуемый неизвѣстностью или страхомъ, человѣкъ невольно связываетъ случай настоящей минуты съ главнымъ предметомъ своихъ желаній или чувствъ. Нужды нѣтъ, если одно отъ другого далеко какъ солнце отъ луны: сцѣпленіе мыслей въ одну минуту соединяетъ ихъ тысячью тонкихъ какъ паутина нитей, и фантазія легко и смѣло перебѣгаетъ по мосту, едва замѣтному для постороннихъ глазъ.

Такъ было и съ Маріанной де Во. Въ семействѣ рѣшили, что сватьба ея будетъ въ день ея совершеннолѣтія, т. е. недѣли черезъ три. Была ли она довольна этимъ распоряженіемъ, или нѣтъ, не наше дѣло; но она привыкла къ этой мысли, и первое, что вспало ей на умъ при отрывистыхъ фразахъ, было: не встрѣтилось ли какого затрудненія касательно брака ея съ де Во? не взялъ ли отецъ назадъ своего согласія?

Разставшись съ лордомъ, она поблѣднѣла какъ смерть; и хотя румянецъ снова заигралъ на щекахъ ея, когда она подошла къ столовой, но голова была въ такомъ безпорядкѣ, что она почувствовала рѣшительную необходимость собраться съ мыслями прежде нежели явиться въ общество, и въ особенности къ Эдварду, съ которымъ поведеніе ея, естественно, должно было быть очень обдуманно. Итакъ, она пошла, какъ мы уже сказали, въ концертный залъ и очутилась тамъ лицомъ къ лицу съ Эдвардомъ.

Пришелъ ли онъ сюда случайно, или.съ намѣреніемъ,-- по привычкѣ ли иныхъ людей возвращаться къ мѣстамъ, гдѣ провели они счастливую минуту,-- или, предчувствуя, что встрѣтитъ, тутъ Маріанну, неизвѣстно; но она никакъ не ожидала этой встрѣчи.

Опомнившись, она тотчасъ же заговорила о занимавшемъ ее предметѣ:

-- Это ужасно непріятно, Эдвардъ, сказала она: -- я говорю о случаѣ съ вашимъ отцомъ.

-- Да, очень непріятно, отвѣчалъ Эдвардъ.

-- Разскажите мнѣ, что все это значитъ, продолжала она.-- Я не понимаю поведенія вашего отца. Объясните мнѣ эту загадку.

-- Я самъ его не понимаю, отвѣчалъ де Во: -- поведеніе его неизъяснимо.

Слезы едва не полились изъ глазъ Маріанны; но она поспѣшила закрыть врата, и только одна росинка, ускользнувши изъ чертога очей, остановилась на его порогѣ. Эдвардъ не замѣтилъ и половины того, что происходило въ ея душѣ, но видѣлъ, что она сильно огорчена, и попытался утѣшить ее тѣмъ же, чѣмъ успокоилъ и себя относительно поведенія отца.

-- Не безпокойтесь объ этомъ, Маріанна, сказалъ онъ: -- горячность отца моего пройдетъ. Это была минутная вспышка. Нерасположеніе его не исчезнетъ: вы знаете, что онъ въ этомъ случаѣ неизмѣнчивъ; но угрозы его кончатся ничѣмъ.

Маріанна, успокоившаяся между тѣмъ отъ перваго волненія, молчала, задумчиво опустивши глаза въ землю. Но въ спокойной какъ мраморъ груди ея происходила тяжкая борьба.

-- Эдвардъ! сказала она наконецъ: -- никто не можетъ сказать навѣрно, чѣмъ это кончится; но покамѣстъ отецъ вашъ еще сердится, намъ слѣдовало бы, кажется, отложить нашу сватьбу,

-- Маріанна! воскликнулъ Эдвардъ въ крайнемъ изумленіи: -- скажите, ради Бога, какая связь между, гнѣвомъ отца моего на Маннерса и нашей сватьбой?

-- На Маннерса? срросила Маріанна -- и покраснѣла, замѣтивши свою ошибку: она въ ту же минуту поняла, что объясненіе всего этого дѣла потребуетъ отъ нея исповѣди ея мыслей, которой она желала избѣгнуть.

-- На Маннерса? продолжала она: -- только-то? А я изъ разговора его со мною заключила, что онъ сердитъ на меня и хочетъ отложить нашу сватьбу.

-- И это огорчило васъ такъ сильно? спросилъ де Во со страхомъ.

Но Маріанна успѣла усмирить свое волненіе и отвѣчала своимъ обыкновеннымъ спокойнымъ тономъ:

-- Конечно мнѣ было больно думать, что я потеряла любовь дяди, и что послѣдствія будутъ непріятны для васъ. Скажите мнѣ однако же, дѣйствительно ли причиною его страннаго поведенія ссора съ Маннерсомъ и только?

-- Только, увѣряю васъ, отвѣчалъ де Во: -- вы знаете, что отецъ мой, если разгорячится, то не щадитъ ни праваго, ни виноватаго.

-- Полноте, Эдвардъ, сказала она; -- не забывайте, что онъ вамъ отецъ.

Де Во слегка покраснѣлъ; не договоривши своей мысли, онъ уже почувствовалъ, что лучше бы было не высказывать ея. Несмотря на свою наклонность къ сарказму, онъ не любилъ указывать на недостатки и смѣшныя стороны близкихъ родственниковъ. Онъ чувствовалъ ихъ, можетъ статься, тѣмъ сильнѣе, но рѣдко дѣлалъ ихъ предметомъ своего разговора и и досадовалъ, что вздумалъ теперь высказать подобную мысль Маріаннѣ. Недовольный собой, Эдвардъ скоро нашелъ поводъ быть недовольну другими. Человѣку нѣтъ ничего тяжеле упрековъ, которые онъ принужденъ дѣлать самому себѣ, и онъ всегда радъ случаю свалитъ часть ихъ на другого. Онъ продолжалъ въ памяти разговоръ свой съ Маріанной, и первое, что показалось ему нехорошо, были слова ея на-счетъ отсрочки сватьбы. Спугнувши эту мысль, онъ погнался за нею по всѣмъ угламъ и закоулкамъ свей души, какъ мальчикъ за мышью.

"Она равнодушна къ нашей сватьбѣ, подумалъ онъ, и началъ увѣрять себя, что любовь Маріанны къ нему очень холодна въ сравненіи съ его любовью. Ея любовь похожа за любовь сестры, сказалъ онъ мысленно, и душа его прянула при этой мысли, какъ-будто онъ наступилъ на змѣю, хотя наружно остался совершенно спокоенъ и перебиралъ пальцами по струнамъ арфы. Струна лопнувшая съ шумомъ, заставила его очнуться и онъ замѣтилъ, что стоитъ въ раздумьи передъ Маріанной, улыбка которой, казалось, говорила: -- Я могла бы торжествовать, если бы хотѣла; но это не въ моей натурѣ.

Эдвардъ прочелъ эту улыбку вѣрно (что не всегда случается при чтеніи подобнаго рода гіероглифовъ) и смѣшался еще больше. Въ дѣлахъ любви у женщинъ не глаза, а микроскопы; Маріанна прослѣдила всѣ движенія мысли и чувствъ, какъ-будто онъ разсказалъ ея о нихъ самъ, и результатомъ ея наблюденій была вышесказанная улыбка. Но что касается до тріумфа, она можетъ быть не отказалась отъ него, только приберегла его на другой разъ.

Время, употребляемое на чтеніе улыбки, красота самой улыбки и губъ, на которыхъ она играла, усмирили демона въ сердцѣ де Во, и онъ почувствовалъ, что, любя ее выше всего въ мірѣ, онъ долженъ согласиться для полученія ея руки на всѣ ея условія. Дошедши до этого заключенія, онъ, естественно желалъ продлить свой tête-à-tête съ Маріанной; но она почувствовала, что если останется съ нимъ еще одну минуту, то принуждена будетъ торжествовать не такъ, какъ бы ей хотѣлось, или даже изъяснить свою улыбку, вовсе отказавшись отъ торжествъ,-- что было бы еще непріятнѣе. Поэтому она рѣшилась итти въ столовую, гдѣ навѣрно найдетъ союзниковъ, встрѣчи съ которыми теперь не боялась, потому-что опасенія ея на счетъ мыслей лорда Дьюри разсѣялись и спокойствіе въ душѣ ея возстановилось.

Де Во старался удержать ее, говоря, что не имѣлъ еще случая говорить съ ней наединѣ, и представляя множество мелкихъ доводовъ; но Маріанна не соглашалась, и онъ долженъ былъ удовольствоваться обѣщаніемъ пойти съ нимъ гулять послѣ завтрака, какъ хаживали они въ дѣтствѣ. Онъ провелъ ее въ столовую, гдѣ они застали остальныхъ за такимъ живымъ и веселымъ разговоромъ, какъ-будто въ это утро не случилось ничего непріятнаго.

-- Отецъ вашъ не хотѣлъ остаться, Эдвардъ, сказала мистриссъ Фальклендъ.-- Я его не удерживала, прибавила она съ простительнымъ лицемѣріемъ: -- у него такъ много дѣлъ, и притомъ если онъ разъ на что рѣшился, такъ его не отговоришь.

Говоря это, она взглянула мелькомъ на Маннерса, давая этимъ знать племяннику, что слова ея значительнѣе, нежели кажутся.

-- Я самъ съ нимъ видѣлся, отвѣчалъ Эдвардъ: -- онъ зашелъ ко мнѣ на полчаса и объяснилъ, почему долженъ ѣхать.

Полковникъ Маннерсъ могъ бы улыбнуться, но счелъ за лучшее притвориться, согласно желанію другихъ, что ничего не догадывается о происшествіяхъ этого утра; внутренно онъ былъ убѣжденъ, что причиною внезапнаго отъѣзда лорда была ихъ несчастная ссора.

-- Лордъ Дьюри говорилъ, кажется, вчера за ужиномъ, сказалъ онъ: -- что ѣдетъ въ Димденъ. Это ваше помѣстье, де Во?

-- Съ давнихъ лѣтъ, отвѣчалъ де Во: -- недалеко отсюда: нѣсколько миль. Теперь оно запущено. Отецъ мой живетъ постоянно въ другомъ домѣ; онъ чувствуетъ къ Димдену, кажется, какое-то отвращеніе; -- вовсе о немъ не заботится.

-- Сводите меня когда-нибудь туда, сказалъ Маннерсъ.-- Я слышалъ, тамъ превосходная картинная галлерея.

-- Хороша, но невелика, отвѣчалъ де Во, обрадованный мыслью, что Маннерсъ забылъ, по-видимому; вчерашнюю ссору. Впрочемъ, я не знатокъ въ живописи.

-- Нѣтъ, не говорите этого, Эдвардъ, возразила миссъ Фальклендъ.-- Вы любите все прекрасное въ природѣ; вы не просмотрите ни одной замѣчательной линіи или тѣни въ ландшафтѣ. Развѣ это значитъ ничего не смыслить въ картинахъ? Сколько разъ вы съ Маріанной открывали тысячи красивыхъ красокъ и переливовъ свѣта и тѣни тамъ, гдѣ мой глазъ видѣлъ самую простую мѣстность.

Маннерсъ и мистриссъ Фальклендъ улыбнулись. Если бы они захотѣли выразить свою мысль словами, оба сказали бы Изидорѣ: "это потому, что они были влюблены, а вы нѣтъ". Но они оставили это безъ объясненія, и удовольствовались мыслью, что и Изидора научится когда-нибудь открывать новыя красаты въ видахъ.

-- А я все-таки, повѣрьте мнѣ, ничего не смыслю въ картинахъ, продолжалъ де Во.-- Я не умѣю говорить ни о тонѣ, ни о кисти, ни о chiar' oscuro, ни о перспективѣ.

-- Если я не ошибаюсь, сказалъ Маннерсъ: -- такъ вы видите и чувствуете красоты картинъ не хуже всякаго другаго, хоть и не можете распространяться объ этомъ въ техническихъ возраженіяхъ.

-- Можетъ быть я и хотѣть сказать это самое, отвѣчалъ Эдвардъ.-- Дѣло въ томъ, Маннерсъ, что мы съ вами далеко отстали въ изящномъ шарлатанствѣ диллетантизма. Мнѣ случилось видѣть человѣка, который цѣлый часъ разглагольствовалъ съ цицероновскимъ краснорѣчіемъ о картинѣ -- и понималъ красоты ея не больше той рамы, въ которую она была вставлена. Критическій умъ такихъ людей похожъ на аршинъ, исписанный цыфрами, но совершенно безполезный, покамѣстъ его не примѣнитъ къ дѣлу кто-нибудь другой, знающій. Избави меня Богъ, чтобы при видѣ чего-нибудь изящнаго я имѣлъ способность превращаться въ живой словарь техническихъ терминовъ.

-- А они преполезная вещь, замѣтила Изидора: -- если, не чувствуя ничего, человѣкъ можетъ говорить при ихъ помощи съ цицероновскимъ краснорѣчіемъ, то какъ заговорили бы вы, который чувствуете всѣ красоты, если бы были знакомы съ языкомъ искусства.

Она сказала это шутя. Но сплинъ де Во уже начиналъ разъигрываться, и онъ отвѣчалъ:

-- Не знаю, Изидора, не знаю. Мнѣ часто приходитъ на мысль, что близкое знакомство съ этимъ языкомъ заглушаетъ чувство. Одинъ великій критикъ сказалъ, говорятъ, увидѣвши Аполлона Бельведерскаго; "будь губа на волосъ длиннѣе, и Аполлонъ исчезъ бы." Слова нѣтъ, замѣчаніе было очень справедливо и тонко, но согласитесь, что тотъ чувствовалъ красоты безсмертной статуи въ тысячу разъ глубже, кто при видѣ ея воскликнулъ только: "великій Аполлонъ!" Свѣжее чувство совершеннаго невѣжды я предпочитаю механическому вкусу человѣка, мѣряющаго длину костей Венеры, разлагающаго краски Клода Лоррена, или ощупывающаго обрѣзъ книги, вмѣсто того, чтобы заглянуть въ ея содержаніе.

-- Однако же, сказала Маріанна, сидѣвшая до сихъ поръ молча: -- мнѣ кажется, что если человѣкъ хорошо писалъ и изучилъ вещь, такъ изъ этого вовсе не слѣдуетъ, чтобы онъ утратилъ свѣжесть врожденнаго вкуса. Умѣй я писать какъ Клодъ Лорренъ или Пуссень, я вѣроятно не меньше теперешняго наслаждалась бы хорошимъ видомъ.

-- Конечно такъ, сказала миссъ Фоллклендъ: -- но согласись, что тотъ, кто пишетъ какъ Клодъ Лорренъ или Пуссенъ, не станетъ разглагольствовать, какъ знатокъ.

-- Знаніе, сказалъ Маннерсъ похоже, я думаю, на баснословный напитокъ, вліяніе котораго зависѣло отъ личности пьющаго: одни пили изъ него смерть, другіе безсмертіе, одни мудрость, другіе безуміе. Короткое знакомство съ искусствомъ, при тонкомъ вкусѣ и здоровомъ, крѣпкомъ умѣ, дѣлаетъ вкусъ еще тоньше и научаетъ умъ скромности, открывая въ каждомъ знаніи неизмѣримую перспективу познаваемаго; а если вкуса нѣтъ и умъ хромаетъ, результатомъ знанія будетъ тщеславіе непереваренныхъ знаній и звонъ пустыхъ, ничего незначащихъ терминовъ.

-- А что случается чаще? отвѣчай мнѣ Маннерсъ, сказалъ де Во.

-- Девять сотъ девяносто девять разъ изъ тысячи случается второе, сказалъ Маннерсъ: -- и, что еще хуже, число готовыхъ кланяться тщеславію непереваренныхъ знаній и вѣрить звону пустыхъ терминовъ и того больше. Истинный же вкусъ и геній принуждены довольствоваться остальной тысячной частью.

-- Отчего же говорятъ, спросила Маріанна: -- что истина всегда наконецъ торжествуетъ, несмотря на противоборство ужасной массы заблужденій?

-- Потому-что истина, отвѣчалъ Маннерсъ: -- по самой сущности своей есть нѣчто постоянное, вѣчное, а ложь, какого бы рода она ни была, нѣчто преходящее. Вотъ, мнѣ кажется, главная причина; при ближайшемъ разсматриваніи, является много занимательнаго и въ самомъ процессѣ торжества истины, потому-что ему содѣйствуетъ сама ложь. Передъ вами прекрасная статуя или прекрасная картина, въ строгомъ, но не рѣзкомъ стилѣ, возбуждающая удивленіе знатока и не обращающая на себя вниманія толпы. Человѣкъ безъ вкуса видитъ, что другой, со вкусомъ, любуется ею и выхваляетъ красоты ея; и такъ-какъ нѣтъ на свѣтѣ ничего раболѣпнѣе глупости, то онъ спѣшитъ притвориться, что тоже видитъ эти красоты, и начинаетъ трубить о нихъ всѣмъ и каждому, какъ о собственномъ своемъ открытіи. Приходятъ другіе взглянуть на статую, и такъ-какъ дуракъ никогда не даетъ перекричать себя дураку то всѣ хоромъ поютъ ей хвалебный гимнъ, и слава ея установлена.

-- Если не вмѣшается кто-нибудь изъ ученыхъ дураковъ, сказалъ де Во.-- Тщеславіе задорно: ему всегда хочется командовать, а не повиноваться: и вотъ приходитъ знатокъ: онъ осуждаетъ наповалъ все, что другіе похвалили; онъ объявляетъ, что въ статуѣ нѣтъ рисунка, что въ картинѣ нѣтъ жизни. Другіе кричатъ разумѣется: "это очевидно!", удивляются, какъ могли они дивиться подобной вещи, и слава ея меркнетъ.

-- Но тотъ же процессъ повторяется снова, возразилъ Маннерсъ.-- Ученый дуракъ и его поколѣніе умираютъ, но достоинство вещи остается; кто-нибудь снова обращаетъ на нее вниманіе людей, и слава ея устанавливается окончательно.

-- Право, полковникъ, сказала мистриссъ Фальклендъ:-- мнѣ кажется, вы допускаете мысль Маріанны слишкомъ безусловно. Что истинно хорошее всегда вѣнчается подъ конецъ успѣхомъ, безспорно, справедливо въ отношеніи къ чрезвычайному; но чрезвычайныя достоинства являются можетъ быть разъ во сто лѣтъ; и жизнь научаетъ насъ, что ежедневныя добродѣтели, будничные подвиги и достоинства не всегда вѣнчаются успѣхомъ. Шарлатанство часто одерживаетъ надъ ними верхъ, а человѣкъ истинно даровитый и доблестный проживаетъ вѣкъ свой скромно, никѣмъ не замѣченный, и скоро забытъ послѣ смерти. Это до такой степени справедливо, что даже человѣкъ съ истиннымъ талантомъ чувствуетъ необходимость прибѣгать для успѣха къ легкому шарлатанству. Если бы Маріанна сказала, что все по существу своему безсмертное, само по себѣ непреходящее, должно окончательно пріобрѣсти успѣхъ, если оно хорошо, или рушиться, если оно дурно, я согласилась бы съ нею безусловно; но что касается до вещей менѣе прочныхъ,-- а изъ нихъ-то и состоитъ свѣтъ,-- я убѣждена, что успѣхъ ихъ зависитъ отъ случая.

Маннерсъ улыбнулся и отрекся отъ своей теоріи, или по-крайней-мѣрѣ допустилъ въ ней измѣненіе, согласившись съ замѣчаніемъ мистриссъ Фальклендъ; онъ принадлежалъ къ числу тѣхъ людей, которые, будучи вообще правы, не боятся быть добросовѣстными въ спорѣ. Но его правдивость была глубже: она проистекала прямо изъ души его, была чертою его характера; пусть покажется это многимъ неестественно, а онъ такъ любилъ истину, что никогда не продолжалъ спора противъ своего убѣжденія, когда кто-нибудь опровергъ его мнѣніе. Онъ согласился съ мыслью мистрисъ Фальклендъ.

Изидора прибавила, что и она того же мнѣнія, и что не желала бы убѣдиться въ противномъ, потому-что разъединеніе доблести съ успѣхомъ есть въ ея глазахъ вѣрнѣйшее ручательство за будущую жизнь. Де Во засмѣялся, назвалъ ее философкою, и разговоръ перешелъ къ другимъ предметамъ.

Съ завтракомъ разстаешься неохотно. Съ мыслью о днѣ всегда болѣе или менѣе неразлучна мысль о трудѣ, и, какъ бы легокъ ни былъ этотъ трудъ, человѣку всегда чувствуется, что послѣ завтрака онъ принужденъ испытать на себѣ слѣдствія осужденія, изрѣченнаго надъ людскимъ родомъ; это чувство заставляетъ его медлить за чаемъ и кофе, поглядывать въ окно или въ каминъ или играть ножемъ и вилкою дольше нежели слѣдуетъ. Общество умѣло провести пріятный часикъ за завтракомъ, доставивши разнообразныя занятія устамъ. Когда всѣ встали, Изидора съ матерью и де Во съ Маріанной начали совѣтоваться, какъ провести день, а Маннерсъ, простоявши нѣсколько минутъ у окна, ушелъ къ себѣ въ комнату написать нужное письмо въ Лондонъ.

Вскорѣ послѣ того, толстый и почтенный служитель извѣстный уже вамъ подъ именемъ Петра, вошелъ въ столовую и съ церемоніяльною почтительностью вручилъ Маріаннѣ письмо. Маріанна слегка покраснѣла и поблѣднѣла; въ ревнивомъ мужѣ смущеніе ея могло бы пробудить подозрѣніе; но все это произошло оттого, что она съ перваго взгляда узнала руку своего дяди и, помня непріятное впечатлѣніе послѣдней съ нимъ встрѣчи, боялась, что содержаніе письма будетъ непріятно. Нe останавливаясь на чтеніи адреса, она распечатала письмо. Сначала милая улыбка озарила лицо ея, но потомъ оно приняло серьёзное, озабоченное выраженіе, и Маріанна подала письмо мистриссъ Фальклендъ съ словами:

-- Прочтите; дядюшка очень любезенъ и вмѣстѣ съ тѣмъ очень нелюбезенъ. Впрочемъ, это касается васъ и Эдварда больше, нежели меня.

Мистриссъ Фальклендъ взяла и прочла письмо. Оно было слѣдующаго содержанія:

Во-первыхъ, благородный лордъ изъявлялъ столько любви къ Маріаннѣ де Во, сколько отъ роду не выражалъ никому изъ смертныхъ. Потомъ онъ говорилъ, что ничто въ мірѣ не доставляло ему столько отрады, какъ мысль о союзѣ сына его съ нею, что это его единственное утѣшеніе на старости лѣтъ и вознагражденіе за много испытаннаго горя. Потомъ, что онъ надѣялся провести нѣсколько дней съ Эдвардомъ и Маріанной, въ ожиданіи предстоящей сватьбы, и присутствовать при церемоніи. И наконецъ приступалъ къ главному предмету своего посланія: онъ изъявлялъ горькое сожалѣніе о томъ, что все это не можетъ исполниться по случаю пребываніи въ домѣ сестры его полковника Маннерса, такъ глубоко его оскорбившаго. Маріанна, писалъ онъ, пойметъ, что ему нельзя явиться въ Морлей-Гоузъ, пока Маннерсъ тамъ въ качествѣ гостя его сестры и друга его сына; но онъ проситъ ее не останавливать сватьбы по причинѣ его отсутствія, и желаетъ увидѣться съ нею какъ можно скорѣе послѣ бракосочетанія.

Покамѣстъ мистриссъ Фальклендъ и послѣ нея де Во читали письмо, Маріанна стояла потупивши глаза. Многое въ этомъ письмѣ ее радовало и многое огорчало; но она охотно пожертвовала бы первымъ, чтобы уничтожить второе. Ей было очень непріятно, что отъ нея требуютъ несправедливости и какъ-будто надѣются склонить ее къ этому увѣреніями въ преданности и любви; равно непріятна была и мысль, что лордъ Дьюри не будетъ присутствовать на сватьбѣ своего сына. Умная, одаренная тактомъ женщина всегда спрашиваетъ себя: что этомъ скажутъ? и не дай Богъ, чтобы она забыла этотъ вопросъ. Такъ подумала и Маріанна: что-то скажутъ объ отсутствіи лорда Дьюри на ея сватьбѣ? Она почувствовала, что комментаріи добрыхъ знакомыхъ будутъ нелестны для ея самолюбія. Эти мысли шевелились въ умѣ ея, покамѣстъ глаза разсматривали фантастическій цвѣтокъ на дамасской салфеткѣ; но должно сказать, что она не пожелала удаленія Маннерса ради своего успокоенія. Она желала конечно найти въ дядѣ болѣе справедливости и великодушія, но ясно понимала, кто тутъ виноватъ.

Мистриссъ Фальклендъ почти всегда вѣрно угадывала чувства Маріанны; теперь она поняла, какъ непріятенъ долженъ быть для ея племянницы поступокъ лорда, и, впечатлѣніе его показалось ей сильнѣе, нежели было въ самомъ дѣлѣ.

-- Все это очень для насъ непріятно, сказала она: -- и особенно для васъ, милая Маріанна. Однако же мы должны быть справедливы къ самимъ себѣ. Если бы мы должны были пожертвовать просто какимъ-нибудь удовольствіемъ, мы охотно сдѣлали бы угодное вашему дядюшкѣ; но тутъ дѣло идетъ о томъ, кто правъ и кто виноватъ; онъ явно виноватъ, и честь не позволяетъ намъ исполнить его требованіе. Обхожденіе полковника Маннерса со мною и моими родными очень прилично, чего и слѣдовало ожидать отъ славнаго воина и джентльмена; никто, даже изъ ближайшихъ родственниковъ, не заставитъ меня своими капризами измѣнить обращеніе мое съ Маннерсомъ. Что вы на это скажете, Эдвардъ?

-- Я совершенно съ вами согласенъ, отвѣчалъ онъ:-- и самъ говорилъ это батюшкѣ сегодня по-утру. Маннерсъ въ моихъ глазахъ совершенно правъ, и отношеній моихъ къ нему не измѣнитъ даже внезапное неудовольствіе отца.

-- Это неудовольстіе капризъ,-- позвольте это сказать, Эдвардъ,-- хотя рѣчь идетъ о вашемъ отцѣ, замѣтила миссъ Фальклендъ.-- Что можетъ ему не нравиться въ Маннерсѣ? Маннерсъ не красавецъ, это такъ, но онъ спасъ вашу жизнь, рискуя своего собственной; онъ ухаживалъ за вами во время болѣзни; онъ былъ вашимъ товарищемъ въ опасностяхъ и другомъ во всякое время. Если кому любить его, такъ ужь конечно вашему отцу. И можно ли быть любезнѣе полковника? Подъ какимъ предлогомъ укажетъ ему матушка двери, пригласивши его къ себѣ въ домъ сама?

-- Объ этомъ и говорить нечего, сказала мистриссъ Фальклендъ, улыбаясь горячности дочери: -- хотя отецъ вашъ, Эдвардъ, и желаетъ этого очень сильно, если рѣшается сдѣлать намъ въ противномъ случаѣ такую непріятность....

-- Онъ перемѣнитъ свои мысли, отвѣчалъ де Во,-- когда увидитъ, что мы не обращаемъ на это вниманія; вы, конечно со мною согласны, что намъ не слѣдуетъ останавливается его отсутствіемъ?

-- Разумѣется, отвѣчала мистриссъ Фальклендъ.-- А вы какъ думаете, Маріанна?

-- Маріанна согласна, нечего и спрашивать, подхватила Изадора.

-- Да, отвѣчала Маріанна съ грустною улыбкой:-- кажется, надо будетъ поступать такъ, но на всякій случай я напишу къ дядюшкѣ и постараюсь отклонить его отъ своего намѣренія.

-- Напишите, сказала мистриссъ Фальклендъ: -- только я думаю, что это не будетъ имѣть успѣха.

Маріанна сѣла и написала письмо, которое смягчило бы всякаго другого. Она ни слова не упомянула о Маннерсѣ и о ссорѣ его съ лордомъ, но благодарила дядю за его любовь и расположеніе и изъявляла пламенное желаніе сохранить ихъ, когда будетъ женою его сына. Въ словахъ, вырвавшихся прямо изъ сердца, сказала она, какъ больно будетъ ей не видѣть его на всей сватьбѣ, и просила его, съ краснорѣчіемъ женщины, отмѣнить это намѣреніе. Въ письмѣ ея, простомъ и безыскуственномъ, не было ни полуслова, которое могло бы оскорбить его гордость или тщеславіе. Будь это письмо плодомъ глубокаго и опытнаго знанія человѣческаго сердца, оно не могло выйти лучше; а оно было, какъ уже сказано, самое простое маранье. Секретъ въ томъ, что оно вытекло изъ нѣжнаго, благороднаго чувствительнаго сердца.

Покамѣстъ Маріанна складываетъ, запечатываетъ, надписываетъ письмо и отдаетъ его слугѣ для немедленной отсылки, мы обратимся къ другой части нашего разсказа,-- къ человѣку, присутствіе котораго надѣлало всю тревогу.

ГЛАВА VI.

Разставшись съ лордомъ Дьюри въ концѣ сада, Маннерсъ пошелъ обратно домой, только нѣсколько медленнѣе пэра, потому-что его не волновала ни какая страсть. И точно, какъ подумаешь, человѣкъ, несмотря на всѣ его притязанія, на умствованія о своемъ бытіи и чванствѣ пестрою покрышкой, очень похожъ на дѣтскую куклу, у которой руки, ноги и даже голова повинуются ниткамъ; страсти дергаютъ его и заставляютъ дѣйствовать не только безъ, но даже противъ его воли. Дернетъ гнѣвъ -- онъ топаетъ ногой; дернетъ мщеніе -- онъ бьетъ; дернетъ ревность -- онъ дрожитъ; дернетъ страхъ -- онъ бѣжитъ; дернетъ любовь -- онъ танцуетъ. Но такъ-какъ ни одна изъ этихъ страстей не стояла позади Маннерса, то онъ шелъ очень спокойно, то разсматривая окрестность, то играя цвѣткомъ, хотя уже и не такъ часто, какъ нѣсколько времени тому назадъ, когда только-что вошелъ въ садъ.

Нельзя впрочемъ предполагать, чтобы онъ остался совершенно равнодушенъ ко всему случившемуся; напротивъ того, оно навело на него легкое раздумье, и онъ принялъ рѣшеніе, какого можно было ожидать отъ полковника Маннерса. Надъ гнѣвомъ и угрозами лорда онъ смѣялся; полный сознанія своего мужества, не знакомаго со крахомъ, и слѣдовательно не мечтающаго о томъ, чтобы его подозрѣвали въ этомъ отношенія другіе. Но онъ не смѣялся надъ непріятнымъ впечатлѣніемъ, которое произведетъ ссора его съ отцомъ де Во на семейство, въ которомъ онъ находился въ качествѣ гостя. Наканунѣ вечеромъ онъ согласился забыть грубость барона и не уѣзжать по этому случаю; согласіе это было дано въ такихъ выраженіяхъ, что онъ считалъ его за обѣщаніе; но теперь онъ былъ оскорбленъ вторично и имѣлъ всѣ причины думать, что не можетъ оставаться здѣсь дольше, не нарушая мира и тишины въ Морлей-Гаузѣ, какъ бы убѣдительно ни просили его остаться.

"Безъ сомнѣнія" -- подумалъ Маннерсъ (мы должны изложить его мысли въ формѣ монолога) -- безъ сомнѣнія, почтенный лордъ не пойдетъ самъ разсказывать своимъ роднымъ о нашей встрѣчѣ; зато конечно постарается обращеніемъ своимъ со мною сдѣлать пребываніе въ этомъ домѣ непріятнымъ не только для меня, но и для всѣхъ другихъ. На этомъ полѣ нельзя стяжать славы, и потому слѣдуетъ ретироваться. Однако же де Во огорчится, если узнаетъ, что причиною моего отъѣзда его отецъ. Лучше всего, я думаю, прожить здѣсь еще день или два, а потомъ, при первомъ письмѣ,-- а я скоро долженъ получить его,-- сказать, что встрѣтились важныя дѣла, и уѣхать. Сутокъ двое придется еще потерпѣть выходки капризнаго старика, хотя я и чувствую, что трудно будетъ не отвѣчать ему тѣмъ же".

Вотъ что думалъ объ этомъ Маннерсъ, возвращаясь домой, и результатъ размышленія вырвалъ изъ груди его нѣчто похожее на вздохъ. Мистриссъ Фальклендъ и все ея семейство приняли его такъ ласково и радушно, что съ разу привязали его къ себѣ, а онъ уже приготовился провести три счастливыхѣ недѣли въ ихъ пріятномъ обществѣ. Онъ и чувствовалъ, правда, что это немного опасно, потому-что тѣмъ живѣе дастъ ему почувствовать недоступность для него семейнаго счастья, но ужъ привязался къ мысли, что проведетъ нѣсколько времени въ нѣдрахъ настоящей англійской фамиліи, и не могъ не пожалѣть о необходимости разстаться съ этою мечтою. Точно какъ-будто голосъ судьбы запрещалъ ему быть свидѣтелемъ радостей, которыхъ не суждено ему испытывать самому, и приказывалъ ему возвратиться къ одинокой жизни. Маннерсъ привыкъ уже къ подобнымъ созерцаніямъ и къ борьбѣ съ мыслями, которыя могли бы пробудить въ немъ сожалѣніе о своей участи; но все-таки встрѣчались минуты, когда онъ чувствовалъ, какъ дуетъ ему въ лицо изъ мрачной перспективы будущаго холодный вѣтеръ одиночества и не даетъ ему наслаждаться настоящимъ. Можно бы написать диссертацію о физической и нравственной природѣ человѣка и доказать въ ней, что узы семейной жизни необходимы для его существованія. Взгляните въ будущность и представьте себѣ, что холодная, неприступная преграда отдѣляетъ васъ отъ семейныхъ узъ, что васъ не будетъ озарять ничье любящее око, что ничья улыбка не будетъ привѣтствовать вашего счастья, ничья слеза не смоетъ половины вашего горя, ничей голосъ не постарается разогнать вашихъ заботъ, ничья дружеская рука не поправитъ подушки подъ вашей больной головой и не закроетъ вашихъ глазъ въ минуту кончины,-- вообразите, что вся ваша жизнь пройдетъ въ одиночествѣ, радость и горе ни съ кѣмъ не будутъ раздѣлены, что въ годину несчастья вы будете предметомъ только общаго состраданія, что лѣнивая рука наемщика будетъ помогать вамъ въ болѣзни и равнодушно закроетъ ваши глаза, едва только исчезнетъ для нихъ свѣтъ,-- вообразите себѣ все это, и вы почувствуете, что семейныя узы необходимы для существованія человѣка, если онъ только не пьянъ отъ необузданныхъ страстей или не превратился въ счетную машину.

Я не говорю, чтобы всѣ эти мысли, или даже нѣкоторыя изъ нихъ, представились уму полковника Маннерса. Онъ не былъ столько глупъ, чтобы облекать въ живые образы и разсматривать въ подробности непріятную участь, которая, по его мнѣнію, была для него неизбѣжна. Напротивъ того, онъ боролся даже съ общемъ впечатлѣніемъ; но, какъ мы уже сказали, въ жизни его встрѣчались минуты, когда онъ, несмотря на всѣ доводы разсудка, сознавалъ всю горечь одинокой жизни и никѣмъ не оплаканной кончины. Въ настоящую минуту, эта картина раскинулась передъ нимъ въ такихъ яркихъ краскахъ и такъ упорно приковала къ себѣ его созерцаніе, что онъ воротился и прошелъ шаговъ сто назадъ, чтобы дать время пройти горькой думѣ. Наконецъ, опомнившись, онъ невольно произнесъ: а какая глупость!" и пошелъ опять къ дому.

Въ столовой онъ засталъ одну миссъ Фальклендъ и былъ этому отчасти радъ. Бесѣда ея отличалась беззаботнымъ, веселымъ юморомъ и откровенною живостію, которые забавляли я занимали его. Кромѣ того, Полковникъ Маннерсъ былъ вовсе непрочь провести время съ прекрасною дѣвушкой; въ этомъ отношеніи онъ не опасался ничего: онъ укрѣпилъ свое сердце парапетомъ, бастіонами, рвами и палисадами такъ крѣпко, что не боялся ни штурма, ни осады. Онъ боялся только зрѣлища жизни, которой завидовалъ, но которая была для него недоступна,

Поэтому онъ свободно могъ наслаждаться бесѣдою и присутствіемъ миссъ Фальклендъ, хотя и чувствовалъ, что слишкомъ долгое пребываніе въ тепломъ семейномъ кругу можетъ не въ мѣру усилить въ немъ сожалѣніе о своемъ одиночествѣ.

Домъ мистриссъ Фальклендъ, какъ многіе другіе дома того времени, былъ выстроенъ въ широкихъ размѣрахъ, въ стилѣ, среднемъ между готическою архитектурою вѣка Генриха VII и безхарактерной физіономіей зданій XIX столѣтія. Комнаты были однако же довольно близко одна отъ другой, и повременамъ, когда слуга отворялъ и запиралъ двери столовой, до Маннерса долетали звуки голоса лорда Дьюри, говорившаго что-то очень громко. Онъ тотчасъ догадался, чему должно приписать это напряженіе легкихъ, и когда мистриссъ Фальклендъ и Эдвардъ заговорили какъ уже намъ извѣстно, объ отъѣздѣ лорда, какъ о самомъ обыкновенномъ обстоятельствѣ, онъ едва не улыбнулся.

Такъ-какъ онъ уже рѣшился уѣхать, то и промолчалъ, зная, что истинно деликатный человѣкъ всегда старается избѣгать шума. И, сказать правду, онъ былъ даже доволенъ отъѣздомъ лорда Дьюри, потому-что желалъ провести время въ домѣ мисстрисъ Фальклендъ какъ можно пріятнѣе, а этого трудно достигнуть въ присутствіи человѣка, который хочетъ съ вами драться. Маннерсъ, какъ хорошій генералъ, ничего не предоставлялъ на волю случая, и удалился послѣ завтрака къ себѣ въ комнату написать въ Лондонъ письма, на которыя могъ ожидать немедленнаго отвѣта; такимъ образомъ онъ могъ уѣхать, не нарушая обѣщанія, даннаго Эдварду, и не огорчая его изъясненіемъ истинной причины отъѣзда -- ссоры съ его отцомъ. Окончивши свое занятіе, онъ воротился въ столовую, въ то самое время, когда человѣкъ выходилъ оттуда съ письмомъ Маріанны къ дядѣ.

-- Мы собираемся итти гулять, сказалъ ему де Во. Я долженъ показать вамъ красоты здѣшней мѣстности. Я думаю пойти по дорогѣ черезъ гору; мы выйдемъ къ тому мѣсту въ лѣсу, гдѣ видѣли цыганъ. Эта тропинка прозвана дорожкой Маріанны; когда мы были еще дѣтьми, она всегда тутъ бѣгала.

-- Въ такомъ случаѣ ее точно также можно было назвать дорожкой Эдварда, весело замѣтила Изидора. Я думаю, Изидора никогда не бѣгала тутъ безъ васъ, Эдвардъ. Если вы уходили не вмѣстѣ, такъ вѣрно вслѣдъ за нею.

-- И вы рѣшаетесь, миссъ де Во, пройти такъ далеко? спросилъ Маннерсъ: -- далекая прогулка нынче, говорятъ, два конца по комнатѣ и одинъ конецъ по саду; башмачники смотрятъ на васъ съ недоумѣніемъ, когда вы имъ заказываете ботинки для гулянья, и признаются, что отъ роду не слыхивали о такой вещи.

Маріанна улыбнулась.

-- Вы строги, полковникъ, сказала она.-- Впрочемъ эта дорога не такъ длинна, только что крута.

-- Мнѣ показалось миль шесть, отвѣчалъ Маннерсъ: -- покрайней мѣрѣ отъ того мѣста, о которомъ говоритъ де Во.

-- О, это потому, что вы ѣхали по дорогѣ, возразила Изидора.-- Вамъ было взять горой: оно въ-половину ближе... Нѣтъ впрочемъ, я забыла: вы ѣхали ночью и верхомъ,-- тутъ недолго до бѣды. Дорожка, по которой мы пойдемъ, примыкаетъ къ большой дорогѣ, мили за двѣ съ небольшимъ отсюда, за Морлейскимъ лѣсомъ.

-- Если это такъ близко, такъ вы вѣрно идете съ вами, сказалъ Маннерсъ.

-- Разумѣется, отвѣчала Изидора.-- Эдвардъ и Маріанна могли бѣгать по лѣсу одни, когда были дѣтьми, а теперь, вы знаете, приличіе требуетъ, чтобы при немъ была степенная, пожилая дуэнья. Кромѣ того, я ни за что не отпустила бы васъ втроемъ: это несчастное число, и съ вами можетъ что-нибудь случаться.

-- Напротивъ, три счастливое число, возразилъ улыбаясь де Во: -- самое счастливое.

-- Только не въ любви, отвѣчала со смѣхомъ Изидора.-- Я не разъ читала это на вашемъ лицѣ, когда имѣла несчастье быть третьей....

-- Полно, Изидора! прервала ее Маріанна.-- Пойдемъ одѣться.

Она подхватила кузину подъ руку и убѣжала съ него изъ комнаты. Маріанна хорошо знала свою кузину и была увѣрена, что она не скажетъ ни слова лишняго, но все-таки поспѣшила прекратить ея шутки: о любви можно говорить очень много, когда ея не чувствуешь; но кто испыталъ ее, тотъ скрываетъ ее въ глубочайшихъ нѣдрахъ своего сердца и, какъ скряга за свое сокровище, дрожитъ, когда о ней говорятъ другіе.

Скоро всѣ были готовы, въ-разбродъ прошли они черезъ садъ, къ калиткѣ, выходившей на дорогу. Я говорю: въ-разбродъ, потому что никто изъ кавалеровъ не предложилъ руки дамѣ, покамѣстъ они шли по усыпаннымъ пескомъ дорожкахъ, между грядъ, обсаженныхъ буковыми деревьями. Это могло бы показаться смѣшно, хотя способность ходить подъ руку можно считать такимъ же отличительнымъ признакомъ человѣка отъ животнаго, какъ и всѣ прочіе. Человѣка старались опредѣлить на разныя манеры; его, называли "разщепленной, причудливо вырѣзанной, рѣдькой", "живородящимъ двуногимъ безъ перьевъ", "стряпающимъ животнымъ" и т. п. Назвавши его "животнымъ, ходящимъ подъ руку", философы опредѣлили бы его точнѣе: этого не дѣлаютъ прочія животныя, и способность ходить подъ руку намекаетъ на другія, высшія качества души, и есть символъ любви и сочувствія, союза и взаимной помощи.

Полковникъ Маннерсъ и Эдвардъ де Во смотрѣли на привилегію ходить подъ руку съ настоящей точки зрѣнія и изъ уваженія къ ней не хотѣли воспользоваться ею до тѣхъ поръ, пока крутизна дороги и открытое поле не сдѣлали помощи ихъ приличною и даже необходимою для спутницъ. Можетъ статься, однако же, тутъ была и другая причина: при выходѣ изъ дома естественный порядокъ вещей былъ нечаянно нарушенъ: -- кто-то забылъ перчатку, или палку, или что-то въ этомъ родѣ,-- долженъ былъ воротиться, и полковникъ Маннерсъ очутился возлѣ Маріанны, а де Во возлѣ Изидоры. Согласившись итти гулять, Маннерсъ очень хорошо понялъ, какую роль долженъ онъ играть на прогулкѣ, а де Во преспокойно положился на тактъ и догадливость своего друга. Не говоря ни слова, они условились, что Эдвардъ и Маріанна насладятся такой уединенной прогулкой, какъ-будто въ цѣломъ свѣтѣ у нихъ нѣтъ ни души знакомой. Итакъ, разстройство естественнаго порядка при выходѣ изъ дому требовало новаго маневра, и такъ-какъ по дорожкѣ въ саду могли итти только двое рядомъ, то по-неволѣ должно было выждать какого-нибудь случая, который позволилъ бы незамѣтно обмѣняться мѣстами. Полковникъ ходилъ уже здѣсь по-утру, и высмотрѣлъ мѣстность; понявши свое и друга своего затруднительное положеніе, онъ тотчасъ же составилъ въ умѣ своемъ планъ эволюціи и продолжалъ, идя рядомъ съ Маріанной, разговаривать съ ней о какихъ-то пустякахъ.

Онъ и Маріанна подошли къ калиткѣ первые и отперли ее. Маннерсъ остановился и пропустилъ впередъ ее и миссъ Фальклендъ. Онѣ тотчасъ же стали возлѣ дороги у калитки, Маріанна по правую руку, а Изидора по лѣвую. Маннерсъ предоставилъ замкнуть калитку Эдварду, вышелъ и сталъ съ лѣваго крыла. Де Во подошелъ справа и подалъ руку Маріаннѣ; Маннерсъ предложилъ свою Изидорѣ и пошелъ съ нею впередъ. Подробности эти сообщены читателю съ цѣлью дать ему понятіе о военныхъ способностяхъ Маннерса; другого случая, къ сожалѣнію, въ нашемъ разсказѣ не представится. Изидора тоже оказалась не безъ стратегическихъ дарованій: ставши слѣва, она избрала такую позицію, что ей пришлось итти съ Маннерсомъ впередъ; и такъ-какъ влюбленные ходятъ обыкновенно тише невлюбленныхъ, то Эдвардъ и Маріанна, пользуясь протекціей своихъ спутниковъ, пользовались въ тоже время и ихъ отсутствіемъ.

Маннерсъ и Изидора, оба разговорчивые, не теряли времени въ молчаніи. Они говорили о многомъ; Изидора, ознакомившись побольше съ Маннерсомъ и открывши въ душѣ его цѣлый кладъ чувства и доброты, которыя ручались, что онъ не станетъ смѣяться надъ ея мечтами, позволила ему заглянуть поглубже въ ея характеръ, но не забыла прикрывать глубину своихъ изліяній блестками веселыхъ шутокъ. Она была счастлива и молода; а какая же рѣка, какъ ни была бы она глубока, не сверкаетъ на солнцѣ?

Прежде всего заговорила она о Маріаннѣ и де Во. Предметъ этотъ, при извѣстныхъ обстоятельствахъ, могъ бы сдѣлаться опаснымъ, если бы разговаривающіе не чувствовали себя внѣ всякой опасности. Впрочемъ онъ былъ все-таки очень щекотливъ: какъ бы искренна и глубока ни была дружба Маннерса и де Во, и какъ бы горяча ни была любовь Изидоры къ Маріаннѣ тутъ встрѣчались тысячу мелкихъ обстоятельствъ, о которыхъ ни онъ, ни она не могли говорить, вменно изъ уваженія къ этой дружбѣ и любви.

Впрочемъ самое это обстоятельство, невольныя недомолвки и полувнятные намеки на будущее счастье ихх друзей имѣла свою прелесть. Полковникъ Маннерсъ догадывался, что подъ спокойною наружностью Маріанны кроются глубокія и сильныя чувства, но въ тоже время старался вывѣдать какъ можно деликатнѣе отъ миссъ Фальклендъ, не ошибается ли онъ. А Изидора, страстно желая убѣдить свое женское сердпе въ существованіи истинной, постоянной, чистой любви, старалась разузнать, не остыла ли въ разлукѣ привязанность Эдварда къ ея кузинѣ. Она не желала узнать, ухаживалъ ли онъ за кѣмъ-нибудь, волочился ли, говорилъ ли сладкіе пустяки другимъ; нѣтъ, не поймите ее, превратно; этихъ вещей она и не подозрѣвала; она и не повѣрила бы, еслибы ей разсказали что-нибудь въ этомъ родѣ; но она дорого дала бы, чтобы узнать, всегда ли въ груди ея кузена любовь занимала первое мѣсто, и не изгнали ли свѣтъ, честолюбіе, разлука и опасности образъ Маріанны изъ его сердца; словомъ, ей очень хотѣлось убѣдиться, что любовь можетъ прожить въ груди мужчины даже при долгой разлукѣ и при разнообразныхъ обстоятельствахъ жизни. Прекрасный полъ въ этомъ отношеніи совершенно торговая компанія, капиталъ которой составляетъ любовь; всѣ этимъ капиталомъ интересуются, и всѣ получаютъ изъ него свою долю.

Легко догадаться, что при этихъ обстоятельствахъ разговоръ миссъ Фальклендъ и полковника Маннерса былъ очень щекотливъ, и надо было много ума и ловкости, чтобы поддержать его приличнымъ образомъ. Полковникъ Маннерсъ скоро достигъ своей цѣли: Изидора, въ отвѣтъ на какой-то комплиментъ о спокойствіи Маріанны, сказала откровенно и съ улыбкой:

-- О, Маріанна бываетъ commoto dentro чаще, нежели вы думаете.

Любопытство Изидоры было удовлетворено меньше. Разъ она выразила свою мысль въ обшей формѣ: сказала, что желаетъ знать, есть ли примѣры, чтобы любовь сохранилась въ груди мужчины такъ, какъ она того желаетъ относительно Эдварда; потомъ она облекла свою мысль въ болѣе частный образъ и сказала, что, по ея мнѣнію, такая любовь должна была составлять для него великое утѣшеніе, сдѣлаться неисчерпаемою сокровищницею надеждъ среди трудовъ и лишеній. Но Маннерсъ, очень хорошо понимавшій, чего ей хочется, не высказывалъ своихъ мыслей. Онъ находилъ удовольствіе наблюдать волновавшее ее чувство и любовался отраженіемъ его въ чертахъ ея лица и жестахъ, свѣтлою улыбкой, сверкающими глазами, внезапными недомолвками, мимолетнымъ румянцемъ.

Разсудивши однако же, что Изидора можетъ истолковать его молчаніе въ невыгодную для Эдварда сторону, онъ поспѣшилъ воспользоваться первымъ случаемъ и сказалъ:

-- Въ моихъ глазахъ любовь де Во и помолвка его на вашей кузинѣ передъ отъѣздомъ въ Америку для него величайшее счастье. Съ его сердцемъ онъ найдетъ въ этомъ союзѣ невозмутимое, прочное счастье. Миссъ де Во всегда была и будетъ его путеводною звѣздою.

Изидора покраснѣла отъ внутренняго волненія. Полковникъ Маннерсъ оправдалъ ея ожиданія и надежды, и слова его были такимъ обстоятельнымъ отвѣтомъ на ея невысказанные вопросы, что ей невольно пришло въ голову, не удалось ли ему проникнуть въ ея сокровенныя мысли. Легкая улыбка, которою онъ завершилъ свои слова, показалась ей чрезвычайно лукавою. Но Изидора не привыкла питать въ себѣ досады и всегда старалась отплачивать тутъ же, немедленно.

-- Вы говорите съ такимъ чувствомъ, сказала она, сверкнувши черными глазами: -- что я не сомнѣваюсь, что и у васъ была своя путеводная звѣзда.

Не должно забывать, что Изидора Фальклендъ была знакома съ Маннерсомъ всего только четырнадцать часовъ; иначе она не сказала бы этого ни за что на свѣтѣ. Можно бы подумать, что, напротивъ того, съ болѣе знакомымъ человѣкомъ она позволила бы себѣ больше. Но это значитъ смотрѣть на дѣло съ ложной точки зрѣнія. Изидора знала, что послѣ четырнадцати часовъ знакомства никакой умный человѣкъ не влюбится и не притворится влюбленнымъ даже въ самое очаровательное существо; слѣдовательно, она могла сказать шутку на-счетъ сердца Маннерса, не опасаясь непріятнаго отвѣта, которымъ могъ одолжить ее только дуракъ. Будь она съ нимъ знакома недѣли двѣ, онъ могъ бы сдѣлать ей непріятный отвѣтъ въ видѣ шутки, въ видѣ комплимента, или наконецъ и серьёзно, что было бы еще непріятнѣе. При такихъ обстоятельствахъ, она ни за что не рѣшилась бы говорить о сердечныхъ чувствахъ человѣка, находясь съ нимъ съ глазу на глазъ. Если бы она знала, какъ непріятенъ этотъ предметъ для Маннерса, она не коснулась бы его и теперь. Впрочемъ она сейчасъ же вспомнила, что Маннерсъ дуренъ собою, и что это обстоятельство, вѣроятно, было причиною его безбрачной жизни. Ей стало досадно за свои слова.

-- Нѣтъ, отвѣчалъ Маннерсъ, съ легкою грустью: -- нѣтъ, я не испыталъ этого счастья: у меня не было путеводной звѣзды.

Онъ улыбнулся избитой метафорѣ, но улыбка эта не уничтожила грустнаго тона его голоса. Изидора готова была отдать все на свѣтѣ, лишь бы разсѣять пробужденное ею тяжелое чувство. Она обладала искусствомъ выпутывать другихъ изъ затруднительнаго положенія, но сама себѣ помочь не умѣла.

Замѣтилъ ли все это Маннерсъ, или самъ пожелалъ прекратить объ этомъ разговоръ,-- все равно, только онъ повернулъ разговоръ довольно круто. Окинувши взоромъ окружавшій ихъ лѣсъ, онъ сказалъ:

-- Удивляюсь, какъ вы, дамы, не боитесь ходить къ эту трущобу однѣ.

-- Бояться нечего, отвѣчала Изадора: -- здѣшніе жителя все народъ смирный, порядочный. Намъ, прибавила она послѣ минутнаго размышленія: -- намъ конечно меньше всего можно бы было говорить о безопасности, но со времени убійства моего дяди,-- а это было очень давно,-- ничего особеннаго не случилось.

-- Я что-то объ этомъ слышалъ, только не помню подробно, сказалъ Маннерсъ: -- его убили разбойники?

-- Кажется, отвѣчала Изидора: -- не могу вамъ сказать навѣрное. Сама не знаю. Нѣтъ однако же....постойте.... да, дѣйствительно, его ограбили. Съ нимъ было, когда онъ выѣхалъ изъ дому, нѣсколько тысячъ фунтовъ, и полагаемъ, что кто-нибудь знавшій объ этомъ или подстерегъ его самъ, или далъ знать убійцамъ.

-- Онъ приходился вамъ дядею, кажется, по мистриссъ Фальклендъ? сказалъ Маннерсъ, любопытство котораго естественно разгоралось по мѣрѣ трудности узнать эту исторію.

-- Да, онъ былъ ей братъ, а Маріаннѣ -- отецъ. Разумѣется, это несчастіе удвоило нашу къ ней любовь; даже дядюшка, который не любитъ обдумывать, свои выраженія, когда говоритъ съ другими, очень къ ней внимателенъ. Это ужасное преступленіе, т. е. убійство, какъ-будто изгнало изъ нашихъ окрестностей всѣ прочія; случается, правда, иногда воровство, но вообще здѣшніе жители очень смирны и честны.

-- Можете вы сказать это и о цыганахъ, къ табору которыхъ мы теперь идемъ, если я хорошо понялъ Эдварда? спросилъ Маннерсъ. Они вообще не очень спокойные сосѣди.

-- Я даже и не знала, что тутъ есть цыганы, отвѣчала миссъ Фальклендъ: -- они оказываютъ намъ эту честь очень рѣдко. Я видѣла ихъ здѣсь только разъ, и то не въ лѣсу, а въ полѣ, вонъ за той горой, что позади дома. Странный это народъ!

-- Да, это правда, отвѣчалъ Маннерсъ: -- проѣзжая вчера мимо ихъ табора, мы невольно подумали съ де Во: отчего ни одно правительство не обратило на нихъ до сихъ поръ должнаго вниманія? Если, положимъ, къ нимъ невозможно привить цивилизацію, то по-крайней-мѣрѣ слѣдовало бы воспользоваться остатками знаній, которыя исчезаютъ между ними съ каждымъ днемъ, во все еще сохранились у нѣкоторыхъ членовъ ихъ общины.

-- Вы говорите объ астрологическихъ знаніяхъ? спросила миссъ Фальклендъ, бросивши на Маннерса любопытный взглядъ.

-- О, нѣтъ, отвѣчалъ Маннерсъ, улыбаясь: -- я говорю объ ихъ настоящей исторіи, о ихъ первобытной родинѣ, старинныхъ законахъ, языкѣ, о множествѣ любопытныхъ фактовъ, которые сохранились между ними въ видѣ преданій, но могутъ еще быть повѣрены другими фактами.

-- Да, странный народъ! сказала миссъ Фальклендъ.-- Знаете ли, Маннерсъ, цыганы и евреи протекаютъ какъ-будто отдѣльныя рѣки среди океана народовъ,-- они сохранили свою физіономію среди войнъ, битвъ и всеобщаго смѣшенія; они не измѣнили своимъ обычаямъ и идеямъ, несмотря на всѣ внезапные перевороты въ обществѣ, несмотря на медленный ходъ цивилизаціи,-- и знаете ли, что все это пробуждаетъ во мнѣ какое-то странное, таинственное чувство. Я какъ-будто вижу въ этомъ яснѣе, нежели въ обыкновенномъ теченіи событіе, особенную волю Творца; по-крайней-мѣрѣ я не вижу возможности изъяснить это явленіе изъ обыкновенныхъ причинъ. Эгоизмъ, честолюбіе, политика и все прочее имѣли бы совершенно противоположные результаты.

-- Не стану съ вами спорить, отвѣчалъ Маннерсъ:-- потому-что раздѣляю вашъ взглядъ, не раздѣляя впрочемъ вашего удивленія. Я вѣрю въ провидѣніе и вижу въ этомъ явленіи туже десницу, которая видима во всемъ мірозданіи.

-- А скажите, вѣрите вы въ гаданіе цыганъ?

-- Нисколько, отвѣчалъ Маннерсъ.

-- Я можетъ быть тоже не вѣрю, сказала миссъ Фальклендъ: -- но странно, что цыганы, сколько мнѣ извѣстно, всегда и вездѣ имѣли притязаніе на это искусство, а прочіе всегда и вездѣ имъ вѣрили. Это доказываетъ дѣйствительность преданія, что предки ихъ обладали въ незапамятныя времена такимъ знаніемъ. А въ такомъ случаѣ, почему не могло оно перейти по наслѣдству и къ нимъ?

-- Мы не имѣемъ никакихъ причинъ предполагать, чтобы это искусство было извѣстно ихъ предкамъ, возразилъ Маяперсъ: -- въ этомъ свидѣтельствуетъ только ихъ собственное преданіе, а оно, по вашимъ же словамъ, очень старо.

-- Есть, кажется, другія доказательства, и притомъ очень сильныя, отвѣчала Изидора: -- изъ исторіи видно, что древніе египтяне знали средства угадывать будущее и даже располагали магическими силами; объ этомъ говорится очень ясно. Если сличить эти факты съ преданіями, сохранившимися у потомковъ той же націи, то нельзя не думать, что наука эта пережила эпоху, къ которой относятся эти историческія свидѣтельства.

-- Дѣйствительно, отвѣчалъ Маннерсъ: -- я готовъ считать цыганъ потомками какого-нибудь племени египтянъ, хотя многіе это сильно оспариваютъ, а французы называютъ ихъ, конечно безъ всякаго основанія, богемцами. Что касается до искусства древнихъ египтянъ отгадывать будущее, то я ему вѣрю. Вспомните однако, что этотъ даръ, какъ даръ прорицанія, былъ тогда допущенъ, по неизвѣстнымъ вамъ причинамъ, но послѣ того прекратился. Если бы цыгане дѣйствительно обладали и теперь еще даромъ прорицанія, то, повѣрьте мнѣ, они ходили бы въ золотѣ и жили въ царскихъ палатахъ, а не бродили бы по голымъ степямъ, поддерживая свое существованіе воровствомъ.

-- Вы правы, возразила миссъ Фальклендъ, улыбаясь остатку вѣры, никакъ нехотѣвшему вылетѣть изъ ея души:-- я сама себя убѣдила, и другіе меня убѣдили, что все это сущій вздоръ; а все-таки....

Она остановилась, и Маннерсъ отвѣчалъ:

-- Одинъ изъ нашихъ юмористическихъ поэтовъ сказалъ: "убѣжденный противъ воли думаетъ все-таки по-прежнему".

-- И можетъ быть, по-вашему, стихи эти приходятся еще лучше къ женщинѣ, сказала миссъ Фальклендъ. Въ настоящемъ случаѣ это не совсѣмъ такъ. Слабость моя заключается только вотъ въ чемъ: если бы цыганка посулила мнѣ въ будущемъ великое несчастіе, это тревожило бы меня, несмотря на всѣ доводы разсудка; и поэтому я ни за что на свѣтѣ не хочу, чтобы мнѣ гадали. А вы какъ?

-- Я очень согласенъ, отвѣчалъ смѣясь Маннерсъ: -- пусть себѣ упражняются на моей рукѣ въ хиромантіи и сулятъ мнѣ какія угодно несчастья за полкроны.... Кажется, это установленная цѣна?

-- Это оттого, что вы мужчина и герой! отвѣчала Изидора тѣмъ же веселымъ тономъ: -- честь и долгъ повелѣваютъ вамъ не бояться ничего. Только смотрите, я принимаю ваши слова за обязательство, и вы сегодня же должны выслушать вашу будущую участь. Относительно себя, я на это несогласна, и Маріанны не допущу, если можно....

-- Извольте, я за всѣхъ, сказалъ Маннерсъ:-- по вашему расчету, мы должны быть уже недалеко отъ табора.

-- Мы сейчасъ выйдемъ на дорогу, отвѣчала Изидора: -- а далеко ли таборъ ихъ на горѣ, это вамъ извѣстно лучше. Подождите, однако же, Эдуарда и Маріанну; они, вѣрно, далеко отстали. Я думаю, живя въ Америкѣ съ Эдвардомъ, вы вдоволь наслушались о Маріаннѣ: неправда ли?

-- Очень ошибаетесь, увѣряю васъ, отвѣчалъ Маннерсъ съ улыбкой: -- по разнымъ вѣрнымъ примѣтамъ, я скоро догадался, что де Во влюбленъ; но покамѣстъ насъ не сблизили обстоятельства и пріязнь наша не превратилась въ дружбу, онъ вы слова не говорилъ ни о любви своей, ни о помолвкѣ.

-- А потомъ, конечно, описалъ вамъ Маріанну въ самыхъ яркихъ краскахъ? продолжала Изидора, стараясь разговоромъ сократить время до прихода Эдуарда и кузины, отставшихъ дальше, нежели она предполагала.

-- О, влюбленные всѣ похожи на живописца Ареммія и пишутъ своихъ возлюбленныхъ богинями, отвѣчалъ Маннерсъ: -- но на-счетъ Эдуарда я не могу васъ этимъ порадовать: онъ очень хорошо чувствуетъ смѣшныя стороны предметовъ.

-- Да, это его главный недостатокъ, замѣтила Изидора: -- и я боюсь, что когда-нибудь онъ, какъ всѣ недостатки, обратится ему во-вредъ. Вотъ они: готовьтесь, Маннерсъ, узнать вашу участь. Эдуардъ! вашъ другъ хочетъ итти къ цыганамъ, чтобъ ему погадали.

-- Вы хотите сказать: хочетъ бросить имъ полкроны, отвѣчалъ де Во: -- но если вы не шутя хотите заставить ихъ погадать, Маннерсъ, такъ я отъ васъ не отстану; все равно, какъ если бы вы шли на дуэль или на какое-нибудь другое дурачество. Поворотите на-лѣво -- и таборъ передъ вами.

Де Во обманулся: таборъ, со всѣми его принадлежностями -- цыганами, цыганками, цыганенками, горшками, котлами и палатками, исчезъ. Отъ него остались однакоже слѣды: съ полдюжины черныхъ выжженныхъ мѣстъ на травѣ и нѣсколько кучъ бѣлой древесной золы свидѣтельствовали объ обширности лагеря. Впрочемъ, ничего не было видно въ лѣсу, кромѣ старыхъ дубовъ, облитыхъ жолтыми лучами солнца, бѣлки, качавшейся по вѣтвямъ, да пары сорокъ, съ крикомъ перелетавшихъ съ дерева на дерево.

-- Настоящая робинъ-гудовская сцена, сказалъ Маннерсъ, оглядываясь вокругъ: -- однако, цыганъ нѣтъ, миссъ Фальклендъ, и вамъ придется подождать, пока вы узнаете участь Чарльза Маннерса.

-- Очень жаль, отвѣчала Изидора: -- я вижу, вы надо мной смѣетесь и не жалѣете неудовлетвореннаго любопытства; а для женщины, вы знаете, это великое несчастіе. Однако же это не освобождаетъ васъ отъ даннаго обѣщанія, и, какъ честный человѣкъ, вы обязаны при первой встрѣчѣ съ цыганами заставить ихъ погадать, и даже сообщить мнѣ результатъ.

Она сказала это съ шуточною важностью, и полковникъ отвѣчалъ:

-- Отъ всего сердца, миссъ Фальклендъ. Чтобы доказать вамъ, какъ пріятно для меня исполнять ваши приказанія, я даже нарочно пойду отъискать вашихъ любимцевъ, цыганъ. Они никогда не переселяются далеко, если въ окрестностяхъ есть еще куры.

-- У насъ всѣ птичьи дворы на фермахъ еще полны, и вы вѣрно найдете таборъ въ полѣ, сказала Изидора.

-- Пойду завтра же по-утру, отвѣчалъ Маннерсъ: -- потому что...

И онъ чуть-чуть не проговорился, что намѣренъ сдѣлать. Онъ далъ фразѣ другое окончаніе, и всѣ пошли обратно домой, очень довольные прогулкой.

Ничто не нарушило общаго спокойствія и во весь остальной день. Вечеръ прошелъ въ легкомъ разговорѣ. Иногда онъ касался глубокихъ чувствъ и ученыхъ предметовъ, но безъ тревоги и педантизма. Непріятныя выходки лорда Дьюри примиряли-было Маннерса, съ мыслью, что онъ долженъ оставить пріятное общество, но теперь, когда это обстоятельство было устранено, онъ сожалѣлъ о предстоящей разлукѣ больше, нежели хотѣлъ признаться самому себѣ. Онъ чувствовалъ, однако же, что можетъ опять встрѣтиться съ лордомъ Дьюри, и не имѣетъ права удалять его своимъ присутствіемъ изъ дома сестры. Онъ снова рѣшился уѣхать послѣ завтра.

ГЛАВА VII.

Обыкновенно жалуются на непостоянство людскихъ предположеній. Вообще это очень справедливо; но что касается до полковника Маннерса, то онъ, въ мелочахъ и въ важныхъ дѣлахъ, исполнялъ однажды принятое рѣшеніе съ величайшею точностью. Не думайте, однакоже, чтобы это проистекало у него изъ упрямства. Упрямствомъ можно назвать то, когда человѣкъ упорствуетъ, видя, что ошибся: Маннерса же предохранялъ отъ ошибокъ вѣрный и проницательный умъ, такъ-что онъ рѣдко имѣлъ причины отказаться отъ принятаго рѣшенія. Въ немъ не было этой, такъ сказать, тягучести, которая противится всякому убѣжденію и, подобно цементу древнихъ римлянъ, только крѣпнетъ и каменѣетъ отъ внѣшняго вліянія. Нѣтъ, онъ всегда былъ готовъ отказаться отъ своего намѣренія ради любимыхъ имъ людей, хотя бы это было съ его стороны нравственною жертвой. Можно, конечно, спросить: отчего же измѣнялъ онъ свои намѣренія рѣже другихъ? Но противорѣчія тутъ нѣтъ никакого; тайна (она стоитъ того, чтобы вы обратили на нее вниманіе) заключалась вотъ въ чемъ, онъ рѣшался на что-нибудь, не иначе, какъ послѣ зрѣлаго размышленія, которое ограждало отъ перемѣны по-крайней-мѣрѣ треть его рѣшеній; онъ измѣнялъ ихъ иногда по совѣту или просьбѣ другихъ, но никогда по собственному капризу,-- и это спасало остальныя двѣ трети. Можно навѣрное сказать, что рѣшенія, отъ которыхъ мы отказываемся вслѣдствіе перемѣны обстоятельствъ или убѣжденія друзей, составляютъ весьма незначительную часть въ сравненіи съ тѣми, которымъ мы измѣняемъ вслѣдствіе оказавшагося ошибочнымъ взгляда или, просто, по капризу.

Мы сочли необходимымъ сообщить этотъ анализъ читателю, потому-что Маннерсъ скоро нашелъ причины отмѣнить рѣшеніе, принятое имъ вчерашній день такъ твердо, и мы не желаемъ, чтобы-его можно было упрекнуть въ непостоянствѣ; необходимо было, слѣдовательно, распространяться насчетъ всѣхъ этихъ понятій и опредѣленій, которыя оставляютъ обыкновенно человѣку столько же лазѣекъ для бѣгства, какъ любой мирный трактатъ.

Одно намѣреніе, однако же, Маннерсъ рѣшился исполнить при первой возможности, именно: узнать, тутъ ли еще цыгане и заставить ихъ погадать. Можно подумать, что тутъ не обошлось безъ маленькой слабости, т. е., что Маннерсъ вѣрилъ отчасти въ хиромантію; можно даже пойти дальше и вообразить себѣ, что онъ мечталъ о прекрасныхъ глазкахъ миссъ Фальклендъ, измѣнявшихъ свое выраженіе отъ кроткаго взгляда до яркаго сверканія въ минуту веселости. Не фактъ состоялъ въ томъ, что онъ обѣщалъ сходить къ цыганамъ, и пошелъ. Положимъ, что онъ точно находилъ Изидору удивительно привлекательною,-- съ этимъ не могъ не согласиться всякій, кто провелъ съ нею хоть двѣ минуты,-- но онъ и не мечталъ о возможности союза между такой очаровательной дѣвушкой, какъ она и такимъ безобразнымъ человѣкомъ, какъ онъ,-- точно также какъ Наполеонъ на верху своего величія, озаренный славою побѣдъ, не мечталъ о ничтожной могилѣ на скалѣ Атлантическаго океана.

Что касается до вѣрованія въ даръ прорицанія цыганъ, то намъ немного принесло бы пользы развѣдать, осталась ли въ душѣ Маннерса хоть тоненькая жилка отъ корня суевѣрія. Если отъ него М остался какой-нибудь атомъ, такъ онъ пробуждалъ въ немъ только легкое любопытство послушать, что ему предскажутъ, и то больше потому, что онъ ожидалъ услышать забавный вздоръ, нежели, чтобы предполагалъ, что предсказаніе дѣйствительно можетъ исполниться. Вѣрно то, что въ чемъ бы вы состояло это предсказаніе, Маннерсъ черезъ минуту забылъ бы о немъ и думать или вспомнилъ бы какъ о шуткѣ.

На слѣдующее утро послѣ прогулки въ Морнейскомъ лѣсу, ровно въ четверть шестого, Маннерсъ отдалъ своему слугѣ кое-какія приказанія на-счетъ лошадей, и вышелъ изъ дому.

Наканунѣ онъ хорошенько замѣтивъ положеніе горы, гдѣ расположились, какъ предполагала миссъ Фальклендъ, цыгане, и пошелъ паркомъ позади дома. Увѣрившись напередъ, что этимъ путемъ можно пройти въ поле, онъ скоро очутился за оградой и началъ взбираться по узкой дорогѣ къ вершинѣ горы.

Гора эта имѣла оригинальную форму, довольно характеристическую для этой страны и потопу мы постараемся дать о ней читателю понятіе. Она составляла часть гористой возвышенности, покрытой превосходнымъ лѣсомъ, но сама выступала прямоугольникомъ къ рѣкѣ, оставивши за собою массу лѣса, покрывавшаго прочія горы. Слѣды лѣса виднѣлись отдѣльными группами и на ея скатахъ, но вершина была голая и открытая плоскость, изрытая, рвами и ямами; тутъ росли только рѣдкіе кусты терна и группа буковъ, тѣснившихся на холмѣ надъ тѣлами волковъ, въ добычу которымъ достался нѣкогда нашъ островъ. Всходъ отъ парка къ этой плоскости былъ длиною въ милю съ небольшимъ и состоялъ изъ двухъ отдѣльныхъ уступовъ, или террасъ: первая была маленькій полуостровъ, тянувшійся отъ угла горы и окруженный водою со всѣхъ сторонъ, исключая той, которая примыкала къ горѣ перешейкомъ, шириною футовъ въ триста. Этотъ полуостровъ, также покрытый лѣсомъ, возвышался саженей на 30 надъ рѣкою и дорога, проходившая мимо парка, шла черезъ перешеекъ. Ограда парка, отрѣзывавшая лѣсистый берегъ отъ морлейской усадьбы, спускалась тутъ внизъ, такъ-что изъ оконъ дома ничто не мѣшало любоваться живописнымъ мысомъ. Прошу читателя замѣтить все это, потому-что оно можетъ ему послѣ понадобиться.

Вправо отъ дороги вела на гору тропинка, по которой пошелъ Маннерсъ; она змѣилась по скату, отчасти обработанному, отчасти дикому. Всходъ былъ крутъ, но Маннерсъ былъ хорошій ходокъ; зная, что въ Морлейгоузѣ завтракаютъ въ половинѣ девятаго, онъ не мѣшкалъ, и скоро достигъ пустынной плоскости на вершинѣ горы. Ночью, пала сильная роса и когда солнце, описавшее небольшую дугу на небѣ, облило дернъ своими лучами, можно было подумать, что все подернуто морозомъ, если бы кое-гдѣ болѣе высокая трава не отражала свѣта ярче и не сверкала алмазами, качаясь отъ дыханія утренняго воздуха. По равнинѣ разбѣгались во всѣ стороны сотни тропинокъ; извилистыя линіи ихъ доказывали, что онѣ вытоптаны людьми, свидѣтельствовали о нашей привычкѣ достигать своей цѣли на-авось. Плоскость занимала пространство въ нѣсколько сотъ акровъ и Маннерсъ не зналъ бы, куда ему итти, еслибы не былъ опытнымъ воиномъ: онъ взобрался на обросшій буками могильный холмъ съ цѣлью сдѣлать общій обзоръ мѣстности.

Оттуда онъ окинулъ взоромъ окрестность; но не было видно ни цыганъ, ни палатокъ, и ему пришлось бы воротиться домой недостигнувши своей цѣли, если бы на достояніи четверти мили онъ не замѣтилъ за кустами легкаго голубого дыма. Дымъ говорилъ о присутствіи людей и доказывалъ, что кусты, по-видимому не выше шляпы, прикрываютъ углубленіе, въ которомъ разложенъ огонь. Туда отправился Маннерсъ и скоро замѣтилъ, что тѣ, которыхъ онъ искалъ, скрываются въ ямѣ, обросшей мелкимъ кустарникомъ.

Но въ ту же минуту двоекратный свистъ, далъ ему звать, что и его приходъ замѣченъ; подходя къ ямѣ, гдѣ нѣсколько цыганъ прекратили свои разнородныя занятія, чтобы разсмотрѣть пришедшаго, онъ увидѣлъ, что изъ шалаша вышелъ цыганъ, торопливо сунулъ что-то за пазуху и пошелъ ему на-встрѣчу. Подошедши ближе, цыганъ измѣрилъ его съ ногъ до головы своими ясными черными глазами, въ которыхъ не было замѣтно ни мрачной дерзости, ни лукавства, часто замѣчаемыхъ въ мужчинахъ ихъ племени,-- плодовъ ихъ пороковъ и людской несправедливости. Въ пріемахъ, и наружности этого человѣка было что-то такое, почему Маннерсъ, тонкій наблюдатель, тотчасъ увидѣлъ, что его нельзя смѣшивать съ остальными цыганами. Во избежаніе повторенія скажемъ, что это былъ тотъ самый, котораго мы уже знаемъ подъ именемъ Фарольда.

-- Добраго утра! сказалъ Маннерсъ, когда цыганъ подошелъ къ нему ближе.-- Вы славно спрятали ваши палатки.

-- Добраго утра, отвѣчалъ цыганъ и слегка наморщилъ лобъ, замѣтивши, что Маннерсъ съ любопытствомъ разглядываетъ таборъ.-- Вы, кажется, ищете насъ?

-- Да, смазалъ Маннерсъ, продолжая разглядывать яму и ея живописныхъ жильцовъ, пылающій огонь и бѣлый дымъ; кружившійся между кустаринкомъ.

-- Что вамъ отъ насъ угодно? спросилъ нетерпѣливо Фарольдъ: -- даромъ вы не пришли бы сюда.

-- Я желаю, чтобы мнѣ погадали, отвѣчалъ Маннерсъ улыбаясь.

Цыганъ посмотрѣлъ на него пристально и покачалъ головой.

-- Нѣтъ, нѣтъ, сказалъ онъ,-- вы не затѣмъ пришли. Не говорите мнѣ этого! Чтобы вы встали на зарѣ и взобрались на крутую гору изъ желанія заставитъ погадать вамъ,-- нѣтъ не говорите мнѣ этого, полковникъ Маннерсъ.

Маннерсъ изумился, услышавши свое имя отъ цыгана, хотя слишкомъ хорошо зналъ, какія штуки выкидываетъ иногда случай, и не вѣрилъ, чтобы Люциферъ взялъ на себя трудъ сообщить его имя и званіе какому-нибудь цыгану. Неожиданность однако же его поразила, это было очевидно; но цыганъ отъ это то не перемѣнилъ своего мнѣнія и не подумалъ, чтобы Маннерсъ дѣйствительно пришелъ гадать.

-- Скажите пожалуйста, почему вы знаете мое имя? спросилъ Маннерсъ довольно спокойно.-- Кажется, я васъ нигдѣ не видалъ.

-- Можетъ быть, отвѣчалъ цыганъ: -- но если вы думаете, что я могу предсказать вамъ будущее, такъ чему же вы удивляетесь, что я знаю, кто вы?

-- Я не говорилъ, что вѣрю вашему гаданію, возразилъ Маннерсъ:-- вижу только, что вы очень скоро узнали мое имя: я здѣсь всего только два дня. Впрочемъ, это дѣло постороннее, Я пришелъ затѣмъ, чтобы мнѣ погадали. Согласны вы?

-- Извольте, отвѣчалъ Фарольдъ, все еще глядя на него испытующимъ взоромъ.-- Извольте, если вы этого точно желаете. Но я васъ знаю, свѣтскихъ людей, и не вѣрю, чтобы вы пришли только за этимъ. Я подумалъ бы, что васъ прислалъ лордъ Дьюри, если бы не зналъ, что вчера по-утру онъ уѣхалъ въ Димденъ и до полудня возвратился оттуда домой.

-- Странный вы человѣкъ, сказалъ улыбаясь Маннерсъ: -- не только потому, что вы, не хуже любой сплетницы, знаете все, что дѣлается въ околодкѣ, но и потому, что не хотите вѣрить истинѣ, когда вамъ ее говорятъ. Дозвольте увѣрить васъ еще разъ, что меня никто не присылалъ. Я пришелъ погадать, и только,-- и потому, что обѣщалъ это другимъ.

-- А! сказалъ цыганъ:-- такъ прекрасная леди, съ которой вы гуляли вчера въ Морлейскомъ лѣсу, умнѣе, или, повидимому легковѣрнѣе васъ. Не сердитесь. Я погадаю вамъ сію минуту, и скажу вамъ настоящую правду, если вы согласны оказать мнѣ одну услугу -- помочь мнѣ исполнить обѣщаніе, данное впрочемъ не черноглазой красавицѣ. Вы пришли для меня очень кстати.

Маннерсу было и смѣшно и досадно. Досада однако же одержала бы, вѣроятно, верхъ, если бы любопытство его не было возбуждено словами, пріемами и требованіемъ цыгана,-- явленія для него совершенно новаго. Онъ отвѣчалъ:

-- Я никогда не даю слова, не зная, въ чемъ дѣло. Скажите, что вамъ нужно; если можно, я, разумѣется, не откажу.

-- Извольте. Просьба моя очень проста, отвѣчалъ цыганъ.-- Я вамъ все скажу, только отойдемте подальше, чтобы никто насъ не слышалъ.

Съ этими словами онъ пошелъ къ холму, съ котораго Маннерсъ обозрѣвалъ окрестность. Дорогою онъ держалъ правую руку за-пазухой и не говорилъ ни слова. Наконецъ, когда они отошли довольно далеко, Маннерсъ остановился, думая, что уже достаточно сдѣлалъ въ угоду своему спутнику.

-- Тутъ насъ никто не увидитъ и не услышитъ, сказалъ онъ.-- Говорите, чего вы отъ меня желаете?

-- Вы другъ Эдварду де Во? спросилъ цыганъ быстро, оборачиваясь къ Маннерсу.

-- Я уважаю его отъ всей души и всегда готовъ ему служить, отвѣчалъ Маынерсъ; заинтересованный еще больше.-- Если это даетъ мнѣ право назваться его другомъ, такъ я его другъ. Но что же дальше?

-- Если вы дѣйствительно другъ Эдварду де Во, продолжалъ цыганъ: -- то не откажетесь передать ему письмо.

-- Я не почтальонъ, отвѣчалъ Маннерсъ; -- но все-таки не могу отказаться отъ этого порученія. Оставляю только за собою право сказать ему, отъ кого и при какихъ обстоятельствахъ получилъ я письмо.

-- Можете, если вамъ угодно, возразилъ цыганъ.-- Но просьба моя не ограничивается этимъ. Есть еще условія касательно самой отдачи письма, и вы должны ихъ исполнить въ точности.

Маннерсъ улыбнулся.

-- Все это немного необыкновенно, сказалъ онъ:-- вы говорите немного по-диктаторски, и я не могу понять, какія дѣла могутъ быть у человѣка вашего племени съ другимъ моимъ де Во.

Не безпокоитесь объ этомъ, отвѣчалъ цыганъ и, замѣтивши на лицѣ Маннерса легкую тѣнь, прибавилъ: если я васъ оскорбилъ, то мнѣ это очень жаль. Я не хотѣлъ этого. Я знаю приличія, можетъ-быть, лучше, нежели вы думаете, вы полковникъ королевской арміи, а я простой цыганъ. Но вы явились ко мнѣ съ просьбою; въ этомъ мірѣ все или купля, или кража, и я требую услуги за услугу. Въ этомъ отношеніи мы пользуемся равными правами, также какъ дышемъ однимъ воздухомъ и грѣемся на одномъ солнцѣ. Выслушайте же терпѣливо мои условія, а потомъ, извольте, я вамъ погадаю. Вѣрите ли вы моему искусству, или нѣтъ, это ваше дѣло, а не мое.

-- Вы, я думаю, правы, сказалъ Маннерсъ, начинавшій понимать характеръ своего собесѣдника.-- Продолжайте; скажите мнѣ условія касательно письма, которое, если не ошибаюсь, вы держите за пазухой.

-- Да, это не пистолетъ, отвѣчалъ цыганъ, доставая изъ-за пазухи письмо.

-- Я этого и не предполагадъ, возразилъ Маннерсъ.-- Во всякомъ случаѣ, я вовсе объ этомъ не забочусь. Въ чемъ же ваши условія?

-- Ихъ немного, и они незатруднительны, отвѣчалъ цыганъ.-- Я требую, или прошу васъ отдать это письмо въ собственныя руки де Во, и притомъ не только безъ свидѣтелей, во и въ такое время, когда ему можно будетъ прочесть его наединѣ. Ему вы можете разсказать, когда и какъ вы его получили, можете даже прибавить къ этому, какія вамъ угодно замѣчанія; только не говорите ни слова другимъ.

-- Эти условія исполнять нетрудно, отвѣчалъ Маннерсъ: -- я согласенъ. Дайте письмо. Честное слово, прибавилъ онъ, замѣтивши, что Фарольдъ медлитъ:-- честное слово, я исполню все въ точности.

Фарольдъ подалъ ему письмо, довольно чистое и красивое, и, по-крайней-мѣрѣ что касается до адреса, написанное лучше, нежели можно было ожидать отъ цыганской руки. Вручая письмо Фарольдъ громко свиснулъ, и въ ту же минуту къ нимъ прибѣжалъ во-всѣ лопатки мальчишка лѣтъ десяти.

-- Можешь итти, сказавъ ему Фарольдъ.-- Проворнѣе!

Мальчишка стрѣлой полетѣлъ по дорогѣ къ рѣкѣ, а цыганъ снова обратился къ Маннерсу.

-- Дайте мнѣ вашу руку,-- сказалъ онъ.

Маннерсъ исполнилъ его желаніе, невольно улыбнулся своему смѣшному положенію.

-- Что, если бы меня увидѣлъ здѣсь кто-нибудь изъ моихъ старыхъ сослуживцевъ? подумалъ онъ: -- меня, пришедшаго къ цыгану узнать свою будущую судьбу? Онъ, вѣрно, подумалъ бы, что я съ ума сошелъ.

Цыганъ между тѣмъ серьёзно разсматривалъ его руку и потомъ устремилъ взоръ свой ему въ лицо; но, по выраженію его собственнаго лица, нельзя было подозрѣвать, что онъ хочетъ воспользоваться легковѣріемъ.

-- Полковникъ Маннерсъ! сказалъ онъ: -- прежде, нежели я скажу вамъ, что прочелъ на этой рукѣ, выслушайте меня, большая часть приходящихъ къ намъ гадать улыбаются, подавая свою руку,-- одни потому, что вѣрятъ: они хотятъ улыбкою скрыть свою вѣру; другіе потому, что не вѣритъ: эти улыбаются, воображая себя выше насъ разумомъ. Но не забудѣте, что мы сами, цыгане, твердо вѣримъ въ гаданіе, если только оно совершается какъ должно. Мы никогда не справляемся послѣ, исполнились ли наши предсказанія, или нѣтъ: мы убѣждены, что они должны исполниться. Какъ бы то ни было, только эта увѣренность должна же на чемъ-нибудь основываться.

Маннерсъ безъ труда нашелъ бы что возражать въ защиту своего мнѣнія, но подумалъ, что не стоитъ вступать въ логическій споръ о хиромантіи съ цыганомъ, хотя бы этотъ цыганъ и былъ выше своихъ соплеменниковъ. Онъ не отвѣчалъ ничего на доводы Фарольда; и цыганъ снова устремилъ внимательный взоръ на его протянутую руку.

-- Полковникъ Маннерсъ! сказалъ наконецъ цыганъ: -- если я прочелъ вѣрно, вы были счастливы.

-- И въ нѣкоторомъ отношеніи несчастливъ, прибавилъ Маннерсъ:-- хотя, правду сказать, жаловаться мнѣ не на что.

-- Гораздо болѣе счастливы, нежели несчастливы, продолжалъ Фарольдъ: три раза постигало васъ до сихъ поръ несчастіе: первыя два раза въ дѣтствѣ, когда вы не могли его чувствовать, а третій разъ -- великое несчастіе постигло васъ гораздо позже.

Maннерсъ улыбнулся.

-- На-счетъ прошедшаго вы не ошиблись, сказалъ онъ: -- но я желаю узнать будущее. Что вы о немъ скажете?

-- Вы надо мною смѣетесь, сказалъ, глядя на него, цыганъ: -- но все-таки услышите вашу судьбу, вы будете счастливы и несчастливы.

-- Это общая участь, возразилъ Маннерсъ.

-- Но ваша участь разнится отъ общей тѣмъ, продолжалъ цыганъ: -- что впредь вы не будете уже счастливы въ томъ, въ чемъ были счастливы до сихъ поръ; вы будете дѣлать то, чего вовсе не намѣрены были дѣлать, и будете испытывать удачу въ томъ, на что вовсе не надѣялись и къ чему не стремились.

-- Да это, дѣйствительно, странная участь, сказалъ Маннерсъ: -- до сихъ поръ я замѣчалъ, что удача гордая богиня, отъ которой нескоро и не безъ труда добьешься улыбки.

-- Ваша участь странна и вмѣстѣ съ тѣмъ не странна, продолжалъ цыганъ.-- Ваши живописцы справедливо изображаютъ фортуну женщиной, хотя могли бы и не завязывать ей глазъ. Мы часто видимъ, что женщина бѣжитъ отъ того, кто ее преслѣдуетъ, и бросается въ объятія того, кто не обращаетъ никакого вниманія на ея улыбки. И опять, однако же, судьба, которую я читаю по этой рукѣ, очень странна; я вижу въ будущемъ удачи безъ усилій, удачи не хуже тѣхъ, которыя въ прошедшемъ достигались борьбою и трудами. Странная судьба; но она такова. Не забудьте моихъ словъ, и когда они исполнятся, вспомните обо мнѣ.

-- И вы не скажете мнѣ ничего больше? спросилъ Маннерсъ: -- мнѣ хотѣлось бы услышать подробности. Изъ этого общаго очерка немного выжмешь.

-- Не выжмешь ничего для смѣха, возразилъ цыганъ:-- и потому я ограничусь общимъ очеркомъ, хотя и могъ бы сказать вамъ больше. Не забудьте сказаннаго, оно скоро оправдается на дѣлѣ и научитъ васъ не считать за ложь всего того, чего вы не понимаете,-- докажетъ вамъ, что есть истины, недоступныя вашему уму, истины, для васъ непостижимыя потому, что вамъ мы не изъясняли, и другія, которыхъ вы не въ состояніи понять, если бы ихъ изъясняли вамъ хоть тысячу разъ.

-- Васъ послать бы поспорятъ съ Вольтеромъ, сказалъ Маннерсъ.

-- Кто это? спросилъ Фарольдъ: -- я его не знаю.

-- Вѣрю, возразилъ Маннерсъ: -- это славный, остроумный человѣкъ. Философствующій ощупью и желающій, кажется, убѣдить людей если не ученіемъ, такъ собственнымъ примѣромъ, что не должно вѣрить ничему, чего не понимаешь.

-- Что же мнѣ съ нимъ дѣлать? сказалъ цыганъ: -- вы, кажется, надо мной смѣетесь: не такъ ли?

-- Нѣтъ, увѣряю васъ, не смѣюсь, отвѣчалъ Маннерсъ: -- напротивъ того, я считаю васъ за человѣка необыкновеннаго, созданнаго для совершенно иной роли на свѣтѣ. Вѣрите ли вы, или не вѣрите тому, что сами мнѣ предсказали,-- все равно, я благодарю васъ за исполненіе моей просьбы. Во всякомъ случаѣ разговоръ этотъ будетъ для меня памятнѣе, нежели я предполагалъ сначала. Не хотите ли принять это?...

Маннерсъ подалъ ему одну изъ золотыхъ монетъ, которыя, кажется, теперь вовсе исчезли, и назывались встерину гинеями. Ни цыганъ рѣшительно отказался.

-- Нѣтъ, сказалъ онъ: вы согласились исполнить мою просьбу, я -- вашу. Мы квиты. Прощайте.

Онъ оборотился и пошелъ съ пригорка. Безкорыстный, вовсе не цыганскій поступокъ придалъ ему въ глазахъ Маннерса еще болѣе значенія.

Солнце стояло высоко. Дневное свѣтило двигалось, казалось, по своему обыкновенію, быстрѣе у горизонта, нежели на крутой вышинѣ неба, и путникъ нашъ подумалъ, какъ бы не опоздать ему на завтракъ, гдѣ холодныя яйца и простывшій кофе были справедливымъ наказаніемъ сонныхъ лѣнивцевъ. Ключъ отъ калитки въ паркѣ былъ не у него, и онъ принужденъ былъ обойти домъ и войти съ другой стороны; это обстоятельство доставило ему случай разъяснить одну тайну, состоявшую въ связи съ его утреннею бесѣдою. Первое, что попалось ему на глаза въ залѣ, былъ -- цыганенокъ, который прибылъ на холмъ къ Фарольду. Маннерсъ засталъ его за разговоромъ съ мистрисъ Фальклендъ, которая распрашивала его о какой-то больной цыганкѣ. Поодаль стоялъ старый Петръ, лукаво посматривая на мальчика, котораго по справедливости считалъ ученикомъ великой школы обмана, подающимъ блестящія надежды. Въ минуту прихода Маннерса, мистриссъ Фальклендъ кончила разговоръ свой съ мальчикомъ и приказала слугѣ датъ ему что-то и отпустить его,

-- Здравствуйте, Маннерсъ, сказала она, идя съ нимъ въ столовую: -- вы застали меня въ странномъ обществѣ; Вчера, когда вы ходили гулять, недалеко отъ нашего дома упала и ушиблась бѣдная цыганка. Ее принесли сюда безъ памяти. Аптекаря не было дома; но я сама знаю кой-какія средства и помогла ей, какъ умѣла. Она скоро пришла въ память. Между тѣмъ въ передней собралось съ полдюжины цыганъ, и когда они ушли, то, къ великому изумленію дворецкаго и Петра, и къ моему собственному, все оказалось въ цѣлости. Одинъ изъ нихъ обѣщалъ извѣстить меня сегодня о больной, и вотъ этотъ мальчикъ приходилъ сказать мнѣ, что она совершенно оправилась. Я предложила-было. прислать ей аптекаря, когда онъ возвратится; но эти цыгане питаютъ, кажется, непреодолимое отвращеніе ко всѣмъ питомцамъ врачебной науки.

-- Всѣ здоровые люди, замѣтилъ Маннерсъ:-- не любятъ ученыхъ докторовъ: докторъ напоминаетъ намъ о возможности утраты одного изъ драгоцѣннѣйшихъ даровъ неба. А знаете ли, встрѣча моя съ этимъ цыганенкомъ объясняетъ мнѣ одно обстоятельство которое осталось бы для меня непонятнымъ, если бы вы не разсказали мнѣ вчерашняго приключенія. Сегодня утромъ у меня былъ длинный разговоръ съ однимъ цыганомъ, человѣкомъ чрезвычайно оригинальнымъ, который назвалъ меня прямо по имени и зналъ, по-видимому, что я живу у васъ въ домѣ.

-- Вашъ слуга, сказала мистриссъ Фальклендъ: -- помогалъ намъ вчера, какъ, старый, опытный солдатъ, привести въ чувство цыганку. Я замѣтила, что сами цыгане почти ничего не дѣлали, а только распрашивали слугъ о разныхъ пустякахъ. Въ храмѣ болтовни, т. е. въ лакейской, конечно, не скупилися на отвѣты, и потому имя ваше могло очень естественнымъ образомъ сдѣлаться извѣстнымъ въ таборѣ. Но по какому случаю,-- спросила она съ улыбкою: -- вступили вы въ серьёзный разговоръ съ цыганомъ такъ рано по-утру? Не гадать же къ нимъ вы ходили?

-- Винюсь, отвѣчалъ Маннерсъ.-- Впрочемъ, если это вина немаловажная, то виновата въ ней миссъ Фальклендъ. Я ходилъ по ея приказанію,

-- Въ-самаомъ-дѣлѣ? спросила мисстрисъ Фальклендъ.-- А съ какою бы это цѣлью?

-- Какую цѣль имѣла при этомъ миссъ Фальклендъ, не знаю. Я же имѣлъ при этимъ цѣль довольно пустую, но которая заставляетъ иногда дѣлать и большія глупости; я хотѣлъ доказать, что не боюсь гаданья.

-- Чѣмъ же все это кончилось? спросила мисстрисъ Фальклендъ.

Въ это время они подошли уже къ дверямъ столовой, и Маннерсъ объявилъ, что не сообщитъ, результата никому прежде Изидоры; въ полномъ присутствіи всѣхъ прочихъ онъ всполвилъ это вскорѣ послѣ того, и всѣ весело посмѣялись его приключенію. Удивительно, какъ слегка смотритъ на нее человѣкъ въ минуты веселости; тутъ высказываются иногда такія тайны, за которыя отдалъ бы все на свѣтѣ, если бы ихъ можно было снова заключить въ свою душу. Бойтесь веселости, хитрые дипломаты! легкій смѣхъ и веселая шутка иногда, кажется, едва въ состоянія перелетѣть черезъ столъ, а между тѣмъ уносятъ на своихъ крыльяхъ важныя тайны. Такъ и Маннерсъ, пока былъ одинъ, придавалъ еще кое-какое значеніе письму цыгана; но съ каждой шуткой надъ цыганами и ихъ гаданьемъ важность его уменьшалась въ его глазахъ, и если бы его ни удержали другія причины, онъ отдалъ бы его Эдварду тутъ же за завтракомъ и обратилъ бы все это въ шутку. Мы никогда не выдавали Маннерса за человѣка совершеннаго. Онъ былъ человѣкъ умный, но не безъ слабостей. Его удержала не мнимая важность письма, но данное слово. Онъ никогда не нарушалъ своихъ обѣщаній, хотя теперь нескоро нашелъ случай отдать Эдварду письмо безъ свидѣтелей.

ГЛАВА VIII.

Всякій, кому случалось искать случая поговорить съ кемъ-нибудь минутъ пять наединѣ, не требуя торжественнаго t&ec irc;te-à-tête, знаетъ, что случай этотъ достается нелегко, если особа, съ которой онъ желаетъ говорить, ему не жена. Тутъ вѣчно что-нибудь помѣшаетъ, особенно если вамъ очень хочется переговорить. Если это какой-нибудь вздоръ, то случай представляется каждую минуту; если же что-нибудь важное, если вы хотите облегчить ваше сердце, объясниться въ любви, сообщить важное извѣстіе, оправдать себя или другого, не требуя формально особеннаго свиданія, то вамъ придется ждать часы и дни, иногда недѣли и мѣсяцы, пока удастся наконецъ поймать эти желанныя пять минутъ.

Тотчасъ послѣ завтрака Эдвардъ послѣдовалъ за Маріанной въ концертную залу; потомъ, когда Маріанна ушла, онъ пришелъ сказать Изидорѣ и Маннерсу, что они собираются ѣхать верхомъ. Маннерсъ пошелъ къ себѣ въ комнату одѣться. На лѣстницѣ онъ очутился вдвоемъ съ Эдвардомъ и уже опустилъ было руку въ карманъ за письмомъ, какъ вдругъ позади ихъ раздались шаги Изидоры, которая пригласила Эдварда пойти взглянуть на подарокъ, приготовленный ею ко дню рожденія Маріанны. Одѣвшись, Маннерсъ отправился въ комнату де Во; онъ зналъ, что другъ его одѣвается обыкновенно вдвое дольше его, и надѣялся застать его еще у себя. Но въ комнатѣ не было никого, кромѣ слуги, сказавшаго, что де Во уже вышелъ. Идя по корридору, онъ увидѣлъ де Во, идущаго къ конюшнѣ, но, прежде нежели успѣлъ подойти къ нему, Эдвардъ былъ уже окруженъ конюхами, и слугами и отдавалъ имъ приказанія. Когда же они пошли обратно къ дому, Маріанна и миссъ Фальклендъ стояли уже на крыльцѣ.

-- Надо обождать, подумалъ Маннерсъ: -- желая исполнитъ свое порученіе во всей точности. Когда мы пойдемъ переодѣваться къ обѣду, вѣрно, можно будетъ найти удобную минуту.

Ему не суждено было, однакоже, хранить тайну такъ долго. Они ѣздили недалеко; возвратившись, Маннерсъ и де Во остановились въ залѣ, а миссъ Фальклендъ и Маріанна пошли переодѣться,-- и случай не былъ упущенъ.

-- Теперь мы одни, сказалъ Маннерсъ: -- и я долженъ исполнить свое дѣло. У меня есть къ вамъ порученіе, де Во, которое не давало мнѣ покоя цѣлое утро.

-- Не вызовъ, надѣюсь? отвѣчалъ до Во.

-- Нѣтъ, совсѣмъ не то, продолжалъ Маннерсъ.-- Дѣло вотъ въ чемъ....

-- Молодая кобыла повредила себѣ копыто, сказалъ въ это время, выглянувши въ стеклянную дверь, слуга Маннерса.-- Не прикажете ли....

-- Хорошо, хорошо, прервалъ его нетерпѣливо Маннерсъ:-- я самъ сейчасъ приду посмотрѣть. Теперь я занятъ.

Слуга скрылся, и Маннерсъ продолжалъ:

-- Дѣло вотъ въ чемъ: цыганъ, о которомъ я разсказывалъ сегодня по-утру, далъ мнѣ къ вамъ письмо и взялъ съ меня слово, что я вручу вамъ его наединѣ и въ такое время, когда вамъ можно будетъ прочесть его безъ свидѣтелей.

-- Цыганъ! сказалъ де Во, нахмуривъ брови.-- Кругъ моего знакомства оказывается обширнѣе, нежели я думалъ и даже желалъ. Но увѣрены ли вы, что тутъ нѣтъ ошибки? Дѣйствительно ли ко мнѣ это письмо?

-- Вотъ оно, отвѣчалъ Маннерсъ.-- Адресъ полный: званіе, nomen и cognomen означены какъ нельзя яснѣе: его благородію, капитану де Во, et caetera, et caetera, et caetera.

-- И почеркъ хорошій и бумага недурна, сказалъ де Во, разсматривая письмо. Это чудо, а не цыганъ, Маннерсъ.

-- Дѣйствительно очень замѣчательный человѣкъ, отвѣчалъ Маннерсъ.-- По обращенію и мыслямъ онъ гораздо выше своего класса.

-- Нѣтъ, чудо, просто, чудо! сказалъ смѣясь де Во: -- человѣкъ, который одной и той же рукой чинитъ котлы и выводитъ такія буквы. Вѣроятно, это просительное письмо.

-- На думаю, возразилъ Маннерсъ.-- Я не удивлюсь, если окажется, что онъ знаетъ объ васъ больше, нежели вы думаете. Прочтите, однако же.

Де Во оборотилъ письмо, взглянулъ на печать съ незнакомымъ, но хорошо вырѣзаннымъ гербомъ, сорвалъ конвертъ и началъ читать. Съ первыхъ словъ глаза его съ живостью побѣжали по строкамъ; потомъ онъ поблѣднѣлъ какъ смерть, волненіе его во время дальнѣйшаго чтенія не увеличилось, но глаза какъ-будто впились въ буквы. Окончивши, онъ посмотрѣлъ какъ-то смутно на Маннерса, потомъ отвелъ глаза снова на письмо и прочелъ его еще разъ очень внимательно.

-- Кажется, я принесъ вамъ недобрыя вѣсти, де Во, сказалъ Маннерсъ, съ безпокойствомъ слѣдившій за выраженіемъ лица Эдварда.-- Могу ли я чѣмъ-нибудь служить вамъ? Вы знаете Чарльза Маннерса; мнѣ не для чего говорить, что оказать вамъ услугу для меня удовольствіе.

-- Да, да, отвѣчалъ де Во: -- это дурныя вѣсти и высказаны очень смѣло и круто. Не знаю, однакоже, имѣю ли я право сообщить ихъ кому-нибудь кромѣ той особы, которой онѣ касаются ближе всѣхъ послѣ меня. Надо прежде подумать. Извините меня, что я не посвящаю васъ въ эту тайну. Я ужасно встревоженъ.

-- На-счетъ меня не безпокойтесь, де Во, отвѣчалъ Маннерсъ. Если я могу вамъ чѣмъ-нибудь служить, скажите. Если могу облегчить ваше горе, раздѣливши его съ вами, говорите; что васъ огорчаетъ? Но не думайте пожалуйста, чтобы я желалъ узнать тайну, которую вы предпочитаете не открывать. Оставьте меня теперь безъ церемоній, только смотрите, не дѣйствуйте наобумъ, де Во: я вижу, это дѣло важное, а вы, какъ я замѣтилъ, любите иногда погорячиться,-- по-крайней-мѣрѣ въ военномъ дѣлѣ.

-- Я буду также холодно разсудителенъ, какъ и вы, отвѣчалъ де Во.-- Но въ эту минуту я взволнованъ, и мнѣ лучше всего удалиться къ себѣ въ комнату.

Съ этими словами онъ оставилъ своего друга, немало изумленнаго тѣмъ, что письмо отъ какого-нибудь цыгана могло до такой степени встревожить такого человѣка, какъ де Во. Онъ зналъ, что де Во не легковѣренъ и не поддается впечатлѣнію первой минуты; въ настоящемъ случаѣ было однако же очевидно, что Эдварда поразили тревожныя, неожиданныя вѣсти, и что они должны быть вѣроятны, чтобы произвести на него такое впечатлѣніе. Но что такія важныя новости получены отъ цыгана, отъ человѣка, не стоящаго по своему званію ни въ какихъ связяхъ съ де Во, это показалось Маннерсу очень странно. Онъ удивлялся этому событію и безпокоился о другѣ.

Очень непріятно, когда два чувства играютъ нашимъ вниманіемъ какъ мячомъ или упорно оспариваютъ его другъ у друга. Въ такомъ случаѣ лучше всего поступить съ ними какъ поступаютъ съ дѣтьми, любящими спорить: запереть ихъ вмѣстѣ и дать имъ волю порѣшить свой споръ, какъ сами знаютъ. Такъ и рѣшился Маннерсъ; онъ вышелъ изъ залы и отправился прямо въ библіотеку.

Дальнѣйшее неважно. Читатель, вѣроятно, гораздо больше интересуется теперь Эдвардомъ, и потому мы проведемъ его тихонько по лѣстницѣ въ его комнату, положимъ руку его на сердце, отдернемъ занавѣсъ, и покажемъ что тамъ происходитъ. Прежде не мѣшаетъ, однакоже, заглянуть въ лежащее на столѣ письмо. Де Во опустилъ голову на лѣвую руку, а правая прикрываетъ отчасти роковую бумагу. Если намъ удастся выдернуть ее потихоньку изъ подъ его пальцевъ, пока онъ закрылъ глаза и погрузился въ размышленіе, то мы прочтемъ слѣдующее:

"Капитану Эдварду де Во".-- Замѣтьте, что начало письма было отлично отъ адреса, на которомъ стояло: "его благородію капитану Де Во", тогда-какъ самое письмо начиналось просто, слонами: "капитану де Во".

Эта разница можетъ показаться неважною; но въ настоящемъ случаѣ, если взять до вниманіе содержаніе письма; она была многозначительна. Вотъ письмо:

"Капитану Эдварду де Во.

Сэръ!

"Я не буду оправдываться въ томъ, что обращаюсь къ вамъ съ этимъ письмомъ: я имѣю на это право. Вы сами согласитесь съ этимъ, какъ сильно оно васъ ни огорчитъ. Слышно, что вы собираетесь соединить судьбу вашу съ судьбою молодой, богатой и знатной дѣвушки. Весьма возможно, что взаимная любовь содѣлаетъ этотъ союзъ счастливымъ; но, считая васъ за честнаго человѣка, я увѣренъ, что вы не захотите завлечь ее въ этотъ союзъ ожиданіями, которыя не только сомнительны, но тщетны. По этому вы должны узнать, въ какомъ положеніи вы находитесь, и я не колеблюсь сообщить вамъ, что вы не имѣете никакого основанія расчитывать на титло и имѣніе вашего отца.

Женившись на миссъ де Во, вы сдѣлаете ее не болѣе какъ капитаншей, а все, чего вы ожидаете отъ вашего отца, достанется, по всей вѣроятности, другому. Вы заключите изъ этого,-- въ мірѣ, наполненномъ негодяями, невольно дѣлаешься подозрительнымъ,-- вы заключите, говорю я, что письмо это написано кѣмъ-нибудь имѣющимъ несправедливыя притязанія на ваше законное наслѣдство, или какимъ-нибудь отринутымъ искателемъ руки вашей невѣсты, или наконецъ какимъ-нибудь завистникомъ чужого счастія. Вы ошибаетесь. Пишущій эти строки обязанъ кое-чѣмъ сдѣланнымъ для него вашей фамиліей, а еще болѣе тѣмъ, что хотѣлъ для него сдѣлать вашъ дѣдъ. Вы, можетъ быть, слыхали эту исторію, и въ такомъ случаѣ тѣмъ скорѣе повѣрите моимъ словамъ; если же не слыхали, то во всякомъ случаѣ можете удостовѣриться въ ихъ истинѣ: рѣшитесь распросить объ этомъ отца или, если хотите, выслушайте отъ меня доказательства, которыя не оставятъ въ васъ никакого сомнѣнія; приходите одни въ цыганскій таборъ на Морнейское поле сегодня вечеромъ или по-раньше завтра утромъ и спросите

Фарольда".

Во всякомъ другомъ случаѣ де Во свернулъ бы эту бумагу въ какую-нибудь причудливую витушку, бросилъ бы ее въ огонь и забылъ бы о ней и думать. Но были обстоятельства, которыя, независимо отъ самого письма, придавали ему важное значеніе. Эдвардъ де Во помнилъ еще довольно смутно о черноглазой, прекрасной женщинѣ, которую звалъ, будучи ребенкомъ, матерью; но съ извѣстнаго періода его жизни она вдругъ исчезаетъ изъ его воспоминаній, и онъ не слышитъ о ней съ тѣхъ поръ ни слова. Онъ слылъ, правда, за законнаго сына лорда Дьюри и пользовался его правами въ обществѣ и своемъ семействѣ. Но почему же не видѣлъ онъ портрета своей матери между портретами предковъ и рядомъ съ портретомъ отца, на которомъ онъ изображенъ мужчиною лѣтъ въ сорокъ пять? отчего то онъ ни разу не слышалъ, чтобы говорили о брильянтахъ его матери, когда такъ часто упоминали о брильянтахъ баронессъ, ея предшественницъ? почему тётка его, мистриссъ Фальклендъ, какъ могъ онъ заключить изъ многихъ обстоятельствъ, никогда не видала его матери? почему отецъ никогда не произносилъ при немъ ея имени? Все это не разъ поражало его своею странностью, и тысяча другихъ, болѣе мелкихъ обстоятельствъ, которыхъ нельзя здѣсь перечесть, доказывала ему, что тутъ кроется какая-то семейная тайна. Это часто его безпокоило. Но со времени его возвращенія на родину случилось еще кое-что: въ спорѣ за полковника Маннерса отецъ его проронилъ два-три словечка, пробудившія въ немъ подозрѣніе, которое онъ удалилъ въ ту же минуту. Теперь оно явилось страшнымъ подтвержденіемъ полученной вѣсти. Лордъ Дьюри сказалъ, что одно слово можетъ лишить его наслѣдства. Это не потревожило его въ то время; онъ зналъ вспыльчивость отца, зналъ, что сопротивленіе способно вызвать его на самыя, отчаянныя рѣчи и дѣла, онъ подумалъ, что это пустая угроза, слѣдствіе его непокорности и сопротивленія. Теперь эта угроза воскресла во всей своей силѣ, и Эдвардъ спрашивалъ самого себя, что могли бы значить подобныя слова, если бы онъ былъ законнымъ сыномъ лорда? Имѣніе лорда должно было, по закону, перейти къ наслѣднику мужескаго пола, и кромѣ него не было другого наслѣдника; если онъ законный сынъ лорда Дьюри, то никакая власть въ цѣломъ мірѣ не могла лишить его земель его предковъ. Отецъ, котораго прочили въ законовѣды прежде нежели онъ наслѣдовалъ санъ лорда, сказалъ ему, что одно слово можетъ лишить его всѣхъ правъ. Неизвѣстный повторяетъ ему теперь тоже самое, и притомъ гораздо яснѣе. Всѣ эти воспоминанія превратили его догадки въ ужасную достовѣрность.

Эдвардъ склонилъ голову на руки и закрылъ глаза отъ чувства своего униженія. Передъ нимъ разверзся не одинъ источникъ скорби: куда ни обращался онъ мысленно, отовсюду лилась въ его чашу новая отрава. Если онъ гордился чѣмъ-нибудь въ этомъ мірѣ,-- и въ этомъ отношенія гордость его, хотя и обузданная благороднымъ сердцемъ, была велика,-- если онъ, говорю я, гордился чѣмъ-нибудь въ этомъ мірѣ, такъ несомнѣннымъ происхожденіемъ своимъ отъ тринадцати поколѣній благородныхъ предковъ. Съ самого дѣтства находилъ онъ наслажденіе припоминать исторію каждаго изъ нихъ и убѣждаться въ томъ, что всѣ они, отъ родоначальника до отца его и оправдали свое положеніе въ свѣтѣ. Онъ извлекъ изъ своего благороднаго происхожденія нравственное поученіе, которое всегда слѣдовало бы изъ него извлекать, и положилъ въ свою очередь оправдать свое титло достойными его дѣлами и завѣщать своимъ дѣтямъ сокровище доблести, какъ наслѣдіе, не растраченное подъ его управленіемъ. Онъ зналъ, что, по словамъ великаго Канта, "санъ есть штемпель гинеи, а самъ человѣкъ -- ея золото", и чувствовалъ, что зваться благороднымъ, не будучи благороднымъ въ душѣ, все равно, что чеканить дорогую монету изъ дурного металла и пускать въ оборотъ фальшивыя деньги.

Теперь все было кончено. Теперь ему не на кого было оглянуться въ прошедшемъ: законъ разсѣкалъ цѣпь союза между нимъ и его предками. Не было у него больше гордаго имени, которое онъ долженъ поддерживать благородствомъ своихъ поступковъ; онъ незаконный сынъ, присвоившій себѣ чужое имя и чужой санъ. Его благороднѣйшія намѣренія, обширнѣйшіе планы рушились, и съ ними сокрушилось его сердце.

Но это еще не все: теперь онъ сдѣлался нищимъ! Помѣстья отца его переходили къ тому, къ кому перейдетъ, его титло, и хотя отецъ его велъ жизнь уединенную, однако же, де Во зналъ, что великолѣпіе, какимъ окружалъ онъ свое одиночество, не позволило ему скопить много денегъ. Итакъ, съ этой стороны новая бѣда. Привыкшій къ довольству, спокойствію и даже избытку, не знавшій заботъ о грязномъ золотѣ, недостатокъ котораго подавилъ не одну благородную душу, обезкрылилъ не одну великую мысль, Эдвардъ жилъ, не испытавши тягчайшаго бремени жизни. Онъ не привыкъ ни мотать, ни бросать деньги на пустяки: это было не въ его натурѣ; но онъ привыкъ великодушно помогать другимъ,-- а теперь онъ будетъ принужденъ расчитывать каждую издержку, взвѣшивать каждую гинею, смотрѣть на деньги совершенно съ новой точки зрѣнія, избрать ихъ постояннымъ предметомъ своихъ мыслей. Онъ чувствовалъ, что духъ его, какъ путникъ въ странѣ лиллипутовъ, принужденъ будетъ ежеминутно падать, опутанный петлями мелкихъ заботъ. Спокойная жизнь кончалась, а съ нею кончалось великодушіе.

Въ горькой чашѣ были, однако же, капли еще горче этихъ. Душа человѣка съ невольною любовью льнетъ къ образу матери. Это первая, сладкая, глубокая мысль, которая врѣзывается въ сердце ребенка, еще мягкое и сильно воспріимчивое; все позднѣйшія чувства въ сравненіи съ нимъ легки и поверхностны. Не знаю даже, не смотритъ ли человѣкъ и подъ старость на это чувство, какъ на лучшее, что испыталъ онъ въ своей жизни. Страсти и своенравіе могутъ насъ отвлечь далеко отъ предмета дѣтской любви,-- даже заставляютъ насъ иногда наносить раны сердцу матери, поступать противъ ея желанія, нарушать ея приказы,-- пробуждаютъ въ васъ досаду на ея совѣты или противорѣчіе; но когда смерть сомкнула ея предостерегающія уста, и въ душѣ нашей осталось только мирное воспоминаніе о ея добродѣтеляхъ и благодѣяніяхъ, тогда любовь, какъ цвѣтокъ притянутый къ землѣ налетѣвшимъ вихремъ, снова возноситъ свою голову и улыбается сквозь слезы. Эти воспоминанія наполняютъ душу теплымъ чувствомъ, и если даже преждевременность утраты заставляетъ молчать нашу намять, то ея мѣсто занимаетъ воображеніе и обвиваетъ образъ усопшей матери гирляндою красоты и добродѣтели, бывшихъ, какъ мы въ томъ увѣрены, ея удѣломъ. Такъ было и съ де Во: онъ помнилъ еще лицо, казавшееся ему очень красивымъ, и нѣсколько ласковыхъ словъ, сказанныхъ тою, которую онъ считалъ своею матерью. Но въ вображеніи своемъ онъ сдѣлалъ ее символомъ доброты, любви и доблести; теперь же онъ принужденъ былъ видѣть въ ней существо падшее, символъ стыда и униженія. Какое могъ онъ питать къ ней чувство?

Ужасна, ужасна мысль, что свѣтъ присваиваетъ себѣ страшное право Всевидящаго и Всемогущаго.-- право наказывать дѣтей за грѣхи родителей и взваливать на невиннаго болѣе нежели часть наказанія виновныхъ. Де Во чувствовалъ, однако же, что это такъ; онъ чувствовалъ, что его ожидаютъ не только презрительныя улыбки или еще болѣе презрительное невниманіе, а, что еще хуже, ядовитое сострадааіе и злобныя сожалѣнія, вызваныя его паденіемъ, притворныя чувства тѣхъ, которые сами всегда готовы давить своего ближняго.

Все это было горько, очень горько, но было и еще кое-что горче этого. Де Во былъ, какъ намъ извѣстно, помолвленъ на прекрасной, благородной дѣвушкѣ; его связывало съ нею не только равенство состояній и званія, но и взаимная привязанность съ дѣтскихъ лѣтъ. Они привыкли видѣть въ перспективѣ грядущаго бракъ, который обезпечитъ ихъ счастье талисманъ, который удалитъ отъ домашняго крова ихъ все злое и горькое. Де Во питалъ эту надежду еще живѣе, нежели она. Онъ любитъ Маріанну страстно, глубоко. Въ отношеніи къ ней сердце его было все огонь и энергія, и если онъ и сомнѣвался иногда, любитъ ли и она его также пламенно, какъ онъ ее, то по крайней-мѣрѣ былъ увѣренъ, что она любитъ его сколько способна любить. Жень сватьбы былъ уже назначенъ, подвѣнечное платье готово; будущая жизнь еще не дальше, какъ въ сегодняшнемъ разговорѣ раскинулась передъ ними такъ ясно, и, сходя съ лошади, Эдвардъ также мало сомнѣвался въ томъ, что черезъ три недѣли Маріанна будетъ его женою, какъ въ своемъ существованіи.

Что чувствовалъ онъ теперь,-- теперь, когда положеніе его измѣнилось во всѣхъ отношеніяхъ, когда онъ лишился званія и богатства, и чувствовалъ, что не имѣетъ права требовать отъ Маріанны исполненія слова, даннаго при совсѣмъ другихъ обстоятельствахъ, слова, противъ исполненія котораго повстанутъ всѣ ея родственники, какъ скоро узнаютъ его положеніе? Онъ чувствовалъ, что не имѣетъ никакого права на руку Маріанны, воображенію его представилась черная картина безвозвратной утраты любимаго существа. И эта картина являлась ему не смутной, далекой возможностью, но несомнѣнною достовѣрностью. Ему казалось, что Маріанна для него уже потеряна и счастье его рушилось. Онъ воображалъ себѣ даже, что къ сожалѣнію, въ которомъ она не можетъ ему отказать, примѣшается частица презрѣнія. Маріанна была такъ чиста! Онъ мучилъ себя мыслію, что отвращеніе, которое пробудитъ въ ней проступокъ его матери, отразится отчасти и на немъ. "Она будетъ смотрѣть на меня, какъ на дитя грѣха" -- думалъ онъ -- "она увидитъ во мнѣ плодъ преступленія, и ей нетрудно отъ меня отказаться. Она такъ благоразумна, она всегда готова исполнять свой долгъ, и ей легко будетъ забыть Эдварда де Во. Будь она натура пламенная, способная поставить всю свою будущность за одну карту, я могъ бы еще надѣяться, что она отъ меня не откажется. Но этого нечего и ожидать. Она послушается голоса обиходнаго благоразумія и откажется отъ союза, противъ котораго заговорятъ всѣ ея родные".

"Бѣдная Маріанна! женихъ ея умѣлъ терзать себя даже ея достоинствами! Цѣлый часъ провелъ онъ въ мрачномъ молчаніи. Потомъ въ душѣ его блеснула слабая надежда. Онъ подумалъ, что придалъ, можетъ быть, письму слишкомъ много важности. Онъ прочелъ его еще разъ со всѣмъ вниманіемъ,-- и это чтеніе только усилило первое его впечатлѣніе.

-- А все-таки это можетъ быть ложь или заблужденіе, подумалъ онъ,-- и въ ту же минуту ему вспали на умъ и слова отца, и все, что казалось ему страннымъ въ судьбѣ матери.-- И онъ снова предался отчаянью.

Что теперь дѣлать? сомнѣнія держали его въ нерѣшимости, не пробуждая въ немъ надежды. При другихъ обстоятельствахъ, оно недолго вынесъ бы это положеніе; но отношенія его къ Маріаннѣ требовали разрѣшенія всѣхъ сомнѣній. Ужасно было, однако же, собственною рукою сорвать покровъ съ препятствій къ браку, собственною рукою разрушить свое счастье. Ему приходило на мысль предоставить все судьбѣ, не вѣрить письму и жениться на Маріаннѣ, чтобы по-крайней-мѣрѣ обезпечить себѣ обладаніе ея рукою, прежде нежели лишится онъ прочаго. Во эта мысль являлась ему только какъ нѣчто возможное для другихъ, но не для него. Эта мысль не оставила въ немъ по себѣ и слѣда. Изслѣдовать дѣло, сообщить результатъ кому слѣдуетъ и потомъ занять то мѣсто, которое укажетъ ему его положеніе,-- вотъ на что онъ рѣшился. Онъ не забылъ, что въ исторіи, которую онъ собирался развѣдать, могутъ быть обстоятельства, которыя должно скрыть отъ людей, изъ уваженія къ чувствамъ отца или другихъ лицъ. Но Маріаннѣ надо было сообщить все; ее это касалось слишкомъ близко, и ее нельзя было оставить въ невѣдѣніи на счетъ того, отъ чего зависѣло все ея будущее счастіе. Де Во положилъ разсказать ей все самъ, зная, что нѣсколько пояснительныхъ словъ или ловкій оборотъ фразы можетъ совершенно исказить настоящій смыслъ исторіи. "Не довѣрю этого никакому другу, думалъ онъ; -- и въ чемъ бы ни состояла истина, Маріанна узнаетъ ее отъ меня".

Теперь слѣдовало рѣшить, какъ приступить къ изслѣдованію. Въ письмѣ было указано два способа; но отъ перваго изъ нихъ, т. е. отъ объясненія по этому предмету съ отцомъ, его неотразимо что-то отталкивало. Де Во, какъ и всѣ мужчины, былъ одаренъ больше физическимъ, нежели нравственнымъ мужествомъ; онъ страшился раздражительности и гнѣва отца и не желалъ вступить съ нимъ въ объясненіе, которое могло повести къ сильной вспышкѣ. Кромѣ того онъ боялся и за себя; боялся, что разговоръ съ раздраженнымъ старикомъ заставитъ его забыться и произвести слова, которыхъ не загладитъ никакое раскаяніе. Если же опасенія его окажутся безъ основанія, то отецъ будетъ въ-правѣ принять все это за личное оскорбленіе. Какъ спросятъ его, не выдалъ ли онъ незаконнаго сына своего за законнаго, и не посваталъ ли его на наслѣдницѣ богатаго имѣнія какъ наслѣдника значительныхъ земель и сана?

Де Во могъ думать, что все это не внѣ круга возможнаго, могъ даже предполагать, что въ этомъ случаѣ отца руководила не корысть и не грязные расчеты, которые съ перваго взгляда кажутся единственными побудительными причинами къ такому поступку. Могли встрѣтиться обстоятельства, которыя заставили его выдать сожительство свое съ его матерью за законный бракъ; онъ могъ это сдѣлать щадя ея чувства, ради своего имени. Эдвардъ де Во зналъ, что если отецъ его сказалъ разъ что-нибудь подобное, выдалъ его за законнаго сына, то гордость заставитъ его молчать до тѣхъ поръ, пока изслѣдованіе истины сдѣлается почти невозможнымъ, и обманъ является въ такомъ случаѣ слѣдствіемъ не столько обдуманной хитрости, сколько высокомѣрной скромности.

Де Во чувствовалъ однако же, что прежде нежели прямо выскажетъ свои подозрѣнія отцу, онъ долженъ получить яснѣйшія доказательства, которыя оправдали бы его догадки. Собравши же необходимыя свѣдѣнія, можно будетъ сообщить все это лорду Дьюри письменно, и такимъ образомъ избѣжать тяжелаго столкновенія, неизбѣжнаго при изустномъ объясненіи. Если же окажется, что доказательства ничтожны, или что сообщившій ему извѣстіе человѣкъ подозрительный, или наконецъ, что все это клевета изъ корыстныхъ видовъ, то онъ можетъ сообщить этотъ случай отцу какъ вещь, которая требуетъ преслѣдованія и наказанія за распространеніе ложныхъ слуховъ.

Онъ рѣшился отыскать самого цыгана, и ему оставалось только обдумать, итти ли къ нему одному, или пригласятъ съ собой Maннерса. Онъ испугался, однако же, этой мысли, потому, что въ такомъ случаѣ долженъ бы былъ сообщить своему другу всѣ унизительныя для него догадки и даже открыть чужую тайну, на что онъ не считалъ себя въ-правѣ. Въ письмѣ приглашала его притти одного, и тонъ письма говорилъ за честность писавшаго и за дѣйствительность сообщеннаго имъ факта. Эдварду помнилось даже, что онъ слышалъ имя Фарольда отъ своей тетки и оно сплеталось какъ-то съ ихъ фамильною исторіей; обстоятельство, что писавшій самъ предлагалъ ему обратиться къ отцу, доказывало, по-видимому, что онъ во имѣетъ никакой дурной личной цѣли, и вдобавокъ де Во былъ человѣкъ нетрусливаго десятка, и, будучи убѣжденъ, что Маннерсъ ничего не знаетъ о содержаніи письма, онъ рѣшился итти одинъ и развѣдать это дѣло какъ можно подробнѣе.

Слѣдующій вопросъ, предложенный имъ своему сердцу, состоялъ вотъ и чемъ: "какъ вести мнѣ себя между тѣмъ съ Маріанной? Черезъ нѣсколько часовъ отношенія наши можетъ быть измѣнятся", и я уже не буду имѣть права обращаться съ нею какъ женихъ съ невѣстой. Если я измѣню мое съ нею обращеніе, она можетъ подумать, что любовь моя охладѣла. Чтожь! это облегчитъ переходъ; перемѣна отношеній неизбѣжна, и легче будетъ дойти до нея постепенно."

Но въ ту же почти минуту мысли его приняли другой оборотъ, и онъ спросилъ себя, по какому праву заставитъ онъ ея пережить лишнюю горькую минуту. Отвѣтъ не замедлялъ: "нѣтъ, нѣтъ! это жестоко; поступи я такимъ образомъ, поведеніе мое станется необъяснено, если все это окажется ложью. И опять, съ другой, стороны, если она узнаетъ впослѣдствіи времени, что я зналъ мое положеніе, не обвинитъ ли она меня за тяо что я обращался съ нею какъ съ невѣстой, зная, что не могу быть ея мужемъ?

Что тутъ было дѣлать? Де Во попалъ, по старинному схоластическому выраженію, между рогъ дилеммы, и мы должны на минуту остановиться и разсмотрѣть до какой степени вѣрно понималъ онъ его дѣло. Удивительно, истинно удивительно, какъ умѣетъ человѣкъ обманывать самого себя! споритъ самъ съ собою о какомъ-нибудь вопросѣ битый часъ, притворяется, что сталъ втупикъ, спрашиваетъ себя, что ему дѣлать, а между тѣмъ уже съ самого начала умствованія внутренно рѣшился, какъ поступить, и прибѣгаетъ къ логикѣ и анализу единственно съ цѣлью привести свой разсудокъ, или чувство долга, или совѣсть, или вообще какое-нибудь олицетворенное свойство души, на которыя парламентъ людскихъ страстей любитъ смотрѣть какъ на зрителей, на публику.

Въ то мгновеніе, когда въ головѣ Эдварда шевельнулась мысль сдѣлать Маннерса повѣреннымъ своей тайны, онъ рѣшился внутренно выбрать для этой роля Маріанну. Ея судьба была въ нѣкоторомъ смыслѣ связана съ его судьбою: въ любви ея не было никакого сомнѣнія, въ искренности ея онъ тоже никогда не сомнѣвался; слѣдовательно, ей долженъ онъ былъ довѣрять больше, нежели кому-нибудь. Но передъ нимъ мелькнула въ то время фраза о безразсудствѣ довѣренности къ женщинѣ, читанная или слышанная имъ гдѣ-то, и приняла среди тумана его воспоминаній такой чудовищный видъ и размѣры, что онъ побоялся сознаться въ своемъ намѣреніи и пошелъ во окольной дорогѣ умствованій, чтобы доказать себѣ, что ему не остается другого средства, какъ открыть все Маріаннѣ.

Остальное не представило для него уже никакихъ затрудненій; рѣшивши, какъ себя вести, онъ почувствовалъ, что внушенное любовью было внушаемо и благоразуміемъ. Письмо относилось собственно къ союзу его съ Маріанной; слѣдовательно, дѣло касалось ея ближе всѣхъ, и отъ ея рѣшенія зависѣла общая ихъ участь. Де Во не опасался, чтобы потеря имѣнія могла имѣть вліяніе на Маріанну; онъ не могъ бы ее полюбить, предполагая это возможнымъ. Но онъ опасался, что пятно, лежащее на его происхожденіи, измѣнитъ ея чувства, а совѣты родныхъ отклонятъ ее отъ согласія на бракъ. Между тѣмъ онъ чувствовалъ, что, высказавши ей все сейчасъ же, онъ будетъ имѣть хоть какое-нибудь право на продолженіе ея любви и уваженія.

Такимъ образомъ все укрѣпляло его въ этомъ рѣшенія. Исполненіе требовало, однако же, осторожности. Надо было постараться не испугать и не огорчитъ ея и вмѣстѣ съ тѣмъ, разсказать ей все откровенно и ясно. Надо было убѣдиться въ неизмѣнности своей любви и предоставить на ея волю рѣшеніе своей участи. Онъ положилъ переговорить съ Маріанной сейчасъ же. На это требовалось время, и такъ-какъ было уже поздно, то онъ принужденъ былъ отложить свиданіе съ цыганомъ до слѣдующаго утра. Ему оставалось только позаботиться о томъ, чтобы притти нѣсколько въ себя и обдумать, какъ сообщать извѣстіе Маріаннѣ такимъ образомъ, чтобы огорчить ее какъ можно меньше и вмѣстѣ съ тѣмъ, не оставить въ ней сомнѣнія насчетъ его довѣрія и любви.

Обдумавши все это, онъ всталъ и пошелъ отъискивать Маріанну.

ГЛАВА IX.

Де Во успокоился, сколько могъ. Такъ-какъ онъ не имѣлъ счастья обладать лицомъ съ общимъ выраженіемъ веселости и счастья, то остатокъ мрачной заботы, отражавшійся еще въ его чертахъ, не обратилъ за себя ничьего особеннаго вниманія. Онъ вышелъ въ гостиную. Тутъ были: мистриссъ Фальклендъ, Изидора и Маннерсъ, и только полковникъ замѣтилъ, что волненіе отъ письма цыгана прошло въ Эдвардѣ еще не совсѣмъ.

-- Гдѣ Маріанна? спросилъ, вошедши, Эдвардъ, можетъ быть не совсѣмъ недовольный тѣмъ, что не засталъ ея вмѣстѣ съ другими: -- а гдѣ Маріанна? не знаете ли вы, Изидора?

-- Я оставила ее за рисункомъ въ маленькомъ салонѣ на томъ концѣ дома, отвѣчала Изидора: -- но съ тѣхъ поръ прошло уже около часа, Эдвардъ, и если она ждала, что какой-нибудь веселый рыцарь или странствующій трубадуръ придать развеселитъ ее своей gaie science или своимъ bien dire, то, вѣрно, уже потеряла надежду и оставила свое уединеніе.

Де Во горько улыбнулся, вспомнивши, какъ невесело провелъ онъ этотъ часъ. Онъ вышелъ изъ комнаты и отправился по коридорамъ, которые такъ часто пробѣгалъ въ веселомъ настроеніи духа спѣша съ какой-нибудь пріятной вѣстью именно къ той, къ которой шелъ теперь съ тяжелымъ, разтерзаннымъ сердцемъ. Маріанна была еще тамъ и, хотя, можетъ быть, и думала, что де Во могъ бы притти къ ней и раньше, однако же приняла его, какъ умная дѣвушка, съ такою привѣтливою улыбкой, что, казалось, въ душѣ ея нѣтъ и тѣни упрека. И она осталась очень довольна тѣмъ, что поступила такимъ образомъ: отъ нея не скрылось печальное выраженіе лица Эдварда, и она поняла, что на какое бы занятіе ни промѣнялъ онъ въ этотъ часъ ея бесѣду, оно не было для него весело и пріятно.

-- Посмотрите на этотъ рисунокъ, Эдвардъ, сказала она, когда онъ вошелъ:-- какъ вамъ кажется; грустенъ ли этотъ пустынникъ на горѣ?

-- Меньше, нежели я, душа моя, отвѣчалъ Эдвардъ, глядя черезъ ея плечо, но не видя ни одной черточки на бумагѣ.

-- Что же такое? отчего вы такъ печальны? спросила она и оглянулась прочесть отвѣтъ у него на лицѣ, прежде нежели онъ произнесетъ его устами. Я больше нежели кто-нибудь имѣю права спрашивать васъ о причинѣ вашей грусти.

-- Конечно, Маріанна, конечно, отвѣчалъ де Во; -- я собственно затѣмъ и пришелъ чтобы подѣлиться съ вами горемъ, хоть это для меня и тяжело; пойдемте, сядемъ на софу къ окну; я разскажу вамъ все.

Онъ взялъ ее за руку и подвелъ къ окну, выходившему въ паркъ. Какъ ни кажется это странно, а между тѣмъ дѣйствительно въ иномъ положеніи легче бываетъ сообщить непріятное извѣстіе, нежели въ другомъ.

Маріанна испугалась и встревожилась. Но она никогда не выказывала своего волненія, если могла его скрыть, и теперь желала какъ можно скорѣе узнать, въ чемъ дѣло.

-- Что-нибудь да случилось, и очень недавно, сказала она: потому-что еще по-утру на прогулкѣ вы были очень веселы. Можетъ бытъ какія-нибудь непріятныя вѣсти отъ отца?

-- Нѣтъ, душа моя! отвѣчалъ онъ:-- отъ него ни слова. Но зато отъ другого получены очень непріятныя вѣсти. Впрочемъ, вотъ это письмо объяснитъ вамъ дѣло лучше всякихъ словъ.

Онъ показалъ ей письмо цыгана. Маріанна взяла его и прочла его. Но такъ-какъ ей не были извѣстны обстоятельства, подтверждавшія въ глазахъ Эдварда содержаніе этого письма то она и не увидѣла въ немъ особенной важности. Она возвратила его Эдварду и спросила, улыбаясь:

-- И это васъ огорчило? да вѣдь это, очевидно, все вздоръ. Если бы этотъ дуракъ, который два года тому назадъ такъ мнѣ надоѣдалъ, не былъ теперь далеко отсюда, я подумала бы, что это онъ хочетъ васъ помучить. Повѣрьте, это чьи-нибудь штуки, чтобы нарушить наше счастье. Какія у насъ отношенія съ цыганами, Эдвардъ? и почему какому-нибудь цыгану знать подробности нашей жизни, если его не научилъ кто-нибудь другой. Если бы эти свѣдѣнія получилъ человѣкъ вашего сословія, онъ высказалъ бы ихъ самъ, а не черезъ цыгана.

-- Вы умозаключаете хорошо, Маріанна, возразилъ до Ве: -- и мнѣ хотѣлось бы, чтобы это было такъ. Но я долженъ сказать вамъ, что кое-какія обстоятельства подтверждаютъ сказанное въ этомъ письмѣ.

Маріанна слегка поблѣднѣла.

-- Разскажите, сказала она:-- разскажите мнѣ все. Я увѣрена, что вы ничего отъ меня не скроете.

-- Разумѣется, ничего, отвѣчалъ онъ:-- я затѣмъ и пришелъ, чтобы подробно сообщить вамъ мои мысли на счетъ этого письма. Любовь и отношенія наши даютъ вамъ полное право на мою откровенность. Знайте же, душа моя, что не дальше какъ вчера по-утру отецъ мой проронилъ нѣсколько словъ, подтверждающихъ сказанное въ этомъ письмѣ. Раздраженный ссорою съ Маннерсомъ и моимъ взглядомъ на этотъ случай, онъ сказалъ, что одно слово можетъ лишить меня наслѣдства.

-- Въ самомъ дѣлѣ? сказала Маріанна задумчиво.-- Въ-самомъ-дѣлѣ?

Но въ ту же минуту она прибавила:

-- Нѣтъ, нѣтъ, Эдвардъ, это было сказано въ минуту гнѣва, безъ всякаго основанія. Отецъ вашъ, а мой дядя, не называлъ бы васъ, говоря о нашемъ бракѣ, наслѣдникомъ его сана и имѣній, если бы это не было такъ.

-- А между тѣмъ это письмо и вчерашнія слова его доказываютъ противное, сказалъ де Во.-- Не разъ въ минуту страсти люди высказывали истину, которую скрывали цѣлые годы, и которую готовы бы воротить цѣною жизни. Кромѣ того, мнѣ помнится, что я слышалъ уже имя этого Фарольда. Не разсказывала ли вамъ тетушка о цыганскомъ мальчикѣ, котораго хотѣлъ воспитать дѣдъ мой?

-- Нѣтъ, нѣтъ, тетушка этого не говорила, сказала Маріанва.-- Она была еще ребенкомъ, когда все это случилось. Объ этомъ цыганѣ разсказывала вамъ, когда мы были еще дѣтьми, ключница мистриссъ Динкинсонъ. И его, дѣйствительно, кажется, звали Фарольдомъ. Она описывала его красивымъ, но буйнымъ мальчикомъ,

-- Видите, Маріанна, сказалъ де Во съ мрачною улыбкою:-- все это ладится одно съ другимъ. Слова отца моего подтверждаютъ сказанное цыганомъ, а то, что мы знаемъ о цыганѣ, доказываетъ, что онъ знаетъ нашу фамильную исторію,

Маріанна задумалась.

-- Это странно, сказала она наконецъ.-- Я думаю, тутъ есть какое-нибудь основаніе. Только я не понимаю: если помѣстья вашего отца переходятъ по наслѣдству за титломъ, то кто же можетъ васъ лишить ихъ? Если титло достается сыну, то оно принадлежитъ вамъ; а если бы оно переходило къ женскому колѣну, то досталось бы мнѣ, что выходитъ одно и тоже. Если вы, какъ мнѣ кажется, вѣрите этой исторіи, объясните мнѣ это.

Эдвардъ запнулся. Онъ и не думалъ входить въ такой подробный разборъ. Онъ предполагалъ, что когда онъ укажетъ Маріаннѣ на вѣроятность потери титла и владѣній Дьюри, она сама выведетъ изъ этого естественное заключеніе. Вопросъ ея его озадачилъ; онъ готовъ былъ запечатать себѣ ротъ, чтобы не говорить о паденіи матери, и хотя чувствовалъ себя обязаннымъ высказать Маріаннѣ все безъ малѣйшей утайки, однако же, не рѣшился сообщить ей горькой догадки, пока она не превратится для него въ достовѣрность.

Маріанна увидѣла, что онъ колеблется, и, устремивши на его лицо свои прекрасные глаза, сказала:

-- Эдвардъ! Вы обѣщали сказать мнѣ все; вы должны сказать мнѣ не только все, что знаете, но и все, что думаете.

Де Во не могъ противиться.

-- Извольте, отвѣчалъ онъ;-- хотя это ужасно, ужасно. Не знаю, право, какъ сказать вамъ. Видѣли вы когда-нибудь мою мать?

-- Нѣтъ, Эдвардъ. Но къ чему это?

-- И не разсказывала вамъ про нее тетушка? продолжалъ де Во, не отвѣчая на ея вопросъ.

-- Позвольте... кажется, разсказывала, сказала Маріанна.-- Однако же, нѣтъ не помню... нѣтъ, не разсказывала.

-- И отецъ мой не разсказывалъ? спросилъ де Во.

-- Тоже нѣтъ, отвѣчала Маріанна.

-- Слѣдовательно.... сказалъ де Во -- и вдругъ остановился, устремивши взоръ на Маріанну.

Яркій румянецъ въ ту же минуту вспыхнулъ на ея лицѣ и разлился по щекамъ и шеѣ благороднымъ стыдомъ,-- румянецъ, который вспыхиваетъ на лицѣ каждой чистой, невинной женщины, когда при ней говорятъ о паденіи другой.

Де Во поблѣднѣлъ, когда замѣтилъ, что Маріанна поняла его мысль. Стыдливый румянецъ ея опалилъ рану его сердца. Все, что можетъ пробудить въ груди женщины ненависть къ грѣху и состраданіе къ падшему, близкое къ презрѣнію,-- все это прочелъ -- такъ казалось ему -- Эдвардъ въ румянцѣ Маріанны.

Собравшись черезъ минуту съ силами, онъ сказалъ, вскакивая съ софы:

-- Маріанна! Теперь я высказалъ вамъ все, даже задушевнѣйшія мои мысли. Мнѣ остается прибавить только одно слово. Три года тому назадъ, вы согласились отдать мнѣ вашу руку, и всѣ родственники ваши одобрили вашъ будущій союзъ. Но тогда я былъ наслѣдникомъ одного изъ древнѣйшихъ баронствъ Англіи, съ двадцатью тысячами фунтовъ годового дохода. Теперь все это измѣнилось, и если сказанное въ этомъ письмѣ, также какъ и мои собственныя догадки, справедливы, такъ я теперь безвѣстный, незаконнорожденный нищій, не имѣющій ни на что въ мірѣ правъ, исключая моей шпаги и чести. При такихъ обстоятельствахъ,-- хотя я буду любить васъ до конца жизни и вспоминать о васъ каждую минуту,-- я возвращаю вамъ ваше слово и освобождаю васъ отъ обязательства, которое ваши родственники, конечно, пожелаютъ уничтожить.

Онъ говорилъ спокойно, тихо и внятно;, но смертельная блѣдность доказывала, что онъ тронутъ до глубины души. Маріанна устремила на него изъ-подъ черныхъ длинныхъ рѣсницъ свои прекрасные глаза, и губы ея дрожали. Когда онъ замолкъ, она встала съ софы и съ жаромъ, вовсе не сроднымъ ея всегдашнему спокойствію, бросилась ему на шею, сжала его въ своихъ объятіяхъ, прильнула устами къ его щекѣ и оросила его слезами.

-- Эдвардъ, Эдвардъ! воскликнула она: -- я ваша, вся ваша! Могли ли вы быть столько несправедливы къ Маріаннѣ? Вы возвратили мнѣ мое слово, я возвращаю его вамъ обратно. Что бы ни случилось, я и слышать не хочу о разрывѣ нашего союза. Нѣтъ, нѣтъ, дайте мнѣ говорить, я рѣдко воспламеняюсь,-- но теперь я должна говоритъ. Я дала вамъ торжественное слово и считаю его столько же ненарушимымъ, какъ если бы была уже вашею женою. Не только никто другой не будетъ владѣть моею рукою, но, что бы ни скучилось и кто бы ни вздумалъ этому препятствовать, она будетъ отдана вамъ, когда и гдѣ вы захотите.

Говорить ли, какъ горячо прижалъ онъ ее къ сердцу, какъ пламенно благодарилъ ее! А между тѣмъ къ душѣ его было еще сомнѣніе, вполнѣ ли понимаетъ она свое положеніе, и онъ чувствовалъ, что не можетъ взять съ нея слова, пока она не поняла всего вполнѣ. Онъ попросилъ ее подумать и заклиналъ ее не забывать, что онъ теряетъ не только имя и самъ, но даже средства къ безбѣдной жизни.

Но долго сдерживаемыя чувства водились изъ сердца Маріанны неудержимымъ потокомъ.

-- Нѣтъ, нѣтъ, Эдвардъ, сказала она, снова садясь на софу, но не отнимая у него руки своей: -- нѣтъ, нѣтъ, Эдвардъ! Развѣ я не довольно богата для двоихъ? развѣ моего имѣнія не станетъ не только для нашего довольства, но даже для роскоши? Чего же намъ больше? Развѣ вы думаете, что карета, шестерня лошадей, кучеръ въ золотыхъ галунахъ и три лакея на запяткахъ играли какую-нибудь роль въ моихъ мечтахъ о счастіи?

-- Нѣтъ, отвѣчалъ онъ: -- но мнѣ больно подумать, что я съ своей стороны не принесу ничего. Вы богаты, и потому тѣмъ необходимѣе, чтобы и я былъ богатъ.

-- Полно, полно! прервала его Маріанна.

Но онъ продолжалъ:

-- Я буду обязанъ вамъ всѣмъ, Маріанна: любовью, счастьемъ, званіемъ, значеніемъ въ свѣтѣ и имуществомъ!

-- И вы, Эдвардъ, вы говорите такъ гордо съ Маріанной де Во? воскликнула она.-- Неужели вы не захотите пользоваться никакими благами единственно потому, что ихъ вамъ даетъ Маріанна? Развѣ что мое, то не ваше? Развѣ мы не привыкли къ тому съ самого дѣтства? Не огорчайте меня этимъ, Эдвардъ. Я по-неволѣ должна буду подумать, что вы меня не любите, что вы отказываетесь отъ предлагаемой вамъ руки....

-- О, Маріанна, Маріанна! сказалъ онъ, осыпая ея руку поцалуями:-- я не захотѣлъ бы ея лишиться и за тысячу міровъ! Огорчить васъ?! Мнѣ больно, что я огорчилъ васъ на минуту, не я счелъ своимъ долгомъ сообщить вамъ все.

-- О, это вовсе меня мы огорчаетъ, возразила Маріанна:-- меня можетъ огорчить только одно: ваша печаль или мысль, что вы хотите отличать мое отъ вашего. Увѣряю васъ, Эдвардъ, я нигда не чувствовала особеннаго наслажденія бытъ богатой; но теперь я благодарю не только матушку и оставленное мнѣ наслѣдство, но и двоюроднаго дѣда за каждый шиллингъ, скопленный его экономіею. Три тысячи годового дохода,-- да вѣдь это царское богатство, Эдвардъ! А не случись денегъ у меня,-- чтожь! намъ пришлось бы только обождать нѣсколько лѣтъ, пока вы не нажили бы ихъ въ Индіи, потерявши здоровье, котораго не замѣнитъ ничто на свѣтѣ.

Маріанна де Во явилась во время этого разговора совершенно иною, нежели привыкъ видѣть ее Эдвардъ въ послѣдніе годы. Прекрасные глаза, полные огня и чувства, на устахъ полугрустная и полунѣжная улыбка, въ голосѣ жизнь и симпатія,-- вотъ какою помнилъ онъ ее ребенкомъ; но когда она стала подростать и сдѣлалась дѣвушкой, чувства, оживлявшія грудь ея такимъ восторженнымъ жаромъ, утихли, или она подавляла ихъ проявленіе. Теперь она опять явилась прежнею Маріанной, и онъ погрузился въ сладкую думу о прошедшемъ. Онъ сѣлъ на софу возлѣ Маріанны; правая рука его держала ея руку; лѣвою онъ обнялъ ея станъ, глаза его устремились на отдаленную точку пола; онъ молчалъ двѣ или три минуты. Не будь человѣкъ холодной, безчувственной машиной въ родѣ часовъ, мы должны бы измѣрятъ время нашими ощущеніями. Эти двѣ минуты показались Маріаннѣ столѣтіемъ.

-- Что же, Эдвардъ? сказала она: -- вы все еще несчастны?

-- Нѣтъ, душа моя, отвѣчалъ онъ, обративши на нее взоръ, который подтвердилъ его слова: -- нѣтъ, душа моя, я счастливъ, такъ счастливъ, что готовъ снова испытать непріятность этой вѣсти, чтобы снова испытать радость, которую доставило мнѣ ваше поведеніе.

-- Такъ вы въ немъ сомнѣвалась, Эдвардъ? спросила она почти съ упрекомъ.

Эдвардъ покраснѣлъ и, замялся бы отвѣтомъ, потому-что неумолимая совѣсть, всегда выбирающая вѣрную минуту, чтобы кольнуть насъ почувствительнѣе, строго напомнила ему, что думалъ онъ въ этомъ отношеніи о Маріаннѣ. Но Маріанна избавила его отъ труда отвѣтить на ея вопросъ и продолжала:

-- Все равно, Эдвардъ; теперь вы сомнѣваться не можете.

-- И не усомнюсь во всю мою жизнь, отвѣчалъ онъ съ жаромъ: -- пока, это одно сдѣлало меня такъ счастливымъ.

-- А что же еще? спросила она съ нѣкоторымъ удивленіемъ. Отъ женскаго глаза Маріанны не ускользнулъ легкій румяненъ, вспыхнувшій на лицѣ Эдварда, и, зная его лучше, нежели онъ предполагалъ,-- можетъ быть, даже-лучше, нежели сама предполагала,-- она въ туже минуту поняла причину этой вспышки и подумала: "его мучило воображеніе." Теперь однако же ее поразили его слова, и тайное сознаніе, что, желая успокоить Эдварда и примирить его съ несчастіемъ, она дала полную свободу чувствамъ, долго сдерживаемымъ въ груди, привело ее въ замѣшательство. Она сама покраснѣла, частью отъ любопытства, частью отъ этого сознанія.

Эдвардъ посмотрѣлъ на нее съ улыбкой, полною глубокой любви, и глаза его сверкнули такимъ блаженствомъ, что она, сама не зная почему, не выдержала его взора и припала къ его груди, какъ было въ первый разъ, когда она призналась ему въ любви.

-- Я скажу вамъ, отвѣчалъ Эдвардъ: -- что дѣлаетъ меня счастливымъ до такой степени, что я готовъ отдать за мое счастье все на свѣтѣ, кромѣ васъ. Постигшее меня несчастье вызвало истинный характеръ Маріанны, и она явилась мнѣ страстною, дивною дѣвушкой, какой я всегда рисовалъ ее въ своемъ воображеніи,-- такою, какою обѣщала она быть, еще въ дѣтствѣ, какою помню я ее ребенкомъ.

Маріанна покраснѣла и потупила глаза; вѣки ея подернулись влагой, которая готова была превратиться въ слезы. Но то были бы сладкія слезы. Она почувствовала...

Трудно однако же опредѣлить, что она почувствовала. Не то, чтобы ее разгадали,-- въ этомъ словѣ есть оттѣнокъ сознанія вины,-- нѣтъ, она чувствовала, что проговорилась, что покровъ, наброшенный ею по многимъ важнымъ и запутаннымъ причинамъ на свой истинный характеръ, спалъ, и не можетъ быть снова на него накинутъ. Слѣдствія этого разоблаченія были правда, пріятны, но все-таки сердце ея не могло освободиться отъ волненія, неразлучнаго съ проявленіемъ долго скрываемыхъ чувствъ. Точно какъ-будто она въ первый разъ призналась въ любви. Она чувствовала, что отъ нея могутъ потребовать объясненія причинъ ея поведенія; это было бы нелегко , а она рѣшилась не отказывать въ этомъ. Все это привело ее въ волненіе. Она покраснѣла, почти задрожала, и это доказало Эдварду, что скрытность ея была умышленная.

Ему, естественно, захотѣлось узнать больше, и такъ какъ Маріанна продолжала молчать, то онъ вздумалъ прибѣгнуть къ краснорѣчивому убѣжденію поцалуя. Она посмотрѣла на него съ задумчивою улыбкою, но все еще молчала,-- и онъ спросилъ:

-- Маріанна! Вы подарили мнѣ вашу любовь и руку, неужели вы захотите играть съ моимъ сердцемъ въ жмурки и заставить меня иногда сомнѣваться, владѣю ли я вашимъ сердцемъ?

-- Вы не должны бы въ этомъ сомнѣваться, Эдвардъ, отвѣчала она:-- но если вы непремѣнно хотите знать, почему я измѣнилась наружно въ послѣдніе годы, почему я скрывала чувства, которыя впрочемъ отъ этого не остыли, то я посвящу васъ въ нѣкоторыя тайны женскаго сердца. Только дайте мнѣ слово не употреблять во зло моей довѣренность, прибавила она съ веселою улыбкой: -- дайте слово не сердиться зато, что я вамъ скажу.

-- Сердиться! сердиться на васъ, Маріанна? возразилъ онъ:-- да развѣ это возможно?

Маріанна опять улыбнулась, потому-что въ груди женщины есть предчувствіе, которое говоритъ ей, что какъ ни владычествуетъ она надъ любовникомъ, а мужъ не позабудетъ своихъ правъ и данной ему власти. Можетъ быть, это-то сознаніе недолго временности своего властвованія и заставляетъ женщинъ употреблять его немножко во зло, пока оно еще не миновалось. Маріанна улыбнулась словамъ де Во и сказала:

-- Сдержите ваше слово, и я скажу вамъ все. Вы говорите, что я измѣнилась съ тѣхъ поръ, какъ подросла; это естественно: всякая женщина измѣняется, когда начинаетъ чувствовать и размышлять поглубже. Слова и поступки дѣвочки немного значатъ въ глазахъ окружающихъ, также какъ и въ ея собственныхъ, если она не пріучена къ тщеславію съ колыбели. Въ первыя пятнадцать или шестнадцать лѣтъ жизни, хотя ее и учатъ вести тебя какъ женщину, она не видитъ такой достаточной причины скрывать своя мысли или чувства, если они только не оскорбительны для другихъ. Но когда она совершеннаго возраста, свѣтъ начинаетъ обращаться съ нею иначе, и это заставляетъ ее измѣнить и свое поведеніе. Она пріучается смотрѣть на всѣ мелочи въ сношеніяхъ съ людьми, какъ на вещи очень важныя; свѣтъ и общество получаютъ въ ея глазахъ другое значеніе; она боится, какъ бы не сказать, не сдѣлать или не подумать чего-нибудь не кстати, и часто высказываетъ слишкомъ мало, изъ опасенія высказать слишкомъ много. Потомъ, продолжала она, и краска снова выступила у нея на лицѣ: -- потомъ, когда пробуждается въ ней любовь, всѣ эти опасенія становятся во сто разъ сильнѣе. Она пугается собственнаго чувства и считаетъ почти грѣхомъ удѣлить любимому человѣку въ своемъ сердцѣ мѣсто, которое до сихъ поръ занимало только существо превыше всего земного міра. Потребность любви и взаимности таилась въ ней можетъ быть давно; но въ минуту, когда она это сознаетъ,-- особенно если открытіе это дѣлается нечаянно, внезапно,-- повѣрьте мнѣ, она чувствуетъ только страхъ и ужасъ.

Де Во улыбнулся и нѣжно пожалъ руку Маріанны. Она почувствовала, что это пожатіе выражало благодарность,-- почувствовала это такъ ясно, какъ-будто онъ высказалъ его словами. Однако же, она остановилась, потому-что дошла до предмета, который, какъ полагала, не очень понравится Эдварду. Эдвардъ, думая о томъ же, подождалъ нѣсколько минутъ, ожидая продолженія, и потомъ сказалъ;

-- Но вѣдь это случается съ каждой женщиной, а не со всякой бываетъ такая перемѣна. Вы Маріанна,-- это я увидѣлъ сегодня ясно,-- имѣли еще другія побужденія. Скажите мнѣ ихъ, и повѣрьте, что я не употреблю во зло вашего довѣрія.

-- И не разсердитесь? спросила Маріанна, снова улыбнувшись. Не забудьте: это главное условіе. Я продолжаю: когда насъ помолвили, Эдвардъ, главнымъ предметомъ моихъ мыслей стала задача, какъ сдѣлать мнѣ любимаго человѣка вполнѣ счастливымъ, по-крайней-мѣрѣ сколько это отъ меня зависитъ. Я читала тогда одну очень умную книгу, въ которой совѣтуютъ женщинамъ при вступленіи въ бракъ изучать характеръ мужа не только вообще, но во всѣхъ частностяхъ, дабы сообразовать съ нимъ послѣ того свои поступки; авторъ утверждаетъ, что это вѣрнѣйшее средство упрочить взаимное счастье. Я повѣрила ему и положила послѣдовать его совѣту. Я замѣчала все, что говорили вы о другихъ женщинахъ, и рѣшилась усвоить то, что вы хвалили, и избѣгать того, что вы порицали.

-- Но, Боже мой, возразилъ Эдвардъ: -- я, вѣрно, не осуждалъ ихъ за то, что онѣ, можетъ быть, выказывали красоту свою характера, и, вѣрно, не хвалилъ за притворную холодность, противорѣчившую теплотѣ ихъ сердца?

-- Не хвалили и не порицали прямо, продолжала Маріанна: -- но я скажу вамъ, что вы дѣлали,-- оно выходить одно и тоже. Вамъ, казалось, нравилось все, что я ни дѣлаю, но въ тоже время, говоря о знакомыхъ намъ дамахъ, вы такъ строго судили ихъ за то, что въ моихъ глазахъ было совершенно ничтожно, вы высказывали такіе строгіе взгляды на приличіе, вы съ такимъ жаромъ порицали однажды знакомую вамъ даму, за слишкомъ ясные знаки любви къ мужу, что я поняла всю деликатность вашихъ взглядовъ на этотъ предметъ. Кромѣ того, я знала, что вы особенно чувствительны къ смѣшному, и положила удерживать въ себѣ вспышки чувствъ, чтобы не огорчить васъ ни словомъ, ни жестомъ, ни взглядомъ.

Маріанна замолчала, и де Во, потупивши глаза въ землю, минуты двѣ или три хранилъ молчаніе. Наконецъ это ее встревожило.

-- Вы обѣщали мнѣ не сердиться, сказала она.

-- Не сердиться на васъ, возразилъ Эдвардъ: -- но не на себя. А я достоинъ гнѣва.

-- Нѣтъ, вы и на себя не должны сердить, сказала Маріанна.-- Мнѣ всегда кажется, что частица этого гнѣва отражается и на меня. Если я, стараясь васъ осчастливить, сдѣлала васъ несчастнымъ, я достойна казни, а не награды.

-- Напрасно запираться, сказалъ де Во: -- я былъ до сихъ поръ тупъ, и видѣлъ щепу въ чужихъ глазахъ, не замѣчая бревна въ своихъ. Впредь я возьму примѣръ съ васъ, Маріанна, и подавлю въ себѣ эту чувствительность къ смѣшному. Я вижу, что это недостатокъ.

Маріанна сомнительно покачала головою, какъ-будто хотѣла сказать: "это въ твоей натурѣ, Эдвардъ",

-- Право, отвыкну, Маріанна, продолжалъ онъ:-- и вы увидите, что значитъ твердая рѣшимость. Но вы должны мнѣ обѣщать за это награду,-- отказаться отъ притворной холодности. Чувства моей Маріанны слишкомъ прекрасны, чтобъ ихъ скрывать.

Маріанна опять улыбнулась, но призадумалась, чувствуя, что Эдвардъ задалъ нелегкую задачу.

-- Постараюсь, сказала она: -- только это не можетъ сдѣдаться вдругъ. Во-первыхъ, всѣ бъ сочли меня за сумасшедшую, если бы я перешла вдругъ отъ спокойной манеры Маріанны де Во къ живости Изидоры Фальклендъ; а во-вторыхъ, это и невозможно: я такъ привыкла удерживаться, что какое бы чувство ни замышлялось у меня въ груди, первая, безсознательная мысль моя -- не высказать этого чувства. Иногда случается, конечно, что, несмотря на всѣ мои усилія, оно прорывается наружу, какъ напримѣръ сегодня; но это только при важныхъ обстоятельствахъ. Однакожь я постараясь возвратиться къ прежнему; а вы, Эдвардъ, не обманывайтесь между тѣмъ на-счетъ моихъ чувствъ. Вы заглянули за завѣсу и знаете, что за ней кроется.

-- Тысячу, тысячу разъ благодарю васъ, отвѣчалъ онъ: -- что вы открыли мнѣ ваше сердце и заставили меня заглянуть въ свое собственное.

-- Я тоже должна васъ благодарить за великодушную откровенность, за то, что вы ни минуты не задумались посвятить меня въ ваши мысли, какъ ни было вамъ тяжело ихъ высказать. Прошу васъ, поступайте такъ и впредь. Сообщайте мнѣ всѣ ваши мысли; пусть узнаю я всѣ непріятныя и грозныя вѣсти изъ вашихъ устъ; это лишитъ ихъ половины горечи,-- а я, если не буду въ состояніи помочь вамъ словомъ и дѣломъ, то по-крайней-мѣрѣ обѣщаю не терзать и не тревожить васъ женскимъ страхомъ и слабою нерѣшительностью.

-- Хорошо, хорошо! сказалъ де Во.-- Я не могу себѣ вообразить, чтобы мнѣ пришлось сообщить вамъ что-нибудь хоть вполовину такое непріятное, какъ сегодня. Теперь посовѣтуйте мнѣ, какъ лучше приступить къ изслѣдованію этого дѣла.

-- А не лучше ли всего вовсе его не изслѣдовать? спросила Маріанна.-- Если бы можно было предполагать, что, оставивши это дѣло безъ вниманія, вы поступите противъ кого-нибудь несправедливо, я конечно, сказала бы: разузнайте его до послѣднихъ мелочей. Но сообщившій извѣстіе, кто бы онъ ни былъ, имѣлъ, кажется, въ виду только нашъ предстоящій бракъ и выставилъ его какъ побудительную причину своего поступка. Я теперь все знаю, я всѣмъ довольна,-- а потому не вижу надобности безпокоиться объ этомъ больше. Если вы должны утратить титло и имѣнія отца, то пусть цыгане извѣщаютъ объ этомъ того, кому это доставитъ пользу. Я на вашемъ мѣстѣ перестала бы объ этомъ думать.

Де Во покачалъ головою. Живое воображеніе и раздражительность не позволяли ему выносить бремя пытливости.

-- Нѣтъ, нѣтъ, Маріанна, сказалъ онъ.-- Я не вынесу такой неизвѣстности; она не дастъ мнѣ ни минуты покоя; въ каждомъ письмѣ, въ каждомъ незнакомцѣ буду я ожидать вѣстника несчастія. Я долженъ изслѣдовать это дѣло. Если извѣстіе окажется ложнымъ, спокойствіе мое упрочится, и я не сдѣлаюсь хуже отъ выдержаннаго испытанія и пріобрѣтенныхъ уроковъ. Если же опасенія мои оправдаются, чтожь, обладая такимъ сердцемъ, какъ ваше, мнѣ нечего жалѣть о всѣхъ возможныхъ утратахъ.

Маріаннѣ стало легче на душѣ. Она не знала, какъ вынесетъ Эднардъ достовѣрность потери, теперь еще не вполнѣ доказанной. Какъ женщина, она сейчасъ поняла, что увѣреніе въ ея любви будетъ лучшимъ тому противоядіемъ. Она поступила, правда, въ этомъ случаѣ инстинктивно, но и непосредственныя побужденія натуры основывается всегда на быстромъ умозаключеніи, изъ десяти разъ девять удивительно вѣрномъ и мѣткомъ. Въ жизни человѣка нерѣдко встрѣчаются минуты, когда его хваленый разсудокъ,-- особа очень степенная и не торопливая,-- не успѣваетъ дѣлать свое дѣло,-- минуты, въ которыя человѣкъ погибъ бы безвозвратно, не имѣй онъ другого средства къ спасенію, кромѣ этого разсудка. Но Богъ, давшій животнымъ вѣрный инстинктъ, не оставляетъ и человѣка безъ помощи въ тѣ минуты, когда поспѣшность, крайность или страхъ низводятъ его почти на степень неразумнаго животнаго: онъ далъ ему тоже родъ инстинкта -- способность, проявляющуюся только при внезапной необходимости, когда разсудку некогда вымолвить слова; эту способность можно назвать импульсомъ, побужденіемъ, но она все-таки нечто иное, чѣмъ инстинктъ, пробужденный необходимостью.

Маріанна поступила въ первую минуту инстинкту, но потомъ разсудивши, что онъ указалъ ей вѣрный путь, и что единственное средство утѣшить Эдварда въ несчастіи -- выказать ему всю глубину своей любви, она сбросила маску и убѣдила Эдварда въ томъ, что всѣ потери его ничто въ сравненіи съ потерею такого сердца, какъ ея.

Маріанну утѣшило, что ей это удалось, и что Эдвардъ готовъ бодро встрѣтить самое ужасное несчастіе. Такъ-какъ она и сама не любила неизвѣстности, то отказалась теперь отъ своего мнѣнія и посовѣтовала де Во заняться изслѣдованіемъ этого дѣла.

-- Да, Маріанна, этого требуетъ долгъ мой, сказалъ онъ.-- Вопросъ только въ томъ, какъ приступить къ дѣлу. Въ этомъ письмѣ указаны два способа: обратиться прямо къ отцу, или отъискать прежде цыгана и узнать отъ него все подробно. Я уже это обдумалъ, и мнѣ кажется, что послѣднее будетъ лучше. Впрочемъ, моя Маріанна имѣетъ полное право совѣтовать мнѣ.

-- Нѣтъ, не ходите къ цыгану, сказала Маріанна, по первому побужденію.

Но за этотъ разъ побужденіе промахнулось, и она скоро это увидѣла. Эдвардъ молчалъ, обдумывая дѣло, но Маріанна сама сообразила неудобство объясненія съ лордомъ Дьюри. Она знала его гордость и надменность, знала также, что де Во, мучимый чувствомъ униженія и сознаніемъ вины отца, былъ не въ такомъ настроеніи духа, чтобы сносить гордый, оскорбленный тонъ лорда, или говорить спокойно и безстрастно о предметѣ, отъ котораго сердце его обливается кровью. Она опасалась ихъ встрѣчи и предполагала, что лордъ можетъ, просто, не захотѣть объясниться.

-- Кажется, я ошиблась, сказала она наконецъ: -- я боюсь этихъ цыганъ, сама не знаю почему; а дѣйствительно, не мѣшало бы убѣдиться въ истинѣ прежде, нежели переговорить съ отцомъ.

-- Это правда, отвѣчалъ де Во: -- цыганъ приглашаетъ меня къ себѣ сегодня ввечеру или завтра поутру. Сегодня уже поздно съѣздить къ отцу, а если я поѣду къ нему завтра, время будетъ утрачено, и цыганъ скроется. Я думаю лучше всего отправиться завтра пораньше въ таборъ, выслушать цыгана и потомъ, если это окажется нужно, поѣхать къ отцу.

-- Да, разумѣется, это лучше всего, сказала Маріанна:-- только ради Бога, Эдвардъ, берегитесь этихъ цыганъ. Это предикій народъ, а таборъ ихъ, вы говорили, великъ; они могутъ убить васъ ради часовъ или кошелька.

-- Не бойтесь, душа моя! возразилъ де Во:-- вѣдь они не подумали же убить сегодня Маннерса, хотя онъ былъ у нихъ часовъ въ пять или шесть утра, и, вѣрно, кошелекъ его былъ набитъ туже моего. Они знаютъ его и меня, слѣдовательно имъ извѣстно, что онъ гораздо богаче меня.

-- Они могутъ убить васъ изъ мести, сказала Маріанна: -- они, очевидно, хорошо знаютъ наше положеніе и, конечно, имѣютъ болѣе глубокія причины дѣйствовать такъ, а не иначе, нежели сколько это намъ видно. Развѣ они не могли имѣть цѣлью заманить васъ въ западню?

-- Я никого изъ нихъ не оскорбилъ ни словомъ, ни дѣломъ, отвѣчалъ де Во: -- и если сообразить всѣ эти обстоятельства, то ясно, что по-крайней-мѣрѣ противъ меня они не замышляютъ ничего дурного. Во-первыхъ, они прислали письмо черезъ Маннерса, слѣдовательно могутъ быть увѣрены, что о посѣщеніи моемъ будутъ знать другіе; а во-вторыхъ, этотъ Фарольдъ предоставилъ на мою волю притти къ нему или объясниться съ отцомъ. Если бы они имѣли противъ меня какой-нибудь умыселъ, они вѣрно переслали бы мнѣ письмо инымъ путемъ и поостереглись бы сказать, что я могу узнать въ подробности отъ другихъ. Кромѣ того, они не могутъ быть увѣрены, что я не разглашу этого случая и не приду къ нимъ самѣ-шостъ.

Эти доводы нѣсколько успокоили Маріанну; но она все еще не могла отогнать мысли, или, лучше сказать, предчувствія, что свиданіе Эдварда съ цыганомъ не поведетъ ни къ чему радостному. Она знала, однако же, что предчувствія -- вздоръ, и понимала, что страхъ за любимаго человѣка при такихъ обстоятельствахъ очень естественъ и понятенъ безъ чудесныхъ причинъ. Читая, во время отсутствія Эдварда, извѣстіе о движеніи войскъ, она не разъ испытывала это тревожное чувство, и потому теперь не приписывала ему особенной важности.

-- Во всякомъ случаѣ, Эдвардъ, сказала она:-- сдѣлайте мнѣ одолженіе -- не ходите безъ оружія; эта предосторожность не можетъ быть вамъ въ тягость.

-- Конечно, нѣтъ, отвѣчалъ онъ: -- я охотно возьму съ собою пистолеты и саблю, если вамъ хочется, хотя и увѣренъ, что они мнѣ не понадобятся.

-- Для меня, Эдвардъ! сказала Маріанна:-- я думаю, вы не потяготитесь этимъ.

Де Во отвѣчалъ на это такъ, какъ отвѣчалъ бы всякій другой на его мѣстѣ. Дальнѣйшій разговоръ ихъ былъ неваженъ Маріанна предложила Эдварду пригласить съ собою Маннерса, но согласилась съ его возраженіемъ, опиравшимся на то, что не слѣдуетъ никому сообщать подозрѣній на-счетъ предстоящей перемѣны его участи.

Они разговаривали такъ долго, что Маріанна принуждена была укоротить свой туалетъ къ обѣду. Горничной ея это очень не понравилось, но Маріанна была такъ увѣрена въ своей красотѣ, что явилась къ столу спокойно, несмотря на то, что пара локоновъ была не на своемъ мѣстѣ.