Лайонъ нашелъ въ сэрѣ Дэвидѣ Ашморѣ капитальную модель и вдобавокъ очень спокойную и покладливую.
Кромѣ того, это былъ очень пріятный старикъ, нимало не выжилъ изъ ума и одѣтъ какъ разъ въ такой мѣховой халатъ, какой Лайонъ выбралъ бы для него. Старикъ гордился своимъ преклоннымъ возрастомъ, но стыдился своихъ недуговъ, которые однако сильно преувеличивалъ, и которые не мѣшали ему сидѣть такъ тихо и покорно, какъ будто бы сеансъ у живописца былъ чѣмъ-то въ родѣ хирургической операціи. Онъ разрушилъ легенду о томъ, что онъ боялся, какъ бы такая операція не оказалась для него роковой, и далъ другое объясненіе, которое гораздо больше понравилось нашему другу.
Онъ утверждалъ, что джентльменъ долженъ всего только одинъ разъ въ жизни снять съ себя портретъ, и что онъ считаетъ фатовствомъ и "мѣщанствомъ", когда человѣкъ всюду и во всѣхъ видахъ виситъ на стѣнахъ. Это хорошо для женщинъ, потому что онѣ могутъ служить украшеніемъ для стѣнъ, но мужская физіономія не идетъ для декораціи.
Настоящимъ временемъ для того, чтобы снять съ себя портретъ должно быть то, когда жизнь уже прожита и весь человѣкъ уже проявилъ себя. Онъ толковалъ о своемъ портретѣ такъ, какъ еслибы тотъ долженствовалъ быть какой-то географической картой, воторую его внуки могли съ пользой изучать. Хорошая географическая карта возможна только когда вся страна изъѣзжена вдоль и поперекъ.
Онъ посвятилъ Лайону все утро до завтрака, и они бесѣдовали о различныхъ вещахъ, не забывая, ради пикантности, сплетничать о посѣтителяхъ дома. Теперь старикъ больше не "выѣзжалъ", какъ онъ выражался, и гораздо рѣже видѣлъ этихъ посѣтителей; они пріѣзжали и уѣзжали безъ него, а потому онъ съ большимъ удовольствіемъ слушалъ описанія и характеристики Лайона. Художникъ очень вѣрно изображалъ ихъ, не впадая въ каррикатуру, и всегда оказывалось, что когда сэръ Дэвидъ не зналъ сыновей и дочерей, то знавалъ отцовъ и матерей. Онъ былъ однимъ изъ тѣхъ бѣдовыхъ стариковъ, которые представляютъ собой цѣлый архивъ фамильныхъ лѣтописей. Но что касается фамиліи Кепедосъ, до которой они естественно дошли, то тутъ его свѣденія распространялись на два или даже на три поколѣнія. Генералъ Кепедосъ былъ старый его пріятель, и онъ помнилъ его отца; генералъ былъ хорошій служака, но въ частной жизни слишкомъ увлекался спекуляціями... вѣчно шнырялъ по Сити, пріискивая какое-нибудь гнилое предпріятіе, въ которое бы ухлопать деньги. Онъ женился на дѣвушкѣ съ приданымъ, и у нихъ было съ полдюжины дѣтей. Онъ не зналъ хорошенько, что сталось со всѣми ними; одинъ изъ сыновей поступилъ въ духовное званіе... онъ теперь, кажется, деканомъ въ Бокингемѣ?
Климентъ, тотъ самый, что гостить теперь у его сына, оказался не безъ способностей, какъ военный; онъ служилъ на востокѣ и женился на хорошенькой дѣвушкѣ. Онъ былъ въ Итонѣ вмѣстѣ съ его сыномъ и обыкновенно проводилъ праздники у нихъ. Позднѣе, вернувшись въ Англію, онъ пріѣхалъ къ нимъ уже съ женой; это было прежде того, какъ сэръ Дэвидъ удалился на подножный кормъ. Кепедосъ -- способный малый, но у него чудовищный порокъ.
-- Чудовищный порокъ?-- переспросилъ Лайонъ.
-- Онъ -- отчаянный лгунъ.
Лайонъ остался съ поднятой въ воздухѣ кистью и повторилъ, какъ будто эти слова поразили его.
-- Онъ отчаянный лгунъ?
-- Вы очень счастливы, что до сихъ поръ не открыли это.
-- По правдѣ сказать, я замѣтилъ нѣсколько романическій характеръ...
-- О! онъ не всегда бываетъ романиченъ. Онъ солжетъ даже тогда, если вы спросите его, который часъ, или у кого онъ покупаетъ свои шляпы. Вѣдь есть же такіе люди!
-- Однако такіе люди порядочные негодяи,-- объявилъ Лайонъ слегка дрожащимъ голосомъ при мысли о томъ, какую долю выбрала для себя Эвелина Брантъ.
-- О, не всегда,-- отвѣчалъ старикъ.-- Этотъ малый нисколько не негодяй. Онъ не дурной человѣкъ и не питаетъ злыхъ намѣреній; онъ не крадетъ, не обманываетъ, не играетъ и не пьетъ. Онъ очень добръ, любитъ жену, нѣжный отецъ. Онъ просто не можетъ говорить правды.
-- Значитъ, все, что онъ мнѣ говорилъ вчера вечеромъ, чистый вздоръ; онъ разсказывалъ самыя невѣроятныя исторіи. Я не зналъ, какъ къ нимъ отнестись, но такого простого объясненія мнѣ и въ голову не приходило.
-- Безъ сомнѣнія, онъ былъ въ ударѣ,-- продолжалъ сэръ Дэвидъ.-- Это врожденное свойство... вотъ все равно какъ есть лѣвши или косые. У него это бываетъ въ родѣ какъ бы припадковъ,-- точно пароксизмы перемежающейся лихорадки. Сынъ говоритъ мнѣ, что его пріятели и знакомые понимаютъ это и смотрятъ сквозь пальцы... ради жены.
-- О! его бѣдная, бѣдная жена!
-- Я думаю, что она привыкла.
-- Невозможно, сэръ Дэвидъ! Какъ можно къ этому привыкнуть!
-- Эхъ, дорогой сэръ! если женщина влюблена! Да онѣ и сами не очень-то церемонятся съ правдой. Онѣ знатоки во лжи... и могутъ даже симпатизировать своему товарищу-артисту.
Лайонъ помолчалъ съ минуту; онъ не могъ отрицать, что м-съ Кепедосъ влюблена въ своего мужа. Но спустя нѣкоторое время онъ проговорилъ:
-- Только не эта женщина! я знавалъ ее нѣсколько лѣтъ тому назадъ... до ея замужества; я былъ коротко знакомъ съ нею и восхищался ею. Она была чиста какъ хрусталь.
-- Она мнѣ тоже очень нравится,-- сказалъ сэръ Дэвидъ,-- но я былъ свидѣтелемъ, какъ она поддакивала мужу.
Лайонъ поглядѣлъ съ минуту на сэра Дэвида, уже не только какъ на модель.
-- Увѣрены ли вы въ этомъ?
Старикъ колебался; затѣмъ сказалъ, улыбаясь:
-- Вы въ нее влюблены.
-- Вѣроятно. Богу извѣстно, что когда-то я былъ по уши въ нее влюбленъ.
-- Она должна же выручать мужа! Не можетъ же она его выдать.
-- Она могла бы держать языкъ за зубами,-- замѣтилъ Лайонъ.
-- При васъ она такъ, вѣроятно, и сдѣлаетъ.
-- Любопытно мнѣ поглядѣть на это.
И про себя Лайонъ прибавилъ:
-- Боже милостивый! какъ онъ ее, значить, замучилъ!
Это размышленіе онъ оставилъ про себя, считая, что достаточно выказалъ, какъ относится къ м-съ Кепедосъ. Тѣмъ не менѣе, его сильно занималъ вопросъ, какъ такая женщина выпутывается изъ такого затруднительнаго положенія.
Онъ наблюдалъ за ней съ удвоеннымъ интересомъ, когда очутился снова въ компаніи; у него у самого бывали непріятности въ жизни, но рѣдко что такъ озабочивало и безпокоило его, какъ мысль: во что превратила преданность жены и зараза примѣра безусловно правдивую душу.
О! онъ считалъ непоколебимо вѣрнымъ, что все, на что другія женщины способны, на то она, Эвелина Брантъ, въ прежнее время была безусловно неспособна. Даже еслибы она не была черезъ-чуръ проста для того, чтобы обманывать, то была слишкомъ для этого горда; а еслибы ей измѣнила совѣсть, то не хватило бы ловкости.
Ложь была какъ разъ тѣмъ, что она всего менѣе выносила или прощала... Она ее въ прежнее время положительно не переваривала. Что же теперь? сидитъ она и терзается въ то время, какъ ея супругъ выкидываетъ свои словесныя salto mortale? или же она сама такъ развратилась, что находитъ прекраснымъ жертвовать для эффекта честью? Какъ же однако она перемѣнилась въ такомъ случаѣ, кромѣ тѣхъ двухъ предположеній (что она молча терпитъ злую пытку, или что она такъ влюблена въ мужа, что его унизительная идіосинкразія кажется ей только лишнимъ въ немъ достоинствомъ... доказательствомъ блеска ума и таланта), могло быть еще третье: что она не понимаетъ его, и первая вѣритъ всему, что онъ разсказываетъ. Но по зрѣломъ размышленіи нельзя было допустить такой гипотезы: слишкомъ очевидно, что его показанія зачастую должны расходиться съ ея собственными объ одномъ и томъ же предметѣ. Какихъ-нибудь часъ или два спустя послѣ ихъ встрѣчи Лайонъ выслушалъ два совсѣмъ разныхъ разсказа о томъ, что сталось съ той картиной, которую онъ ей подарилъ. Даже и тутъ она глазомъ не моргнула... Но пока онъ рѣшительно не въ состояніи былъ вывести никакого заключенія.
Еслибы даже непреодолимая симпатія къ м-съ Кепедосъ не заставляла его медлить съ рѣшеніемъ занимавшаго его вопроса, то и тогда послѣдній представлялся бы ему въ видѣ курьезной проблемы; онъ вѣдь не даромъ писалъ портреты столько лѣтъ сряду: онъ не могъ не сдѣлаться въ нѣкоторомъ родѣ психологомъ.
Въ настоящую минуту ему предстояло ограничить свои наблюденія, такъ какъ дня черезъ три полковникъ съ женой уѣзжалъ въ другой домъ. Наблюденія Лайона распространялись, конечно, и на самого полковника: этотъ джентльменъ представлялъ такую рѣдкую аномалію! При этомъ Лайону приходилось быть осмотрительнымъ въ своей любознательности: онъ былъ слишкомъ деликатенъ, чтобы разспрашивать другихъ людей о томъ, какъ они смотрятъ на это дѣло: онъ слишкомъ боялся скомпрометировать женщину, которую когда-то любилъ.
Но надо было ожидать, что другіе сами, помимо всякихъ разспросовъ съ его стороны,-- просвѣтятъ его на этотъ счетъ: несчастная привычка полковника и то, какъ она отзывалась на немъ и на его женѣ, должны служить обычной темой для разговоровъ въ тѣхъ домахъ, въ которыхъ онъ гостилъ. Лайонъ не замѣчалъ, чтобы въ тѣхъ кружкахъ общества, которые онъ посѣщалъ, люди особенно воздерживались отъ комментарій насчетъ другъ друга.
Наблюденія его задерживались еще тѣмъ обстоятельствомъ, что полковникъ охотился весь день, въ то время какъ онъ писалъ портретъ и болталъ съ сэромъ Дэвидомъ. Но наступило воскресенье, а съ нимъ и охота, и живопись, были на время отложены.
М-съ Кепедосъ, къ счастію, не охотилась, и когда Лайонъ кончилъ работу, то могъ проводить время въ ея обществѣ. Онъ ходилъ съ нею на дальнія прогулки (она это любила) и заманивалъ ее пить чай въ укромные уголки въ залѣ. Но сколько онъ ни наблюдалъ за ней, а рѣшительно не видѣлъ, чтобы она терзалась тайнымъ стыдомъ; сознаніе, что она замужемъ за человѣкомъ, слово котораго ровно ничего не стоитъ, очевидно нимало не отравляло ей жизнь. Ея умъ, очевидно, не былъ подавленъ никакимъ скрытымъ бременемъ, и когда онъ глядѣлъ ей въ глаза (онъ себѣ порою позволялъ это), то не видѣлъ въ нихъ никакой молчаливой и тяжелой думы. Онъ говорилъ съ нею о былыхъ дняхъ, напоминалъ ей о вещахъ, которыя, казалось, совсѣмъ было-забылъ и только теперь, при свиданіи съ нею, снова вспомнилъ. Онъ говорилъ съ нею также и объ ея мужѣ, хвалилъ его наружность, его занимательную бесѣду, увѣрялъ, что почувствовалъ къ нему сразу дружеское расположеніе и спросилъ разъ (съ отвагой, отъ которой самъ внутренно содрогнулся), какого рода онъ человѣкъ?
-- Какого рода человѣкъ?-- повторила м-съ Кепедосъ.-- Боже мой! кто же можетъ описывать своего мужа? Я его очень люблю.
-- Ахъ! вы это уже мнѣ говорили!-- воскликнулъ Лайонъ съ преувеличенной досадой.
-- Такъ зачѣмъ же вы меня опять спрашиваете?
И прибавила черезъ секунду, какъ счастливая женщина, которая можетъ позволить себѣ пожалѣть ближняго:
-- Онъ -- воплощенная доброта и честность. Онъ храбръ... онъ джентльменъ... и душка! У него нѣтъ ни одного недостатка. И онъ очень талантливъ.
-- Да; онъ производить впечатлѣніе талантливаго человѣка. Но, конечно, я не могу считать его душкой!
-- Мнѣ все равно, чѣмъ вы его считаете!-- улыбнулась м-съ Кепедосъ, и показалась ему красивѣе чѣмъ когда-либо.
Или она была глубоко циничная, или же глубоко скрытная женщина, и онъ врядъ ли могъ надѣяться на то, что добьется отъ нея того намека, котораго ему такъ страстно хотѣлось, а именно: что она лучше бы сдѣлала, выйдя замужъ за человѣка, свободнаго отъ самаго презрѣннаго и наименѣе героическаго изъ пороковъ! Неужели же она не видѣла, не чувствовала той особой усмѣшки, какая появлялась на губахъ у всѣхъ присутствующихъ, когда ея супругъ совершалъ какое-нибудь отчаянное словесное salto mortale? Какъ могла такая женщина, какъ она, переносить это день за днемъ, годъ за годомъ, если только сама не развратилась? Но онъ повѣритъ въ ея испорченность только тогда, когда она сама скажетъ при немъ неправду.
Онъ страстно добивался рѣшенія загадки и вмѣстѣ съ тѣмъ бѣсился, задавалъ себѣ кучу всякихъ вопросовъ. Развѣ она не лжетъ, въ сущности говоря, тѣмъ самымъ, что пропускаетъ безъ протеста его лганье? Развѣ ея жизнь не является непрерывнымъ сообщничествомъ и развѣ она не помогаетъ мужу и не поощряетъ его тѣмъ, что не выражаетъ ему своего отвращенія? Но, можетъ быть, она чувствуетъ отвращеніе и только изъ гордости носитъ такую непроницаемую маску? Можетъ быть, съ глазу на глазъ съ нимъ она страстно протестуетъ; можетъ быть, каждую ночь, постѣ дневной отвратительной комедіи, она дѣлаетъ ему страшную сцену въ тиши спальной?
Но если такія сцены дѣйствительно происходили, а онъ не давалъ себѣ никакого труда исправиться, то какъ могла она, послѣ столькихъ лѣтъ супружества, глядѣть на него съ такихъ восхищеніемъ, какъ замѣтилъ Лайонъ -- въ первый же день своего пріѣзда -- за обѣдомъ?
Еслибы нашъ пріятель не былъ въ нее влюбленъ, онъ могъ бы съ юмористической точки зрѣнія взглянуть на поведеніе полковника; но въ настоящемъ случаѣ оно принимало трагическій характеръ въ его глазахъ, хотя онъ и чувствовалъ, что его заботливость тоже можетъ показаться комичной.
Наблюденія, сдѣланныя имъ въ эти три дня, показали ему, что если Кепедосъ былъ необузданный, то не злостный лгунъ, и что его вранье касалось предметовъ, не имѣвшихъ большого и непосредственнаго значенія.
-- Онъ -- платоническій лгунъ,-- говорилъ Лайонъ самому себѣ:-- онъ безкорыстенъ и лжетъ не ради выгоды или желанія причинить вредъ. Это -- искусство для искусства, и имъ руководитъ любовь къ красотѣ. У него есть внутреннее представленіе того, что могло бы или должно было быть, и онъ, согласно этому, дополняетъ и украшаетъ событія. Онъ -- живописецъ, такъ же, какъ и я!
Измышленія полковника Кепедоса были очень разнообразны, но всѣ отличались одной фамильной чертой, а именно: удивительнымъ ребячествомъ. Это-то и дѣлало ихъ безвредными; они служили только для украшенія дѣйствительности, какъ блестки или золотое шитье на платьѣ.
Одно удивляло сначала Лайона, а именно: какъ могъ такой необузданный враль служить въ военной службѣ и не попасть въ просакъ. Но онъ замѣтилъ, что полковникъ Кепедосъ уважалъ службу; эта священная область была свободна отъ его набѣговъ. Кромѣ того, хотя въ его враньѣ была значительная примѣсь хвастовства, но страннымъ образомъ онъ никогда не хвастался военными подвигами. У него была страсть въ охотѣ, и онъ охотился въ дальнихъ странахъ, и темой для самыхъ рискованныхъ изъ его разсказовъ служили воспоминанія о пережитыхъ опасностяхъ и счастливыхъ избавленіяхъ на охотѣ. Чѣмъ пустыннѣе и отдаленнѣе была арена дѣйствія, тѣмъ роскошнѣе распускались цвѣты краснорѣчія полковника. Самому новому знакомому полковникъ обыкновенно подносилъ цѣлый букетъ: этотъ выводъ Лайонъ скоро сдѣлалъ.
Но при этомъ курьезный человѣкъ этотъ, по какой-то непостижимой непослѣдовательности, бывалъ иногда въ высшей степени правдивъ.
Лайонъ убѣдился въ томъ, что ему говорилъ сэръ Дэвидъ: что полковникъ подверженъ припадкамъ лганья, точно лихорадки... Порою онъ нѣсколько дней сряду говорилъ правду.
Муза посѣщала его, когда ей вздумается; порою она совсѣмъ покидала его. Онъ пропускалъ отличнѣйшія оказіи поврать, и затѣмъ вдругъ пускался на всѣхъ парусахъ. Какъ общее правило, онъ больше вралъ, нежели отрицалъ правду; но бывало иногда и противное. Очень часто онъ раздѣлялъ смѣхъ, который возбуждали его анекдоты, и соглашался, что они имѣютъ экспериментальный характеръ. Но онъ никогда вполнѣ не отказывался отъ того, что сказалъ; онъ изворачивался и искалъ лазейки. Лайонъ угадывалъ, что по временамъ онъ могъ отчаянно защищать свою позицію и какъ разъ тогда, когда она была особенно безнадежна. Въ такихъ случаяхъ онъ легко становился опасенъ: онъ входилъ въ задоръ и могъ клеветать. Такіе случаи должны были служить искусомъ долготерпѣнію его жены: Лайону хотѣлось бы поглядѣть на нее въ такихъ случаяхъ.
Въ курительной комнатѣ и въ другихъ мѣстахъ компанія мужчинъ, если она состояла изъ коротко знакомыхъ полковнику лицъ, всегда готова была со смѣхомъ оспаривать его розсказни; но люди, знавшіе его коротко, такъ привыкли къ его тону, что уже и не злословили о немъ между собой, а Лайонъ, какъ мы уже говорили, не желалъ самъ заводить объ этомъ рѣчи и пытать мнѣнія людей, которые, быть можетъ, раздѣляли его удивленіе.
Но удивительнѣе всего было то, что хотя всѣ знали, что полковникъ лгунъ, однако это не мѣшало ему быть любимымъ; самое вранье его считалось избыткомъ жизни и веселости, чуть ли не аксессуаромъ его красоты. Онъ любилъ описывать свою храбрость и не щадилъ красокъ въ описаніяхъ, и тѣмъ не менѣе былъ безспорно храбръ.
Онъ былъ отличный всадникъ и стрѣлокъ, несмотря на неисчерпаемый кладъ анекдотовъ, иллюстрировавшихъ эти качества; короче сказать, онъ былъ почти такъ уменъ, и его карьера была почти такъ замѣчательна, какъ онъ утверждалъ.
Но лучшимъ изъ его качествъ оставалась, однако, его беззавѣтная общительность и увѣренность въ томъ, что всѣ съ интересомъ его слушаютъ и вѣрятъ ему. Благодаря этому качеству, онъ бывалъ пошлъ и даже вульгаренъ, но это было такъ разсудительно, что слушатель становился болѣе или менѣе на его сторону, вопреки всякому вѣроятію.
Оливеръ Лайонъ вывелъ такое заключеніе: что полковникъ не только самъ лгалъ, но и слушателя дѣлалъ отчасти лгуномъ, даже въ томъ случаѣ, если тотъ ему противорѣчилъ.
По вечерамъ, за обѣдомъ и позднѣе, нашъ пріятель наблюдалъ лицо его жены, чтобы видѣть, не мелькнетъ ли на немъ тѣнь неудовольствія или горечи. Но она ничего не показывала и -- что еще удивительнѣе -- почти всегда слушала, когда мужъ говорилъ. Въ этомъ была ея гордость: она не желала даже, чтобы ее заподозрѣли въ томъ, что она не наслаждается музыкой его рѣчей.
И все-таки Лайону неотступно мерещилась фигура, являвшаяся подъ болѣе или менѣе таинственнымъ покрываломъ въ сумеркахъ исправлять неистовства полковника, подобно тому, какъ родственники клептомановъ неизмѣнно приходятъ въ лавки, пострадавшія отъ ихъ маніи.
-- "Я пришла извиниться... конечно, ничего подобнаго не было... я надѣюсь, что худого ничего не произошло... Что дѣлать: онъ неисправимъ"...
О! что бы далъ Лайонъ, чтобы услышать такое признаніе изъ устъ этой женщины!
У Лайона не было никакого опредѣленнаго плана, не было сознательнаго желанія злоупотребить ея стыдомъ или добросовѣстностью; но онъ говорилъ себѣ, что ему пріятно было бы дать ей понять, что ея чувство собственнаго достоинства было бы спасено, еслибы она вышла замужъ не за полковника Кепедоса, а за кого-нибудь другого. Онъ даже мечталъ о такомъ моментѣ, когда она съ разгорѣвшимся отъ стыда лицомъ скажетъ ему, что она ошиблась. Тогда онъ утѣшится и будетъ великодушенъ.
Лайонъ окончилъ портретъ старика и уѣхалъ изъ замка, гдѣ работалъ съ такимъ пылкимъ интересомъ, что даже повѣрилъ въ свой собственный успѣхъ; и такъ это было до тѣхъ поръ, пока онъ не открылъ, что всѣмъ понравился, въ особенности м-ру и м-съ Ашморъ, послѣ чего онъ сталъ въ себѣ сомнѣваться. Компанія сраэу измѣнилась: полковникъ и м-съ Кепедосъ уѣхали. Лайонъ говорилъ себѣ, что разлука съ дамой его сердца влечетъ не столько конецъ, сколько начало ихъ дальнѣйшаго знакомства, и вскорѣ по возвращеніи въ городъ отправился въ ней съ визитомъ. Она сказала ему, когда ее можно застать дома; она, повидимому, благоволила къ нему.
Но если она благоволила къ нему, то почему не вышла за него замужъ? или, по крайней мѣрѣ, почему не жалѣетъ о томъ, что не вышла? Если она жалѣетъ, то отлично это скрываетъ. Любопытство Лайона насчетъ этого пункта можетъ показаться празднымъ, по такое любопытство можно извинить разочарованному человѣку.
Онъ вѣдь въ сущности такъ малаго желалъ: не того, чтобы она полюбила его теперь или позволила бы ему любить себя, но только чтобы она показала ему, что жалѣетъ о прошломъ. Вмѣсто того она хвасталась передъ нимъ своей маленькой дочкой. Дитя было необыкновенно красиво и съ прекрасными, невинными глазками; но это не помѣшало Лайону задать себѣ вопросъ: неужели и она лгунья?
Эта мысль очень сильно заняла его. Онъ представлялъ себѣ, съ какой тревогой должна слѣдить мать, по мѣрѣ того какъ дочь выростала, за симптомами наслѣдственнаго порока. Какое отрадное занятіе для Эвелины Брантъ!
А сама она лгала ребенку, покрывая отца?.. Вѣдь надо же было охранять его авторитетъ въ глазахъ дочери!
Или онъ сдерживался при маленькой дѣвочкѣ, такъ что она не слышала отъ него тѣхъ разсказовъ, которыми онъ угощалъ другихъ?
Лайонъ сомнѣвался въ этомъ: талантъ долженъ былъ брать верхъ, и единственное спасеніе для ребенка было въ его наивности. Она не могла еще судить о людяхъ; она была слишкомъ мала. Если она выростетъ умной дѣвушкой, то навѣрное пойдетъ по слѣдамъ отца. Очаровательное утѣшеніе для матери! Ея личико не было нахально; но вѣдь и у отца нахальство совсѣмъ не бросалось въ глаза, такъ что это ничего ровно не доказываетъ.
Лайонъ не разъ напоминалъ своимъ друзьямъ про ихъ обѣщаніе дать ему снять съ Эми портретъ, и теперь ждалъ только, когда онъ будетъ свободенъ.
Ему очень хотѣлось также написать полковника, и онъ обѣщалъ себѣ отъ этого большое удовольствіе. Онъ разоблачитъ его; онъ обнаружитъ его тайную сущность, о которой онъ говорилъ съ сэромъ Дэвидомъ, и никто, кромѣ посвященныхъ, этого не узнаетъ.
Портретъ будетъ совершенствомъ въ своемъ родѣ: мастерскимъ произведеніемъ тонкой психологіи и легальнаго предательства.
Онъ долгіе годы мечталъ о томъ, чтобы написать нѣчто такое, что бы было произведеніемъ не только живописца, но и психолога. И вотъ, наконецъ, онъ нашелъ достойный сюжетъ. Очень жаль, что характеристическая черта его непохвальная, но это не его вина.
Ему казалось, что никто еще такъ не выворачивалъ наизнанку полковника, какъ онъ; и онъ дѣлалъ это не только по инстинкту, но и по плану. Бывали моменты, когда онъ почти пугался успѣшности своего плана: бѣдный джентльменъ заходилъ такъ далеко. Онъ какъ-нибудь опомнится, поглядитъ Лайону въ глаза, догадается, что тотъ его дурачитъ, и скажетъ объ этомъ женѣ. Не то, чтобы Лайонъ очень боялся этого,-- лишь бы она не подумала (а это непремѣнно такъ будетъ), что и она также имъ одурачена.
Онъ теперь до того привыкъ навѣщать ее по воскресеньямъ днемъ, что сердился, когда ея не было въ Лондонѣ. Это случалось часто, такъ какъ супруги Кепедосъ вѣчно разъѣзжали по гостямъ, и полковникъ вѣчно стремился куда-нибудь на охоту, которую онъ особенно любилъ на чужой счетъ.
Лайону казалось, что такой образъ жизни долженъ быть особенно непріятенъ его женѣ, такъ какъ онъ находилъ, что полковникъ особенно завирается, когда гоститъ гдѣ-нибудь въ замкѣ. Казалось бы, что для нея должно быть отдохновеніемъ и удовольствіемъ отпускать его одного, и не быть свидѣтельницей его подвиговъ! Она дѣйствительно говорила Лайону, что лучше любитъ сидѣть дома, но забыла прибавить, что это происходитъ отъ того, что въ чужомъ домѣ она чувствуетъ себя на иголкахъ; нѣтъ, она объяснила любовь къ домосѣдству желаніемъ поменьше разставаться съ ребенкомъ.
Можетъ быть и не преступно вести себя такъ, какъ ея мужъ, по вульгарно несомнѣнно: бѣдный Лайонъ былъ въ восторгѣ, когда вывелъ эту формулу. Безъ сомнѣнія, онъ когда-нибудь зарвется... и тогда станетъ прямо опаснымъ животнымъ. А какъ онъ былъ вульгаренъ, несмотря на свою талантливость, красоту и безнаказанность!
Два раза, въ видѣ исключенія, полковникъ уѣзжалъ въ концѣ зимы на охоту одинъ, а жена оставалась дома. Лайонъ еще не дошелъ до того состоянія, чтобы спрашивать самого себя: не играетъ ли роль въ ея неподвижности нежеланіе лишиться его визитовъ.
Такой вопросъ можетъ быть былъ бы кстати позднѣе, когда онъ началъ писать портретъ ребенка и она всегда пріѣзжала съ нимъ. Но не въ ея характерѣ было притворяться, прикрывать одно чувство другимъ, и онъ ясно видѣлъ, что она страстно любить свою дочь, несмотря на порочную кровь, которая текла въ жилахъ маленькой дѣвочки.
Она пріѣзжала неукоснительно, хотя Лайонъ умножалъ сеансы: никогда Эми не довѣряли гувернанткѣ или горничной. Портретъ бѣднаго стараго сэра Дэвида былъ оконченъ въ десять дней, но потребовалось нѣсколько мѣсяцевъ для того, чтобы написать кругленькое, красивое личико ребенка. Сеансъ слѣдовалъ за сеансомъ, и посторонній наблюдатель могъ бы подумать, что онъ до смерти утомляетъ ребенка. Но Лайонъ зналъ, что это не такъ, и м-съ Кепедосъ знала это: они бесѣдовали вдвоемъ въ тѣ длинные промежутки отдыха, который онъ давалъ дѣвочкѣ, и она, разставшись съ позой, бѣгала по большой мастерской, забавлялась собранными въ ней рѣдкостями, играла старыми драпировками и костюмами, пользуясь предоставленной ей полной свободой трогать все, что ей угодно. Мать ея и м-ръ Лайонъ сидѣли и разговаривали; онъ откладывалъ въ сторону кисти и откидывался на спинку стула. И всегда при этомъ поилъ ихъ чаемъ.
Чего м-съ Кепедосъ не знала -- это того, какъ онъ неглижировалъ другими заказами въ эти долгія недѣли: у женщинъ плохо развито воображеніе въ томъ, что касается мужской работы, и въ этомъ отношеніи онѣ обыкновенно ограничиваются смутною мыслью, что все это, слава Богу, пустяки.
На дѣлѣ же Лайонъ отложилъ въ сторону всѣ остальныя работы и заставлялъ ждать не одну знаменитость. Имъ случалось и молчать по получасу, когда онъ укладывалъ кисти, наслаждаясь про себя присутствіемъ Эвелины. Она охотно молчала, если онъ не выводилъ ее насильно изъ молчанія своими разспросами. Молчаніе было ей по сердцу, а не наскучило. Иногда она брала книгу... ихъ было много кругомъ; иногда же сидѣла въ креслахъ, молча слѣдя за его работой (но никогда не высказывала своего мнѣнія и не давала никакихъ совѣтовъ), какъ будто ее интересовала всякая черточка въ портретѣ дочери. Эти черточки бывали очень часто немного безтолковы: онъ больше былъ занятъ своими чувствами, чѣмъ своею кистью. Онъ былъ такъ же мало смущенъ, какъ и она, но гораздо сильнѣе волновался: казалось, что во время этихъ сеансовъ (дитя было тоже удивительно покойно) нѣчто выростало между ними... какое-то молчаливое соглашеніе, какая-то невыговоренная тайна!
По крайней мѣрѣ ему такъ казалось; но въ сущности онъ не могъ быть увѣренъ въ томъ, что и она раздѣляетъ это ощущеніе.
То, чего онъ ждалъ отъ нея, было въ сущности весьма незначительно; онъ не ждалъ, чтобы она созналась ему, что несчастлива. Онъ былъ бы вполнѣ доволенъ, еслибы она молча дала ему почувствовать, что соглашается съ тѣмъ, что съ нимъ ея жизнь была бы счастливѣе. Иногда ему казалось -- онъ былъ настолько заносчивъ,-- что признакомъ этого служитъ то, что она съ такимъ удовольствіемъ сидитъ у него въ мастерской.