Лаура Уингъ поспѣшила къ себѣ въ комнату, чтобы переодѣться для прогулки; но, придя въ себѣ, упала на колѣни около кровати и спрятала голову въ подушки; она долго оставалась въ такомъ положеніи, не находя въ себѣ мужества поднять голову и снова поглядѣть на Божій свѣтъ. Ей казалось, что она замѣшана въ какой-то подозрительной сдѣлкѣ, и, странно сказать, она стыдилась не только сестры, но и самой себя. Она не повѣрила сестрѣ; она знала, что Селина солгала. Это-то всего хуже терзало молодую дѣвушку. Еслибы сестра стала оправдываться, объясняться, постаралась смягчить свою вину, все было бы лучше, но теперь оставалось признать, что она -- дурная женщина, потому что бездушная. У нея мѣдный лобъ. И она могла составлять планы и вести свои разсчеты, могла поѣхать къ старухѣ Беррингтонъ, потому что этимъ какъ бы заметала свои слѣды и доказывала людямъ, что у нея чистая совѣсть.
Слуга пришелъ и постучалъ въ дверь, докладывая, что чай готовъ. Лаура спросила, кто внизу (она слышала, какъ вскорѣ послѣ отъѣзда Селины подъѣхалъ какой-то другой экипажъ), и узнала, что Ліонель вернулся. Услышавъ это извѣстіе, она велѣла подать себѣ чаю въ комнату и рѣшила, что не пойдетъ внизъ обѣдать. Когда наступилъ часъ обѣда, она послала сказать, что у нея болитъ голова и что она ляжетъ въ постель.
Она раздумывала: придетъ ли къ ней Селина (сестра имѣла удивительную способность тотчасъ же забывать о непріятностяхъ), но ея страстное желаніе, чтобы та не приходила, было исполнено. Въ самомъ дѣлѣ, Селинѣ приходилось теперь свидѣться съ мужемъ, и Лаура изо всѣхъ силъ прислушивалась, съ тѣхъ поръ, какъ узнала, что зять дома, не услышитъ ли какихъ-нибудь признаковъ ссоры, громкихъ криковъ, брани. Уже отъ одного ожиданія ужасной сцены она осталась бы въ своей комнатѣ, еслибъ даже и не была дѣйствительно нездорова. Если она не ложилась въ постель, то потому только, что не знала, чего ждать. Сама она была крайне возбуждена; дѣла, по ея мнѣнію, приняли такой оборотъ, что ей необходимо принять какое-нибудь рѣшеніе относительно собственной персоны. Она не зажигала свѣчей и сидѣла у камина. Сколько она ни думала, ей предстояло повидимому одно: спасаться бѣгствомъ.
Мы скажемъ тутъ же, что Лаура Уингъ никуда не убѣжала, и хотя это обстоятельство обличаетъ нерѣшительность характера нашей героини, но мы должны сказать также, что она даже не приняла никакого рѣшенія насчетъ дальнѣйшаго образа дѣйствій. Она не могла при этомъ успокаивать себя мыслью, что остается, чтобы удерживать сестру на стезѣ добродѣтели. Надежды, которыя она было питала на этотъ счетъ, разсѣялись. У нея не оставалось больше никакихъ иллюзій насчетъ сестры.
На слѣдующее утро послѣ того достопамятнаго дня, когда у Лауры было объясненіе съ сестрой, Лаура, къ великому своему удивленію, увидѣла, что ничто въ домѣ не измѣнилось, кромѣ того, что теперь Селина узнала, что мужъ и сестра безусловно ее подозрѣваютъ. Такъ какъ это обстоятельство не оказало ни малѣйшаго устрашающаго дѣйствія на м-съ Беррингтонъ, то увѣщанія Лауры оказались излишними. Каково бы ни было объясненіе Ліонеля съ женой, но онъ ничего больше не говорилъ Лаурѣ: онъ предоставилъ ей полную свободу думать какъ ей угодно о томъ вопросѣ, который онъ такъ внезапно освѣтилъ передъ ней. Характеристичнымъ для его добраго сердца было то, что онъ вдругъ сообразилъ, что разговоръ, можетъ быть, ей не понравился, и, чтобы загладить свою вину, онъ предоставилъ ей пользоваться сѣрыми пони, когда ей вздумается, желая, чтобы она оправилась отъ тяжелаго впечатлѣнія и изгнала непріятный эпизодъ изъ памяти.
Лаура дѣйствительно часто приказывала закладывать пони и ѣздила кататься. Она посѣщала бѣдныхъ и всегда брала съ собой при этомъ одну изъ краснощекихъ дочерей сельскаго священника. Замокъ былъ теперь постоянно полонъ гостей, когда сами хозяева не уѣзжали куда-нибудь въ гости. Иногда (почти всегда, когда ее приглашали) Лаура сопровождала сестру и разъ или два самостоятельно ѣздила въ гости. Селина часто говорила, что желала бы, чтобы сестра завела собственный кругъ знакомыхъ, и Лаура желала теперь показать, что онъ у нея есть. Она ни на что не рѣшалась, старалась ни о чемъ не думать и, закрывъ глаза, плыть по теченію, закаляя, какъ ей казалось, свое сердце. Наступало время, когда они всѣ должны были переѣхать въ Лондонъ, а тамъ жизнь пойдетъ еще проще и стѣсненія будетъ еще меньше.
Неизвѣстно, что говорилъ Ліонель женѣ въ тотъ вечеръ, но Селина нашла, очевидно, способъ заткнуть ему ротъ: это Лаура видѣла не столько потому, чтобы онъ самъ измѣнился сколько-нибудь въ лицѣ и манерѣ себя держать, но потому, что Селина держала себя величественнѣе, чѣмъ когда-либо. Она была красивѣе, изящнѣе, наряднѣе, чѣмъ когда-либо; талія была еще тоньше, плечи непринужденнѣе, чѣмъ когда-либо, откинуты назадъ, а прижатые къ таліи локти обнаруживали красоту рукъ. Она носилась, порхала съ невозмутимой ясностью души женщины, довольной собой и своимъ туалетомъ.
Но всего удивительнѣе была способность Селины оправляться отъ ударовъ и презирать обвиненія. Она цѣловала Лауру попрежнему и обсуждала вопросы, какъ лучше убрать обѣденный столъ цвѣтами, такъ серьезно и спокойно, какъ будто бы между ними никогда и рѣчи не было о капитанѣ Криспинѣ. Но лэди Рингрозъ появилась на горизонтѣ; она пріѣзжала два раза въ отсутствіе Ліонеля.
Къ удивленію Лауры, она оказалась вовсе не той Іезавелью, какую она ожидала, а умной женщиной, небольшого роста, съ пенснё на носу и коротко остриженными волосами, читавшей Лёкки и давшей Лаурѣ нѣсколько полезныхъ совѣтовъ насчетъ акварельной живописи. Все это ободрило Лауру, которая находила теперь, что всего лучше будетъ постараться вѣрить въ то, что и люди, окружающіе ее, и положеніе дѣлъ вообще не такъ худы, какъ она думала.