О томъ, что дѣлалъ Спартакъ, получивъ свободу.
Два мѣсяца прошло послѣ событій, описанныхъ въ предыдущихъ главахъ.
Утромъ наканунѣ январьскихъ идъ (12-го января) 676 года сильный сѣверный вѣтеръ дулъ по улицамъ Рима, гоня передъ собой сѣрыя облака, застилавшія все небо.
День былъ сумрачный и тоскливый. Хлопья снѣга носились въ воздухѣ и падали на мостовую, покрывая ее сѣроватой грязью.
Граждане, собравшіеся по своимъ дѣламъ на форумѣ, рѣдко показывались на самой площади, но за то тысячами толпились подъ портиками форума, куріи Остиліи, грекостазіи (дворца посланниковъ), въ особенности-жe базилики Эмилія -- огромнаго крытаго зданія, построеннаго однимъ изъ предковъ нынѣшняго консула Марка Эмилія Лепида.
Среди безчисленной толпы, сновавшей по галереѣ базилики, стоялъ, опершись локтями на мраморныя перила, Спартакъ, смотрѣвшій съ равнодушнымъ видомъ на кишѣвшую передъ нимъ разношерстную толпу.
На немъ была голубая туника, а поверхъ ея темнокрасный греческій палій, застегнутый на правомъ плечѣ небольшой серебряной пряжкой.
Неподалеку отъ него три гражданина горячо о чемъ-то разговаривали между собой.
Двое изъ нихъ -- наши старые знакомцы: это атлетъ Кай Тауривій и мимическій актеръ Эмилій Баринъ. Третій принадлежалъ къ той многочисленной категоріи римскихъ гражданъ, которые, проводя все время въ праздности, жили подачками богатыхъ патриціевъ. За это кліенты, какъ называли этихъ людей, повсюду слѣдовали за своимъ покровителемъ -- на форумъ, въ комиціи, подавая голосъ за кого онъ прикажетъ, аплодируя ему, льстя и надоѣдая вѣчнымъ клянченьемъ подачекъ. Субъектъ, разговаривавшій съ Тауривіемъ и Вариномъ, назывался Апулеемъ Тудертиномъ и былъ кліентомъ Марка Красса.
Разговоръ шелъ объ общественныхъ дѣлахъ, о послѣднемъ процесѣ, о новыхъ актерахъ, пріѣхавшихъ изъ Греціи, и т. п. Но Спартакъ ничего не слышалъ, весь погруженный въ свои печальныя думы.
Послѣ того, какъ онъ встрѣтилъ въ тавернѣ "Венеры погребальной" сестру и узналъ, въ какомъ ужасномъ положеніи она находится, первой мыслью, первой заботой бѣднаго фракійца было вырвать ее изъ рукъ человѣка, подвергавшаго ее такому униженію. Щедрость Катилины, дѣйствовавшаго, впрочемъ, въ этомъ случаѣ не совсѣмъ безкорыстно, и тутъ явилась ему на помощь. Молодой патрицій тотчасъ-же предложилъ ему для выкупа сестры остальныя пять тысячъ сестерцій, выигранныя имъ у Долабелы.
Спартакъ съ благодарностью принялъ эти деньги, обѣщая отдать ихъ при первой возможности, отъ чего Катилина рѣшительно отказался. Онъ тотчасъ-же отправился къ хозяину Мирцы и заявилъ ему о своемъ намѣреніи выкупить сестру. Но хищникъ, узнавъ, что дѣло идетъ о его родной сестрѣ, запросилъ за дѣвушку огромную сумму. Онъ сказалъ, что Мирна стоила ему двадцать пять тысячъ сестерцій, причемъ солгалъ на половину, что она молода, красива, скромна, очень всѣмъ нравится, и, принявъ все это во вниманіе, заявилъ, что дѣвушка представляетъ собою капиталъ, по крайней мѣрѣ, въ пятьдесятъ тысячъ сестерцій и поклялся Меркуріемъ и Венерой, что не отдастъ ее дешевле.
Что почувствовалъ Спартакъ при такомъ заявленіи -- легче вообразить, чѣмъ разсказать. Онъ сталъ просить, умолять негодяя сжалиться надъ нимъ, онъ бросился къ его ногамъ, но извергъ зналъ, что съ нимъ ничего нельзя подѣлать, что законъ на его сторонѣ, и потому оставался непреклоненъ.
Тогда Спартакъ вскочилъ на ноги, схватилъ его за горло и, безъ всякаго сомнѣнія, задушилъ-бы, если-бы не вспомнилъ о своей сестрѣ и о томъ, что, задушивъ хозяина, онъ погибнетъ самъ и ни въ какомъ случаѣ не возвратитъ ей свободы.
Онъ успокоился и выпустилъ изъ рукъ негодяя, который, съ глазами, на половину выскочившими изъ орбитъ, и посинѣлымъ лицомъ, нѣсколько времени не могъ опомниться. Затѣмъ, послѣ нѣкоторой паузы Спартакъ спросилъ его спокойнымъ голосомъ:
-- Такъ ты хочешь... пятьдесятъ тысячъ сестерцій?..
-- Я... не хочу... ничего... убирайся... убирайся къ чорту... или позову... всѣхъ моихъ рабовъ...
-- Прости меня... я погорячился... бѣдность, братская любовь... Послушай, поторгуемся, можетъ мы и сойдемся.
-- Сойтись съ разбойникомъ, который съ первыхъ-же словъ начинаетъ душить! проговорилъ хозяинъ, нѣсколько успокоившись.-- Нѣтъ, нѣтъ, убирайся, ради всѣхъ боговъ!
Однако, мало-по-малу бѣдному фракійцу удалось успокоить его и придти къ соглашенію.
Спартакъ предложилъ ему тотчасъ-же пять тысячъ сестерцій, съ тѣмъ, чтобы онъ поселилъ Мирцу въ отдѣльномъ помѣщеніи, гдѣ поселится также и Спартакъ. Если черезъ мѣсяцъ ему не удастся выкупить сестру, то онъ, хозяинъ, вступаетъ снова во всѣ свои права.
Золотые червонцы блестѣли обворожительно; условія были самыя выгодныя, потому что негодяй выигрывалъ, ничѣмъ не рискуя, по крайней мѣрѣ, три тысячи сестерцій; онъ согласился.
Повидавшись съ сестрою и помѣстивъ ее въ отдѣльной комнаткѣ неподалеку отъ дома ея хозяина, Спартакъ тотчасъ-же отправился въ Субуру, гдѣ жилъ Требоній.
Онъ разсказалъ ему о своемъ горѣ и сталъ умолять помочь ему.
Требоній началъ успокоивать Спартака, обнадежилъ его, обѣщая употребить всѣ свои усилія, чтобы выручить его сестру, и если не совсѣмъ освободить ее, то, до крайней мѣрѣ, защитить отъ униженія.
Немного успокоенный этими обѣщаніями, Спартакъ отправился къ Катилинѣ и возвратилъ ему съ благодарностью его пять тысячъ сестерцій, въ которыхъ не нуждался болѣе. Крамольный патрицій долго бесѣдовалъ съ гладіаторомъ въ своей библіотекѣ, и, вѣроятно, о предметахъ чрезвычайной важности, насколько можно было судить по предосторожностямъ, принятымъ Катилиною, чтобы никто не помѣшалъ ихъ переговорамъ. Какъ-бы то ни было, съ этого дня Спартакъ довольно часто посѣщалъ патриція, и между ними установилась какая-то тайная связь.
Между тѣмъ Требодій, любившій Спартака и имѣвшій на него свои виды, горячо занялся дѣломъ Мирцы. Въ качествѣ друга Ортензія, котораго онъ былъ горячимъ поклонникомъ, онъ предложилъ чрезъ него Валеріи, его сестрѣ и женѣ Суллы, купить Мирцу себѣ въ горничныя. Дѣвушка была хороша собой, образована, умѣла говорить по-гречески и была хорошо знакома съ приготовленіемъ и употребленіемъ разныхъ благовоній и притираній.
Валерія заявила, что она не прочь купить дѣвушку, если та ей поправится. Она пожелала повидаться съ ней и осталась ею совершенно довольна. Черезъ нѣсколько дней она дѣйствительно купила Мирцу за сорокъ пять тысячъ сестерцій.
Хотя такой исходъ и не вполнѣ удовлетворилъ Спартака, который желалъ-бы видѣть сестру совершенно свободною, по онъ понималъ, что пока лучшаго онъ не могъ ожидать и отнынѣ сестра его все-же избавлена, и, вѣроятно, навсегда, отъ той ужасной жизни, какую ей приходилось вести у своего патрона.
Успокоившись съ этой стороны, Спартакъ весь отдался какому-то таинственному и чрезвычайно важному дѣлу. Онъ безпрестанно бывалъ у Катилины и подолгу разговаривалъ съ нимъ наединѣ. Каждый день его можно было встрѣтить въ разныхъ гладіаторскихъ школахъ Рима, въ тавернахъ, ночлежныхъ домахъ и всѣхъ притонахъ, гдѣ обыкновенно собирались рабы и гладіаторы.
Что-же онъ замышлялъ? Къ чему готовился?
Онъ самъ еще смутно понималъ свои стремленія.
Теперь-же онъ стоялъ въ галереѣ эмиліевой базилики и до такой степени погрузился въ свои размышленія, что ни одного слова не слышалъ изъ громкихъ разговоровъ и не замѣчалъ своихъ знакомыхъ.
-- И отлично сдѣлалъ, отлично сдѣлалъ, восклицалъ между тѣмъ Кай Тауривій, продолжая начатую рѣчь. Этотъ Сулла думалъ, что такъ легко разрушить память о подвигахъ Марія! Ха, ха, ха! Онъ воображалъ что для этого достаточно повалить его конную статую и разрушить тріумфальную арку, поставленную въ Капитоліи въ честь его побѣдъ надъ Кимирами! Нѣтъ, со всей своей свирѣпостью, со всѣмъ могуществомъ, онъ можетъ разрушать весь городъ и истребить до послѣдняго его жителей, но не въ силахъ заставить насъ забыть, что Югурта былъ побѣжденъ, а при Сектійскихъ Водахъ кимиры были разбиты.
-- Дуракъ! визжалъ своимъ бабьимъ голосомъ Эмилій Варинъ,-- а вотъ на зло ему консулъ Лепидъ украсилъ эту базилику барельефами, изображающими побѣды Марія надъ кимирами!
-- О, этотъ Лепидъ стоитъ поперегъ горла диктатору!
-- Ленидъ! презрительно воскликнулъ толстый кліентъ Марка Красса. Что можетъ сдѣлать Суллѣ какой-нибудь Лепидъ? Тоже, что комаръ слону.
-- Ну нѣтъ! сказалъ Тауривій. Не даромъ-же Сулла такъ противился его избранію. Знаетъ кошка, чье мясо съѣла! Лепидъ -- другъ Марія!
-- Такъ что-де?
-- А то, что въ этомъ году что-нибудь да будетъ!
-- Да, да, подтвердилъ Варинъ. Не даромъ въ деревнѣ Аримино случилось ужасное чудо.
-- Какое?
-- Пѣтухъ, заговорилъ человѣческимъ голосомъ.
-- Что ты! Не можетъ быть.!
-- Вотъ еще,-- не можетъ быть! Когда весь Римъ только объ этомъ и говоритъ. Извѣстіе привезли патрицій Валерій, его семья и всѣ слуги. {Плиній. Естеств. истор. X, I.}
-- Ну, это дѣйствительно не спроста; что нибудь да будетъ! бормоталъ Апулей, который какъ человѣкъ очень набожный, видѣлъ во всемъ необыкновенномъ какое-нибудь знаменіе боговъ.
-- Авгуры уже собрались, чтобы разобрать какой можетъ быть тайный смыслъ этого необыкновеннаго явленія.
-- Что-же до меня прибавилъ актеръ, подмигивая атлету, то я, хотя и не авгуръ, но отлично понимаю, что это значитъ.
-- О! вскричалъ Апулей, выпяливая глаза.
-- Это богиня Веста гнѣвается за непристойное поведеніе одной изъ своихъ жрицъ.
-- Ха, ха, ха! понимаю! Это правда. Хорошо сказано, восклицалъ атлетъ со смѣхомъ.
-- Счастливы вы, что все такъ скоро понимаете. А я такъ, признаюсь, ничего до сихъ поръ не понялъ.
-- Полно строить дурачка!
-- Клянусь Юноной, матерью ботовъ...
-- Ну ладно: Вариній намекаетъ на грѣшную связь твоего патрона Жарка Красса съ весталкой Лициніой {Плутархъ, Жизнь Красса.}.
-- Ложь и клевета! съ негодованіемъ вскричалъ вѣрный кліентъ. Такихъ гнусностей не только не слѣдуетъ говорить, но и думать.
-- А я говорю тоже самое, насмѣшливо сказалъ Варинъ. Но поди разувѣрь вотъ этихъ добрыхъ квиритовъ, которые всѣ въ одинъ голосъ вопятъ о святотатственной любви твоего патрона къ прекрасной весталкѣ.
-- Повторяю -- все это гнусная клевета.
-- Послушай, любезный Апулей,-- что ты отрицаешь -- это похвально,-- такъ и слѣдуетъ. Но вѣдь насъ на мякинѣ не проведешь. Мы знаемъ, что знаемъ. Любви и кашля -- не спрячешь, говоритъ пословица. Ты будешь твердить: нѣтъ; мы будемъ твердить да. А ты лучше молись Венерѣ Мурційской, сколько только даютъ тебѣ мочи подачки твоего патрона, чтобъ въ это дѣло не вмѣшался цензоръ.
Въ эту самую минуту человѣкъ средняго роста, но съ чрезвычайно сильной грудью, широкими плечами и геркулесовскими руками подошелъ къ Спартаку и тихо тронулъ его за плечо. Мужественное, энергичное лицо этого человѣка, окаймленное черною, какъ смоль, бородою, обнаруживало силу характера и рѣшительность. Черные глаза дышали отвагой и какимъ-то дѣтскимъ добродушіемъ. Это былъ одинъ изъ друзей Спартака -- галлъ Крассъ.
-- Неужели ты такъ погрузился въ свои думы, что смотришь и ничего не видишь? спросилъ онъ.
-- Ахъ, это ты, Крассъ! воскликнулъ Спартакъ, проводя рукой по лбу, какъ-будто для того, чтобы отогнать навязчивыя мысли.-- Я тебя не узналъ.
-- Однако, ты смотрѣлъ прямо на меня, когда я гулялъ внизу съ нашимъ ланистомъ Аціономъ.
-- Зачѣмъ-же это ты ему понадобился?
-- Онъ все проситъ меня, чтобъ я тебя уговорилъ снова продаться ему въ гладіаторы. Сулитъ сорокъ тысячъ сестерцій.
-- О, будь онъ проклятъ съ своими сестерціями! со злобой проговорилъ Спартакъ.-- Ну, что новаго?
-- Видѣлъ Орторикса. Онъ вернулся изъ своего путешествія.
-- Былъ въ Капуѣ?
-- Былъ.
-- Переговорилъ съ кѣмъ-нибудь?
-- Съ однимъ германцемъ, по имени Окноманомъ. Онъ считается самымъ сильнымъ и смѣлымъ во всей школѣ.
-- Ну и что-же? спросилъ Спартакъ внѣ себя отъ нетерпѣнія.-- Что-же?
-- Этотъ Окноманъ замышлялъ почти то-же, что замышляемъ и мы. Онъ тотчасъ-же согласился пристать къ нашему союзу и обѣщалъ вербовать намъ сторонниковъ въ средѣ гладіаторовъ школы Лентула Батіата.
-- О, воскликнулъ вполголоса Спартакъ, радостно поднявъ глаза къ верху, -- если боги, обитатели Олимпа, не отнимутъ отъ насъ своего покровительства, то черезъ нѣсколько лѣтъ рабство исчезнетъ съ лица земли!
-- Но Орториксъ передаетъ, продолжалъ Крассъ,-- что этотъ Окноманъ очень храбръ, но чрезвычайно горячъ, неостороженъ и непредусмотрителенъ.
-- О, это плохо, очень плохо, клянусь Геркулесомъ.
-- Я подумалъ то-же самое.
Оба рудіарія {Рудіаріями называли въ Римѣ гладіаторовъ, получившихъ свободу. Тѣ изъ нихъ, которымъ была пощажена народомъ жизнь, тоже становились рудіаріями.} нѣсколько времени молчали. Наконецъ, Крассъ спросилъ:
-- А Катилина?
-- Начинаю убѣждаться, отвѣчалъ Спартакъ, -- что онъ никогда не пойдетъ за одно съ нами.
-- Такъ, стало быть, всѣ разсказы о его храбрости и рѣшительности -- пустая выдумка?
-- Нѣтъ; онъ безстрашенъ и вдобавокъ чрезвычайно уменъ. Но онъ римлянинъ: ему хотѣлось-бы воспользоваться нашими мечами для собственнаго возвышенія, чтобы потомъ оставить насъ ни съ чѣмъ. Кромѣ того онъ боится за свою будущность, если соединится съ нами, презрѣнными гладіаторами.
Затѣмъ, послѣ нѣкоторой паузы, онъ прибавилъ:
-- Сегодня вечеромъ у него соберутся его друзья. Я приду, чтобы окончательно уговориться съ ними относительно общаго дѣла, хотя боюсь, что изъ этого ничего ее выйдетъ.
-- Но неужели-же паша тайна извѣстна и ему, и его друзьямъ?
-- Не безпокойся: они не выдадутъ ее никому. Римляне такъ презираютъ насъ, что считаютъ смѣтными всѣ наши попытки освободиться отъ ихъ власти. Для нихъ мы даже не люди, а полу-животныя {Ювеналъ, Сат. V, стихъ 221: "Oh demens! Ita servcis homo est?" -- О, безумецъ! Развѣ рабъ -- человѣкъ? Луцій Флоръ, III, 20: "Secundum hominum Genussunt".}.
-- О, Спартакъ, вскричалъ Крассъ, и въ глазахъ его засвѣтился какой-то дикій огонь, -- больше, чѣмъ за то, что ты спасъ мнѣ жизнь въ циркѣ, я люблю тебя за твердость, съ какой ты ведешь наше великое дѣло, несмотря на всѣ препятствія! О, дай намъ когда-нибудь помѣриться подъ твоимъ начальствомъ съ этими гордыми всемірными грабителями и показать имъ въ открытомъ полѣ, точно-ли мы принадлежимъ къ низшей породѣ, чѣмъ они.
-- О, я буду работать на пользу пагаего дѣла, пока только во мнѣ останется искра жизни! проговорилъ Спартакъ твердымъ голосомъ.-- Ему отдалъ я всѣ силы души и либо доведу его до конца, либо погибну за него!
Онъ пожалъ руку Красса, который въ волненіи приложилъ ее къ сердцу.
-- Спартакъ, спаситель мой, проговорилъ онъ растроганнымъ голосомъ.-- Изъ такихъ людей, какъ ты, выходятъ герои.
-- Или мученики! прошепталъ Спартакъ, задумчиво склоняя голову на грудь.
Оба друга вышли изъ базилики и, пройдя черезъ форумъ, направились къ Палатину. Тамъ находился портикъ Катула, гдѣ они разсчитывали встрѣтить Катилину.
Домъ Катула, бывшаго вмѣстѣ съ Маріемъ консуломъ въ 652 году, принадлежалъ къ числу роскошнѣйшихъ и красивѣйшихъ въ Римѣ. Великолѣпный портикъ его, украшенный трофеями, отнятыми у кимвровъ, былъ любимымъ мѣстомъ прогулокъ римскихъ женщинъ, занимавшихся здѣсь гимнастическими играми. Неудивительно поэтому, что сюда-же стекались и молодые щеголи -- патриціи и всадники, жаждавшіе посмотрѣть на прелестныхъ квиритокъ.
Когда Крассъ и Спартакъ подошли къ дому Катула, густая стѣна мужчинъ уже окружала портикъ, любуясь женщинами, которыхъ наѣхало сегодня больше обыкновеннаго, вслѣдствіе дурной погоды и снѣга, падавшаго на улицѣ.
И дѣйствительно, можно было залюбоваться красотою этихъ безчисленныхъ, точно выточенныхъ изъ слоновой кости, обнаженныхъ рукъ, бѣлоснѣжныхъ, чуть прикрытыхъ грудей и олимпійскихъ плечъ, украшенныхъ цѣлымъ моремъ драгоцѣнныхъ камней, жемчуга, золота, пурпура и тончайшихъ шерстяныхъ матерій, расположенныхъ самыми живописными складками.
Тутъ очаровывала всѣхъ своей красотою Семпронія, любовница Катилины, прозванная впослѣдствіи за красоту и умъ блистательной и погибшая въ битвѣ при Арецо, сражаясь какъ мужчина, рядомъ съ Катилиною; Аврелія, мать Цезаря; Валерія, жена Судлы; весталка Лицинія; Орестила, Целія и многія, многія сотни другихъ матронъ и дѣвушекъ, принадлежавшихъ къ знатнѣйшимъ римскимъ семействамъ.
Спартакъ и Крассъ, подойдя въ портику, стали искать глазами Катилину и вскорѣ увидѣли его у одной колоны; онъ разговаривалъ съ Квинтомъ Куріемъ, развратнымъ пьяницей, бывшимъ впослѣдствіи причиной открытія заговора самого Катилины, и молодымъ Луціемъ Бестіей, впослѣдствіи консуломъ партіи плебеевъ въ годъ помянутаго заговора.
Стараясь не задѣть никого и идти задами, какъ подобало людямъ такого низкаго званія, Спартакъ и Крассъ подошли къ грозному патрицію, съ язвительной улыбкой говорившему друзьямъ:
-- Непремѣнно подойду къ весталкѣ Лициніи, за которой все увивается этотъ толстякъ Крассъ, и разскажу ей про его связь съ Эвтибидой.
-- Да, да, подтвердилъ Луцій Бестія.-- Скажи ей, что онъ даже подарилъ ей двѣсти тысячъ сестерцій.
-- Маркъ Крассъ подарилъ двѣсти тысячъ сестерцій! вскричалъ Катилина.-- Да вѣдь это чудо, гораздо болѣе удивительное, чѣмъ то, что пѣтухъ заговорилъ человѣческимъ языкомъ въ Ариминѣ!
-- Это дѣйствительно удивительно, замѣтилъ Квинтъ Курій, -- по только потому, что онъ скупъ, какъ никто другой. А на самомъ дѣлѣ для Марка Красса двѣсти тысячъ сестерцій -- то-же, что капля воды, вычерпнутая изъ Тибра.
-- О, да, сказалъ Луцій Бестія, и глаза его загорѣлись завистью.-- Вѣдь у него больше семи тысячъ талантовъ!
-- То-есть полтора миліярда сестерцій {Плутархъ, Жизнь Красса. Имущество этого человѣка оцѣнивалось въ 7,100 талантовъ, что составляетъ около 400,000,000,000 фр. или 100,000,000,000 рублей. Что передъ нимъ Ротшильдъ!}!
-- Ужасное богатство! Можно было-бы не повѣрить, если-бы мы не знали навѣрное, что оно не преувеличено.
-- Вотъ какъ премудро устроена наша республика! съ горечью воскликнулъ Катилина.-- Человѣкъ ничтожный, неспособный можетъ достигнуть всего, чего захочетъ. А я, хотя чувствую, что могу предводительствовать арміями, не могъ никогда добиться самой ничтожной должности, потому что бѣденъ и обремененъ долгами {Салюстій, Catilinaria.}. А если завтра Крассу придетъ тщеславная фантазія сдѣлаться военачальникомъ въ какомъ-нибудь походѣ, онъ получитъ все, что ему угодно, потому что ему легко купить не только голодную чернь, но и весь продажный сенатъ.
-- И подумаешь, какими средствами пріобрѣлъ онъ свое колосальное богатство!
-- О, да! Онъ скупалъ за ничтожныя деньги конфискованное имущество жертвъ проскрипцій Суллы! сказалъ Луцій Бестія.
-- Такъ-что теперь половина всѣхъ домовъ въ Римѣ принадлежитъ ему {Плутархъ, Жизнь Марка Красса.}.
-- И это справедливо? со злобой спросилъ Бестія.-- Это честно?
-- Это удобно! съ язвительной улыбкой сказалъ Катилина.
-- И неужели это не перемѣнится! воскликнулъ Квинтъ Курій.
-- Должно-бы перемѣниться, пробормоталъ Катилина,-- но кто знаетъ, что написано въ адамантовой книгѣ судебъ!
-- О, стоило-бы только захотѣть! сказалъ молодой Бестія.-- Если-бы только голодающіе, нищіе римляне сознали свою силу и если-бы у нихъ явился смѣлый вождь, то онъ раздавилъ-бы однимъ взмахомъ руки ничтожную кучку оптиматовъ.
-- Не въ пустыхъ словопреніяхъ и не въ безсильной брани слѣдуетъ намъ изливать свой гнѣвъ, торжественно проговорилъ Катилина.-- Мы должны въ тайнѣ нашихъ домовъ обдумать серьезно наше обширное предпріятіе и въ свое время твердой рукой привести его въ исполненіе {Салюстій, Catilinaria.}. Молчи и жди, другъ Луцій. Можетъ быть, наступитъ скоро день, когда намъ удастся однимъ сильнымъ толчкомъ разрушить это ветхое зданіе, въ подвалахъ котораго мы томимся. Оно только съ виду кажется крѣпкимъ и величественнымъ, внутри-же давно сгнило.
-- Смотрите, смотрите, какъ веселъ сегодня Ортензій! воскликнулъ Курій, какъ-бы желая перемѣнить разговоръ.-- Онъ все еще не можетъ нарадоваться отъѣзду Цицерона, потому что теперь онъ остался безъ соперниковъ на форумѣ.
-- О, что за трусъ этотъ Цицеронъ! съ презрѣніемъ сказалъ Катилина.-- Лишь только замѣтилъ, что Сулла хмурится на него за его юношескій энтузіазмъ къ Марію, онъ тотчасъ-же удралъ въ Грецію.
-- Да, вотъ ужь два мѣсяца, какъ онъ исчезъ изъ Рима.
-- Если-бы у меня было его краснорѣчіе, пробормоталъ Катилина, стиснувъ кулакъ,-- въ два года я сдѣлался-бы владыкою Рима!
-- Тебѣ недостаетъ его краснорѣчія, ему -- твоего мужества.
-- Однако, прибавилъ Катилина, и лицо его снова сдѣлалось задумчивымъ, -- если намъ не удастся привлечь его на нашу сторону -- что весьма маю вѣроятно при его бабьемъ характерѣ и кисло-сладкихъ платоническихъ добродѣтеляхъ,-- то онъ можетъ сдѣлаться страшнымъ орудіемъ противъ насъ въ рукахъ нашихъ враговъ.
Всѣ три патриція умолкли.
Въ эту минуту живая стѣна, окружавшая портикъ, раздвинулась, и между колонъ показалась величественная фигура Валеріи, жены Суллы, въ сопровожденіи Ортензія и толпы ухаживателей; она шла, къ своимъ богато-убраннымъ золотомъ и пурпуромъ носилкамъ, принесеннымъ четырьмя сильными кападокійскими рабами къ самому входу портика.
Она закуталась въ тяжелую паллу дорогой восточной матеріи темно-синяго цвѣта, скрывъ отъ глазъ своихъ поклонниковъ прелести, которыми такъ щедро одарила ее природа.
Лицо ея было блѣдно; большіе черные глаза смотрѣли неподвижно съ выраженіемъ не то скуки, не то пресыщенія, что вовсе было не къ лицу женщинѣ, вышедшей замужъ всего мѣсяцъ тому назадъ.
Граціознымъ движеніемъ головы она отвѣчала на поклоны тѣснившихся вокругъ нея патриціевъ и, скрывая подъ улыбкой легкую зѣвоту, пожала руки двумъ молодымъ щеголямъ, бросившимся помогать ей войти въ носилки. Затѣмъ она сама задернула занавѣску и знакомъ приказала рабамъ идти.
Кападокійцы подняли носилки и двинулись впередъ, предшествуемые скороходомъ Anteambulo, на обязанности котораго лежало расчищать впереди дорогу.
Освободившись, наконецъ, отъ толпы ухаживателей, Валерія вздохнула свободнѣе и разсѣянно стала смотрѣть по сторонамъ. Но видъ сѣраго неба и грязной улицы навелъ на нее еще большую скуку.
Тѣмъ временемъ Спартакъ, стоявшій вмѣстѣ съ Крассомъ немного позади, какъ мы сказали это выше, увидя садившуюся въ носилки матрону, тотчасъ-же узналъ въ ней госпожу своей сестры. Кровь бросилась ему въ лицо и, тронувъ слегка за плечо своего товарища, онъ сказалъ:
-- Смотри -- это Валерія, жена Суллы.
-- Клянусь священнымъ арелатскимъ лѣсомъ, никогда не видывалъ я такой красавицы!
Въ это время носилки супруги бывшаго диктатора проходили въ двухъ шагахъ отъ нихъ, и глаза Валеріи нечаянно встрѣтились съ глазами Спартака.
Молодая женщина точно встрепенулась, какъ-будто отъ неожиданнаго толчка. Щеки ея слегка зарумянились и, устремивъ свои черныя огненныя очи на фракійца, она даже высунула немного голову, не сводя съ него глазъ втеченіи нѣсколькихъ секундъ.
-- Чортъ побери! воскликнулъ Крассъ, отъ котораго не укрылись эти несомнѣнные признаки благосклонности знатной матроны къ своему счастливому товарищу.-- Милый мой Спартакъ, богиня Фортуна -- какъ и слѣдуетъ такой капризной и своенравной женщинѣ -- схватила тебя сегодня за волосы, или, лучше сказать, ты, дружище, схватилъ за косы легкомысленную богиню. Такъ держи-же ее, держи крѣпко, чтобы, когда она вырвется, у тебя все-же что-нибудь да осталось отъ нея.
Если-бы во время этой рѣчи Крассъ взглянулъ на Спартака, то замѣтилъ-бы, какъ тотъ вдругъ поблѣднѣлъ и лицо его судорожно исказилось подъ вліяніемъ какого-то внутренняго волненія.
Но когда галлъ кончилъ, Спартакъ успѣлъ уже оправиться, и голосомъ, который постарался сдѣлать спокойнымъ, отвѣчалъ:
-- Да замолчи ты, съумасшедщій! Что это ты тамъ мелешь про Фортуну! Клянусь булавой Геркулеса, ты слѣпѣе всякаго андабата {Андабатами, какъ читатель, вѣроятно, помнитъ, назывались гладіаторы, сражавшіеся съ опущеннымъ забраломъ, не видя другъ друга.}.
И, желая прекратить этотъ непріятный для него разговоръ, Спартакъ подошелъ къ Луцію Катилинѣ и почтительно спросилъ:
-- Прикажешь придти къ тебѣ сегодня вечеромъ, благородный Катилина?
Катилина обернулся.
-- Да, приходи непремѣнно. Но только не говори: "сегодня вечеромъ", потому что уже темнѣетъ, а говори: "немного перегодя".
-- Приду немного перегодя, сказалъ Спартакъ, поклонившись и отходя въ сторону.
Нѣсколько минутъ оба рудіарія о чемъ-то горячо разговаривали другъ съ другомъ, затѣмъ оба молча пошли по направленію въ Священной улицѣ.
-- Клянусь Плутономъ, я совершенно теряюсь въ лабиринтѣ твоей души! сказалъ Луцій Бестія, смотрѣвшій вытаращивъ глаза, какъ Катилина за-просто разговариваетъ съ гладіаторомъ.
-- А что такое? наивнымъ тономъ спросилъ Катилина.
-- Римскій патрицій дружески бесѣдуетъ съ презрѣннымъ гладіаторомъ!
-- Это ужасно, неслыханно! Не правда-ли? сказалъ съ саркастическимъ смѣхомъ патрицій.
Затѣмъ, не ожидая отвѣта, онъ прибавилъ уже совсѣмъ другимъ тономъ:
-- Сегодня жду васъ къ себѣ. Поужинаемъ, повеселимся и поговоримъ о серьезныхъ вещахъ.
Тѣмъ временемъ Спартакъ и Крассъ шли по Священной улицѣ. Вдругъ они столкнулись съ молодой богато-одѣтой дѣвушкой поразительной красоты. Она шла навстрѣчу имъ въ сопровожденіи молоденькой дѣвушки.
Красота и грація этой незнакомки съ рыжими волосами и огромными сѣрыми глазами была такова, что Крассъ остановился передъ нею точно вкопанный.
-- Гезу! {Гезу -- такъ звали верховнаго бога галловъ.} что за красавица! прошепталъ онъ.
Спартакъ, задумчиво шедшій рядомъ съ Крассомъ, поднялъ голову и взглянулъ на дѣвушку, которая, не обращая никакого вниманія на восторгъ галла, устремила глаза на Спартака и сказала по-гречески:
-- Да помогутъ тебѣ великіе боги, доблестный Спартакъ!
-- Благодарю тебя, прелестная дѣвушка, отвѣчалъ онъ съ нѣкоторымъ смущеніемъ и удивленіемъ,-- и пусть Венера индійская будетъ твоей покровительницей.
Молодая дѣвушка подошла ближе и вполголоса проговорила:
-- Свѣта и свободы, непобѣдимый Спартакъ!
Фракіецъ вздрогнулъ, услыхавъ оти слова, и, нахмуривъ брови, окинулъ незнакомку подозрительнымъ взглядомъ.
-- Не понимаю, что означаютъ твои шутки, красавица.
-- Это, не шутка -- и ты напрасно притворяешься со мной. Это -- крикъ всѣхъ угнетенныхъ. Я -- куртизанка Эвтибида, гречанка родомъ, бывшая рабыня, тоже принадлежу къ ихъ числу.
При этомъ она взяла широкую руку Спартака и пожала со въ своихъ маленькихъ ручкахъ.
Фракіецъ снова вздрогнулъ.
-- Она не шутитъ! Ей тоже извѣстны наши тайные знаки.
Онъ снова взглянулъ на дѣвушку, смотрѣвшую ему прямо въ глаза съ торжествующей улыбкой.
-- Ну... пусть-же намъ помогутъ боги!
-- Я живу на Священной улицѣ, недалеко отъ храма Януса. Приходи ко мнѣ, я могу оказать тебѣ немало услугъ въ твоемъ святомъ дѣлѣ.
Но такъ-какъ Спартакъ все еще стоялъ въ нерѣшительности, она устремила на него взглядъ, полный мольбы, и воскликнула:
-- Приходи!
-- Хорошо, приду, отвѣчалъ Спартакъ.
-- Salve, сказала дѣвушка по-латыни, кланяясь обоимъ гладіаторамъ.
-- Salve, отвѣчалъ Спартакъ.
-- Salve, о, чудная богиня красоты! вскричалъ Крассъ, неспускавгаій все время глазъ съ прелестной дѣвушки.
Долго еще стоялъ онъ и смотрѣлъ вслѣдъ удалявшейся Эвтибидѣ, и неизвѣстно, сколько времени продолжалось-бы его оцѣпепеніе, если-бы голосъ Спартака не заставилъ его очнуться.
-- Крассъ, скоро-ли ты пошевелишься?
Галлъ встрепенулся и молча пошелъ рядомъ съ своимъ другомъ. Но, пройдя шаговъ тридцать, онъ воскликнулъ:
-- Ну, какъ-же мнѣ не назвать тебя любимцемъ Фортуны? О, неблагодарный! Ты-бы долженъ воздвигнуть храмъ этой капризной богинѣ, распростершей надъ тобою оба свои крыла.
-- Что нужно отъ меня этой дѣвушкѣ?
-- Не знаю и знать не хочу. Но знаю, что если Венера существуетъ, то она не можетъ быть прекраснѣе этой гречанки.
Въ это время скороходъ, сопровождавшій носилки Валеріи, подошелъ къ двумъ рудіаріямъ и спросилъ:
-- Который изъ васъ Спартакъ?
-- Я, отвѣчалъ фракіецъ.
-- Твоя сестра Мирца будетъ ждать тебя сегодня около полуночи. Ей нужно поговорить съ тобой объ очень важномъ дѣлѣ, нетерпящемъ отлагательства.
-- Скажи ей, что я приду.
Скороходъ вернулся на свое мѣсто, а оба друга пошли дальше и вскорѣ исчезли, завернувъ за уголъ.