Возстаніе.
Какъ я, богатая, роскошная и прелестная столица Кампапьи, одной изъ самыхъ плодоносныхъ и цвѣтущихъ провинцій Италіи, значительно утратила въ описываемое нами время; свой прежній блескъ, тогда-какъ до высадки Аннибала она считалась счастливѣйшей и богатѣйшей соперницей Карфагена и Рима.
Однако, съ тѣхъ поръ прошло уже 138 лѣтъ; всемогущее покровительство Суллы, основавшаго въ окрестностяхъ Капуи колоніи легіонеровъ, возстановило до извѣстной степени благосостояніе и богатство этого города, населеніе котораго простиралось теперь до 100,000 жителей.
Было 20 февраля 680 г. (по римск. лѣтосъ). День клонился къ вечеру; солнце медленно закатывалось, погружаясь въ волны розоватыхъ, бѣлоснѣжныхъ и пурпурныхъ облаковъ, блестѣвшихъ фосфорическимъ свѣтомъ надъ вершинами холмовъ, спускавшихся къ морю. Въ улицахъ Капуи виднѣлось то оживленіе, которое бываетъ обыкновенно къ вечеру, когда работники оканчиваютъ свою работу, лавки запираются и одни спѣшатъ домой, другіе выходятъ изъ дому,-- однимъ словомъ, когда за движеніемъ и дѣятельностью дня готовится наступить тишина и спокойствіе ночи.
По широкой и красивой Албанской улицѣ, простиравшейся отъ Флувіанскихъ до Беневентскихъ воротъ и почти нополамъ разсѣкавшей городъ, сновали взадъ и впередъ разнообразныя кучки пѣшеходовъ. Вдругъ нѣкоторыя изъ нихъ остановились, глядя съ удивленіемъ на отрядъ изъ десяти всадниковъ съ декуріономъ во главѣ, показавшійся на поворотѣ Аппіевой дороги. Ихъ бѣшеная ѣзда, лошади, покрытыя пылью и грязью, съ дымящимися ноздрями и забрызганными пѣною удилами, все это ясно указывало, что они очень торопились и вѣроятно имѣли какое-нибудь очень спѣшное дѣло.
-- Клянусь скипетромъ Юпитера Тифатинскаго, сказалъ одинъ пожилой гражданинъ шедшему съ нимъ юношѣ, -- что я но видалъ еще такой бѣшеной ѣзды съ тѣхъ воръ, какъ много лѣтъ тому назадъ скакали курьеры съ извѣстіемъ о побѣдѣ, одержанной Суллою надъ консуломъ Л. Нордоссо, приверженцемъ Марія.
-- Какія-же новости везутъ намъ эти всадники? спросилъ юноша.
-- Невидимому, они ѣдутъ изъ Рима, замѣтилъ одинъ кузнецъ, снимая съ плечъ кожанный фартукъ, какіе носятъ обыкновенно люди его ремесла.
-- Намъ предстоитъ должно-быть что-нибудь новое...
-- Или грозитъ какая-нибудь опасность...
-- Или-же открытъ нашъ заговоръ! сказалъ шепотомъ, блѣднѣя, молодой гладіаторъ своему товарищу.
Между тѣмъ декуріонъ съ своими всадниками, истомленными и измученными длинной дорогой, проѣхавъ нѣкоторое пространство по Албанской улицѣ, свернулъ въ не менѣе красивую улицу Сельпозіа, на которой виднѣлись многочисленные косметическіе магазины, хозяева которыхъ вели обширную торговлю мазями и эссенціями со всей Италіей, снабжая своими произведеніями туалеты римскихъ матронъ. На этой-же улицѣ находился домъ Медіа Либеона, который въ качествѣ префекта управлялъ городомъ отъ имени Рима.
Тамъ-то остановились всадники, и декуріонъ, соскочивъ съ лошади, вошелъ въ портикъ и потребовалъ, чтобъ его тотчасъ-же провели къ префекту, которому, по его словамъ, онъ имѣлъ передать важныя письма отъ римскаго сената.
Тѣмъ временемъ вокругъ солдатъ, расположившихся около дома префекта, мало-по-малу столпились любопытные; нѣкоторые изъ нихъ, замѣтивъ состояніе, въ которомъ находились эти люди и ихъ лошади послѣ бѣшеной скачки, разсуждали о томъ, какова должна быть цѣль, принудившая ихъ ѣхать съ такой поспѣшностью; другіе-же пробовали завести разговоръ съ самими солдатами, которые въ эту минуту менѣе всего расположены были говорить, стараясь, если возможно, разузнать что-нибудь относительно предмета ихъ посольства.
Но допытыванья праздныхъ капуанцевъ принесли мало плодовъ; имъ едва удалось вытянуть нѣсколько словъ изъ устъ солдатъ, отъ которыхъ они узнали лишь, что тѣ выѣхали изъ Рима -- извѣстіе, еще больше подстрекнувшее любопытство зѣвакъ. Толпа не расходилась. Вдругъ вниманіе ея обратилось на нѣсколькихъ рабовъ, поспѣшно вышедшихъ изъ дома префекта и направившихся кто въ одну, кто въ другую сторону по улицѣ Сельнозіа.
-- Однако, сказалъ одинъ, -- дѣло, повидимому, очень серьезно!
-- Какое-же дѣло, Бога ради?
-- А почемъ-же мнѣ знать!
-- Рабы префекта бѣгутъ, какъ олени, преслѣдуемые собаками.
-- Стало-быть дѣло важное!
-- Очевидно. Но куда-жe спѣшатъ эти рабы?
-- Въ томъ-то и вопросъ.
-- За то, чтобъ узнать это, воскликнулъ толстый, одутловатый и красный торговецъ мазями, который, выйдя изъ своей лавки, протолкался впередъ, сгорая любопытствомъ узнать въ чемъ дѣло,-- чтобы узнать это я далъ-бы десять банокъ моей чудной розовой мази.
-- Ты правъ, прибавилъ одинъ гражданинъ;-- нѣтъ сомнѣнья, что здѣсь идетъ дѣло о чемъ-нибудь очень важномъ, и невыносимо досадно, что мы, именно мы, которые, по всей вѣроятности, всего болѣе будемъ заинтересованы въ этомъ, ничего все-таки не можемъ узнать,
-- А ты думаешь, что намъ угрожаетъ какая-нибудь опасность?
-- Какъ-же иначе? Развѣ ты полагаешь, что сенатъ послалъ-бы изъ пустяковъ отрядъ всадниковъ съ приказаніемъ скакать въ карьеръ, загоняя Богъ вѣсть сколько несчастныхъ лошадей по дорогѣ?
-- Ахъ, чортъ возьми, что тамъ такое?
-- Гдѣ?
-- Тамъ на углу Албанской улицы...
-- Да помогутъ намъ всемогущіе боги! воскликнулъ, блѣднѣя, торговецъ маслами.-- Не военный-ли это трибунъ?..
-- Да, конечно!.. Это онъ и есть... Титъ Сервиліонъ!..
-- Смотри, какъ онъ поспѣшно идетъ вслѣдъ за рабомъ префекта.
-- Ну, чтобы это могло значить!
-- Да храпитъ насъ Діана.
Пока военный трибунъ, Титъ Сервиліонъ, входилъ въ домъ префекта, а на улицу Сельпозіо все болѣе и болѣе стекался народъ, разнося волненіе по всей Капуѣ, вдоль водопровода, снабжавшаго съ ближайшихъ холмовъ водою весь городъ и проходившаго на довольно большомъ протяженіи возлѣ стѣны, опоясывавшей Капую, шли два человѣка колоссальнаго роста и сильнаго тѣлосложенія. Они были страшно утомлены, блѣдны и съ головы до ногъ покрыты пылью и грязью; по одеждѣ и оружію въ нихъ не трудно было узнать гладіаторовъ.
Это были Спартакъ и Окноманъ, которые, выѣхавъ съ необыкновенною поспѣшностью изъ Рима въ ночь съ 15 на 16 того-же мѣсяца и мѣняя лошадей на каждой почтовой станціи, быстро достигли до Сессы Пометійской, по тамъ, настигнутые декуріономъ, мчавшимися со своими десятью всадниками въ Капую, чтобъ предупредить префекта о готовившемся возстаніи гладіаторовъ, должны были отказаться не только отъ смѣны лошадей, но но временамъ принуждены были даже оставлять Аппіеву дорогу и ѣхать по другимъ, смежнымъ.
Тамъ не менѣе имъ удалось купить пару свѣжихъ лошадей въ домѣ одного крестьянина и, то пробираясь по окольнымъ дорогамъ, то блуждая, то наверстывая время, и скача прямо чрезъ поля тамъ, гдѣ дорога дѣлала изгибы, удлиннявшіе путь римскихъ всадниковъ, они ухитрились выѣхать на дорогу, которая вола изъ Ателлы въ Капую.
И теперь, когда они считали себя у цѣли, когда думали, что имъ на цѣлый часъ удалось опередить посланниковъ сената, что для нихъ равносильно было побѣдѣ, вдругъ на дорогѣ, на разстояніи семи миль отъ Кануи, лошадь Спартака, измученная, истощенная и лишенная послѣднихъ силъ, внезапно упала, увлекая за собою всадника, который, захваченный врасплохъ, хотѣлъ-было поддержать какъ-нибудь несчастное животное, охвативъ лѣвою рукою его шею, но безуспѣшно; лошадь, падая сильно, вывернула ему руку, такъ-что произошелъ серьезный вывихъ.
Несмотря на страшную боль, Спартакъ ни однимъ внѣшнимъ признакомъ не выдалъ своего страданія; только слабые судорожныя движенія мускуловъ на его блѣдномъ лицѣ могли дать замѣтить какую сильную боль онъ испытывалъ. Очевидно, для его желѣзной души физическія страданія имѣли ничтожное значеніе въ сравненіи съ перенесенными имъ нравственными мученіями и тѣмъ отчаяніемъ, которымъ переполнилось теперь его сердце. Для него было ясно, что вмѣсто того, чтобы прибыть въ школу Лентула Батіота получасомъ раньше своихъ враговъ, онъ явится позже ихъ. А съ пріѣздомъ посланниковъ сената должно безвозвратно погибнуть то зданіе, которое въ теченіи пяти лѣтъ, путемъ долгаго неусыпнаго труда, онъ воздвигнулъ изъ ничего.
Вставъ на ноги и нимало не заботясь о вывихнутой рукѣ, Спартакъ тяжело вздохнулъ, тѣмъ вздохомъ, которое скорѣе походитъ на рычаніе смертельно раненаго льва и воскликнулъ мрачнымъ безнадежнымъ голосомъ:
-- Все кончено!..
Между тѣмъ Окноманъ, спрыгнувъ съ лошади, поспѣшно приблизился къ Спартаку и, ощупывая его руку, чтобы убѣдиться, не случилось-ли чего опаснаго, сказалъ:
-- Какъ?.. что ты говоришь... развѣ можетъ быть все кончено, пока руки твои не скованы цѣпями и пока ты можешь свободно владѣть мечемъ?
Спартакъ стоялъ нѣкоторое время молча; потомъ, взглянувъ на лошадь Окномана, сказалъ:
-- Семь миль!.. намъ остается проѣхать только семь миль и, да прокляты будутъ враждебные намъ боги, мы должны отказаться отъ надежды пріѣхать во время! Еслибъ твой конь могъ провезти насъ обоихъ три или четыре мили, то остальное мы быстро пробѣжали-бы пѣшкомъ и, можетъ быть, все-таки поспѣли-бы во время, такъ-какъ нашимъ врагамъ придется употребить по крайней мѣрѣ еще часъ, чтобы сдѣлать необходимыя распоряженія.
-- Ты правъ, сказалъ германецъ, взглянувъ, въ свою очередь, на лошадь.-- Но это несчастное животное, будетъ-ли оно въ состояніи протащить насъ обоихъ рысью хоть двѣ мили.
Изслѣдованіе, которому подвергли гладіаторы лошадь, состояніе полнаго безсилія, до котораго она дошла, на что ясно указывало тяжелое дыханіе, причемъ ея бока, которые то высоко поднимались, то тяжело опускались, убѣдили ихъ скоро, что она быстро покончила-бы подобно первой и что попытка заставить ее везти себя дальше равносильно желанію подвергнуться опасности сломить себѣ не одну только руку, по, пожалуй, ногу или шею, такъ-что послѣ короткаго совѣщанія они рѣшили бросить ее и поспѣшить въ Капую пѣшкомъ.
Трудно описать, въ какомъ настроеніи, съ какимъ лихорадочнымъ душевнымъ безпокойствомъ и поспѣшностью пустились въ путь по дорогѣ въ Капую эти два человѣка, усталые, измученные, почти ничего по ѣвшіе нѣсколько дней. Они шли молча, угрюмо съ блѣдными измѣнившимися лицами, облитые потомъ и съ такой невѣроятной быстротой, что менѣе чѣмъ въ полтора часа подошли уже къ воротамъ города.
Тутъ они на минуту остановились, чтобъ перевести духъ и нѣсколько оправиться для того, чтобъ не обратить на себя вниманіе стражи, состоявшей у воротъ, которая -- и этого всего больше боялся Спартакъ -- могла уже получить приказаніе слѣдить за всѣми входящими и арестовывать людей подозрительныхъ. Входя въ Капую, Спартакъ и Окноманъ приняли безпечный видъ и старались, насколько были въ силахъ, казаться людьми, шедшими не издалека. Но подъ этой маской наружной безпечности какъ трепетно билось у нихъ сердце въ груди! Только холодныя капли пота, струившіяся по лбу, указывали на то мучительное безпокойство и напряженіе душевныхъ силъ, которое они испытывали.
Входя Цодъ арку воротъ, Спартакъ предвидѣлъ ужо, что можетъ произойти что-нибудь, могущее помѣшать имъ продолжать свой путь. Въ такомъ случаѣ онъ рѣшилъ схватиться за мечь и съ такою силою напасть на стражу, чтобы въ одну минуту разсѣять солдатъ, а самому бѣжать скорѣе въ школу гладіаторовъ: въ этомъ заключалось послѣднее средство, за которое могъ ухватиться Спартакъ. Онъ не сомнѣвался въ успѣхѣ, зная свою силу и силу товарища; 12 солдатъ стражи, по большей части старыхъ инвалидовъ, но могли-бы устоять противъ града ихъ быстрыхъ и тяжелыхъ ударовъ.
Тѣмъ но менѣе это отчаянное средство было послѣднимъ, къ которому желалъ-бы прибѣгнуть фракіецъ, такъ-что при приближеніи къ воротамъ его сердце, никогда не испытавшее страха, такъ сильно билось, что онъ опасался, какъ-бы не лопнула какая-нибудь жила въ его груди.
Подойдя къ воротамъ, они увидѣли, что двое изъ стражниковъ спали, растянувшись на маленькихъ деревянныхъ скамьяхъ; трое другихъ были заняты игрою въ кости, сидя на корточкахъ на мраморныхъ ступеняхъ лѣстницы, ведущей на террасу городской стѣны и, наконецъ, двое другихъ болтали другъ съ другомъ, подшучивая насчетъ прохожихъ и путешественниковъ, входившихъ и выходившихъ изъ города.
Такъ, обращаясь къ одной бѣдной старухѣ, шедшей на нѣсколько шаговъ впереди гладіаторовъ и несшей съ собою нѣсколько кусковъ мягкаго сыра въ небольшихъ круглыхъ ивовыхъ корзинкахъ, одинъ изъ стражниковъ, шутя, сказалъ:
-- Рано-же ты приходишь на рынокъ, старая колдунья?..
-- Да хранятъ васъ боги! смиреннымъ голосомъ отвѣчала старушка, продолжая свой путь.
-- Ну, посмотри на нее и скажи мнѣ, насмѣшливо воскликнулъ другой солдатъ, -- развѣ не похожа она на Атропу самую старую и безобразную изъ трехъ Паркъ!.. А лицо ее развѣ не напоминаетъ тебѣ стараго папируса, сморщившагося отъ огня?
-- Ее-ей я не согласился-бы поѣсть ея сыра, если-бы она давала мнѣ даже въ придачу 20 сестерцій!
-- Провались ты сквозь землю, проклятая, это черезъ тебя мнѣ не везетъ! воскликнулъ одинъ изъ игроковъ, со злостью бросивъ дощечку на лѣстницу, откуда покатились на землю кости,-- проклятая!.. Третій разъ выпадаетъ мнѣ все Собака! {Худшій ударъ въ игрѣ въ кости.}
Въ эту минуту Спартакъ и Окноманъ съ бьющимися сердцами и мертвенно-блѣдными лицами входили въ ворота. При видѣ ихъ одинъ изъ стражниковъ сказалъ:
-- А вотъ и почетный конвой Парка!..
-- Ахъ!.. Клянусь Юпитеромъ, что эти два мошенника блѣдные и худые, кажутся тѣнями, только-что вышедшими изъ Стикса.
-- Хоть-бы поскорѣй разтерзали васъ дикіе звѣри! воскликнулъ стражникъ, проигравшійся въ кости, собираясь снова попытать счастье.
Спартакъ и Окноманъ подвигались впередъ скромно и молча; они прошли уже первую арку воротъ, въ углубленіи которой висѣла на цѣпяхъ опускная рѣшетка, и собирались уже выйти изъ-подъ второй арки, изъ которой собственно и открывались ворота, какъ вдругъ имъ на встрѣчу появился изъ города отрядъ изъ 30 легіонеровъ, вооруженныхъ съ головы до ногъ и снабженныхъ шлемомъ, кирасой, щитомъ, копьемъ, мечемъ и дротикомъ. Предводительствовавшій ими сотникъ былъ такъ-же въ полномъ вооруженіи, какъ-будто собравшись въ сраженіе, и держалъ въ рукахъ жезлъ, знакъ присвоенной его должности. Войдя подъ арку воротъ, онъ закричалъ громкимъ голосомъ, въ которомъ ясно слышалась привычка къ военной командѣ:
-- Къ оружію!..
При звукѣ этого голоса солдаты поспѣшно выбѣжали изъ воротъ и хотя почти всѣ успѣли съ невѣроятной быстротой въ одно мгновеніе выстроиться въ боевой порядокъ, однако, командиръ имѣлъ все-таки время убѣдиться въ безпорядкѣ и смятеніи, царствовавшемъ среди солдатъ стражи.
Что-же касается Спартака и Окномана, то арестованные по знаку центуріона, они сдѣлали нѣсколько шаговъ назадъ и обмѣнялись быстрымъ взглядомъ между собой, причемъ фракіецъ удержалъ правую руку германца, схватившагося-было за эфесъ меча.
-- Такъ-то вы исполняете свою службу, мошенники? строго спросилъ центуріонъ, среди глубокаго молчанія, царствовавшаго теперь подъ арками воротъ.
-- Такъ-то вы сторожите лѣнтяи?
И сказавъ это, онъ ударилъ своимъ жезломъ одного изъ двухъ легіонеровъ, спавшихъ на скамьяхъ, которымъ послѣ другихъ пришлось выбѣжать и стать въ ряды.
-- А ты, прибавилъ онъ, обращаясь къ декану, въ смущеніи стоявшему возлѣ рядовъ налѣво, на своемъ обычномъ мѣстѣ въ бою,-- а ты, Ливій, слишкомъ мало заботишься о своихъ обязанностяхъ и о поддержаніи дисциплины: я отнимаю у тебя начальствованіе постомъ и съ этихъ поръ ты долженъ подчиняться декану Луцію Мединію, начальнику новаго отряда, который назначенъ мною въ подкрѣпленіе для охраны этихъ воротъ. Гладіаторы угрожаютъ возмущеніемъ. Необходимо опустить подвижную рѣшетку, запереть ворота, строго сторожить, какъ въ военное время, и разставить часовыхъ.
Пока новый начальникъ сторожевого поста, Луцій Модиній, размѣщалъ въ два ряда своихъ солдатъ, центуріонъ обратился къ Спартаку и Окноману и спросилъ ихъ, насупивъ брови:
-- Вы гладіаторы?
-- Гладіаторы, твердымъ голосомъ отвѣтилъ Спартакъ, съ трудомъ скрывая свое внутреннее волненіе.
-- Изъ школы Лептула, само собою разумѣется?
-- Ты ошибаешься, храбрый Попилій, возразилъ Спартакъ, въ глазахъ котораго блеснулъ лучь надежды,-- мы находимся въ услуженіи у префекта Меція Либеона.
-- Ты меня знаешь? спросилъ центуріонъ Спартака.
-- Я видалъ тебя много разъ въ домѣ нашего господина.
-- Въ самомъ дѣлѣ, сказалъ Попилій, пристально вглядываясь въ двухъ гладіаторовъ, колоссальный ростъ которыхъ легко можно было замѣтить, но при наступившей темнотѣ трудно было разсмотрѣть лица,-- въ самомъ дѣлѣ мнѣ кажется...
-- Мы два германца, исключительно отданные въ услуженіе Лепіи Дамиціи, благородной супругѣ Меція, носилки которой мы всегда сопровождаемъ.
Спартакъ, прожившій четыре года въ школѣ Лентула Батіота въ Капуѣ, имѣлъ, конечно, самыя подробныя свѣденія обо всемъ, что творилось въ городѣ и такъ-какъ въ "союзъ угнетенныхъ" входили и тѣ немногочисленные гладіаторы, которые принадлежали патриціанскимъ фамиліямъ, то онъ отлично зналъ такъ-же и двухъ громаднаго роста гладіаторовъ-германцевъ, которые принадлежали префекту Мецію Либеопу и безъ особеннаго труда съ своей стороны ознакомился черезъ нихъ съ порядками и обычаями его дома. Легко понять теперь, съ какой радостью схватился онъ за этотъ случай, бывшій для него единственнымъ средствомъ спасенія.
-- Дѣйствительно! сказалъ центуріонъ, ты правъ!.. а теперь я узнаю васъ.
-- Ты меня встрѣтилъ въ послѣдній разъ, я помню это очень хорошо, въ глубокую полночь при выходѣ изъ дому Тита Сервиліона, куда мы оба сопровождали Домицію въ носилкахъ. Эти ночныя прогулки нашей госпожи случаются ужь такъ часто, что...
-- Молчи, кимврскій болтунъ! Заклинаю тебя твоими варварскими богами, воскликнулъ Попилій, которому не очень нравилось, чтобы при солдатахъ говорили такимъ образомъ о по особенно честномъ и слишкомъ хорошо всѣмъ извѣстномъ поведеніи жены префекта.
И послѣ минутнаго молчанія, втеченіи котораго два гладіатора не могли удержаться, чтобы не вздохнуть съ облегченіемъ, центуріонъ спросилъ Спартака:
-- А откуда идете вы теперь?
Спартакъ, послѣ минутнаго колебанія, отвѣчалъ:
-- Изъ Кумонской виллы нашего господина, куда мы вчера провожали обозъ съ дорогой утварью.
-- Хорошо, отвѣчалъ Попилій, послѣ минутнаго размышленія.
Затѣмъ, наступило непродолжительное молчаніе, которое прервалъ центуріонъ, спросивъ гладіаторовъ:
-- И вы ничего не знаете объ этомъ возстаніи, задуманномъ въ школѣ Лентула Батіота?
-- Какъ-же намъ знать объ этомъ? отвѣтилъ Спартакъ голосомъ простодушнаго человѣка, который не любитъ говорить о томъ, чего не понимаетъ, -- если-бы даже буйные и непокорные ученики Лентула задумали какое-нибудь сумасбродство, они, конечно, не пришли-бы говорить объ этомъ намъ, счастью которыхъ они завидуютъ. Намъ такъ хорошо у нашего добраго господина!..
Фактъ былъ вѣренъ и слова Спартака казались такъ естественны, что центуріонъ былъ убѣжденъ ими. Тѣмъ не мѣнѣе черезъ минуту онъ прибавилъ:
-- Во всякомъ случаѣ сегодня вечеромъ намъ угрожаетъ возмущеніе, хотя, что касается до меня, то мнѣ смѣшно, какъ подумаю объ этомъ, но, впрочемъ, какъ-бы то ни было... Поэтому, на всякій случай, я приказываю вамъ положить свои мечи... хотя къ вамъ и хорошо относится добрѣйшій Мецій и обращается съ вами лучше, чѣмъ слѣдовало-бы обращаться съ подобною сволочью. Давайте-же мечи!.. Все-же вы гладіаторы, способные на все...
При этомъ приказаніи запальчивая неосмотрительность Окномана едва не разрушила всѣ усилія Спартака и чуть не погубила ихъ обоихъ.
Германецъ яростно схватился за мечь и обнажилъ-было его, но Спартакъ вырвалъ у него клинокъ правой рукой и въ тоже время, не безъ усилія и боли, вынулъ изъ ноженъ и свой собственный мечъ, и оба почтительно подалъ центуріону. Въ тоже время, чтобы помѣшать Окноману совершить какой-нибудь необдуманный поступокъ, онъ поспѣшилъ сказать:
-- Не хорошо съ твоей стороны, что ты не довѣряешь намъ и, можетъ быть, за твое недовѣріе префектъ, нашъ господинъ, но очень-то будетъ благодаренъ тебѣ; во всякомъ случаѣ, вотъ тебѣ наши мечи и позволь намъ отправиться въ домъ Меція.
-- Въ твоихъ поступкахъ, низкій гладіаторъ, я отдамъ отчетъ твоему господину; а теперь убирайтесь оба съ глазъ моихъ.
Спартакъ схватилъ правую руку дрожавшаго отъ гнѣва Окномана, и, поклонившись центуріону, вошелъ въ городъ въ сопровожденіи германца, ускоривъ шаги, насколько это было возможно, чтобы не возбудить подозрѣнія.
По мѣрѣ того, какъ два гладіатора подвигались впередъ по Албанской улицѣ, едва оправившись отъ мучительнаго безпокойства, причиненнаго имъ многочисленными опасностями,-- они стали примѣчать необычное движеніе и шумъ въ городѣ, и сильнѣе, чѣмъ когда-либо убѣдились, что предпріятіе ихъ погибло, и что несмотря на всѣ ихъ усилія, они слишкомъ поздно придутъ въ школу гладіаторовъ.
Тѣмъ не менѣе, отойдя на значительное разстояніе, они повернули налѣво въ широкую, красивую улицу, вдоль которой возвышались многочисленные патриціанскіе дворцы, и добѣжали до противоположнаго конца ея, гдѣ, своротивъ направо, очутились въ пустынной улицѣ, а оттуда чрезъ запутанный лабиринтъ узкихъ переулковъ приблизились, наконецъ, къ школѣ.
Зданіе это находилось въ самой отдаленной части города возлѣ городской стѣны и почти въ срединѣ лабиринта вышеупомянутыхъ узкихъ маленькихъ улицъ. Вся эта часть исключительно была населена женщинами дурного поведенія, всегдашними посѣтительницами сосѣднихъ кабаковъ, гдѣ обыкновенно собирались гладіаторы Лентула.
Гладіаторская школа, насчитывавшая вначалѣ только нѣсколько сотенъ учениковъ, мало-по-малу стала увеличиваться послѣ того, какъ владѣлецъ ея внезапно разбогатѣлъ. Она состояла теперь изъ многочисленныхъ зданій, мало отличавшихся одно отъ другого по формѣ и устройству. Такъ-какъ эти зданія имѣли одно и то-же назначеніе, то всѣ они одинаково были раздѣлены на четыре крыла широкимъ дворомъ, внутри котораго упражнялись гладіаторы, когда не шелъ дождь, тогда-какъ въ дождливую погоду они обучались гимнастикѣ и фехтованію въ предназначенныхъ для этого залахъ.
Въ четырехъ крыльяхъ каждаго зданія, возвышавшихся по сторонамъ двора, какъ въ первомъ, такъ и во второмъ этажахъ, раздѣленыхъ длиннѣйшими коридорами, помѣщались безчисленные маленькіе комнатки (celiac), изъ которыхъ каждая едва могла вмѣстить одного человѣка; въ этихъ кельяхъ на подстилкахъ ръ сухой соломы или листьевъ спали гладіаторы.
Въ каждомъ изъ этихъ домовъ, кромѣ залы для фехтованія, имѣлось еще обширное помѣщеніе для склада оружія гладіаторовъ; въ этихъ помѣщеніяхъ, защищеныхъ крѣпкими желѣзными рѣшетками и запиравшихся массивными дубовыми дверями, ключи отъ которыхъ хранились у владѣльца и управителя школы, находились щиты, мечи, ножи, трезубцы и всякаго рода оружіе, которымъ хозяева обязаны были снабжать своихъ гладіаторовъ, отправляя ихъ на арену.
Эти восемь или десять зданій, построенныя безъ всякой заботы объ изяществѣ, соединялись между собою маленькими улицами и проходами, составлявшими когда-то часть самаго города; но послѣ попытки возстанія, бывшей за 28 лѣтъ до описываемаго нами времени и явившейся слѣдствіемъ подстрекательства одного римскаго всадника по имени Меція или Минуція, зданія эти были окружены стѣной по приказанію римскихъ властей и сената, стремившихся изолировать гладіаторскую школу Лептуна Батіота. Такимъ образомъ эта школа, состоявшая изъ многихъ отдѣльныхъ зданій и обнесенная стѣной, имѣвшей мѣстами 28, мѣстами 32 фута высоты, могла называться, да и въ самомъ дѣлѣ была чѣмъ-то вродѣ маленькой крѣпости, расположенной внутри большого города. Окрестныя-же улицы, какъ мы уже сказали, были какъ-бы предмѣстьями города гладіаторовъ и избѣгались всѣми мирными гражданами, точно мѣсто чумной заразы.
Вечеромъ 20 февраля почти всѣ гладіаторы оставались внутри школы, что было страннымъ и необычайнымъ явленіемъ; одни изъ нихъ въ фехтовальныхъ залахъ упражнялись въ фехтованіи на деревянныхъ шпагахъ, единственномъ, безвредномъ оружіи, дозволенномъ имъ, другіе, разбросанные тамъ и сямъ на дворѣ большими толпами, занимались гимнастикой, или-же распѣвали варварскія таинственныя пѣсни, непонятныя надзирателямъ; иные прохаживались по переулкамъ, пролегавшимъ между зданіями; иные-же, наконецъ, толпились въ коридорахъ, или-же лежали въ своихъ кельяхъ.
Какъ ни старались эти несчастные, привыкшіе къ страданію и скрытности, придать себѣ безпечный видъ, все-таки, внимательно наглядѣвшись въ ихъ лица и движенія, легко было понять, что всѣ они испытывали мучительное душевное безпокойство и волновались надеждой и страхомъ въ ожиданіи какого-то серьезнаго и необычайнаго происшествія.
-- Что это гладіаторы сегодня не выходятъ на прогулку? спросилъ одинъ надзиратель -- кривой, безрукій, старый солдатъ Суллы другого солдата, лицо котораго все было изрѣзано рубцами.
-- А кто ихъ знаетъ!.. Кажется, вопреки обычаю, они хотятъ провести сегодняшній вечеръ въ стѣнахъ школы.
-- Скучный-же это будетъ вечеръ для ихъ отвратительныхъ любовницъ, которыя напрасно будутъ ждать ихъ въ сосѣднихъ кабачкахъ!
-- Клянусь могучимъ Суллой, это что-то очень странно.
-- Такъ странно, что, откровенно говоря, я немного безпокоюсь.
-- Какъ? Развѣ ты боишься какого-нибудь волненія?..
-- Нѣтъ... но, говоря правду, не то, чтобы волненія, этого я отъ нихъ не жду, но какихъ-нибудь безпорядковъ... почемъ знать?..
-- Клянусъ фуріями ада, у меня начинаютъ чесаться руки! И если...
Но тутъ солдатъ умолкъ, дѣлая знакъ товарищу, чтобъ и тотъ замолчалъ, такъ-какъ въ эту минуту къ нимъ подошелъ владѣтель и управитель школы Лентулъ Батіотъ.
Лентулъ Батіотъ былъ молодой человѣкъ лѣтъ 30, высокій, худой, блѣдный, съ маленькими черными глазами, въ одно и тоже время злыми и дикими; вообще во всей его физіономіи проглядывало что-то грубое и жестокое. Онъ былъ сыномъ ланиста Лентула Батіота, который основалъ эту школу и потомъ, впродолженіи тридцати лѣтъ изъ небольшого заведенія въ нѣсколько сотъ гладіаторовъ, довелъ ее до степени первой въ Италіи и, посредствомъ этой торговли кровью и человѣческимъ мясомъ, нажилъ себѣ громадное состояніе.
По смерти отца, случившейся нѣсколько лѣтъ тому назадъ, сынъ сдѣлался владѣльцемъ школы и, не удовлетворившись унаслѣдованнымъ богатствомъ, задумалъ удвоить его, продолжая заниматься честнымъ промысломъ, который такъ удачно велъ его отецъ.
При приближеніи Лентула оба солдата почтительно поклонились ему; подойдя къ нимъ, хозяинъ спросилъ:
-- Не знаетъ-ли кто изъ васъ причины, почему гладіаторы, вопреки своему обычаю, почти всѣ остались дома въ такое время, когда школа почти всегда пустѣетъ?
-- Не знаю... проговорилъ одинъ изъ солдатъ.
-- Это замѣтили и мы, и также не менѣе тебя были удивлены, отвѣчалъ другой.
-- Что-же случилось? спросилъ Батіотъ, сдвигая брови съ мрачномъ и жестокимъ видомъ.-- Можетъ быть, составится какая-нибудь штука?
Никто изъ солдатъ не отвѣчалъ; но отвѣтъ песъ торговцу гладіаторами одинъ изъ его рабовъ, блѣдный, испуганный, ведя за собою одного вольноотпущеннаго, состоявшаго на службѣ у префекта и пришедшаго теперь по приказанію своего господина, чтобы немедленно предупредить Лентула объ опасности, грозившей не только одной его школѣ, но и городу и даже всей республикѣ. Префектъ поручалъ Лентулу тщательно охранять и защищать до послѣдней возможности склады оружія, и запереть всѣ ворота школы, обѣщая прислать ему не позже, какъ черезъ полчаса, трибуна Тита Сервиліона съ сильнымъ отрядомъ милиціи.
При этомъ извѣстіи, сообщенномъ вольноотпущеникомъ дрожащимъ отъ волненія голосомъ, Лентулъ Батіотъ стоялъ въ первыя мгновенія молча изумленный, почти уничтоженный и, подобно человѣку, пораженному молніею, не двигался и ничего не говорилъ. И кто знаетъ долго-ли оставался-бы онъ въ этомъ положеніи, если-бы окружающіе не расшевелили его, совѣтуя энергичными мѣрами предупредить грозящую опасность.
Едва прійдя въ себя, Лентулъ приказалъ тотчасъ-же вооружить 250 солдатъ и 250 рабовъ, находившихся въ службѣ при школѣ, по такъ, чтобъ не дать замѣтить гладіаторамъ этихъ приготовленій. Вооружившись, имъ велено было всѣмъ спѣшить къ воротамъ Фортуны, посредствомъ которыхъ школа сообщалась съ городомъ и тамъ ждать уже дальнѣйшихъ приказаній.
Между тѣмъ самъ Лентулъ, блѣдныя, какъ смерть, побѣжалъ за своимъ оружіемъ и однимъ изъ первыхъ явился къ воротамъ Фортуны. Тамъ, по мѣрѣ того, какъ собирались солдаты, онъ распредѣлилъ ихъ на маленькіе отряды изъ двадцати или тридцати человѣкъ, поручая начальство надъ ними самымъ храбрымъ изъ ветерановъ и послалъ ихъ охранять склады оружія и различные ворота школы.
Пока Лентулъ занимался этими приготовленіями, прибылъ трибунъ Титъ Сервиліонъ двадцативосьми-лѣтній молодой человѣкъ, сильного тѣлосложенія, презирающій опасности, но слишкомъ уже самонадѣянный и горячій. По просьбѣ префекта онъ явился во главѣ одной изъ двухъ когортъ, находившихся въ его распоряженіи въ Капуѣ.
-- Ну, какъ дѣла?.. спросилъ, входя, Сервиліонъ.
-- О!.. произнесъ Лентулъ, глубоко вздохнувъ, какъ-бы отъ облегченія, -- да хранитъ тебя Юпитеръ и да поможетъ тебѣ Марсъ... Какъ я радъ, что ты пришелъ.
-- Разскажи-же мнѣ, что здѣсь произошло до сихъ поръ, гдѣ мятежники?
-- Пока никто еще не шевелился, не замѣтно и тѣни мятежа?..
-- Что-же ты дѣлалъ?.. Какія отдалъ приказанія?...
Лентулъ разсказалъ трибуну въ короткихъ словахъ, что было имъ сдѣлано и въ то же время заявилъ, что во всемъ довѣряется его мудрости и что готовъ слѣпо повиноваться всѣмъ его приказаніямъ.
Титъ Сервилій, обдумавъ въ теченіи нѣсколько минутъ планъ дѣйствія, послалъ по-двадцати человѣкъ своихъ солдатъ на подкрѣпленіе каждаго изъ отрядовъ, поставленныхъ Лентулошъ для охраны оружейныхъ складовъ и воротъ, и приказалъ запереть ихъ всѣ за исключеніемъ воротъ Фортуны, возлѣ которыхъ помѣстился самъ съ оставшимся отрядомъ, приблизительно въ 260 воиновъ.
Пока шли всѣ эти приготовленія, между гладіаторами начало быстро распространяться волненіе; они толпились многочисленными, все возрастающимися трупами во дворахъ, громко, въ одинъ голосъ, разговаривая между собою.
-- Оружейные склады окружаютъ стражи!..
-- Мы преданы!..
-- Они знаютъ все!..
-- Мы погибли!..
-- Хоть-бы былъ здѣсь по крайней мѣрѣ Спартакъ!..
-- Ни онъ, ни Окноманъ не пришли, ихъ вѣрно распяли въ Римѣ!..
-- Горе намъ!..
-- Да будутъ прокляты несправедливые боги...
-- Запираютъ ворота!..
-- А у насъ нѣтъ оружія!..
-- Оружія!.. Оружія!..
Вскорѣ шумъ этихъ десяти тысячъ голосовъ, бѣшено кричавшихъ, кощунствовавшихъ и проклинавшихъ, такъ возросъ, что превратился въ какой-то гулъ, страшный, какъ ропотъ моря, волнуемаго бурей; только послѣ многихъ усилій со стороны тѣхъ, кого Спартакъ, предусмотрительно раздѣливъ своихъ товарищей по несчастью на легіоны и когорты, возвысилъ въ званіе трибуновъ и центуріоновъ, только послѣ многихъ стараній этихъ начальниковъ, гладіаторы стали успокоиваться и размѣщаться согласно данному имъ приказанію, каждый въ свои когорты такъ, что когда мракъ спустился на землю, среди десяти громадныхъ дворовъ, гдѣ еще такъ недавно царствовалъ безпорядокъ, шумъ и отчаяніе, водворилась теперь мертвая тишина.
Въ каждомъ изъ этихъ дворовъ помѣстились по двѣ когорты гладіаторовъ, расположенные тѣсными рядами, такъ-какъ пространство было мало; они стояли молчаливые, взволнованные, ожидая рѣшенія, которое трибуны и центуріоны, собравшіеся въ эту минуту въ одной изъ фехтовальныхъ залъ, должны принять для спасенія святого дѣла, которому всѣ торжественно поклялись служить.
Все описанное нами происходило какъ-разъ въ то время, когда Спартакъ и Окноманъ, послѣ столькихъ трудовъ и опасностей, приблизились, наконецъ, къ школѣ Лептула и остановились, увидавъ при свѣтѣ факеловъ, зазженныхъ неопытными солдатами, блестящія пики, дротики и шлемы римскихъ солдатъ.
-- Солдаты! сказалъ шепотомъ Окноманъ Спартаку.
-- Да, отвѣчалъ Спартакъ, сердце котораго сжалось при этомъ открытіи.
-- Значитъ, слишкомъ поздно... Школа окружена... что-же намъ дѣлать?..
-- Погоди.
И Спартакъ сталъ напряженно вслушиваться, стараясь уловить какой-нибудь отдаленный голосъ или шумъ и слѣдя въ тоже время расширенными зрачками за движеніемъ свѣта, который продолжалъ мелькать среди улицъ съ востока на западъ, то появляясь, то снова исчезая. Тогда онъ сказалъ Окноману:
-- Стой и молчи.
И съ чрезвычайною осторожностью тихо, тихо пошелъ онъ впередъ по направленію къ тому мѣсту, гдѣ проходили передъ тѣмъ солдаты. Сдѣлавъ шесть или семь шаговъ, фракіецъ остановился и напрягая слухъ, услышалъ слабый шумъ; потомъ, поднявъ ладонь правой руки къ глазамъ, онъ пристально началъ вглядываться въ темноту и черезъ минуту могъ различить уже черную массу, двигавшуюся въ конецъ улицы.
-- Они начали окружать школу, но еще не кончили этого. Теперь отряды солдатъ идутъ другъ другу навстрѣчу съ обоихъ концовъ улицы; мы, болѣе знакомые съ запутанными тропинками, придемъ десятью минутами раньше ихъ къ стѣнѣ, которая окружаетъ школу со стороны города. Здѣсь она едва имѣетъ 28 футовъ высоты; оттуда мы проникнемъ въ школу.
Такъ съ хладнокровіемъ и храбростью, превышающей силу самыхъ закаленыхъ нервовъ, этотъ необыкновенный человѣкъ, отчаянно борясь съ неблагопріятствующей ему судьбою, во всякую минуту черпалъ въ своемъ умѣ и энергіи новыя силы, чтобы помочь своему погибающему дѣлу.
Дѣйствительно, случилось то, что онъ предвидѣлъ. Не теряя ни минуты, онъ вмѣстѣ съ Окноманомъ, быстро пробираясь но темнымъ улицамъ, подошелъ въ школьной стѣнѣ именно въ томъ мѣстѣ, о которомъ они только-что упоминали. Окноманъ съ ловкостью, какой никакъ нельзя было предполагать въ его гигантской фигурѣ, началъ карабкаться вверхъ, пользуясь неровностями, которыя представляли собою камни старой стѣны, лишенной совсѣмъ штукатурки и вскорѣ достигнувъ до вершины, сѣлъ на нее верхомъ и потомъ началъ спускаться на другую сторону, что было гораздо труднѣе и опаснѣе.
Едва германецъ сталъ скрываться изъ виду Спартака, какъ послѣдній, оперевшись рукою о край камня, выступавшаго изъ стѣны, началъ, въ свою очередь, влѣзать по этой неудобной лѣстницѣ; онъ вспомнилъ о вывихѣ своей руки только тогда, когда ему пришлось употребить ее въ дѣло; жестокая боль, которую онъ почувствовалъ, заставила его громко вскрикнуть и несчастный, не въ силахъ будучи держаться, упалъ навзничъ на землю.
-- Что случилось, Спартакъ?-- спросилъ изъ-за противоположной стороны стѣны сдержаннымъ шопотомъ Окноманъ, спрыгнувшій уже на землю во внутреннее пространство школы.
-- Ничего... отвѣчалъ фракіецъ, успѣвшій уже подняться и, при помощи неимовѣрныхъ усилій, заглушивъ боль, причиняемую рукой, онъ началъ взбираться по стѣнѣ. Ничего... моя вывихнутая рука...
-- Ахъ, клянусь всѣми семью змѣями ада!-- воскликнулъ Окноманъ -- ты правъ... мы не подумали объ этомъ... посади меня, я влѣзу опять на верхушку стѣны, чтобы помочь тебѣ.
И говоря это, онъ уже началъ взбираться, когда услыхалъ голосъ Спартака.
-- Ничего... ничего... говорю тебѣ, что ничего... не трогайся... черезъ минуту и я доберусь къ тебѣ...
Когда Спартакъ произнесъ послѣднія слова, Окноманъ увидѣлъ дѣйствительно, верхомъ на стѣнѣ, его мужественную фигуру, черезъ нѣсколько мгновеній съ такой-же быстротой, какъ другой сходилъ-бы со ступеней удобной лѣстницы, спускался фракіецъ съ камня на камень, съ впадины въ впадину и, наконецъ, спрыгнулъ на землю и пошелъ къ германцу.
Окноманъ поспѣшилъ къ нему и хотѣлъ-было освѣдомиться у него о рукѣ, по удержался, пораженный смертельной блѣдностью лица и страшно расширенными, какъ-бы стеклянными зрачками товарища, дѣлавшими его скорѣе похожимъ на призракъ, чѣмъ на человѣка.
-- Спартакъ!.. Спартакъ!.. воскликнулъ онъ шопотомъ и съ такимъ выраженіемъ нѣжности, которую трудно было предположить въ этомъ дикарѣ, -- Спартакъ!.. тебѣ очень больно... больнѣе, чѣмъ способенъ вынести человѣкъ... Спартакъ, ты упадешь въ обморокъ... сядь здѣсь...
Говоря это, Окноманъ съ любовью сжалъ его въ своихъ рукахъ и старался усадить, прислонивъ спиною къ стѣнѣ.
Спартакъ, дѣйствительно, былъ въ обморокѣ, происшедшемъ отъ жестокой боли, вызванной тѣми усиліями, которыя пришлось ему дѣлать больною рукой. На его лицѣ, похожемъ скорѣе на лицо трупа, тамъ и сямъ виднѣлись капли холоднаго пота. Его страшно блѣдныя губы подергивались судорогой и время отъ времени слабый стонъ вырывался изъ его крѣпко стиснутыхъ зубовъ. Едва Окноманъ успѣлъ прислонить его къ стѣнѣ, какъ голова Спартака упала на грудь.
Онъ казался мертвымъ.
Взволнованный германецъ, превратившійся теперь въ преданную сидѣлку, стоялъ нѣсколько минутъ, съ отчаяніемъ глядя на своего друга, не зная, что дѣлать, но, наконецъ, повидимому, рѣшился на что-то. Съ величайшею деликатностью онъ взялъ лѣвую руку Спартака, тихо, тихо поднялъ ее и обнажилъ, засучивъ рукава туника; видя, что рука страшно налилась и опухла, онъ подумалъ, что теперь полезно было-бы сдѣлать перевязку. Затѣмъ, онъ опустилъ руку фракійца и принялся отрывать лоскутъ отъ своего плаща.
Но толченъ, испытанный Спартакомъ при паденіи руки на землю, причинилъ ему страшную боль; онъ застоналъ, пошевельнулся, тяжело открылъ глаза и мало-по-малу сталъ приходить въ себя.
Боль лишила его чувствъ, боль-же возвратила ему сознаніе.
Едва очнувшись и оглядѣвшись вокругъ, Спартакъ собралъ свои мысли и, быстро вскочивъ на ноги, воскликнулъ горькимъ, насмѣшливымъ голосомъ:
-- Браво, герой!.. Клянусь олимпійскимъ Юпитеромъ, Спартакъ превратился въ дрянную бабу! Наши братья умираютъ подъ ударами солдатъ, наше дѣло окончательно погибаетъ, а я падаю въ обморокъ!
Насилу Окноману удалось убѣдить его, что все вокругъ еще спокойно, что они придутъ еще во-время, чтобы вооружить гладіаторовъ, что обморокъ его продолжался по болѣе двухъ минутъ и что, наконецъ, состояніе его руки было очень опасно.
Говоря это, германецъ туго забинтовалъ руку Спартака и потомъ при помощи повязки, подвязалъ ему руку горизонтально на груди. Окончивъ все это, онъ произнесъ:
-- Такъ ты будешь меньше страдать. Спартаку-же достаточно одной правой руки, чтобы быть непобѣдимымъ.
-- Только-бы удалось намъ добыть мечи! отвѣтилъ фракіецъ, быстро направляясь къ ближайшему дому.
Вскорѣ они уже были тамъ, сѣни оказались пустыми, они прошли ихъ и очутились во дворѣ.
Тамъ безмолвно стояли двѣ когорты гладіаторовъ, которые скоро узнали приближающихся Спартака и Окномана; въ рядахъ послышались крики радости и надежды.
-- Молчите! крикнулъ Спартакъ своимъ сильнымъ голосомъ.
-- Молчите! повторилъ Окноманъ.
-- Молчите и сохраняйте порядокъ! теперь не время неумѣстнымъ крикамъ, прибавилъ Спартакъ.
И когда водворилось глубокое молчаніе, онъ спросилъ:
-- Гдѣ трибуны, центуріоны и совѣтники?
-- Въ сосѣдней школѣ Авроры, они тамъ держатъ совѣтъ, что предпринять, отвѣчалъ деканъ, выйдя изъ рядовъ, -- такъ-какъ школа окружена римскими когортами и оружейные склады охраняются сильными отрядами солдатъ.
-- Я знаю это, отвѣтилъ Спартакъ и, обернувшись къ Окноману, прибавилъ:-- пойдемъ въ школу Авроры.
Потомъ, обратившись къ тысячѣ гладіаторовъ, собранныхъ во дворѣ, громко крикнулъ:
-- Во имя всѣхъ боговъ неба и ада, я приказываю вамъ сохранять порядокъ и тишину.
И выйдя изъ старой школы, они скоро вошли въ залу, гдѣ при свѣтѣ нѣсколькихъ факеловъ засѣдали двѣсти главнѣйшихъ гладіаторовъ,-- трибуны, центуріоны и члены высшаго совѣта "Лиги угнетенныхъ".
-- Спартакъ!.. воскликнули человѣкъ тридцать, пораженные радостной неожиданностью.
-- Мы погибли! сказалъ гладіаторъ, предсѣдательствовавшій въ собраніи.
-- Нѣтъ еще, отвѣчалъ Спартакъ, -- если намъ удастся завладѣть хоть однимъ складомъ оружія.
-- Но можемъ-ли мы это сдѣлать?
-- Мы не вооружены!
-- И скоро ужь римскія когорты атакуютъ насъ.
-- И изрубятъ насъ на куски.
-- Есть-ли у васъ факелы? спросилъ Спартакъ.
-- Да есть, триста-пятьдесятъ или четыреста.
-- Вотъ ваше оружіе! воскликнулъ Спартакъ, глаза котораго заблистали радостью.
И черезъ минуту прибавилъ:
-- Изъ всѣхъ десяти тысячъ гладіаторовъ, находящихся въ этой школѣ, вы, безъ сомнѣнія, самые храбрые и сильные. Вы должны доказать сегодня, что товарищи ваши, выбравъ васъ себѣ въ начальники, дѣйствительно не ошиблись. Готовы-ли вы на все?
-- Готовы, твердо отвѣчали, какъ одинъ человѣкъ, всѣ двѣсти гладіаторовъ.
-- Будете даже сражаться безоружными противъ вооруженныхъ?
-- Будемъ! воскликнули еще съ большимъ энтузіазмомъ гладіаторы.
-- Ну, такъ... давайте факелы!.. Зажжемъ ихъ и бросимся съ ними на стражу ближайшаго оружейнаго склада, прогонимъ ее, сожжемъ дверь, и у насъ будетъ столько оружія, сколько нужно для того, чтобы одержать вѣрную и полную побѣду. Нѣтъ, не все еще потеряно, пока въ насъ есть вѣра и рѣшимость побѣдить или умереть.
Блѣдное лицо отважнаго фракіица озарилось въ эту минуту какимъ-то особеннымъ свѣтомъ. Глаза его блестѣли и все существо дышало воодушевленіемъ; вѣра и энтузіазмъ, воспламенившіе этого человѣка, обезсиленнаго, усталаго и измученнаго, быстро, какъ электрическая искра, сообщились двумстамъ гладіаторамъ, сошедшимся въ этой залѣ.
Всѣ, какъ одинъ человѣкъ, поспѣшили за факелами, которые, благодаря предусмотрительному совѣту Спартака, заранѣе были заготовлены и хранились въ различныхъ помѣщеніяхъ школы.
Тѣмъ временемъ, Попилій, усиливъ охранительные посты городскихъ воротъ, повелъ въ гладіаторскую школу триста солдатъ и вмѣстѣ съ ними отдалъ себя въ распоряженіе трибуна Тита Сервиліона. Одновременно съ этимъ, къ воротамъ Фортуны подошли семьсотъ человѣкъ городской милиціи Капуи подъ непосредственнымъ начальствомъ префекта Меція Либеона.
Это былъ человѣкъ лѣтъ пятидесяти, высокій, толстый, одутловатый, съ свѣжимъ, красивымъ лицомъ, на которомъ ясно читалась любовь къ миру, спокойствію и эпикурейскимъ наслажденіямъ.
Будучи уже много лѣтъ префектомъ Капуи, онъ свободно наслаждался преимуществами своей высокой и завидной должности, всѣ заботы которой въ мирное время сводились къ вещамъ очень Ј легкимъ и маловажнымъ. Такимъ образомъ, буря, которая такъ неожиданно и внезапно разразилась надъ его головою, захватила его врасплохъ, какъ человѣка разбуженнаго грубымъ ударомъ среди сладкаго сна, и бѣдный сановникъ былъ смущенъ и казался цыпленкомъ, запутавшимся въ кучѣ пакли.
Тѣмъ не менѣе, среди замѣшательства и страха, овладѣвшихъ имъ, важность событія, боязнь отвѣтственности, мужественное возбужденіе гордой и рѣшительной Домиціи, его жены, наконецъ, совѣты храбраго трибуна Сервиліона, подѣйствовали на него, и Мецій, не понимая хорошенько, что происходитъ и не предвидя послѣдствій отдаваемыхъ имъ приказаній, рѣшился въ-концѣ-концовъ что-нибудь дѣлать, какъ-нибудь распоряжаться.
Однимъ изъ непредвидѣнныхъ послѣдствій такихъ распоряженій было то, что наскоро собранные и кое-какъ вооруженные семьсотъ муниципальныхъ солдатъ Капуи вскорѣ стали кричать, что они желаютъ, чтобы въ сраженіи предводительствовалъ ими префектъ, который былъ высшимъ сановникомъ города и которому одному они довѣряютъ. Такимъ образомъ, Мецій, и безъ того дрожавшій отъ страха и не считавшій себя безопаснымъ даже въ собственномъ дворцѣ, вынужденъ былъ подвергнуться всѣмъ ужаснымъ послѣдствіямъ, какія влекло за собою прямое и непосредственное дѣйствіе.
Бѣдняга воспротивился сначала требованію солдатъ со всей энергіею, какую внушалъ ему страхъ, приводя резоны, извиняясь, выискивая предлоги, увѣряя, что онъ человѣкъ тоги, а не меча, съ самыхъ раннихъ лѣтъ не занимавшійся оружіемъ и военными упражненіями. Онъ указывалъ, что присутствіе его необходимо во дворцѣ префекта, чтобы имѣть возможность предусматривать и предупреждать все, что можетъ случиться, по, наконецъ, припертый настояніями капуанскихъ сенаторовъ, криками милиціи и упреками жены, несчастный долженъ былъ рѣшиться надѣть шлемъ, кольчугу и опоясаться мечомъ. Не какъ вождь, идущій во-главѣ солдатъ сражаться съ врагомъ, а какъ жертва, ведомая на казнь, вышелъ онъ изъ дому и, во главѣ капуанской милиціи, отправился въ гладіаторскую школу.
Едва приблизились капуанскіе солдаты къ воротамъ Фортуны, имъ вышелъ навстрѣчу трибунъ Сервиліонъ въ сопровожденіи Лентула Батіота и центуріона Кая Элпидія Солонія и объявилъ, что необходимо составить совѣтъ и обсудить какъ можно скорѣе, какія принять мѣры.
-- Совѣтъ... совѣтъ... не долго сказать составить совѣтъ... нужно посмотрѣть еще, знаютъ-ли всѣ... могутъ-ли всѣ... сказалъ смущенный Мецій, замѣшательство котораго росло тѣмъ сильнѣе, чѣмъ больше старался онъ скрыть отъ другихъ одолѣвшій его страхъ.-- Потому что... въ-концѣ-концовъ, продолжалъ онъ послѣ минутнаго размышленія, въ теченіи котораго старался показать видъ, будто думалъ о чемъ-то,-- я знаю всѣ законы республики и при случаѣ умѣю также владѣть мечемъ... и если необходимо отечеству... если необходимо... отдамъ даже жизнь... но предводительствовать милиціей... такъ... неожиданно... не зная даже противъ кого... никакъ... никуда... потому что вообще... въ-концѣ-концовъ... если-бы пришлось идти противъ извѣстнаго врага... въ открытой войнѣ... я хорошо знаю, что-бы сталъ дѣлать... что-бы съумѣлъ сдѣлать... но...
И его запутанное краснорѣчіе прервалось на этомъ и какъ ни чесалъ онъ себѣ за ухомъ, ища другого слова, которымъ можно-бы окончить начатый періодъ, однако, ему не суждено было найти его, и, противъ всѣхъ правилъ грамотности, за этимъ но бѣдный префектъ долженъ былъ поставить точку.
Трибунъ Сервиліонъ, хорошо зная натуру префекта, улыбался и отчасти, чтобы вывести его изъ затрудненія и въ тоже время сдѣлать то, что онъ давно рѣшилъ сдѣлать, сказалъ:
-- Я думаю, что для того, чтобы разрушить замыслы этой сволочи, есть одно только средство: охранять и защищать помѣщенія, гдѣ сложено оружіе; запереть ворота школы; стеречь ихъ, чтобы помѣшать бѣгству заговорщиковъ и забаррикадировать улицы и проходы, ведущіе въ городъ; обо всемъ этомъ я уже позаботился.
-- И прекрасно сдѣлалъ, храбрый Сервиліонъ, что распорядился, сказалъ префектъ, очень обрадованный тѣмъ, что тотъ своею предусмотрительностью избавилъ его отъ необходимости самому отдавать приказанія.
-- Теперь у меня остаются приблизительно пятьсотъ воиновъ, которыхъ вмѣстѣ съ храброю муниципальной милиціей, прибавилъ Сервиліонъ, -- я могу смѣло вести противъ мятежниковъ и принудить ихъ разсѣяться и разойтись по своимъ кельямъ.
-- Прекрасно, великолѣпно придумано! Это именно и есть то, что я хотѣлъ предложить, воскликнулъ Мецій Либеонъ, который былъ очень радъ, что Сервиліонъ принялъ на себя все веденіе дѣла.
-- Что касается до тебя, мудрый Либеонъ, то такъ-какъ ты, воодушевленный ревностью къ благу республики, желаешь принять прямое участіе въ дѣйствіи...
-- О!.. Когда ты здѣсь... человѣкъ отважный и опытный въ битвахъ, думаешь-ли ты, что я буду настаивать?.. О, нѣтъ... никогда!
-- Такъ-какъ ты этого желаешь, продолжалъ, не обращая на него вниманія, трибунъ,-- то можешь остаться съ сотней этихъ солдатъ возлѣ воротъ Геркулеса, находящихся отсюда на разстояніи двухъ выстрѣловъ, чтобы охранять, вмѣстѣ съ стоящими тамъ воинами, выходъ!
-- Но пойми это... въ концѣ-концовъ я человѣкъ тоги... но во всякомъ случаѣ... если ты думаешь...
-- О, я понимаю тебя... тебѣ хочется принять участіе въ схваткѣ, которую, можетъ быть, придется намъ завязать съ этой сволочью... Но охрана этихъ воротъ также очень важная вещь, и поэтому я прошу тебя взять на себя эту обязанность.
Потомъ, быстро наклонившись почти къ самому уху Либеона, прошепталъ:
-- Ты не подвергаешься ни малѣйшей опасности.
А затѣмъ громко прибавилъ:
-- Впрочемъ, если ты хочешь распорядиться иначе....
-- Нѣтъ... нѣтъ... вотъ еще... сказалъ нѣсколько облегченный Мецій Либсонъ,-- поди-же расправься съ мятежниками, или храбрый и мудрый юноша. Я отправлюсь съ сотнею солдатъ на назначенный мнѣ постъ, и если негодяи попытаются сдѣлать оттуда вылазку... если вздумаютъ аттаковать меня... вы... увидите... увидите... имъ непоздоровится... хотя... въ концѣ-концовъ я человѣкъ тоги... да... Но я помню еще... мои юношескіе военные подвиги... и горе этимъ извергамъ... если...
Итакъ, бормоча и бравируя, онъ пожалъ руку Сервиліону и, въ сопровожденіи центуріона и ввѣренныхъ ему капунскихъ солдатъ, отправился на указанный ему постъ, по не безъ жалобы въ душѣ на тяжелое положеніе, въ которое поставило его безуміе этихъ десяти тысячъ разбойниковъ и не безъ горячаго желанія насладиться снова блаженнымъ спокойствіемъ прежнихъ дней.
Тѣмъ временемъ гладіаторы, волнуемые страхомъ и надеждой, продолжали стоять, выстроившись на дворѣ, въ ожиданіи приказаній своихъ начальниковъ, которые, вооружившись факелами, старались завладѣть оружейнымъ магазиномъ школы Геркулеса, входъ въ который охранялся пятьюдесятью солдатами и рабами, рѣшившимися цѣною жизни оспаривать его у мятежниковъ.
Но въ ту минуту, когда Спартакъ, Окноманъ и его товарищи готовы были ворваться въ коридоръ, куда выходила дверь оружейнаго магазина, звукъ трубъ раздался въ тишинѣ ночи и пронесся по дворамъ, гдѣ стояли въ сборѣ бѣдные гладіаторы.
-- Слушайте! сказалъ Спартакъ, останавливая товарищей однимъ движеніемъ правой руки, вооруженной факеломъ.
Дѣйствительно, за звукомъ трубъ послышался голосъ общественнаго глашатая, который именемъ римскаго Сената приглашалъ мятежниковъ разойтись по кельямъ, предупреждая ихъ, что въ случаѣ неповиновенія, послѣ третьей трубы, ихъ разгонитъ силой республиканская милиція.
Страшный гулъ и громкій ропотъ были отвѣтомъ на крикъ глашатая, который, какъ эхо сосѣднихъ горъ, зловѣще повторялся другими глашатаями въ различныхъ дворахъ, гдѣ стояли, скучившись, гладіаторы.
Спартакъ нѣсколько мгновеній оставался неподвижнымъ, съ сосредоточеннымъ, мрачнымъ и страшнымъ лицомъ и съ опущенными въ землю глазами, какъ человѣкъ, который совѣщается самъ съ собою. Наконецъ, онъ обратился къ своимъ товарищамъ и голосомъ, достаточно громкимъ, чтобы быть услышаннымъ ими, сказалъ:
-- Если осада оружейнаго магазина удастся, намъ хватитъ найденныхъ тамъ мечей, чтобы овладѣть всѣми другими магазинами школы, и мы побѣдимъ. Если-же это не удастся, намъ остается одно только сродство, чтобы наше дѣло свободы окончательно не погибло. Пусть центуріоны, начальствующіе первыми ротами (primipie) {Такъ назывались въ римскихъ войскахъ самые старшіе изъ центуріоновъ легіона; они несли знамя и замѣщали трибуновъ въ строю, когда тѣхъ не случалось на лицо.} обоихъ легіоновъ, уходятъ отсюда и возвратятся къ нашимъ товарищамъ, и если черезъ четверть часа они не услышатъ звуковъ гимна свободы, то должны приказать всѣмъ разойтись молча и возвратиться въ кельи: это будетъ знакомъ, что мы не могли овладѣть оружіемъ. Мы-же, въ такомъ случаѣ, разобьемъ и сожжемъ дверь, находящуюся на разстояніи полувыстрѣла отъ воротъ Геркулеса и, проникнувъ въ трактиръ Ганимеда, вооружимся тамъ чѣмъ только можемъ, преодолѣемъ всѣ опасности и въ числѣ ста-ли, шестидесяти-ли, тридцати-ли, однимъ словомъ, всѣ, кто останется въ живыхъ, сойдемся на горѣ Везувіѣ и тамъ поднимемъ знамя возстанія. Туда-же, самымъ ближайшимъ путемъ, вооруженные или безоружные, толпами или въ одиночку, пусть приходятъ всѣ наши братья; оттуда начнется война угнетенныхъ противъ притѣснителей.
И, черезъ минуту, видя, что два центуріона первыхъ ротъ колеблются оставить это мѣсто, гдѣ представлялась теперь самая большая опасность, онъ сказалъ:
-- Армадій, Клувіанъ, именемъ Верховнаго Совѣта, приказываю вамъ идти.
Оба юноши опустили головы и неохотно удалились, направившись оба въ противоположныя стороны.
Тогда Спартакъ, обратившись къ товарищамъ, сказалъ:
-- А теперь... впередъ!
И, вмѣстѣ съ Окноманомъ, первый вошелъ въ коридоръ, гдѣ находился магазинъ оружія. Въ одно мгновеніе бросился онъ на солдатъ, начальникъ которыхъ, однорукій и одноглазый ветеранъ, стоялъ въ ожиданіи нападенія, крича:
-- Впередъ! Впередъ-же... мерзкіе гладіаторы!.. Вперр...
Но онъ не успѣлъ окончить, такъ-какъ Спартакъ, протянувъ во всю длину свою руку, вооруженную громаднымъ, горящимъ факеломъ, нанесъ ему ударъ прямо въ ротъ.
Старый ветеранъ заревѣлъ и отшатнулся; между тѣмъ солдаты напрасно силились отражать мечами нападеніе Окномана и Спартака, которые съ отчаянной яростью размахивали своимъ, новаго рода оружіемъ, сдѣлавшимся ужаснымъ въ ихъ рукахъ.
Между тѣмъ, солдаты, находившіеся подъ командою трибуна Тита Сервиліона и капуапская милиція, раздѣленная по приказанію центуріона Попилія на двѣ части, вступили одновременно въ три двора и послѣ трехъ напрасныхъ призывовъ трубъ, начали бить своими дротиками безоружныхъ гладіаторовъ.
То была страшная минута: воздухъ огласился криками, проклятіями, ревомъ и стономъ; гладіаторы, придя въ смятеніе отъ этого тяжелаго града ударовъ, обрушившихся на безоружную массу людей и усыпавшихъ дворъ ранеными и убитыми, начали отступать къ различнымъ выходамъ дворовъ, крича въ иступленіи:
-- Оружія... оружія!.. Оружія...
Но удары дротиковъ продолжали ихъ поражать, и вскорѣ отступленіе гладіаторовъ превратилось въ бѣгство и общее смятеніе.
Они бѣжали, тѣснясь въ проходахъ, толкаясь въ дверяхъ, наводняя коридоры, спасаясь во дворы, падая, задыхаясь, топча другъ друга. Проклятія, дикій ревъ, молитвы, жалобы и вопли раненыхъ и умирающихъ зловѣще раздавались во мракѣ ночи, переполняя собою громадную школу Лентула.
Бойня гладіаторовъ въ первыхъ трехъ дворахъ и ихъ бѣгство внесли скоро смятеніе и въ когорты, стоявшіе въ другихъ дворахъ; ряды ихъ мгновенно начали рѣдѣть, разстраиваться и вскорѣ совсѣмъ смѣшались. Хотя эти люди, будучи вооружены, съумѣли-бы сразиться и умереть всѣ или одержать полную побѣду надъ двумя римскими легіонами, но, избиваемые безоружными, они не смогли и не захотѣли продержаться въ строю даже четверти часа и обратились въ бѣгство, помышляя только о личномъ спасеніи.
Между тѣмъ Спартакъ и Окноманъ бились, какъ голодные тигры, вмѣстѣ съ двумя другими товарищами, такъ-какъ въ узкомъ коридорѣ нельзя было сражаться болѣе чѣмъ четверымъ въ рядъ.-- Вскорѣ они прогнали отъ дверей солдатъ, горячо преслѣдуя ихъ. Тогда сотня гладіаторовъ, вооруженныхъ факелами, протѣснилась мало-по-малу въ сѣни и начала убивать солдатъ, изъ которыхъ многіе, обезоруженные и ослѣпленные, спѣшили спастись бѣгствомъ. Другая-же часть гладіаторовъ, находившаяся въ коридорѣ, складывала факелы возлѣ двери оружейнаго магазина, чтобъ сжечь его и тѣмъ открыть себѣ входъ.
Солдаты, бѣжавшіе отъ яростной атаки Спартака, издавая громкіе крики и стоны, бросились въ смятеніи куда попало, и нѣкоторые изъ нихъ, столкнувшись съ толпами гонимыхъ войсками гладіаторовъ, были немедленно опрокинуты ими, стоптаны и задушены; тогда-какъ другимъ удалось добѣжать до когортъ Сервиліона, Попилія и Солонія, шедшихъ сомкнутымъ строемъ впередъ, медленно преслѣдуя бѣгущихъ гладіаторовъ.
Такимъ образомъ, отъ бѣглецовъ, трибунъ и центуріонъ узнали о новой, грозившей имъ опасности, которая могла вырвать изъ ихъ рукъ такъ легко доставшуюся побѣду. Вслѣдствіе этого, Попилій поспѣшилъ въ школу Геркулеса и бросился въ коридоръ, гдѣ дверь оружейнаго магазина начала уже горѣть. Видя, что мечи безполезны противъ факеловъ, съ которыми выступали гладіаторы, онъ приказалъ стоявшимъ за нимъ рядамъ броситься на враговъ съ дротиками, посредствомъ которыхъ и здѣсь вскорѣ была одержана побѣда.
Товарищи Спартака отступили; но такъ-какъ они были людьми болѣе храбрыми и мужественными, то отступленіе ихъ происходило въ порядкѣ. Обороняясь противъ римлянъ факелами, они вынимали дротики изъ тѣлъ убитыхъ и раненыхъ и захватывали съ собою. Дойдя до конца коридора, они стойко оспаривали у солдатъ выходъ изъ него, обороняясь этими самыми дротиками.
Между тѣмъ Спартакъ, выйдя съ Окноманомъ изъ сѣней во дворъ, увидѣлъ тамъ безпорядочное бѣгство гладіаторовъ и по отчаяннымъ крикамъ и стонамъ понялъ, что теперь здѣсь все потеряно и что остается одинъ только путь къ спасенію,-- прорваться изъ школы и бѣжать къ Везувію.
Тогда, войдя снова въ сѣни, онъ закричалъ громкимъ голосомъ, который слышенъ былъ среди рева и шума битвы:
-- У кого есть мечи,-- оставайтесь здѣсь и защищайте, какъ можно дольше, этотъ выходъ отъ солдатъ.
Тѣ немногіе гладіаторы, которымъ удалось во время схватки отнять мечи и копья, сомкнулись возлѣ выхода коридора, которымъ напрасно силился овладѣть Попилій, храбро сражавшійся въ первомъ ряду, несмотря на полученныя имъ раны въ лобъ и правую руку.
-- Слѣдуйте за мною! крикнулъ Спартакъ остальнымъ гладіаторамъ, высоко размахивая факеломъ.
И, вмѣстѣ съ Окноманомъ, быстрыми шагами направился къ тому мѣсту стѣны, опоясывавшей школу, гдѣ узкая и низкая дверь, Богъ-вѣсть сколько лѣтъ стоявшая запертой и заваленной, представлялась теперь гладіаторамъ единственнымъ выходомъ.
Но чтобы сжечь эту дверь, потребовалось-бы по меньшой мѣрѣ полчаса; между тѣмъ, очевидно было, что наступавшіе со всѣхъ сторонъ побѣдители не дадутъ имъ времени на это. Съ другой стороны, топоровъ или молотковъ, чтобы разбить дверь, у нихъ также не было. Что-же предпринять?!.. Какъ наивозможно скорѣе открыть этотъ выходъ?..
Пока всѣ съ мучительной тоской и страхомъ подыскивали средства къ достиженію этой цѣли, Окноманъ бросилъ взглядъ на маленькую мраморную колону, стоявшую неподалеку отъ него и крикнулъ, обращаясь къ товарищамъ:
-- Выходи впередъ самый сильный!
Черезъ минуту семь или восемь гладіаторовъ, самыхъ высокихъ и сильныхъ, протѣснились сквозь толпу и очутились возлѣ Окномана, который, оглядѣвъ ихъ опытнымъ взглядомъ человѣка, понимающаго смыслъ въ этомъ дѣлѣ, и обращаясь къ плотному, высокому самниту, почти такого-же колосальнаго роста, какъ онъ самъ, сказалъ, указывая на колону:
-- Возьмись-ка, посмотримъ какова твоя сила, -- и самъ охватилъ колону съ другой стороны.
Всѣ поняли мысль Окномана и очистили мѣсто передъ дверью, возлѣ которой остановились германецъ и самнитъ. Безъ всякихъ усилій поднявъ и перенеся туда колону, они раскачали эту громадную каменную массу и изо всей силы ударили ею въ дверь, которая затрещала отъ тяжелаго сотрясенія.
Два раза должны были повторить гладіаторы эту операцію, и въ третій дверь упала на землю, разлетѣвшись на куски. Гладіаторы, загасивъ факелы, молча прошли черезъ нее вслѣдъ за Спартакомъ, который по узкимъ и темнымъ улицамъ отправился къ кабаку "Ганимеда".
Это былъ самый ближайшій трактиръ къ школѣ Лентула и наиболѣе посѣщаемый гладіаторами, такъ-какъ содержателемъ его былъ одинъ изъ вольноотпущенныхъ, очень дружный съ Спартакомъ и сочувствующій заговору, для содѣйствія которому предложилъ всевозможныя услуги съ своей стороны.
Заведеніе это, на дверяхъ котораго виднѣлась безобразная вывѣска, представлявшая уродливаго Ганимеда, наливающаго красный, какъ запекшаяся кровь, нектаръ, въ чашу не менѣе безобразнаго Юпитера, находилось на разстояніи одного выстрѣла отъ того мѣста, гдѣ стояли солдаты и капуанская милиція, находившаяся подъ командою тучнаго и миролюбиваго префекта Меція Либеона.
Въ глубокой тишинѣ и съ большими предосторожностями содвигался впередъ Спартакъ съ двумя-стами гладіаторовъ, шедшихъ гуськомъ одинъ за другимъ. По данному шопотомъ приказанію, они всѣ остановились.
Фракіецъ, германецъ и еще семь или восемь другихъ вошли въ трактиръ. Хозяинъ, испытывавшій невообразимое безпокойство относительно исхода сраженія, о которомъ онъ догадался по шуму и гулу, доносившемуся изъ школы, поспѣшно вышелъ имъ навстрѣчу.
-- Ну что?.. Каковы новости?.. Какъ идетъ сраженіе? спросилъ онъ.
Но Спартакъ коротко обрѣзалъ эти вопросы, сказавъ:
-- Вибиній, дай намъ все оружіе, сколько у тебя найдется, а также и какіе-нибудь инструменты, которые въ рукахъ отчаянныхъ людей могутъ сдѣлаться смертоносными.
Сказавъ это, онъ подбѣжалъ къ камину и схватилъ вертелъ, а Окноманъ стащилъ багоръ, висѣвшій на стѣнѣ, и, набравъ цѣлую охапку рогатинъ, ножей и косъ, они вышли изъ кабачка и стали раздавать это оружіе товарищамъ. Ихъ примѣру послѣдовали и другіе, обшаривая всюду, и вскорѣ всѣ были порядочно вооружены, захвативъ еще съ собою три деревянныхъ лѣстницы и нѣсколько веревокъ.
Едва окончилось это вооруженіе, какъ Спартакъ двинулся первый, а за нимъ и другіе, идя среди глубокой тишины по направленію къ той улицѣ, гдѣ стояли римскіе солдаты.
Часовые еще не успѣли крикнуть тревогу, какъ гладіаторы бросились съ яростью дикихъ звѣрей на римлянъ, расточая отчаянные удары, опрокидывая, раня и убивая ихъ.
То была битва, продолжавшаяся нѣсколько минутъ, но въ теченіи которой отчаянный натискъ гладіаторовъ заставилъ скоро разсѣяться немногочисленныхъ солдатъ и капуанскую милицію.
Квинтъ Волуцій, молодой центуріонъ этой послѣдней, воодушевлялъ солдатъ къ битвѣ и горячо сражался, поддерживаемый немногими храбрецами, крича:
-- Впередъ капуанцы!.. Смѣлѣе, во имя Юпитера Тифатинскаго!.. Мецій... храбрый Мецій!.. Ободряй солдатъ...
И Мецій Либеонъ, который при первомъ неожиданномъ нападеніи гладіаторовъ, былъ объятъ паническимъ страхомъ и спрятался-было въ хвостъ своего маленькаго войска, услыхавъ теперь, что его такъ настоятельно призываютъ къ исполненію возложенной на него обязанности, началъ кричать, самъ не понимая хорошенько, что говоритъ:
-- Конечно... разумѣется... капуанцы смѣлѣй!.. Впередъ!.. Храбрые капуанцы... я буду управлять... вы сражайтесь!.. Не бойтесь... ничего, ничего... бейте... убивайте!..
И при каждомъ словѣ отступалъ шагъ назадъ.
Мужественный Квинтъ Волуцій упалъ, пронзенный насквозь вертеломъ Спартака, и гладіаторы, стремясь впередъ, толкая и опрокидывая, подбѣжали къ несчастному префекту, который, съежившись, бросился на колѣни и восклицалъ голосомъ, прерывающійся рыданіями:
-- Я человѣкъ тоги... я не сдѣлалъ ничего дурного... сжальтесь... сжальтесь!.. О, храбрые... простите!..
Но онъ не могъ долго продолжать своего плача, такъ-какъ Окноманъ, подошедшій въ эту минуту, нанесъ ему такой ударъ ногою въ грудь, что тотъ покатился, какъ тяжелый камень, и упалъ безъ сознанія въ четырехъ шагахъ отъ него.
Пробѣжавъ шаговъ триста, Спартакъ остановился и грустнымъ голосомъ сказалъ Окноману:
-- Теперь необходимо половинѣ изъ насъ остаться здѣсь, чтобы на полчаса задержать нашихъ преслѣдователей и дать время другой половинѣ перебраться черезъ городскую стѣну.
-- Я остаюсь! воскликнулъ Окноманъ.
-- Нѣтъ, ты поведешь нашихъ на Везувій, а я останусь здѣсь.
-- Этого никогда не будетъ. Если я умру, ты можешь продолжать войну, а умрешь ты, все погибнетъ.
-- Бѣги, бѣги, ты Спартакъ! воскликнуло восемь или десять гладіаторовъ.-- Мы останемся здѣсь съ Окноманомъ.
На рѣсницахъ Спартака показалась слеза при видѣ этого благороднаго самоотверженія и привязанности; протянувъ руку германцу, онъ сказалъ:
-- Прощай!.. Жду васъ на Везувіи.
И, въ сопровожденіи части гладіаторовъ, въ число которыхъ Окноманъ включилъ и тѣхъ, кто несъ лѣстницы, Спартакъ исчезъ, углубившись въ сѣть переулковъ, ведущихъ къ городской стѣнѣ; а Окноманъ, приказавъ нѣкоторымъ изъ своихъ пробраться въ сосѣдніе дома и бросать изъ оконъ скамейки, кровати и мебель, забарикадировалъ посредствомъ этихъ вещей улицу, приготовляя долгое и упорное сопротивленіе наступавшимъ римскимъ когортамъ.