Отъ Капуи до Везувія.
Два часа спустя послѣ событій, описанныхъ въ предъидущей главѣ, т. е. около полуночи, небольшой отрядъ гладіаторовъ, убѣжавшихъ изъ школы Лентула Батіота, подходилъ уже къ виллѣ Кнея Корнелія Долабелы, расположенной на скатѣ прелестнаго холма на Ателанской дорогѣ въ разстоянія около восьми миль отъ Капуи.
Подъ прикрытіемъ полной темноты Спартакъ и его товарищи взобрались на городской валъ, а оттуда, при помощи трехъ связанныхъ одна съ другой лѣстницъ спустились не безъ опасности на край наружнаго рва, окружавшаго весь городъ. Затѣмъ, развязавъ снова лѣстницы они перекинули ихъ черезъ ровъ, который былъ наполненъ водою и глубокой грязью и потому непереходимъ въ бродъ. Перебравшись въ открытое поле, они быстро двинулись въ путь прямиками, держась между двухъ дорогъ -- Ателанской и Кумской.
Когда отрядъ подошелъ къ желѣзной оградѣ вилы Долабелы, Спартакъ нѣсколько разъ дернулъ звонокъ, замѣнявшій на югѣ Италіи римскіе молотки, и разбудилъ собакъ, а съ ними и привратника, стараго фесалійскаго раба, который уже легъ спать и теперь, полусонный, подходилъ къ калиткѣ, бормоча по-гречески: -- Пусть Зевесъ накажетъ наглеца, который смѣетъ возвращаться такъ поздно. Завтра-же безъ всякой жалости доложу объ этомъ управляющему.
Съ этими словами старикъ подошелъ къ рѣшеткѣ въ сопровожденіи двухъ огромныхъ собакъ, свирѣпо лаявшихъ, оскаливая свои бѣлые зубы.
Зевесъ олимпійскій да будетъ милосердъ къ тебѣ и да поможетъ тебѣ во всѣхъ твоихъ дѣлахъ, отвѣчалъ тоже по-гречески Спартакъ.-- Мы, гладіаторы, греки, рабы, какъ и ты и вышли изъ Капуи, чтобы провозгласить всеобщую свободу. Отвори сію минуту и не заставляй насъ прибѣгать къ силѣ, не то тебѣ-же будетъ худо.
Легко себѣ представить ужасъ стараго фесалійца, когда онъ услышалъ эти слова и увидѣлъ отрядъ гладіаторовъ, растрепанныхъ и вооруженныхъ такимъ страннымъ образомъ.
Раскрывъ ротъ и вытаращивъ глаза, онъ остановился въ оцепенѣніи и походилъ скорѣе на статую, чѣмъ на живое существо.
Послѣ минутнаго молчанія, нарушаемаго только лаемъ собакъ, Спартакъ заставилъ старика встрепенуться, крикнувъ громкимъ голосомъ:
-- Отворишь-ли ты, наконецъ, намъ, трусливый старикашка и уймешь-ли ты своихъ собакъ? не то я сейчасъ-же прикажу выломать ворота.
Слова эти не допускали возраженій и привратникъ началъ отодвигать засову и отворять ворота, стараясь при этомъ унять расходившихся псовъ.
-- Перестань, Пирръ, перестань Алкидъ!.. Боги да помогутъ вамъ... доблестные мужи... сейчасъ отворю. Да замолчите-ли вы проклятые!.. милости просимъ... Сейчасъ позову управляющаго. Онъ тоже грекъ.
Лишь только гладіаторы вошли во дворъ, Спартакъ приказалъ запереть ворота и приставилъ къ нимъ своихъ часовыхъ. Затѣмъ, онъ вошелъ въ обширный садъ, наполненный розами, жасминами, олеандрами и всевозможными фруктовыми деревьями, которыя очень любилъ хозяинъ дома, патрицій и консуларъ Клей Корнелій Долобелла.
Разставивъ часовыхъ у всѣхъ выходовъ, Спартакъ приказалъ призвать къ себѣ управляющаго эпирца Пеодофила и успокоивъ его, что ни ему, ни имуществу его хозяина не будетъ сдѣлано никакого вреда, онъ приказалъ ему добровольно снабдить свой отрядъ жизненными припасами, не заставляя прибѣгать къ насилію.
Тотчасъ-же гладіаторамъ было принесено изъ кладовыхъ вино и пища и по приказанію Спартака, каждый изъ нихъ взялъ съ собой припасовъ на три дня. Что-же касается до самого Спартака, то онъ почти ничего по ѣлъ, хотя болѣе сутокъ не прилипалъ пищи и не отдыхалъ ни на минуту.
Однако, пребываніе въ виллѣ римскаго патриція оказалось для Спартака несравненно полезнѣе, чѣмъ онъ могъ ожидать, потому что между рабами, находившимися здѣсь для разныхъ домашнихъ и полевыхъ работъ, былъ также и врачъ-грекъ по имени Діонисій Эудней, который обязанъ былъ лѣчить прочихъ рабовъ, а также и господина, когда тотъ посѣщалъ виллу. Діонисій внимательно осмотрѣлъ руку Спартака и вправивъ вывихнутую кость, окружилъ руку дощечками, забинтовалъ и положилъ на шейную перевязь. Затѣмъ, онъ объявилъ, что Спартаку необходимо отдохнуть -- такъ-какъ въ противномъ случаѣ ему грозитъ воспаленіе, потому что уже теперь онъ страдаетъ лихорадкой, причиненной усталостью и тревогами послѣднихъ дней.
Вслѣдствіе этого Спартакъ отдалъ самыя точныя распоряженія Борториксу, молодому галлу средняго роста, съ рыжими волосами и голубыми глазами полными огня и энергіи, почтительно и безмолвно стоявшему возлѣ него, самъ-же легъ въ удобную постель и проспалъ до слѣдующаго утра. Хотя Спартакъ и приказалъ Борториксу разбудить себя черезъ два часа, однако, послѣдній, тоже по совѣту врача Діонисія, оставилъ его спать вволю пока по проснется.
Когда Спартакъ всталъ, освѣженный и укрѣпленный сномъ, солнце освѣщало уже своими яркими лучами прелестную виллу, окрестные холмы и крутые лѣсистые скаты Аппенниновъ, окаймлявшіе горизонтъ.
Выйдя на дворъ, онъ собралъ передъ домомъ всѣхъ рабовъ Долобелы и въ сопровожденіи управляющаго и тюремщика отправился въ тюрьму, неизмѣнно находившуюся при всякой римской виллѣ. Туда сажали всѣхъ провинившихся рабовъ, работавшихъ обыкновенно въ желѣзахъ. Выпустивъ изъ тюрьмы около двадцати несчастныхъ узниковъ, онъ вернулся съ ними къ прочимъ рабамъ и здѣсь въ горячей, сильной рѣчи изложилъ причину своего похода и цѣль, достиженію которой они посвятили всю свою жизнь. Яркими красками изобразилъ онъ всѣ страданія несчастныхъ рабовъ и всю прелесть ожидающей ихъ свободы.
-- Кто изъ васъ желаетъ сдѣлаться свободнымъ, такъ закончилъ онъ свою рѣчь,-- кто предпочитаетъ жалкому существованію, на которое онъ обреченъ, почетную смерть съ мечемъ въ рукѣ на полѣ битвы; кто чувствуетъ себя достаточно смѣлымъ, чтобы каждую минуту рисковать своей головой и достаточно твердымъ, чтобы переносить всѣ тягости и трудности войны противъ владыкъ міра,-- тотъ пусть возьметъ въ руки первое попавшееся оружіе и слѣдуетъ за нами!
Краснорѣчивыя и задушевныя слова Спартака произвели глубокое впечатлѣніе на души этихъ несчастныхъ, униженныхъ, но не окончательно развращенныхъ рабствомъ. Среди восторженныхъ криковъ и слезъ радости восемьдесятъ слишкомъ человѣкъ схватило топоры, косы и трезубцы и произнесло присягу, связывавшую между собою всѣхъ членовъ "Союза угнетенныхъ".
Немногіе мечи и копья, найденные въ виллѣ, были разобраны уже гладіаторами, которыхъ Спартакъ благоразумно размѣстилъ въ перемежку съ рабами Долобелы съ цѣлью поднять духъ послѣднихъ.
Выстроивъ свой маленькій отрядъ, Спартакъ сдѣлалъ ему смотръ, причемъ оказалось, что вмѣстѣ съ вновь приставшими у него было около 150 человѣкъ {Плутархъ, Жизнь Красса.}.
Въ десять часовъ утра отрядъ гладіаторовъ двинулся далѣе и послѣ восьми-часоваго перехода подошелъ къ окрестностямъ Неаполя, гдѣ по приказанію Спартака остановился въ виллѣ одного патриція. Здѣсь повторились тѣ-же сцены, что и у Долабело. Послѣ двухчасоваго отдыха Спартакъ снова двинулся далѣе въ сопровожденіи новыхъ пятидесяти рабовъ и гладіаторовъ патриція.
Всю ночь отрядъ шелъ впередъ, избѣгая большихъ дорогъ, пробираясь по тропинкамъ среди полей и виноградниковъ. Во всѣхъ попадавшихся на пути виллахъ Спартакъ останавливался насколько это было необходимо, чтобы призвать къ возстанію рабовъ и забрать находившееся тамъ оружіе. Такъ дошли они до подножія горы Везено или Везувія, нижняя часть котораго была усѣяна патриціанскими виллами, вершина-же представляла крутые обрывы, покрытые лѣсомъ и мелкимъ кустарникомъ.
Везувій того времени вовсе не былъ тѣмъ грознымъ, клокочущимъ, ежеминутно грозящимъ изверженіемъ, вулканомъ, какимъ онъ является въ наши дни. Хотя изверженія несомнѣнно бывали и въ глубокую старину, какъ это доказывается слоями лавы, находимыми въ настоящее время подъ Геркуланумомъ, Стабіей и Помпеей, по въ описываемую нами эпоху память о нихъ совершенно изгладилась и ничто не тревожило безпечныхъ жителей этого прелестнаго уголка земли, называемаго поэтами воротами въ Елисейскія поля. Единственное, что могло нѣсколько безпокоить обитателей счастливой Кампаньи, -- землетрясенія, сопровождаемыя какимъ-то страннымъ подземнымъ грохотомъ. Но такъ-какъ землетрясенія эти бывали часты и притомъ совершенно безвредны, то къ нимъ давно привыкли и не обращали на нихъ никакого вниманія. Вотъ почему вся нижняя половина Везувія была усѣяна садами, виноградниками, виллами, дворцами, оливковыми и апельсинными рощами, превращавшими всю эту мѣстность въ одинъ огромный садъ.
Остановившись, Спартакъ сталъ пристально смотрѣть вверхъ, чтобы убѣдиться, доходитъ-ли до самой вершины горы, усыпанная кусками лавы, тропинка, по которой они шли до сихъ поръ. Но густой кустарникъ, становившійся все гуще и гуще, по мѣрѣ приближенія къ верхушкѣ горы, совершенно мѣшалъ ему разсмотрѣть вьющуюся тропинку. Поэтому, послѣ нѣкотораго размышленія, Спартакъ рѣшилъ послать для рекогносцировки дороги Борторикса съ тридцатью человѣками изъ наиболѣе проворныхъ гладіаторовъ. Самъ-же онъ съ главными силами намѣренъ былъ обойти окрестные дворцы и виллы, освобождая повсюду рабовъ и собирая оружіе. Отрядъ гладіаторовъ въ семьдесятъ человѣкъ былъ оставленъ на сборномъ пунктѣ, куда должны были явиться къ полудню и Борториксъ и Спартакъ.
Все произошло, какъ было предписано вождемъ возставшихъ рабовъ. Вернувшись изъ рекогносцировки, Борториксъ засталъ уже на сборномъ пунктѣ Спартака, успѣвшаго тѣмъ временемъ набрать множество оружія и увеличить свой отрядъ двумя стами рабовъ и гладіаторовъ, пристававшихъ къ нему во время его экскурсій.
Теперь у Спартака было уже около пятисотъ человѣкъ {Аппіанъ Александрійскій. Гражд. война. I т., 50--52.}, изъ которыхъ онъ составилъ кагорту, раздѣливъ ее на пять сотенъ, получившихъ особое названіе, смотря по роду оружія, которымъ сотня была вооружена. Первая изъ нихъ, состоявшая изъ самыхъ молодыхъ и сильныхъ гладіаторовъ, умѣвшихъ хорошо владѣть оружіемъ, была вооружена наилучшимъ образомъ: копьями и мечами. Командиромъ ея былъ назначенъ Борториксъ. Изъ другихъ четырехъ сотенъ, одна была вооружена косами, другая -- трезубцами, а двѣ остальныя короткимъ оружіемъ: топорами, ножами и кинжалами. Каждая сотня раздѣлялась на десятки. Сотники и десятники были выбраны Спартакомъ изъ семидесяти восьми гладіаторовъ, бѣжавшихъ съ нимъ изъ Капуи, такъ-какъ онъ съ давняго времени зналъ ихъ лично. и потому могъ вполнѣ довѣрять имъ.
По свѣденіямъ, сообщеннымъ Борториксомъ, оказывалось, что дорога, по которой шли до сихъ поръ гладіаторы, на протяженіи еще около двухъ миль шла по чрезвычайно пологому скату горы, что далѣе она превращается въ крутую, сжатую съ обѣихъ сторонъ утесами, тропинку, извивавшуюся среди кустарника, а затѣмъ еще выше, у подножья голыхъ скалъ, исчезаетъ совсѣмъ и подъемъ становится чрезвычайно труднымъ.
-- Наконецъ-то, вскричалъ Спартакъ,-- послѣ столькихъ неудачъ боги начинаютъ намъ покровительствовать! Тамъ, на этихъ вершинахъ, гдѣ орлы вьютъ гнѣзда и гдѣ звѣри прячутся отъ преслѣдованій человѣка, водрузимъ мы знамя свободы! Тамъ будемъ мы стоять лагеремъ, пока не соберутся къ намъ наши друзья. Лучшаго мѣста но могла дать намъ судьба. Въ походъ!
И тѣмъ временемъ, какъ гладіаторская кагорта вытягивалась по дорогѣ къ Везувію, Спартакъ подозвалъ къ себѣ девять гладіаторовъ изъ школы Лептула и, снабдивъ ихъ деньгами, приказалъ идти разными дорогами: тремъ въ Римъ, тремъ въ Равену, тремъ въ Капую, чтобы передать товарищамъ по Союзу, находящимся въ этихъ городахъ, что Спартакъ съ пятьюстами воиновъ стоитъ лагеремъ на Везувіи и зоветъ всѣхъ идти къ нему какъ можно скорѣе, по одиночкѣ, кучками и отрядами, какъ кто можетъ, чтобы вмѣстѣ бороться за свободу.
Отправляя по три гонца въ каждый изъ этихъ городовъ, Спартакъ разсчитывалъ, что въ худшемъ случаѣ, по крайней мѣрѣ, одному изъ нихъ удастся обмануть бдительность враговъ.
Наказавъ всѣмъ девятерымъ быть какъ можно осторожнѣе, онъ распрощался съ ними и въ то время, какъ они спускались внизъ по скату горы, онъ нагналъ голову колонны, быстро поднимавшейся къ вершинѣ.
Весьма скоро гладіаторская кагорта прошла ту часть дороги, которая была окаймлена съ обѣихъ сторонъ садами, виллами и виноградниками. Чѣмъ круче становился подъемъ, тѣмъ пустыннѣе и безмолвнѣе дѣлался окрестный лѣсъ, переходившій мало-по-малу изъ высокихъ лиственныхъ деревьевъ въ низкіе кустарники. Въ началѣ пути имъ часто встрѣчались крестьяне и фермеры, отправлявшіеся съ ослами, нагруженными овощами и фруктами, на рынки Помпеи, Неаполя и Геркуланума. Всѣ они съ испугомъ и удивленіемъ сторонились отъ толпы вооруженныхъ людей, совершенно но походившихъ на римскихъ легіонеровъ. Когда-же гладіаторы поднялись до кустарниковъ, то только изрѣдка попадался имъ пастухъ, пасшій по утесамъ козъ, и эхо доносило до нихъ одно заунывное блеяніе этихъ животныхъ.
Послѣ двухъ часовъ тяжелаго подъема кагорта Спартака достигла обширной поляны, расположенной подъ самой верхушкой горы, всего въ двухъ-трехъ стахъ футахъ отъ ея высшей точки.
Здѣсь Спартакъ приказалъ своему отряду остановиться и, пока его воины отдыхали, онъ обошелъ кругомъ эту поляну, чтобы рѣшить, можно-ли избрать ее для разбитія лагеря. Она примыкала съ одной стороны къ крутому горному скату, по которому поднялись гладіаторы, съ другой, -- къ гребню высокихъ остроконечныхъ и совершенно неприступныхъ утесовъ, отдѣлявшихъ ее отъ главной вершины. Съ третьей стороны находился обрывъ, до такой степени крутой, что подъемъ на него былъ невозможенъ, не только для людей, но даже для дикихъ козъ.
Убѣдившись въ совершенной неприступности своей позиціи, Спартакъ рѣшился остаться здѣсь, пока къ нему не придутъ подкрѣпленія изъ Капуи, Рима и Равенны. Тотчасъ-же онъ приказалъ двумъ десяткамъ своихъ воиновъ вооружиться топорами и отправиться въ ближайшій лѣсъ нарубить дровъ, чтобы зажечь костры на ночь, такъ-какъ на такой высотѣ и притомъ въ серединѣ февраля по ночамъ было очень холодно.
Тѣмъ временемъ онъ поставилъ сторожевой пикетъ на восточной сторонѣ площадки, хотя она была почти неприступна, и сторожевой постъ, состоявшій изъ. одного десятка людей, "со стороны Помпеи, откуда отрядъ поднялся на эту вершину, сохранявшую впослѣдствіи весьма долго названіе "лагеря гладіаторовъ".
Весьма скоро отрядъ, утомленный походами послѣднихъ двухъ дней, погрузился въ глубокій сонъ и когда на небѣ зажглись первыя звѣзды, ненарушимая тишина царствовала на всей полянѣ. Костры, треща и вспыхивая, освѣщали спящихъ гладіаторовъ и темныя скалы, составлявшія фонъ этой фантастической картины.
Не спалъ одинъ Спартакъ. Неподвижно сидѣлъ онъ на черномъ утесѣ, на половину освѣщенный отблесками огней и смотрѣлъ вдаль. Его атлетическая фигура рѣзко выдѣлялась на темпомъ небосклонѣ; его можно было принять за тѣнь одного изъ тѣхъ титановъ, которые пошли войною противъ Зевеса и, по словамъ поэтовъ, основали свой лагерь именно неподалеку отъ Везувія, откуда собирались, нагромождая гору на гору, взять приступомъ небо {Сильвій Итлійскій. Punicor. II.}.
Слегка наклонивъ голову, Спартакъ внимательно слѣдилъ за кораблемъ, который плылъ къ гавани Помпеи, и, казалось, весь былъ погруженъ въ это созерцаніе.
Но тѣмъ временемъ, какъ взоръ его былъ прикованъ къ кораблю, умъ его блуждалъ далеко, далеко. Переходя отъ одного воспоминанія къ другому, онъ перенесся воображеніемъ въ родныя горы Фракіи, къ первымъ годамъ своего дѣтства, къ давно минувшему счастію, исчезнувшему, какъ сновидѣніе. При этихъ свѣтлыхъ воспоминаніяхъ лицо его приняло спокойное и ясное выраженіе, но вдругъ оно сдѣлалось мрачнымъ и суровымъ: онъ вспомнилъ сцены римскаго нашествія, кровавыя битвы, пораженія фракійцевъ, разрушеніе своего дома, истребленіе стадъ, рабство всей семьи...
Спартакъ встрепенулся; ему показалось, что на тропинкѣ послышался какой-то шорохъ. Онъ сталъ прислушиваться, но кругомъ все было тихо и только порывы горнаго вѣтра время отъ времени колыхали листья деревьевъ.
Спартакъ направился къ костру, намѣреваясь отдохнуть передъ завтрашнимъ днемъ, по, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, остановился и снова сталъ прислушиваться. Теперь не оставалось болѣе никакого сомнѣнія.
-- На гору поднимаются солдаты!.. прошепталъ онъ.
Подойдя къ краю площадки, онъ наклонился впередъ и прибавилъ!
-- Уже! Не думалъ, что такъ скоро.
Не успѣлъ Спартакъ подойти къ сторожевому посту, какъ въ ночной тиши раздался чисто и звонко окрикъ часового:
-- Кто идетъ?..
И затѣмъ еще болѣе громкій кривъ:
-- Къ оружію!
Въ одно мгновеніе сторожевой постъ гладіаторовъ былъ на ногахъ. Въ эту минуту къ нимъ подошелъ Спартакъ, держа въ рукѣ обнаженный мечъ, и спокойнымъ голосомъ сказалъ:
-- На насъ хотятъ напасть, по съ этой стороны не взойдетъ ни одинъ.
-- Не вздойдетъ ни одинъ! какъ эхо отвѣчали гладіаторы.
Пославъ одного изъ гладіаторовъ съ приказаніемъ поднять на
поги весь отрядъ, Спартакъ вмѣстѣ съ остальными сталъ ждать нападенія. Но каково было удивленіе всѣхъ, когда въ отвѣтъ на окрикъ часового раздались слова: твердость и побѣда! бывшіе лозунгомъ гладіаторовъ. Одинъ изъ десятниковъ съ восемью или десятью солдатами бросился впередъ узнать, въ чемъ дѣло, а въ это время вся кагорта гладіаторовъ успѣла уже встать, вооружиться и выстроиться въ боевой порядокъ, готовая отразить нападеніе, какъ-будто состояла изъ старыхъ легіонеровъ Марія и Суллы.
Десятникъ, высланный впередъ, осторожно подкрадывался къ приближающимся войскамъ, тѣмъ временемъ, какъ Спартакъ съ сторожевымъ отрядомъ внимательно прислушивались къ малѣйшему звуку, раздававшемуся внизу. Вдругъ десятникъ громкимъ голосомъ крикнулъ:
-- Это Окноманъ! и тотчасъ-же десять голосовъ, сопровождавшихъ его гладіаторовъ, повторили:
-- Это Окноманъ!
Вслѣдъ за тѣмъ раздался могучій голосъ самого германца:
-- Да, да, это я, товарищи, и со мною девяносто-три человѣка изъ нашихъ.
Легко вообразить себѣ радость Спартака. Онъ бросился навстрѣчу Окноману и оба гладіатора стали обнимать другъ друга, точно невидались много лѣтъ.
-- О, мой милый Окноманъ! воскликнулъ Спартакъ;-- не думалъ я такъ скоро тебя увидѣть.
-- Не думалъ и я, отвѣчалъ германецъ, лаская своими огромными руками русыя кудри Спартака и нѣжно цѣлуя его въ лобъ.
Когда прошли первыя минуты радости, Окноманъ разсказалъ Спартаку, какъ, послѣ двухчасовой упорной битвы съ нимъ, римскія кагорты раздѣлились на двѣ части и въ то время, какъ одна изъ нихъ продолжала сражаться съ фронта, другая двинулась въ обходъ, чтобы напасть на него съ тылу. Догадавшись о ихъ намѣреніи и разсудивъ, что теперь Спартакъ и его товарищи успѣли уже уйти далеко, онъ бросилъ устроенную имъ поперекъ улицы барикаду, приказалъ своимъ воинамъ разсѣяться во всѣ стороны и скрыться кто гдѣ можетъ, условившись на другой день придти по одиночкѣ, перемѣнивъ платье, подъ арку акведука, гдѣ онъ обѣщалъ ждать ихъ до ночи. Разсказалъ онъ также, какъ около тридцати его товарищей погибло въ ночной битвѣ, неподалеку отъ школы, и какъ изъ ста-двадцати оставшихся только девяноста-тремъ удалось сойтись подъ акведукомъ, откуда они съ наступленіемъ ночи и двинулись въ походъ. Близь Помпеи они встрѣтились съ однимъ изъ гонцовъ, посланныхъ Спартакомъ въ Капую, и отъ него узнали въ точности мѣсто, гдѣ Спартакъ и его товарищи остановились лагеремъ.
Велико было ликованіе въ лагерѣ гладіаторовъ по случаю прибытія этой шестой сотни. Въ костры бросили новыхъ дровъ и, вокругъ ярко пылавшихъ огней, гладіаторы угощали вновь прибывшихъ хлѣбомъ, сухарями, сыромъ, фруктами, орѣхами и прочими предметами своего скромнаго стола. Веселое жужжаніе шестисотъ голосовъ, распросы, восклицанія, объятія и неожиданныя встрѣчи друзей, все это придавало картинѣ необыкновенно живой характеръ.
-- А, и ты здѣсь!
-- Какъ поживаешь?
-- Откуда вы?
-- Какъ пробрались сюда?
-- Отличное мѣсто для защиты!..
-- Да, мы спасены.
-- А какъ кончилось дѣло въ Капуѣ?
-- Что наши?
-- А что Тимандръ?
-- Бѣдняжка!
-- Убитъ?
-- Да, раненъ въ грудь.
-- А Помпедій?
-- Онъ съ нами. Эй, Помпедій! Помпедій!
-- А школа Лентула?
-- Растаетъ какъ снѣгъ на солнцѣ.
-- Придутъ всѣ?
-- Всѣ до одного!
Подобные вопросы носились и перекрещивались по всѣмъ направленіямъ.
Въ разговорахъ и въ весельи прошло много времени, такъ-что только къ полуночи въ лагерѣ гладіаторовъ снова водворились тишина и спокойствіе.
Едва только взошло солнце, десять человѣкъ рабовъ и гладіаторовъ, снабженныхъ пастушескими и охотничьими рогами, по приказанію Спартака, принялись играть на своихъ инструментахъ, чтобы разбудить спящій лагерь.
Когда всѣ встали, тотчасъ-же отрядъ былъ выстроенъ въ боевой порядокъ и Спартакъ съ Окноманомъ сдѣлали ему смотръ, отдавая новыя распоряженія и одушевляя каждаго изъ своихъ воиновъ. Затѣмъ, были смѣнены сторожевые посты и отправлено два небольшихъ отряда одинъ за водою, другой за новыми дровами.
Всѣ-же прочіе гладіаторы, слѣдуя примѣру Спартака и Окномана, мотыгами, ломами и прочими земледѣльческими орудіями, находившимися у нихъ въ изобиліи, принялись вырывать изъ земли камни, чтобы бросать ихъ на непріятеля либо руками, либо изъ немногихъ пращей, которыя они могли приготовить. Цѣлыя огромныя груды такихъ камней были сложены по краямъ площадки. въ особенности-же со стороны Помпеи, откуда нападеніе было не только вѣроятно, но и неизбѣжно.
Такъ прошелъ весь день и вся слѣдующая ночь. Но на зарѣ второго дня гладіаторы были пробуждены крикомъ часовыхъ, звавшихъ ихъ къ оружію.
На этотъ разъ приближались дѣйствительно двѣ римскія кагорты, т. е. около тысячи человѣкъ, подъ командою трибуна Тита Сервиліона.
На другой день, послѣ тревожной ночи, когда ему удалось по мѣшать возстанію десяти тысячъ гладіаторовъ школы Лентула Батіота, Сервиліонъ узналъ, что Спартакъ и Окноманъ съ двумя сотнями буптовщиковъ ушли по направленію къ Везувію, грабя всѣ встрѣчавшіяся имъ по дорогѣ виллы, что было совершенно ложно, и призывая повсюду рабовъ къ возстанію.
Тотчасъ-же трибунъ пошелъ къ капуанскому сенату, засѣдавшему въ страхѣ и трепетѣ въ храмѣ Юпитера Тифатинскаго и тамъ Сервиліонъ, разсчитывавшій отличиться въ дѣлѣ подавленія возстанія, изложилъ предъ почтенными отцами до какой степени опасно давать Спартаку и Окноману возможность, хотя-бы въ теченіи нѣсколькихъ дней, оставаться въ полѣ, потому-что рабы отовсюду будутъ стекаться къ нему толпами. Въ заключеніе онъ сказалъ, что слѣдуетъ немедленно гнаться за бѣглецами, догнать ихъ, изрубить въ куски и вернуться съ воткнутыми на пики головами Спартака и Окномана, которыя будутъ потомъ выставлены на воротахъ школы Лентула Батіота для устрашенія десяти тысячъ ихъ товарищей.
Предложеніе это встрѣтило горячее одобреніе со стороны капуанскихъ сенаторовъ, обрадовавшихся случаю свалить съ своихъ плечь это дѣло, такъ некстати нарушившее ихъ покойное и пріятное существованіе, уже причинившее имъ столько безпокойствъ. Тотчасъ-же былъ изданъ декретъ, которымъ назначалась сумма въ два таланта, за голову Спартака и Окномана; оба они и всѣ ихъ товарищи приговаривались къ распятію на крестѣ, какъ бунтовщики и грабители, и подъ страхомъ самыхъ жестокихъ наказаній запрещалось всѣмъ, какъ свободнымъ, такъ и рабамъ, оказывать имъ какое-бы то ни было содѣйствіе.
Другимъ декретомъ капуанскій сенатъ отдавалъ въ распоряженіе трибуна Тита Сервиліона одну изъ кагортъ, стоявшихъ гарнизономъ въ Капуѣ, предоставляя ему взять съ собой другую кагорту въ ближайшемъ городѣ Атоллѣ. Съ этими силами осъ долженъ былъ подавить возстаніе въ самомъ зародышѣ. Другая, изъ стоявшихъ въ Капуѣ кагортъ, подъ командой сотника Попилія, была оставлена для защиты города и для наблюденія за школой Лентула.
Оба эти декрета были принесены для подписи къ префекту Мецію Либеону, который отъ страшнаго испуга и здороваго пинка Окномана лежалъ въ постели въ сильнѣйшей лихорадкѣ. Что касается до него, то онъ былъ-бы радъ подписать по только два, по хоть десять тысячъ декретовъ, лишь-бы избавиться даже отъ самой отдаленной опасности провести снова ночь, подобную той, отъ которой до сихъ поръ страдали и его тѣло, и душа.
Такимъ образомъ, Титъ Сервиліонъ въ ту-же ночь двинулся къ Ателлу и, взявъ здѣсь вторую кагорту, съ тысячью двумя стами людей направился кратчайшимъ путемъ къ Везувію, гдѣ, какъ онъ зналъ по свѣденіямъ, собраннымъ отъ окрестныхъ жителей, стояли лагеремъ гладіаторы.
Онъ заночевалъ у подножья горы и на другой день чуть свѣтъ, сказавъ краткую, но пламенную рѣчь, двинулся на приступъ и къ восходу солнца дошелъ до вершины, гдѣ былъ расположенъ лагерь гладіаторовъ.
Какъ ни осторожно двигались римскія кагорты, однако на непріятельскихъ аванпостахъ ихъ замѣтили прежде, чѣмъ они успѣли подойти на разстояніе полета дротика.
Съ крикомъ "къ оружію!" передовой пикетъ отступилъ за выстроенный поперегъ тропинки валъ, за которымъ стояли гладіаторы сторожевого поста съ каменьями въ рукахъ и на плащахъ, готовые встрѣтить цѣлымъ градомъ ихъ приближающихся римскихъ легіонеровъ.
Пока гладіаторы, предупрежденные крикомъ своихъ часовыхъ, строились въ боевой порядокъ, трибунъ Сервиліонъ первымъ бросился впередъ съ боевымъ кривомъ, подхваченнымъ вскорѣ тысячью двумя стами голосовъ и слившимся вскорѣ въ оглушительное и грозное "барра", съ которымъ искони побѣдоносные римскіе легіоны ходили въ атаку на враговъ.
Лишь только Сервиліонъ и его кагорта показались передъ непріятельскимъ валомъ, пятьдесятъ гладіаторовъ стоявшихъ за нимъ, пустили въ нихъ цѣлую тучу камней.
-- Впередъ! впередъ ради Юпитера Статора! Смѣлѣй! Это ничего! ободрялъ своихъ воиновъ Сервиліонъ, идя впередъ. Сію минуту мы будемъ въ лагерѣ этой сволочи и искрошимъ ихъ въ куски!
Не смотря на градъ камней, летѣвшихъ на нихъ сверху и становившихся все чаще и вреднѣе по мѣрѣ приближенія къ непріятелю, римляне шли впередъ до самаго вала, гдѣ могли, наконецъ, употребить въ дѣло свое оружіе и пустить въ гладіаторовъ нѣсколько дротиковъ.
Шумъ и крики усиливались, битва стала дѣлаться кровавой.
Спартакъ тѣмъ временемъ стоялъ на вершинѣ скалы и наблюдалъ за сраженіемъ. Быстрымъ взглядомъ окинувъ позиціи обѣихъ сторонъ, онъ съ проницательностью, достойной опытнаго полководца, понялъ, какую грубую, непростительную ошибку сдѣлалъ его противникъ, поведя свой отрядъ на приступъ, по узкой дорожкѣ, гдѣ могло помѣститься не болѣе десяти человѣкъ въ рядъ, тогда-какъ вся остальная масса должна была оставаться въ бездѣйствіи подъ мѣткими ударами враговъ.
Въ ту-же минуту онъ воспользовался ошибкой неопытнаго противника, выстроивъ своихъ солдатъ вдоль всего края площадки, выходившаго на эту сторону и приказавъ имъ безъ отдыха и изъ всѣхъ силъ бросать каменьями въ нападающихъ.
-- Черезъ четверть часа, сказалъ Спартакъ, обращаясь къ окружающимъ,-- римляне обратятся въ бѣгство и мы изрубимъ ихъ въ куски.
Предсказаніе его сбылось вполнѣ.
Трибунъ Сервиліонъ и съ нимъ нѣсколько смѣльчаковъ дошли до самаго вала и копьями и мечами старались проложить себѣ дорогу въ непріятельскій лагерь. Но гладіаторы, одушевленные личнымъ присутствіемъ Спартака, стояли твердо, тѣмъ временемъ, какъ товарищи ихъ поражали перекрестнымъ градомъ камней оба фланга длинной римской колонны.
Вскорѣ послѣдняя начала колебаться, приходить въ безпорядокъ, подаваться назадъ. Сервиліонъ напрасно охрипшимъ отъ крика голосомъ требовалъ отъ своихъ легіонеровъ невозможнаго -- стоять неподвижно и, сложа руки, подъ ударами враговъ -- смятеніе рядовъ, наиболѣе подверженныхъ дѣйствію непріятельскихъ снарядовъ, становилось все сильнѣе и сильнѣе. Задніе ряды смѣшались, примѣръ робкихъ увлекъ и болѣе смѣлыхъ и вскорѣ поспѣшное отступленіе перешло въ самое безпорядочное бѣгство.
Тогда гладіаторы, выскочивъ изъ-за вала, пиками и мечами стали гнать передъ собой римлянъ. Эта узкая колонна бѣгущихъ римлянъ, за которыми бросились изъ-за вала гладіаторы, походила на исполинскую змѣю, извивавшуюся вдоль горы.
Всего замѣчательнѣе въ этой краткой стычкѣ, превратившейся такъ неожиданно для римлянъ въ полное пораженіе, было то, что на протяженіи слишкомъ двухъ миль одни бѣжали, другіе преслѣдовали, не будучу въ состояніи ни тѣ, ни другіе, пустить въ дѣло оружіе. Римляне, если-бъ и захотѣли, не могли уже остановиться, потому-что задніе тѣснили переднихъ, передніе слѣдующихъ; по той-же причинѣ не могли остановиться и гладіаторы. Крутизна ската и узкость дороги, сжатой съ обѣихъ сторонъ почти отвѣсными скалами, сообщали этому живому потоку роковое движеніе, подобное движенію лавины, которая можетъ остановиться лишь сама собой у подножія.
Дѣйствительно, только добѣжавъ до того мѣста, гдѣ узкая горная тропинка пересѣкала большую дорогу и гдѣ скатъ становился отложе, бѣглецы могли разсыпаться по окрестнымъ садамъ и вилламъ, и только тутъ началась кровопролитная рѣзня.
Остановившись у одного прелестнаго домика, Сервиліонъ осипшимъ голосомъ звалъ къ себѣ своихъ воиновъ, храбро отбиваясь отъ нападающихъ на него гладіаторовъ. Но мало кто услышалъ его голосъ, еще меньше собралось вокругъ него, чтобы остановить напоръ непріятелей. Въ другомъ мѣстѣ сотникъ Кай Солоній собралъ около пятидесяти воиновъ и грудью старался преградить дорогу гладіаторамъ. То тамъ, то сямъ какой-нибудь десятникъ или опціонъ {Офицеръ ниже сотника.}, побѣждавшіе кимвровъ и тевтоновъ съ Маріемъ, грековъ и понтійцевъ съ Суллою, съ нечеловѣческими усиліями собирали кучки храбрецовъ и пытались измѣнить исходъ битвы. Всѣ эти усилія были геройскія, но совершенно безплодныя потому, что главная масса легіонеровъ, охваченная паническимъ страхомъ, въ полномъ безпорядкѣ бѣжала внизъ, слушая лишь голоса самосохраненія.
Спартакъ съ отрядомъ гладіаторовъ кинулся на Сервиліона и на сотню храбрыхъ воиновъ, собравшихся вокругъ своего вождя. Жестока и кровопролитна была стычка. Но когда палъ Сервиліонъ, проколотый насквозь мечомъ Спартака, римляне бѣжали, тѣснимые напоромъ все прибывающихъ и прибывающихъ гладіаторовъ. Тѣмъ временемъ Окноманъ отсѣкъ однимъ ударомъ голову храбраго центуріона Солонія и гналъ передъ собой кучку легіонеровъ, которыми тотъ предводительствовалъ. Съ этой минуты сраженіе прекратилось и началось настоящее побоище.
Пораженіе двухъ римскихъ кагортъ было полное. Четыреста съ лишкомъ солдатъ лежали убитыми. Триста человѣкъ были взяты въ плѣнъ и, по приказанію Спартака, обезоружены и затѣмъ отпущены на свободу. Побѣдители потеряли не болѣе тридцати человѣкъ убитыми и насчитывали до пятидесяти раненыхъ.
Не много спустя послѣ полудня, гладіаторы, нагруженные богатой добычей, одѣвшіе всѣ до одного шлемы и латы, снятые съ враговъ и вооружившись ихъ мечами, копьями и дротиками {Плутархъ, Жизнь Красса; Апіанъ Александрійскій. "Гражд. война", I, 16; Луцій Флоръ, III, 20.}, вернулись въ свой лагерь на Везувіи, унося съ собой огромное количество оружія, чтобы снабдить имъ будущихъ товарищей, которые не должны были замедлить явиться въ большомъ количествѣ подъ ихъ знамена.