Отрядъ превращается въ армію.
Извѣстіе о пораженіи двухъ кагортъ, двинувшихся въ погоню за бѣжавшими изъ Капуи гладіаторами, съ быстротою молніи распространилось по всѣмъ окрестнымъ городамъ, возбуждая повсюду ужасъ и тревогу.
Неаполь, Нола, Геркуланъ, Кумы, Баіа приготовились къ защитѣ, вооружили всѣхъ своихъ гражданъ и охраняли день и ночь городскія стѣны и ворота. Помпея, стѣны которой были срыты по приказанію Суллы, за приверженность города Марію, не могла сопротивляться гладіаторамъ. Инсургенты свободно входили въ городъ за припасами и, къ великому удивленію гражданъ, вели себя не какъ враги или дикари, а какъ дисциплинированные римскія войска.
Тѣмъ временемъ префекты перечисленныхъ городовъ безпрестанно посылали гонцовъ къ Мецію Либеопу, правителю провинціи, умоляя его принять мѣры противъ увеличивающейся съ каждымъ днемъ опасности. Несчастный Либеонъ, совершенно растерявшійся, посылалъ, съ своей стороны, гонца за гонцемъ къ римскому сенату, требуя немедленныхъ и сильныхъ подкрѣпленій.
Въ Римѣ, разумѣется, не придавали серьезнаго значенія возстанію гладіаторовъ. Только Катилина и Юлій Цезарь были въ состояніи понять важность этого возмущенія; они одни знали возникновеніе заговора, подготовившаго возстаніе, и замѣчательное дарованіе вождя возставшихъ. Кромѣ этихъ двухъ человѣкъ никто не обратилъ вниманія на пораженіе кагортъ Тита Сервиліона. Къ тому-же, солдаты, спасшіеся отъ этого побоища и описывавшіе его во всѣхъ подробностяхъ, объясняли причины пораженія одною только невѣжественной самонадѣянностью трибуна, предводительствовавшаго ими.
Кромѣ того, римскій сенатъ былъ занятъ въ это время войнами, несравненно болѣе важными. На Западѣ, Серторій поднялъ противъ Рима почти всю Испанію, побѣдоносно отражая нападенія самого Помпея и старика Метолла. На Востокѣ, Матридатъ снова ополчился противъ римлянъ и нанесъ уже нѣсколько пораженій Марку Аврелію Коттѣ, бывшему въ этомъ году консуломъ вмѣстѣ съ Луціемъ Лукулломъ.
Однако-же Лукуллъ, находившійся въ это вромя въ Римѣ для сбора легіоновъ противъ Митридата, рѣшился отправить въ Кампанъю противъ гладіаторовъ шесть кагортъ, т. е. около трехъ тысячъ человѣкъ, подъ начальствомъ трибуна Клавдія Глабра, извѣстнаго своей храбростью и опытностью.
Покуда Клавдій Глабръ снаряжалъ свои кагорты, армія гладіаторовъ быстро увеличивалась. Въ первые-же двадцать дней послѣ побѣды, численность ея возрасла до тысячи-двухъ-сотъ человѣкъ, отлично вооруженныхъ, готовыхъ отдать послѣднюю каплю крови за дѣло свободы.
Спартакъ, хорошо знакомый съ тактикой и грековъ, и фракійцевъ, и понтійцевъ, отдавалъ, однако-же, рѣшительное предпочтеніе римскому военному устройству. Изучивъ его еще въ то время, когда служилъ солдатомъ въ римскихъ легіонахъ, онъ пришелъ къ убѣжденію, что римляне, постоянно одерживали побѣды надъ народами несомнѣнно храбрыми и искуссно владѣющими оружіемъ, благодаря дисциплинѣ, превосходству военнаго устройства и тактикѣ. Вотъ почему онъ, какъ мы видѣли выше, вводилъ въ отряды возставшихъ гладіаторовъ всѣ римскіе военные порядки, копируя ихъ даже въ мелочахъ.
Какъ только побѣда надъ Титомъ Сервиліономъ дала ему возможность войти въ Помпею, онъ тотчасъ-же заказалъ для перваго легіона гладіаторовъ значекъ (signum). На древкѣ этого значка, на самомъ верху, было, вмѣсто обычнаго римскаго орла красная фригійская шапка,-- символъ освобожденія,-- а подъ нею маленькая бронзовая фигурка кошки -- животнаго, посвященнаго, по своему независимому характеру, богинѣ свободы. Кромѣ того, Спартакъ, подражая римлянамъ, далъ каждой сотнѣ особый значокъ. Древко этого значка оканчивалось двумя руками, пожимающими одна другую, подъ ними была маленькая фригійская шапка съ номеромъ кагорты и легіона.
Спартакъ не сомнѣвался, что со всѣхъ сторонъ къ нему пойдутъ толпы рабовъ и гладіаторовъ и что вскорѣ подъ его знаменами соберется цѣлая армія.
Владѣя Везувіемъ и окрестными равнинами, онъ каждый день по нѣскольку часовъ обучалъ свои войска военному римскому строю. Онъ училъ ихъ сдваивать ряды, смыкаться, разсыпаться, строиться въ боевыя колонны и т. д. Воспользовавшись трубами и рожками, взятыми у легіонеровъ Сервиліона, Спартакъ составилъ маленькій отрядъ музыкантовъ, игравшихъ зорю, сборъ и аттаку. Такимъ образомъ, время, предоставленное ему врагами, не пропало для Спартака даромъ, и онъ успѣлъ подготовить свое маленькое войско къ предстоящей борьбѣ.
Клавдій Глабръ не замедлилъ выступить въ походъ, какъ только кагорты его были собраны.
Благодаря строжайшей дисциплинѣ, заведенной Спартакомъ въ своихъ войскахъ, ему удалось пріобрѣсти симпатіи и довѣріе всѣхъ окрестныхъ пастуховъ и дровосѣковъ {Плутархъ. Жизнь Марка Краса. Аніапт. Александрійскій. Гражд. война, 1, 16.} и такимъ образомъ Спартакъ за день до приближенія Клавдія зналъ, что римляне идутъ на него и имѣлъ точныя свѣденія о числѣ враговъ. Онъ понялъ, что съ 1,200 воиновъ ему невозможно будетъ въ открытомъ полѣ сражаться противъ трехъ слишкомъ тысячъ римскихъ опытныхъ легіонеровъ и потому рѣшился отступить въ свой лагерь на Везувій и тамъ ждать нападенія. Казалось, Клавдій дѣйствительно собирается аттаковать Спартака. Около полудня, сотня легко вооруженныхъ пѣхотинцевъ, разсыпавшись цѣпью (latitudine triplicata) {Солдаты въ римскомъ строю стояли обыкновенно на разстояніи трехъ локтей другъ отъ друга; по командѣ "latitudine duplica", разстояніе удвоивалось и строй становился розомкнутымъ; когда-же оно утраивалось, то строй соотвѣтствовалъ нашему разсыпному строю.}, стала подниматься по обѣимъ сторонамъ тропинки, вьющейся на гору. Приблизившись къ лагерю гладіаторовъ, римляне пустили въ лагерь цѣлую тучу стрѣлъ, но не сдѣлали большого вреда, такъ-какъ разстояніе было слишкомъ велико. Однако, нѣсколько человѣкъ было ранено и въ тотъ числѣ Борториксъ.
Спартакъ уже собирался броситься на римскихъ стрѣлковъ, по они быстро отступили, отказываясь, повидимому, отъ нападенія на лагерь.
Спартакъ понялъ, что пораженіе Сервиліона послужило хорошимъ урокомъ римлянамъ, что они не нападутъ, какъ прежде, открытою силою на лагерь гладіаторовъ, и что Клавдій, по всей вѣроятности, приметъ какія-нибудь мѣры, чтобы заставить возставшихъ спуститься внизъ и сражаться при невыгодныхъ для нихъ условіяхъ. Дѣйствительно, стрѣлки были посланы Клавдіемъ на Везувій только для того, чтобы узнать, не покинули-ли гладіаторы своего лагеря. Убѣдившись, что нѣтъ, Клавдій весело потеръ себѣ руки. Во время гражданской войны онъ исколесилъ вдоль и поперегъ Кампанью, превосходно зналъ всѣ окрестности Везувія и теперь сразу понялъ, что можетъ побить врага его-же собственнымъ оружіемъ.
-- Мышь въ западнѣ! Черезъ пять дней они сдадутся всѣ! сказалъ онъ.
Центуріоны и опціоны, окружавшіе трибуна, съ удивленіемъ переглянулись, не понимая, что значатъ слова ихъ начальника. Однако, весьма скоро, они догадались въ чемъ дѣло. Оставивъ у подошвы горы двѣ кагорты подъ начальствомъ центуріона Марка Валерія Мессалы, трибунъ двинулся съ четырьмя остальными вверхъ, къ лагерю гладіаторовъ. Поднявшись до мѣста, гдѣ, среди крутыхъ обрывовъ, пролегала единственная извилистая и узкая тропинка, по которой можно было пройти, Клавдій остановился и, выбравъ удобное мѣсто на отлогомъ сватѣ горы, приказалъ разбить лагерь. Затѣмъ, онъ тотчасъ-же отправилъ къ Валерію Мессалѣ гонца съ приказаніемъ приступить къ выполненію условленнаго между ними движенія.
Этотъ Валерій Мессала, впослѣдствіи сдѣлавшійся консуломъ, въ описываемую нами эпоху былъ еще молодымъ человѣкомъ, лѣтъ тридцати трехъ. Смѣлый, честолюбивый, сгоравшій нетерпѣніемъ отличиться, онъ началъ свою карьеру во времена гражданской войны, сражаясь въ войскахъ Суллы; затѣмъ, отправился, вмѣстѣ съ консуломъ Аппіемъ Клавдіемъ въ Македонію для усмиренія нѣсколькихъ возставшихъ племенъ, въ особенности франійцевъ, которые не могли вынести римскаго ига и снова поднялись противъ своихъ побѣдителей. Въ Римъ онъ вернулся уже центуріономъ, увѣнчаннымъ гражданской короной, и снова собрался отправиться въ походъ, на этотъ разъ подъ начальствомъ Лукулла. Но такъ-какъ войска послѣдняго могли выступить не раньше конца весны, то Мессала выпросилъ у него позволеніе сопровождать Клавдія Глабра въ его "военной прогулкѣ" противъ гладіаторовъ. Какъ римлянинъ и патрицій, Мессала принадлежалъ къ числу тѣхъ людей, которые при одной мысли о войнѣ съ гладіаторами презрительно улыбались, пожимая плечами.
Впрочемъ, не одна только жажда славы заставила Мессалу принять участіе въ этомъ походѣ. Онъ былъ родственникомъ Валеріѣ Мессалѣ, вдовы Суллы, зналъ о любви ея къ Спартаку, и до такой степени былъ возмущенъ связью римской матроны съ гладіаторомъ, что отказался видѣть Валерію. Ненависть Мессалы къ презрѣнному гладіатору, запятнавшему ихъ имя, была безпредѣльна.
Получивъ приказаніе Клавдія Глабра, Мессала повелъ свои двѣ кагорты въ обходъ горы и черезъ нѣсколько часовъ достигъ противоположнаго ската ея, спускавшагося къ Ноллѣ и Ноцерѣ. По отвратительной дорогѣ онъ поднялся на гору до того мѣста, гдѣ обрывы и утесы преграждали всякій путь, и здѣсь приказалъ разбить лагерь. Такимъ образомъ, къ вечеру, Клавдій Глабръ и Валерій Мессала, окопавшись рвами, валомъ и частоколомъ, заняли единственные пути отступленія гладіаторовъ. Казалось, что мышь дѣйствительно попала въ ловушку.
Какъ человѣкъ предусмотрительный, Клавдій Глабръ послалъ Мессалу только съ тысячью человѣкъ сторожить тропинку, спускавшуюся къ Ноллѣ, такъ-какъ съ той стороны крутизна горы служила достаточной преградой для гладіаторовъ. Самъ-же Клавдій съ главными силами загородилъ непріятелю дорогу со стороны Помпеи, гдѣ спускъ былъ гораздо легче и потому трибунъ вполнѣ былъ увѣренъ, что Спартакъ попробуетъ прорваться именно съ этой стороны.
На разсвѣтѣ слѣдующаго дня Спартакъ, обходя по обыкновенію сторожевые посты, замѣтилъ непріятельскій лагерь, расположенный у обрывовъ на тропинкѣ, спускавшейся въ Ноллу. Онъ не могъ видѣть войскъ Клавдія, расположенныхъ на противоположной сторонѣ горы и скрытыхъ отъ него лѣсомъ, но тѣмъ не менѣе сталъ прозрѣвать истину. Чтобы удостовѣриться въ справедливости своей догадки, онъ съ двумя сотнями сталъ спускаться по тропинкѣ, ведущей въ Помпею. Не успѣли гладіаторы пройти и двухъ миль, какъ авангардъ ихъ наткнулся на передовые посты римлянъ, съ которыми обмѣнялся нѣсколькими дротиками. Спартакъ, тотчасъ-же остановивъ свои войска, присоединился самъ къ авангарду и скоро большой римскій лагерь предсталъ во всемъ своемъ грозномъ величіи передъ глазами изумленнаго гладіатора.
Неподвиженъ и блѣденъ стоялъ Спартакъ, не спуская глазъ съ вала, преграждавшаго ему дорогу. Этотъ валъ производилъ на него такое-же впечатлѣніе, какое произвело-бы на заживо погребеннаго прикосновеніе къ крышкѣ собственнаго гроба.
При первомъ приближеніи гладіаторовъ, на римскихъ аванпостахъ затрубили тревогу и сторожевая сотня тотчасъ-же двинулась впередъ, осыпая стрѣлами отрядъ Спартака. Но несчастный фракіецъ, поглощенный горемъ при мысли о томъ, что онъ запертъ со всѣхъ сторонъ и долженъ неминуемо погибнуть, не двигался съ мѣста и не замѣчалъ дротиковъ и стрѣлъ, свистѣвшихъ вокругъ него.
Десятникъ, предводительствовавшій авангардомъ, заставилъ его очнуться.
-- Спартакъ! что-же прикажешь? Идти впередъ и сражаться или отступать?
-- Отступать Алцестъ, отступать, печально отвѣчалъ фракіецъ.
Авангардъ гладіатора быстро сталъ подниматься на гору. Задумчиво и медленно шелъ за нимъ Спартакъ, опустивъ голову на грудь.
Римляне нѣсколько времени преслѣдовали гладіаторовъ, осыпая ихъ стрѣлами, по вскорѣ, согласно данному имъ приказанію, вернулись обратно.
Достигнувъ площадки, Спартакъ призвалъ къ себѣ Окномана и Борторикса. Раненый Борториксъ все-таки продолжалъ исполнять свои обязанности, полный вѣры и усердія. Отведя ихъ въ сторону, Спартакъ указалъ имъ на римскій лагерь, расположенный по дорогѣ въ Ноллу, затѣмъ разсказалъ, что видѣлъ другой лагерь, по дорогѣ въ Помпею и спрашивалъ совѣта, какъ выбраться изъ этого ужаснаго положенія.
Окноманъ, вдохновляемый лишь необузданной храбростью, дикой стремительностью и презрѣніемъ къ смерти, составлявшими отличительную особенность его характера, вскричалъ:
-- Клянусь фуріями ада, намъ ничего не остается, какъ только броситься съ яростью дикихъ звѣрей на тотъ или другой изъ лагерей, тысяча нашихъ погибнетъ, по двѣ сотни пробьются на волю!..
-- Если-бъ только это было возможно! сказалъ Спартакъ.
-- Что-же въ этомъ невозможнаго? запальчиво спросилъ германецъ.
-- На минуту и я мечталъ-было о томъ-же... но разсудилъ-ли ты, что вражескіе станы расположены какъ разъ тамъ, гдѣ крутыя стремнины немного раздвигаются? Понялъ-ли ты, что какъ съ той, такъ и съ другой стороны, мы можемъ сражаться не больше какъ по десяти человѣкъ въ рядъ. Что намъ въ томъ, что насъ тысяча-двѣсти, если въ дѣлѣ могутъ принять участіе только двадцать?..
Доводы Спартака были до такой степени очевидны и предсказанія до такой степени несомнѣнны, что даже Окноманъ опустилъ голову и испустилъ глубокій вздохъ. Борториксъ тоже хранилъ угрюмое молчаніе.
-- Припасовъ у насъ всего на пять-шесть дней, продолжалъ Спартакъ.-- Ну, а потомъ?...
Вопросъ, которымъ такъ зловѣще закончилъ свои слова вождь гладіаторовъ, предсталъ предъ глазами его товарищей во всемъ своемъ ужасающемъ видѣ. Ни малѣйшей возможности уклониться отъ грознаго, неумолимаго и неотвратимаго отвѣта на него... Семь, восемь, десять дней еще можно будетъ продержаться, а потомъ?..
Потомъ одинъ исходъ: сдаться или умереть.
Продолжительно и мучительно было молчаніе этихъ людей. Невыносимой пыткой было для нихъ сознаніе, что въ одно мгновеніе ока разрушены надежды и труды пяти лѣтъ; погибла единственная цѣль, единственная радость ихъ жизни!.. Видѣть такой жалкій конецъ предпріятія въ ту самую минуту, когда, казалось, они были такъ близко къ побѣдѣ!.. Что значила смерть рядомъ съ такимъ ужаснымъ несчастіемъ?
Спартакъ первый нарушилъ это мрачное молчаніе.
-- Пойдемъ, сказалъ онъ,-- осмотримъ площадку хорошенько, можетъ быть, есть еще какое-нибудь средство спастись и выйдти изъ этого гроба, хоть-бы съ потерей девяти десятыхъ.
Въ сопровожденіи своихъ товарищей Спартакъ, безмолвный и задумчивый, сталъ обходить лагерь, останавливаясь отъ времени до времени и посматривая внизъ.
Подойдя къ тому мѣсту, гдѣ въ видѣ гигантской стѣны поднимались отвѣсные утесы, отдѣлявшіе площадку отъ верхушки горы, Спартакъ поднялъ глаза вверхъ и пробормоталъ:
-- Бѣлки и тѣ не взобрались-бы на эту крутизну!..
Затѣмъ, послѣ минутнаго размышленія, онъ прибавилъ:
~ А если-бъ мы взобрались, то только ухудшили-бы свое положеніе...
Наконецъ гладіаторы подошли къ глубокимъ стремнинамъ, выходившимъ къ Сорренто. Всѣ трое наклонились впередъ, желая измѣрить глазомъ глубину ихъ, но тотчасъ-же отступили въ ужасѣ, почувствовавъ головокруженіе при видѣ этой бездонной пропасти.
-- Только камни могутъ скатиться до дна, сказалъ Спартакъ.
Недалеко отъ вождей нѣсколько молодыхъ галловъ, лежа на землѣ, плели большіе щиты изъ ивовыхъ прутьевъ, обивая ихъ затѣмъ кусками подошвенной кожи {Луцій Флоръ, De Rer Rom., Ш, 20.}. Взглядъ Спартака, задумчиво блуждавшій по сторонамъ, нечаянно упалъ на этихъ гладіаторовъ и на ихъ грубую первобытную работу.
Въ первую минуту Спартакъ смотрѣлъ на нихъ совершенно машинально, повидимому, ничего не замѣчая. Но одинъ изъ галловъ, замѣтивъ его взглядъ, улыбаясь, сказалъ:
-- Металлическихъ щитовъ у насъ въ лагерѣ но больше семисотъ, а для того, чтобы снабдить щитами прочихъ пять-сотъ нашихъ товарищей, мы рѣшили сплести имъ такіе, какъ эти, и будемъ плести, пока у насъ хватитъ кожи.
-- Гезу и Тетуанъ наградятъ васъ за то въ будущей жизни! {Гезу и Тетуанъ -- верховные боги галловъ, которые такъ глубоко вѣрили въ будущую жизнь, гдѣ людей честныхъ и доблестныхъ ждутъ всевозможныя блага, что у нихъ давали большія суммы денегъ съ тѣмъ, чтобы они были возвращены въ будущей жизни,-- Chiniac. Вѣрованіе галловъ, 66.} воскликнулъ Спартакъ, тронутый братской заботливостью о своихъ товарищахъ бѣдныхъ рабовъ.
Послѣ минутной паузы, во время которой Спартакъ съ любовію смотрѣлъ на этихъ юношей, онъ спросилъ:
-- А много-ли у васъ еще кожи?
-- О, нѣтъ, на какую-нибудь дюжину щитовъ побольше.
-- Мы добыли эти шкуры, когда въ послѣдній разъ были въ Помпеѣ.
-- Какъ жаль, что кожи не достанешь сколько угодно, какъ лозы въ рощѣ! шутя замѣтилъ одинъ изъ гладіаторовъ.
Взоръ Спартака снова устремился на эти толстые, крѣпкіе и гибкіе прутья, лежавшіе маленькими пучками.
Послѣднія слова гладіатора поразили Спартака. Внезапная мысль озарила его благородную голову. Онъ нагнулся въ землѣ и, схвативъ пучекъ прутьевъ, радостно вскричалъ:
-- О, клянусь Юпитеромъ-освободителемъ, мы спасены!
Окноманъ и Борториксъ съ удивленіемъ обернулись къ Спартаку.
-- Что ты говоришь?
-- Въ чемъ-же наше спасеніе?
Спартакъ, внимательно разсматривавшій прутья, обратился къ товарищамъ и сказалъ:
-- Вы видите, друзья, эти прутья? Изъ нихъ мы совьемъ безконечную лѣстницу, привяжемъ ее однимъ концомъ къ верхушкѣ вотъ этого утеса и спустимся одинъ за однимъ до самаго дна ущелья, откуда выйдемъ въ тылъ римлянамъ и изрубимъ ихъ въ куски.
Печальная улыбка появилась на устахъ спутниковъ Спартака. Окноманъ, покачавъ головою, сказалъ:
-- Спартакъ, ты бредишь!
-- Лѣстница въ восемьсотъ или девятьсотъ локтей длины! съ недовѣріемъ воскликнулъ Борториксъ.
-- Для того, кто чего-нибудь страстно пожелаетъ, отвѣчалъ Спартакъ, съ твердостью глубокаго убѣжденія,-- нѣтъ ничего невозможнаго. Насъ тысяча-двѣсти человѣкъ и часа въ три мы сплетемъ эту лѣстницу!
Горячими убѣдительными словами онъ влилъ въ душу товарищей вѣру, одушевлявшую его самого. Тотчасъ-же онъ приказалъ четыремъ сотнямъ гладіаторовъ отправиться съ топорами въ сосѣдній лѣсъ и нарубить какъ можно больше ивовыхъ прутьевъ.
Тѣмъ временемъ, по его приказанію другіе гладіаторы расположились въ четыре ряда вдоль всей поляны, имѣя при себѣ веревки и ремни для связыванія отдѣльныхъ частей гигантской лѣстницы.
Черезъ часъ гладіаторы, отправленные въ лѣсъ, начали возвращаться небольшими партіями, неся съ собою огромныя вязанки прутьевъ. Спартакъ, показывая первый примѣръ, какъ слѣдуетъ плести прутья, приказалъ всѣмъ взяться за эту работу. Одни сплетали звенья лѣстницы, другіе связывали ихъ другъ съ другомъ, третьи свертывали гигантскую лѣстницу въ одинъ толстый валъ по мѣрѣ того, какъ она изготовлялась.
Работа продолжалась съ усердіемъ, равнымъ опасности угрожавшей гладіаторскому войску. На обширной полянѣ, гдѣ работала въ одно время тысяча-двѣсти человѣкъ, царствовала глубокая тишина, прерываемая лишь время отъ времени тихими вопросами о томъ, какъ лучше исполнить ту или другую часть общаго труда.
За два часа до заката солнца лѣстница длиною почти въ девять-сотъ футовъ была ужо окончена {Плутархъ. Апіанъ Александрійскій и т. д.}. Тогда Спартакъ приказалъ четыремъ гладіаторамъ развить ее, чтобы лично удостовѣриться въ ея прочности. По мѣрѣ того, какъ онъ ощупывалъ и осматривалъ каждое звено, четыре другихъ гладіатора свертывали лѣстницу съ противоположнаго конца.
Когда наступили сумерки Спартакъ приказалъ тихонько сняться съ лагеря, причемъ каждый десятокъ долженъ былъ связать вмѣстѣ свое оружіе, такъ-какъ при спускѣ, къ которому они готовились, не было никакой возможности обременять себя оружіемъ. Для спуска оружія должна была служить особая веревка, свитая изъ имѣвшихся въ лагерѣ кусковъ матеріи всевозможныхъ цвѣтовъ и качествъ. Спустившись на дно пропасти, каждый десятокъ долженъ былъ тотчасъ-же получить по этой веревкѣ свое оружіе.
Къ одному изъ концовъ лѣстницы были привязаны два большихъ камня и ее начали тихонько спускать внизъ по обрыву, составлявшему стѣну этого бездоннаго колодца.
Привязывая къ концу лѣстницы эти тяжелые камни, Спартакъ имѣлъ въ виду достиженіе двухъ одинаково полезныхъ для него результатовъ. Такъ-какъ вѣсъ камня былъ несравненно больше вѣса какого-угодно атлета, то въ случаѣ благополучнаго спуска камней до дна обрыва, можно было не сомнѣваться, что по лѣстницѣ могутъ спуститься безопасно и люди. Во-вторыхъ, своей тяжестью камни эти должны были удерживать неподвижно лѣстницу; вслѣдствіе своей гибкости она могла сильно качаться, что значительно увеличивало-бы опасность спуска.
Когда все было готово и темнота начала слегка окутывать гору, Окноманъ первый собрался спускаться внизъ. Охвативъ руками верхушку скалы, къ которой была прочно прикрѣплена лѣстница, колоссальный германецъ повисъ ногами надъ бездною. Онъ былъ немного блѣденъ, потому что такое необычное путешествіе въ бездонную пропасть, покрытую острыми обломками утесовъ, противъ которыхъ ничего не могли сдѣлать ни желѣзная сила рукъ, ни необузданная храбрость,-- представляло собою опасность, совершенно для него новую и незнакомую.
-- Клянусь Одиномъ, бормоталъ онъ полушутя,-- даже Геллія, самая легкая изъ валькирій, не особенно охотно заступила-бы теперь мое мѣсто.
Съ этими словами огромная фигура германца стала тихо погружаться въ бездну, пока, наконецъ, совершенно не исчезла за уступомъ скалы. Спартакъ, нагнувшись впередъ, не спускалъ глазъ съ своего друга, съ трепетомъ слѣдя за всякимъ колебаніемъ, за всякимъ вздрагиваніемъ лѣстницы. Лицо его было блѣдно; казалось, вся душа его сосредоточилась въ зрѣніи.
Гладіаторы, столпившись у края площадки, не спускали глазъ съ пропасти и скалы, къ которой была прикрѣплена лѣстница. Всѣ хранили глубокое молчаніе и среди ночной тишины слышалось только порывистое дыханіе тысячи-двухъ-сотъ человѣкъ, вся жизнь и судьба которыхъ зависѣли въ эту минуту отъ слабой ивовой плетенки.
Медленное, періодическое, правильное колебаніе лѣстницы показывало гладіаторамъ число ступенекъ, пройденныхъ Окноманомъ.
Колебательное движеніе лѣстницы продолжалось около трехъ минутъ, показавшихся бѣднымъ гладіаторамъ тремя олимпіадами, тремя вѣками. Наконецъ, движеніе прекратилось.
Тогда, точно по командѣ, всѣ повернули уши по направленію къ пропасти и на всѣхъ лицахъ выразилось напряженное ожиданіе.
Прошло нѣсколько секундъ. На всей площадкѣ не слышно было ни малѣйшаго звука, ни малѣйшаго шороха. Наконецъ, раздался окрикъ сперва тихій и невнятный, потомъ все болѣе и болѣе громкій и ясный, какъ-будто нѣсколько человѣкъ, находившіеся на разныхъ разстояніяхъ, перекликались другъ съ другомъ:
С-л-у-ш а-й!.. С-л-у-ш-а-й!..
Глубокій вздохъ облегченія сразу вырвался изъ тысячи грудей; это былъ условленный сигналъ, которымъ Окноманъ увѣдомлялъ, что онъ благополучно спустился на дно обрыва.
Тогда съ лихорадочной поспѣшностью, соблюдая глубочайшую тишину, гладіаторы одинъ за другимъ начали спускаться по этому необыкновенному пути, который, теперь уже несомнѣнно, долженъ былъ вывести ихъ всѣхъ отъ смерти къ жизни, отъ полнаго пораженія къ блистательной побѣдѣ.
Около тридцати-шести часовъ продолжался этотъ безпримѣрный спускъ и только на зарѣ втораго дня всѣ гладіаторы находились на днѣ обрыва. На площадкѣ оставался одинъ Борториксъ, который спустилъ на веревкѣ весь запасъ топоровъ, косъ, трезубцевъ и прочаго оружія, заготовленнаго Спартакомъ для будущихъ своихъ воиновъ. Когда все было окончено спустился и Борториксъ {Разсказъ о необыкновенномъ спускѣ гладіаторовъ при помощи лѣстницы, сплетенныхъ изъ ивовыхъ прутьевъ, находится во всѣхъ вышеприведенныхъ произведеніяхъ Плутарха, Луція Флора и Аппіана Александрійскаго.}.
Нечего разсказывать о тѣхъ знакахъ признательности и удивленія, которыми осыпали гладіаторы Спартака, такъ чудесно спасшаго ихъ всѣхъ отъ неминуемой тибели.
Но Спартакъ упросилъ ихъ не шумѣть и приказалъ каждой сотнѣ спрятаться между сосѣдними утесами и ждать наступленія ночи.
Длиннымъ, безконечнымъ показался нетерпѣливымъ гладіаторамъ этотъ день; но, наконецъ, солнце начало склоняться къ закату и небо стало окрашиваться тѣмъ пурпурнымъ цвѣтомъ, который предшествуетъ темнотѣ. Тогда обѣ кагорты гладіаторовъ вышли изъ своихъ засадъ и двинулись съ величайшей осторожностью и тишиною по двумъ разнымъ направленіямъ. Одна, подъ начальствомъ Окномана, пошла къ морю, другая, предводительствуемая лично Спартакомъ,-- по направленію къ Ноллѣ.
Такъ какъ оба отряда должны были пройти почти одинаковое разстояніе, то они одновременно очутились въ тылу римскихъ лагерей за часъ до полуночи.
Подойдя къ лагерю Валерія Мессалы, Спартакъ остановилъ свою кагорту и одинъ пошелъ къ римскому валу.
-- Кто идетъ? крикнулъ часовой, которому послышался какой-то шорохъ въ примыкавшемъ къ лагерю виноградникѣ.
Спартакъ остановился и ничего не отвѣчалъ.
Наступила продолжительная пауза, во время которой римскій часовой сосредоточилъ всѣ свои чувства въ слухѣ. Но вокругъ все безмолвствовало.
Вскорѣ Спартакъ услышалъ шаги патруля. Патруль спѣшилъ узнать въ чемъ дѣло.
Ночь была такъ тиха, что фракіецъ слышалъ разговоръ, хотя онъ и велся шепотомъ.
-- Что случилось? спрашивалъ голосъ, принадлежавшій, безъ сомнѣнія, десятнику, командовавшему патрулемъ.
-- Мнѣ послышался какой-то шумъ въ этомъ виноградникѣ.
-- Послѣ окрика "кто идетъ" слышалъ что-нибудь?
-- Нѣтъ ничего, какъ ни прислушивался.
-- Вѣроятно, лисица пробиралась за курицами.
-- Я тоже думаю, что шумъ произошелъ отъ какого-нибудь звѣря.
-- Ужь, конечно, не отъ гладіаторовъ. Они тамъ на верху и не уйдутъ отъ насъ.
-- Не уйдутъ! Я слышалъ какъ нашъ центуріонъ говорилъ, что мышь попала въ мышеловку.
-- О, будь въ томъ увѣренъ. Клавдій Глабръ старый котъ и такому мышонку, какъ Спартакъ, не избѣжать его когтей.
-- Еще-бы! Еще-бы!..
Наступила новая пауза. Спартакъ, неподвижно стоявшій за винограднымъ кустомъ, улыбнулся такой увѣренности римлянина. Тѣмъ временемъ десятникъ продолжалъ:
-- Такъ смотри-де въ оба, Септимій, и не принимай лисицъ за гладіаторовъ.
-- Было-бъ слишкомъ много чести для гладіаторовъ! съ насмѣшкой сказалъ Септимій.
Снова все погрузилось въ безмолвіе.
Тѣмъ временемъ Спартакъ, привыкнувъ къ темнотѣ, разглядѣлъ, наконецъ, то, что ему хотѣлось, а именно: форму римскаго вала и рва, а также расположеніе воротъ.
Патруль вернулся къ своему посту и подложилъ хворосту въ почти потухшій костеръ. Вскорѣ огненные языки пламени освѣтили рвы, валъ и ворота и дали Спартаку возможность прекрасно разсмотрѣть весь лагерь.
Убѣдившись, что такъ-называемыя porta de eumana, расположенныя обыкновенно съ той стороны лагеря, съ которой нападеніе предполагалось всего менѣе вѣроятнымъ, -- находятся неподалеку, Спартакъ вернулся къ своей кагортѣ и тихо повелъ ее по направленію къ этимъ воротамъ. Безъ шума подошла она къ лагерю на довольно близкое разстояніе, пока, наконецъ, шумъ ея шаговъ не обратилъ на себя вниманіе римскаго часового.
-- Кто идетъ! крикнулъ солдатъ Септимій голосомъ до такой степени встревоженнымъ, что на этотъ разъ не могло оставаться ни малѣйшаго сомнѣнія, чтъ онъ по принялъ гладіаторовъ за лисицъ.
Не получивъ никакого отвѣта, Септимій закричалъ:
-- Къ оружію!
Но гладіаторы, бросившись впередъ бѣгомъ, спрыгнули въ ровъ и, вскочивъ съ необыкновенной быстротой на плечи другъ другу, въ одно мгновеніе ока взобрались на валъ и стали перескакивать черезъ частоколъ. Спартакъ, перескочивъ первымъ черезъ палисадъ, кинулся на солдата Септимія, съ трудомъ защищавшагося отъ его молніеносныхъ ударовъ.
-- Много лучше было-бы для тебя, Септимій, крикнулъ онъ,-- если-бъ вмѣсто меня тебѣ пришлось сражаться съ лисицей, которую ты, однако, считаешь выше гладіатора!
Не успѣлъ онъ кончить этихъ словъ, какъ уже римскій легіонеръ упалъ на землю, пронженный мечемъ.
Тѣмъ временемъ гладіаторы по четыре, по восьми, по десяти человѣкъ перескакивали черезъ частоколъ и во всемъ римскомъ лагерѣ началась страшная рѣзня, наступающая всегда послѣ неожиданныхъ ночныхъ нападеній.
Римляне спали глубокимъ сномъ, совершенно но ожидая нападенія со стороны враговъ, запертыхъ, какъ они полагали, на вершинѣ Везувія и совершенно неспособныхъ разорвать желѣзное кольцо, которымъ они ихъ окружили. Неудивительно поэтому, что, ошеломленные, они не оказывали почти никакого сопротивленія свирѣпому натиску гладіаторовъ, врывавшихся, подобно бурному потоку, въ заднія ворота, истребляя на-право и на-лѣво испуганныхъ, безоружныхъ, полусонныхъ легіонеровъ.
Черезъ минуту во всемъ римскомъ лагерѣ слышны были лишь стоны раненыхъ, крики, проклятія, мольбы о пощадѣ, вопли ужаса. Это была не битва, а кровавое побоище, причемъ менѣе чѣмъ въ полчаса четыреста слишкомъ воиновъ лежало убитыми, остальные въ ужасѣ бѣжали по всѣмъ направленіямъ.
Не болѣе сорока храбрецовъ подъ предводительствомъ Валерія Мессалы, почти всѣ безъ щитовъ и нагрудниковъ, вооруженные кто чѣмъ могъ, пытались остановить напоръ гладіаторовъ, въ надеждѣ, что ихъ примѣръ побудитъ бѣглецовъ снова вступить въ битву.
Впереди этой небольшой кучки сражался Валерій Мессала, ободряя словами и примѣромъ своихъ воиновъ и вызывая Спартака, съ которымъ жаждалъ помѣряться мечами.
-- Эй, Спартакъ, подлый вождь презрѣнныхъ грабителей, гдѣ ты? Куда спрятался? Или ты не смѣешь скрестить свой мечъ съ мечомъ свободнаго гражданина?
Несмотря на шумъ, гамъ, крики и звонъ оружія, наполнявшіе лагерь, Спартакъ услышалъ наглый вызовъ патриція и, растолкавъ могучими руками густую толпу своихъ воиновъ, окружавшихъ кучку римлянъ, онъ, въ свою очередь, вскричалъ:
-- Эй, римскій грабитель и сынъ грабителей, возьми назадъ всю свою брань; она пристала гораздо больше тебѣ, чѣмъ мнѣ. Ну, собака, вотъ и я. Что тебѣ нужно?
Оба противника съ поднятыми мечами бросились другъ на друга.
-- Погоди, гнусный обольститель, я покажу тебѣ, что такое мечъ Валерія Мессалы! шепталъ римлянинъ.
Гнѣвомъ загорѣлось сердце фракійца. Съ быстротою молніи отразивъ ударъ патриція, Спартакъ въ одно мгновенно выбилъ у него изъ рукъ щитъ и нанесъ такой страшный ударь по каскѣ, что несчастный сотникъ, ошеломленный, зашатался и упалъ на землю. Гибель его была-бы неизбѣжна, если-бы имя, только-что произнесенное имъ, не возбудило въ душѣ Спартака совершенно иныхъ воспоминаній.
Остановивъ во-время мечъ, уже занесенный надъ сраженнымъ врагомъ, Спартакъ бросился на двухъ опціоновъ, спѣшившихъ на выручку Мессалы и тѣмъ временемъ какъ молніеноснымъ ударомъ онъ выбивалъ мечъ изъ рукъ одного изъ нихъ и прокалывалъ насквозь другого, онъ крикнулъ, обращаясь къ патрицію:
-- Иди, юноша, и разскажи всѣмъ, какъ презрѣнный гладіаторъ даровалъ тебѣ жизнь!
Раздѣлавшись съ обоими опціонами, Спартакъ снова подошелъ къ Мессалѣ, помогъ ему подняться на ноги и поручилъ двумъ гладіаторамъ вывозги его изъ лагеря, охраняя отъ ударовъ своихъ товарищей.
Черезъ нѣсколько минутъ храбрецы, пытавшіеся еще сопротивляться, были перебиты почти всѣ до послѣдняго. Весь римскій лагерь достался въ руки побѣдителямъ.
Въ то-же самое время на противоположной сторонѣ горы почти тѣ-же сцены повторились и въ лагерѣ Клавдія Глабра. Тамъ Окноманъ со своей кагортой также неожиданно и стремительно напалъ на лагерь претора и послѣ страшнаго кровопролитія овладѣлъ имъ.
Такимъ образомъ, благодаря хитрости Спартака, тысяча гладіаторовъ одержали блистательнѣйшую побѣду надъ тремя тысячами римскихъ легіонеровъ, изъ коихъ тысяча человѣкъ легла на полѣ битвы, прочіе-же разбѣжались, оставивъ во власти побѣдителей оружіе, багажъ и знамена {Плутархъ, Аппіанъ, Флоръ и проч.}.
На другой день оба отряда гладіаторовъ соединились въ лагерѣ Клавдія Глабра. Нечего и говорить, что побѣдители не жалѣли шутокъ и остротъ надъ хвастливымъ старикомъ и даже сложили за вето насмѣшливую пѣсню.
Легко представить себѣ, съ какой быстротою извѣстіе о новой побѣдѣ Спартака распространилось по всѣмъ городамъ Кампапьи. Изъ Капуи, гдѣ находилась школа Лентула Батіата, гладіаторы бѣжали толпами. Каждый день, каждый часъ сотни ихъ прибывали въ лагерь у Везувія. Двадцать дней спустя послѣ пораженія Клавдія Глабра ихъ прибыло слишкомъ четыре тысячи, такъ-что подъ начальствомъ Спартака находилось уже теперь около шести тысячъ человѣкъ, составившихъ первый легіонъ гладіаторскаго войска, которое вскорѣ должно было сдѣлаться столь могучимъ и грознымъ.
Несмотря на то, что въ Римѣ были заняты дѣлами болѣе серьезными, пораженіе Клавдія Глабра возбудило нѣкоторый говоръ. И народу и сонату казалось одинаково постыднымъ для чести римскаго имени, что легіонеры, завоевавшіе весь міръ, терпятъ пораженія отъ рабовъ.
Между тѣмъ рабы, раздѣленные на правильныя сотни, кагорты и легіоны и предводимые храбрымъ и предусмотрительнымъ человѣкомъ подошли къ Ноллѣ, одному изъ самыхъ цвѣтущихъ и многолюдныхъ городовъ Кампаньи. Прежде чѣмъ двинуться на приступъ, гладіаторы потребовали свободнаго входа въ городъ, обѣщая полную безопасность жителямъ и ихъ имуществу.
Испуганные появленіемъ незваныхъ гостей, граждане Ноллы собрались на форумѣ и начали толковать о томъ, что имъ дѣлать. Одни предлагали сдаться, другіе -- сопротивляться до послѣдней крайности. Послѣ долгихъ и шумныхъ споровъ, верхъ взяла партія сопротивленія, нолійцы заперли ворота и бросились къ городскимъ стѣнамъ, разославъ вмѣстѣ съ тѣмъ гонцовъ въ Неаполь, Бриндизи и Римъ, требуя немедленныхъ подкрѣпленій.
Но всѣ эти гонцы попали въ руки Спартака, занявшаго своими войсками всѣ дороги и тропинки, по которымъ можно было выйдти изъ города. Самая-же защита Ноллы превратилась въ жалкій фарсъ. Дурно вооруженные и отвыкшіе владѣть оружіемъ, граждане не могли устоять и часа противъ натиска гладіаторовъ. Благодаря своимъ лѣстницамъ, послѣдніе почти безъ всякихъ потерь ворвались въ городъ и, раздраженные сопротивленіемъ, начали рѣзню и грабежъ.
Хотя Спартакъ строго приказалъ своему войску воздерживаться отъ всякихъ излишествъ и хотя слово его было священно для всѣхъ этихъ воиновъ, но они не могли, однако, устоять, какъ не могутъ устоять никакіе солдаты, противъ той лихорадочной жажды крови и разрушенія, которая овладѣваетъ всѣми солдатами, когда они встрѣчаютъ сопротивленіе, рискуютъ собственной жизнью и видятъ смерть своихъ товарищей.
Спартакъ бросился по улицамъ города, употребляя всѣ усилія, чтобы остановить кровопролитіе и грабежъ и, благодаря его энергіи, ему дѣйствительно удалось, наконецъ, при содѣйствіи своихъ помощниковъ, возстановить порядокъ.
Вскорѣ затѣмъ звукъ трубъ сталъ призывать гладіаторовъ на главную городскую площадь.
Когда всѣ выстроились, Спартакъ вышелъ впередъ и среди глубокой тишины объявилъ своимъ пристыженнымъ товарищамъ, что не хочетъ начальствовать надъ разбойниками и грабителями, что онъ призывалъ ихъ для завоеванія свободы, а не для грабежа, что и безъ того ужо ихъ называютъ ворами и убійцами и если они поведеніемъ своимъ станутъ подтверждать эти прозвища, имъ скоро не будетъ ни отъ кого другого имени.
Низко опустивъ головы, слушали гладіаторы эти справедливые упреки своего вождя. Но по мѣрѣ того, какъ продолжалась его простая, но горячая рѣчь, въ рядахъ все чаще и чаще раздавались отдѣльныя восклицанія сожалѣнія и раскаянія. Наконецъ, гладіаторы по выдержали и, бросившись впередъ, окружили Спартака и, цѣлуя его руки, молили простить ихъ, обѣщая никогда больше не нарушать его приказаній.
Спартакъ вывелъ свое войско изъ Ноллы и расположился лагеремъ на холмѣ, неподалеку отъ города, оставивъ въ послѣднемъ всего двѣ кагорты, смѣнявшіяся каждый день.
Нолла доставила гладіаторамъ огромное количество всякаго рода оружія, которое Спартакъ приказалъ сложить въ своемъ лагерѣ для вооруженія рабовъ и гладіаторовъ, ежедневно стекавшихся подъ его знамена.
Онъ простоялъ подъ Ноллою два слишкомъ мѣсяца, постоянно обучая военному дѣлу своихъ солдатъ, число которыхъ дошло уже до восьми тысячъ, такъ-что Спартакъ раздѣлилъ ихъ на два легіона. Порядокъ и дисциплина, заведенныя имъ въ своемъ войскѣ, были таковы, что сами римляне не могли по отдать ему въ этомъ справедливости {Плутаріъ, Жизнь Марка Красса. Аппіанъ Александрійскій. Гр. война. I, 116.}.
Въ Римѣ тѣмъ временемъ рѣшено (шло отправить противъ возмутившихся рабовъ претора Публія Варинія во главѣ цѣлаго легіона, состоявшаго преимущественно изъ молодыхъ новобранцевъ и охотниковъ, такъ-какъ старые ветераны, привыкшіе къ трудамъ и опасностямъ, были отправлены уже противъ Серторія и Митридата.
Но за нѣсколько дней до выступленія изъ Рима Публія Варипія со своими шестью тысячами человѣкъ пѣхоты, къ которымъ присоединились около трехсотъ всадниковъ, поставленныхъ союзными городами, -- изъ лѣса, расположеннаго неподалеку отъ Вѣчнаго города, поздней ночью двинулось по направленію къ Кампапьи двѣ слишкомъ тысячи человѣкъ, вооруженныхъ какъ попало, одни кольями, вилами, топорами, трезубцами; другіе -- одними дубинами и острыми кольями, и только нѣкоторые -- мечами и пиками.
Это были тладіаторы школъ Аціона, Юлія Рабеція и прочихъ римскихъ ланистовъ. Они собрались въ разсыпную въ этотъ лѣсъ по приказанію галла Крисса, который и велъ ихъ теперь къ Спартаку.
Утромъ пятнадцатаго февраля, въ тотъ самый день, когда Метробій пошелъ донести о гладіаторскомъ заговорѣ консуламъ Поттѣ и Лукуллу, Криссъ побѣжалъ по всѣмъ римскимъ гладіаторскимъ школамъ предупредить своихъ товарищей о томъ, что случилось, уговаривая ихъ держаться смирно и притворяться совершенно чуждыми заговору.
Въ одной изъ этихъ школъ Криссъ былъ арестованъ и отведенъ въ Мамертинскую тюрьму. Здѣсь онъ былъ подвергнутъ пыткѣ. Несмотря на всѣ мученія, онъ упорно отрицалъ всякое участіе въ заговорѣ Спартака. Безъ всякаго сомнѣнія онъ былъ-бы распятъ, если-бы не заступничество Требонія, Катилины и самого Юлія Цезаря, которымъ удалось, наконецъ, послѣ двухъ мѣсяцевъ добиться его освобожденія.
Но Криссъ отлично зналъ, что хотя его и выпустили изъ тюрьмы, тѣмъ не менѣе за нимъ слѣдятъ во всѣ глаза, равно какъ и за школами всѣхъ римскихъ ланистовъ. Поэтому, несмотря на всѣ настоянія Спартака, бѣдный галлъ долженъ былъ еще два мѣсяца оставаться въ Римѣ, скрывая свои муки, но будучи въ состояніи ни самъ двинуться, ни послать на помощь своимъ товарищамъ ни одной сотни гладіаторовъ.
Только черезъ два мѣсяца послѣ своего освобожденія изъ тюрьмы, т. е. четыре мѣсяца спустя послѣ начала возстанія, когда Спартакъ успѣлъ уже одержать двѣ побѣды, Криссу удалось, наконецъ, бѣжать изъ Рима въ Эпицинійскій лѣсъ, съ увѣренностью, что если не всѣмъ, то большинству гладіаторовъ удастся пробраться туда-же незамѣченнымя.
Такъ дѣйствительно и случилось. Послѣ двухдневнаго пребыванія въ темной чащѣ лѣса, Криссъ выступилъ по направленію къ Везувію и черезъ четверо сутокъ труднаго и опаснаго пути благополучно прибылъ въ лагерь возставшихъ гладіаторовъ во главѣ своихъ двадцати сотенъ.
Велика была радость всего войска, стоявшаго подъ Ноллою, при видѣ этого неожиданнаго подкрѣпленія. Какъ брата встрѣтилъ Спартакъ Крисса, котораго любилъ и уважалъ больше всѣхъ своихъ товарищей по несчастью.
Новоприбывшіе тотчасъ-же были вооружены и вмѣстѣ съ тремя тысячами другихъ воиновъ составили второй легіонъ, подъ начальствомъ Крисса. Первымъ легіономъ командовалъ германецъ Окноманъ. Спартакъ при всеобщемъ ликованіи былъ снова провозглашенъ верховнымъ вождемъ всего войска.
Черезъ два дня послѣ прибытія Крисса развѣдчики донесли Спартаку, что по Аппіевой дорогѣ форсированнымъ маршемъ идетъ на него преторъ Публій Вариній.
Спартакъ приказалъ ночью сниматься съ лагеря и быстро двинулся на встрѣчу противнику.