Битва при Моденѣ.-- Возмущеніе.-- Маркъ Крассъ.
Пораженіе Геллія было неизбѣжно. Пробираясь среди труповъ, Эвтибида издали видѣла, какъ слабо сопротивлялись римляне неудержимому напору гладіаторскихъ легіоновъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ она замѣтила, какъ Спартакъ все болѣе и болѣе растягивалъ свой фронтъ, обнаруживая явное намѣреніе охватить консульское войско съ обоихъ фланговъ.
Въ то время какъ Эвтибида съ горечью смотрѣла на отдаленную битву, лишавшую со столь давно лелѣянной надежды отмстить, наконецъ, Спартаку, мимо нея пронесся бѣлый копь въ голубой попонѣ, мчавшійся, обезумѣвъ отъ ужаса, по полю. Эвтибида узнала коня: онъ принадлежалъ Уциліану, одному изъ контуберналіевъ Окномана, убитому на ея глазахъ въ началѣ сраженія. Она тотчасъ-же сообразила, что можетъ воспользоваться животнымъ для своихъ злодѣйскихъ замысловъ и, когда конь упалъ, споткнувшись, среди груды труповъ, Эвтибида бросилась къ нему и схватила его за уздечку, прежде чѣмъ онъ успѣлъ вскочить.
Въ это время легіоны консула Геллія, подавленные численнымъ превосходствомъ гладіаторовъ, охваченные съ обоихъ фланговъ, въ безпорядкѣ отступали къ полю, гдѣ утромъ были изрублены германцы. Гладіаторы ожесточенно тѣснили римлянъ, горя желаніемъ отмстить за гибель своихъ братьевъ.
Звонъ мечей и щитовъ и дикіе крики сражающихся приближались. Эвтибида могла разглядѣть не только линіи легіоновъ, но и фигуры отдѣльныхъ воиновъ и всадниковъ. Пораженіе римлянъ было полное, непоправимое. Эвтибида видѣла это, и произнесла въ безсильной злобѣ:
-- О, фуріи-мстительницы, неужели вы превратились въ кроткихъ голубокъ?.. Я поставила все на карту, чтобы заставить этого дурака Окномана увести свои легіоны и надѣялась, что галлы послѣдуютъ за пиши,-- по галлы остаются! Я обрекла на гибель эти десять тысячъ германцевъ и думала, что Спартакъ будетъ раздавленъ, какъ въ тискахъ, обоими консулами,-- и вдругъ онъ разбиваетъ на голову Геллія и теперь со всѣми своими силами обрушится на Лептула и разобьетъ и его, если только не разбилъ уже. О, боги, неужели вы сдѣлали этого раба неуязвимымъ и непобѣдимымъ какъ вы сами?
А римляне, между тѣмъ, приближались къ мѣсту утренняго побоища. Эвтибида, блѣдная отъ злости и негодованія, направилась къ серединѣ поля, гдѣ лежало бездыханное тѣло Окномана, ведя за собой въ поводу бѣлаго коня Уциліана. Здѣсь она выбрала маленькое пространство, свободное отъ труповъ, остановилась, вынула изъ ноженъ свой маленькій мечъ и, подойдя къ коню поближе, быстро вонзила ему въ сердце свой мечъ по самую рукоятку. Отчаянно рванулся несчастный копь, по ударъ былъ вѣренъ: сдѣлавъ нѣсколько скачковъ, онъ упалъ на колѣни и грохнулся на землю, обливаясь кровью.
Тогда Эвтибида подошла къ коню и легла рядомъ съ убитымъ животнымъ, подсунувъ подъ него ногу, такъ-что можно было подумать, что всадникъ и конь упали оба подъ ударами непріятеля.
Шумъ битвы тѣмъ временемъ все усиливался, приближаясь къ тому мѣсту, гдѣ лежала Эвтибида. Свирѣпые крики побѣдителей по могли заглушить отчаянныхъ воплей и проклятій побѣжденныхъ.
Видя полную неудачу всѣхъ своихъ надеждъ, мучимая сознаніемъ своего безсилія и униженія, Эвтибида чувствовала какую-то небывалую слабость, уныніе, малодушіе. Вдругъ ей показалось, что солнце блѣднѣетъ и какой-то туманъ застилаетъ ей глаза. Въ то-же время она почувствовала жгучую боль въ лѣвой рукѣ. Приподнявшись на правомъ локтѣ, она увидѣла, что повязка ея вся красна отъ крови. При этомъ видѣ лицо ея, и безъ того блѣдное, сдѣлалось землисто-зеленымъ. Въ глазахъ у нея потемнѣло. Она хотѣла крикнуть, призвать на помощь, по изъ ея посинѣлыхъ губъ вырвался только слабый стопъ. Пытаясь приподняться, она опрокинулась навзничь и уже не шевелилась больше.
Римляне, потерявъ всякій порядокъ, бѣжали, охваченные паническимъ страхомъ, и по думали больше о сопротивленіи. При видѣ поля, покрытаго трупами десяти тысячъ ихъ товарищей, гладіаторы съ удвоеннымъ бѣшенствомъ накинулись на враговъ, никому не давая пощады. Пораженіе Геллія было полное и ужасное. Четырнадцать тысячъ его воиновъ легло на полѣ битвы, и самъ консулъ, раненый, спасся только благодаря быстротѣ своего коня. Ничтожные остатки его арміи, за нѣсколько часовъ грозной и побѣдоносной, бѣжали по всѣмъ направленіямъ, безъ знаменъ и значковъ, въ хаотическомъ безпорядкѣ.
Радость гладіаторовъ, по поводу такой блистательной побѣды, была, однако, омрачена мыслью о гибели двухъ германскихъ легіоновъ, и Спартакъ, вмѣсто празднованія, назначилъ въ этотъ день трауръ по всему войску.
На другой допь послѣ этой двойной битвы, побѣдители предали погребенію тѣла своихъ убитыхъ товарищей. Все поле на громадномъ пространствѣ было покрыто гигантскими кострами, на которыхъ сожигались сложенные сотнями трупы гладіаторовъ.
Тѣло Окномана, положенное на отдѣльный костеръ, было покрыто благовоніями, присланными по приказанію Спартака, трепещущими жителями Норціи, и завернуто въ бѣлый саванъ изъ горнаго льна. Спартакъ поцѣловалъ нѣсколько разъ трупъ своего сподвижника и прерывающимся отъ слезъ голосомъ произнесъ надъ нимъ надгробное слово, въ которомъ припоминалъ доблести покойника, его безпредѣльную храбрость, честность и прямоту. Затѣмъ, взявъ въ руки факелъ, онъ первый поджегъ костеръ, который вскорѣ вспыхнулъ яркимъ пламенемъ, наполняя воздухъ благоуханнымъ дымомъ.
Пепелъ Окномана былъ положенъ въ бронзовую урну, также присланную гражданами Норціи, и поставленъ въ палатку Спартака, который и хранилъ его впослѣдствіи какъ величайшую драгоцѣнность.
Изъ десяти тысячъ германцевъ, сражавшихся вмѣстѣ съ Окноманомъ, только пятдесятъ-семь человѣкъ тяжело раненыхъ было подобрано на полѣ битвы. Изъ нихъ остались въ живыхъ только девять {Плутархъ.}.
Въ числѣ этихъ девяти была и Эвтибида. Храбро сражаясь съ римскими легіонерами и будучи тяжело ранена въ лѣвую руку, она упала вмѣстѣ со своимъ конемъ, убитымъ подъ нею въ то время, какъ она, очевидно, неслась съ какимъ-нибудь приказомъ Окномана.
Великъ былъ энтузіазмъ, возбужденный среди гладіаторовъ, геройскимъ поведеніемъ молодой дѣвушки. Даже Спартакъ не могъ устоять противъ всеобщаго увлеченія и рѣшилъ выразить ей предъ лицомъ всего войска благодарность почетнѣйшею изъ военныхъ наградъ, заимствованной гладіаторами у римлянъ. На двадцать-первый день послѣ Норційской битвы, на полѣ сраженія, онъ самъ возложилъ на молодую дѣвушку гражданскую корону при громкомъ ликованіи всего войска.
Эвтибида приняла эту почетную награду съ сильнѣйшимъ волненіемъ, котораго, несмотря на всѣ усилія, не могла подавить. Но ея мертвенная блѣдность и судорожная дрожь, пробѣгавшая по ея членамъ, были приписаны гладіаторами и самимъ Спартакомъ ея скромности, тогда-какъ на самомъ дѣлѣ, ихъ слѣдовало скорѣе объяснить угрызеніями совѣсти.
Получивъ награду за свое мнимое самоотверженіе и храбрость, Эвтибида, хотя и не совсѣмъ еще оправилась отъ раны, но заявила, что желаетъ снова вернуться на службу и просила позволенія записаться въ число контуберналіевъ Крисса, что и было ей дозволено.
Послѣ двадцатичетырехдневнаго отдыха, Спартакъ снялся съ лагеря и, перейдя снова Аппепины, вступилъ въ землю Сенноновъ, откуда намѣревался идти по Эмиліевой дорогѣ на По, а затѣмъ въ Галлію. Однако, близь Равенны онъ остановился и расположился лагеремъ въ нѣсколькихъ миляхъ отъ города, съ цѣлью устроить и обучить три новые легіона гладіаторовъ и рабовъ, собравшіеся подъ его знамена въ теченіи послѣдняго мѣсяца.
Начальство надъ этими легіонами было поручено Каію Каницію, латинцу, галлу Касту и фракійцу Идомею, отличившемуся необычайной храбростью въ двѣ послѣднія битвы {Плутархъ.}.
Имѣя, такимъ образомъ, подъ командою слишкомъ семдесятъ пять тысячъ войска, Спартакъ, послѣ нѣсколькихъ недѣль остановки, снова двинулся къ По.
Тѣмъ временемъ, Кай Кассій, бывшій въ прошломъ году консуломъ, а теперь префектомъ Галліи Цизальпинской, узнавъ о пораженіи обоихъ консуловъ и о грозномъ движеніи Спартака, собралъ наскоро двадцать тысячъ римскихъ и союзныхъ войскъ, находившихся у нето подъ рукою, и рѣшился загородить дорогу гладіаторамъ.
Между тѣмъ, Спартакъ подошелъ къ Болоньѣ и, по обыкновенію, расположился лагеремъ неподалеку отъ города, намѣреваясь простоять здѣсь недѣли двѣ, пока высланная впередъ для развѣдокъ кавалерія не вернется съ точными свѣденіями о силахъ и намѣреніяхъ непріятеля.
На разсвѣтѣ слѣдующаго дня, пока три новые легіона обучались военному строю, Эвтибида пришла въ палатку Спартака навѣстить Мирцу.
Молодая дѣвушка приняла гречанку съ выраженіями величайшей симпатіи и уваженія, потому-что, какъ женщина, она еще болѣе гладіаторовъ удивлялась военнымъ доблестямъ Эвтибиды. Съ своей стороны куртизанка осыпала Мирцу нѣжностями, увѣряя ее, что всегда чувствовала къ ней сильнѣйшее влеченіе и отъ души желала-бы быть ея другомъ, такъ-какъ во всемъ лагерѣ все одни мужчины и ей не съ кѣмъ перемолвить слова.
Дегко понять, съ какой радостью наивная дѣвушка слушала лживыя увѣренія своей гостьи. Когда Эвтибида собралась уходить, обѣщавъ, впрочемъ, Мирцѣ зайти къ ней еще разъ въ этотъ вечеръ, если только войско не двинется въ походъ, сестра Спартака была совершенно очарована гречанкой и торжественно поклялась ей въ вѣчной любви и дружбѣ.
Каковы были цѣли Эвтибиды, и зачѣмъ ей понадобилась дружба Мирны -- это мы увидимъ впослѣдствіи. Я пока пойдемъ вслѣдъ за нею къ шатрамъ гальскихъ легіоновъ, куда она направила свои шаги.
Вдоль узкихъ уличекъ, отдѣлявшихъ одинъ легіонъ отъ другого, пять тысячъ галловъ, изъ которыхъ былъ составленъ четырнадцатый легіонъ, занимались одиночнымъ обученіемъ. Около каждаго изъ новобранцевъ стоялъ одинъ изъ капуанскихъ или равенскихъ ветерановъ, вооруженныхъ, какъ и ихъ ученики, деревянными мечами, употреблявшимися въ гладіаторскихъ школахъ для обученія фехтованію. Отъ одновременнаго крика всѣхъ этихъ пяти тысячъ учителей, стопъ стоялъ по всей громадной полянѣ.
-- Готовсь!
-- Щитъ выше!
-- Опусти конецъ меча!
-- Смотри мнѣ въ глаза!
-- Голову выше!
-- Гляди бодрѣй!
-- Отбей щитомъ ударъ въ голову, коли!
-- Проворнѣй, пентюкъ! Вѣдь не метла у тебя въ рукѣ!
-- Шагъ впередъ! Шагъ назадъ! Проворнѣй! Проворнѣй-же!
-- Готовсь!
-- Отбей мечомъ, ударъ въ голову -- разъ!
-- Скачекъ въ право!
-- Коли!
-- Полъ-оборота на-лѣво!
-- Коли!
-- Готовсь!
-- Скачекъ назадъ!
-- Впередъ, впередъ, гони меня, гони! Коли!
Пять тысячъ голосовъ кричало все это въ одно время; десять тысячъ человѣкъ прыгало и металось взадъ и впередъ; двадцать тысячъ рукъ махало по всѣмъ направленіямъ. Все это сливалось въ одну, въ высшей степени своеобразную, оживленную и любопытную картину, предъ которой дѣйствительно стоило остановиться.
Эвтибида, выйдя на дозорную дорогу, отдѣлявшую палатки третьяго и четвертаго легіоновъ, окинула опытнымъ взглядомъ длинныя шеренги учащихся, замѣчая мелочи и подробности, которыя показались-бы совершенно неуловимыми профану. Но вдругъ до ея тонкаго слуха долетѣли голоса, выходившіе изъ одной изъ сосѣднихъ палатокъ. Присмотрѣвшись, она убѣдилась, что это палатка Арвинія, галла, командовавшаго четвертымъ легіономъ. Очевидно, внутри ея шелъ горячій споръ, потому-что голоса то сливались въ общій шумъ, то чередовались, прерываемые отдѣльными восклицаніями нетерпѣливыхъ собесѣдниковъ.
Эвтибида стала прислушиваться, незамѣтно подходя къ палаткѣ и не отрывая глазъ отъ фехтующихъ, какъ-будто все ея вниманіе было поглощено ими.
Почти всѣ эти голоса были ей знакомы, и она узнавала ихъ по мѣрѣ того, какъ они говорили.
-- Что тамъ ни толкуй, кричалъ хриплый басъ, въ которомъ Эвтибида тотчасъ-же узнала Орцила, начальника одиннадцатаго легіона, состоявшаго изъ нумидійцевъ и африканцевъ,-- что тамъ ни толкуй, а вѣдь и мы тоже не овцы и не позволимъ гнать себя куда угодно, какъ пастухъ гонитъ стадо...
-- Вѣдь если-бъ не мы, вскричалъ другой голосъ, въ которомъ Эвтибида узнала Кая Капиція, начальника тринадцатаго легіона,-- то чѣмъ-бы онъ былъ!
-- Былъ-бы гладіаторомъ, простымъ гладіаторомъ! съ гнѣвомъ проговорилъ Брезовиръ.
-- Я и мои африканцы, мы не пойдемъ съ нимъ въ Галлію, клянусь Вааломъ! прибавилъ Орцилъ.
-- Правъ былъ Окноманъ! крикнулъ Кастъ, начальникъ четырнадцатаго легіона, того самого, который въ эту минуту обучался фехтованію.
-- Бѣдный Окноманъ! Погибъ жертвой измѣны Спартака, въ которой теперь нельзя ужо сомнѣваться! сказалъ Онацій, самнитъ, заступившій мѣсто Рутилія.
-- Измѣны Спартака?! вскричалъ эпирецъ Салоній, покрывъ на минуту своимъ могучимъ голосомъ всѣ другіе.-- Ну, ужь это слишкомъ! Право, слишкомъ!
-- Да, измѣны! Онъ, а съ нимъ Криссъ и Граникъ продали насъ Риму.
-- Измѣнники всѣ тѣ, которые хотятъ вести насъ за Альпы, подальше отъ Рима.
-- На Римъ! Хотимъ идти на Римъ!
Семь или восемь голосовъ принялись кричать разомъ:
-- На Римъ! На Римъ!
-- Я вѣрю въ Спартака, величайшаго изъ полководцевъ и благороднѣйшаго изъ людей, сказалъ Салоній,-- и самъ со своимъ легіономъ, который мнѣ довѣренъ, пойду за нимъ, а не за вами.
-- И я тоже, сказалъ Борториксъ.
-- И ступайте! Скатертью дорога! А мы съ нашими семью легіонами завтра-же поворачиваемъ назадъ и идемъ на Римъ.
-- О, съ такими полководцами, какъ Орцилъ вы надѣлаете великихъ дѣлъ! съ ироніей замѣтилъ Борториксъ.
-- Первый преторъ изрубитъ васъ въ куски, сказалъ Салоній.
-- И это люди, возставшіе для завоеванія свободы! воскликнулъ Кай Каницій.-- Не хотятъ рабства, а сами добровольно дѣлаются рабами своего-же товарища!
Салоній собирался отвѣчать, но въ эту минуту пронзительный звукъ трубъ прервалъ и споры вождей, и безпредѣльную радость Эвтибиды, слушавшей всѣ эти крамольные разговоры, обѣщавшіе разростись въ настоящее возмущеніе.
Эвтибида встрепенулась и пошла вслѣдъ за выбѣжавшими изъ палатки начальниками легіоновъ къ преторію, чтобы узнать причину этой неожиданной тревоги.
Гладіаторы, между тѣмъ, выбѣгали изъ своихъ палатокъ, наскоро вооружившись, и строились въ манипулы и когорты.
Нѣсколько минутъ спустя, раздался новый сигналъ, призывавшій начальниковъ легіоновъ къ верховному вождю. Пришпоривъ коней, они понеслись къ нему и узнали, что преторъ Кай Кассій идетъ на нихъ. Спартакъ заявилъ, что рѣшился предупредить его нападеніе, потому-что въ противномъ случаѣ онъ соединится съ другими войсками и будетъ въ состояніи серьезно помѣшать переправѣ черезъ По.
Когда Спартакъ кончилъ, въ теченіи нѣсколькихъ минутъ всѣ стояли потупившись. Наконецъ, Кай Каницій, опустивъ глаза въ землю, нерѣшительно проговорилъ:
-- Сражаться-то съ Кассіемъ мы рады; но ужь По, какъ хочешь, переходить не будемъ.
-- Что!.. воскликнулъ пораженный Спартакъ, и какъ-будто не вѣря своимъ ушамъ, спросилъ, нахмуривъ брови:
-- Что ты сказалъ?
-- Онъ сказалъ, что мы по согласны идти съ тобой за По, отвѣчалъ за него нумидіецъ Орцилъ, дерзко смотря Спартаку прямо въ глаза.
-- Семь легіоновъ, прибавилъ Каницій,-- не хотятъ уходить въ Галлію, а желаютъ идти на Римъ.
-- А! воскликнулъ Спартакъ съ гнѣвомъ, плохо скрывавшимъ, однако, глубокую печаль, -- опять возмущеніе! Мало вамъ развѣ, безумные, ужаснаго примѣра злополучнаго Окномана!..
Невнятный ропотъ былъ ему единственнымъ отвѣтомъ.
-- Клянусь богами, съ негодованіемъ вскричалъ Спартакъ,-- вы либо съумасшедшіе, либо измѣнники!
Снова никакого отвѣта.
-- Ну, хорошо, сказалъ фракіецъ, -- теперь мы въ виду непріятеля, и пока онъ не разбитъ, вы будете повиноваться мнѣ безусловно. Потомъ пусть все войско разсудитъ. А теперь ступайте!
Повелительнымъ жестомъ онъ отпустилъ ихъ, но прежде чѣмъ они успѣли пришпорить своихъ коней, онъ прибавилъ тихимъ, угрожающимъ голосомъ:
-- И берегитесь малѣйшаго неповиновенія во время похода или сраженія, потому-что, клянусь Юпитеромъ-Громовержцемъ, первый, кто произнесетъ непокорное слово, погибнетъ отъ этого меча, который никогда не даетъ промаха.
Онъ снова знакомъ приказалъ имъ удалиться, и вожди молча разъѣхались по своимъ частямъ.
Войско двинулось въ путь и на другой день достигло Модены, гдѣ расположился лагеремъ преторъ Галліи Цизальпинской со своими четырьмя легіонами.
На зарѣ, слѣдующаго дня Спартакъ аттаковалъ римлянъ, тоже выступившихъ изъ-за своихъ окоповъ и занявшихъ очень крѣпкую позицію на скатѣ крутыхъ холмовъ.
Однако, численное превосходство гладіаторовъ было слишкомъ велико, чтобъ можно было сомнѣваться въ исходѣ битвы. Двадцать тысячъ римлянъ, большею частью ветерановъ Марія и Суллы, послѣ двухчасового упорнаго сопротивленія, должны-были отступить въ безпорядкѣ, оставивъ на полѣ битвы около десяти тысячъ римскихъ труповъ. Преторъ, раненый, сбитый съ коня, чуть не попался въ плѣнъ и спасся только чудомъ. Лагерь и обозъ достались побѣдителямъ {Луцій Флоръ, III, 20.}, потери которыхъ были очень незначительны.
На другой день послѣ этой побѣды -- третьей въ теченіи послѣднихъ пяти недѣль, все гладіаторское войско выстроилось въ каре на огромной Панарской равнинѣ, чтобы рѣшить, нужно-ли
продолжать дальнѣйшее движеніе на По или-же слѣдуетъ вернуться назадъ и идти на Римъ.
Спартакъ произнесъ рѣчь, въ которой краснорѣчиво доказывалъ полезность и осуществимость перваго плана и гибельность второго. Припоминая услуги, оказанныя имъ дѣлу возстанія, которому вотъ ужь десять лѣтъ, какъ онъ безусловно посвятилъ себя, онъ сказалъ, что упоминаетъ объ этомъ не изъ тщеславія, а изъ желанія доказать своимъ товарищамъ по несчастью, страданіямъ и побѣдамъ, что если онъ совѣтуетъ покинуть Италію, то только потому, что вполнѣ убѣжденъ, что страна эта будетъ могилой гладіаторовъ, какъ была могилой галловъ Брена, грековъ Пирра, карфагенянъ, тевтоновъ, кимвровъ и всѣхъ чужеземцевъ, когда-либо сражавшихся на ея почвѣ. Онъ закончилъ торжественной клятвой, что не руководится ничѣмъ, кромѣ блага гладіаторовъ. Пусть они рѣшатъ. Онъ-же, вождемъ или солдатомъ, всегда останется вмѣстѣ съ ними и съ радостью готовъ погибнуть со своими братьями, если такъ написано въ книгѣ судебъ.
Всеобщія рукоплесканія были отвѣтомъ на слова любимаго вождя, и если-бы тотчасъ было приступлено въ голосованію, предложеніе его, безъ сомнѣнія, было-бы принято огромнымъ большинствомъ.
Но многочисленныя и блистательныя побѣды, одержанныя гладіаторами въ точеніи двухъ лѣтъ, благодаря военному генію Спартака, сдѣлали ихъ заносчивыми и самонадѣянными. Многіе изъ начальниковъ, способныхъ быть только хорошими исполнителями, считали себя въ глубинѣ души, пожалуй, даже выше Спартака, и потому очень тяготились его властью. Другихъ раздражала строгая дисциплина, введенная имъ въ своей арміи и они мечтали о независимости, чтобы предаться грабежу и разбою. Еще до выступленія въ поле римскихъ консуловъ, недовольство уже успѣло на столько распространиться, что Эвтибида рѣшила, что пришла пора дѣйствовать и отдѣлить отъ Спартака большую часть его легіоновъ. Мы видѣли, какъ ей удалось сдѣлать орудіемъ своихъ замысловъ Окномана, въ которомъ всѣ недовольные могли признать соперника достойнаго Спартака -- по-крайней-мѣрѣ, по храбрости и силѣ.
Но Криссу удалось остановить гальскіе легіоны, и отдѣленіе германцевъ кончилось лишь страшнымъ ихъ избіеніемъ. Однако, гибель двухъ легіоновъ Окномана не только не послужила спасительнымъ урокомъ прочимъ гладіаторамъ, но скорѣе усилила партію, враждебную планамъ Спартака. Одни хотѣли идти на Римъ, чтобы отомстить за избитыхъ братьевъ; другіе, слѣдуя этому плану, думали почтить память горячо любимаго Окномана и его германцевъ.
Всѣми этими страстями и желаніями, волновавшими легіоны, отлично съумѣлъ воспользоваться Кай Каницій, который прежде чѣмъ продать себя въ гладіаторы, занимался немного адвокатствомъ и потому умѣлъ говорить красно и убѣдительно.
Онъ началъ свою рѣчь съ того, что сталъ превозносить до небесъ доблести и заслуги Спартака, чтобы отклонить отъ себя всякое подозрѣніе въ личномъ къ нему недоброжелательствѣ, такъ-какъ это могло сильно повредить впечатлѣнію его словъ. Затѣмъ, высказавъ сожалѣніе, что ему приходится не соглашаться съ мнѣніемъ такого великаго вождя, скромность котораго мѣшаетъ ему самому видѣть силу созданнаго имъ войска, онъ началъ яркими красками рисовать безнадежное положеніе римлянъ, полную беззащитность города, совершенно неспособнаго противостоять нападенію грознаго и побѣдоноснаго гладіаторскаго войска. Онъ заклиналъ своихъ товарищей не упускать благопріятнаго случая разомъ положить конецъ римскому могуществу и предлагалъ въ заключеніе завтра-же двинуться на враждебный городъ.
-- На Римъ! На Римъ! закричало въ одинъ голосъ пятьдесятъ тысячъ человѣкъ.-- На Римъ, на Римъ!
Когда было приступлено къ голосованію, то оказалось, что семь легіоновъ приняли предложеніе Каниція, а шесть остальныхъ отвергли его незначительнымъ большинствомъ. Одна только кавалерія почти единодушно высказалась за предложеніе Спартака. Такимъ образомъ, въ сущности оказывалось, что пятьдесятъ слишкомъ тысячъ хотѣло идти на Римъ, тогда-какъ число желавшихъ слѣдовать за Спартакомъ едва достигало двадцати тысячъ.
Легко себѣ представить, до какой степени былъ огорченъ этимъ неожиданнымъ рѣшеніемъ Спартакъ, видѣвшій въ походѣ на Римъ конечную гибель всѣхъ своихъ надеждъ и упованій.
Долго стоялъ онъ, опустивъ голову на грудь и не произнося ни слова. Наконецъ, обративъ свое лицо къ Криссу, Гранику и Арториксу, опечаленнымъ не меньше его, онъ съ горечью воскликнулъ:
-- Нечего сказать, большое довѣріе заслужилъ я въ собственномъ войскѣ послѣ столькихъ трудовъ, опасностей и страданій!
Простоявъ еще нѣсколько минутъ въ молчаніи, онъ обратился къ легіонамъ, ожидавшимъ его рѣшенія, и громкимъ голосомъ сказалъ:
-- Хорошо! Я подчиняюсь вашей волѣ и иду съ вами на Римъ, но только не вождемъ вашимъ, а простымъ солдатомъ. Выберите на мое мѣсто достойнѣйшаго.
-- Нѣтъ, нѣтъ, клянусь богами! вскричалъ Ливій Граденій, самнитъ, командовавшій двѣнадцатымъ легіономъ.-- Ты долженъ остаться нашимъ вождемъ, потому-что между нами нѣтъ другого, тебѣ равнаго.
-- Выберемъ снова Спартака нашимъ вождемъ! крикнулъ громкимъ голосомъ Борториксъ.
-- Спартака хотимъ вождемъ! Спартака вождемъ! закричали, какъ одинъ человѣкъ, всѣ семдесятъ-пять тысячъ гладіаторовъ, поднимая вверхъ щиты.
Когда шумъ нѣсколько утихъ, Спартакъ, что было въ немъ силы, закричалъ:
-- Нѣтъ, ни за что! Я противъ похода на Римъ и не вѣрю въ его удачу. Изберите одного изъ тѣхъ, которые сулятъ вамъ побѣду!
-- Тебя вождемъ, тебя вождемъ! кричали легіоны.-- Но Спартакъ, по слушая ихъ, удалился въ свою палатку.
Тогда всѣ начальники легіоновъ отправились просить его снова принять верховное начальство. Всѣхъ горячѣе упрашивали его Каницій, Орцилъ и Арвиній, опасаясь обнаружить свою вражду къ нему передъ солдатами. Вскорѣ къ нимъ присоединились всѣ военные трибуны, центуріоны и деканы, посланные отъ своихъ частей, чтобы умолить Спартака остаться во главѣ войска.
Тронутый выраженіемъ такой единодушной любви и преданности, Спартакъ, наконецъ, уступилъ и, обращаясь къ окружавшимъ его, сказалъ:
-- Вы этого хотите?! Пусть будетъ по-вашему. Я останусь вашимъ предводителемъ. Не обѣщаю вести васъ къ побѣдѣ, потому-что не вѣрю въ нее. Но сдѣлаю все, чтобы отдалить пораженіе. Во всякомъ случаѣ, завтра-же мы идемъ назадъ на Болонью.
Такимъ образомъ, Спартакъ принужденъ былъ взяться за предпріятіе, которое считалъ невозможнымъ {Плутархъ.} и въ успѣхъ котораго не вѣрилъ.
Однако, послѣднія внутреннія неурядицы до такой степени деморализировали войско, что оно совершенно утратило свою прежнюю дисциплину, смѣнившуюся самой гибельной распущенностью.
Несмотря на всѣ старанія Спартака удерживать своихъ солдатъ отъ своевольства и насилій надъ мирными жителями, то тамъ, то сямъ различные легіоны грабили попадавшіеся имъ на пути города.
До какой степени такое поведеніе огорчало Спартака -- легче вообразить себѣ, чѣмъ разсказать. Это но только позорило столь дорогую для него честь его знамени, но и замедляло всѣ его движенія, превращая мѣстныхъ жителей, хранившихъ до сихъ поръ нѣчто вродѣ нейтралитета, въ отъявленныхъ враговъ, противъ которыхъ во всякую минуту нужно было принимать мѣры предосторожности. Въ началѣ Спартакъ выходилъ изъ себя, бранился, проклиналъ, и даже угрожалъ децимировавшемъ тринадцатому легіону Кая Каниція, который первый подалъ примѣръ грабежа и насилія. Однако, ему не удалось положить предѣла злу, и не позже какъ черезъ два дня пятый и шестой легіоны, шедшіе въ концѣ походной колонны, ворвались въ Имолу (Forum Cornelii) и предали ее разграбленію. Спартакъ, вмѣстѣ съ Криссомъ, долженъ былъ вернуться назадъ съ тремя фракійскими легіонами, чтобы усмирить непокорныхъ. Но въ то время, какъ онъ былъ занятъ этимъ неблагодарнымъ дѣломъ, одиннадцатый легіонъ (африканцевъ) ворвался въ маленькій сенонскій городокъ Бертинорумъ, предавая все огню и мечу. Спартакъ долженъ былъ снова мчаться туда, чтобы положить предѣлъ солдатскому своевольству.
Въ Римѣ тѣмъ временемъ царствовалъ страшный переполохъ. Одно за другимъ приходили извѣстія о пораженіи сперва одного изъ консуловъ, потомъ другого, наконецъ, претора Галліи Цизальпинской. Вскорѣ затѣмъ пришла еще болѣе грозная вѣсть о рѣшеніи гладіаторовъ идти на Римъ.
Выборы новыхъ консуловъ на будущій годъ приближались. Но послѣ пораженія Лентула и Геллія, число кандидатовъ на этотъ высокій постъ значительно уменьшилось. Однако, эти именно пораженія внушили Анфидію Оресту смѣлую мысль самому записаться въ число кандидатовъ. Гуляя по городу въ своей бѣлой тогѣ и встрѣчаясь съ гражданами-избирателями, онъ объяснялъ имъ, что хотя и былъ разбитъ гладіаторами, по этого никакъ нельзя вмѣнить ему въ вину, разъ самихъ консуловъ съ семьюдесятью тысячами войска постигла та-же участь. Его пораженіе, можно сказать, служитъ скорѣе доказательствомъ его военныхъ способностей, которыя до сихъ поръ несправедливо отрицали, потому-что онъ, хотя и былъ разбитъ, по отступилъ въ гораздо лучшемъ порядкѣ и нанесъ гладіаторамъ гораздо больше вреда, чѣмъ консулы.
Разсужденіе это было довольно странно и нѣсколько прихрамывало, однако, настроеніе римлянъ въ эту минуту было таково, что его нашли совершенно логичнымъ. Къ тому-же, кандидатовъ было такъ мало, что излишняя разборчивость была невозможна. Такимъ образомъ, въ этомъ году были выбраны въ консулы упомянутый Анфидій Орестъ и Публій Лентулъ Фура, родственникъ Лентула Клодіана, разбитаго Спартакомъ при Камеринѣ.
Однако, Спартакъ долженъ былъ остановить свой походъ на Римъ, по причинѣ распущенности тѣхъ самыхъ легіоновъ, которые такъ громко требовали этого похода. Цѣлый мѣсяцъ простоялъ онъ подъ Ариминіумомъ (нынѣшній Римини), гдѣ снова отказался отъ командованія войскомъ и цѣлую недѣлю не выходилъ изъ своей палатки, оставаясь твердымъ и непреклоннымъ, несмотря ни на какія просьбы. Наконецъ, однажды, все войско бросилось къ преторію и, ставъ на колѣни, громко каялось въ своихъ безчинствахъ и клялось никогда не повторять ихъ болѣе.
Когда Спартакъ, наконецъ, показался толпѣ, то былъ блѣденъ; впалые глаза, опухшія отъ слезъ вѣки свидѣтельствовали о страданіяхъ, причиняемыхъ ему постыднымъ поведеніемъ его воиновъ.
При этомъ зрѣлищѣ, крики и просьбы о прощеніи сдѣлались еще громче.
Спартакъ сдѣлалъ знакъ, что желаетъ говорить, и, когда воцарилась глубокая тишина, онъ произнесъ рѣчь, въ которой горько упрекалъ войска за ихъ недостойное поведеніе, говоря, что они дѣйствительно оказались грабителями и разбойниками, какъ ихъ справедливо называютъ римляне, а не людьми, возставшими для завоеванія себѣ свободы. Онъ заявилъ, что по приметъ начальства надъ ними до тѣхъ поръ, пока они сами не дадутъ ему неограниченнаго права наказать, какъ онъ захочетъ, подстрекателей и главныхъ виновниковъ грабежей и разбоевъ, опозорившихъ войско за послѣдніе мѣсяцы.
Когда-же легіоны единогласно согласились на его требованіе, Спартакъ снова принялъ надъ ними начальство и началъ его совершенно несвойственными ему жестокими казнями, съ цѣлью возстановить исчезнувшую-было дисциплину.
Орцила, самаго дерзкаго и свирѣпаго изъ бунтовщиковъ, онъ приговорилъ къ смерти и въ присутствіи всего войска приказалъ его-же собственнымъ нумидійцамъ распять его на крестѣ. Два другихъ начальника легіоновъ, Арвиній и Кай Каницій, были наказаны палками и изгнаны изъ лагеря. Затѣмъ онъ приказалъ отрубить головы двумъ-стамъ двадцати-тремъ гладіаторамъ, наиболѣе виновнымъ въ разбояхъ, грабежахъ и всякихъ насиліяхъ, совершенныхъ въ послѣднее время.
Послѣ этихъ казней онъ раскасировалъ всѣ легіоны и составилъ изъ нихъ новые, въ которыхъ всѣ національности были перемѣшаны между собой, съ цѣлью уменьшить значеніе отдѣльныхъ вождей, пользовавшихся прежде почти полной независимостью.
Надъ каждымъ изъ четырнадцати новыхъ легіоновъ былъ поставленъ начальникъ, частью изъ старыхъ вождей, сохранившихъ довѣріе Спартака, частью изъ военныхъ трибуновъ, обнаружившихъ особенныя способности и мужество.
Однако, преобразовавъ свое войско, Спартакъ тотчасъ-же почувствовалъ необходимость дать ему укрѣпиться, прежде чѣмъ вести его на Римъ. Съ этою цѣлью онъ повелъ его маленькими переходами въ Умбрію, чтобы дать гладіаторамъ время ознакомиться другъ съ другомъ, а также узнать и оцѣнить своихъ новыхъ вождей.
Въ Римѣ, между тѣмъ, слухъ о грабежахъ, производимыхъ гладіаторами въ Сенноніи, преувеличенный, разумѣется, какъ это всегда бываетъ, народной молвою, произвелъ ужасную панику. Трибуны громко начали кричать на форумѣ, что пора, наконецъ, подумать о спасеніи отечества.
Собрался сенатъ. Положеніе было серьезное. Врагъ, грозный, неумолимый, приближался къ стѣнамъ города, а между тѣмъ противопоставить ему было рѣшительно некого. Изъ двухъ консуловъ, выбранныхъ въ этомъ году, одинъ уже постыдно разбитъ бунтовщиками, другой настолько бездаренъ, что ему опасно было довѣрить какое-бы то ни было военное предпріятіе. Въ виду этого особымъ "Senatus-Consultas" было постановлено, что веденіе гладіаторской войны поручено будетъ не консуламъ, а спеціально для того выбранному полководцу, которому дадутъ многочисленное войско и самыя обширныя полномочія, чтобы разомъ покончить съ дерзкимъ гладіаторомъ, осмѣливающимся угрожать стѣнамъ Священнаго Города.
Такъ-какъ на дняхъ предстояло выбирать претора Сициліи, то сенатъ объявилъ, что ему-то и будетъ поручено веденіе этой войны.
При извѣстіи о такомъ рѣшеніи, всѣ граждане, записавшіеся на эту должность, отказались отъ кандидатуры, испугавшись трудности предстоящей имъ войны, такъ-что въ день комицій никто изъ нихъ не явился на форумъ {Аппіанъ Александрійскій, I, 188.}.
Большинство гражданъ сожалѣло объ отсутствіи Метелла и Помпея; многіе предлагали вызвать изъ Азіи Лукулла, опытнаго полководца, прославившаго себя уже многими побѣдами.
Друзья Юлія Цезаря побуждали его принять кандидатуру на должность претора Сициліи, обѣщая хлопотать въ сенатѣ и предъ народомъ о томъ, чтобъ ему дано было четырнадцать легіоновъ.
Но Цезарь рѣшительно отказался отъ этого предложенія, хотя ему и не давали покоя тріумфъ и побѣды Помпея. Онъ объяснялъ своимъ друзьямъ, что гладіаторская война, будучи столь-же трудна, какъ война съ Домиціемъ или африканскимъ царемъ Ярбою, за которую какъ-разъ и получилъ Помпей свой тріумфъ,-- представляетъ, однако, то неудобство, что за нее не назначатъ не только тріумфа, но даже овацій {Оваціей назывался малый или пѣшій тріумфъ, при которомъ побѣдитель не въѣзжалъ въ городъ на колесницѣ, а входилъ пѣшкомъ.}, потому-что римская гордость не позволяла считать взбунтовавшихся рабовъ воюющей стороной.
-- Если я возьмусь за веденіе какой-нибудь войны, то только въ такомъ случаѣ, если, послѣ побѣды, могу разсчитывать на тріумфъ, который откроетъ мнѣ дорогу къ консульству.
Очень вѣроятно, что въ глубинѣ его души были другіе основанія отказываться отъ веденія гладіаторской войны. Быть можетъ, мечтая о полномъ владычествѣ надъ Римомъ и вселенной,-- владычествѣ, основанномъ но на страхѣ, а на любви народной, онъ не хотѣлъ запятнать себя кровью этихъ злополучныхъ гладіаторовъ и несчастныхъ самнитскихъ пастуховъ, приставшихъ къ ихъ возстанію.
Какъ-бы то ни было, Цезарь отказался, и вмѣсто него въ день комидій въ бѣлоснѣжной тогѣ явился Маркъ Лидиній Крассъ. Побуждаемый вліятельнѣйшими изъ сенаторовъ и безчисленными своими кліентами, а въ особенности собственнымъ честолюбіемъ, столь-же ненасытнымъ, какъ и его корыстолюбіе, онъ рѣшился выступить кандидатомъ на должность претора Сициліи.
Марку Крассу было въ это время около сорока лѣтъ. Онъ сражался подъ начальствомъ Суллы во время гражданской войны, но обнаружилъ по только рѣдкую храбрость, но и замѣчательныя военныя дарованія. Поэтому появленіе его на форумѣ было встрѣчено громкими криками одобренія и единодушными рукоплесканіями.
Когда снова водворилась тишина, народный трибунъ Аквилій Ленонъ обратился къ народу съ рѣчью, въ которой совѣтовалъ единодушно подавать голоса за Красса, потому-что лучшаго полководца для войны противъ Спартака нельзя было выбрать.
Всѣ согласились съ предложеніемъ Аквилія, и Крассъ былъ единогласно выбранъ народомъ и сенатомъ на должность претора Сициліи. Ему было дано полномочіе набрать шесть легіоновъ съ соотвѣтствующимъ количествомъ союзныхъ войскъ, а также присоединить къ себѣ остатки разбитыхъ Спартакомъ консульскихъ армій, составлявшихъ около четырехъ легіоновъ. Такимъ образомъ, Крассъ имѣлъ въ своемъ распоряженіи шестдесятъ тысячъ римскихъ легіонеровъ и двадцать-четыре тысячи союзниковъ, т. е. восемдесятъ-четыре тысячи человѣкъ -- армію, невиданную въ Италіи со времени возвращенія Суллы послѣ Митридатской войны.
На другой день послѣ своего выбора Крассъ издалъ эдиктъ, призывающій подъ знамена очередныхъ гражданъ. Особымъ декретомъ, сенатъ обѣщалъ большую денежную награду ветеранамъ, которые добровольно пожелаютъ вступить въ ряды арміи претора Сициліи.
Этотъ декретъ вмѣстѣ съ эдиктомъ Красса поднялъ упавшій духъ гражданъ и возбудилъ всюду самую горячую надежду. Благородное соревнованіе распространилось между всѣми классами, а юноши самыхъ аристократическихъ фамилій записывались охотниками въ легіоны Красса. Число ихъ было такъ велико, что изъ нихъ составились двѣ отдѣльныя когорты.
Чрезъ нѣсколько дней, Крассъ со своимъ штабомъ и римскими легіонами выступилъ изъ города, провожаемый до Мильвійскаго моста родственниками его солдатъ и громадной толпой народа. Въ четыре перехода онъ достигъ Отрикулума, гдѣ и расположился лагеремъ на крѣпкой позиціи, рѣшившись дождаться здѣсь прибытія остальныхъ своихъ легіоновъ, быстро формировавшихся въ ближайшихъ городахъ.
Въ свою очередь, Спартакъ тоже не могъ двинуться изъ своего лагеря, потому-что вновь реорганизованные легіоны его не были еще готовы къ походу. Такимъ образомъ обѣ арміи простояли цѣлый мѣсяцъ другъ противъ друга въ полнѣйшемъ бездѣйствіи -- римляне въ Острикулумѣ, гладіаторы въ Аретинѣ.
Когда, по мнѣнію Спартака, пришло время дѣйствовать, онъ приказалъ въ темную бурную ночь сниматься съ лагеря и, пользуясь бурею, незамѣтно выступилъ въ походъ. Идя всю ночь и почти весь слѣдующій день, онъ прибылъ вечеромъ въ Эвгубіумъ. Отсюда онъ намѣревался чрезъ Камеринъ, Аскулумъ идти прямо на Римъ, разсчитывая совершенно неожиданно появиться передъ его стѣнами, прежде чѣмъ Крассъ узнаетъ о его движеніи. Чтобы не дать открыться обману, онъ оставилъ почти всю свою кавалерію въ Аретинскомъ лагерѣ, приказавъ ей собирать съ окрестныхъ жителей съѣстныхъ припасовъ по-прежнему на семдесятъ-восемь тысячъ человѣкъ.
Развѣдчики Красса дѣйствительно доносили ему, что гладіаторы стоятъ на мѣстѣ, и хитрость Спартака несомнѣнно удалась-бы, если-бы какъ-разъ въ это время въ Крассу не прибыли его послѣднія когорты и онъ не рѣшился самъ двинуться на непріятеля.
Выступивъ изъ Отрикулума, онъ быстро пошелъ на Арецій, дѣлая по двадцати-пяти миль въ день, такъ-какъ онъ первый понялъ, что для борьбы со Спартакомъ нужно дѣйствовать противъ него его-же оружіемъ,-- быстротою. На четвертый день онъ былъ уже въ виду гладіаторскаго лагеря и выслалъ для рекогносцировки его отрядъ кавалеріи. Каково-же было его удивленіе, когда его развѣдчики сообщили ему, что оеи подъѣзжали въ самымъ окопамъ и убѣдились, что во всемъ лагерѣ нѣтъ живой души.
Дѣйствительно, слѣдуя приказанію Спартака, Мамилій, командовавшій его конницей, узнавъ о приближеніи римлянъ, еще наканунѣ ночью ушелъ изъ лагеря и теперь спѣшилъ на соединеніе съ главными силами гладіаторской арміи. Вскорѣ Крассъ убѣдился, что непріятельская конница направилась къ Эвгубіуму, чрезъ который нѣсколько дней тому назадъ прошелъ самъ Спартакъ.
Съ проницательностью хорошаго полководца Крассъ догадался о намѣреніи врага и тотчасъ-же нашелъ способъ загладить свою ошибку. Спартакъ шелъ вдоль восточнаго ската Аппениновъ, Крассъ-же рѣшился быстро отступить къ Риму, идя вдоль западнаго ската того-же хребта. Такъ-какъ при своемъ движеніи Спартакъ долженъ былъ слѣдовать по кривой, тогда-павъ Крассъ шелъ почти по прямой линіи, то послѣдній имѣлъ полную возможность наверстать потерянное время.
Послѣ пятидневнаго, въ высшей степени быстраго марша, Крассъ прибылъ въ Ріетумъ, гдѣ далъ день отдыха своимъ измученнымъ войскамъ.
Спартакъ тѣмъ временемъ прибылъ къ Фуцинскому озеру, но здѣсь долженъ былъ остановиться, вслѣдствіе разлива рѣки Велина, происшедшаго отъ внезапнаго проливного дождя. Цѣлый день ушелъ у него для наводки пловучаго моста, и другой день на переправу.
Узнавъ о положеніи Спартака, Крассъ призвалъ къ себѣ одного изъ своихъ лучшихъ вождей, Авла Муммія и приказалъ ему съ тремя легіонами переправиться черезъ Белинъ близь Ріетума, а затѣмъ идти вверхъ по теченію рѣки до Авецана, куда долженъ былъ двинуться также и Спартакъ. Самъ-же Крассъ съ главными силами намѣревался подняться вверхъ по теченію той-же рѣки, идя по противоположному берегу и, переправившись въ томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ и Спартакъ, ударить ему въ тылъ въ то время, какъ съ фронта на него нападетъ Авлъ Муммій. Въ виду этого, послѣднему было строжайше наказано отступать передъ гладіаторами, ни въ какомъ случаѣ не вступая въ битву съ ними до тѣхъ поръ, пока онъ по получитъ извѣстія, что Крассъ уже переправился и идетъ на нихъ съ тылу {Плутархъ.}.
Муммій въ точности исполнилъ первую половину инструкціи своего начальника и на разсвѣтѣ третьяго дня прибылъ въ Авецанъ. Но онъ не могъ даже остановиться въ немъ для отдыха, потому-что съ минуты на минуту туда ждали Спартака.
Несмотря на усталость своихъ солдатъ, Муммій тотчасъ-же двинулся дальше и укрылся въ ущелья Аппениновъ, гдѣ близь горной деревушки Субіакума занялъ неприступную позицію, намѣреваясь на слѣдующее утро идти дальше.
Но начальники легіоновъ, находившихся подъ его командой, вобравшись въ его палатку, стали уговаривать его воспользоваться случаемъ нанести Спартаку полное пораженіе въ этой узкой тѣснинѣ, гдѣ онъ не будетъ имѣть возможности воспользоваться своимъ численнымъ превосходствомъ. Они упрашивали его дождаться гладіаторовъ на занятой ими позиціи и отъ имени своихъ легіоновъ обѣщали блистательную побѣду.
Эти увѣренія вскружили голову Авлу Мумыію, и онъ приказалъ готовиться къ битвѣ. Вскорѣ гладіаторы приблизились и бой завязался. Убѣдившись въ невозможности развернуть свои силы, Спартакъ послалъ на римлянъ всего два легіона, и затѣмъ, собравъ въ одно стрѣлковъ и пращниковъ всѣхъ прочихъ легіоновъ, приказалъ имъ вскарабкаться по скатамъ тѣснины и затѣмъ, обойдя позицію римлянъ, ударить на нихъ съ фланговъ и съ тыла.
Съ необыкновеннымъ рвеніемъ гладіаторская легкая пѣхота бросилась исполнять это приказаніе, и черезъ три часа легіоны Муммія, занятые жестокимъ боемъ съ тринадцатымъ и четырнадцатымъ легіономъ гладіаторовъ, къ великому своему удивленію и ужасу, увидѣли, что вершины всѣхъ сосѣднихъ горъ заняты непріятельскими стрѣлками и пращниками, метавшими на нихъ тучи стрѣлъ, дротиковъ и тяжелыхъ камней. Паническій страхъ распространился между войсками Муммія, и они бросились бѣжать, кидая оружіе и щиты.
Гладіаторы стали преслѣдовать бѣглецовъ, покрывая все ущелье ихъ трупами. Легкая пѣхота, выскакивая изъ-за каждаго утеса, изъ каждой трещины, довершила ихъ пораженіе. Болѣе семи тысячъ римлянъ легло въ этой ужасной битвѣ.