Отъ Гарганской битвы до похоронъ Крисса.
Secмотря на то, что пораженіе римлянъ при Субіакумѣ было до такой степени полнымъ, а побѣда гладіаторовъ до такой степени рѣшительной, битва эта не принесла ни особеннаго вреда Крассу, ни особенной пользы Спартаку. Въ то самое время какъ онъ собирался двинуть всѣ свои силы вслѣдъ за бѣгущими, отъ Маммилія, оставленнаго имъ въ арьергардѣ, чтобы слѣдить за движеніями Красса, было получено извѣстіе, что римскій полководецъ съ главными силами переправился черезъ Белинъ и идетъ на него. Разумѣется, невозможно было идти на Римъ, оставивъ за спиной у себя Красса. Поэтому, въ тотъ-же вечеръ Спартакъ выступилъ изъ Субіакума и, переправившись чрезъ Ларіумъ, снова поворотилъ въ Кампанью, разсчитывая отвлечь своего противника подальше отъ Рима, откуда онъ всегда могъ получить свѣжія подкрѣпленія, и тамъ разбить его.
Что касается Красса, то онъ могъ выступить изъ Ареца только вечеромъ того дня, когда Спартакъ двинулся изъ Субіакума, и потому только на другой день узналъ онъ о пораженіи Авла Муммія. Велико было негодованіе Красса противъ своевольнаго военачальника и противъ легіоновъ, обратившихся въ постыдное бѣгство предъ гладіаторами. Гнѣвъ его еще усилился извѣстіемъ, что бѣглецы, прибѣжавъ въ Римъ, возбудили тамъ всеобщій переполохъ и сильное негодованіе противъ него своими разсказами о новомъ пораженіи римскихъ войскъ. Крассъ поспѣшилъ успокоить сенатъ, изложивъ истинное значеніе проигранной битвы, и вмѣстѣ съ тѣмъ просилъ его отправить бѣглецовъ къ нему въ лагерь.
Нѣсколько дней спустя, они явились, унылые, пристыженные.
Тогда Краевъ приказалъ всѣмъ своимъ легіонамъ выстроиться въ каре вокругъ преторія, поставивъ внутри безоружныхъ, подавленныхъ стыдомъ и горемъ бѣглецовъ.
Затѣмъ Крассъ, принадлежавшій къ числу краснорѣчивѣйшихъ ораторовъ Рима, произнесъ рѣчь, въ которой сурово и безпощадно выставлялъ на видъ всю постыдность ихъ поведенія, вредъ, причиненный отечеству, позоръ римскихъ знаменъ, побѣдоносно облетѣвшихъ всю вселенную.
-- Сенатъ выбралъ меня, закончилъ онъ, -- чтобы покончить съ этой войной, продолжающейся уже, въ стыду нашему, три года, и я покончу ее. Если любовь къ отечеству и чувство долга недостаточны, чтобы удержать васъ отъ бѣгства передъ возмутившимися рабами, то я волью въ васъ храбрость страхомъ жестокихъ наказаній. Объявляю, что всякій легіонъ, обратившій тылъ такому врагу, будетъ подвергнутъ децимированію. И сегодня я начну съ этихъ трусовъ, которые теперь стоятъ съ опущенными головами и слезами стыда и слишкомъ поздняго раскаянія на глазахъ.
Несмотря на всѣ просьбы любимѣйшихъ своихъ трибуновъ и многочисленныхъ патриціевъ, находившихся въ его войскѣ, онъ остался непоколебимъ и приказалъ немедленно бросать жребій.
Тогда изъ каждаго десятка выбирали по жребію одного и предавали его ликторамъ, которые, давъ нѣсколько ударовъ палками несчастному, рубили ему голову.
Эта казнь, тѣмъ болѣе ужасная, что часто приходилось погибать именно воинамъ, доблестно исполнявшимъ, завѣдомо всѣмъ, свой долгъ, возбудила величайшую скорбь среди легіоновъ, присутствовавшихъ при ней. Произошло нѣсколько мучительныхъ эпизодовъ. Особенно сильное сожалѣніе возбудила участь двадцатилѣтняго юноши, по имени Эмилій Глабріонъ {Плутархъ, Аппіанъ Александрійскій.}. Онъ мужественно сопротивлялся напору гладіаторовъ, сражаясь въ первыхъ рядахъ, и, несмотря на двѣ раны, до самой послѣдней минуты оставался на своемъ посту, ободряя товарищей. Только охваченный толпой, онъ былъ увлеченъ во всеобщее бѣгство. Всѣ это знали и громко заявляли передъ всѣмъ войскомъ. Но жребій указалъ его, и онъ долженъ былъ погибнуть.
Среди всеобщаго плача храбрый юноша подошелъ къ Крассу и, несмотря на блѣдность смерти, покрывавшую его лицо, твердымъ голосомъ сказалъ:
-- Наказаніе, которому ты подвергаешь насъ, не только полезно для блага республики, но и вполнѣ справедливо, потому-что наши легіоны заслужили его своимъ постыднымъ бѣгствомъ. Жребій упалъ на меня, и я долженъ умереть. Но такъ-какъ ты знаешь, Маркъ Крассъ, такъ-какъ всѣ товарищи знаютъ и свидѣтельствуютъ, что я не былъ трусомъ, по сражался, какъ слѣдуетъ римлянину, и не оставлялъ своего поста, несмотря на раны, которыя ты видишь,-- причемъ онъ указалъ на свою грудь и поднялъ вверхъ лѣвую руку, повязанную окровавленной повязкой,-- то прошу у тебя какъ милости -- пусть палка ликтора не оскверняетъ моихъ плечъ, прежде чѣмъ топоръ отрубитъ мнѣ голову.
Всѣ окружающіе претора плакали, и онъ самъ не могъ скрыть глубокаго волненія.
-- Соглашаюсь на твою просьбу, благородный юноша, отвѣчалъ онъ,-- и горько мнѣ, что не могу даровать тебѣ жизни, которой ты такъ достоинъ...
-- Умереть на полѣ битвы отъ руки непріятеля мы здѣсь, на преторіи, отъ руки ликтора -- для меня одно и то-же, лишь-бы смерть моя принесла пользу отечеству. Пусть только знаютъ всѣ, пусть знаетъ моя мать въ Римѣ, пусть знаетъ народъ и сенатъ, что я не былъ трусомъ, и умеръ, не запятнавъ своей чести.
-- Нѣтъ, нѣтъ, ты не умрешь храбрый юноша! воскликнулъ воинъ лѣтъ тридцати, выступая изъ рядовъ легіоновъ Муммія и бросаясь къ претору.
-- Доблестный Крассъ! воскликнулъ онъ голосомъ, въ которомъ дрожали слезы. Я -- Валерій Аталъ, римскій гражданинъ и солдатъ третьей когорты второго легіона, участвовавшаго въ битвѣ при Субіакумѣ. Я стоялъ рядомъ съ этимъ юношею и видѣлъ, какъ онъ, раненый, храбро сражался, въ то время, какъ мы всѣ бросились бѣжать, увлекши и его съ собою. Такъ-какъ топоръ ликтора долженъ поразить голову десятаго, то пусть казнятъ меня, потому-что я бѣжалъ, а не этого юношу, который, -- клянусь богами, покровителями Рима,-- велъ себя какъ истинный римлянинъ старыхъ временъ.
Поступокъ этого солдата, хотя я бѣжавшаго въ минуту малодушнаго страха, но обнаруживавшаго теперь такое благородство души, еще болѣе усилилъ всеобщее волненіе. Между Аталомъ и Глабріономъ возникъ трогательный споръ о томъ, кому изъ нихъ быть отданнымъ въ жертву смерти, однако, Крассъ остался непреклоненъ, и Глабріонъ былъ преданъ ликтору.
Еще громче стали плачъ и стоны легіоновъ при видѣ безпощаднаго приговора претора.
Тогда Эмилій Глабріонъ, обращаясь къ своимъ товарищамъ, сказалъ:
-- Если вамъ дѣйствительно жаль меня, если вы хотите сдѣлать счастливыми мои послѣднія минуты, то поклянитесь именемъ боговъ, что скорѣй умрете всѣ до послѣдняго, чѣмъ снова обратиться въ бѣгство предъ презрѣнными рабами!
-- Клянемся! Клянемся! закричали виновные легіоны.
-- Клянемся всѣми богами! подхватили какъ одинъ человѣкъ семдесятъ тысячъ голосовъ.
-- Великіе боги не оставятъ Рима! Я умираю спокойно! воскликнулъ злополучный юноша, подставляя подъ топоръ свою обнаженную шею.
Ловкимъ и быстрымъ ударомъ ликторъ отсѣкъ его бѣлокурую голову, которая, оставляя широкій кровавый слѣдъ, скатилась на землю при громкомъ крикѣ ужаса и горя, вырвавшемся изъ всѣхъ грудей.
Маркъ Крассъ отвернулся въ сторону, чтобы скрыть двѣ крупныя слезы, катившіяся по его щекамъ.
По окончаніи казни, онъ приказалъ снова раздать оружіе бѣглецамъ и обратился къ нимъ съ краткой рѣчью, въ которой выразилъ надежду, что они никогда больше не заставятъ его прибѣгать къ такимъ ужаснымъ наказаніямъ.
Похоронивъ тѣла девятисотъ казненныхъ, Маркъ Крассъ снялся съ лагеря и двинулся вслѣдъ за Спартакомъ, быстро шедшимъ по Апуліи, чтобы какъ можно дальше отвлечь Красса отъ Рина.
На пятнадцатый день пути Крассъ подошелъ къ Сипонту, гдѣ уже поджидалъ его Спартакъ, расположившійся лагеремъ неподалеку отъ города.
Крассъ тоже приказалъ разбить шатры и, окопавшись широкими окопами, сталъ ждать удобнаго случая, чтобъ завязать битву.
Уже три дня оба войска стояли другъ противъ друга. На четвертый, глубокой ночью, когда все спало въ римскомъ лагерѣ, одинъ изъ контуберналіевъ Красса разбудилъ его и сказалъ, что какой-то посолъ отъ гладіаторовъ желаетъ немедленно переговорить съ нимъ наединѣ по дѣлу первостепенной важности.
Крассъ, отличавшійся большой умѣренностью въ снѣ и ѣдѣ, тотчасъ-же всталъ и приказалъ ввести гладіатора.
Это была Эвтибида, явившаяся предать своихъ братьевъ по оружію.
-- Не узнаешь меня, Крассъ? сказала она насмѣшливо.
-- Право... кажется я гдѣ-то тебя видѣлъ... бормоталъ преторъ, стараясь припомнить, какое имя дать знакомымъ чертамъ.
-- Боги великіе, вскричалъ онъ вдругъ, да вѣдь ты не мальчикъ, а женщина!.. Неужели-же ты?..
-- Скоро-же ты забылъ поцѣлуи Эвтибиды, которыхъ ни одинъ мужчина никогда еще по забывалъ!
-- Эвтибида! воскликнулъ Крассъ.-- Но какъ ты сюда попала?.. Зачѣмъ ты въ такомъ костюмѣ?
Но вдругъ онъ съ недовѣріемъ отступилъ назадъ и, скрестивъ на груди руки, устремилъ на дѣвушку свои сѣро-желтые глаза, сверкнувшіе въ эту минуту какимъ-то фосфорическимъ блескомъ.
-- Если ты пришла, чтобъ разставить мнѣ какія-нибудь сѣти, строгимъ голосомъ сказалъ онъ,-- то предупреждаю тебя, что я не Глабръ, не Вариній и не Анфидій Орестъ...
-- Это не мѣшаетъ тебѣ, однако, быть также человѣкомъ достаточно туповатымъ! съ обычной дерзостью отвѣчала гречанка, окидывая его насмѣшливымъ взглядомъ.
Затѣмъ, пользуясь замѣшательствомъ претора, она прибавила:.
-- Да, бѣдный Маркъ Крассъ, ты богатѣйшій изъ римлянъ, но далеко не умнѣйшій!
-- Но что тебѣ нужно? Зачѣмъ ты пришла? Говори скорѣе.
Эвтибида съ минуту помолчала, потомъ съ иронической улыбкой проговорила:
-- Дѣлай послѣ этого добро людямъ! Я пришла спасти тебя отъ пораженія и вмѣсто него подарить тебѣ побѣду, и ты вдругъ такъ меня принимаешь! Не ожидала я этого отъ тебя!..
-- Но что-же тебѣ нужно, наконецъ? Объясни толково! сказалъ Крассъ, начиная терять терпѣніе.
Тогда Эвтибида разсказала ему, съ какими цѣлями она къ нему явилась. Съ цинической откровенностью изложила она причины своей безграничной ненависти къ Спартаку; разсказала, какъ ей удалось заставить Окномана отдѣлиться отъ Спартака и какъ послѣ истребленія двухъ его легіоновъ консуломъ Гелліемъ, она пріобрѣла славу героини и безграничное довѣріе всѣхъ гладіаторовъ и ихъ вождя, и какъ теперь она намѣрена воспользоваться этимъ, чтобъ дать римлянамъ возможность окончательно уничтожить гладіаторское войско.
Крассъ слушалъ Эвтибиду съ величайшимъ вниманіемъ, не спуская съ нея проницательнаго взгляда.
Когда-же она окончила свою рѣчь, онъ медленно и спокойно отвѣчалъ:
-- А что если всѣ твои побасенки служатъ только средствомъ завлечь меня въ сѣти этого самаго Спартака?.. Какъ ты объ этомъ думаешь, прелестная Эвтибида?.. Кто мнѣ поручится, что ты говоришь правду?
-- Я предамъ себя въ твои руки, какъ заложницу...
Крассъ задумался на минуту, по потомъ прибавилъ:
-- А что если ты готова пожертвовать собой, лишь-бы восторжествовало дѣло рабовъ?..
-- Клянусь Меркуріемъ, сказала Эвтибида,-- ты, Крассъ, недовѣрчивъ уже не въ мѣру.
-- Лучше быть слишкомъ недовѣрчивымъ къ людямъ, чѣмъ черезчуръ довѣрчивымъ, замѣтилъ Крассъ.
-- Пожалуй, что ты и правъ, согласилась Эвтибида,-- но во всякомъ случаѣ выслушай хорошенько, что я тебѣ скажу. Я уже говорила тебѣ, что пользуюсь полнымъ довѣріемъ Спартака. И знаю, что замышляетъ теперь на твою погибель ненавистный фракіецъ.
-- Въ самомъ дѣлѣ? спросилъ Крассъ полунасмѣшливо, полусерьезно.-- Что-же онъ замышляетъ? Разскажи!..
-- Завтра среди бѣлаго дня Спартакъ съ шумомъ выступитъ изъ лагеря съ восемью легіонами и конницей и двинется по Барлетской дорогѣ, какъ-будто намѣреваясь идти въ Поценію. Криссъ-же съ тридцатью тысячами останется у Сипонта, распространяя между окрестными жителями слухъ, что онъ отдѣлился отъ Спартака, вслѣдствіе жестокой ссоры съ нимъ. Лишь только ты узнаешь объ уходѣ Спартака, тотчасъ-же ты броситься на Крисса. Но пока ты будешь сражаться съ нимъ, Спартакъ выскочитъ изъ Сипонтскаго лѣса, гдѣ будетъ все время скрываться, и ударитъ на тебя съ тылу. И какъ-бы ни были храбры твои легіоны, они неминуемо будутъ разбиты на-голову.
-- А, а! Такъ вотъ что они задумываютъ! воскликнулъ Крассъ.
-- Да, вотъ что.
-- Но только вопросъ въ томъ, попадусь-ли я въ ихъ ловушку.
-- Попался-бы, бѣдняга Крассъ, попался-бы непремѣнно, если-бь я не предупредила тебя, сказала Эвтибида.-- Но хочешь-ли ты сдѣлать больше? Хочешь-ли не только избѣжать ихъ сѣтей, но и поймать ихъ самихъ въ западню? Хочешь-ли разбить и уничтожить сперва тридцать тысячъ Крисса, а потомъ обрушиться со всѣми силами на вдвое слабѣйшаго Спартака и раздавить и его?
-- Ну? Что-жъ я долженъ дѣлать?
-- Завтра чуть-свѣтъ снимись съ лагеря и или на Сипоптъ. Ты прибудешь туда какъ-разъ въ то время, когда Спартакъ будетъ отъ него въ самомъ большомъ разстояніи, -- миляхъ въ пятнадцати или двадцати. Потомъ Спартакъ будетъ ждать, чтобъ я извѣстила его о томъ, что ты двинулся и попалъ въ ловушку -- потому-что именно мнѣ поручено слѣдить за тобой. Я-же скажу Спартаку, что ты все еще стоишь на мѣстѣ. Затѣмъ я поскачу къ Криссу и скажу ему, что Спартакъ приказалъ ему идти къ Гарганской горѣ и защищаться тамъ до послѣдней капли крови въ случаѣ если-бы ты напалъ на него. Когда такимъ образомъ Криссъ отойдетъ еще дальше отъ Спартака, ты нападешь на него и успѣешь уничтожить гораздо раньше чѣмъ Спартакъ будетъ въ состояніи явиться къ нему на помощь, если-бы даже онъ, какъ-нибудь случайно, узналъ объ опасности, которой Криссъ подвергается.
Крассъ съ удивленіемъ слушалъ эту злодѣйку, съ такой основательностью и предусмотрительностью составившую цѣлый планъ сраженія, не хуже, если даже не лучше, чѣмъ сдѣлалъ-бы это онъ самъ.
Долго онъ молча смотрѣлъ на куртизанку, щеки которой отъ сильнаго возбужденія загорѣлись яркимъ румянцемъ, потомъ онъ вдругъ воскликнулъ:
-- Клянусь Юпитеромъ-Освободителемъ, ты ужасная женщина!
-- Дѣло по въ этомъ, съ усмѣшкой сказала Эвтибида,-- а въ томъ: нравится-ли тебѣ планъ?
-- Въ глубинѣ ада не выдумали-бы ничего хитрѣе и ужаснѣе. Но только, повторяю, я не совсѣмъ довѣряю тебѣ.
-- Правду я говорила, что умомъ ты совсѣмъ не такъ богатъ какъ деньгами! воскликнула Эвтибида.-- Ну разсуди: чѣмъ ты рискуешь, если послушаешься моего совѣта и завтра утромъ двинешься къ Сипонту? Въ самомъ худшемъ случаѣ, допустивъ, что я обманываю тебя, ты встрѣтишься тамъ лицомъ къ лицу со всѣмъ гладіаторскимъ войскомъ. Но развѣ не затѣмъ ты сюда пришелъ? Развѣ не хочешь ты вступить съ нимъ въ открытый бой? Чего-же тебѣ бояться, если вмѣсто одного Крисса, ты встрѣтишь тамъ и Крисса и Спартака?
-- Твоя правда! отвѣчалъ Крассъ.
-- Наконецъ, когда мнѣ удастся завести Крисса въ Гарганской горѣ и удержать Спартака на мѣстѣ, я явлюсь въ твой лагерь и предамъ себя въ твои руки. Вѣришь-ли ты мнѣ теперь?
-- Вѣрю, сказалъ Крассъ, подумавъ немного, -- или лучше хочу вѣрить тебѣ. Во всякомъ случаѣ, если твои слова правдивы и намъ удастся все, что ты такъ хитро задумала, ты получишь щедрую награду отъ меня и еще большую отъ сената, которому не премину донести о важныхъ услугахъ, оказанныхъ тобою римскому народу.
-- Плевать мнѣ на ваши награды, на вашъ сенатъ и римскій народъ! съ презрѣніемъ воскликнула Эвтибида, причемъ зеленые глаза ея засвѣтились какимъ-то адскимъ блескомъ.-- Не ради тебя, не ради вашего сената и народа принесла я тебѣ побѣду, Маркъ Крассъ, а ради собственной мести. Что мнѣ до всѣхъ наградъ, лишь-бы мнѣ видѣть умирающаго на моихъ глазахъ Спартака, окруженнаго трупами всѣхъ своихъ близкихъ, лить-бы мнѣ наступить колѣномъ на его хрипящую грудь и упиться его предсмертными муками.
При послѣднихъ словахъ лицо ея сдѣлалось до такой степени ужасно, что самъ Крассъ почувствовалъ, что морозъ пробѣгаетъ у него по кожѣ.
Уговорившись относительно подробностей, Эвтибида вышла изъ палатки и, сѣвъ на коня, поскакала къ гладіаторскому лагерю.
На другой день, рано утромъ, Крассъ двинулся къ Сипопту, выславъ впередъ пять тысячъ кавалеріи, съ приказаніемъ внимательно осматривать каждый холмъ, каждую рощу, чтобы убѣдиться, не скрывается-ли за ними непріятельская засада.
Тѣмъ временемъ Спартакъ, снявшись съ лагеря съ восемью легіонами и всей почти кавалеріей, направился къ Борлотѣ. Криссъ съ шестью остальными легіонами остался у Сипонта, и по окрестностямъ разнесся слухъ, что послѣ жестокой ссоры между Спартакомъ и Криссонъ, гладіаторское войско раздѣлилось пополамъ. Одна часть собиралась напасть на римскіе легіоны, другая рѣшила черезъ Беневенто идти прямо на Римъ.
Слухъ этотъ сдѣлался до такой степени распространеннымъ, что вскорѣ дошелъ и до Красса.
"До сихъ поръ, подумалъ про себя римскій полководецъ, -- слова Эвтибиды оправдываются. Это хорошее предзнаменованіе для будущаго".
И предчувствіе его оправдалось.
Въ то время какъ войска Красса неподвижно и безмолвно стояли въ густомъ лѣсу, покрывающимъ скаты Гарганскаго хребта, Эвтибида во весь опоръ скакала по Барлецкой дорогѣ съ приказаніемъ увѣдомить Спартака о томъ, что римляне выступили изъ лагеря и попали въ ловушку.
Когда Эвтибида подъѣхала къ Спартаку, скрывавшемуся со своими легіонами въ лѣсистыхъ оврагахъ, расположенныхъ вдоль дороги, онъ съ безпокойствомъ спросилъ ее:
-- Ну что!
-- Крассъ все еще стоитъ на мѣстѣ, отвѣчала она,-- и до сихъ поръ не было дано сигнала готовиться къ выступленію.
-- Клянусь богами, воскликнулъ Спартакъ,-- этотъ Крассъ гораздо умнѣе, чѣмъ я думалъ.
Затѣмъ, послѣ минутнаго раздумья, обращаясь къ Эвтибидѣ, онъ прибавилъ:
-- Вернись къ Криссу и скажи, чтобъ онъ не двигался изъ Сипоята ни въ какомъ случаѣ; при нападеніи-же римлянъ пусть пошлетъ ко мнѣ трехъ контуберналіевъ одного за другимъ, черезъ каждые четверть часа. Изъ трехъ хоть одинъ доѣдетъ до меня. Не знаю почему... по мнѣ кажется, что такая осторожность Красса -- дурной признакъ.
Спартакъ нѣсколько разъ провелъ рукой по лбу и снова спросилъ Эвтибиду:
-- Сколько времени употребила ты, чтобъ доѣхать отъ Сипонта до насъ?
-- Часа два.
-- И ты все время скакала во весь опоръ?
-- Можешь удостовѣриться въ этомъ, взглянувъ на моего коня.
Спартакъ задумался на минуту, потомъ сказалъ:
-- Ну такъ возвращайся тоже во весь опоръ.
Эвтибида поклонилась Спартаку и, поворотивъ коня, поскакала по направленію къ Сипонту.
Здѣсь она передала Криссу, что Спартакъ приказалъ ему выступить изъ Сипонта и идти къ Гарганской горѣ, гдѣ занять крѣпкую позицію.
Когда Эвтибида прискакала въ лагерь Крисса, заря еще не занималась. Поэтому, приказавъ немедленно готовиться къ выступленію, галлъ могъ двинуться въ походъ съ восходомъ солнца.
Послѣ четырехъ часовъ пути онъ достигъ высокой гарганской сѣдловины, откуда открывалась безграничная гладь Адріатическаго моря, по которому то тамъ, то сямъ скользили бѣлые паруса рыбачьихъ лодокъ.
Осмотрѣвъ мѣстность, Криссъ рѣшился выбрать эту сѣдловину для разбивки лагеря и уже отдалъ соотвѣтствующія распоряженія, какъ вдругъ по рядамъ его войска пробѣжалъ крикъ:
-- Римляне, римляне!
Это были дѣйствительно легіоны Красса, которые подъ покровомъ измѣны, наступали на втрое слабѣйшій отрядъ гладіаторовъ.
Однако, при этомъ неожиданномъ нападеніи Криссъ не растерялся, а спокойно и неторопливо, какъ слѣдуетъ хорошему полководцу, сталъ строить въ боевой порядокъ свои легіоны, сообразуясь съ условіями мѣстности. Выставивъ въ боевую линію четыре легіона, онъ занялъ ими узкое пространство между двумя крутыми горами, упираясь въ нихъ обоими флангами. Два остальные онъ оставилъ въ резервѣ, чтобы подкрѣпить въ случаѣ нужды пункты наиболѣе угрожаемые.
Римскіе легіоны, выстроенные глубокими колоннами, не замедлили броситься съ величайшимъ ожесточеніемъ на гладіаторовъ. Дикіе крики сражающихся, звонъ оружія, стоны, вопли раненныхъ и умирающихъ нарушили вѣковую тишину этихъ пустынныхъ горъ, пугая птицъ и лѣсныхъ звѣрей и далеко перекатываясь по всему пространству.
Криссъ обходилъ ряды гладіаторовъ, Крассъ -- ряды римлянъ, и оба краткими и сильными словами ободряли и одушевляли своихъ воиновъ. Съ обоихъ сторонъ сражалась съ одинаковымъ ожесточеніемъ. Противники убивали другъ друга и падали на землю, не отступая ни на шагъ.
Лѣвый флангъ гладіаторовъ не подвергся нападенію, потому-что римскіе легіоны выстроились глубокими колоннами, занимавшими по фронту меньше мѣста, чѣмъ гладіаторы. Три тысячи человѣкъ четвертаго гладіаторскаго легіона оставались, такимъ образомъ, простыми зрителями горячей битвы. Не будучи въ состояніи удержать нетерпѣнія своихъ воиновъ, самнитъ Онацій, начальникъ этого легіона, сталъ лично во главѣ этихъ шести когортъ, и бросился съ ними на правый флангъ римлянъ съ такой неудержимой стремительностью, что крайній легіонъ ихъ тотчасъ-же совершенно смѣшался. Однако, эта побѣда оказалась непрочной и скоропроходящей.
Видя пораженіе фланговаго легіона, Квесторъ Скрофа, командовавшій этимъ крыломъ, пришпоривъ коня, подъѣхалъ къ мѣсту, гдѣ стояла въ резервѣ римская кавалерія и приказалъ Енею Квинту ударить съ шестью тысячами всадниковъ на лѣвый флангъ гладіаторовъ, оставшійся неприкрытымъ, вслѣдствіе неосторожной запальчивости Онація.
Какъ орлы, понеслись римскіе всадники и въ одно мгновеніе охватили четвертый легіонъ съ тылу и изрубили-бы его весь въ куски, если-бы, замѣтивъ во-время несущуюся римскую конницу, Криссъ не выслалъ противъ нея легіонъ Мессембрія, одинъ изъ двухъ оставленныхъ имъ въ резервѣ.
Искусно выполнивъ этотъ быстрый маневръ, македонянинъ остановилъ на минуту успѣхъ враговъ. Но легіонъ но успѣлъ еще занять открытый Онаціемъ интервалъ, какъ Крассъ двинулъ на него не только всю остальную свою кавалерію, но и два свѣжихъ легіона изъ резерва.
Въ то-же самое время шесть тысячъ пращниковъ, съ двумя другими легіонами, были отправлены Криссомъ въ обходъ праваго фланга Красса, примыкавшаго къ горѣ не до такой степени неприступной, какъ лѣвый. Храбро карабкаясь по крутизнѣ, цѣпляясь за выступы скалъ и подсаживая другъ друга, римляне перебрались чрезъ гору и, выстроившись въ боевой порядокъ, устремились на гладіаторовъ.
У Крисса оставался послѣдній легіонъ въ резервѣ, и онъ послалъ его на встрѣчу новому врагу. Но уже ничто не могло спасти гладіаторовъ. Несмотря на всѣ чудеса храбрости и стойкости, легіоны Крисса должны были подаваться предъ напоромъ почти втрое сильнѣйшаго непріятеля, одушевленнаго увѣренностью къ близкой побѣдѣ и жаждой смыть съ себя позоръ недавняго пораженія. Вскорѣ оба фланга гладіаторовъ, на которые и были направлены главныя усилія римлянъ, значительно отступили назадъ, открывъ, такимъ образомъ, съ обѣихъ сторонъ свободный проходъ для римскихъ резервовъ. Окруженные со всѣхъ сторонъ, гладіаторы все еще продолжали сражаться, уже безъ всякой надежды на спасеніе, думая лишь о томъ, чтобы подороже продать свою жизнь.
Криссъ, рѣшившійся защищаться до послѣдней капли крови, все время надѣялся на прибытіе Спартака. Но, видя гибель большей части своихъ товарищей, онъ остановилъ коня -- третьяго, на котораго онъ садился въ эти нѣсколько часовъ, потому-что два уже было подъ нимъ убито -- и, устремивъ взглядъ на то мѣсто громаднаго горизонта, откуда долженъ былъ появиться Спартакъ, воскликнулъ дрожащимъ голосомъ:
-- Спартакъ, ты не поспѣешь ни спасти насъ, ни отмстить за нашу погибель. Бѣдный другъ! Каково-то будетъ у тебя на сердцѣ, когда ты увидишь такое жалкое истребленіе тридцати тысячъ твоихъ храбрѣйшихъ товарищей!
Затѣмъ, обращаясь къ окружавшимъ его вождямъ и контуберналіямъ, среди которыхъ съ самаго утра не показывалась больше Эвтибида, онъ сказалъ:
-- Братья, пришла пора умирать!
Крѣпко стиснувъ въ рукѣ мечъ, весь покрытый кровью убитыхъ имъ римлянъ, онъ пришпорилъ своего коня и, съ пятью-шестью изъ своихъ товарищей, съ остервенѣніемъ бросился на толпу римлянъ, окружавшую нѣсколькихъ гладіаторовъ, отчаянно оборонявшихся отъ нихъ.
-- Эй, квириты, кричалъ громкимъ голосомъ Криссъ,-- вы храбры только когда васъ трое противъ одного! Выходите-же, не бойтесь, теперь на одного васъ пятеро!
При этомъ онъ и его спутники топтали конами, убивали римскихъ легіонеровъ, которые въ страхѣ побѣжали предъ напоромъ этой горсти смѣльчаковъ. Но, увидавъ ничтожное число своихъ противниковъ, они тотчасъ-же вернулись, пристыженные и съ удвоенной яростью напали на гладіаторовъ. Окруженные со всѣхъ сторонъ, сбитые съ копей, израненные, они все еще защищались съ ожесточеніемъ отчаянія. Но поражаемые десятками ударовъ спереди, сзади, съ боковъ, всѣ они были вскорѣ перебиты. Погибъ и Криссъ, тѣло котораго превратилось въ одну сплошную рану. Но передъ смертью онъ обернулся къ римлянину, нанесшему ему ударъ въ спину и, пронзивъ его насквозь мечемъ, вмѣстѣ съ нимъ повалился на землю.
-- Пусть... побѣда... по-прежнему не покидаетъ твоихъ знаменъ... о, Спартакъ! прошепталъ доблестный галлъ и испустилъ духъ.
Въ это время привлеченныя битвою новыя толпы легіонеровъ устремились къ мѣсту стычки. Около умирающаго Крисса собрался кружокъ.
-- Клянусь богами-покровителями Рима, воскликнулъ одинъ ветеранъ,-- никогда еще не доводилось мнѣ видѣть такого живучаго человѣка!
-- Ни такого упрямаго, замѣтилъ другой.
-- Смотрите, сколько онъ, проклятый, перебилъ нашихъ! вскричалъ третій, указывая на груду труповъ, окружавшихъ, точно валомъ, бездыханное тѣло галла.
Такъ кончилась ужасная гарганская битва, въ которой погибло тридцать тысячъ гладіаторовъ и десять тысячъ римлянъ {Аппіанъ Александрійскій, Луцій Флоръ, Плутархъ.}.
Только около восьми-сотъ человѣкъ, большею частью тяжело раненыхъ, попались въ плѣнъ, и Крассъ приказалъ распять ихъ вдоль большой дороги.
Тѣмъ временемъ, Спартакъ съ невыразимымъ безпокойствомъ ожидалъ весь день прибытія контуберналіевъ Крисса съ извѣстіемъ о нападеніи римлянъ. Наконецъ, видя, что никто не является, онъ послалъ двухъ изъ своихъ контуберналіевъ, одного за другимъ, съ сотней всадниковъ каждаго, чтобы узнать, что означаетъ такое непонятное молчаніе. Это было тѣмъ болѣе необходимо, что оставаться долго въ засадѣ онъ не могъ, такъ-какъ войско его взяло припасовъ всего на два дня.
Когда первый изъ контуберналіевъ Спартака прибылъ къ сипонтскому лагерю, то, къ великому своему удивленію, замѣтилъ, что онъ совершенно пустъ. Be зная, какъ объяснить себѣ это странное обстоятельство, смущенный контуберналій послалъ нѣсколькихъ человѣкъ изъ сопровождавшаго его отряда въ окрестныя пастушечьи лачужки, чтобы узнать, если возможно, куда дѣвалось гладіаторское войско. Но, пока онъ ожидалъ возвращенія своихъ гонцовъ, вдругъ на дорогѣ показались два несущіеся, ему на встрѣчу, всадника. Это были контуберналій, посланные Криссомъ къ Спартаку съ извѣстіемъ о нападеніи римлянъ и съ просьбой ускорить свое движеніе, такъ-какъ, основываясь на словахъ Эвтибиды, Криссъ былъ вполнѣ убѣжденъ, что Спартакъ со всѣмъ своимъ войскомъ ужо идетъ къ нему на помощь.
Легко себѣ представить ужасъ контуберналіевъ, когда они убѣдились въ измѣнѣ Эвтибиды и поняли отчаянное положеніе Крисса. Единственное, что имъ оставалось дѣлать, это -- нестись во весь духъ къ Спартаку, чтобы какъ можно скорѣе увѣдомить его обо всемъ.
Но когда они прискакали къ нему, гарганская битва уже приближалась къ концу.
-- Боги ада! вскричалъ Спартакъ, поблѣднѣвъ какъ полотно, потому-что въ одно мгновеніе онъ понялъ всѣ ужасныя послѣдствія предательства Эвтибиды.
-- На копей, на копей! Въ походъ! крикнулъ онъ, вскакивая на копя.
Подозвавъ къ себѣ Гр аника, онъ сказалъ ему взволнованнымъ голосомъ:
-- Тебѣ поручаю я вести восемь нашихъ легіоновъ... Пусть окрилятся у всѣхъ ноги... злополучный для насъ сегодня день!.. Будьте тверды, какъ скала, и спѣшите, спѣшите, ради всѣхъ боговъ! Криссъ умираетъ! Тридцать тысячъ нашихъ братьевъ гибнутъ подъ ударами враговъ! Я помчусь впередъ съ кавалеріей! Спѣшите-же, летите, заклинаю васъ!
Съ этими словами онъ сталъ во главѣ восьми тысячъ своей конницы и во весь опоръ понесся по Сипонтской дорогѣ.
Послѣ полуторачасовой безостановочной скачки, загнавъ множество коней, онъ примчался къ Сипонту, и первыми встрѣтившимися ему здѣсь были человѣкъ восемь или десять гладіаторовъ, израненныхъ, изнеможенныхъ, которымъ, благодаря лѣсу, покрывавшему одинъ изъ скатовъ гаргапскаго хребта, удалось бѣжать съ поля битвы и спастись отъ всеобщаго истребленія.
-- Ради Юпитера, скажите, что случилось! спросилъ Спартакъ съ замираніемъ сердца.
-- Мы разбиты.;, истреблены... отъ нашихъ шести легіоновъ въ эту минуту ничего не осталось, кромѣ груды труповъ!
-- О, мои несчастные братья! О, мой возлюбленный Криссъ! воскликнулъ Спартакъ и, закрывъ лицо руками, громко зарыдалъ.
Склонивъ голову на грудь, печально стояли военачальники и контуберналіи вокругъ своего вождя, и долго никто не рѣшался прервать рыданій этого могучаго человѣка. Наконецъ, Манилій, начальникъ всей конницы, подъѣхалъ къ нему и тихо сказалъ:
-- Будь твердъ въ этомъ великомъ несчастій, благородный вождь нашъ.
-- О, Криссъ! О, братъ мой возлюбленный! повторялъ Спартакъ сквозь душившія его слезы.
Наступила новая пауза.
-- Ободрись, Спартакъ, сказалъ, послѣ нѣкотораго молчанія, Мамилій, -- и подумай о спасеніи остальныхъ восьми легіоновъ.
-- Твоя правда... проговорилъ фракіецъ, стараясь оправиться.-- Намъ грозитъ окончательная гибель... Нужно принять мѣры... Нужно не дать осуществиться надеждамъ и разсчетамъ этой фуріи ада!..
Онъ глубоко задумался, и нѣсколько минутъ можно было слышать только его тяжелое дыханіе.
Наконецъ, поднявъ голову, онъ сказалъ:
-- Необходимо уйти въ горы... Послѣ кровавой битвы, которую римлянамъ, безъ сомнѣнія, пришлось выдержать прежде чѣмъ имъ удалось перебить нашихъ братьевъ, Крассъ по будетъ въ состояніи двинуть свои легіоны раньше чѣмъ часовъ черезъ десять-двѣнадцать. Необходимо воспользоваться этимъ временемъ, чтобы поправить наше положеніе.
Затѣмъ, обращаясь къ одному изъ контуберналіевъ, онъ сказалъ:
-- Скачи къ Гранику и скажи ему, чтобы онъ тотчасъ-же повернулъ легіоны назадъ.
Когда контуберналій отъѣхалъ, Спартакъ объяснилъ Мамилію и прочимъ вождямъ, въ чемъ заключается его новый планъ военныхъ дѣйствій: чрезъ Минервіумъ и Венозу, дѣлая по тридцать миль въ день, пробраться горными дорогами въ Луканію, гдѣ къ нимъ должны присоединиться новыя толпы рабовъ. Еслиже и послѣ этого нельзя будетъ отважиться на открытый бой съ Краевомъ -- броситься въ Абруцци и оттуда перебраться въ Сицилію и тамъ снова зажечь пламя возстанія рабовъ, не успѣвшее еще вполнѣ потухнуть.
Давъ полчаса отдыха измученнымъ конямъ, онъ приказалъ ѣхать назадъ, посадивъ на крупы лучшихъ скакуновъ восемь израненныхъ гладіаторовъ, спасшихся отъ гаргапскаго побоища.
Вернувшись къ своимъ восьми легіонамъ, Спартакъ отозвалъ въ сторону Граника и сообщилъ ему свой планъ, который былъ вполнѣ одобренъ даровитымъ иллирійцемъ. Затѣмъ, поручивъ ему главное начальство надъ всѣмъ войскомъ и давъ нѣсколько важныхъ инструкцій, Спартакъ сказалъ, что самъ онъ, съ тремя-ста* мы всадниковъ, намѣренъ пробраться къ Гарганской горѣ и отъискать тѣло Крисса, чтобы предать его почетному погребенію.
Тщетно пытался Граникъ отклонить его отъ этого опаснаго предпріятія, выставляя ему на видъ, что онъ не имѣетъ нрава рисковать собой, какъ главою и душою ихъ святого и трудного дѣла.
-- Я не погибну, говорилъ Спартакъ,-- я въ этомъ увѣренъ. Дня черезъ три мы встрѣтимся снова въ ущельяхъ Аппениновъ. Но если-бы даже мнѣ суждено было погибнуть, то въ тебѣ, благородный и великодушный Граникъ, я буду имѣть достойнаго преемника.
Никакія убѣжденія иллирійца не могли поколебать его рѣшенія. Взявъ съ собой три сотни всадниковъ, Спартакъ распрощался съ Арториксомъ и, ничего по сказавъ Мирцѣ, которую поручилъ попеченіямъ двухъ своихъ друзей, тихо отдѣлился отъ легіоновъ и вскорѣ скрылся за сосѣдними холмами.
Вечеромъ онъ прибылъ къ Сипонту и тотчасъ-же выслалъ впередъ нѣсколько развѣдчиковъ съ приказаніемъ высмотрѣть мѣстность и положеніе непріятеля. Когда посланные его вернулись съ благопріятными извѣстіями, онъ приказалъ всему своему отряду спѣшиться и взять коней подъ уздцы, и повелъ его въ густой лѣсъ, окаймлявшій Сипонтскую дорогу. Послѣ нѣсколькихъ часовъ труднаго и утомительнаго пути, причемъ нѣсколько разъ приходилось браться за мечи, чтобы прорубить себѣ дорогу сквозь дикій виноградникъ, отрядъ достигъ, наконецъ, небольшой прогалинки, гдѣ стояло нѣсколько хижинъ угольщиковъ и дровосѣковъ..
Первой заботой Спартака было арестовать всѣхъ этихъ людей, чтобы кто-нибудь изъ нихъ не увѣдомилъ Красса о его присутствіи. Для большей безопасности онъ приказалъ потушить также огни, потому-что дымъ могъ обратить на себя вниманіе римлянъ. Принявъ всѣ эти предосторожности, отрядъ тихо и неподвижно сталъ выжидать.
Предположенія Спартака оправдались вполнѣ. Крассъ, простоявъ двѣнадцать часовъ неподалеку отъ гарганскаго побоища, двинулъ свои войска обратно къ Сипонту, съ очевиднымъ намѣреніемъ напасть на Спартака, ослабленнаго потерею шести легіоновъ. Вскорѣ послѣ полуночи, замерзшіе отъ холода гладіаторы услышали со стороны большой дороги топотъ коней и пѣхотинцевъ и громкій, неумолкающій гулъ голосовъ. Гордые только-что одержанной побѣдой, римляне безъ всякихъ предосторожностей шли по большой дорогѣ, увѣренные въ томъ, что непріятель далеко.
Только этому шумному ликованію непріятеля и были обязаны гладіаторы своимъ спасеньемъ, потому-что иначе ихъ кони, начавшіе громко ржать при приближеніи римской кавалеріи, непремѣнно открыли-бы ихъ присутствіе въ рощѣ.
Когда послѣдніе всадники римскаго арьергарда скрылись за горизонтомъ, гладіаторы вышли изъ своей засады и послѣ двухъ часовъ быстрой ѣзды увидѣли предъ собой обширное поле, гдѣ наканунѣ происходила битва.
Сердце сжалось у Спартака и въ глазахъ у него потемнѣло при видѣ этой ужасной бойни. Тридцать тысячъ труповъ было разсыпано до необозримому полю почти до самаго морского берега. Огромные костры, еще дымившіеся и наполнявшіе воздухъ запахомъ жженаго мяса, свидѣтельствовали, что не мало легло здѣсь и римлянъ. Видъ этого мрачнаго и зловѣщаго поля, на которомъ такъ недавно жизнь била кипучимъ клюнемъ, а теперь безраздѣльно царила молчаливая, неумолимая смерть, возбудилъ въ душѣ фракійца самыя ужасныя сомнѣнія: хорошо-ли поступилъ онъ, оторвавъ столько людей отъ жизни -- правда, тяжелой и презрѣнной, по все-таки жизни -- для того, чтобы бросить ихъ въ объятія смерти?..
Этотъ мучительный вопросъ, какъ желѣзными тисками, сжималъ его сердце. Ему хотѣлось стонать, кричать отъ невыносимой боли. Не зная куда убѣжать отъ собственныхъ мыслей, онъ пришпорилъ своего копя и поскакалъ по полю битвы до тѣхъ поръ, пока его по остановили груды труповъ. Тогда онъ слѣзъ съ копя, приказавъ спѣшиться половинѣ своего отряда, и, оставивъ копей своимъ товарищамъ, пѣшкомъ пошелъ далѣе. Печальное зрѣлище представилось его глазамъ: на каждомъ шагу ему попадались блѣдныя, искаженныя и обезображенныя лица знакомыхъ или друзей. Въ одномъ мѣстѣ онъ увидѣлъ веселаго эпикурейца Салонія, лежавшаго теперь внизъ головою, съ зіяющей раной на правомъ боку и съ мечомъ, все еще грозно стиснутымъ въ рукѣ. Далѣе онъ съ трудомъ узналъ Брезовира, упавшаго, очевидно, подъ лошадей, потому-что черепъ его былъ раздробленъ копытомъ. Далѣе лежалъ, почти погребенный подъ грудою убитыхъ враговъ, начальникъ шестого легіона, самнитъ Ливій Граденигъ, а неподалеку отъ него галлъ Кастъ, начальникъ третьяго легіона -- сохранявшій еще искру жизни; Услыхавъ его слабые стоны, гладіаторы подбѣжали къ нему и, поднявъ за руки, унесли къ своимъ товарищамъ, караулившимъ коней, гдѣ его окружили всевозможными заботами.
Пробродивъ около двухъ часовъ по этой долинѣ смерти, Спартакъ нашолъ, наконецъ, окровавленный, почти изрубленный въ куски трупъ Крисса. Только лицо его осталось нетронутымъ и хранило, даже послѣ смерти, выраженіе суровой рѣшимости и непоколебимаго мужества, которыми онъ отличался при жизни.
Припавъ къ груди своего умершаго друга, Спартакъ сквозь слезы повторялъ:
-- О, мой незабвенный Криссъ! Вдали отъ меня погибъ ты жертвою подлой измѣны, и мнѣ не удалось ни подоспѣть къ тебѣ на помощь, ни отмстить за тебя врагамъ.
Онъ замолчалъ, прижимая къ груди своей нѣкогда могучую руку убитаго гладіатора. Потомъ онъ вдругъ поднялъ голову и задыхающимся отъ гнѣва голосомъ воскликнулъ:
-- Но клянусь всѣми фуріями-мстительницами, клянусь черной Гекатой, клянусь этимъ твоимъ бездыханнымъ тѣломъ, что я безпощадно отомщу гнусной виновницѣ безвременной кончины твоей и тридцати тысячъ нашихъ братьевъ.
Онъ положилъ себѣ на плечи окровавленное тѣло Крисса и понесъ его къ морю, гдѣ тщательно обмылъ его раны и, завернувъ въ свою собственную пепулу, крѣпко привязалъ къ спинѣ одного изъ своихъ копей. Кастъ и нѣсколько другихъ гладіаторовъ, найденныхъ еще живыми на мѣстѣ побоища, были поручены попеченіямъ нѣсколькихъ тайныхъ сторонниковъ возстанія, которыхъ у Спартака было много въ окрестныхъ виллахъ.
Доѣхавъ до Арни, Спартакъ узналъ, что Крассъ со всѣмъ своимъ войскомъ пошелъ по направленію въ Каппамъ, и потому онъ тотчасъ-ліе рѣшился, свернувъ съ консульской дороги, идти на Гордонею. Но не успѣлъ онъ выѣхать изъ Арни, какъ страшное и кровавое зрѣлище представилось его глазамъ: на каждомъ изъ деревьевъ, окаймлявшихъ консульскую дорогу, висѣло по трупу. Это были гладіаторы, взятью римлянами въ плѣнъ во время гарганской битвы. Ихъ было восемьсотъ человѣкъ.
Въ числѣ повѣшенныхъ Спартакъ узналъ одного изъ лучшихъ вождей гладіаторскаго войска, македонянина Мекембрія, покрытаго двадцатью ранами, и многихъ другихъ своихъ сподвижниковъ.
При этомъ ужасномъ зрѣлищѣ Спартакъ закрылъ глаза рукою, заскрежеталъ зубами и зарычалъ отъ боли и бѣшенства, какъ раненый левъ.
-- А, вы вѣшаете плѣнныхъ, вскричалъ онъ, -- хорошо-же!..
Онъ не сказалъ ничего больше и только гналъ своего коня, чтобы поскорѣй оставить за собой зрѣлище этого новаго, позорнаго убійства. Отъѣхавъ уже довольно далеко, онъ остановилъ коня и, повернувшись къ своимъ товарищамъ, молча скакавшимъ вслѣдъ за нимъ, вскричалъ:
-- Кровь за кровь, смерть за смерть, муки за муки! Клянусь, что отнынѣ я буду вѣшать всѣхъ римлянъ, которые попадутся мнѣ въ плѣнъ, какъ паршивыхъ собакъ!
Но щадя коней, гладіаторы ѣхали весь вечеръ и всю ночь и, прибывъ въ Гордонею, узнали, что гладіаторское войско уже прошло на Аскулумъ. Остановившись всего на нѣсколько часовъ, Спартакъ поѣхалъ далѣе и къ полудню слѣдующаго дня нагналъ свое войско близь Сатріана, загнавъ до того своихъ коней, что многіе изъ нихъ тутъ-же пали.
Радостно привѣтствовали гладіаторы своего вождя, и надежда снова загорѣлась въ ихъ сердцахъ. Послѣ самой незначительной остановки, войско двинулось дальше и къ полуночи прибыло къ Минервину, совершенно изнеможенное и обезсиленное отъ долгаго и утомительнаго пути по крутымъ и каменистымъ горнымъ тропинкамъ.
На зарѣ слѣдующаго дня Спартакъ приказалъ сниматься съ лагеря и снова повелъ свое войско чрезъ холодныя и пустынныя тѣснины аппенинскихъ горъ.
Крассъ тѣмъ временемъ форсированнымъ маршемъ шелъ чрезъ Каппы, Каносу и дошелъ до Руби, гдѣ остановился лагеремъ, ввиду полной невозможности вступать въ битву съ гладіаторами въ горныхъ ущельяхъ, гдѣ численное превосходство не могло-бы оказать ему никакой пользы. Онъ предпочиталъ дождаться, когда они совершатъ свой трудный переходъ, чтобы со свѣжими силами ударить на нихъ въ равнинѣ Бареса. Съ этою цѣлью онъ приказалъ своему квестору Скрофѣ идти съ четырьмя легіонами и пятью тысячами конницы на Веносу, разсчитывая съ остальными силами напасть на Спартака съ противоположной стороны.
Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ отправилъ въ Римъ гонца съ извѣстіемъ о своей блистательной побѣдѣ, значеніе которой сильно преувеличивалъ, объявляя, что гладіаторы, совершенно деморализированные, бѣжали въ Луканію, гдѣ онъ надѣется въ самомъ непродолжительномъ времени окончательно раздавить ихъ между двумя своими арміями.
Прибывъ въ Веносу, Спартакъ далъ своимъ войскамъ день отдыха и, узнавъ чрезъ своихъ развѣдчиковъ о всѣхъ движеніяхъ непріятеля, ночью тихо снялся съ лагеря и послѣ восемнадцатичасового, почти безостановочнаго, перехода, неожиданно подошелъ онъ въ Руби, гдѣ стоялъ лагеремъ Маркъ Крассъ. Скрывъ свои войска на днѣ глубокаго лѣсистаго оврага, Спартакъ, послѣ шестичасового отдыха, внезапно бросился на римлянъ, совершенно не ожидавшихъ его нападенія.
Одушевленные жаждой мести, гладіаторы дрались съ такимъ остервенѣніемъ, что послѣ трехчасовой битвы римскіе легіоны въ безпорядкѣ отступили въ Андрію, потерявъ шесть тысячъ человѣкъ убитыми и три тысячи плѣнными {Аппіанъ Александрійскій, Л. Флоръ.}.
Восемь часовъ спустя, Спартакъ чрезъ Гравину направился къ Метапонту, приказавъ повѣсить вдоль дороги двѣ тысячи шестьсотъ человѣкъ изъ трехъ тысячъ плѣнныхъ, взятыхъ имъ въ послѣдней битвѣ. Остальные четыреста, принадлежавшіе почти всѣ къ патриціанскимъ фамиліямъ, были оставлены имъ въ живыхъ для цѣли, о которой онъ не сказалъ въ этотъ день никому. Одного изъ этихъ молодыхъ патриціевъ онъ отправилъ къ Крассу, чтобы разсказать ему, какъ онъ поступилъ съ плѣнными римлянами и объявить, что и впредь будетъ также точно поступать съ нами. Кромѣ того, онъ поручилъ передать Крассу, что согласенъ отпустить къ нему сто человѣкъ изъ четырехсотъ патриціевъ, остававшихся еще у него въ рукахъ, если только онъ выдастъ ему гречанку Эвтибиду, находившуюся, безъ сомнѣнія, въ римскомъ лагерѣ.
Затѣмъ онъ двинулся далѣе и послѣ нѣсколькихъ дней пути подошелъ къ укрѣпленному городу Турсуму, который взялъ приступомъ, рѣшившись ждать здѣсь прибытія новыхъ легіоновъ рабовъ.
Дѣйствительно, въ теченіи восьми дней къ нему сбѣжалось болѣе шестнадцати тысячъ рабовъ и гладіаторовъ изъ сосѣднихъ луканскихъ городовъ. Не имѣя времени обучить ихъ военному строю, онъ распредѣлилъ ихъ поровну между всѣми легіонами, такъ-что каждый новобранецъ былъ окруженъ старыми солдатами, вполнѣ знакомыми съ военнымъ дѣломъ.
Пополнивъ, такимъ образомъ, отчасти убыль, причиненную гар" ганскимъ пораженіемъ, Спартакъ вывелъ свои войска за городъ и, выстроивъ ихъ вокругъ громаднаго костра изъ драгоцѣннаго дерева, на которомъ лежало набальзамированное тѣло Крисса, приказалъ ввести во внутрь этого круга триста римскихъ плѣнныхъ.
Одна половина ихъ была одѣта самнитами, другая фракійцами.
Когда они выстроились другъ противъ друга, Спартакъ, одѣтый въ императорскую пурпурную мантію и стоявшій на возвышенномъ мѣстѣ у костра Крисса, обратился къ нимъ и сказалъ:
-- Благородные юноши! Вы принадлежите къ знаменитѣйшимъ патриціанскимъ семействамъ, прославленнымъ на весь міръ своимъ доблестнымъ грабительствомъ, предательствами, насиліями. По кинувъ чистыя наслажденія вашего безсмертнаго города, вы рѣшили взяться за мечи, слишкомъ тяжелые для вашихъ нѣжныхъ рукъ, чтобы помѣряться силами съ низкими и презрѣнными рабами. Но презрѣнные рабы оказались сильнѣе и храбрѣе васъ. Вы не годитесь для войны, ну такъ позабавьте-же насъ гладіаторскимъ боемъ. Вы столько разъ любовались въ циркахъ вашего великодушнаго города, какъ эти несчастныя животныя въ образѣ человѣческомъ рѣжутъ другъ друга; вы столько разъ хохотали при видѣ уморительныхъ штукъ слѣпыхъ андабатовъ; вы столько разъ поднимали палецъ вверхъ, чтобы посмотрѣть какъ будетъ добитъ несчастный мирмиліонъ, попавшій въ сѣтку реціарія,-- ну, такъ позабавьте-же хоть одинъ разъ тѣхъ, которые васъ забавляли всю жизнь. Начинайте битву, убивайте другъ друга и умирайте прилично вокругъ костра этого жалкаго и презрѣннаго гладіатора. Его душѣ будетъ пріятно смотрѣть изъ Элизіума на это побоище.
Громовой, бѣшенный крикъ восторга вырвался изъ груди всѣхъ семидесяти тысячъ гладіаторовъ, когда Спартакъ окончилъ свою рѣчь. Глаза ихъ зажглись свирѣпой и безграничной радостью. Этотъ день, эта битва мстили за всѣ униженія, которымъ они подвергались, за позоръ, за безчеловѣчіе ежедневнаго братоубійства, на которое они были осуждены.
Мысль Спартака была грандіозна. Подняться изъ праха, куда ихъ повергли безжалостные притѣснителя, и самимъ поставить пяту на ихъ гордую шею; возстановить свое человѣческое достоинство, превративъ своихъ мучителей въ презрѣнныхъ скотовъ, осужденныхъ умирать для ихъ забавы; разъ въ жизни насладиться зрѣлищемъ взаимнаго истребленія тѣхъ, которые до сихъ поръ всегда наслаждались рѣзней другихъ; на мгновеніе помѣняться съ ними ролями и превратить надменныхъ патриціевъ въ гладіаторовъ, а самимъ любоваться ихъ бойней, упиваться ихъ позорной смертью, -- о, все это было для бѣдныхъ гладіаторовъ чѣмъ-то великимъ, почти неправдоподобнымъ, непостижимымъ, божественнымъ. Эта месть была упоительна, была достойна боговъ.
Невозможно поэтому описать дикихъ криковъ, рукоплесканій, воплей восторга, раздавшихся въ отвѣтъ на слова Спартака. Это было какое-то неистовство, помѣшательство, бредъ всѣхъ угнетенныхъ, одерживавшихъ въ этотъ день величайшую изъ всѣхъ своихъ побѣдъ надъ угнетателями.
Римляне не шевелились. Низко опустивъ головы, съ лицами, искаженными горемъ и негодованіемъ, съ слезами безсильной злобы на глазахъ, они не обнаруживали ни малѣйшаго желанія исполнить позорное приказаніе.
-- Ну, чего-же вы ждете, доблестные потомки Камилла, Публиколы, Клавдіевъ? крикнулъ Спартакъ.-- Вынимайте мечи и начинайте битву. Я поджигаю костеръ. Начинайте-же -- мы хотимъ позабавиться, клянусь Юпитеромъ!..
Съ этими словами Спартакъ взялъ въ руки зажженный факелъ и подошелъ къ костру, но римляне по-прежнему не шевелились, по желая добровольно подчиниться позору братоубійственной рѣзни.
-- А, грозно закричалъ Спартакъ,-- вы любите только смотрѣть на гладіаторскіе бои, а самимъ драться вамъ не нравится. Хорошо-же! Эй, лораріовъ! крикнулъ онъ, обращаясь къ своимъ контуберналіямъ.
Тотчасъ-же нѣсколько человѣкъ бросилось въ ближайшіе дома и черезъ минуту оттуда вышло девятсотъ гладіаторовъ, вооруженныхъ длинными жердями съ раскаленнымъ желѣзомъ на концахъ. Окруживъ со всѣхъ сторонъ римлянъ, они стали жечь и колоть ихъ этимъ желѣзомъ, и, несмотря на все свое отвращеніе къ этой братоубійственной и позорной рѣзнѣ, сжимаемые все больше и больше огненнымъ кольцомъ, молодые патриціи должны были, наконецъ, броситься другъ на друга и начать свирѣпую и смертоносную борьбу.
Крики, хохотъ, рукоплесканія, точно громъ, перекатывались по рядамъ.
-- Вали, вали!
-- Бей, рѣжь!
-- Коли, коли!
-- Такъ его, такъ!
-- Лихо, лихо!
-- Еще, еще!
-- Рѣжь, рѣжь, коли!
Семдесятъ тысячъ воплей, семдесятъ тысячъ голосовъ, семдесятъ тысячъ проклятій, слившихся въ одинъ ужасный вой, одинъ чудовищный ревъ, одно бѣшеное проклятіе...
Черезъ полчаса отъ костра остался только одинъ пепелъ, а триста благородныхъ юношей лежало на землѣ въ дѣломъ озерѣ крови {Луцій Флоръ, Аппіанъ Александрійскій.}.
-- О, какъ сладка и какъ справедлива месть! воскликнулъ съ невыразимымъ наслажденіемъ Спартакъ, не упустившій ни одного движенія въ этой кровопролитной схваткѣ.