Спартакъ въ Луканіи.-- Птицеловъ, попавшій въ собственные силки.
-- Нѣтъ, Мирца, ты должна, наконецъ, открыть мнѣ ужасную тайну, которую вотъ уже два года скрываешь отъ меня. Если въ тебѣ есть хоть капля жалости ко мнѣ, ты но станешь терзать меня долѣе! Скажи-же мнѣ, почему ты не можешь любить меня, зачѣмъ ты должна бѣжать отъ меня, хотя и говоришь, что я дорогъ тебѣ такъ-же какъ и ты мнѣ; мнѣ нужно знать, наконецъ, изъ-за чего я гибну,-- ты вѣдь видишь, что безъ твоей любви я чахну, умираю!
Такъ говорилъ, двадцать дней спустя послѣ похоронъ Крисса, Арториксъ, загораживая Мирцѣ выходъ изъ палатки брата.
Лагерь гладіаторовъ былъ перенесенъ теперь въ городъ Аргумептумъ, расположенный въ южной Луканіи, откуда къ Спартаку сбѣжались новыя толпы рабовъ, и численность гладіаторской арміи достигла теперь восьмидесяти тысячъ человѣкъ.
Самъ Спартакъ, во главѣ двухтысячнаго кавалерійскаго отряда, отправился на рекогносцировку, имѣя цѣлью проникнуть до горы Вултура, откуда, по слухамъ, шелъ на него Крассъ съ шестнадцатью легіонами.
Арториксъ, два года боровшійся со своимъ чувствомъ, рѣшился воспользоваться отсутствіемъ вождя, чтобы вырвать у Мирцы мучительную и необъяснимую тайну, являвшуюся препятствіемъ ихъ любви.
-- Арториксъ, что это значитъ? проговорила съ легкимъ упрекомъ дѣвушка, стараясь отстранить гладіатора, загородившаго ей дорогу.
-- Развѣ ты не знаешь? сказалъ Арториксъ, нѣжно заглядывая въ глаза молодой дѣвушкѣ.-- Я люблю тебя и не могу жить безъ тебя. Спартакъ тоже меня любитъ и, я увѣренъ, съ радостью согласится на нашъ бракъ. Отчего-же ты упорно отказываешься? Можетъ быть, я тебѣ опротивѣлъ? Можетъ быть, ты полюбила другого? Отвѣчай! Говори!
-- Отвѣчай и ты, сказала дѣвушка взволнованнымъ голосомъ, устремляя на юношу взглядъ, полный любви.-- Зачѣмъ ты снова пришелъ мучить меня? Развѣ не говорила я тебѣ тысячу разъ, что я не могу быть твоей женой, никогда, никогда!
-- Но ночсму-же, скажи мнѣ ради всѣхъ боговъ! вскричалъ Арториксъ, блѣднѣя.-- Скажи мнѣ, почему? Вотъ все, о чемъ я прошу тебя. Вѣдь имѣетъ-же право человѣкъ, который могъ-бы быть счастливѣйшимъ изъ людей, знать причину, почему онъ долженъ быть самымъ жалкимъ, несчастнымъ изъ смертныхъ!
Эти слова, вырвавшіяся у Арторикса изъ глубины наболѣвшаго сердца, произвели на Мирцу сильное впечатлѣніе. Она низко опустила голову, и слезы тихо покатились по ея щекамъ.
-- Но спрашивай, прошептала она чуть слышно.-- Не старайся проникнуть роковую тайну. Судьба рѣшила, что мы навсегда должны остаться чужими другъ другу. Жестоко, безжалостно такое рѣшеніе, по неотвратимо... Оставь меня, бѣги... ищи себѣ другую... а меня... забудь!
Несчастная дѣвушка закрыла лицо руками и громко зарыдала.
Арториксъ бросился къ ней и, покрывая поцѣлуями ея руки, старался утѣшать ее. Но, отстранивъ его отъ себя, Мирца сквозь слезы продолжала:
-- Оставь меня... бѣги, милый! Видишь какъ я страдаю... Понимаешь, чего мнѣ стоитъ отказаться отъ тебя? Вѣдь я гордилась-бы твоей любовью, я была-бы счастливѣйшей изъ женщинъ... Но, мнѣ нельзя быть счастливой, нельзя, нельзя, никогда! Уйди-же и не увеличивай своими настояніями моихъ мукъ... оставь меня одну съ моимъ горемъ и будь счастливъ.
-- Но какъ-же могу я быть счастливымъ безъ тебя! съ отчаяніемъ вскричалъ Арториксъ.-- Вѣдь ты моя жизнь, свѣтъ моихъ очей, въ тебѣ одной мое счастіе!
-- О, боги, что за пытка! воскликнула бѣдная дѣвушка, ломая руки.
Въ это время, на преторіи передъ палаткой проходила Цетулъ -- рабыня-негритянка. бѣжавшая въ гладіаторскій лагерь изъ Тарента дней десять тому назадъ, послѣ того какъ госпожа ея, жена одного патриція, приказала отрѣзать ей языкъ за то, что она выболтала одну изъ ея позорныхъ тайнъ. Увидавъ негритянку, Мирца громко позвала ее, желая какъ-нибудь покончить мучительное объясненіе.
-- Цетулъ, Цетулъ!
Затѣмъ, обращаясь къ юношѣ, она сказала:
-- Теперь, Арториксъ, ты уже долженъ будешь, волей-неволей, оставить меня.
Молодой гладіаторъ взялъ ея руку и, прижавъ ее къ своимъ губамъ, тихо проговорилъ:
-- А все-таки ты должна-же будешь когда-нибудь открыть мнѣ твою тайну!..
-- Никогда!
Въ эту минуту Цетулъ подошла къ молодой дѣвушкѣ, и Арториксъ удалился, полный самыхъ противоположныхъ ощущеній.
-- Хочешь, пойдемъ вмѣстѣ принести въ жертву богу Марсу эту овцу? сказала Мирца негритянкѣ, указывая на бѣлую овечку, привязанную къ одному изъ столбовъ палатки.
Несчастная рабыня, онѣмѣвшая вслѣдствіе безчеловѣчія своей госпожи, кивнула головой въ знакъ согласія.
Мирца стала одѣваться въ костюмъ, приспособленный къ войнѣ. Бѣдняжка понимала, что теперь, съ каждымъ днемъ, съ каждымъ часомъ увеличивались опасности, грозившія ея возлюбленному брату, и рѣшила никогда не отходить отъ него даже во время сраженія, чтобы помогать ему или, въ худшемъ случаѣ, раздѣлить его гибель. Съ этой цѣлью она выучилась владѣть оружіемъ и уже успѣла значительно усовершенствоваться въ этомъ. Верховой ѣздѣ ее давно обучилъ самъ Спартакъ.
Накинувъ поверхъ латъ бѣлую palum, Мирца вышла изъ палатки, въ сопровожденіи Цетулъ, которая вела на веревкѣ жертвенную овцу. Отойдя мили полторы отъ лагеря, онѣ поднялись на маленькій пригорокъ, гдѣ стоялъ храмъ, посвященный Марсу Дунайскому {Храмы бога Марса, принадлежавшаго къ числу наиболѣе чтимыхъ въ Италіи, строились обыкновенно внѣ городскихъ стѣнъ, чтобы предохранить ихъ отъ опасностей войны.}.
Здѣсь, по всѣмъ правиламъ греческаго, а по римскаго, ритуала, она принесла въ жертву богу воины овцу, призывая его благосклонность на гладіаторское войско и на его верховнаго вождя.
Тѣмъ временемъ Спартакъ со своимъ отрядомъ во весь опоръ прискакалъ въ лагерь; встрѣтивъ развѣдчиковъ непріятельскихъ, онъ напалъ на нихъ, разбилъ и, взявъ семь человѣкъ въ плѣнъ, узналъ, что Крассъ со всѣми своими легіонами идетъ на Аргументумъ.
Тотчасъ-же войско стало готовиться къ битвѣ, и черезъ дна дня, около полудня, Крассъ показался изъ-за сосѣднихъ холмовъ со своимъ войскомъ, выстроеннымъ въ боевой порядокъ.
Затрубили трубы съ обѣихъ сторонъ, и обѣ арміи устремились другъ на друга. Вскорѣ битва закипѣла по всей линіи. Четыре часа уже продолжался бой съ одинаковымъ ожесточеніемъ и стойкостью съ обѣихъ сторонъ. Но къ сумеркамъ лѣвое крыло гладіаторовъ, состоявшее преимущественно изъ новобранцевъ, начало подаваться подъ напоромъ римскихъ легіоновъ. Безпорядокъ и переполохъ увеличивались каждую минуту, грозя перейти въ открытое бѣгство. Тогда Арториксъ, командовавшій этимъ крыломъ, слѣзъ съ коня и безъ шлема, раздробленнаго ударомъ римскаго меча, несмотря на рану въ голову и грудь, бросился впередъ, стараясь своимъ примѣромъ удержать малодушныхъ. Но всѣ его усилія были напрасны, и его легіоны отступали и отступали.
Внѣ себя отъ гнѣва, Спартакъ бросился къ своему лѣвому крылу, крича громкимъ голосомъ солдатамъ:
-- Неужели ваши прежнія побѣды надъ римлянами превратили ихъ въ львовъ, а васъ въ трусливыхъ зайцевъ?.. Остановитесь! Назадъ! За мной дружнѣй, и мы снова обратимъ ихъ въ бѣгство, какъ обращали до сихъ поръ!
Съ этими словами онъ бросилъ на враговъ щитъ и, схвативъ въ лѣвую руку мечъ одного изъ убитыхъ гладіаторовъ, кинулся на римлянъ съ обоими мечами, какъ дѣлывалъ это будучи учителемъ въ гладіаторской школѣ. Благодаря своему, по-истинѣ волшебному, искусству въ фехтованіи, онъ разсыпалъ направо и налѣво смертоносные удары, устилая свой путь трупами, между тѣмъ какъ ни одинъ римскій мечъ, ни одно копье не могли даже коснуться его. Невредимымъ вышелъ онъ изъ этой битвы, какъ невредимымъ оставался во всѣхъ предъидущихъ {Луцій Флоръ.}, несмотря на то, что всегда бросался туда, гдѣ шла самая горячая сѣча.
При видѣ такой безпримѣрной храбрости своего предводителя, гладіаторы ободрились и снова устремились на римлянъ. Спартакъ перешелъ къ сосѣднему легіону, чтобы и тамъ своимъ примѣромъ возстановить упавшій духъ гладіаторовъ.
Но въ это время центръ его боевой линіи, противъ котораго были направлены главныя усилія римлянъ, совершенно разстроился. Крассъ двинулся на него во главѣ лучшаго изъ своихъ легіоновъ -- третьяго, состоявшаго исключительно изъ ветерановъ Марія и Суллы, Не будучи въ состояніи выдержать напора густой колонны этихъ испытанныхъ воиновъ, одушевленныхъ личнымъ примѣромъ претора, разстроенные ряды гладіаторовъ окончательно смѣшались и вскорѣ обратились въ безпорядочное бѣгство.
Съ лѣваго крыла Спартакъ видѣлъ печальную картину пораженія своего центра и, бросившись къ своему коню, оставленному имъ позади фронта, поскакалъ во весь опоръ къ резерву, гдѣ стояла его кавалерія. Въ одно мгновеніе онъ съ шестью тысячами всадниковъ понесся во флангъ легіонамъ, преслѣдовавшимъ бѣгущихъ гладіаторовъ. Войско было спасено отъ окончательнаго пораженія, но гладіаторы потеряли восемь тысячъ человѣкъ убитыми и тысячу двѣсти человѣкъ плѣнными, тогда-какъ число погибшихъ римлянъ не превышало пяти тысячъ.
Крассъ хотѣлъ выдвинуть собственную кавалерію, но наступившая темнота помѣшала ему привести въ исполненіе это намѣреніе.
Отступивъ въ свой лагерь, Спартакъ, при помощи Граника и прочихъ вождей, принялся приводить въ порядокъ свои разстроенные легіоны.
Когда это ему нѣсколько удалось, онъ приказалъ развести большіе бивуачные огни, чтобы лучше ввести въ заблужденіе непріятеля, и затѣмъ; вскорѣ послѣ полуночи, тихо снялся съ лагеря и двинулся по направленію къ югу. Идя съ величайшей поспѣшностію, не щадя ни людей, ни копей, объ прибылъ къ полудню къ Нерулуму, гдѣ остановился всего на четыре часа, и затѣмъ снова двинулся далѣе, намѣреваясь пробраться на южную оконечность полуострова и переплыть оттуда въ Сицилію.
Въ Пандозіи его догналъ; гонецъ римскаго военачальника, который, отказавшись нѣсколько недѣль толу назадъ отъ выдачи Эвтибиды, дѣйствительно находившейся въ его лагерѣ, теперь предлагалъ обмѣнять тысячу двѣсти плѣнныхъ, взятыхъ имъ при Аргументумѣ, на сто римскихъ патриціевъ, остававшихся еще въ рукахъ Спартака.
Предложеніе это было тотчасъ-же принято вождемъ гладіаторовъ, и рѣшено было, что обмѣнъ произойдетъ въ Росціанумѣ, черезъ три дня. Но Спартакъ полагалъ -- и не безъ основанія -- что римскій военачальникъ сдѣлалъ ему такое выгодное предложеніе съ цѣлью задержать его на пути, такъ-какъ, благодаря своей необыкновенной быстротѣ, онъ настолько ушелъ впередъ, что нагнать его не было никакой возможности. Поэтому Спартакъ рѣшился отправить въ Росціанумъ сотню римскихъ патриціевъ подъ конвоемъ тысячи двухсотъ всадниковъ, которые вели въ поводу столько-же осѣдланныхъ коней для своихъ будущихъ товарищей. Мамилію, начальствовавшему этимъ отрядомъ, было строжайше приказано выдать римскихъ патриціевъ не иначе, какъ получивъ плѣнныхъ гладіаторовъ, и затѣмъ тотчасъ-же посадить ихъ на коней и скакать къ Темезѣ, гдѣ Спартакъ разсчитывалъ быть черезъ четыре дня. При малѣйшемъ признакѣ измѣны со стороны римлянъ, Мамилій долженъ былъ немедленно перерѣзать всѣхъ римскихъ плѣнныхъ и скакать на соединеніе со Спартакомъ, предоставивъ плѣнныхъ гладіаторовъ ихъ собственной участи.
По дорогѣ изъ Пандозіи въ Темезу, гладіаторское войско наткнулось на вооруженный отрядъ, въ первую минуту принятый развѣдчиками за римлянъ. Однако, вскорѣ оказалось, что это пятитысячный легіонъ рабовъ, собранныхъ въ южной Луканіи Каемъ Капиціемъ, прогнаннымъ когда-то изъ лагеря за непокорность и интриги. Раскаявшись въ своемъ поведеніи, онъ привелъ Спартаку пять тысячъ новобранцевъ и далъ клятву отнынѣ безпрекословно повиноваться его приказаніямъ.
Спартакъ братски обнялъ своего стараго товарища и распредѣлилъ вновь прибывшихъ по всѣмъ легіонамъ, назначивъ начальникомъ одного изъ нихъ самого Каниція.
Въ условленный день прибылъ Мамилій съ плѣнными гладіаторами. Въ присутствіи всего войска, Спартакъ сказалъ имъ краткую рѣчь; строго порицая ихъ за то, что они живыми сдались въ плѣнъ врагу, онъ напомнилъ, что не всегда у него будетъ въ рукахъ сотня римскихъ патриціевъ для выкупа ихъ, и что если-бъ не эта счастливая случайность, они всѣ висѣли-бы теперь вдоль большой дороги. Затѣмъ онъ приказалъ имъ взять снова оружіе и разойтись по своимъ легіонамъ.
Безъ всякихъ препятствій дошелъ Спартакъ до Темезы и, расположившись здѣсь лагеремъ, сталъ готовиться къ переправѣ. Онъ завязалъ сношенія съ нѣсколькими морскими разбойниками, крейсировавшими вдоль береговъ Тарептскаго залива, и уговорился съ ними о переправѣ за тридцать талантовъ. Граникъ уже передалъ имъ, по условію, десять талантовъ впередъ, по наканунѣ дня, назначеннаго для отплытія, они неожиданно снялись съ якоря и распустили паруса, по всей вѣроятности, испугавшись мести римлянъ за помощь, оказанную ихъ смертельнымъ врагамъ. {Аппіанъ Алекс., Плутархъ, Луцій Флоръ.}
Въ то время, какъ Спартакъ и прочіе вожди печально смотрѣли на паруса корсарской флотиліи, начинавшіе уже скрываться за горизонтомъ, къ нимъ по весь опоръ прискакалъ отрядъ развѣдчиковъ съ извѣстіемъ, что на нихъ идетъ Крассъ со всѣмъ своимъ войскомъ.
Дѣйствительно, простоявъ двадцать дней въ Лукапіи, гдѣ собрано было около четырехъ новыхъ легіоновъ, преторъ Сициліи наступалъ теперь, во главѣ стотысячной арміи, на гладіаторовъ, грозя опрокинуть ихъ въ море.
Услыхавъ о приближеніи непріятеля, Спартакъ тотчасъ-же выстроилъ свои войска въ боевой порядокъ и, прежде чѣмъ успѣлъ подойти Крассъ съ главными силами, напалъ съ шестью легіонами на его передовой корпусъ и заставилъ его обратиться въ безпорядочное бѣгство. Но онъ не могъ воспользоваться своей побѣдой: бѣглецы тотчасъ-же укрылись за легіоны самого претора, въ стройномъ порядкѣ двигавшіеся за ними.
Спартакъ остановился и сталъ ждать. Вскорѣ по всей линіи завязалась жестокая сѣча, продолжавшаяся три часа безъ всякаго перевѣса на чью-либо сторону. Рѣшившись перебраться въ Сицилію, Спартакъ не имѣлъ ни малѣйшей охоты принимать рѣшительную битву при такомъ значительномъ численномъ превосходствѣ римлянъ и поэтому, когда Крассъ ввелъ въ дѣло нѣсколько новыхъ легіоновъ, онъ приказалъ своимъ войскамъ быстро отступить. Принявъ это отступленіе за бѣгство, римляне бросились за ними въ погоню, но не успѣли сдѣлать нѣсколько сотъ шаговъ, какъ наткнулись на вторую линію изъ шести легіоновъ, выстроенныхъ Граникомъ, по приказанію Спартака, позади первой. Разстроенные погоней, римляне смѣшались при первомъ натискѣ свѣжихъ гладіаторскихъ легіоновъ, и Крассъ долженъ былъ выслать впередъ весь свой резервъ, чтобы остановить успѣхи гладіаторовъ. Завязалась новая битва: опять гладіаторскіе легіоны вынуждены были отступить, вслѣдствіе слишкомъ большого неравенства силъ. Но въ это время Спартакъ снова успѣлъ выстроить отдохнувшіе первые шесть легіоновъ, такъ-что римляне снова встрѣтили предъ собой свѣжія силы. Отступая, такимъ образомъ, поперемѣнно то первой, то второй линіей, Спартакъ съ двѣнадцатью легіонами въ теченіи цѣлаго дня выдерживалъ напоръ двадцати легіоновъ Красса, не давая ему возможности извлечь какую-нибудь пользу изъ этой битвы.
Къ вечеру Спартакъ достигъ Темезы, гдѣ соединился съ тремя легіонами, оставленными имъ въ этой крѣпости въ видѣ гарнизона.
Въ тотъ же вечеръ Крассъ, приказавъ своимъ легіонамъ расположиться лагеремъ на вершинѣ одного изъ холмовъ, окружавшихъ Темезу, сказалъ своему квестору Скрофѣ:
-- Что ни говори, а этотъ проклятый рабъ умѣетъ сражаться такъ, что его, пожалуй, можно принять за хорошаго полководца!
-- Говори прямо, что этотъ Спартакъ отличный полководецъ, со вздохомъ отвѣчалъ Скрофа.
Хотя римляне въ послѣдней битвѣ потерпѣли большій уронъ чѣмъ гладіаторы, не пріобрѣтя никакихъ существенныхъ выгодъ, тѣмъ не менѣе Крассъ донесъ сенату о своей новой побѣдѣ и обѣщалъ, что дней черезъ двадцать онъ совершенно окружитъ Спартака и заставитъ его положить оружіе.
Спартакъ дѣлалъ видъ, что готовится къ долгой и упорной оборонѣ въ Темезѣ. Онъ приказалъ очистить крѣпостные рвы, починить стѣны и башни и приготовить всѣ оборонительныя орудія. Гражданамъ было строго запрещено подъ какимъ-бы то ни было предлогомъ выходить изъ города, всѣ ворота котораго днемъ и ночью охранялись гладіаторами.
Всѣ эти приготовленія произвели страшный переполохъ въ городѣ.
Темезинцамъ уже рисовались впереди всѣ ужасы гладіаторскаго владычества, продолжительной осады и неразлучнаго съ нею голода.
Къ Спартаку была послана депутація съ просьбой покинуть городъ, наложивши на него какую-угодно контрибуцію. Вождь гладіаторовъ принялъ темезинцевъ очень любезно и отвѣтилъ, что охотно исполнитъ ихъ желаніе, если только горожане выдадутъ ему всѣ имѣющіеся у нихъ корабли, лодки, барки, плоты и челноки, а если ихъ не хватитъ для переправы войска, то вышлютъ всѣхъ своихъ кораблестроителей съ достаточнымъ количествомъ матеріаловъ для постройки недостающаго числа судовъ.
Городской совѣтъ, патриціи и народъ беспрекословно согласились исполнить требованіе Спартака, не видя другого способа избавиться отъ долгой и ужасной осады, и вскорѣ все прибрежье Тарентскаго залива покрылось множествомъ судовъ и сотнями рабочихъ, строившихъ лодки для будущей флотиліи Спартака.
Съ своей стороны, Крассъ разослалъ по всѣмъ окрестнымъ городамъ своихъ пословъ, требуя отовсюду немедленной присылки всѣхъ осадныхъ орудій, понимая, что безъ тарановъ, катапультъ и бамитовъ осада затянется слишкомъ на долго.
Пока римскій преторъ готовился къ упорной осадѣ, а вождь гладіаторовъ къ переправѣ въ Сицилію, гдѣ возстаніе должно было запылать съ небывалою до того силою, Эвтибида, раздраженная, нетерпѣливая, ходила по римскому лагерю, досадуя, что желанная месть такъ долго заставляетъ себя ждать. Мучимая бездѣйствіемъ, она составила смѣлый планъ: открыть, нѣтъ-ли возможности взобраться гдѣ-нибудь на городскую стѣну и произвести нечаянное нападеніе.
Съ этою цѣлью она приказала двумъ купленнымъ ею въ Таронтѣ рабынямъ приготовить темную мазь, которою нѣсколько дней подъ-рядъ намазывала себѣ лицо, шею и руки, такъ-что цвѣтомъ кожи она стала совершенно походить на негритянку. Тогда она одѣлась рабыней и, взявъ въ руку амфору, съ какой обыкновенно рабыни ходили за водой, вышла однажды рано утромъ изъ римскаго лагеря и направилась къ городу. Ей было извѣстно, что неподалеку отъ него долженъ быть ключъ, откуда сосѣдніе земледѣльцы брали воду для питья. Осторожно двигаясь въ полумракѣ, Эвтибида вскорѣ дошла до холма, по другую сторону котораго долженъ былъ находиться ключъ. Но, прислушавшись, она рѣшила, что подходить къ нему было-бы опасно: сдержанный гулъ голосовъ, прерываемый отъ времени до времени звяканьемъ оружія, доносился оттуда. Очевидно, ключъ охранялся отрядомъ гладіаторовъ.
Пройдя около мили, Эвтибида взошла на поросшій кустарникомъ пригорокъ, отстоявшій довольно далеко отъ городскихъ стѣнъ и, осмотрѣвшись, замѣтила сквозь утренній туманъ какое-то зданіе, возвышавшееся на верхушкѣ одного изъ сосѣднихъ холмовъ. Подойдя немного ближе, она догадалась, что это долженъ быть храмъ Марса Дунайскаго, о которомъ она слышала еще въ лагерѣ.
Тихо подкравшись къ лавровой рощѣ, окружавшей это знаменитое святилище, она осторожно обошла его и, убѣдившись, что гладіаторовъ въ немъ нѣтъ, рѣшилась войти. Дворъ и портикъ были пусты. Эвтибида собиралась ужо было уходить, какъ вдругъ замѣтила подъ портикомъ старика, въ которомъ, по костюму, тотчасъ-же узнала жреца. Онъ стоялъ у колонны, очевидно, погруженный въ глубокую задумчивость. Эвтибида подошла къ нему и, низко кланяясь, стала просить позволенія набрать воды въ водоемѣ храма, потому-что всѣ ключи сторожатся гладіаторами, а хозяинъ ея убѣжалъ въ лѣсъ, гдѣ нѣтъ ни капли воды.
Жрецъ повелъ ее къ водоему, жалуясь по дорогѣ на плохія времена, на войну, на гладіаторовъ, не пускающихъ никого изъ города, даже для жертвоприношенія богамъ.
-- Вотъ ужь двадцать дней какъ храмъ нашего великаго бога пустъ, сказалъ жрецъ.-- А бывало, каждый день здѣсь толпились богомольцы. Сколько было однихъ даровъ! прибавилъ онъ со вздохомъ.
-- Хорошо, я скажу своему господину отъ твоего имени, что если онъ хочетъ предохранить свой домъ и поле отъ опустошенія, то пусть пришлетъ дары богу Марсу, сказала Эвтибида, стараясь коверкать латинскія слова.
-- Сами боги внушили тебѣ эту прекрасную мысль! радостно воскликнулъ жрецъ.-- Да, прибавилъ онъ черезъ минуту,-- набожность сохраняется теперь только въ сердцахъ женщинъ. Мужчины всѣ -- эпикурейцы, не вѣрующіе въ боговъ своей родины. Ботъ я сказалъ тебѣ сію минуту, что за послѣдніе двадцать дней здѣсь никого не было -- по я обмолвился, потому-что сюда два раза уже приходила приносить жертву Марсу одна дѣвушка изъ гладіаторскаго лагеря, кажется, гречанка родомъ... Добрая, набожная дѣвушка, и притомъ очень красивая.
Глаза Эвтибиды сверкнули адской радостью. Она вспыхнула, и только благодаря толстому слою краски, покрывавшей ея лицо, жрецъ не замѣтилъ впечатлѣнія, произведеннаго его словами на мнимую рабыню.
-- Да, продолжалъ между тѣмъ старикъ,-- дѣвушка, одѣтая въ латы и шлемъ и опоясанная мечомъ, съ ней всегда приходитъ негритянка, такая-же какъ ты, но только нѣмая, бѣдняжка, потому-что бывшая ея госпожа приказала отрѣзать ей языкъ.
Эвтибида сдѣлала жестъ ужаса. Затѣмъ, помолчавъ немного, проговорила:
-- Вотъ, приходится отъ враговъ -- потому-что мой хозяинъ говоритъ, что это наши враги -- отъ враговъ приходится намъ учиться благочестію!.. Завтра-же я непремѣнно вернусь сюда съ дарами отъ моего хозяина... на зарѣ, потому-что боюсь гладіаторовъ.
Жрецъ горячо одобрилъ ея прекрасныя намѣренія, обѣщая ей покровительство бога Марса за ея рѣдкую набожность. Онъ самъ вывелъ се изъ храма и указалъ закрытую дорожку, по которой можно было безопасно спускаться и подниматься къ храму.
Какъ торжествовала: Эвтибида, возвращаясь въ лагерь, какъ сердце ея билось радостью -- разсказывать нечего. Совершенно неожиданно она нашла гораздо больше чѣмъ искала. Корыстолюбіе и продажность жреца не подлежали никакому сомнѣнію. Подкупить его было весьма легко; а при его содѣйствіи, по всей вѣроятности, можно будетъ отъискать какую нибудь незамѣтную лазейку въ городъ. А главное -- при помощи этого жреца ей можно будетъ нанести самый ужасный, смертельный ударъ Спартаку. Эвтибида знала очень хорошо, какъ любитъ онъ свою сестру: ея смерть будетъ для него въ тысячу разъ тяжелѣе собственной.
Вернувшись въ лагерь, она весь день не выходила изъ палатки; съ наступленіемъ ночи отправилась къ Крассу и разсказала ему о своихъ планахъ и открытіяхъ. Римскій военачальникъ вполнѣ одобрилъ задуманную ею попытку и предоставилъ въ ея полное распоряженіе казну квестора. Эвтибида сказала, что покамѣстъ ей нужно немного и взяла у Скрофы всего пять талантовъ.
Часа за два до солнечнаго восхода, она вышла изъ лагеря, ведя за собой быка, нагруженнаго хлѣбомъ и виномъ. Жрецъ, котораго звали Аіемъ Стендидіемъ, вмѣстѣ съ двумя другими своими товарищами, находившимися при храмѣ, встрѣтилъ мнимую рабыню у воротъ храма, осыпая ее похвалами за ея усердіе и наказывая передать глубокую благодарность благочестивому ея хозяину.
Нѣсколько разъ Эвтибида приходила затѣмъ въ храмъ Марса Дунайскаго, принося разные дары то отъ хозяина, то отъ его жены, то отъ сосѣдей, убѣжавшихъ вмѣстѣ съ нимъ въ лѣсъ. Каждый разъ она не упускала случая поговорить съ Аіемъ Стендидіемъ, стараясь внушить къ себѣ довѣріе и приготовить его къ предстоящему признанію.
Наконецъ, однажды, замѣтивъ, что хитрый жрецъ самъ начинаетъ уже догадываться, что она ходитъ къ нему такъ часто не спроста, она открылась ему во всемъ. Стендидій счелъ долгомъ удивиться.
-- А, такъ ты не рабыня!.. А я думалъ... Ты такъ хорошо притворяешься...
-- Это была военная хитрость.
-- Что-жъ, я тебя не думаю порицать... Такъ ты предана дѣлу римлянъ... Благочестивый народъ! Боги да помогутъ имъ одержать побѣду надъ ихъ врагами!
-- А скажи, согласился-бы ты помочь имъ въ этомъ? спросила Эвтибида, пристально смотря въ глаза старику.
-- Постараюсь... на сколько могу...
-- Разумѣется, прервала его Эвтибида,-- Крассъ съумѣетъ достойно наградить твое усердіе.
Глаза Аія Стендидія загорѣлись, и онъ сталъ разсыпаться въ увѣреніяхъ въ своей преданности. Переговоры объ условіяхъ были окончены весьма скоро. Стендидій сказалъ, что воспользуется первымъ посѣщеніемъ Мирцы, чтобы, подъ тѣмъ или другимъ предлогомъ, пробраться къ одному мѣсту городской стѣны, гдѣ, по его мнѣнію, взобраться на нее очень легко. Эвтибида обѣщала ему за это пять серебрянныхъ талантовъ,
Куртизанка ушла, условившись, что съ этого дня она будетъ каждую ночь навѣдываться къ нему.
На другой день, не безъ труда, Эвтибида смыла съ себя темную краску и, надѣвъ свои доспѣхи, ночью отправилась къ храму Марса, имѣя съ собою три таланта изъ пяти, обѣщанныхъ Стендидію. Однако, въ эту ночь онъ не могъ сообщить ей ничего новаго. На слѣдующую Эвтибида пришла снова, по не застала своего соумышленника. Два другіе жреца сказали ей, что наканунѣ дѣвушка изъ гладіаторскаго лагеря приносила жертву богу Марѳу и Стендидій ушелъ вмѣстѣ съ нею изъ храма.
Всю ночь и весь слѣдующій день Эвтибида, внѣ себя отъ нетерпѣнія, ждала старика; онъ вернулся, наконецъ, къ вечеру. Однако, свѣденія, имъ сообщенныя, были не особенно утѣшительны: оказалось, что Спартакъ давно уже приказалъ починить стѣны въ томъ мѣстѣ, на которое разсчитывалъ Стендидій, такъ что о нечаянномъ нападеніи нечего было и думать.
-- Ну, а когда придетъ сюда снова Мирца, сестра Спартака? спросила Эвтибида послѣ долгаго молчанія.
-- Не знаю, какъ тебѣ сказать... отвѣчалъ, запинаясь, Стендидій. Можетъ быть, она придетъ послѣ-завтра... въ праздникъ нашего бога. Она сказала мнѣ... что собирается... принести ему богатые дары... чтобы снискать его покровительство гладіаторскому войску и въ особенности его вождю...
-- О, Юпитеръ, и вы, Эриніи, вскричала Эвтибида въ припадкѣ свирѣпаго восторга,-- наконецъ-то, вы услышали мою молитву! Наконецъ-то, мнѣ удается отмстить ему страшной, кровавой местью!
-- О какой мести говоришь ты? съ удивленіемъ спросилъ жрецъ.-- -ти знаешь, что боги не одобряютъ и не покровительствуютъ мести.
-- Ну, а если она справедлива? сказала Эвтибида.-- Если она вызвана незаслуженной и смертельной обидой? Тогда, разумѣется, ее одобряютъ и ей покровительствуютъ не только боги ада, по и боги Олимпа. Не правда-ли, Стендидій?
Съ этими словами она сняла съ плеча золотую цѣпь, на которой висѣлъ ея маленькій, усыпанный драгоцѣнными камнями, мечъ, и подала и то и другое жрецу.
-- Не правда-ли, Стендидій, повторила она,-- боги покровительствуютъ мести, если она справедлива?
-- Ну, если она справедлива, тогда, разумѣется, другое дѣло. Тогда, стало-быть, несправедлива была обида! отвѣчалъ жрецъ, осматривая жаднымъ взоромъ драгоцѣнный подарокъ и стараясь опредѣлить про себя, столько онъ можетъ стоить.
-- Вотъ видишь, вотъ видишь! воскликнула Эвтибида, снимая съ головы серебряный шлемъ, поверхъ котораго извивалась золотая змѣйка съ двумя огромными рубинами вмѣсто глазъ.
Пока Стендидій пожиралъ глазами эту новую драгоцѣнность, Эвтибида торжественнымъ голосомъ сказала:
-- Великому, непобѣдимому Марсу приношу я этотъ скромный даръ и завтра принесу еще пять талантовъ -- съ тѣмъ условіемъ, чтобы ты. жрецъ его, помогъ мнѣ въ моей мести. Согласенъ-ли ты на это?
-- Еще-бы! Клянусь Касторомъ и Поллуксомъ! воскликнулъ поспѣшно Стендидій.-- Разъ она справедлива... Я былъ-бы дурной жрецъ моего бога, если-бы не помогалъ дѣлу, которому онъ, очевидно, долженъ покровительствовать.
-- Завтра ночью ты спрячешь въ храмѣ двухъ моихъ воиновъ...
-- Какъ? Въ храмѣ? Осквернить священное убѣжище! Подвергнуться опасности быть повѣшенному гладіаторами, если они какъ-нибудь замѣтятъ двухъ твоихъ воиновъ!.. съ ужасомъ воскликнулъ Степдидій, отступая нѣсколько шаговъ.
-- Но какъ-же иначе ты можешь помочь мнѣ?.. спросила Эвтибида.
-- Вотъ видишь-ли, отвѣчалъ старикъ, -- я не могу позволить пролить кровь этой дѣвушки, Мирны, въ храмѣ моего Бога. На то я и жрецъ... Другое дѣло, если-бъ нужно было... захватить ее въ плѣнъ и потомъ... выдать тебѣ...
Зеленые глаза Эвтибиды засвѣтились зловѣщей радостью.
-- Да, да, да! крикнула она.-- Въ плѣнъ, живьемъ... я сама, своими руками убью ее, если Спартакъ добровольно не предастъ себя въ мои руки.
-- Что ты съ ней сдѣлаешь... этого я не хочу, не долженъ знать. Мнѣ важно только, чтобы я, жрецъ бога Марса, не замаралъ своихъ рукъ въ крови одного изъ его богомольцевъ. А тамъ ужь твое дѣло, лицемѣрно замѣтилъ Стендидій.
-- Твоя правда, твоя правда! согласилась Эвтибида.-- Итакъ, завтра ночью здѣсь, въ храмѣ, ты спрячешь двухъ моихъ воиновъ; они схватятъ се, свяжутъ и унесутъ. Хорошо?
Такъ-какъ старикъ все еще колебался, то она сняла съ пальца золотой перстень съ дорогимъ сапфиромъ и, подавая его жрецу, повторила:
-- Хорошо?
-- Хорошо-то -- хорошо, отвѣчалъ тотъ, пряча перстень въ карманъ,-- по только лучше, чтобъ это было не въ храмѣ. Не слѣдуетъ осквернять жилища боговъ и навлекать на себя ихъ гнѣвъ. Я лучше покажу твоимъ воинамъ одно мѣстечко на дорогѣ. Недалеко отсюда, въ ивовой рощицѣ. Отличное мѣстечко: кажется, будто нарочно выдумано, чтобъ ловить птичекъ въ западню.
-- Ну, а что, если она убѣжитъ?
-- Не убѣжитъ, говорю тебѣ! Мѣсто такое, что лучшаго нарочно не выдумаешь.
-- Ну, хорошо!.. Пусть будетъ по-твоему. Не хочу оскорблять твоей чувствительной совѣсти, съ ироніей сказала Эвтибида.
Затѣмъ, послѣ небольшого раздумья, она прибавила:
-- А по можетъ-ли какъ-ни будь случиться...
-- Чего? спросилъ Стендидій.
-- Что твои благочестивыя сомнѣнія снова проснутся завтра и заговорятъ такъ громко, что ты найдешь нужнымъ спасаться отъ нихъ со всѣмъ своимъ добромъ... напримѣръ, въ Темезу?
При этихъ словахъ она устремила проницательный взглядъ на жреца, стараясь угадать, что таится на днѣ этой продажной души.
-- Что ты говоришь? Какъ это тебѣ пришло въ голову! воскликнулъ Стендидій съ чувствомъ оскорбленнаго достоинства.
-- Знаешь-ли, продолжала Эвтибида,-- мнѣ пришла въ голову отличная мысль.
-- Какая-же?
-- А вотъ какая: ничего не говоря двумъ твоимъ товарищамъ, ты, вмѣстѣ со мной, спрячешь въ укромное мѣсто дары, которые я принесла твоему богу, и потомъ пойдешь со мной въ лагерь. Обѣщаю, что ты останешься доволенъ сегодняшнимъ днемъ... Я устрою въ честь тою великолѣпный пиръ, достойный такого благочестиваго жреца и честнаго гражданина какъ ты.
-- Клянусь богами, ты, кажется, не довѣряешь мнѣ.
-- Нѣтъ! Но бываютъ люди съ такой чувствительной совѣстью!..
-- Но я право не знаю...
-- Слѣдуетъ-ли тебѣ идти со мной? Но какъ-же быть иначе? Кто-же поможетъ мнѣ принести обѣщанные тебѣ десять талантовъ? Или пять? Я, кажется, обѣщала пять?
-- Десять, десять, ты обѣщала десять!.. торопливо сказалъ Стендидій.
-- Все равно. Если даже я сказала пять, это ошибка; я намѣрена принести въ жертву Богу десять талантовъ, если онъ поможетъ мнѣ въ моей мести.
Послѣ этихъ словъ, всякія колебанія сдѣлались невозможны, и Стендидій, спрятавъ хорошенько подаренныя ему вещи, послѣдовалъ за Эвтибидой въ римскій лагерь.
Крассъ настолько довѣрялъ теперь Эвтибидѣ, что позволялъ ей входить и уходить изъ лагеря, когда и съ кѣмъ угодно. Ее пропустили безъ всякаго затрудненія чрезъ ворота лагеря, и она провела жреца въ свою палатку, гдѣ въ пятидесяти-лѣтнемъ фалернскомъ онъ утопилъ печаль, причиненную ему недовѣріемъ гречанки.
Глубокой ночью Эвтибида, перекинувъ черезъ плечо мечъ и надѣвъ на голову маленькій стальной шлемъ, вышла вмѣстѣ съ Стендидіемъ изъ римскаго лагеря, сопровождаемая двумя рабами-каппадокійцами, принадлежащими Марку Крассу.
Пока маленькая группа идетъ къ храму Марса Луканскаго, перенесемся на минуту въ Темезу. Тамъ уже третій день флотилія Спартака ждетъ первой темной ночи, чтобы сняться съ якоря. Наконецъ, такая ночь наступила. Лишь только закатилось блѣдное солнце, скрывавшееся весь день въ сѣромъ туманѣ, Спартакъ приказалъ тихонько сняться съ лагеря тремъ легіонамъ, такъ-какъ большаго числа людей его маленькая флотилія не могла помѣстить, и повелъ ихъ къ морскому прибрежью. Размѣстившись по лодкамъ, одни изъ гладіаторовъ распустили паруса, другіе принялись за весла и около полуночи отвалили отъ берега.
Но тотъ-же вѣтеръ, который покрылъ небо черными облаками, мѣшалъ гладіаторамъ подвигаться впередъ. Несмотря на геркулесовскія усилія гребцовъ и матросовъ, флотилія не могла плыть къ Сициліи и была прибита вѣтромъ снова къ берегамъ материка. Однако, усердно работая веслами, гладіаторы проплыли довольно большое пространство вдоль берега. Но къ утру вѣтеръ настолько усилился, что грозилъ разбить всѣ суда о прибрежные утесы. Тогда Грапикъ, назначенный Спартакомъ начальникомъ первыхъ трехъ легіоновъ, приказалъ пристать къ берегу и высадился близь Никотеры, откуда тотчасъ-же отправилъ къ Спартаку легкую лодочку съ извѣстіемъ обо всемъ случившемся.
Тѣмъ временемъ оба каппадокійца, приведенные Эвтибидою изъ лагеря, съ полуночи стояли въ засадѣ недалеко отъ дороги, ведущей изъ города въ храмъ Марса Дунайскаго. Въ разстояніи полета камня стоялъ частоколъ, за которымъ былъ расположенъ гладіаторскій сторожевой постъ. Отъ времени до времени порывъ вѣтра доносилъ до слуха каппадокійцевъ сдержанный гулъ голосовъ.
-- Такъ ты говоришь, Эрциданъ, что намъ нужно во что-бы то ни стало захватить эту амазонку живьемъ? сказалъ чуть слышно одинъ изъ каппадокійцекъ другому.
-- Да, Аскубари, нужно, отвѣчалъ Эрцпданъ, -- по только дѣло въ томъ, удастся-ли намъ это?
-- Да, удастся-ли!
-- Говоря откровенно, сказалъ снова Эрциданъ,-- я заранѣе рѣшилъ, что если она начнетъ сопротивляться, то я ее тутъ-же и прикончу мечомъ или кинжаломъ. Вѣдь если намъ отсюда слышенъ шопотъ гладіаторовъ, то имъ оттуда будутъ очень хорошо слышны крики этой дѣвчонки.
-- Еще-бы! И въ ту-же минуту они накинутся на насъ, и намъ не сдобровать; до гладіаторовъ -- рукой подать, а до нашего лагеря часъ ходьбы.
-- Твоя правда, твоя правда! Клянусь Юпитеромъ!.. Это предпріятіе начинаетъ меня безпокоить.
-- А меня ужь давно безпокоитъ.
Оба каппадокійца замолчали, прислушиваясь въ малѣйшему шороху. Послѣ довольно продолжительной паузы, одинъ изъ нихъ шепнулъ:
-- Эрциданъ!
-- Что?
-- Знаешь, что мнѣ пришло въ голову?
-- Вѣроятно, что дѣло это труднѣе, чѣмъ тебѣ казалось сначала?
-- О, это мнѣ ужь не разъ приходило въ голову! Нѣтъ, теперь я думалъ о томъ, какъ хорошо было-бы выпутаться изъ этого дѣла съ честью, не подвергаясь никакой опасности.
-- Да, было-бы очень хорошо! Но только какъ-же это сдѣлать?
Вотъ какъ: когда наша авіазонка станетъ подходить къ намъ, мы оба возьмемся за луки и, въ разстояніи шаговъ двѣнадцати, пустимъ въ нее двѣ добрыя стрѣлы -- одну въ шею, другую въ сердце. Тогда ужь ей не крикнуть! Какъ ты объ этомъ думаешь?
-- Отлично, Аскубари!
-- А той, Эвтибидѣ, мы скажемъ, что она начала сопротивляться и, волей-неволей, намъ пришлось ее прикончить.
-- Превосходно!
Ну такъ какъ-же? Ты согласенъ?
-- Согласенъ!
-- А увѣренъ-ли ты, Эрциданъ, что попадешь ей въ шею?
Совершенно увѣренъ. А ты, Аскубари, не промахнешься?
-- Вотъ увидишь.
Оба каппадокійца приготовили луки и молча стали караулить, не спуская глазъ съ дорожки.
Эвтибида тѣмъ временемъ бродила по окрестности, нетерпѣливо ожидая, когда, наконецъ, займется заря. Часы казались ей безконечными. Разъ пять подходила она чуть-ли не къ самому сторожевому посту гладіаторовъ, сгорая нетерпѣніемъ увидѣть -- не идетъ-ли Мирца. Наконецъ, взглянувъ на бѣлѣвшія на горизонтѣ вершины Аппениновъ, она замѣтила, что висѣвшія надъ ними тучки начинаютъ окрашиваться слабымъ оранжево-краснымъ цвѣтомъ. Ей вздохнулось легко: это значило, что занимается день.
Она снова вышла на дорожку и тихонько стала подходить къ гладіаторскому посту. Но не успѣла она сдѣлать и двухсотъ шаговъ, какъ ее остановилъ тихій, но грозный окрикъ:
-- Кто идетъ?
Это былъ гладіаторскій патруль, обходившій на зарѣ всѣ сторожевые посты.
Ничего не отвѣчая, Эвтибида повернулась назадъ и бросилась бѣжать къ рощицѣ, стараясь дѣлать какъ можно меньше шума.
Не получивъ отвѣта, патруль, состоявшій изъ декана и пяти гладіаторовъ, погнался за ней.
Вскорѣ бѣглянка и ея преслѣдователи добѣжали до ивовой рощицы, гдѣ, съ натянутыми луками, стояли два каппадокійца.
-- Слышишь топотъ? спросилъ Аскубари Эрцидапа.
-- Слышу.
-- Такъ приготовься-же.
-- Я готовъ.;
Первые лучи зари начали уже нѣсколько разсѣевать ночную темноту, и сквозь утренній туманъ каппадокійцы могли разглядѣть маленькаго воина, быстро приближавшагося къ нимъ.
-- Она! шепнулъ Аскубари своему товарищу.
-- Да... на ней кольчуга... шлемъ... и она такъ мала, что не можетъ быть мужчиной. Цѣлься!
Оба каппадокійца прицѣлились, и черезъ нѣсколько мгновеній двѣ стрѣлы, свистя, соскочили съ тетивъ и вонзились -- одна въ бѣлую шею, другая въ серебряную кольчугу Эвтибиды.
Пронзительный, протяжный крикъ раздался въ ночной тишинѣ, и въ ту-же минуту каппадокійцы услышали топотъ приближавшагося гладіаторскаго патруля и громкій крикъ:
-- Къ оружію!
Каппадокійцы бросились бѣжать со всѣхъ ногъ по направленію къ римскому лагерю, между тѣмъ какъ патруль остановился, наткнувшись на Эвтибиду, лежавшую посреди дороги.
Она истекала кровью и стонала отъ боли, но не могла проговорить ни слова.
Гладіаторы наклонились надъ нею; всѣ шестеро разомъ спросили, кто она и кѣмъ она ранена.
Въ это время солнце уже показалось изъ-за горизонта и освѣтило лицо раненой.
-- Эвтибида! вскричали всѣ шестеро въ одинъ голосъ.
Въ эту минуту прибѣжали гладіаторы сторожевого поста вмѣстѣ съ сотникомъ, и всѣ столпились вокругъ гречанки.
-- Она ранена; стало-быть, кто-то здѣсь былъ, сказалъ сотникъ.-- Бѣгите въ догонку за ея убійцами. Они не могли уйти далеко.
Пятьдесятъ гладіаторовъ побѣжали по направленію къ храму Марса Луканскаго. Прочіе мрачно стояли вокругъ окровавленнаго тѣла женщины, причинившей имъ столько зла.
Эвтибида, блѣдная какъ полотно, металась въ предсмертныхъ мукахъ, склопяя голову то на одно плечо, то на другое. Отъ времени до времени она стонала отъ боли и бѣшенства и судорожно открывала ротъ, какъ-будто желая произнести проклятіе.
-- Эвтибида! Подлая предательница! воскликнулъ, наконецъ, послѣ долгаго молчанія сотникъ.-- Что ты здѣсь дѣлала въ такую пору? Кто тебя ранилъ? Я ничего не понимаю... но увѣренъ, что тутъ кроется какое-нибудь новое предательство...
Эвтибида испустила отчаянный стонъ и сдѣлала рукою знакъ, чтобъ ее оставили одну.
-- Нѣтъ, сурово проговорилъ сотникъ,-- ты измѣннически погубила тридцать тысячъ нашихъ братьевъ, -- пусть-же наше присутствіе напоминаетъ тебѣ о твоихъ злодѣйствахъ и дѣлаетъ болѣе ужасными твои предсмертныя муки.
Въ это время пятьдесятъ гладіаторовъ, погнавшихся за каппадокійцами, вернулись назадъ запыхавшіеся, ведя съ собой Эрцидана; раненный стрѣлою въ ногу, онъ попался въ плѣнъ, другому удалось спастись.
Каппадокіецъ тотчасъ-же разсказалъ все, что ему было извѣстно, и гладіаторы поняли въ чемъ дѣло.
-- Что случилось? спросилъ въ эту минуту женскій голосъ.
Это была Мирца, шедшая въ храмъ Марса Дунайскаго въ сопровожденіи Детулъ.
-- Эвтибида приготовила для тебя западню, отвѣчалъ сотникъ,-- но вмѣсто тебя сама въ нее попала.
Гладіаторы разступились; Мирца вошла въ кругъ и увидѣла предъ собою умирающую Эвтибиду.
Услыхавъ голосъ ненавистной ей сестры Спартака, Эвтибида подняла голову и, устремивъ на нее глаза, полные безсильной злобы и отчаянія, попыталась что-то сказать, по посинѣлыя губы ея только исказились судорожной гримасой. Она вытянула впередъ руки, сдѣлала отчаянную попытку броситься на нее, но, испустивъ послѣдній стонъ, закрыла глаза, безсильно откинула назадъ голову и упала на землю бездыханная.
-- Слава богамъ! воскликнулъ сотникъ.-- Покрайней мѣрѣ на этотъ разъ птицеловъ попался въ собственныя сѣти.