Послѣднія битвы.-- Браданское пораженіе.
Въ то самое время, когда Эвтибида получала достаточное воздаяніе за всѣ свои злодѣйства, въ Темезскую гавань прибыла лодочка съ вѣстникомъ, посланнымъ Граникомъ къ вождю гладіаторовъ.
Спартакъ былъ очень огорченъ неудачей переправы и долго обдумывалъ, что ему предпринять. Наконецъ, обращаясь къ Арториксу, онъ сказалъ:
-- Ну что-жъ! Разъ Гранинъ съ пятьнадцатью тысячами стоитъ у Никотеры, отчего-бы намъ не перевезти туда-же всего войска? Въ горахъ мы будетъ непобѣдимѣе, чѣмъ за стѣнами этой крѣпости.
Въ теченіи восьми ночей онъ дѣйствительно перевезъ туда все свое войско. Каждую ночь онъ дѣлалъ вылазки, чтобы лучше скрыть свои намѣренія.
Но какъ только самъ Спартакъ съ послѣдними тремя легіонами отплылъ отъ берега, темезинцы бросились къ Крассу увѣдомить его обо всемъ случившемся.
Крассъ пришелъ въ неистовую ярость, узнавъ объ исчезновеніи врага, котораго онъ уже считалъ въ своихъ рукахъ. Онъ жестоко бранилъ темезинцевъ, что они, по трусости, не увѣдомили его какимъ-нибудь способомъ о приготовленіяхъ Спартака и лишили его, такимъ образомъ, возможности однимъ ударомъ покончить эту позорную войну.
Наложивъ тяжелую пеню на городъ за его малодушіе, Крассъ въ тотъ-же день снялся съ лагеря и пошелъ на Никотеру. Но движете по дурнымъ горнымъ дорогамъ потребовало гораздо больше времени, чѣмъ переправа моремъ, бывшая для Красса невозможною, та къ-какъ гладіаторы забрали рѣшительно всѣ годныя къ плаванію суда. Когда Краевъ подступилъ къ Никотерѣ, Спартака тамъ уже не было. Онъ уже нѣсколько дней какъ ушелъ далѣе къ югу, провозглашая повсюду освобожденіе рабовъ и набирая новыя силы. Такимъ образомъ онъ дошелъ до Сциллы (нынѣ Реджіо), гдѣ рѣшился укрѣпиться и ждать римлянъ. Занявъ чрезвычайно крѣпкія позиціи, онъ окружилъ свой лагерь такимъ высокимъ частоколомъ и окопалъ такимъ глубокимъ рвомъ, что Краевъ нашелъ его неприступнымъ.
Тогда римскій военачальникъ приказалъ приступить къ гигантской работѣ, которая показалась-бы намъ неправдоподобной, еслибы о ней не свидѣтельствовали единогласно всѣ историки этой эпохи.
"Подойдя къ непріятельскому валу и видя его неприступность, онъ задумалъ построить отъ моря до моря стѣну въ триста стадій, чтобы отрѣзать врагамъ возможность добывать себѣ съѣстные припасы и голодомъ принудить ихъ къ сдачѣ. Велика была эта работа и до такой степени трудна, что ее считали превосходящей человѣческія силы. Однако, въ непродолжительный срокъ, онъ воздвигъ эту стѣну, снабдивъ ее рвомъ, шириною и глубиною въ тридцать локтей" {Плутархъ.}.
Въ то время какъ сто тысячъ римлянъ работало надъ этой циклопической постройкой, Спартакъ обучалъ два новыхъ легіона, образованные изъ одиннадцати тысячъ рабовъ, собранныхъ имъ во время послѣдняго похода. Никакого безпокойства или волненія нельзя было замѣтить въ немъ; онъ уже обдумалъ средство выйти изъ западни, которую съ такими невѣроятными трудностями устраивалъ ему Крассъ,
-- Скажи мнѣ, Спартакъ, обратился къ нему однажды его любимецъ Арториксъ, -- развѣ ты не замѣчаешь, что римляне заперли насъ какъ мышей въ мышеловкѣ.
-- Ты думаешь?
-- Но какъ-же это не думать? Они скоро кончатъ стѣну, и тогда намъ ни входа, ни выхода.
-- На Везувіи бѣдняга Клодій Глабръ тоже думалъ поймать насъ какъ мышей въ мышеловку.
-- Но черезъ десять дней нечего будетъ ѣсть!
-- Кому?
-- Намъ.
-- Добудемъ.
-- Но откуда, когда намъ не будетъ выхода изъ лагеря?
-- А кто-же тебѣ сказалъ, мой милый Арториксъ, что черезъ десять дней мы еще останемся въ этомъ лагерѣ?
Замолчалъ Арториксъ и опустилъ голову, пристыженный мыслью, что усумнился въ своемъ вождѣ. Но Спартакъ подошелъ къ нему и, ласково ударивъ его по плечу, сказалъ:
-- Ты хорошо сдѣлалъ Арториксъ, предупредивъ меня, что у насъ припасовъ всего на десять дней. А насчетъ нашей участи не бойся: я уже придумалъ какъ намъ выбраться отсюда и оставить Красса съ разинутымъ ртомъ предъ своей громадной стѣной.
-- Но все-таки нужно сказать, этотъ Крассъ хорошій полководецъ.
-- Лучшій изъ всѣхъ, съ которыми намъ пришлось сражаться до сихъ поръ, отвѣчалъ Спартакъ.
Черезъ минуту онъ прибавилъ:
-- А все-таки онъ насъ не побѣдилъ!
-- И не побѣдитъ, пока ты живъ!
-- Я такой-же человѣкъ какъ и всѣ.
-- Нѣтъ, ты человѣкъ, какого еще не рождала женщина! съ энтузіазмомъ воскликнулъ Арториксъ.-- Только ты, ты одинъ могъ создать изъ приниженныхъ рабовъ это грозное войско. Пока ты живъ, оно будетъ побѣждать римскіе легіоны, будетъ дѣлать по тридцати миль въ день, будетъ переносить голодъ, жажду и всѣ лишенія, будетъ совершать невозможное. Умри ты -- оно разсѣется, какъ дымъ: черезъ двадцать дней война кончится и отъ шестнадцати нашихъ легіоновъ останется одно имя. О, да сохранятъ тебя боги до дня окончательной побѣды!
-- Такъ ты вѣришь въ возможность окончательной побѣды? грустно покачавъ головою, спросилъ Спартакъ.
-- Отчего-же мнѣ не вѣрить въ нее?
-- Оттого-что изъ десяти милліоновъ рабовъ, стонущихъ подъ римскимъ ярмомъ, подъ паши знамена не собралось и ста тысячъ, оттого-что рабство слишкомъ принизило души этихъ несчастныхъ, и въ нихъ нѣтъ больше силъ разорвать свои цѣпи; вотъ почему мы не можемъ побѣдить и но побѣдимъ. Если еще была надежда на побѣду, то внѣ Италіи, при помощи покоренныхъ, по не порабощенныхъ народовъ. Здѣсь-же намъ остается только погибнуть, и мы погибнемъ!
Онъ замолчалъ. Потомъ со вздохомъ прибавилъ:
-- Пусть, по крайней мѣрѣ, наша борьба послужитъ благороднымъ примѣромъ потомкамъ! Пусть наша кровь будетъ сѣменемъ свободы.
Восемь дней спустя послѣ описаннаго разговора, вечеромъ, центуріоны и деканы всѣхъ легіоновъ, обходили всѣ палатки гладіаторовъ, передавая имъ приказанія Спартака сниматься съ лагеря, какъ можно тише, не дожидаясь обычнаго сигнала.
Всадники еще наканунѣ, по его-же приказанію, отправились въ прилегавшій къ тылу лагеря лѣсъ и навезли оттуда огромное количество прутьевъ, сучьевъ и бревенъ.
Съ наступленіемъ ночи, гладіаторы зажгли въ своемъ лагерѣ бивуачные огни, и Спартакъ, пользуясь дождемъ и снѣгомъ, дѣлавшими темную осеннюю ночь еще болѣе непроглядною, тихо вывелъ свои легіоны изъ-за окоповъ и повелъ ихъ къ берегу Тарентскаго залива, гдѣ всего грознѣе возвышалась римская стѣна и гдѣ римляне, вполнѣ убѣжденные въ ея неприступности, не держали даже карауловъ. Тутъ онъ приказалъ бросать въ ровъ бревна и фашины, привезенныя восьмью тысячами всадниковъ изъ лѣса, затѣмъ поверхъ фашинъ было положено шесть тысячъ мѣшковъ съ землею, заранѣе приготовленные гладіаторами. Когда, такимъ образомъ, образовалась громадная насыпь, наравнѣ со стѣной, Спартакъ спокойно перешелъ по ней со своими легіонами на другую сторону {Плутархъ.}.
Передавъ начальство надъ войскомъ Гранику, онъ приказалъ ему идти впередъ, не обращая вниманія ни на снѣгъ, ни на непогоду, пока не дойдетъ до самой Кавіоніи, отстоявшей въ пяти дняхъ пути отъ римскаго лагеря. Самъ-же онъ со всей конницей скрылся въ ближайшемъ лѣсу. Такъ-какъ римляне рѣшительно не допускали возможности нападенія съ тыла, то Спартакъ могъ два дня простоять никѣмъ не замѣченный, заботясь лишь о томъ, чтобы всѣ случайно натолкнувшіеся на его отрядъ крестьяне и путешественники забирались въ плѣнъ.
На третій день, провѣдавъ, что два римскихъ легіона производятъ фуражировку по сосѣдству, онъ совершенно неожиданно напалъ на нихъ и въ какіе-нибудь полчаса разбилъ на голову и гналъ до самаго римскаго лагеря, изрубивъ больше половины. Затѣмъ, не давъ Крассу времени оправиться отъ удивленія, причиненнаго появленіемъ съ тылу непріятеля, котораго онъ караулилъ съ фронта, Спартакъ повернулъ назадъ и унесся по дорогѣ въ Кавлонію.
-- Фуріи ада! съ бѣшенствомъ вскричалъ Крассъ, ударивъ себя кулакомъ по лбу.-- Враждебный римскому народу богъ взялъ подъ свое покровительство этого гладіатора! Я окружаю его -- онъ ускользаетъ; я разбиваю его -- онъ набираетъ новыя войска и возвращается сильнѣе прежняго; я жду, что не сегодня-завтра онъ сдастся отъ голода -- онъ нападаетъ на меня съ тылу! Это настоящій колдунъ и заклинатель!
-- Нѣтъ -- это просто великій полководецъ!
Такъ отвѣчалъ молодой Катонъ, заслужившій своей храбростью, выносливостью и соблюденіемъ дисциплины званіе контуберналія при римскомъ вождѣ.
Маркъ Крассъ окинулъ дерзкаго юношу гнѣвнымъ взглядомъ и, казалось, хотѣлъ-было дать ему грозный урокъ за его непрошенное вмѣшательство, но, сдержавшись, спокойно сказалъ:
-- Ты, кажется, правъ, смѣлый юноша.
-- Если ты называешь меня смѣлымъ потому, что я говорю правду, то смѣлѣе меня не было человѣка на землѣ! гордо отвѣчалъ Катонъ.
Замолчалъ Крассъ. Молчали Скрофа, Мумій и прочіе вожди, погруженные въ тяжелыя размышленія. Наконецъ, Крассъ сказалъ:
-- Гнаться за нимъ можно, но догнать -- никогда; онъ несется какъ вѣтеръ и уже опередилъ насъ на нѣсколько дней... А между тѣмъ, у него восемьдесятъ тысячъ человѣкъ!.. Что, если съ такими силами онъ бросится на Римъ? О боги, а я вчера еще писалъ сенату, что войну отнынѣ можно считать оконченною... Что намъ дѣлать?.. Какъ помочь бѣдѣ?..
Въ отвѣтъ на эти вопросы Красса, вожди единогласно заявили, что слѣдуетъ тотчасъ-же обо всемъ донести сенату, объявивъ ему, что теперь война приняла еще болѣе грозный характеръ, чѣмъ прежде, и что для окончанія ея необходимо выслать противъ Спартака, кромѣ арміи Красса, еще армію Помпея, возвращающагося изъ- Испаніи послѣ Серторіанской войны, и армію Лукулла, побѣдившаго Митридата и находящагося на пути въ Италію. Поставленный такимъ образомъ между трехъ стотысячныхъ армій, предводительствуемыхъ тремя лучшими полководцами республики, Спартакъ въ нѣсколько дней, разумѣется, будетъ уничтоженъ. Иначе война можетъ затянуться на неопредѣленный срокъ; одинъ Крассъ не въ состояніи покончить ее.
Несмотря на всю горечь такого совѣта, Крассъ послѣдовалъ ему и отправилъ въ сенатъ письмо, въ которомъ, между прочимъ, просилъ послать гонцовъ къ Помпею и Лукуллу, чтобы поторопить ихъ возвращеніе на родину {Плутархъ, Аппіанъ Александрійскій.}. Затѣмъ, снявшись съ лагеря, онъ двинулся по слѣдамъ гладіаторовъ.
Между тѣмъ, Спартакъ, догнавъ свои легіоны у Кавлоніи, повелъ ихъ дальше къ сѣверу, по направленію къ Поликаструму. Но здѣсь онъ былъ остановленъ новымъ бунтомъ, снова возбужденнымъ тѣмъ-же Каіемъ Каниціемъ. Склонивъ на свою сторону пять легіоновъ, онъ кричалъ, что слѣдуетъ разбить Красса и потомъ идти на Римъ. Ни просьбы, ни угрозы не могли помочь, и Кай Каницій съ пятью легіонами окопался миляхъ въ десяти отъ Спартака {Плутархъ.}.
Спартакъ отправилъ Граника и Арторикса убѣдить его вернуться, но Каницій и его товарищи твердили одно и то-же, что мѣстность очень благопріятна и что слѣдуетъ ждать здѣсь Красса и дать ему рѣшительную битву.
Огорченный безумнымъ упорствомъ отдѣлившихся отъ него легіоновъ, Спартакъ не имѣлъ духа бросить ихъ на произволъ судьбы, зная, что въ такомъ случаѣ имъ грозитъ поголовное истребленіе. Онъ рѣшился ждать, пока они одумаются, и такимъ образомъ терялъ драгоцѣнное время, давая возможность римлянамъ наверстать все то, что онъ такъ счастливо выигралъ.
Дѣйствительно, на четвертый день, Крассъ, двигавшійся почти съ такой-же быстротой какъ и Спартакъ, показался передъ высотами, занимаемыми легіонами Каниція. Завязалась битва. Тридцатитысячный корпусъ Кая Каниція стойко выдерживалъ напоръ почти стотысячной римской арміи, по, разумѣется, былъ-бы истребленъ, если-бы на выручку къ нему по подоспѣлъ со всѣми своими силами Спартакъ. Съ прибытіемъ его, битва загорѣлась съ удвоенной яростью и продолжалась до наступленія ночной темноты. Гладіаторы потеряли двѣнадцать тысячъ, римляне десять тысячъ человѣкъ, по ни одна изъ сторонъ не уступила другой ни пяди земли.
Однако, ночью Спартакъ, уступавшій Крассу численностью, снялся съ лагеря и, возстановивъ согласіе въ своей арміи, двинулся со всѣми силами къ Бизаніануму. Крассъ пошелъ но его пятамъ, не рѣшаясь, однако, напасть на него.
Но не долго царило согласіе въ лагерѣ гладіаторовъ. Каницій и Кастъ снова начали смуту и, отдѣлившись отъ Спартака со своими двумя легіонами, расположились лагеремъ въ шести миляхъ отъ него. Спартакъ снова остановился.
Два дня стоялъ Крассъ въ виду гладіаторскаго войска, осматривая позицію и готовясь къ рѣшительной битвѣ. На третій онъ послалъ ночью одинъ изъ своихъ легіоновъ въ обходъ позиціи Каниція, приказавъ ему спрятаться за горою и ударить въ тылъ гладіаторамъ только тогда, когда Скрофа съ тремя другими легіонами нападетъ на нихъ съ фронта. Такимъ способомъ Крассъ надѣялся истребить оба отдѣлившіеся легіона, прежде чѣмъ Спартакъ подоспѣетъ имъ на помощь. Затѣмъ онъ разсчитывалъ безъ труда разбить и самого Спартака, у котораго послѣ такой потери должно было оставаться всего пятьдесятъ-восемь тысячь человѣкъ, тогда-какъ у него ихъ было девяносто.
Ливій Мамеркъ, начальникъ легіона, посланнаго въ тылъ Каницію и Касту, исполнилъ это движеніе съ такимъ искусствомъ, что гладіаторы ничего не замѣтили. Опасаясь, что блескъ шлемовъ и панцирей подъ солнечными лучами откроетъ присутствіе его воиновъ, Мамеркъ приказалъ имъ обмотать себѣ голову и грудь ползучими травами и вѣтвями виноградниковъ {Плутархъ.}.
Въ такомъ видѣ солдаты тихо лежали за холмомъ, выжидая времени. Но на бѣду римлянъ, на верхушкѣ скрывавшаго ихъ холма, стоялъ маленькій храмикъ, посвященный Юпитеру-Освободителю.
Мирца, безпредѣльно преданная брату и притомъ чрезвычайно набожная, никогда не упускала случая принести жертву богамъ, въ надеждѣ тѣмъ снискать ихъ покровительство Спартаку и его войску. Въ этотъ день она, въ сопровожденіи своей неразлучной Цетулъ, тоже пошла въ храмъ отца боговъ, заклать на его алтарѣ бѣлаго козленка. Взойдя на вершину холма, она увидѣла лежавшихъ въ травѣ римскихъ солдатъ; засада была такимъ образомъ открыта двумя женщинами, приносившими жертву богамъ {Плутархъ.}.
Не подавъ и вида о своемъ открытіи, Мирца совершила обрядъ жертвоприношенія и затѣмъ тотчасъ-же спустилась съ холма и побѣжала предупредить Кая Каниція о поставленной римлянами засадѣ. Потомъ она сѣла на копя и поскакала извѣстить Спартака.
Не теряя времени Каницій и Кастъ вывели свои легіоны и стремительно бросились на Ливія Манерка. Послѣдній мужественно встрѣтилъ неожиданное нападеніе и тотчасъ-же послалъ къ Крассу контуберналія съ просьбой о подкрѣпленіи. Крассъ немедленно послалъ къ нему два легіона. То-же самое сдѣлалъ и Спартакъ. Эта стычка разрослась и вскорѣ превратилась въ рѣшительную битву. Бой продолжался съ такимъ ожесточеніемъ, какого еще не было ни въ одной изъ предъидущихъ битвъ {Плутархъ.}. Только ночная темнота заставила сражающихся разойтись.
Римлянъ погибло одинадцать слишкомъ тысячъ; гладіаторовъ двѣнадцать тысячъ триста, въ томъ числѣ и начальники легіоновъ Каницій, Кастъ и Индумаръ, храбро сражавшіеся въ первыхъ рядахъ.
Четыре часа спустя послѣ битвы, Спартатъ снялся съ лагеря и снова ушелъ въ горы.
На другой день Крассъ, осматривая поло сраженія, въ удивленію своему и всего своего войска, замѣтилъ, что изъ всѣхъ убитыхъ гладіаторовъ только двое были ранены въ спину, всѣ-же прочіе погибли отъ ранъ спереди, борясь лицомъ къ лицу съ непріятелемъ {Плутархъ.}.
Послѣ Клармонской битвы, когда Спартакъ снова укрылся въ горы. Крассъ горько пожалѣлъ, что написалъ сенату письмо съ просьбой поторопить возвращеніе Помпея и Лукулла. Въ дѣйствительности онъ одинъ выдерживалъ всю тяжесть войны и настолько обезсилилъ Спартака, что тотъ уже не рѣшался вступить съ нимъ въ открытый бой; а между тѣмъ честь окончанія воины припишутъ себѣ два другіе полководца. Крассъ рѣшился ускорить развязку и окончательно раздавить гладіаторовъ, прежде чѣмъ двинется въ Луканію Помпей, уже прибывшій со своимъ войскомъ въ Римъ. Съ этою цѣлью, поручивъ своему квестору Скрофѣ преслѣдовать Спартака по пятамъ, не давая ему ни одного дня отдыха, онъ самъ, взявъ съ собой всего двадцать тысячъ человѣкъ, поспѣшно двинулся къ Потенціи, разсылая во всѣ города своихъ трибуновъ для набора новыхъ легіоновъ и обѣщая богатыя награды всѣмъ, кто добровольно поступить въ его войско.
Такимъ образомъ въ самомъ непродолжительномъ времени онъ набралъ три новыхъ легіона.
Не зная, что Крассъ раздѣлилъ свои силы, Спартакъ кружилъ по Луканскимъ горамъ, желая утомительными переходами измучить римскую армію и затѣмъ уже напасть на нее при выгодныхъ для себя условіяхъ, когда ея численное превосходство будетъ менѣе чувствительно. Согласно приказанію Красса, Скрофа неотступно преслѣдовалъ гладіаторовъ, нападая при всякомъ удобномъ случаѣ на ихъ аріергардъ. Нерѣдко ему удавалось захватывать въ плѣнъ десятокъ-другой гладіаторовъ, которыхъ онъ и вѣшалъ по дорогѣ. Нечего и говорить какое бѣшенство возбуждало въ Спартакѣ такое безчеловѣчіе и какую въ немъ возбуждало жажду мести,.
Однажды, дойдя до рѣки Казуентуса, разлившейся отъ недавнихъ дождей, гладіаторское войско должно было остановиться для наведенія пловучаго моста. Этимъ воспользовался Скрофа и, на павъ со всей своей кавалеріей на хвостъ гладіаторской колонны, отрѣзалъ отъ аріергарда нѣсколько сотъ человѣкъ.
Это привело Спартака въ такую ярость, что онъ тотчасъ-же далъ сигналъ къ бою; выстроивъ свои легіоны, онъ сказалъ, что теперь имъ нужно побѣдить, либо умереть: за спиной у нихъ рѣка, и имъ нѣтъ никакого спасенія въ случаѣ пораженія.
Гладіаторскіе легіоны кинулись на римлянъ съ остервенѣніемъ; черезъ два часа битва была рѣшена окончательно. Римляне бѣжали. Напрасно Скрофа бросался въ самыя опасныя мѣста, думая своимъ примѣромъ остановить бѣгущихъ. Напрасно трибуны съ горстью храбрыхъ силились удержать напоръ гладіаторовъ. Охваченные паническимъ страхомъ, римляне бѣжали, и самъ квесторъ, раненый въ ногу и въ лицо, съ большимъ трудомъ былъ спасенъ отъ плѣна отрядомъ своей кавалеріи {Плутархъ.}.
Пораженіе римлянъ было полное. Десять слишкомъ тысячъ ихъ легло на нолѣ битвы, тогда-какъ гладіаторы потеряли всего восемь сотъ человѣкъ. Паническій страхъ, охватившій римскихъ солдатъ, былъ такъ великъ, что, переправившись вплавь чрезъ Акри, гдѣ многіе изъ нихъ утонули, они бѣжали до самой крѣпости Турисъ, отстоявшей въ двухъ дняхъ пути отъ мѣста ихъ пораженія.
Велико было ликованіе гладіаторовъ. Ободренные этой внезапной побѣдой, они послали къ Спартаку выборныхъ, прося его вести ихъ снова на враговъ и обѣщая такую-же рѣшительную побѣду.
Но Спартакъ не послушался ихъ просьбъ. Крассъ со всѣми своими легіонами уже мчался на соединеніе съ квесторомъ. Благодаря полученнымъ имъ подкрѣпленіямъ, даже послѣ недавнихъ потерь, силы его достигали ста-десяти тысячъ человѣкъ, тогда какъ у Спартака ихъ было всего шестьдесятъ. Пророчество его о невозможности борьбы съ Римомъ на итальянской почвѣ начинало сбываться.
Прибывъ въ Турисъ, Крассъ осыпалъ упреками своихъ бѣглецовъ и поклялся, что вторично подвергнетъ ихъ децимированію, если только они еще разъ побѣгутъ предъ гладіаторами. Затѣмъ, простоявъ въ крѣпости нѣсколько дней, онъ снова пошелъ на Спартака, стоявшаго, какъ онъ узналъ чрезъ своихъ развѣдчиковъ, лагеремъ на берегу Брадана.
Прошло десять дней послѣ казуэнтской битвы. Спартакъ задумчиво шелъ по дозорной дорогѣ своего лагеря, когда къ нему подошелъ одинъ изъ его контуберналіевъ и сказалъ, что три гладіатора, только-что прибывшіе изъ Рима, привезли ему какое-то очень важное письмо.
Спартакъ тотчасъ пошелъ въ свою палатку, гдѣ увидалъ трехъ гладіаторовъ, переодѣтыхъ крестьянами. Письмо, привезенное ими, было отъ Валеріи Мессалы.
Поблѣднѣлъ Спартакъ, услыхавъ дорогое ему имя, и дрожащими руками взялъ свертокъ папируса. Оставшись одинъ, отъ развернулъ папирусъ и прочелъ слѣдующее:
"Непобѣдимому и доблестному Спартаку отъ Валеріи Мессалы привѣтъ".
"Такъ-какъ всемогущіе боги оказались враждебными тж"ему благородному предпріятію, о мой возлюбленный Спартакъ; такъ-какъ, всѣ побѣды, которыя ты, благодаря своему нечеловѣческому мужеству и великимъ дарованіямъ, въ теченіи трехъ лѣтъ одерживалъ надъ римскими легіонами, не привели ни къ чему; такъ-какъ твое дѣло осуждено отнынѣ на неминуемую гибель, потому-что противъ тебя призванъ изъ Азіи Лукуллъ и въ эту самую минуту выступаетъ изъ Рима Помпей со всей своей арміей, то заклинаю тебя твоей любовью, именемъ нашей бѣдной Постуміи, откажись отъ борьбы, ставшей совершенно невозможной.
"Женщина, которую ты любить, не можетъ просить тебя ни о чемъ недостойномъ тебя. Положить оружіе послѣ трехъ лѣтъ борьбы, послѣ столькихъ побѣдъ, обезсмертившихъ твое имя -- не постыдно: ты побѣжденъ не врагами, а злымъ рокомъ, противъ котораго безсильны человѣческая доблесть и мужество.
"Прежде чѣмъ явятся на поле дѣйствія Помпей и Лукуллъ, сдайся Крассу. Не желая уступить чести побѣды надъ тобой своимъ соперникамъ, онъ согласится на почетныя для тебя условія.
"Откажись-же отъ того, что уже отнято у тебя судьбой, и вернись ко мнѣ, въ мою Тускуланскую виллу, гдѣ ждетъ тебя любовь самая нѣжная, самая пламенная, какую только когда-нибудь зналъ человѣкъ. Вдали отъ людей съ ихъ треволненіями, мы съ нашей дочерью проведемъ весь остатокъ нашей жизни среди самаго безоблачнаго счастья.
"О Спартакъ, несчастная мать вмѣстѣ съ беззащитной дочерью на колѣняхъ молятъ тебя -- сохрани себя для нихъ! Рука моя дрожитъ, и слезы сами собой падаютъ на папирусъ. Сжалься-же надо мной! Я умру отъ отчаянія, если тебя не станетъ!..
Валерія".
Что чувствовалъ злополучный гладіаторъ, читая это письмо, невозможно и передать словами. Слезы катились но его щекамъ и падали на папирусъ, смоченный слезами Валеріи. Дочитавъ письмо, онъ поднесъ его къ губамъ и страстно, бѣшено сталъ цѣловать, рыдая какъ безумный. Потомъ онъ опустился на скамейку и, съ отчаяніемъ схватившись за голову руками, принялся думать.
Долго сидѣлъ онъ неподвижно, и только по тяжелому дыханію и нервному подергиванію мускуловъ на лицѣ, можно было догадаться о тяжелыхъ испытываемыхъ имъ мукахъ. Наконецъ, онъ какъ-будто очнулся, вытеръ глаза и, поцѣловавъ еще разъ письмо Валеріи, спряталъ его на грудъ. Потомъ онъ надѣлъ кольчугу и шлемъ, опоясался мечомъ, взялъ въ руку щитъ и, пославъ за Маммиліемъ, приказалъ ему быть готовымъ съ тремя стами всадниковъ къ выступленію.
Четверть часа спустя, переговоривъ предварительно съ Граникомъ, Спартакъ во главѣ отряда выѣхалъ изъ лагеря.
Не успѣлъ онъ покинуть палатку, какъ туда вошла Мирца въ сопровожденіи Арторикса.
Молодой гладіаторъ умолялъ дѣвушку открыть ему, наконецъ, роковую тайну, недозволявшую ей быть его женою. Мирца, по обыкновенію, отказывалась со слезами и вздохами.
-- Но я не могу, не могу жить такъ долѣе, говорилъ Арториксъ.-- Если ты мнѣ разскажешь все,-- почемъ знать, быть можетъ, я тоже покорюсь неотвратимой судьбѣ. Но знать о твоей любви, чувствовать возможность счастія и отказываться отъ него по какимъ-то неизвѣстнымъ мнѣ причинамъ -- это невозможно, это превосходитъ силы человѣческія!
-- Арториксъ, умоляю тебя, именемъ твоихъ боговъ, именемъ Спартака -- не настаивай больше. Если-бъ ты зналъ какъ ты меня терзаешь! Я не могу, не могу ничего сказать тебѣ!
-- Ну, такъ слушай-же Мирца, вскричалъ Арториксъ, обезумѣвъ отъ горя.-- Если ты не можешь открыть мнѣ этой тайны, то и я, клянусь тебѣ, не могу выносить долѣе такой пытки. Видѣть тебя каждый день, любоваться твоей чудной красотою, знать о твоей любви и на-вѣки отказаться отъ тебя -- я не въ силахъ. Лучше разомъ покончить съ собой! Прощай!
Съ этими словами онъ выхватилъ изъ-за пояса кинжалъ и высоко занесъ его надъ своимъ сердцемъ.
-- Остановись! Остановись! раздирающимъ голосомъ вскричала Мирца, бросаясь къ нему на шею.-- Я все, все разскажу тебѣ...
Рыданія не дали ей докончить.
-- Лучше опозорить себя... въ твоихъ глазахъ, продолжала она сквозь слезы,-- чѣмъ видѣть твою смерть... Слушай... я но могу быть твоей... потому-что я... о, мой милый, какая пытка! Нѣтъ, погоди, я все скажу тебѣ...
Она снова зарыдала и, закрывъ лицо руками, нѣсколько минутъ не могла выговорить ни слова. Но сдѣлавъ надъ собой отчаянное усиліе, она проговорила:
-- Рабыня... подъ палкой хозяина сводника... я... я... была продажной женщиной!
Она въ изнеможеніи опустила голову и, казалось, готова была лишиться чувствъ.
Лицо Арторикса исказилось, глаза сверкнули ненавистью и, поднявъ вверхъ руку, вооруженную кинжаломъ, онъ крикнулъ:
-- О, будьте вы прокляты, глупые торговцы человѣческимъ тѣломъ!
Потомъ, бросившись въ ногамъ несчастной дѣвушки, онъ схватилъ ее. за руки и, покрывая ихъ горячими поцѣлуями, повторялъ:
-- О, не плачь, не плачь, моя милая! Что-жъ? Развѣ ты менѣе чиста, менѣе невинна отъ этого? Насиліемъ могли осквернить твое тѣло, но не твою душу!
-- Нѣтъ, нѣтъ, оставь меня! воскликнула Мирца, вырывая руки и снова закрывая ими лицо.-- Я должна бѣжать отъ тебя, скрыть свой позоръ, я не въ силахъ теперь смотрѣть тебѣ въ глаза...
Съ этими словами она вырвалась, скрылась во внутренность палатки и бросилась на шею своей вѣрной Цетулъ.
Арториксъ нѣсколько минутъ смотрѣлъ глазами полными любви на пологъ, за которымъ исчезла дѣвушка, и ушелъ со вздохомъ облегченія; препятствіе, казавшееся Мирцѣ непреодолимымъ, вовсе не было такимъ въ его глазахъ.
На другой день, вскорѣ послѣ солнечнаго восхода, къ Марку Крассу, стоявшему лагеремъ въ разстояніи одного дня пути отъ Спартака, явился всадникъ съ водопой табличкой, на которой было написано слѣдующее:
"Марку Лицинію Крассу, императору, отъ Спартака привѣтъ".
"Мнѣ нужно переговорить съ тобою. Въ десяти миляхъ отъ твоего лагеря, въ десяти отъ моего, на большой Оппидіевой дорогѣ стоитъ вилла патриція Тита Осилія. Я жду тебя тамъ съ тремя стами своихъ всадниковъ. Не пожелаешь-ли ты прибыть туда-же съ тремя стами своихъ*) Честно явился я къ тебѣ и полагаюсь вполнѣ на твою честность.
Спартакъ".
Крассъ тотчасъ-же согласился на это предложеніе; позвавъ къ себѣ гладіаторскаго гонца, онъ приказалъ ему вернуться тотчасъ-же къ Спартаку и передать отъ его имени, что черезъ четыре часа онъ будетъ въ указанномъ мѣстѣ и что съ своей стороны полагается на честность гладіатора точно такъ, какъ Спартакъ положился на его честность.
За два часа до полудня Крассъ подъѣхалъ къ виллѣ Тита Осилія во главѣ трехсотъ римскихъ всадниковъ. У воротъ его встрѣтилъ Маммилій, одинъ изъ центуріоновъ и десять декановъ гладіаторскаго отряда. Принявъ коня, они почтительно провели римскаго полководца въ маленькую пинакотеку, гдѣ ждалъ его Спартакъ. Услыхавъ шумъ шаговъ, онъ пошолъ на встрѣчу своему гостю и, поднеся, въ знакъ почтенія, руку къ губамъ, проговорилъ:
-- Привѣтъ тебѣ, благородный Маркъ Крассъ.
Знакомъ приказавъ своимъ удалиться, онъ отступилъ во внутренность комнаты, чтобы дать дорогу римлянину.
-- Привѣтъ и тебѣ, доблестный Спартакъ, вѣжливо отвѣчалъ, въ свою очередь, Крассъ.
Нѣсколько минутъ оба вождя молча измѣряли другъ-друга глазами.
Гладіаторъ цѣлой головой и плечами былъ выше патриція. Стройныя формы его атлетической фигуры еще рѣзче оттѣняли небольшой ростъ и значительную тучность Красса. И въ то время какъ Спартакъ внимательно всматривался въ рѣзкія и строгія черты худощаваго и смуглаго, чисто-римскаго лица Красса, послѣдній любовался мужественной красотой фракійца и благородствомъ, которымъ дышало всякое движеніе его.
Всего удивительнѣе для Красса было то, что онъ не могъ подавить въ себѣ чувство невольнаго уваженія, возбуждаемаго въ немъ этимъ человѣкомъ.
Спартакъ первый прервалъ молчаніе.
-- Скажи мнѣ, Крассъ, не кажется-ли тебѣ, что эта война затянулась уже слишкомъ? сказалъ онъ.
Крассъ нѣсколько мгновеній колебался отвѣтомъ.
-- Да, затянулась гораздо дольше, чѣмъ слѣдовало-бы, отвѣчалъ онъ, наконецъ.
-- Не кажется-ли тебѣ, что пора-бы прекратить ее? спросилъ снова Спартакъ.
Сѣро-желтые глаза Красса сверкнули на мгновеніе свойственнымъ имъ фосфорическимъ блескомъ, и онъ тотчасъ-же спросилъ:
-- Но какъ-же это сдѣлать?
-- Заключивъ миръ.
-- Миръ? съ удивленіемъ переспросилъ Крассъ.
-- Отчего это тебя удивляетъ?
-- Отчего?.. Отчего!.. Но какъ-же намъ заключить миръ?
-- Какъ!? Разумѣется, какъ всегда заключается миръ между двумя воюющими сторонами.
-- Ботъ какъ! воскликнулъ съ насмѣшливой улыбкой Крассъ.-- Ты хочешь, чтобъ съ тобой заключили миръ какъ съ Ганнибаломъ, Антіохомъ, Митридатомъ...
-- Почему-же и не такъ? отвѣчалъ съ чуть замѣтной ироніей Спартакъ.
-- Почему но такъ! повторилъ, съ досадой, Крассъ.-- Да развѣ вы -- воюющая сторона?
-- Мы союзъ воюющихъ сторонъ, отвѣчалъ Спартакъ.
-- Въ самомъ дѣлѣ? А я-было думалъ, что вы шайка презрѣнныхъ рабовъ, возмутившихся противъ своихъ законныхъ господъ! саркастически отвѣчалъ Крассъ.
-- Погоди, разсудимъ! спокойно возразилъ Спартакъ.-- Презрѣнные-ли мы, объ этомъ спроси своихъ воиновъ; рабами сдѣлало насъ римское насиліе -- это правда, но презрѣнными мы никогда не были. Что-же касается законности вашего господства надъ нами, то объ этомъ мы говорить не будемъ.
-- Однимъ словомъ, сказалъ Крассъ,-- ты хочешь заключить съ Римомъ миръ, какъ-будто ты Ганнибалъ или Митридатъ. Ну, такъ говори-же, какихъ провинцій ты требуешь? Сколько желаешь военныхъ издержекъ?
Гнѣвно сверкнули глаза фракійца, и онъ уже готовъ былъ отвѣтить Крассу очень рѣзко. Однако, онъ удержался и, проведя рукою но лбу, проговорилъ:
-- Я пришолъ сюда не для того, чтобы оскорблять тебя или слышать оскорбленія!
-- А развѣ тебѣ не кажется оскорбительнымъ для достоинства римскаго народа и сената предложеніе заключить миръ съ возмутившимися рабами и гладіаторами?
Спартакъ опустилъ голову.
-- Да, я забылъ, что ты римлянинъ, проговорилъ онъ.
Послѣ нѣкоторой паузы Крассъ сказалъ:
-- Ты обезсиленъ и просишь мира. Хорошо. Каковы-же твои условія?
-- У меня семьдесятъ тысячъ человѣкъ; ты знаешь самъ и въ Римѣ знаютъ, умѣютъ-ли они сражаться. Во всей Италіи милліоны рабовъ стонутъ подъ вашимъ игомъ; они доставляютъ и впредь будутъ доставлять мнѣ новыя силы. Война тянется уже три года и можетъ затянуться еще на три, на четыре, на десять лѣтъ. Я усталъ, а не обезсиленъ.
-- Ты забываешь, что Помпей идетъ на тебя изъ Рима, а Лукуллъ не сегодня -- завтра высадится въ Бриндизи.
-- И Лукуллъ также! воскликнулъ Спартакъ, блѣднѣя.-- Клянусь Юпитеромъ, римляне оказываютъ большую честь гладіаторамъ! Но отчего-же, высылая противъ насъ всѣ силы государства, вы считаете недостойными себя вступать съ нами въ мирные переговоры?
Крассъ ничего не отвѣтилъ и только пожалъ плечами.
Помолчавъ съ минуту, Спартакъ прибавилъ:
-- Если я забылъ Помпея и Лукулла, то ты тоже забылъ, что когда Крассъ, Помпей и Лукуллъ побѣдятъ меня, то слава этой побѣды -- если только такую побѣду можно назвать славною -- будетъ раздѣлена между Лукулломъ, Помпеемъ и Крассомъ.
Закусилъ губы патрицій, потому-что на этотъ разъ Спартакъ задѣлъ его за живое. Но онъ притворился, будто не разслышалъ его словъ, и повторилъ:
-- Каковы твои условія... говори, каковы-же твои условія?
-- Наше войско будетъ распущено; римскій сенатъ торжественно даруетъ всѣмъ моимъ товарищамъ помилованіе; всѣ они, какъ гладіаторы, такъ и рабы, разойдутся по гладіаторскимъ школамъ. Я и немногіе изъ моихъ товарищей, бывшіе прежде рудіаріями, а также и всѣ начальники, до сотниковъ включительно, будутъ считаться рудіаріями.
-- На такихъ условіяхъ я предпочитаю раздѣлить честь побѣды съ Лукулломъ и Помпеемъ.
-- Но если ты не прочь заключить миръ, то скажи-же каковы твои условія?
-- Ты и сто человѣкъ по твоему выбору -- сохраняете жизнь и свободу. Остальные пусть положатъ оружіе и сдадутся безъ всякихъ условій. Сенатъ рѣшитъ ихъ участь.
-- Знаю! Ихъ ждетъ... началъ-было Спартакъ, но Крассъ не далъ ему договорить:
-- Или-же, прервалъ онъ,-- если ты усталъ, то оставь ихъ. Обѣщаю тебѣ свободу, римское гражданство и званіе квестора въ одной изъ нашихъ арміи. Лишенные твоего мудраго руководства, они въ восемь дней будутъ совершенно уничтожены.
Лицо Спартака вспыхнуло негодованіемъ.
-- Оставить ихъ!?. Измѣнить?.. проговорилъ онъ взволнованнымъ голосомъ.-- Нѣтъ, при такихъ условіяхъ лучше погибнуть вмѣстѣ со всѣмъ своимъ войскомъ на полѣ битвы.
Онъ всталъ и сдѣлалъ нѣсколько шаговъ къ выходу.
-- Прощай, Маркъ Крассъ! сказалъ онъ.
Но, подойдя къ порогу, онъ остановился и, обернувшись къ римскому вождю, спросилъ:
-- Увидимся съ тобой въ первой битвѣ?
-- Увидимся.
-- Обѣщаешь сражаться со мной?
-- Обѣщаю.
-- Прощай, Крассъ.
-- Прощай.
Выйдя изъ виллы Тита Осилія, Спартакъ приказалъ своему отряду садиться на копей и поскакалъ въ лагерь, не проговоривъ ни слова во все время пути.
На другой день, переправившись черезъ Брадапъ, онъ повелъ свои войска на Петилій, куда и прибылъ къ вечеру, намѣреваясь слѣдовать далѣе. Но на другой день, рано утромъ, къ нему былъ приведенъ римскій всадникъ, остановленный гладіаторскимъ разъѣздомъ. При немъ найдено было письмо, въ которомъ Лукуллъ извѣщалъ Красса о благополучной высадкѣ своего войска въ Брипдизи (Брундузіумъ) и о немедленномъ выступленіи на соединеніе съ Крассомъ {Аппіанъ Александрійскій, "Гр. Война". 1, 120.}.
Для гладіаторовъ исчезла всякая надежда. Искать спасенія оставалось только въ отчаянной битвѣ съ Крассомъ.
Повернувъ назадъ, Спартакъ снова подошелъ къ Брадану и расположился лагеремъ на лѣвомъ берегу его, въ разстояніи восьми миль отъ Красса.
Въ теченіи ночи Крассъ переправилъ свои легіоны тоже на лѣвый берегъ и приказалъ разбивать лагерь всего въ двухъ миляхъ отъ гладіаторовъ.
Занималась заря; четыре римскія когорты продолжали еще углублять ровъ своихъ окоповъ, когда три гладіаторскія когорты, посланныя на рекогносцировку, подошли къ римскому лагерю и, забросавъ ровъ фашинами, съ ожесточеніемъ напали на римлянъ.
На шумъ битвы выскочили изъ-за вала прочія когорты легіона, занятаго земляными работами, и устремились на помощь своимъ товарищамъ. Съ своей стороны, гладіаторы, увидавъ изъ своего лагеря завязавшуюся битву, маленькими кучками спѣшили на помощь своимъ. Такимъ образомъ, мало-по-малу число сражающихся все увеличивалось и увеличивалось, и стычка принимала размѣры сраженія.
Въ это время Спартакъ находился въ своей палаткѣ; онъ свернулъ въ трубочку папирусъ, на которомъ былъ написанъ его отвѣтъ Валеріи и, запечатавъ его восковой печатью, передалъ одному изъ трехъ гладіаторовъ, присланныхъ къ нему вдовою Суллы.
-- Вамъ всѣмъ довѣряю я это письмо, говорилъ отъ имъ взволнованнымъ голосомъ.-- Передайте его вашей госпожѣ, которой вы такъ преданы...
-- Мы и тебѣ преданы и за тебя готовы сложить свои головы, прервалъ его гладіаторъ, получившій письмо.
-- Благодарю васъ, дорогіе братья, сказалъ Спартакъ и, продолжая прерванную рѣчь, прибавилъ:
-- Везите его уединенными тропинками и непроторенными дорогами, чтобы не повстрѣчаться съ непріятельскими разъѣздами. Если, по несчастью, кто-нибудь изъ васъ погибнетъ, пусть остальные доставятъ это письмо вашей госпожѣ. Поѣзжайте и пусть боги будутъ вамъ спутниками!
Онъ проводилъ ихъ до дверей палатки. Выйдя на преторій, онъ услыхалъ шумъ битвы. Видя совершенную невозможность прекратить начавшуюся схватку, онъ рѣшился тотчасъ-же напасть всѣми силами на Красса, не дожидаясь нападенія римлянъ.
Приказавъ трубачамъ трубить сборъ всѣмъ легіонамъ, онъ сталъ выводить ихъ въ поле. То-же самое сдѣлалъ и римскій полководецъ. Стычка, послужившая поводомъ къ генеральному сраженію, была прекращена; услыхавъ призывные сигналы своихъ легіоновъ, какъ гладіаторы, такъ и римляне разошлись по своимъ частямъ, и обѣ арміи выстроились въ боевомъ порядкѣ одна противъ другой.
Проходя передъ фронтомъ своихъ легіоновъ, Спартакъ говорилъ:...
-- Братья! Отъ сегодняшней битвы зависитъ наша судьба. За нами Лукуллъ, который высадился въ Бриндизи и идетъ на насъ. Съ фланга намъ угрожаетъ Помпей; съ фронта стоитъ Крассъ. Необходимо разбить Красса, чтобы потомъ броситься на Помпея, или погибнуть всѣмъ на мѣстѣ, какъ слѣдуетъ мужественнымъ воинамъ. Братья, не отступать ни на шагъ. Смерть или побѣда!
Такъ говорилъ Спартакъ. Въ эту минуту ему подвели вороного нумидійскаго коня поразительной красоты, служившаго ему больше года и очень имъ любимаго. При видѣ прекраснаго животнаго, онъ вынулъ изъ ноженъ мечъ и, вонзивъ его въ грудь своего любимца, крикнулъ на все поле:
-- Мнѣ не нужно сегодня коня: если я буду побѣдителемъ, то выберу любою изъ коней непріятеля, побѣжденный -- не буду нуждаться въ конѣ ни сегодня, ни завтра, ни когда-бы то ни было {Плутархъ. Жизнь Марка Красса.}.
Гладіаторы поняли грозный смыслъ его словъ и этого поступка, и грозными криками они требовали вести ихъ на римлянъ.
По знаку Спартака, затрубили трубы; все войско всколыхнулось!
Какъ горный потокъ въ весеннее полноводье бѣшено несется но скатамъ горъ, все опрокидывая и разрушая на своемъ пути, такъ точно гладіаторы бросились на римлянъ.
При этомъ ужасномъ ударѣ, смѣшались легіоны Красса и быстро стали отступать.
Замѣтивъ это, Спартакъ, сражавшійся впереди десятаго легіона, приказалъ трубить сигналъ, условленный заранѣе между нимъ и Мамиліемъ.
Тотчасъ-же Мамилій, стоявшій за фронтомъ гладіаторской линіи, выдвинулъ восьмитысячный кавалерійскій корпусъ къ лѣвому флангу и, развернувъ фронтъ, во весь опоръ бросился на правый флангъ римлянъ.
Но Крассъ, наблюдавшій за битвой съ высоты небольшого пригорка, послалъ четыре свѣжихъ легіона на смѣну своего почти разбитаго центра и въ то-же время приказалъ Квинту съ десятью тысячами копей аттаковать, въ свою очередь, гладіаторскую конницу. Съ необыкновенной быстротой развернули фронтъ двадцать изъ тридцати тормъ римской кавалеріи, и Мамилій, думавшій обрушиться на флангъ Красса, былъ встрѣченъ превосходны мы силами непріятельской конницы, съ которою и завязалъ жесточайшую сѣчу. Въ то-же время Муммій съ четырьмя другими легіонами резерва двинулся противъ праваго фланга гладіаторовъ, ничѣмъ не защищеннаго. Граникъ пошелъ на встрѣчу ему съ двумя легіонами -- единственными, остававшимися еще въ резервѣ -- и остановилъ вдвое сильнѣйшаго непріятеля.
Но численное превосходство римлянъ было слишкомъ велико. Въ то время, какъ легіоны ихъ, сражавшіеся съ фронта, тѣснимые Спартакомъ, все болѣе и болѣе подавались назадъ и, наконецъ, бросились бѣжать, Крассъ сигналомъ приказалъ разбитымъ войскамъ очистить фронтъ и, ставъ лично во главѣ четырехъ легіоновъ резерва, устремился въ образовавшееся пустое пространство. Разстроенные преслѣдованіемъ бѣгущихъ, гладіаторы наткнулись на свѣжія силы, и бой въ центрѣ закипѣлъ съ удвоеннымъ ожесточеніемъ.
Между тѣмъ остальныя пять тысячъ римскихъ всадниковъ, объѣхавъ лѣвый флангъ гладіаторской конницы, сражавшейся съ десятью тысячами всадниковъ Квинта, ударили ей въ тылъ и въ четверть часа разбили ее на голову. Въ то-же самое время Муммію удалось обойти правый флангъ, несмотря на все искусство и энергію Гранина и на "нечеловѣческую храбрость гладіаторовъ.
Съ этой минуты не надежда на побѣду, а жажда мести, желаніе подороже продать свою жизнь одушевляли гладіаторовъ.
Лѣвый и правый флангъ, тѣснимые двойными и тройными силами римлянъ, значительно подались назадъ. Только центръ, гдѣ сражался Спартакъ, держался еще противъ непріятеля.
Граникъ, видя пораженіе своихъ легіоновъ, бросился туда, гдѣ кипѣла самая жестокая сѣча и, убивъ собственноручно одного трибуна, двухъ декановъ и восемь или десять человѣкъ солдатъ, израненый, окровавленный, изнеможенный, погибъ, наконецъ, смертью храбрыхъ, пронженный двадцатью мечами.
Македонянинъ Эростенъ, начальникъ десятаго легіона, погибъ съ нимъ рядомъ.
Въ центрѣ, погибъ молодой и изящный Теулопихъ, сражаясь во главѣ своего легіона.
Конница, разбитая на голову, видѣла гибель своего безстрашнаго вождя Мамилія, пронженнаго стрѣлою.
Наступилъ вечеръ, а бой все еще продолжался, по ужо сосредоточиваясь на нѣсколькихъ пунктахъ, гдѣ отчаянно боролись кучки храбрыхъ.
Все это время Спартакъ не только не отступилъ ни на шагъ, но съ тысячью гладіаторовъ, окружившихъ его, врѣзался клиномъ въ ряды шестого римскаго легіона; ветераны Марія и Суллы не могли устоять противъ ихъ бѣшеной храбрости. Громкимъ голосомъ Спартакъ призывалъ Красса, напоминая ему его обѣщаніе.
Трибунъ Мамеркъ съ толпой храбрѣйшихъ легіонеровъ бросился на Спартака, но въ одно мгновеніе ока былъ имъ убитъ. Та-же участь постигла двухъ центуріоновъ {Плутархъ.} и восемь человѣкъ десятниковъ, желавшихъ показать своимъ подчиненнымъ какъ слѣдуетъ отражать эти удары. Но отъ волшебнаго меча фракійца защитить не могло никакое человѣческое искусство, и они показали только своимъ товарищамъ какъ слѣдуетъ умирать.
Рядомъ со Спартакомъ являлъ чудеса храбрости Вибсалда, начальникъ одинадцатаго легіона, человѣкъ гиганскаго роста и геркулесовской силы, напоминавшій собою Окномана. Кучка храбрецовъ, именъ которыхъ не сохранила исторія, сражались какъ львы, нагромождая вокругъ себя груды вражескихъ труповъ.
Мракъ ночи спустился уже на поле битвы, а римляне, одержавшіе окончательную побѣду на всѣхъ пунктахъ, должны были все еще сражаться и сражаться.
Взошла луна и освѣтила своими блѣдными лучами эту ужасную картину кроваваго побоища. Тридцать слишкомъ тысячъ гладіаторовъ лежали мертвыми на громадной полянѣ въ перемежку съ восемьнадцатью тысячами римлянъ. Битва была окончена, а съ нею вмѣстѣ и кампанія. Шестнадцать тысячъ гладіаторовъ въ разсыпную, кучками и маленькими отрядами, бѣжали въ сосѣдніе лѣса и горы.
Только въ одномъ мѣстѣ продолжали звенѣть мечи и раздаваться дикіе крики сраженія.
Здѣсь нѣсколько сотъ человѣкъ, столпившихся вокругъ Спартака, продолжали защищаться съ упорствомъ, котораго, казалось, ничто не могло преодолѣть.
-- Крассъ, гдѣ ты? кричалъ отъ времени до времени Спартакъ.-- Ты обѣщалъ сражаться со мной. Крассъ, гдѣ ты?
Луна поднялась высоко на горизонтѣ. Битва приближалась къ концу. Два послѣдніе товарища Спартака пали. Окруженный со всѣхъ сторонъ врагами, весь покрытый ранами, безъ шлема, Спартакъ все еще защищался среди горы труповъ. Какъ молнія сверкалъ его грозный мечъ, и одинъ за другимъ падали всѣ, пытавшіеся напасть на него грудь съ грудью. Наконецъ, дротикъ, пущенный въ него на разстояніи десяти шаговъ, тяжело ранилъ его въ лѣвую ногу. Онъ упалъ на колѣно и, прижавшись спиной къ стѣнѣ изъ труповъ, прикрылъ себя щитомъ и продолжалъ защищаться, подобно Геркулесу, окруженному центаврами {Плутархъ, Жизнь Марка Красса.}. Пораженный семью или восемью дротиками, пущенными въ него въ одно время съ разныхъ сторонъ, онъ опрокинулся, прошептавъ только два слова:
-- Прости... Валерія...
И умеръ.
Долго стояли въ безмолвномъ удивленіи вокругъ него римляне, видѣвшіе какъ онъ сражался отъ начала и до конца битвы.
Такъ окончилъ свои дни этотъ необыкновенный человѣкъ. Великія военныя дарованія, обширный умъ, безграничная храбрость соединялись въ немъ съ рѣдкой скромностью и безкорыстіемъ и дѣлали его не только первымъ полководцемъ, но и лучшимъ человѣкомъ своего времени.
-----
Два часа спустя, римляне ушли въ свой лагерь. Зловѣщая тишина поля битвы, печально освѣщаемаго лупою, нарушалась только стопами раненыхъ, умиравшихъ подъ грудами труповъ.
Какая-то тѣнь бродитъ по полянѣ, съ трудомъ подвигаясь между безчисленными трупами, ее покрывавшими. Однако, хотя и медленно, тѣнь эта приближается все больше и больше къ тому мѣсту, гдѣ всего свирѣпѣе и всего продолжительнѣе была битва. Отъ времени до времени, когда лунный свѣтъ падаетъ прямо на нее, тѣнь эта сверкаетъ металлическими отблесками. Очевидно, это воинъ -- римлянинъ или гладіаторъ -- привлеченный на поле побоища какой-нибудь нѣжной привязанностью.
Воинъ дошелъ, наконецъ, до мѣста, гдѣ трупы лежали цѣлой горою. Здѣсь онъ остановился и, нагнувшись къ землѣ, сталъ осматривать одно за другимъ тѣла убитыхъ, пока не нашелъ, наконецъ, трупа Спартака. Тогда, опустившись на колѣно, онъ приподнялъ его бѣлокурую голову и долго не спускалъ съ нея глазъ.
Лучъ луннаго свѣта упалъ на лицо убитаго, все еще мужественно прекрасное, и воинъ, припавъ къ нему, залился горючими слезами.
Это была Мирца. Еще съ вечера Спартакъ, знавшій, что онъ долженъ умереть, приказалъ увести сестру подальше отъ боя. Онъ не хотѣлъ быть свидѣтелемъ ея смерти и желалъ избавить ее отъ зрѣлища собственной гибели. Хотя и со слезами, Мирца покорилась волѣ брата, по теперь, когда все было кончено, она вернулась -- въ послѣдній разъ взглянуть на дорогія черты.
-- Спартакъ, братъ мой возлюбленный! повторяла она сквозь слезы, покрывая поцѣлуями его лицо.-- Что они съ тобой сдѣлали! Сколько ранъ, о боги!-- сколько крови!
Въ эту минуту до слуха дѣвушки достигъ чей-то жалобный стонъ. Но по обращая на него вниманія, она продолжала:
-- Ужь никогда не увижу я твоихъ добрыхъ глазъ, милый, дорогой братъ мой! Никогда не услышу я твоего ласковаго голоса! О, Спартакъ, прости, прости на-вѣкъ!
Снова жалобный стонъ пронесся въ ночной тишинѣ. Но Мирца не слышала его: съ рыданіями цѣловала она лицо брата.
Вдругъ кто-то тихо назвалъ ее по имени.
Она вскочила въ суевѣрномъ ужасѣ и стала озираться кругомъ. Нигдѣ не видно было живой души. Холодный потъ выступилъ у нея на лбу.
-- Кто... кто меня зоветъ? пролепетала она, съ трудомъ шевеля губами.
Никакого отвѣта.
Мирца стояла на мѣстѣ точно окаменѣлая, не смѣя пошевельнуться.
-- Мирца! раздалось на этотъ разъ совершенно внятно.
-- Боги!.. Арториксъ! Ты ли это?.. вскричала дѣвушка, узнавъ знакомый голосъ.
Бросившись къ тому мѣсту, откуда раздавался стопъ, она увидѣла плавающаго въ лужѣ собственной крови Арторикса, блѣднаго, холодѣющаго, по еще сохранявшаго искру жизни.
Мирца припала къ нему и, покрывая его лицо горячими поцѣлуями, восклицала торопливо.
-- Ты живъ... ты живъ... мой милый, возлюбленный Арториксъ!.. О, я спасу тебя!.. Я перевяжу тебѣ раны... я отогрѣю тебя своими поцѣлуями... я проводу тебя въ безопасное мѣсто...
Умирающій очнулся отъ своего оцѣпенѣнія подъ вліяніемъ этихъ страстныхъ поцѣлуевъ и, открывъ на половину свои потускнѣлые глаза, прошепталъ чуть слышно:
-- Уже? Мы соединились въ Элизіумѣ? Какъ скоро! Такъ мы уже въ Элизіумѣ, о моя Мирца?.. Но почему такъ холодно... въ Элизіумѣ?..
-- Нѣтъ! воскликнула дѣвушка, удваивая свои ласки,-- нѣтъ, мы не въ Элизіумѣ... Это я, твоя Мирна... Ты живъ... Мы будемъ счастливы...
Арториксъ закрылъ глаза, какъ-будто желая лучше насладиться гармоніей дорогого голоса. Когда-же этотъ голосъ умолкъ, онъ устремилъ на дѣвушку на мгновеніе ожившій взглядъ и, медленно охвативъ ея шею своими ослабѣвшими руками, прошепталъ:
-- Такъ это не сонъ... Я еще живъ... и мнѣ дано передъ смертью счастье увидѣть, поцѣловать тебя...
-- Да, да... но ты по умрешь, ты будешь жить, милый, обожаемый Арториксъ... Смерть такъ ужасна...
-- О, я умираю спокойно!.. Гезу услышала... мою молитву!..
Голосъ молодого гладіатора постепенно слабѣлъ; волненіе., радость совершенно истощили послѣднія силы.
-- О, Мирна! воскликнулъ онъ, цѣлуя любимую дѣвушку... Прощай, я умираю!..
Дѣвушка почувствовала какъ холодѣютъ его губы и какъ судорожно трепетала въ послѣднемъ предсмертномъ вздохѣ его грудь.
-- Погоди, вскричала она, ты умрешь не одинъ... Умремъ вмѣстѣ и вмѣстѣ переселимся въ Элизіумъ...
Съ этими словами она быстро выхватила изъ ноженъ кинжалъ Арторикса и твердой рукой вонзила его себѣ въ грудь, не испустивъ ни стона.
Кровь хлынула ручьемъ изъ раны. Она-же, крѣпко обнявъ своего возлюбленнаго, прошептала:
-- Съ тобой хочу я умереть и перейти въ міръ, гдѣ живутъ добрыя души...
-- Что ты сдѣлала! пробормоталъ чуть слышно умирающій.
-- Хочу раздѣлить съ тобой твою участь, о мой возлюбленный...
Она тоже начинала терять сознаніе; ударъ былъ смертеленъ.
Обнявъ еще крѣпче дорогого ей человѣка, она прижалась устами къ его устамъ, и оба они застыли на-вѣкъ въ долгомъ, послѣднемъ поцѣлуѣ.
Въ эту минуту два гладіатора, осторожно пробираясь между трупами, подошли къ тому мѣсту, гдѣ лежалъ убитый Спартакъ. Завернувъ тѣло въ темную шерстяную пенулу, они унесли его съ поля битвы. Пройдя около двухъ миль, они вышли на дорогу, гдѣ стояла крестьянская телѣга, запряженная парой быковъ.
Положивъ на телѣгу тѣло Спартака, они завалили его мѣшками хлѣба, лежавшими тутъ-же на землѣ. Телѣга тронулась, и гладіаторы пошли за ней слѣдомъ.
Эти два гладіатора были Ацилій и Аквилій, сыновья Либедія, дворецкаго тускуланской виллы Валеріи. Оли, по всей вѣроятности, везли тѣло своего убитаго вождя къ женщинѣ такъ сильно его любившей, чтобы избавить дорогой трупъ отъ поруганія, которому на другой день предали-бы его надменные побѣдители.