Искушенія.
Не смотря на гордость квиритовъ и на многотрудныя войны, занимавшія въ то время республику,-- въ Римѣ начинали уже нѣсколько удивляться и тревожиться оборотомъ, который приняли дѣла въ Кампапьи послѣ пораженія претора Публія Варинія. Пятдесятъ тысячъ гладіаторовъ, прекрасно вооруженныхъ, предводимыхъ человѣкомъ, въ которомъ всѣ должны были со стыдомъ признать дарованіе полководца, безусловно владычествовали во всей Кампаньи, угрожая Самніуму и Лаціуму, другими словами -- предверіямъ самого Рима. Тутъ было надъ чѣмъ призадуматься почтеннымъ отцамъ-сенаторамъ. Дѣло шло уже не о жалкомъ возстаніи рабовъ, а о настоящей войнѣ и войнѣ, опасной, которую нельзя было вести съ прежней небрежностью. Поэтому въ настоящемъ году управленіе Сициліей, а вмѣстѣ съ тѣмъ и веденіе гладіаторской войны, по единодушному рѣшенію сената и народа, было поручено Каію Анфидію Оресту, старому ветерану, пользовавшемуся большимъ уваженіемъ въ войскѣ и народѣ.
Въ теченіи первыхъ мѣсяцевъ, слѣдовавшихъ за событіями, разсказанными въ пяти послѣднихъ главахъ, Анфидій Орестъ собралъ сильное войско изъ трехъ легіоновъ, въ которыхъ было около двадцати тысячъ человѣкъ. Вмѣстѣ съ десятью тысячами легіонеровъ, оставшихся отъ войска Варинія, это составляло армію въ тридцать съ лишкомъ тысячъ человѣкъ. Съ такими силами Орестъ разсчитывалъ на голову разбить Спартака въ ближайшую весну. И весна наступила со своимъ теплымъ, лучезарнымъ солнцемъ, голубымъ небомъ, со всѣмъ благовоніемъ южной флоры, съ хорами птичекъ и нѣжнымъ шепотомъ таинственныхъ голосовъ любви и нѣги. Тотчасъ-же обѣ враждебныя арміи двинулись другъ противъ друга -- одна изъ Лаціума, другая изъ Кампаньи.
Дойдя до Фонди, Анфидій Орестъ услыхалъ, что Спартакъ въ нѣсколькихъ переходахъ отъ него. Приказавъ своимъ войскамъ остановиться,-- онъ разбилъ лагерь среди обширной равнины, гдѣ могъ съ выгодою воспользоваться своей грозной кавалеріей, достигавшей почти шести тысячъ человѣкъ.
Въ свою очередь Спартакъ тоже остановился и, приказавъ разбить лагерь на вершинѣ двухъ холмовъ, командовавшихъ окрестностью, самъ со всей кавалеріей двинулся впередъ къ непріятельскому лагерю для осмотра позиціи.
Но преторъ Анфидій Орестъ не далъ Спартаку исполнить его намѣренія. Завидѣвъ гладіаторскихъ всадниковъ, онъ тотчасъ-же выступилъ противъ нихъ во главѣ всей своей кавалеріи и послѣ горячей, хотя и непродолжительной стычки, заставилъ ихъ обратиться въ поспѣшное бѣгство.
Въ теченіи пятнадцати дней Спартакъ ждалъ, что римляне, ободренные успѣхомъ, сдѣлаютъ на него нападеніе. Однако, надежды его оказались тщетными. Старика Анфидія не такъ легко было поддѣть на удочку.
Тогда вождь гладіаторовъ рѣшился прибѣгутъ къ военной хитрости. Глубокой ночью, съ соблюденіемъ величайшей тишины, онъ съ восемью легіонами выступилъ изъ лагеря, оставивъ въ немъ Окномана съ двумя легіонами и со всей кавалеріей. Быстро двинулись гладіаторы вдоль берега; они брали всякаго, попадавшагося на пути, изъ опасенія, чтобы извѣстіе объ ихъ движеніи не дошло до римскаго военачальника.
Пользуясь указаніями мѣстныхъ угольщиковъ и дровосѣковъ, Спартакъ прошелъ черезъ густой и болотистый Террацанскій лѣсъ и совершенно неожиданно явился въ тылу римскаго лагеря.
Не мало удивился Анфидій Орестъ, когда увидалъ, что непріятель такъ неожиданно его обошелъ. Римскіе легіоны громкими криками требовали, чтобы ихъ вели противъ гладіаторовъ. Однако, Орестъ не двигался.
Напрасно прождалъ Спартакъ еще восемь дней, вызывая непріятеля на бой. Гладіаторскіе пращники подходили чуть не къ самымъ непріятельскимъ палисадамъ, насмѣхаясь надъ трусостью римлянъ, но Орестъ твердо рѣшилъ не принимать битвы при столь невыгодныхъ для него условіяхъ.
Тогда Спартакъ прибѣгнулъ къ другому маневру; въ одинъ прекрасный день Анфидій Орестъ, къ ужасу своему, узналъ отъ развѣдчиковъ, что гладіаторы расположили свои отряды не только близь Формиса и Террацинскаго лѣса, но и въ двухъ другихъ новыхъ мѣстахъ.
Дѣйствительно, Спартакъ ночью совершилъ обходъ съ четырьмя легіонами Граника и приказалъ разбить лагерь на высокомъ холмѣ, укрѣпивъ его палисадами и широкими рвами, надъ которыми два дня и двѣ ночи работали всѣ двадцать тысячъ гладіаторовъ. Въ то-же время Криссъ съ двумя своими легіонами занялъ крѣпкую позицію неподалеку отъ Пиверна.
Такимъ образомъ Спартакъ окружилъ римскаго претора, поставивъ его въ необходимость либо выступить изъ лагеря и принять битву, либо сдаться дней черезъ восемь отъ голода.
Положеніе Анфидія Ореста было серьезно. Во что-бы то ни стало онъ долженъ былъ напасть на одинъ изъ четырехъ гладіаторскихъ отрядовъ, чтобы вырваться изъ этого ужаснаго кольца. А между тѣмъ не было ни малѣйшей надежды разбить одинъ изъ отрядовъ раньше чѣмъ другіе не явятся на мѣсто битвы. Какъ-бы слабо ни было сопротивленіе корпуса Граника или Присса, оно во всякомъ случаѣ продолжится не менѣе трехъ часовъ, а въ это время тотъ или другой начальникъ отряда подоспѣетъ на помощь; самъ Спартакъ ударитъ въ тылъ и подъ конецъ на поле битвы подоспѣютъ резервы гладіаторовъ, чтобы превратить пораженіе римлянъ въ бойню.
Печально сидѣлъ Анфидій Орестъ въ своей палаткѣ, занятый день и ночь мыслью, какъ выйти ему изъ ужаснаго положенія. Уныніе овладѣло его войсками; сперва тихо, потомъ все громче и громче солдаты начали бранить своего претора, называя его дуракомъ и трусомъ.-- "Онъ не хотѣлъ вести насъ въ бой, когда была надежда на побѣду, теперь ему придется вести насъ на вѣрную гибель!"
Всѣ съ ужасомъ вспоминали позоръ кавдинскаго пораженія, при этомъ замѣчали, что невѣжество Анфидія возмутительно; консулы Постумій и Ветурій, разбитые гладіаторами, нечаянно попали въ кандинскія тѣснины, тогда-какъ Орестъ самъ позволилъ окружить себя на ровномъ мѣстѣ.
Въ такомъ положеніи находилось дѣло, когда преторъ, для поднятія духа въ войскахъ, рѣшился прибѣгнуть къ одной изъ тѣхъ плутней, которымъ такъ слѣпо вѣрила невѣжественная римская чернь.
Съ этою цѣлью онъ приказалъ объявить по всему лагерю о предстоящихъ великихъ жертвоприношеніяхъ Юпитеру, Марсу и Квирину, которые должны были открыть чрезъ авгуровъ, какимъ образомъ спасти римское войско отъ конечной гибели.
Въ назначенный день легіоны выстроились вокругъ жертвенника, находившагося рядомъ съ палаткой претора и жрецы въ присутствіи Анфидія заклали украшенныхъ вѣнками жертвенныхъ животныхъ. Внутренности жертвъ были отданы авгурамъ, которые принялись разсматривать ихъ съ величайшей серьезностью, читая по нимъ будущее. Чрезъ часъ они объявили войску, безмолвно ожидавшему рѣшенія, что боги благосклонны къ римлянамъ, такъ-какъ на внутренностяхъ по оказалось ни одного неблагопріятнаго знака.
Затѣмъ наступила очередь священныхъ куръ; онѣ, очевидно, очень долго постились и лишь только имъ бросили зерна, куры накинулись на нихъ съ величайшей жадностью среди радостныхъ криковъ тридцати тысячъ легіонеровъ; въ хорошемъ аппетитѣ куръ римскіе солдаты видѣли несомнѣнное доказательство покровительства Юпитера, Марса и Квирина.
Этихъ благопріятныхъ предзнаменованій было совершенно достаточно для поднятія духа суевѣрныхъ римлянъ. Мужество, довѣріе къ своему вождю и традиціонная дисциплина возвратились въ ихъ ряды; Анфидій Орестъ рѣшился тотчасъ-же воспользоваться хорошимъ настроеніемъ арміи, чтобы съ возможно меньшими потерями прорваться сквозь окружавшее его кольцо.
На другой день послѣ жертвоприношенія пять римскихъ дезертировъ бѣжали въ лагерь Спартака. Приведенные къ Спартаку, всѣ они показали одно и то-же: что преторъ задумалъ въ слѣдующую-же ночь тайно выйти изъ лагеря, броситься на гладіаторовъ, окопавшихся близь Формиса, съ цѣлью прорваться къ Кальки и укрыться затѣмъ въ Капуѣ. Бѣгство свое дезертиры объясняли желаніемъ избавиться отъ вѣрной гибели, такъ-какъ, говорили они, ничѣмъ инымъ не можетъ кончиться попытка Ореста.
Спартакъ выслушалъ разсказъ пятерыхъ дезертировъ съ величайшимъ вниманіемъ, не спуская съ нихъ строгаго и проницательнаго взгляда. Желая провѣрить ихъ показанія, онъ задавалъ имъ множество вопросовъ и, наконецъ, замолчалъ. Нѣсколько минутъ онъ сидѣлъ задумавшись.
-- Хорошо, сказалъ онъ, наконецъ, -- ступайте!
Затѣмъ, обращаясь къ одному изъ своихъ контуберналіовъ, онъ прибавилъ:
-- Отведи ихъ, Флавій, въ особую палатку и прикажи хорошенько караулить.
Когда контуберналій въ сопровожденіи дезертировъ удалился, Спартакъ отвелъ въ сторону одного изъ начальниковъ легіоновъ, молодого фракійца Артаса, и сказалъ:
-- Это ложные дезертиры...
-- Неужели? воскликнулъ съ удивленіемъ Артасъ.
-- Нарочно подосланные Анфидіемъ Орестомъ, чтобъ обмануть меня. Они разсказали какъ-разъ противное тому, что на самомъ дѣлѣ намѣренъ предпринять Анфидій.
-- Но почему ты такъ думаешь?
-- Во-первыхъ, эти дезертиры кое въ чемъ путаются. Во-вторыхъ, вотъ почему: единственное, что долженъ сдѣлать въ настоящую минуту Орестъ и что сдѣлалъ-бы всякій на его мѣстѣ -- это попытаться прорвать нашу линію со стороны Рима, а не со стороны Капуи. Если-бы даже ему удалось укрыться въ этомъ городѣ, то, ослабленный и утомленный борьбою, онъ не будетъ въ состояніи ничего предпринять противъ насъ, а между тѣмъ для насъ открыта дорога въ Лаціумъ до самыхъ стѣнъ Рима. Стало-быть, онъ долженъ пробиваться къ Риму съ цѣлью защитить его отъ нашихъ нападеній. Римъ -- его естественная опора; имѣя Римъ у себя въ тылу, Орестъ даже съ небольшимъ войскомъ будетъ держать насъ на почтительномъ разстояніи. Слѣдовательно, надо ожидать отчаянной попытки съ этой стороны, а не со стороны Формиса, какъ хочется ему увѣрить насъ черезъ своихъ дезертировъ.
-- Клянусь Меркуріемъ, ты разсудилъ вѣрно!
-- Вотъ почему сегодня-же ночью мы оставимъ лагерь и пойдемъ къ Аппіевой дорогѣ, гдѣ и расположимся въ закрытомъ мѣстѣ. Такимъ образомъ мы будемъ гораздо ближе къ Криссу, на котораго, какъ мнѣ кажется, завтра опрокинутся всѣ римскія силы. Окноманъ тоже выступитъ изъ Формиса и подступитъ ближе къ непріятелю...
-- Стало-быть, ты сожмешь тѣснѣе живое кольцо, которымъ окружилъ римлянъ, съ выраженіемъ искренняго восторга замѣтилъ Артасъ, вполнѣ понявшій теперь мысль Спартака,-- и если...
-- И если, прервалъ его Спартакъ, -- Орестъ дѣйствительно двинется не на Крисса, а на Окномана, мы во всякомъ случаѣ не выпустимъ претора изъ рукъ, потому-что, приблизившись къ непріятелю, ваши германскіе легіоны приблизятся и къ намъ...
Подозвавъ къ себѣ трекъ контуберналіевъ, Спартакъ приказалъ имъ ѣхать разными дорогами въ Формисъ и передать Окноману приказаніе подойти миль на шесть или на семь къ Фопди. Вслѣдъ за тѣмъ онъ послалъ предупредить Крисса о грозящемъ ему нападеніи.
Гонцы Спартака прибыли въ лагерь германцевъ вскорѣ послѣ заката солнца и, два часа спустя, Окноманъ со своими легіонами и кавалеріей выступилъ по направленію къ римскому лагерю, соблюдая величайшую тишину и осторожность. Къ разсвѣту отрядъ дошелъ до окруженнаго густымъ лѣсомъ холма, который и былъ выбранъ для разбивки лагеря. Всю ночь шелъ частый и холодный дождь и гладіаторы промокли до костей, но Окноманъ запретилъ разводить костры и приказалъ приступить тотчасъ-же къ копанію лагерныхъ рвовъ, причемъ самъ подавалъ воинамъ примѣръ.
Все случилось именно такъ, какъ предвидѣлъ Спартакъ. На зарѣ часовые передовыхъ постовъ увѣдомили Крисса о приближеніи непріятеля.
Оба его легіона были уже готовы къ бою и тотчасъ-же выступили изъ своихъ окоповъ. Пращники разсыпались впереди и встрѣтили римлянъ камнями и дротиками.
Орестъ подвигался впередъ въ боевомъ порядкѣ и потому лишь только показались гладіаторскіе пращники, онъ тотчасъ-же вывелъ изъ интерваловъ свою легкую пѣхоту и послалъ ее въ аттаку. Затѣмъ римскіе пращники быстро очистили фронтъ и три тысячи всадниковъ стремительно кинулись на разомкнутую гладіаторскую цѣпь. Криссъ приказалъ бить сборъ, но его пращники не успѣли еще укрыться за окопами, какъ непріятельская кавалерія настигла ихъ, произведя въ ихъ рядахъ страшное опустошеніе. Четыреста слишкомъ человѣкъ были изрублены въ одно мгновеніе ока и остальные спаслись только благодаря широкому потоку, остановившему римскую конницу.
Тогда Криссъ во главѣ одного изъ своихъ легіоновъ двинулся къ ручью, на противоположномъ берегу котораго строилась въ переправѣ римская конница. Туча дротиковъ заставила ее въ безпорядкѣ отступить.
Орестъ приказалъ бить отбой и когда кавалерія его ушла въ интервалы, двинулъ противъ легіона Крисса два изъ своихъ легіоновъ; ему во что-бы то ни стало нужно было не только побѣдить, по и побѣдить немедленно. Каждые лишніе четверть часа могли погубить его.
Римляне кинулась на гладіаторовъ съ такой ужасной стремительностью, что послѣдніе на минуту смѣшались. Однако, ободренные примѣромъ и словами Борторикса и самого Крисса, сражавшагося съ первыхъ рядахъ, гладіаторы снова сомкнули свои ряды и остановили напоръ римлянъ. Битва закипѣла съ невыразимой яростью съ обѣихъ сторонъ. Небо было сумрачно. Частый, холодный дождь шелъ непрерывно съ самаго разсвѣта, заволакивая сѣрымъ туманомъ огромное поле, оглашаемое лишь зловѣщимъ звономъ оружія и криками сражающихся.
Тѣмъ временемъ третій римскій легіонъ обошелъ гладіаторовъ справа и ударилъ на ихъ флангъ. Борториксъ со вторымъ легіономъ загородилъ ему дорогу. Однако, не успѣлъ Борториксъ сцѣпиться съ врагомъ, какъ четвертый легіонъ уже охватилъ его другой флангъ, угрожая тылу. Никакая храбрость, никакая стойкость не могла тутъ помочь. Дѣло должно было рѣшиться численностью. Криссъ понялъ, что черезъ полчаса онъ будетъ окруженъ со всѣхъ сторонъ, разбитъ на голову и всѣ десять тысячъ его воиновъ изрублены.
Успѣетъ-ли Спартакъ придти къ нему на помощь въ эти полчаса?
Вотъ чего не зналъ Криссъ. Поэтому онъ приказалъ Борториксу отступить въ лагерь, самъ-же во главѣ перваго легіона прикрывалъ, насколько могъ, его отступленіе.
Несмотря на храбрость гладіаторовъ, отступленіе не могло совершиться въ полномъ порядкѣ. Видя начинающееся смятеніе, Криссъ долженъ былъ выслать впередъ двѣ когорты, которыя были буквально обречены на погибель ради спасенія всѣхъ.
Эта тысяча обреченныхъ бросилась на враговъ съ какимъ-то религіознымъ энтузіазмомъ.
Почти всѣ они погибли, по остальное войско успѣло укрыться за рвы и частоколы своего крѣпкаго лагеря.
Тогда Орестъ приказалъ трубить отбой и, возстановивъ нѣсколько порядокъ въ рядахъ легіоновъ, сильно разстроенныхъ ожесточенной битвой, быстро двинулся по направленію къ Пиверну, радуясь, что такъ дешево отдѣлался отъ угрожавшей ему бѣды.
Но не успѣлъ онъ пройти и двухъ миль по Аппіевой дорогѣ, какъ авангардъ его былъ аттакованъ съ фланга пращниками Спартака. Упалъ духомъ Орестъ при этомъ извѣстіи, однако, тотчасъ-же, остановивъ свои войска, выслалъ часть своей конницы противъ гладіаторскихъ пращниковъ. Затѣмъ выстроилъ свои четыре легіона такъ, что два изъ нихъ были обращены фронтомъ къ легіонамъ Спартака, а два другіе поставлены къ нимъ тыломъ, готовые встрѣтить аттаку Крисса, который, какъ отлично понималъ Орестъ, немедленно долженъ былъ снова броситься на него.
Дѣйствительно, лишь только завязался бой съ прибывшимъ отрядомъ, Криссъ вывелъ изъ лагеря свои легіоны, значительно порѣдѣвшіе вслѣдствіе тяжелыхъ потерь, но одушевленные надеждой на близкую побѣду, и стремительно кинулся на римлянъ.
Кровопролитна и ужасна была битва. Уже полчаса продолжалась она и побѣда ожесточенно оспаривалась обѣими сторонами, какъ вдругъ на вершинѣ хребта, скрывавшаго Фонди отъ взоровъ бойцовъ, показался авангардъ германскихъ легіоновъ. При видѣ битвы, происходившей на равнинѣ, они съ громкими криками бросились бѣгомъ на римлянъ. Охваченные такимъ образомъ съ трехъ сторонъ превосходными силами непріятеля, римляне не могли уже устоять и замѣтно начали подаваться; наконецъ, они дрогнули и бросились бѣжать въ безпорядкѣ по направленію къ Пиверну.
Гладіаторы гнались за бѣгущими по пятамъ, слѣдуя приказанію Спартака, который отлично понималъ, что такимъ образомъ онъ совершенно парализуетъ дѣйствіе непріятельской конницы, такъ-какъ она не могла броситься на гладіаторовъ, не раздавивъ вмѣстѣ съ тѣмъ и собственной пѣхоты.
Послѣднимъ прибылъ на поле битвы корпусъ Тропика, расположенный дальше всѣхъ. Однако, его появленіе сдѣлало побѣду гладіаторовъ еще болѣе рѣшительной. Чрезвычайно предусмотрительный и опытный въ ратномъ дѣлѣ, Граникъ пошелъ по діагональному направленію, съ цѣлью выйти на Аипіеву дорогу ближе къ Пиверпу, чѣмъ къ Фонди. Онъ разсчиталъ, что ко времени его появленія римляне будутъ уже разбиты; дѣйствительность оправдала его надежды и корпусъ его ударилъ во флангъ войскамъ претора Анфидія Ореста какъ-разъ въ ту минуту, когда они уже бѣжали въ полномъ безпорядкѣ.
Велико было кровопролитіе. Семь слишкомъ тысячъ римлянъ пало на полѣ битвы и около четырехъ тысячъ было взято въ плѣнъ. Одна только кавалерія почти безъ всякаго урона укрылась въ Пивернѣ, куда въ теченіи ночи прибыли разстроенныя остатки разбитыхъ легіоновъ.
Однако, побѣда досталась не дешево и гладіаторамъ. Они потеряли около двухъ тысячъ убитыми и почти столько-же ранеными.
На разсвѣтѣ слѣдующаго дня, пока побѣдители предавали почетному погребенію тѣла своихъ товарищей, преторъ Анфидій Орестъ поспѣшно отступилъ съ остатками четырехъ легіоновъ къ Норбѣ.
Такъ кончилась вторая кампанія римлянъ противъ Спартака, имя котораго стало пугать не только всѣ города окрестныхъ провинцій, но и самый римскій сенатъ.
Нѣсколько дней спустя послѣ битвы при Фонди, Спартакъ собралъ военный совѣтъ изъ всѣхъ вождей гладіаторскихъ легіоновъ. Всѣ единогласно заявили, что считаютъ совершенно невозможнымъ предпринять что-нибудь противъ Рима, гдѣ каждый житель былъ солдатомъ, вслѣдствіе чего рѣшено было двинуться на Самніунъ и Апулію съ цѣлью собрать тамъ новые легіоны рабовъ.
Между тѣмъ римскій сенатъ, узнавъ о новомъ пораженіи своихъ войскъ, собрался на чрезвычайное засѣданіе, чтобы обсудить, какъ положить предѣлъ этому опасному возмущенію.
Что рѣшили почтенные отцы -- осталось для всѣхъ тайной; извѣстно было только то, что въ ту-же ночь консулъ Маркъ Теренцій Лукуллъ съ нѣсколькими всадниками, въ одеждѣ простого патриція, безъ ликторовъ и знаковъ своего званія, выѣхалъ изъ Эквилинскихъ воротъ, направляясь по пренестинской дорогѣ.
Мѣсяцъ спустя послѣ битвы при Фонди, Спартакъ со своимъ войскомъ стоялъ лагеремъ близь Венузіи. Онъ только-что вернулся съ маневровъ, которые производилъ двумъ новымъ легіонамъ, составленнымъ изъ рабовъ, собравшихся подъ знамена его въ теченіи тридцати послѣднихъ дней, какъ вдругъ ему доложили, что посланникъ римскаго сената проситъ позволенія повидаться съ нимъ.
-- О, клянусь молніями Юпитера, воскликнулъ Спартакъ -- и глаза его засіяли невыразимой радостью,-- римская гордость пала очень низко, если сенатъ не стыдится вести переговоры съ презрѣннымъ гладіаторомъ!
Затѣмъ, обращаясь къ десятнику, сообщившему ему о прибытіи посланника, онъ сказалъ:
-- Возьми съ собой нѣсколько человѣкъ солдатъ и проводи сюда римлянина.
Взявъ маленькую деревянную табуретку, Спартакъ сѣлъ на преторіи-площадкѣ передъ палаткой главнокомандующаго въ римскихъ лагеряхъ, гдѣ онъ творилъ судъ, совершалъ жертвоприношенія, принималъ посланниковъ -- и сталъ ждать.
Черезъ нѣсколько минутъ посолъ сената и четыре его спутника подошли къ палаткѣ Спартака, ведомые гладіаторами, такъ-какъ по обычаю у парламентеровъ были завязаны глаза.
-- Ты на преторіи нашего лагеря, предъ лицомъ вождя, сказалъ десятникъ, обращаясь къ римскому послу.
-- Привѣтъ тебѣ, Спартакъ! проговорилъ тотчасъ-же посланникъ сената, посылая рукою поклонъ по тому направленію, куда онъ былъ обращенъ лицомъ.
-- Привѣтъ и тебѣ, римлянинъ! отвѣчалъ Спартакъ.
-- Мнѣ нужно поговорить съ тобою на единѣ, прибавилъ посолъ.
-- Хорошо, поговоримъ наединѣ, сказалъ Спартакъ, приказавъ всѣмъ удалиться и увести въ ближайшую палатку четырехъ спутниковъ посланника.
Когда всѣ ушли, Спартакъ подошелъ къ римлянину и снялъ повязку съ его глазъ.
-- Можешь смотрѣть, сказалъ онъ, -- на лагерь низкихъ и презрѣнныхъ гладіаторовъ.
Затѣмъ онъ снова сѣлъ, не спуская внимательнаго взгляда съ посланника, принадлежавшаго, несомнѣнно, къ сословію патриціевъ, какъ это показывала широкая пурпурная полоса на его тогѣ.
Это былъ человѣкъ лѣтъ подъ пятдесятъ, высокій, начинавшій нѣсколько толстѣть. Сѣдые волосы его были коротко острижены, а правильное мужественное лицо дышало благородствомъ и безграничной чисто-римской гордостью, которую не могла замаскировать ни улыбка, ни почтительныя манеры посла.
Нѣсколько мгновеній оба смотрѣли другъ на друга, но говоря ни слова. Первымъ прервалъ молчаніе Спартакъ.
-- Садись, сказалъ онъ, подавая римлянину деревянную табуретку.-- Это не курульное кресло, къ которому ты, конечно, привыкъ, но все-таки тебѣ будетъ на ней удобнѣе, чѣмъ на собственныхъ ногахъ.
-- Благодарю тебя отъ всей души за твою любезность, отвѣчалъ патрицій, садясь противъ гладіатора.
Затѣмъ онъ окинулъ взглядомъ громадный лагерь, который весь какъ на ладони виднѣлся съ возвышеннаго преторія.
-- Клянусь всѣми богами Олимпа, воскликнулъ онъ, быть можетъ, противъ воли,-- подобный лагерь я видѣлъ только подъ Сикстинскими водами у Каія Марія.
-- О, то были- римляне! съ горькой насмѣшкой возразилъ Спартакъ.-- Мы-же только презрѣнные гладіаторы.
-- Но затѣмъ пришелъ я, чтобъ оскорблять тебя или быть оскорбляемымъ, съ достоинствомъ отвѣчалъ римлянинъ.-- Оставь-же иронію, Спартакъ, я отъ души выразилъ тебѣ свое восхищеніе.
Онъ замолчалъ и нѣсколько минутъ продолжалъ осматривать лагерь опытнымъ взглядомъ стараго полководца.
Потомъ, обратившись снова къ Спартаку, сказалъ:
-- Клянусь Геркулесомъ, ты рожденъ не для того, чтобъ быть гладіаторомъ.
-- Также точно какъ и тѣ семьдесятъ тысячъ несчастныхъ, лагерь которыхъ ты видишь предъ собою, также точно какъ и тѣ милліоны свободныхъ людей, которыхъ вы обратили въ рабовъ.
-- Рабство существовало, отвѣчалъ патрицій, качая головою,-- съ того дня, какъ человѣкъ поднялъ мечъ на другого. По своей природѣ человѣкъ человѣку -- волкъ. Повѣрь, Спартакъ, твои мечты благородны, какъ твоя душа, но всегда останутся мечтами.
Пока существуютъ люди на землѣ, всегда были и всегда будутъ господа и рабы.
-- Нѣтъ, горячо воскликнулъ Спартакъ, -- по всегда такъ было. Пока каждый работалъ на своей землѣ и жилъ трудами своихъ рукъ, всѣ были равны и не было на землѣ ни господъ, ни рабовъ {Виргилій. Георгики, II, 473.}, но когда явились племена, считающія себя подобно вамъ, предназначенными богами владычествовать надъ прочими людьми, тогда-то явилась необузданная алчность, роскошь, обжорство, ссоры и войны между народами...
-- Такъ, стало-быть, ты хочешь заставить людей вернуться въ первобытное состояніе?.. И ты думаешь, что ты въ силахъ это сдѣлать?..
Спартакъ молчалъ, пораженный этими простыми и вмѣстѣ съ тѣмъ ужасными вопросами. Замѣтивъ его смущеніе, патрицій прибавилъ:
-- Если-бы на твою сторону сталъ самъ римскій сенатъ со всѣмъ своимъ всемогуществомъ, то и тогда твое предпріятіе не могло-бы имѣть успѣха. Одни боги были-бы въ состояніи измѣнить человѣческую природу.
-- Но если даже неизбѣжно неравенство между людьми, сказалъ Спартакъ послѣ нѣкотораго раздумья,-- то развѣ отсюда слѣдуетъ, что одни должны быть рабами другихъ? Развѣ необходимо, чтобы побѣдители наслаждались зрѣлищемъ гладіаторскихъ побоищъ между побѣжденными? Эта звѣрская жажда крови можетъ быть тоже приказана богами?
Замолчалъ, въ свою очередь, римлянинъ предъ этими неумолимыми вопросами. Наступила довольно продолжительная пауза. Спартакъ первый прервалъ молчаніе.
-- Зачѣмъ ты пришелъ? спросилъ онъ патриція.
-- Я -- Каій Руфъ Ралла, римскій всадникъ, и присланъ къ тетѣ отъ консула Марка Терепція Лукулла съ двумя предложеніями,.
Спартакъ чуть замѣтно улыбнулся и спросилъ:
-- Какое же первое?
-- Отпустить за извѣстный выкупъ нашихъ плѣнниковъ, взятыхъ тобою при Фонди.
-- А второе?
Посолъ, казалось, смутился. Онъ хотѣлъ что-то сказать, по замялся и, наконецъ, проговорилъ:
-- Прежде отвѣть мнѣ на мое первое предложеніе.
-- Я согласенъ отпустить четыре тысячи вашихъ плѣнныхъ, если ни дадите мнѣ за нихъ десять тысячъ испанскихъ мечей, десять тысячъ щитовъ, десять тысячъ панцырей со шлемами и сто тысячъ дротиковъ.
-- Какъ? воскликнулъ Руфъ Ралла съ негодованіемъ, смѣшаннымъ съ удивленіемъ.-- Ты требуешь... ты надѣешься, что мы сами дадимъ тебѣ оружіе, которымъ ты будешь сражаться противъ насъ?..
-- Да, да, я предупреждаю, что оно должно быть самого лучшаго качества, приготовленное въ вашихъ собственныхъ мастерскихъ. Кромѣ того, вы обязуетесь доставить мнѣ его сюда, въ мой лагерь, не позже какъ черезъ двадцать дней. Я могъ-бы заказать оружіе въ сосѣднихъ городахъ, по это было-бы слишкомъ долго, а мнѣ оно нужно къ спѣху, потому-что необходимо вооружить два новыхъ легіона...
-- Потому-то, съ гнѣвомъ прервалъ его римскій посолъ,-- ты и не получишь оружія и можешь держать у себя нашихъ плѣнныхъ. Мы -- римляне и научились отъ Аттилія Регула никогда не дѣлать ничего могущаго послужить ко вреду отечества.
-- Хорошо, хорошо, спокойно отвѣчалъ Спартакъ.-- Черезъ двадцать дней вы пришлете мнѣ оружіе, которое я требую.
-- Клянусь Юпитеромъ Феретрійскимъ, вскричалъ Руфъ Ралла, не будучи въ состояніи сдерживать долѣе своего гнѣва,-- ты вѣроятно не понимаешь самъ, что говоришь!.. Ты не получишь оружія, повторяю тебѣ, не получишь! Держи себѣ своихъ плѣнниковъ!..
-- Хорошо, хорошо, повторилъ Спартакъ съ прежнимъ спокойствіемъ,-- это мы увидимъ потомъ. А теперь раскажи мнѣ, въ чемъ-же заключается второе предложеніе консула Марка Лукулла?
При этомъ онъ снова насмѣшливо улыбнулся.
Патрицій нѣсколько времени молчалъ, стараясь успокоиться. Наконецъ, мягкимъ вкрадчивымъ голосомъ онъ сказалъ:
-- Консулъ поручилъ предложить тебѣ прекратить войну.
-- Вотъ какъ! удивился Спартакъ.-- На какихъ-же условіяхъ?
-- Ты любишь и любимъ римской патриціанкой, принадлежащей къ одной изъ благороднѣйшихъ фамилій республики...
При этихъ словахъ Руфа Раллы, Спартакъ вскочилъ съ своего мѣста съ сверкающими глазами и лицомъ, пылающимъ отъ гнѣва. Но мало-по-малу блѣдность покрыла его щеки. Онъ снова сѣлъ и сдержаннымъ голосомъ замѣтилъ:
-- Откуда объ этомъ знаетъ консулъ?.. Что ему и вамъ всѣмъ за дѣло до моихъ чувствъ?.. Какое могутъ имѣть онѣ отношеніе къ войнѣ, которую я веду, и къ миру, который мнѣ предлагаютъ?..
Посланникъ нѣсколько смутился при этомъ рядѣ вопросовъ и пробормоталъ нѣсколько безсвязныхъ словъ. Но потомъ, оправившись, какъ человѣкъ, принявшій опредѣленное рѣшеніе, твердымъ голосомъ сказалъ:
-- Ты любишь Валерію Мессалу, вдову Суллы и сенатъ готовъ позволить ей сдѣлаться твоей женой. Затѣмъ консулъ Маркъ Лукуллъ предлагаетъ тебѣ на выборъ одно изъ двухъ: если ты хочешь отличій на военномъ поприщѣ, то можешь отправиться въ испанскій походъ съ Помпеемъ въ качествѣ его квестора. Если-же ты желаешь тихаго домашняго счастія, то тебѣ предлагается префектура въ одномъ изъ городовъ Африки но твоему выбору. Съ тобой будетъ и Постумія, плодъ твоей преступной любви; если-же ты но согласишься на его предложенія, то дѣвочка будетъ отдана опекунамъ Фауста и Фаусты, двухъ другихъ дѣтей диктатора и ты не только лишишься всѣхъ правъ на мое, по даже никогда ее не увидишь.
Спартакъ всталъ. Засунувъ лѣвую руку за поясъ меча, правою онъ медленно гладилъ себѣ бороду. Онъ былъ блѣденъ; презрительная улыбка искривила его губы; сверкающіе глаза были пристально устремлены на патриція. Когда тотъ кончилъ свою рѣчь, Спартакъ продолжалъ смотрѣть на него, слегка кивая головою. Послѣ долгой паузы онъ, наконецъ, спросилъ почти шопотомъ:
-- А мои товарищи?
-- Должны положить оружіе и разойтись -- рабы къ своимъ хозяевамъ, гладіаторы -- по школамъ.
-- И... все кончено? сказалъ Спартакъ, медленно выговаривая каждое слово.
-- Сенатъ готовъ все забыть и простить.
-- Большое ему спасибо! иронически воскликнулъ Спартакъ.-- Какъ великодушенъ, какъ милосердъ вашъ сенатъ!
-- Какъ? гордо проговорилъ Руфъ Ралла,-- Сенатъ долженъ-бы распять всѣхъ этихъ возмутившихся рабовъ, а вмѣсто того онъ прощаетъ ихъ, и этого тебѣ мало?
-- О, напротивъ, слишкомъ много! Сенатъ прощаетъ побѣдоноснаго врага,-- великодушіе поистинѣ безпримѣрное!
-- Ты значитъ ни во-что ставишь честь, которую оказываетъ сенатъ, превращая тебя, варвара и презрѣннаго рудіарія, въ римскаго квестора или префекта, и давая тебѣ въ жены благородную патриціанку?
-- Развѣ это тоже зависитъ отъ сената? Развѣ онъ имѣетъ власть не только надъ имуществомъ, по и надъ чувствами римскихъ гражданъ?..
Затѣмъ, послѣ минутной паузы, онъ съ горечью прибавилъ:
-- Итакъ, я цѣлыя восемь лѣтъ трудился для дѣла великаго, справедливаго, святого, подвергаясь всевозможнымъ опасностямъ, рискуя тысячу разъ головою; я собралъ подъ знамя свободы семьдесятъ тысячъ моихъ несчастныхъ товарищей; я водилъ ихъ столько разъ къ побѣдѣ и все это для того, чтобы сказать имъ въ одно прекрасное утро: "Наши побѣды -- не побѣды, а пораженія; свобода, для которой я звалъ васъ сюда -- пустой звукъ: вернитесь къ своимъ господамъ и подставьте снова шою подъ ярмо, а спины подъ плети!"
Оба нѣсколько времени молчали. Затѣмъ Спартакъ тихо спросилъ римскаго посла:
-- Ну, а что если гладіаторы не послушаютъ моихъ просьбъ и совѣтовъ и не захотятъ разойтись?
-- Тогда, медленно и запинаясь сказалъ патрицій, опуская глаза и перебирая руками конецъ своей тоги, -- тогда... такому искусному полководцу какъ ты... не трудно будетъ... вѣдь ты это сдѣлаешь, въ сущности, для ихъ-же пользы... завести войско... въ опасныя мѣста...
-- Гдѣ консулъ Маркъ Теренцій Лукуллъ, проговорилъ Спартакъ, до крови кусая себѣ губы отъ скрытаго бѣшенства,-- будетъ ждать его со своими легіонами, окружитъ его и заставитъ волей-неволей положить оружіе, и даже потомъ можетъ приписать себѣ честь этой легкой побѣды? Вѣдь такъ? Отвѣчай!
Римлянинъ еще ниже опустилъ голову и молчалъ.
-- Отвѣчай! Вѣдь такъ? крикнулъ Спартакъ громовымъ голосомъ, отъ котораго вздрогнулъ его собесѣдникъ.
Патрицій поднялъ глаза на Спартака, по лицо его дышало такимъ дикимъ гнѣвомъ, что онъ невольно отступилъ на шагъ.
-- О, вскричалъ фракіецъ, давъ, наконецъ, волю своему бѣшенству,-- благодари всѣхъ боговъ Олимпа, что презрѣнный гладіаторъ умѣетъ чтить священные права пословъ! Низкій и подлый человѣкъ, подобный твоему сенату и всему твоему народу!
Ты явился, чтобъ предложить мнѣ измѣну, измѣну самую гнусную, какую только можетъ придумать человѣкъ! Ты не постыдился играть на самыхъ нѣжныхъ струнахъ моей души, чтобы подлостью достичь того, чего не можешь достичь силою оружія!
-- Эй, варваръ! съ негодованіемъ воскликнулъ Руфъ Pa.ua, отступая два шага и устремляя на Спартака высокомѣрный взглядъ,-- ты, кажется, забылъ съ кѣмъ ты говоришь!
-- Нѣтъ, Маркъ Теренцій Лукуллъ, консулъ римскій, ты забылъ гдѣ ты и съ кѣмъ ты говоришь! Ты думалъ, что я тебя не узнаю? Презрѣнный! Подъ лживымъ именемъ ты пришелъ предательски соблазнять меня на измѣну, полагая, что, подобно тебѣ, я способенъ на всякую пизоеть?.. Ступай, вернись въ Римъ, собери новые легіоны и приходи помѣряться со мною въ открытомъ бою. Тамъ, если только у тебя хватитъ храбрости стать со мной лицомъ въ лицу, какъ стоишь теперь, тамъ дамъ я тебѣ отвѣтъ, "" достойный твоихъ гнусныхъ предложеній.
-- Но неужели-же ты, несчастный глупецъ, отвѣчалъ съ глубочайшимъ прозрѣніемъ консулъ Маркъ Лукуллъ,-- неужели-же ты надѣешься долго выдерживать напоръ нашихъ легіоновъ? Неужели мечтаешь окончательно побѣдить могущество и счастье Рима?
-- Я надѣюсь вывести изъ Италіи и провести на родину эти толпы безправныхъ рабовъ и оттуда поднять противъ васъ всѣ угнетенные народы, отвѣчалъ Спартакъ.
Затѣмъ повелительнымъ жестомъ онъ приказалъ консулу уйти,.
Величественно закутавшись въ тогу, Маркъ Лукуллъ направился къ выходу, говоря:
-- Увидимся на полѣ битвы.
-- Желалъ-бы, но не надѣюсь, отвѣчалъ Спартакъ.
Лукуллъ продолжалъ идти, но Спартакъ воротилъ его:
-- Послушай, консулъ римскій, сказалъ онъ,-- такъ-какъ мнѣ извѣстно, что немногіе изъ моихъ солдатъ, попавшіе къ вамъ въ плѣнъ въ теченіи этой войны, были вами распяты, то предупреждаю тебя, что если въ теченіи двадцати дней мнѣ не будутъ доставлены въ мой собственный лагерь оружіе и доспѣхи, которые я требую, то четыре тысячи вашихъ солдатъ, взятыхъ мною въ плѣнъ при Фонди, тоже будутъ распяты.
-- Какъ?.. Ты осмѣлишься?.. вскричалъ консулъ блѣднѣя.
-- Все дозволительно съ такими людьми, какъ вы! воскликнулъ Спартакъ.-- Теперь ступай!
Онъ снова знакомъ приказалъ консулу уйти.
На зовъ Спартака явился десятникъ и вождь приказалъ ему провести римскаго посла и его спутниковъ до воротъ лагеря.
Оставшись одинъ, фракіецъ долго ходилъ взадъ и впередъ по своей палаткѣ, погруженный въ самыя мрачныя и тяжелыя размышленія.
Только спустя нѣсколько часовъ, онъ приказалъ позвать къ себѣ Красса, Граника и Окномана и разсказалъ имъ о приходѣ консула Марка Теренція Лукулла въ лагерь и о той части его переговоровъ съ нимъ, которая не касалась его стыдливаго чувства къ Валеріи.
Всѣ три гладіатора горячо поблагодарили Спартака за его твердое и благородное поведеніе и ушли, исполненные самаго глубокаго уваженія и преданности къ своему другу и верховному вождю.
Когда поздно ночью гладіаторы удалились, Спартакъ снялъ панцырь, который всегда носилъ въ теченіи дня и, разстегнувъ тунику, сталъ разсматривать медальонъ съ волосами Валеріи и Постуміи. Затѣмъ онъ бросился на свое соломенное ложе, но сонъ бѣжалъ отъ его глазъ. Только послѣ полуночи онъ уснулъ, забывъ потушить глиняный ночникъ, горѣвшій въ его палаткѣ. Онъ спалъ по болѣе двухъ часовъ, сжимая въ рукѣ медальонъ Валеріи, какъ вдругъ долгій, страстный поцѣлуй ожогъ его уста. Онъ проснулся и, вскочивъ съ постели, проговорилъ:
-- Кто здѣсь?.. Кто здѣсь?..
У его изголовья стояла на колѣняхъ полураздѣтая Эвтибида во всей своей чудной красотѣ. Густыя рыжія волосы ея были распущены по плечамъ; бѣлая, какъ снѣгъ, грудь виднѣлась изъ-подъ легкой туники, а маленькія ручки съ мольбой протягивались къ гладіатору.
-- О, сжалься, сжалься надо мною! лепетала она.-- Я умираю отъ любви!
-- Эвтибида! воскликнулъ Спартакъ.-- Ты?.. Здѣсь?..
-- Уже столько ночей, продолжала она страстнымъ шопотомъ,-- подхожу я во время твоего сва къ этому изголовью и молча любуюсь тобой. О, Спартакъ, неужели любовь моя должна на-вѣки остаться безъ отвѣта? Вотъ уже пять лѣтъ, пять безконечныхъ лѣтъ, какъ я обожаю тебя, какъ бога, больше чѣмъ бога и ты по-прежнему глухъ къ моимъ мольбамъ! Отвергнутая тобою, я тщетно силилась изгнать твой образъ изъ моего сердца и утопить свою страсть въ винѣ, въ оргіяхъ! Тщетно бѣжала я изъ города, гдѣ увидѣла тебя; въ Греціи, какъ и въ Римѣ, твой образъ неотступно преслѣдовалъ меня. Ни видъ родныхъ мѣстъ, гдѣ прошла моя невинная молодость, ни звукъ родного языка, ничто не могло меня заставить хоть на минуту забыть тебя... Я люблю, люблю тебя, Спартакъ! Языкъ человѣческій не въ состояніи выразить всей силы моей страсти!.. Смотри я, я, Эвтибида, предъ которой пресмыкались самые могущественные римскіе патриціи, -- я у ногъ твоихъ! Сжалься-же надо мной, не отталкивай меня! Я буду твоей служанкой, твоей рабыней... чѣмъ хочешь... по только не прогоняй меня отъ себя, умоляю тебя! Если ты снова отвернешься отъ меня, я буду способна на все, на все... даже на самыя ужасныя преступленія!
Такъ молила страстнымъ, лихорадочнымъ шопотомъ влюбленная дѣвушка, крѣпко стиснувъ въ своихъ маленькихъ ручкахъ руку гладіатора. Слушая этотъ пламенный потокъ чувственной, по искренной страсти, Спартакъ нѣсколько разъ то вспыхивалъ, то блѣднѣлъ. Огонь пробѣгалъ по его жиламъ и голова начинала кружиться. Но медальонъ, который онъ увидѣлъ на своей груди, послужилъ ему талисманомъ, предохранившимъ отъ искушенія. Призвавъ на помощь всю свою твердость, онъ тихонько отстранилъ отъ себя молодую дѣвушку и ласковымъ, почти отеческимъ тономъ сказалъ:
-- Перестань... успокойся, глупенькая... Я люблю другую женщину, сдѣлавшую меня отцомъ... и клянусь всѣмъ, что есть святого на землѣ, никогда не измѣню ей. Такъ брось-же всякую мысль о любви ко мнѣ и не говори со мной больше о чувствѣ, которое я не могу раздѣлять.
-- О, фуріи ада! Такъ это правда? вскричала глупитъ голосомъ Эвтибида.-- Ты любить эту ненавистную, проклятую Валерію? Такъ это она отняла...
-- Замолчи! крикнулъ Спартакъ внѣ себя отъ негодованія.
Гречанка умолкла, кусая себѣ до крови руки. Тогда гладіаторъ, стараясь сдержать свои гнѣвъ, произнесъ спокойнымъ, но строгимъ голосомъ:
-- Выйди изъ моей палатки и но смѣй никогда больше переступать чрезъ ея порогъ. Съ завтрашняго дня ты будешь при Окноманѣ; отнынѣ ты уже не принадлежишь къ числу моихъ контуберналіевъ.
Куртизанка, низко опустивъ голову, медленно вышла изъ палатки, а Спартакъ раскрылъ медальонъ и сталъ покрывать поцѣлуями лежавшіе въ немъ локоны двухъ наиболѣе дорогихъ для него въ мірѣ существъ.