Замокъ Роцбергъ.
На всемъ своемъ протяженіи отъ швейцарскихъ ледниковъ до песчаныхъ береговъ Зюдерзе, великій Рейнъ не протекаетъ нигдѣ мимо такой живописной, дикой, и высоко-любопытной мѣстности, какъ въ маленькой уединенной долинѣ, лежащей между Куромъ и Тузисомъ въ Граубинденскомъ кантонѣ. Проѣзжій путешественникъ, торопящійся на Шплюгенъ, и странствующій художникъ, стремящійся въ Италію, одинаково спѣшатъ мимо, не обращая даже взгляда на сѣроватые верхи горъ, возвышающіеся надъ дорогой, или на каменистое русло рѣки, протекающей подъ ихъ ногами. Они не подозрѣваютъ, какія прелестныя, зеленыя долины, тѣнистыя, извивающіяся ущелья, историческія развалины и лощины, усѣянныя тысячами благоухающихъ цвѣтовъ, скрываются за уступами сосѣднихъ горъ. Они не вѣдаютъ, что въ иныхъ древнихъ развалинахъ, на которыхъ даже и плющъ давно заглохъ, живутъ воспоминанія о временахъ, предшествовавшихъ Христу на нѣсколько столѣтій, или что въ маленькихъ хижинахъ, которыя лѣпятся по уступамъ почти отвѣсныхъ скалъ какъ ласточкины гнѣзды, еще говорятъ языкомъ, невѣдомымъ остальной Европѣ. Только историкъ и археологъ съ любопытствомъ иногда вспоминаютъ, что въ этомъ языкѣ сохранились послѣдніе остатки забытаго, исчезнувшаго нарѣчія, что въ дикихъ, горныхъ жителяхъ, говорящихъ этимъ языкомъ, течетъ еще кровь исчезнувшаго великаго, таинственнаго народа.
Такимъ образомъ и Вильямъ Трефольденъ, который не былъ ни археологомъ, ни историкомъ, а только блестящимъ, свѣтскимъ человѣкомъ, занятый въ настоящую минуту тысячью различными планами, толпившимися въ его головѣ, не зналъ, да и не хотѣлъ ничего знать объ этихъ рѣдкостяхъ; онъ шелъ по долинѣ Домлешга, не обращая никакого вниманія ни на народъ, обитавшій тамъ, ни на старинныя преданія.
Было три часа пополудни, на четвертый день по его отъѣздѣ изъ Лондона. Изъ трехъ ночей онъ былъ двѣ въ дорогѣ, но несмотря на это, глаза его нимало не потеряли своего блеска, и щоки не стали блѣднѣе. Идя по тѣнистой дорогѣ и посматривая повременамъ на залитые солнечнымъ свѣтомъ верхи горъ, онъ, казалось, выступалъ свободнѣе, увѣреннѣе и вообще держалъ себя съ гораздо большимъ достоинствомъ. Въ одеждѣ его не видно было ни малѣйшихъ слѣдовъ путешествія или усталости. Старый, полинявшій сюртукъ, который онъ всегда носилъ въ своей конторѣ, замѣнился теперь новомоднымъ, неопредѣленнаго цвѣта сьютомъ. Его бѣлье и перчатки были безукоризненной свѣжести. Даже на сапогахъ почти не было ни пылинки, хотя онъ и шелъ пѣшкомъ. Словомъ, онъ былъ такъ хорошо одѣтъ и такъ мало походилъ на себя, что наврядъ ли бы самъ зоркій Абель Кэквичъ узналъ своего патрона, еслибъ по какой-нибудь случайности встрѣтилъ его теперь на уединенной швейцарской дорогѣ.
Какъ онъ ни былъ погруженъ въ мысли, однако время отъ времени Трефольденъ внимательно осматривался, чтобъ быть вполнѣ увѣреннымъ, что онъ не сбился съ дороги. Деревня, изъ которой онъ вышелъ, осталась уже въ двухъ миляхъ позади, и кромѣ полуразвалившенся башни на высокой скалѣ, футовъ восемьдесять надъ его головой -- ни впереди, ни по сторонамъ не видно было ни одного строенія. Рейнъ катилъ мимо свои сѣрыя волны, все еще мутныя отъ близости ледниковъ. По откосамъ горъ возвышались сосновыя рощи, а внизу, въ лощинахъ, паслись стада темношерстныхъ козъ, оглашавшихъ воздухъ звукомъ своихъ колокольчиковъ. Далеко надъ головами простирался цѣлый міръ луговъ, полей, огородовъ, скромныхъ хижинъ, казавшихся какими-то игрушечными домиками -- и все это возвышалось, терраса надъ террасой, между гигантскими гранитными ущельями и пропастями. А еще выше бѣлѣли обнаженныя скалы и уединенныя ели, покрытыя снѣгомъ, направо же далеко-далеко подымалась къ небу гора, выше всѣхъ сосѣднихъ горъ и съ вершины ея висѣлъ въ воздухѣ громадный ледникъ, блестѣвшій и искрившійся на солнцѣ.,
Но Вильямъ Трефольденъ не смотрѣлъ на это великолѣпное зрѣлище. Для него въ эту минуту горы были только указательными столбами, а солнце -- лампой, освѣщавшей ему путь. Онъ ждалъ теперь крутого поворота дороги, чтобы свернуть на маленькую тропинку, которая, какъ ему сказали, должна была привести его къ замку Роцбергъ. Онъ зналъ, что онъ еще не прошелъ мимо этого поворота, а долженъ съ нимъ скоро поравняться. Вдругъ, вдали, въ высотѣ, явственно раздался звонъ церковнаго колокола. Трефольденъ остановился, посмотрѣлъ на часы, и еще прибавилъ шагу. Было уже безъ четверти три, а ему необходимо было достичь своего назначенія какъ можно ранѣе, чтобъ успѣть воротиться до ночи въ Рейхенау. Наконецъ, дорога круто повернула въ сторону, и онъ, увидѣвъ давно ожидаемую троппику, пошелъ по ней такими твердыми, увѣренными шагами, словно онъ тутъ ходилъ каждый день.
Мало-по-малу шумъ рѣки замеръ, и уединенно-раскинутыя сосны превратились въ густую тѣнистую рощу. Тропинка пошла въ гору, и выйдя на открытую поляну, снова черезъ нѣсколько времени привела ко второй сосновой рощи, возвышавшейся на такомъ крутомъ откосѣ, что тропинка въ нѣкоторыхъ мѣстахъ принимала видъ дикой, первобытной лѣстницы изъ большихъ камней и пней. Подыматься было очень трудно, но это продолжалось недолго, и черезъ нѣсколько минутъ Трефольденъ увидѣлъ свѣтъ солнечныхъ лучей, пробивавшихся сквозь деревья. Потомъ, неожиданно, мохъ подъ его ногами принялъ золотистый оттѣнокъ, и онъ очутился на краю открытой плоскости, возвышавшейся футовъ на четыреста надъ большой дорогой, по которой онъ пришелъ. Передъ нимъ протекалъ Рейнъ, гораздо тише и уже темно-стального цвѣта; долина же простиралась на многія мили -- широкая рейнская долина, окаймленная на горизонтѣ бѣлѣвшимися Альпами. Вблизи же, въ нѣсколькихъ саженяхъ отъ того мѣста, на которомъ стоялъ Трефольденъ, возвышались старинныя, обросшія плющемъ стѣны Роцберга.
Такъ вотъ тотъ домъ, гдѣ поселился старшій сынъ его прадѣда, ровно сто лѣтъ тому назадъ -- гдѣ родился законный наслѣдникъ громаднаго состоянія! Вильямъ Трефольденъ горько, презрительно улыбнулся, взглянувъ на этотъ замокъ -- цѣль своего странствованія.
Это было чисто-швейцарское, средневѣковое зданіе, совершенно неправильное и состоявшее изъ соединенія четырехъ или пяти башенъ, различной величины и высоты. Крыши были на всѣхъ одинаковы, высокія, аспидныя съ флюгеромъ на остріѣ; самая большая изъ башенъ была вся въ развалинахъ, и покрыта сверху донизу зеленымъ плющемъ. Остальная часть замка также не вся была обитаема; множество оконъ было закрыто ставнями, и только на нѣкоторыхъ виднѣлись лохмотья кисеи вмѣсто занавѣсокъ, и два-три горшка съ цвѣтами. Къ югу отъ дома, простиралась невысокая каменная стѣна, окружавшая небольшой дворъ, и посреди которой возвышались старинныя ворота съ большимъ гербомъ наверху, на которомъ птицы вили гнѣзда.
Ни одна изъ этихъ подробностей не ускользнула отъ зоркаго взгляда Вильяма Трефольдена. Онъ въ одну минуту увидѣлъ и созналъ все -- бѣдность, живописность и запущенность этого мѣста. Перейдя черезъ поляну передъ замкомъ, онъ увидѣлъ крутую дорогу, спускавшуюся внизъ въ долину, и тотчасъ замѣтилъ, что на ней не было видно слѣдовъ экипажей. Въ воротахъ онъ обратилъ вниманіе на гербъ, въ которомъ всѣ геральдическіе знаки были уничтожены, очевидно человѣческой рукой. Точно такъ же, онъ ничего не пропустилъ и на дворѣ: примѣтилъ и траву, выросшую между каменьями мостовой, и пустую собачью конуру въ углѣ, и старинный, заросшій мхомъ колодезь.
Дверь замка, массивная, дубовая, съ желѣзными скобками и тяжелымъ засовомъ, была полуоткрыта. Вильямъ Трефольденъ посмотрѣлъ во всѣ стороны, ища колокольчика, но его не было. Онъ постучалъ кулакомъ, но никто не явился. Онъ громко крикнулъ -- но никто не отвѣчалъ. Наконецъ, потерявъ терпѣніе, онъ просто вошелъ.
Онъ очутился въ каменныхъ сѣняхъ, неправильной формы, съ стариннымъ каминомъ съ одной стороны и съ большимъ новѣйшаго рисунка окошкомъ съ другой. Потолокъ былъ низкій и балки, поддерживавшія его, совершенно почернѣли отъ времени и дыму. Нѣсколько стульевъ и скамеекъ старинной формы, экранъ, большой дубовый столъ, на которомъ лежала какая-то газета и грубой работы серебряные очки, любопытные швейцарскіе часы съ маленькой фигурой, стоявшей на часахъ надъ циферблатомъ, прялка и пресъ для бѣлья -- вотъ вся мебель, находившаяся въ этой комнатѣ. Нѣсколько тяжелыхъ нѣмецкихъ ружей стояло за дверью, а старинная сабля и пожелтѣвшій пергаментъ въ черной рамкѣ висѣли на каминѣ. Прямо противъ двери находилась другая дверь, также полуоткрытая, и за нею виднѣлся садъ.
Оглянувъ съ порога эту скромную комнату и убѣдившись, что онъ одинъ, Вильямъ Трефольденъ подошелъ къ камину и сталъ на свободѣ разсматривать пергаментъ. Это былъ указъ объ отставкѣ капитана Джэкоба, подписанный его величествомъ королемъ Георгомъ II въ 1748 году. Обратившись къ газетѣ, лежавшей на столѣ, онъ съ удивленіемъ увидѣлъ, что она была напечатана на неизвѣстномъ ему языкѣ -- языкѣ, который не былъ ни французскимъ, ни итальянскимъ, ни испанскимъ, но въ то же время походилъ на всѣ три. Газета называлась: "Amity del Pievel". Посмотрѣвъ съ любопытствомъ впродолженіе нѣсколькихъ минутъ на эту диковину, онъ положилъ газету на столъ и прошелъ черезъ вторую дверь въ садъ.
Тутъ, по крайней-мѣрѣ, онъ надѣялся найдти хоть кого-нибудь изъ обитателей замка, но и тамъ никого не было; самый же садъ оказался простымъ огородомъ, въ которомъ не было никакихъ произраетеній выше капусты, картофелю, саладу и крыжовника. Трефольденъ началъ уже сомнѣваться, не покинули ли его швейцарскіе родственники свой замокъ.
Но идя медленно вдоль боковой дорожки, окаймленной высокой изгородью, онъ неожиданно услышалъ голоса, повидимому, не очень вдалекѣ. Онъ остановился, прислушался, сдѣлалъ нѣсколько шаговъ впередъ, и пришелъ къ тому заключенію, что голоса доходили до него откуда-то снизу. Онъ продолжалъ идти, и вскорѣ нашелъ отверстіе въ изгороди, откуда маленькая, вырубленная въ скалѣ лѣстница вела внизъ футовъ на двадцать къ небольшой плантаціи фруктовыхъ деревъ, лѣпившихся на самомъ краю пропасти, отъ которой ихъ отдѣлялъ только легкій заборъ. Съ этой площадки, обращенной къ западу, открывался великолѣпный видъ на всю долину, и въ одномъ углу ея стояла сельская бесѣдка, покрытая индійскою соломой. Къ этой-то бесѣдкѣ направилъ свои шаги Вильямъ Трефольденъ, черезъ высокую, густую траву.
Когда онъ приблизился къ ней, то снова услышалъ тѣ же звуки, которые до него долетали внизу. Но теперь слышался только одинъ голосъ мужской -- и ясно было, что онъ читалъ, но на какомъ языкѣ онъ читалъ? Не понѣмецки, не на томъ странномъ языкѣ, на которомъ напечатана "Amity del Pievel", конечно, не полатыни. Неужели возможно, чтобъ это было погречески?
Вильямъ Трефольденъ почти позабылъ греческій языкъ въ тѣ восемьнадцать лѣтъ, которыя протекли съ тѣхъ поръ, какъ онъ вышелъ изъ итонской колегіи, но онъ не могъ сомнѣваться, что звучные періоды, лившіеся изъ устъ чтеца, были дѣйствительно греческіе. Онъ даже узналъ самыя слова. Это было знаменитое описаніе садовъ Тразидама, Теокрита сицилійскаго. Трефольденъ едва вѣрилъ своимъ ушамъ. Теокритъ! въ долинѣ Домлешга! Теокритъ въ устахъ такихъ дикихъ варваровъ, какъ обитатели Роцбергскаго замка!
Наконецъ, читавшій умолкъ и Вильямъ Трефольденъ поспѣшно подошелъ къ двери бесѣдки. Въ ней сидѣли только двое: старикъ, курившій нѣмецкую трубку, и молодой человѣкъ, наклонившійся надъ книжкой. Оба взглянули на него съ удивленіемъ и тотчасъ привстали съ инстинктивною учтивостью.
-- Извините, сказалъ Трефольденъ, снимая шляпу:-- я боюсь, что слишкомъ безцеремонно ворвался къ вамъ и...
Онъ вдругъ остановился, замѣтивъ, что по привычкѣ началъ говорить поанглійски, тогда какъ, въ граубинденскомъ кантонѣ онъ обыкновенно объяснялся пофранцузски, какъ на языкѣ самомъ понятномъ для туземцевъ.
Но старикъ учтиво поклонился, положилъ трубку на столъ и отвѣчалъ самымъ правильнымъ, чистымъ англійскимъ языкомъ:
-- Добро пожаловать, сэръ, кто бы вы ни были.
-- Я, кажется, имѣю удовольствіе говорить съ родственникомъ, замѣтилъ стряпчій: -- я Вильямъ Трефольденъ.
Старикъ сдѣлалъ два шага впередъ, взялъ его за обѣ руки и къ величайшему удивленію поцаловалъ его въ обѣ щеки.
-- Родственникъ! сказалъ онъ: -- тѣмъ болѣе добро пожаловать. Саксенъ, мой сынъ, поцалуй твоего родственника.