Глава I.
Анастасій фонъ-Сунтгельмъ сидѣлъ за завтракомъ. Давно уже не былъ онъ въ такомъ хорошемъ расположеніи духа; этому не мало способствовали событія въ домѣ совѣтника; теперь же, послѣ того какъ, благодаря своимъ многочисленнымъ связямъ, онъ подробнѣе узналъ положеніе дѣла, его радужное настроеніе еще увеличилось и онъ съ наслажденіемъ потягивалъ дороібй портвейнъ. Отто Вельнеръ былъ единственный человѣкъ, имѣющій интересъ преслѣдовать его за дѣянія, такимъ нечестнымъ образомъ открытыя Эфраимомъ Пельцеромъ. Если бы благосклонная судьба избавила его отъ Вельнера, то съ остальными баронъ ужь съумѣлъ бы справиться. Анастасій глубоко задумался. Безспорно, онъ въ душѣ честный человѣкъ; онъ желаетъ совѣтнику долгой, счастливой жизни. Но если судьбою рѣшено, что фонъ-Дюренъ, вслѣдствіе своей раны, долженъ умереть, то Анастасій утѣшилъ бы себя мыслью, что эта тяжелая утрата до нѣкоторой степени заглаживается и лишается своей остроты тѣмъ, что она ухудшитъ положеніе Отто. Во всякомъ случаѣ Вельнеръ надолго исчезнетъ изъ общества и перестанетъ быть опаснымъ для барона. Пусть выступаетъ тогда самъ Пельцеръ, безстыдный кровопійца, съ своими открытіями! Ужь не ему, конечно, на основаніи какихъ-то писемъ, оспаривать баронство въ пользу приговореннаго судомъ Отто Вельнера, и поэтому Сунтгельмъ-Хиддензое можетъ быть вполнѣ увѣренъ въ своемъ общественномъ положеніи и имени. Да, да, и Пельцеръ проигралъ съ той достопамятной ночи, и хотя Анастасій не рѣшилъ еще прямо вышвырнуть Эфраима на улицу, но уже находилъ возможнымъ ограничить его требованія. Вслѣдствіе этихъ пріятныхъ соображеній, Анастасій фонъ-Сунтгельмъ-Хиддензое съ особеннымъ удовольствіемъ пилъ дорогой портвейнъ и вспоминалъ о трехъ или четырехъ интрижкахъ, бывшихъ у него въ продолженіе зимы.
Какіе контрасты!... То звучный andante maestoso, поднимающійся въ его душѣ, при воспоминаніи о юношеской красотѣ павшей польской графини, то пріятное, страстное larghetto, при воспоминаніи о миссъ Алисѣ, голубоокой, бѣлокудрой британкѣ, то нѣжное, чудное adagio, при мысли объ изолгавшейся актрисѣ, съ очаровательнымъ видомъ цитирующей строфы изъ Весны любви Рюккерта и требующей за каждую строчку или браслетъ, или ящикъ "монополь", наконецъ, игривое allegretto -- Адель, самая веселая, очаровательная, но и самая недоступная, невнимательная и неблагодарная!...
Цѣлую недѣлю онъ не встрѣчалъ этой хорошенькой дѣвушки. Видаться съ ней было очень затруднительно; она не была свѣтскою женщиной и компрометировала его, когда онъ публично показывался съ ней; она была въ состояніи на сказанную шепотомъ любезность отвѣтить громкою шуткой съ весьма непріятнымъ намекомъ на его года, ставящей его въ неловкое положеніе.
"Досадно!" -- подумалъ Анастасій. Именно сегодня, въ свѣтломъ, розовомъ настроеніи онъ испытывалъ особенное желаніе ее видѣть. Британка съ большими голубыми глазами хороша была для мрачнаго настроенія послѣднихъ дней. Теперь, когда онъ веселѣе смотрѣлъ на Божій свѣтъ, онъ мечталъ о красотѣ продавщицы, которая должна же, наконецъ, понять...
Онъ позвалъ слугу принять остатки завтрака. Уже много лѣтъ ему подавали лукуловскіе dejeûner à la fourchette въ его кабинетъ, если только это слово примѣнимо къ изысканному мужскому будуару, гдѣ рядомъ съ дѣловыми бумагами валялись любовныя записки. Анастасій сѣлъ къ столу. Красивымъ почеркомъ, строчка за строчкой выливались увѣренія въ безграничномъ уваженіи и заканчивались просьбою о свиданіи, необходимость котораго хитро мотивировалась. Онъ усмѣхнулся. На эту встрѣчу онъ возлагалъ рѣшительныя надежды. Онъ серьезно переговорилъ съ вдовою Маріанной Тарофъ. Она поможетъ ему, употребитъ въ дѣло все свое матерински-педагогическое вліяніе на робкую дѣвушку. Это было вопросомъ point d'honneur для содержательницы таинственныхъ англійскихъ классовъ: ей необходимо было возстановить уваженіе къ самой себѣ вслѣдствіе глупой шутки, сыгранной съ нею Мартой Боссъ. Послѣ грубаго оскорбленія Эриха фонъ-Тиллихау, эта глупая дѣвушка, охваченная внезапнымъ ужасомъ, ночью выбѣжала на улицу. Цѣлую недѣлю послѣ этого событія фрау Тарофъ не могла придти въ себя, она сдѣлалась такою нервной, что вздрагивала при каждомъ звонкѣ, думая, что пришелъ какой-нибудь непріятный посолъ изъ полиціи поближе познакомиться съ программой ея вечеровъ.
"Искренно преданный вамъ А.",-- докончилъ баронъ записку.
Въ это время слуга доложилъ объ агентѣ Эфраимѣ Пельцерѣ.
-- Пусть войдетъ!-- вскричалъ Анастасій почти весело.
Въ комнату съ обычнымъ нахальствомъ вошелъ Эфраимъ Пельцеръ. Несмотря на присутствіе лакея, онъ крикнулъ барону безцеремонное: "добраго утра!"
-- Что вамъ нужно?-- спросилъ Анастасій, когда они остались вдвоемъ.
-- Денегъ!-- отвѣтилъ Пельцеръ.
-- Сожалѣю. У меня нѣтъ въ настоящую минуту лишнихъ. Говоря между нами, до какихъ поръ намѣреваетесь вы продолжать ваши займы?
Пельцеръ насмѣшливо покачалъ говой.
-- Если для васъ это слишкомъ много, то, можетъ быть, г. Вельнеръ будетъ сговорчивѣе. Для меня, вѣдь, безразлично, отъ кого ни получать мое маленькое жалованье.
-- Я попрошу васъ умѣрить вашъ голосъ, -- прошепталъ Анастасій съ досадой.-- Не то, чтобы я боялся -- о, нѣтъ!-- но осторожность никогда не мѣшаетъ и меня коробитъ, когда кричатъ въ моемъ домѣ. Къ тому же, я собираюсь и васъ, и всѣ ваши дѣла отправить въ чорту!
-- Едва ли это возможно.
-- Возможно. Письма, которыя вы мнѣ передали, я, конечно, сжегъ.
-- Понятно. Но у меня есть копіи.
-- Ничего не значитъ. Мало ли что вы можете написать?
Пельцеръ хотѣлъ прибавить то, что онъ до сихъ поръ скрывалъ, именно, что одно изъ наиболѣе компрометирующихъ пишемъ осталось у него въ оригиналѣ. Но онъ одумался. Этимъ письмомъ, о которомъ баронъ, очевидно, и не подозрѣваетъ, онъ козырнетъ въ самомъ крайнемъ случаѣ.
-- Вы, повидимому, очень самоувѣренны сегодня,-- сказалъ юнъ съ улыбкой.
-- Да, это вѣрно,-- отвѣтилъ Анастасій.
-- А вдова Мольбека?
-- Экзальтированная женщина, фантазерка, которую не трудно будетъ засадить въ сумасшедшій домъ. къ тому же, показанія этой женщины ни на чемъ не основаны: мало ли что говоритъ въ бреду умирающій,-- ба, у васъ странныя понятія! Далѣе! Тимсенъ... Да что я такъ распространяюсь? Дѣло кончено. И я не понимаю, кому охота стараться возвратить Вельнеру эти два милліона, которые кстати онъ никогда и не получитъ.
-- Да?-- вскричалъ Пельцеръ.-- Дѣло кончено? Это мы увидимъ! Одно только хотѣлъ бы я знать, почему Вельнеръ, если я открою истину, не получитъ двухъ милліоновъ?
-- Смѣшной вопросъ! Развѣ вы не читаете газетъ?
-- Ага! Такъ поэтому? Да, да, г. баронъ былъ примѣрнымъ свидѣтелемъ. "Вотъ каналья! Держите его! Вотъ убійца". Я понимаю, что вы съ особеннымъ наслажденіемъ уничтожили бы Вельнера, а что касается меня, то я отъ души желалъ бы того же, но, къ его счастью, мы оба не судьи! Нѣтъ, милый другъ...
-- Я отказываюсь отъ чести быть вашимъ другомъ.
-- Не дѣлайте этого. Какъ другъ, я не опасенъ; какъ врагъ -- другое дѣло... Мнѣ съ руки, если вы присягнете, что видѣли...
-- Я не буду утверждать ничего, что противно истинѣ,-- со злостью отвѣтилъ баронъ, -- правда выяснится и безъ моего вмѣшательства и если совѣтникъ умретъ, то я не дамъ за голову Вельнера ни одной марки!
Это было произнесено съ большою увѣренностью. Обманутый уликами, Анастасій пришелъ къ убѣжденію, что Вельнеръ мстилъ за оскорбленіе.
Пельцеръ былъ озадаченъ его словами.
-- Но развѣ вы серьезно думаете?.. Баронъ сдѣлалъ нетерпѣливое движеніе.
-- Гм...-- пробормоталъ Пельцеръ, въ головѣ котораго блеснула новая мысль.-- А если бы я могъ достовѣрно доказать, что Вельнеръ невиненъ?
-- Вы?
-- Да, я! Къ чему мнѣ скрывать это?-- продолжалъ Пельцеръ, засунувъ руки въ карманы.-- Обвинить никто не можетъ меня, потому что одно намѣреніе не подвергается наказанію.
Затѣмъ онъ разсказалъ, не называя, впрочемъ, имени Бренера, задуманный сообща съ бѣглымъ преступникомъ планъ, приведеніе въ исполненіе котораго онъ предоставилъ ему одному.
-- Ну, что вы теперь скажете?-- сказалъ онъ насмѣшливо.-- Что? Не правда ли, дѣло ясно? Какъ высоко цѣните вы удовольствіе видѣть вашего Вельнера осужденнымъ?
Анастасій, страшно взволнованный, опустился въ кресло. Убѣжденіе въ виновности противника было такъ дорого, такъ благодѣтельно. Теперь все это разлетѣлось прахомъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ и всѣ его надежды.
Эфраимъ Пельцеръ наслаждался его смущеніемъ. Но баронъ, повидимому, скоро освоился съ измѣнившимися обстоятельствами.
-- Слушайте,-- заговорилъ онъ, наконецъ,-- если это вѣрно...
-- Это вѣрно!
-- Хорошо! Такъ это должно остаться тайной! Еще больше: чтобъ ускорить конецъ этого дѣла, ваше показаніе должно послужить къ гибели обвиняемаго.
-- Клятвопреступленіе?-- прошепталъ Пельцеръ, сощуривъ глаза.
-- Называйте какъ хотите! Вы должны свидѣтельствовать...
-- Ну? Продолжайте!
-- Вы могли, напримѣръ, слышать, что онъ высказывалъ гдѣ-нибудь свое намѣреніе. Вы могли бы повторить его слова...
Эфраимъ Пельцеръ попытался было возражать, но баронъ раздраженно перебилъ его:
-- Обдумайте это дома и обсудите хорошенько... Ножъ, напримѣръ, могъ бы послужить основаніемъ! Вы объявите, что прежде видѣли его у него въ рукахъ, что...
-- Гм... идея не дурна, но трудно выполнима. Гдѣ бы это могло быть?... Стой! Это идетъ! Тогда, когда я дѣлалъ первую попытку... Онъ встрѣтилъ меня на лѣстницѣ... Гм... Вѣдь, ножъ покажутъ мнѣ, прежде чѣмъ спросятъ?
-- Конечно. Когда васъ выслушаютъ, то вамъ покажутъ оружіе и спросятъ, узнаете ли вы corpus delicti.
-- Не очень предусмотрительно со стороны судей. Впрочемъ, несмотря на все это, дѣло, все-таки, дрянь. Вѣдь, покажется подозрительнымъ, что никто изъ его знакомыхъ никогда не видалъ у него этого ножа...
-- Нисколько! Прокуроръ будетъ тогда утверждать, что обвиняемый съ заранѣе обдуманнымъ намѣреніемъ скрывалъ оружіе. Объ этомъ ужь не безпокойтесь... это дѣлается само собой!
-- Да,-- замѣтилъ Пельцеръ,-- у васъ дѣйствительно талантъ, баронъ. Но теперь самое важное! Вы поймете... У меня, при всемъ моемъ легкомысліи, все-таки, есть совѣсть. Я соглашаюсь, но это будетъ стоить большихъ денегъ! Скажемъ, сто тысячъ марокъ! Половину заплатите теперь, другую, когда вашъ Вельнеръ будетъ осужденъ. Тогда я переселюсь въ Америку. Это, вѣдь, тоже для васъ выгодно: вы разъ навсегда избавитесь отъ меня!
-- Сто тысячъ марокъ! Вы слишкомъ высоко цѣните угрызенія вашей совѣсти. Я вовсе не отказываюсь прилично заплатить за ничтожную услугу, которую требую отъ васъ, но я не бросаю денегъ на вѣтеръ, какъ сумасшедшій. Вы преувеливаете значеніе этого свидѣтельства. Ваша помощь не такъ важна, какъ вы воображаете. Вельнеръ будетъ осужденъ и безъ нея.
-- Возможно, что и безъ нея! Но ужь навѣрное онъ будетъ оправданъ, если я назову настоящаго преступника. А я это сдѣлаю, если г. фонъ-Сунтгелъмъ захочетъ придерживать свои такъ дешево пріобрѣтенныя тысячи крѣпче, чѣмъ позволяютъ приличія.
Анастасій молчалъ. Безсильная злоба сверкала въ его взглядѣ. Противъ обстоятельствъ нельзя было идти. Съ минуту онъ колебался. Да, если Пельцеръ сдержитъ слово, то результаты будутъ блестящи. Но это знаетъ... Баронъ подошелъ въ внутренней, украшенной оружіемъ, стѣнѣ своей спальни и снялъ дорогой револьверъ. Онъ медленно осмотрѣлъ его со всѣхъ сторонъ и затѣмъ какъ бы въ глубокомъ раздумьи взвелъ курокъ...
-- Выслушайте меня!-- торопливо заговорилъ онъ.-- И на этотъ разъ я соглашусь на ваше безстыдное требованіе, но клянусь вамъ, что это въ послѣдній разъ! Вы хотите отъ меня невозможной глупости: разорить меня, для того чтобы сохранить то, что вы мало по-малу у меня отнимете. Подобныхъ шутокъ я не потерплю. Если вы, послѣ того, какъ получите вторую половину платы, хоть разъ переступите этотъ порогъ, то я застрѣлю васъ изъ этого револьвера!... То же случится, если вы не сдержите слова, или если выдадите хоть слово изъ того, что вамъ извѣстно. Мнѣ надоѣло быть игрушкой помѣшаннаго. Я застрѣлю васъ -- и пусть будетъ тогда, что будетъ. Въ крайнемъ случаѣ останется пуля и для меня, и я во всякомъ случаѣ не такъ много потеряю въ этой глупой жизни, какъ вы. Тѣмъ, что свѣтъ могъ дать мнѣ, я уже вполнѣ насладился; вы же еще молодой человѣкъ и вашъ толстый черепъ еще полонъ иллюзій. Теперь ни слова больше! Оставьте меня!
-- Вы, значитъ, согласны?...
-- Оставьте меня!-- повторилъ баронъ.-- То, что я сказалъ, довольно ясно. Къ концу недѣли первая половина уплаты будетъ готова. Уходите, или я сейчасъ же убью...
Онъ поднялъ револьверъ.
-- Не дурачьтесь, г. баронъ!-- произнесъ Пельцеръ, блѣднѣя.-- Я ухожу. До слѣдующей субботы, значитъ!
На дворѣ онъ съ улыбкой потеръ себѣ руки.
"Браво!-- говорилъ онъ.-- Да, да, только бы въ надлежащій моментъ открыть ротъ... Проклятый баронъ! Ну, онъ можетъ успокоиться: я сдержу слово! Двухъ дней даже не останусь послѣ того, какъ получу послѣднія 50 тысячъ".
Опьяненный радостью, онъ вышелъ на улицу; онъ испытывалъ неудержимое желаніе что-нибудь разбить или громко кричать: такъ необузданъ былъ его восторгъ. "Дуракъ!" -- крикнулъ онъ хромоногому старьевщику, толкнувшему его угломъ своего короба; когда тотъ удивленно взглянулъ на него, онъ бросилъ ему талеръ со словами: "напейся хорошенько, старая каналья!" И затѣмъ онъ побѣжалъ дальше, чтобы самому исполнить только-что данный имъ совѣтъ. Анастасій тоже находился въ страшномъ волненіи. Онъ ясно понималъ, что дѣло не можетъ такъ продолжаться.
Взглядъ его снова упалъ на оружіе. Онъ сѣлъ и задумчиво взялъ его въ руки.
Онъ испытывалъ странное чувство: если онъ приложитъ дуло револьвера въ сердцу или къ виску и потянетъ палецъ, то всѣ блестящія картины и прелести, называемыя жизнью, исчезнутъ какъ по волшебству. Солнце навсегда померкнетъ, свѣтъ исчезнетъ и вмѣстѣ съ прекраснымъ и дорогимъ превратится и глубокая тоска, давящая его душу, досада, мученія, возможность безчестія.
Онъ вздрогнулъ. Потомокъ Сунтгельмовъ-Хаддензое будетъ уличенъ въ преступленіи, разоренъ и изгнанъ изъ общества, которымъ до сихъ поръ онъ руководилъ, гордостью котораго онъ былъ.
Эта мысль ужасна!
При неутолимой жаждѣ жизни Анастасій никогда не считалъ возможнымъ, чтобы видъ оружія и сознаніе, что имъ всегда можно покончить свое существованіе, могли такъ успокоительно дѣйствовать. Да, этотъ хорошенькій револьверъ вдругъ сдѣлался его другомъ. Улыбаясь, повѣсилъ онъ его снова на стѣнку.
Черезъ минуту онъ взялъ со стола записку къ Адели, затѣмъ посмотрѣлъ въ окно на вьюгу и подумалъ, ѣхать ли на музыкальное утро въ собраніе; можетъ быть, онъ встрѣтитъ тамъ итальянку съ жгучими, черными очами, которую онъ третьяго дня видѣлъ въ оперѣ. Онъ вздохнулъ. Развѣ не можетъ случиться, что въ ту минуту, какъ онъ будетъ любоваться ея глазами, рѣшится его судьба? Развѣ не можетъ Тимсенъ...
Снова пришла ему въ голову мысль, уже не разъ являвшаяся ему. Отчего бы ему, Анастасію, не поступить такъ же умно и осторожно, какъ намѣревается поступить Эфраимъ Пельцеръ? Дѣло, казавшееся уже давно погребеннымъ, теперь снова всплыло наружу. Не лучше ли было бы обратить свои два милліона въ наличныя деньги и подобно солнцу закатиться для Европы, чтобы по ту сторону океана засіять новымъ блескомъ? Въ этомъ случаѣ онъ оставилъ бы здѣсь цѣлый рядъ неоплаченныхъ долговъ и свою почтенную супругу Элеонору, которая могла бы тогда еще горячѣе и свободнѣе предаться своимъ благотворительнымъ затѣямъ.
Какъ обольстителенъ этотъ планъ! И, все-таки, этотъ проектъ казался ему всегда психологически-невозможнымъ. Здѣсь, на родинѣ, въ блестящей столицѣ онъ пустилъ уже свои корни, здѣсь онъ царитъ въ кружкахъ денежной и родовой аристократіи, здѣсь онъ герой, полубогъ. Сознаніе, что онъ стоитъ во главѣ общества, для тщеславія барона было такъ же привлекательно, какъ многія положительныя удовольствія, которыми онъ наслаждался. Анастасій фонъ-Сунтгельмъ, лишенный блестящихъ рамокъ своего обычнаго существованія, неизвѣстный, съ чужимъ именемъ тамъ, въ варварской странѣ... нѣтъ, лучше смерть! "Лучше смерть!" -- чуть слышно прошепталъ онъ въ заключеніе своихъ размышленій. Затѣмъ онъ приказалъ закладывать лошадей. Записочку Адели онъ хотѣлъ послѣ концерта отправить черезъ своего коммиссіонера къ Туссену и Герольдъ. Отвѣтъ долженъ быть только "да" или "нѣтъ".