Глава I.
Дѣло было утромъ въ началѣ ноября. Съ самаго дня помолвки дочери совѣтника Отто Вельнеръ жилъ отшельникомъ и не только ни разу не переступилъ порога дома г. фонъ-Дюрена или своего благодѣтеля, доктора Лербаха, но даже почти не бывалъ у своей гостепріимной хозяйки. Каждый вечеръ, подъ предлогомъ неотложной работы, послѣ чая онъ удалялся въ свою комнату, гдѣ предавался мрачнымъ мыслямъ или дѣлалъ безполезныя попытки продолжать свои литературныя занятія. Но ничего не выходило; онъ не въ состояніи былъ внимательно прочесть даже одной страницы, и только необходимость заставляла его механически исполнять секретарскія обязанности.
Въ то утро, о которомъ идетъ рѣчь, Отто сидѣлъ, по обыкновенію, въ редакціи и оканчивалъ письмо къ предсѣдателю литературнаго клуба, доктору Кейзеру. Содержаніе этого письма было очень затруднительно: надо было дать понять этому популярному писателю, что по уважительнымъ причинамъ его новый четырехтомный романъ Юмористическіе очерки не можетъ быть помѣщенъ въ Колоколѣ. Въ эту минуту въ дверь неожиданно раздались три хорошо знакомые удара и на порогѣ появился докторъ Соломонъ. Отто съ большимъ удовольствіемъ выслушалъ предложеніе профессора предпринять давно задуманное путешествіе по дюренскимъ владѣніямъ. Письмо было кончено, а все остальное можно было отложить до послѣ обѣда. Редакторъ Государственнаго права пошелъ впередъ по безконечному корридору, который, поворачивая въ концѣ флигеля, велъ черезъ главное зданіе третьяго двора.
-- Мы начнемъ съ словолитни, -- сказалъ Генрихъ Солононъ.-- На основаніи логики такая послѣдовательность кажется мнѣ вполнѣ разумной. Идемте!
Въ первой же комнатѣ отдѣленія словолитни они встрѣтили Преле; геркулесъ былъ молчаливъ, углубленъ въ самого себя, почти мраченъ. Когда на вопросъ доктора Соломона Преле объяснилъ, что съ начала августа онъ занятъ литьемъ буквы ы, работая ежедневно по девяти часовъ, то Отто подумалъ, что до сихъ поръ всегда серьезный словолитчикъ шутитъ съ ними. Но безчисленное количество образцовъ этой буквы, еще не отдѣланной и не отшливанной, убѣдило его въ противномъ.
Изъ словолитни они перешли въ цинкографную, потомъ въ ксилографную и гравировальную и, наконецъ, въ типографію.
Гигантскія машины, работающія неустанно день и ночь, невѣроятная быстрота, съ которой печатались и складывались листы, увѣренность и аккуратность, съ которыми каждый исполнялъ свое дѣло,-- все это производило сильное впечатлѣніе на Отто и снова зарождало въ немъ мысль: столько тысячъ неустанно работаетъ для одного!
За отдѣленіемъ наборщиковъ и типографщиковъ слѣдовали огромныя залы переплетной. Здѣсь та же картина. Гигантскіе прессы, сила которыхъ измѣрялась тысячами центнеровъ, рѣзальныя машины съ гильотинообразными ножами, безчисленныя кипы сшитыхъ, связанныхъ и переплетенныхъ книгъ,-- все это носило отпечатокъ величія.
Въ послѣдней комнатѣ рядъ молодыхъ дѣвушекъ сидѣлъ за безшумною работой.
-- Это позолотчицы,-- сказалъ профессоръ Соломонъ.-- Посмотрите, вотъ справа на полкахъ лежатъ завернутые въ сѣрую пропускную бумагу груды сусальнаго золота. Налѣво въ ящикахъ лежатъ образцы, дальше стальныя доски; на нихъ... Но вы лучше посмотрите, какъ это дѣлается. Позвольте, пожалуйста...
Онъ подошелъ къ одной изъ позолотчицъ, очевидно, начинающей, такъ какъ она исполняла самую легкую работу.
Дѣвушка повернула голову.
-- Марта!-- сорвалось съ губъ Отто.
Дѣйствительно, это была Марта, бѣлокурая кельнерша изъ гернсгеймскаго Золотого Якоря, та самая Марта, которую Отто недавно видѣлъ въ роскошномъ экипажѣ рядомъ съ г-жею Тарофъ. Теперь на ней было надѣто коричневое платье, простое, почти монашеское; лицо, попрежнему, выражало тайную тоску; только казалось, что къ этой тоскѣ прибавилось истинное горе, не облегченное жалобами и тѣмъ сильнѣе давящее ей душу. На лицѣ молодой дѣвушки отъ неожиданности вспыхнулъ яркій румянецъ.
-- Вы знаете эту хорошенькую блондинку?-- прошепталъ Соломонъ.
-- Извините меня, пожалуйста, -- обратился Отто въ Мартѣ.-- Ваше имя осталось у меня въ памяти съ Гернсгейма. Вы едва ли вспомните.
-- Нѣтъ, я помню васъ,-- отвѣтила Марта смущенно.-- Вы были съ ученымъ изъ Хольдорфа.
-- Съ г. Гейнціусомъ, да! Я былъ пораженъ, увидавъ васъ здѣсь, послѣ того какъ я недавно...
Марта низко наклонилась надъ работой и ничего не отвѣтила.
-- Да, что хотѣлъ я сказать?-- началъ докторъ Соломонъ,-- И такъ, будьте такъ добры, позвольте... Г. Отто Вельнеръ дѣлаетъ научный осмотръ: объясните ему, пожалуйста, теорію позолоты... Я сознаю свою некомпетентность.
-- Оставьте,-- засмѣялся Отто, болѣе заинтересованный самою Мартой, чѣмъ ея работой.-- Я не желаю напрасно утруждать фрейленъ Марту. Мы просто можемъ посмотрѣть... Чѣмъ вы сейчасъ занимаетесь?
Онъ взялъ одинъ изъ готовыхъ переплетовъ.
-- Софонизба, -- прочелъ онъ изящныя золотыя буквы.-- Трагедія Курта Эвальда.
-- Куртъ Эвальдъ, -- замѣтилъ Соломонъ, приблизивъ свое лицо къ переплету, -- подающій большія надежды юноша, во всякомъ случаѣ лѣтъ уже тридцати, членъ нашего литературнаго клуба, да, вѣдь, вы знаете его. Меня удивляетъ только, что онъ, наконецъ-то, создалъ нѣчто! Кто-то изъ нашихъ коллегъ назвалъ его "Агасферомъ", потому что онъ цѣлые годы блуждаетъ въ лабиринтѣ своихъ нескончаемыхъ произведеній; какъ Пенелопа, распускаетъ онъ ночью то, что соткалъ днемъ. Перечеркивать, передѣлывать, переписывать,-- вотъ атмосфера, въ которой онъ легко дышетъ. Жаль только, что онъ, какъ утверждаетъ докторъ Кейзеръ, все хорошее вычеркиваетъ, а плохое оставляетъ. Умѣренный талантъ, но преклоняющійся только передъ собственнымъ геніемъ! Притомъ, желченъ и нѣтъ для него ничего непріятнѣе чужаго успѣха. Въ литературномъ клубѣ сегодня вечеромъ засѣданіе. Какъ членъ редакціи, вы даже обязаны...
-- Вы думаете?
-- Безусловно! Вы встрѣтите тамъ не только новеллистовъ и лириковъ, но и серьезныхъ авторовъ, напримѣръ, нашего извѣстнаго географа Куно фонъ-Целя и приватъ-доцента философіи Виллибальда Кюнера; также бываютъ и выдающіеся представители политической прессы. Слушайте! Я предлагаю вамъ слѣдующій планъ: въ половинѣ седьмаго я захожу за вами, мы пошляемся по улицѣ Луизы, пообѣдаемъ у Гартвига и ровно въ восемь будемъ у Вейднера, знаете, въ улицѣ каналовъ, гдѣ недавно происходило народное собраніе. Главнымъ образомъ пиво и склонило нашъ выборъ въ пользу этого немного отдаленнаго мѣста... Какъ? Вы улыбаетесь? Развѣ вы не цѣните экономическое значеніе хорошаго пива? Если бы древніе классики пили пиво, то имъ не пришлось бы такъ плохо отъ нашествія вандаловъ и г о товъ. Но это in paranthesi! И такъ рѣшено: я похищаю васъ!
-- Вы слишкомъ добры, -- отвѣтилъ Отто, кладя на мѣсто переплетъ Софонизбы.
-- Прощайте, фрейленъ Марта,-- сказалъ онъ въ полголоса.
Отвѣтъ дѣвушки былъ чуть слышенъ.
Покачивая головой, послѣдовалъ Отто за профессоромъ, идущимъ впередъ.
Отто рѣшительно не могъ объяснить себѣ этой быстрой перемѣны въ судьбѣ Марты. Сначала кельнерша въ гернсгеймскомъ Золотомъ Якорѣ, потомъ веселая, изящно одѣтая дама, катающаяся по главнымъ улицамъ столицы, а теперь позолотчица за семь или восемь марокъ въ недѣлю: это были такіе быстрые переходы, которые едва ли когда-либо встрѣчались.
Черезъ полчаса мужчины вышли на улицу. Въ послѣднюю минуту разговоръ снова перешелъ на Курта Эвальда; Отто спросилъ, какимъ образомъ авторъ Софонизбы былъ принятъ такою извѣстною издательскою фирмой, если, какъ говоритъ профессоръ, онъ обладаетъ самымъ умѣреннымъ талантомъ.
-- Да, другъ мой,-- отвѣтилъ профессоръ,-- неужели вы думаете, что въ подобныхъ дѣлахъ имѣетъ значеніе только достоинство? Эвальдъ принадлежитъ къ тѣмъ авторамъ, произведенія которыхъ не посрамятъ издателей; кромѣ того, онъ обладаетъ значительнымъ состояніемъ и отецъ его совѣтникъ. Эвальдъ, понятно, гарантируетъ расходы. Но оставимъ это! Вамъ къ часу необходимо въ редакцію? Χαῖρι ῶ ϕίϑτατε! Что касается меня, то я чувствую потребность выпить рюмку водки. И такъ, не забудьте: ровно въ половинѣ седьмаго.
Съ этими словами онъ удалился.
Остатокъ дня до назначеннаго часа прошелъ для Отто обычнымъ порядкомъ. Въ половинѣ шестаго ушелъ докторъ Вольфъ; когда вошелъ Гейнрихъ Соломонъ, вѣрный своему обѣщанію, Отто съ грустью замѣтилъ, что весь послѣдній часъ онъ просидѣлъ безъ дѣла, думая о себѣ и послѣднихъ событіяхъ своей жизни. Не помогло ему его затворничество, только хуже вышло. Можетъ быть, онъ ошибся; можетъ быть, было бы умнѣе и смѣлѣе противустоять Люциндѣ; можетъ быть, онъ понемногу привыкъ бы къ ея чарующему присутствію. Завтра суббота, не рѣшиться ли?
Докторъ Лербахъ сказалъ ему въ день помолвки: "Каждую субботу мы дома; если вамъ не представится ничего лучшаго, то милости просимъ къ намъ".
Приходъ профессора Соломона прервалъ эти думы.
Отто и профессоръ медленно направились въ улицѣ Луизы, раза, два прошлись по ней и затѣмъ вошли въ извѣстный ресторанъ Гартвига, гдѣ Соломонъ имѣлъ обыкновеніе обѣдать каждую пятницу предъ засѣданіемъ литературнаго клуба. Отта не размышлялъ больше о томъ, позволяютъ ли ему его средства эту роскошь; все это было такъ ничтожно, такъ жалко. Пусть будетъ, что будетъ: когда карманъ будетъ пустъ, то эти сумасбродства превратятся сами собой.
Несмотря на свою апатію, онъ былъ очень удивленъ, увидавъ за однимъ изъ роскошно сервированныхъ столовъ средней комнаты развѣвающуюся гриву своего сожителя Родериха Лунда, собирающагося проглотить жирную устрицу.
-- Васъ ли я вижу?-- спросилъ Отто, кладя руку на плечо поэта.
-- Не ошиблись,-- отвѣтилъ Родерихъ, вытирая ротъ салфеткой.-- Шабли замѣчателенъ, а устрицы феноменальны. Семь лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, какъ я ихъ ѣлъ въ послѣдній разъ. Садитесь, г. профессоръ, если только не противно вашимъ убѣжденіямъ обѣдать съ человѣкомъ, который ничто иное, какъ только поэтъ!
-- Вы ошибаетесь, милѣйшій г. Лундъ,-- отвѣтилъ Соломонъ, снимая пальто съ помощью услужливаго кельнера.-- Дѣйствительно, я энергически возстаю противъ твореній литературнаго диллетантизма, но истинному таланту воздаю должное уваженіе. Меня, между прочимъ, удивляетъ, что вы пьете вино. Оставьте это новеллистамъ и лирикамъ!
Онъ сѣлъ, спросилъ стаканъ пива и обѣденную карточку.
-- Но теперь скажите мнѣ...-- обратился Отто Вельнеръ къ Родериху.
-- Я понимаю,-- отвѣтилъ поэтъ.-- Вы удивляетесь, какимъ образомъ владѣлецъ извѣстнаго чуланчика на Пескахъ, No 17, дошелъ до устрицъ и французскаго вина! Очень просто! Директоръ городскаго театра прочёлъ моего почти оконченнаго Гракха, принялъ и тотчасъ же выдалъ часть гонорара: три тысячи марокъ въ счетъ условленной платы. Г. фонъ-Сунтгельмъ-Хиддензое былъ такъ любезенъ, что былъ между нами посредникомъ: сегодня передъ обѣдомъ онъ передалъ мнѣ деньги. Я думаю, что позволительно чѣмъ:нибудь особеннымъ отпраздновать такой выдающійся успѣхъ.
Отто никогда не видалъ автора Гракха такимъ веселымъ и сіяющимъ, дѣтская радость свѣтилась въ его умныхъ глазахъ.
-- Какъ?-- вскричалъ Соломонъ, поднимая стаканъ пива.-- Три тысячи марокъ въ счетъ условленной платы? Но, позвольте, вѣдь, это неслыханно! Да, кромѣ того,-- извините мою откровенность,-- это въ высшей степени нелогично! Если вашъ Гракхъ провалится,-- ахъ, я знаю, что вы скажете, но, вѣдь, и величайшія произведенія проваливались,-- если вашъ Гракхъ провалится, то, вѣдь, директоръ не получитъ и трехъ тысячъ марокъ! И этотъ Лейтгольдъ, сама осторожность и разчетливость, платитъ совершенно неизвѣстному писателю,-- не обижайтесь на меня за это,-- три тысячи марокъ, въ счетъ можетъ быть, еще воображаемаго сбора? Это непонятно! Неужели мы наканунѣ золотаго вѣка нашей литературы?... Но оставимъ это! Во всякомъ случаѣ, пью за вашъ выдающійся успѣхъ.
Онъ осушилъ до конца свой стаканъ.
-- Благодарю васъ,-- сказалъ Родерихъ Лундъ.-- Человѣку улыбнулось счастье и, вѣдь, вы не станете утверждать, что это счастье свалилось съ нему слишкомъ рано. Довольно долго ожидалъ я его!
-- Какъ находите вы барона?-- спросилъ Отто послѣ паузы.
-- Геній!-- вскричалъ поэтъ съ восторгомъ.-- Два раза читалъ я ему Гракха: впечатлѣніе было колоссальное.
-- Въ какомъ смыслѣ?
-- Ни слова не проронилъ онъ; безмолвно лежалъ онъ въ своемъ креслѣ, сложивъ руки на груди и въ задумчивости закрывъ глаза.
-- Ну?-- спросилъ Соломонъ.
-- Ну, когда я кончилъ, онъ всталъ, протянулъ мнѣ руку и съ чувствомъ сказалъ: "Этотъ Гракхъ пробьетъ себѣ дорогу!"
-- Немного загадочно,-- замѣтилъ философъ.
-- Я думаю, напротивъ, въ высшей степени опредѣленно.
-- Часто вы у него бывали?-- спросилъ Отто.
-- Четыре раза. Этотъ человѣкъ умѣетъ... увѣряю васъ, ни одинъ человѣкъ не выказывалъ мнѣ подобнаго интереса. Онъ меня спрашивалъ рѣшительно обо всемъ, о происхожденіи, воспитаніи и привычкахъ, моихъ отношеніяхъ на родинѣ, о знакомствахъ здѣсь въ столицѣ... Всякая мелочь останавливала его вниманіе. Подуймате, я долженъ былъ ему описать не только мою комнату, но и комнаты моихъ сожителей! Увѣряю васъ, мой біографъ не будетъ подробнѣе разспрашивать!
-- Такъ,-- произнесъ Отто задумчиво.
-- Да,-- замѣтилъ Соломонъ,-- мнѣ пріятно будетъ, если вы, рядомъ съ этимъ славнымъ благодѣтелемъ, какъ можно дольше будете держаться на высотѣ гуманныхъ идей. Что касается меня, то этотъ господинъ мнѣ не симпатиченъ...
Появленіе кельнера, принесшаго обѣдъ Соломону и Отто, прервалъ ихъ бесѣду; когда же профессоръ положилъ вилку и допилъ четвертый стаканъ пива, было уже время идти въ Вейднеровскую пивоварню.
-- Вы также идете?-- обратился Соломонъ къ поэту.-- Въ литературный клубъ, разумѣю я.
-- Сегодня нѣтъ,-- отвѣтилъ Родерихъ, улыбаясь.
-- Почему нѣтъ?
-- Потому что я не могу присутствовать, когда будетъ оффиціально поднятъ вопросъ о моемъ пріемѣ. Нѣсколько часовъ тому назадъ я лично былъ у г. предсѣдателя.
-- Неужели? Это отъ души меня радуетъ. Можете быть увѣрены въ моемъ бѣломъ шарѣ. И такъ, если случай не столкнетъ насъ раньше, то до свиданія черезъ двѣ недѣли у Вейднера.
Онъ надвинулъ шапку на лобъ и вышелъ слѣдомъ за Отто.