Когда Отто съ докторомъ Соломономъ вошли въ такъ называемую божественную залу Вейднеровской пивоварни, тамъ уже собралось общество отъ двѣнадцати до пятнадцати человѣкъ, въ числѣ которыхъ былъ президентъ Францъ Кейзеръ и редакторъ Колокола, рядомъ съ популярнымъ авторомъ.
Божественная зала... такъ называлась обширная комната не изъ лести къ тѣмъ, которые еженедѣльно, въ продолженіе почти двухъ десятилѣтій, собирались въ ней, но въ честь двухъ статуй, стоящихъ на высокихъ пьедесталахъ по сторонамъ большаго стѣннаго зеркала.
Соломонъ, прежде всего, подвелъ гостя къ президенту. Докторъ Кейзеръ дружёски подалъ руку издателю Государственнаго права и холодно поклонился Отто, затѣмъ онъ сѣлъ и сдѣлалъ глотокъ изъ чаши, поднесенной ему литературнымъ клубомъ. Также и съ редакторомъ докторъ Францъ Кейзеръ былъ въ высшей степени сдержанъ; Отто вспомнилъ о непринятіи Юмористическихъ очерковъ. Неужели докторъ Кейзеръ обидѣлся на это?
Докторъ Соломонъ продолжалъ знакомить гостя съ остальными присутствующими. Впереди всѣхъ сидѣлъ Куртъ Эвальдъ, мессія нѣмецкаго театра, какъ назвалъ его Соломонъ, съ гладко начесанною на лобъ бахромой бѣлокурыхъ волосъ и одѣтый весь въ черное, какъ и тогда въ Оберхорхгеймѣ. Около рта лежала несимпатичная черта полунедовольства, полупрезрѣнія, какъ будто пѣвецъ Софонизбы ежеминутно готовился отразить нападенія ничего не понимающихъ невѣждъ, способныхъ утверждать, будто Уріэль Акоста Гуцкова имѣетъ больше успѣха, чѣмъ еще не созданныя трагедіи Курта Эвальда. Его немного рѣзкій голосъ производилъ впечатлѣніе недовольства и ворчливости даже тогда, когда онъ отдавалъ приказанія кельнеру или говорилъ о погодѣ.
-- Ахъ, я забылъ,-- пробасилъ Соломонъ,-- вы уже имѣли удовольствіе встрѣчаться въ Оберхорхгеймѣ. Мы еще сегодня говорили объ этомъ. Но доброе знакомство не мѣшаетъ закрѣпить и дважды.
Зала наполнялась. Вокругъ стола сидѣло уже около тридцати человѣкъ; всѣ пили великолѣпное вейднерское пиво. Тутъ же сіяло и улыбалось розовое лицо дворянина Іосифа Воханскаго, введеннаго однимъ изъ мелкихъ редакторовъ. Въ половинѣ девятаго прозвенѣлъ колокольчикъ предсѣдателя.
-- Silentium, господа!-- раздался басъ Соломона послѣ того, какъ колокольчикъ не достигъ результатовъ.
Громкій говоръ стихъ и затѣмъ превратился совсѣмъ. Только Куртъ Эвальдъ, всегда чѣмъ-нибудь выдѣляющійся, позволилъ себѣ, послѣ того какъ все смолкло, сказать критическое слово относительно "вѣчныхъ дебатовъ", долженствующихъ начаться. Еще разъ раздался звонокъ. Докторъ Францъ Бейзеръ объявилъ засѣданіе литературнаго клуба открытымъ. Въ короткихъ словахъ онъ привѣтствовалъ гостей,-- кромѣ Отто и дворянина Боханскаго, было два датскихъ автора, -- и затѣмъ перешелъ къ изложенію программы засѣданія.
Предметы обсужденія были далеко неинтересны: совѣщанія по поводу предстоящаго празднества, вопросъ объ измѣненіи устава, о письмахъ иностранныхъ обществъ и тому подобное. Предсѣдатель велъ засѣданіе очень искусно, хотя иногда въ манерѣ и голосѣ его слышалось раздраженіе, когда онъ дѣлалъ замѣчаніе за отступленіе отъ парламентскаго порядка. Одинъ разъ даже, когда длинный, нервный приватъ-доцентъ, докторъ Виллибальдъ Бюнеръ, отвѣтилъ немного рѣзво, дѣло едва не дошло до серьезнаго столкновенія. Только усиліями поэта Мейера фонъ-Бюля, сидѣвшаго рядомъ съ раздраженнымъ приватъ-доцентомъ, удалось отклонить эту непріятность. Вообще въ литературномъ клубѣ на этотъ разъ носился духъ несогласія и раздора. Еще при собираніи голосовъ относительно празднества вышло разногласіе, поведшее къ длиннымъ разсужденіямъ. Потомъ нѣкоторые члены сочли себя обиженными, когда Куртъ Эвальдъ какимъ-то саркастическимъ выраженіемъ положилъ конецъ этому вопросу. Новыя объясненія, несогласія и споры.
Раздражительность достигла высшей степени, когда, въ заключеніе засѣданія, былъ поднятъ вопросъ о принятіи Родериха Лунда.
Докторъ Кейзеръ передалъ собранію просьбу Родериха и предложилъ тѣмъ изъ господъ, которымъ извѣстно что-либо о просителѣ, чистосердечно высказать свое мнѣніе.
Докторъ Соломонъ заговорилъ первый.
-- Господа!-- началъ онъ съ пафосомъ,-- я думаю, что человѣкъ, желаніе котораго вамъ было сейчасъ сообщено, можетъ быть принятъ. Я откровенно сознаюсь, что личнаго сужденія о его литературныхъ дарованіяхъ высказать не могу. Произведеній Родёриха Лунда я не читалъ, но a priori могу высказать одобреніе его поэтическимъ произведеніямъ. Г. Лундъ высокообразованный человѣкъ, и ему не чужды великія проблемны нашего столѣтія. Я два раза имѣлъ возможность убѣдиться въ этомъ, такъ какъ два раза былъ его сосѣдомъ здѣсь, въ литературномъ клубѣ. И такъ, я думаю, что г. Лундъ будетъ для нашего общества полезнымъ пріобрѣтеніемъ.
-- Я предлагаю слово г. Курту Эвальду,-- сказалъ предсѣдатель.
-- Господа!-- началъ пѣвецъ и на его низкомъ лбу съ бахромой показались морщины, -- я того мнѣнія, что слова моего уважаемаго предшественника никоимъ образомъ не заслуживаютъ одобренія. Если г. Лундъ умѣетъ болтать, если онъ дѣйствительно обладаетъ всѣмъ тѣмъ, что ему приписалъ г. профессоръ, то, по моему мнѣнію, для общества писателей все это еще не можетъ служить мотивомъ къ принятію его въ число своихъ сочленовъ. Г. докторъ Соломонъ сообщилъ намъ, что онъ незнакомъ съ литературными трудами г. Лунда. Господа! я думаю, что въ подобномъ же положеніи находимся мы всѣ, присутствующіе здѣсь. Лундъ! Кто такой Лундъ? Мнѣ кажется, что человѣкъ, прежде чѣмъ стучаться въ двери нашего кружка, долженъ чѣмъ-нибудь заявить себя. Я не скрываю, что на меня лично г. Лундъ произвелъ впечатлѣніе полнѣйшей бездарности. Я сидѣлъ не очень далеко отъ него, и то, что я слышалъ отъ него, не выше уровня общихъ мѣстъ и фразъ. Будемте исключительны, господа! Кто хочетъ переступить порогъ нашего кружка, тотъ долженъ быть дѣйствительно писателемъ, долженъ представить произведенія, которыя принадлежатъ литературѣ; онъ долженъ имѣть имя, не извѣстное всему свѣту, я согласенъ съ этимъ, но, все-таки, имя! И такъ, я позволю себѣ подать голосъ противъ г. Родериха Лунда.
Разсужденія Курта Эвальда нѣсколько разъ прерывались криками одобренія и неудовольствія. Затѣмъ докторъ Францъ Кейзеръ предложилъ слово редактору Колокола.
-- Только одну ошибку моего почтеннаго предшественника желалъ бы я исправить,-- прозвучалъ его мелодичный голосъ въ шумѣ, наполнявшемъ комнату.-- Господа, я думаю, нашъ уважаемый коллега, г. Эвальдъ, противорѣчитъ законамъ устава. Въ немъ не заключается ничего такого, что бы указывало на то, что пріемъ зависитъ отъ большей или меньшей степени литературной извѣстности...
-- Вѣрно!-- раздалось со всѣхъ сторонъ.
-- Вообще, господа, -- продолжалъ докторъ Вольфъ съ неуловимымъ оттѣнкомъ ироніи, -- если кустарникъ на нѣсколько футовъ выше или ниже, то все же въ сравненіи съ тысячелѣтнимъ дубомъ онъ остается карликомъ, и я того мнѣнія, господа, что кустарники должны жить въ мирѣ, потому что только единство дѣлаетъ ихъ сильными и только сплотившись могутъ они что-либо значить. И такъ, если противъ г. Родериха Лунда не имѣется ничего другаго, кромѣ того, что онъ не геній, то мнѣ кажется, господа, мы должны со смиреніемъ ударять себя въ грудь и просить его войти.
Послѣднія замѣчанія оратора, который, какъ одинъ изъ даровитѣйшихъ и пользующихся большимъ успѣхомъ писателей литературнаго клуба, слишкомъ налегалъ на смиреніе, раздражающимъ образомъ подѣйствовали на многихъ членовъ, особенно же на доктора Кейзера и на "мессію нѣмецкаго театра". Докторъ Кейзеръ еще владѣлъ собой, но Куртъ Эвальдъ снова потребовалъ слова и объявилъ, что понятія доктора Вольфа дѣлаютъ клубъ пристанищемъ бездомныхъ, такъ что писатель, уважающій себя, долженъ подумать о томъ, можетъ ли онъ принадлежать къ подобному кружку.
-- Что же касается лично г. Родериха Лунда, на лицѣ котораго написанъ диллетантизмъ, чтобы не сказать кретинизмъ, то я вторично настаиваю на отказѣ, такъ какъ до сихъ поръ даже не нашлось ни одного голоса, который, хоть что-нибудь сказалъ бы въ его пользу.
Отто Вельнеръ всталъ.
-- Г. президентъ, -- сказалъ онъ съ величайшею скромностью,-- я не знаю, даетъ ли уставъ вашего кружка возможность гостю сказать свое слово.
-- Конечно! Разумѣется!-- раздалось нѣсколько голосовъ сразу.
Докторъ Кейзеръ закусилъ себѣ губы и нервно перелистывалъ свои бумаги.
-- Это непредвидѣнный въ уставѣ случай, -- пробормоталъ онъ, сдвинувъ брови,-- но если собраніе находитъ...
-- Конечно! Понятно!-- снова послышалось справа и слѣва.
-- Хорошо! Для того, чтобы не возобновлялось спора, я разрѣшаю слово нашему гостю, г. Отто Вельнеру.
Отто въ волненіи выпилъ стаканъ воды до послѣдней капли и потомъ началъ голосомъ, постепенно крѣпнувшимъ:
-- Благодарю уважаемый литературный клубъ за то, что онъ даетъ мнѣ возможность защитить человѣка, котораго въ кратковременное пребываніе здѣсь я успѣлъ оцѣнить не только какъ въ высшей степени симпатичнаго человѣка, но и какъ выдающагося поэта. Я вовсе не имѣю желанія касаться власти вашего кружка и не высказалъ бы своего мнѣнія, если бы литературный клубъ просто забаллотировалъ Родериха Лунда. Но такъ какъ, насколько я понялъ, только одинъ членъ считаетъ Родериха Лунда недостойнымъ пріема, -- къ тому же еще на основаніи личной антипатіи,-- то я думаю, что кружокъ будетъ мнѣ благодаренъ, когда я ему сообщу, что мнѣ извѣстна одна драма Родериха Лунда, и что я глубоко убѣжденъ, что эта драма одна изъ самыхъ выдающихся за послѣднія десятилѣтія, и, наконецъ, что употребленное г. Куртомъ Эвальдомъ слово "кретинизмъ" считаю оскорбленіемъ и отъ имени моего отсутствующаго друга я возвращаю его обратно.
Онъ сѣлъ. Въ собраніи раздался сдержанный шепотъ. Выходка молодаго человѣка поразила всѣхъ, хотя трудно было различить, произвела ли оно благопріятное или невыгодное впечатлѣніе.
Колокольчикъ президента водворилъ тишину. Тонкія губы Курта Эвальда сложились въ презрительную усмѣшку. Играя длинными костлявыми пальцами крышкой стакана, какъ будто все происходящее не достигаетъ до высоты его олимпійскаго величія, онъ объяснилъ, что выраженіе кретинизмъ означаетъ только объективное отношеніе къ дѣлу и можетъ быть гиперболическое, а вовсе не оскорбительное, усомнился, въ компетентности Отто относительно того, какія въ теченіе послѣднихъ десятилѣтій были напечатаны выдающіяся трагедіи, и продолжалъ пониженнымъ голосомъ:
-- Еще минуту долженъ я злоупотребить вашимъ терпѣніемъ. Я постараюсь, насколько возможно, быть краткимъ. Господа! я предвидѣлъ это сообщеніе и потому счелъ долгомъ совѣсти немедленно разузнать о сношеніяхъ этого г. Лунда. Случайно я узналъ удивительныя вещи. Г. Родерихъ Лундъ находится въ личныхъ отношеніяхъ съ членами соціалъ-демократической партіи... Однимъ словомъ, -- голосъ пѣвца возвысился,-- онъ субъектъ, знакомство съ которымъ не достойно джентльмена. Я умолчалъ сначала объ этомъ, такъ какъ былъ увѣренъ, что и безъ этого открытія отклоню пріемъ г. Лунда. Но теперь меня принудилъ къ этому его другъ, и вы знаете теперь, что надо дѣлать.
При послѣднихъ словахъ Эвальда Отто вскочилъ съ мѣста и ударилъ кулакомъ по столу.
-- Я прошу слова!-- крикнулъ онъ громовымъ голосомъ.
Докторъ Кейзеръ какъ бы для защиты поднялъ правую руку; это могло равнымъ образомъ означать и отказъ, и предложеніе только подождать. Отто сдѣлалъ послѣдній выводъ. Онъ всѣми силами старался овладѣть собой, но это плохо ему удавалось.
"Какъ, -- говорилъ онъ самому себѣ, -- этотъ типъ надутой бездарности хочетъ загородить дорогу такому истинному таланту, какъ Родерихъ? Этотъ господинъ съ бахромой на лбу смѣетъ называть моего друга субъектомъ, знакомство съ которымъ унизительно? И это я долженъ молча выслушивать?"
Онъ уже серьезно вѣрилъ въ свою страстную дружбу съ пѣвцомъ Гракховъ, хотя настоящей искренности между ними совсѣмъ даже не было. Въ его экзальтаціи у него не доставало необходимой объективности, чтобы спросить себя, не говоритъ ли въ словахъ Эвальда сила дѣйствительнаго убѣжденія. Онъ вообще считалъ прославителя Элеоноры фонъ-Сунтгельмъ безхарактернымъ; прославленіе антипатичной женщины сдѣлало его противнымъ. Оппозиція противъ Родериха казалась ему слѣдствіемъ низкой зависти; онъ не зналъ, что Куртъ Эвальдъ былъ слишкомъ высокаго мнѣнія о самомъ себѣ, чтобы предположить даже, будто какой-то неизвѣстный Родерихъ Лундъ могъ быть его соперникомъ.
Взоры всѣхъ обратились на Отто. Молодой человѣкъ дрожалъ отъ негодованія. Развѣ онъ не ясно сказалъ, что Родерихъ Лундъ его другъ? Слова Эвальда показались ему не только оскорбительными для Лунда, но и для него самого.
-- Господа!-- сказалъ онъ съ искусственнымъ спокойствіемъ,-- я думаю, что оскорбленіе отсутствующаго, сейчасъ повторенное г. Эвальдомъ, низкая, позорная трусость. Послѣ этого короткаго замѣчанія я удаляюсь изъ вашего достойнаго собранія.
Громкій шумъ поднялся со всѣхъ сторонъ. Докторъ Вольфъ, какъ бы сожалѣя, покачивалъ кудрявою головой, профессоръ Соломонъ пожималъ плечами, докторъ Кейзеръ безостановочно звонилъ въ колокольчикъ.
Отто Вельнеръ стоялъ еще у втораго стола, расплачиваясь съ кельнеромъ. Когда онъ приблизился въ двери, тишина уже водворилась и онъ услышалъ картавый голосъ своего противника.
-- Извѣстенъ кому-нибудь изъ коллегъ адресъ этого любезнаго господина?-- спрашивалъ Куртъ Эвальдъ.-- Я не хочу дѣлать литературный клубъ мѣстомъ наказанія, котораго заслуживаетъ этотъ юноша... Но завтра онъ узнаетъ мой отвѣтъ.
Отто былъ внѣ себя; снова подошелъ онъ къ столу.
-- Я къ вашимъ услугамъ, -- крикнулъ онъ, задыхаясь.-- Вотъ моя карточка!
Рѣзкимъ движеніемъ онъ нахлобучилъ шляпу на лобъ и удалился.
Профессоръ Соломонъ быстро поднялся съ мѣста.
-- Это неслыханно, -- говорилъ онъ, натягивая пальто въ рукава.-- Я долженъ поспѣшить за нимъ, непремѣнно. Не обижайтесь на меня за это, коллега Эвальдъ: вы сами отчасти виноваты въ этомъ неожиданномъ исходѣ. Но, вѣроятно, дѣло еще объяснится.
-- Не безпокойтесь, пожалуйста, почтенный г. Соломонъ!-- отвѣтилъ Куртъ Эвальдъ.
Профессоръ быстро спустился съ лѣстницы; на углу улицы догналъ онъ дрожащаго отъ бѣшенства секретаря редакціи.
-- Милый мой г. Вельнеръ,-- вскричалъ онъ, опуская руку на плечо Отто,-- какіе непріятные споры! Если дѣло не уладится, то завтра же г. Эвальдъ пришлетъ къ вамъ своего секунданта и вы будете въ непріятномъ положеніи.
-- Какъ такъ?
-- Ну, одно изъ двухъ: или вы отошлете вызовъ обратно...
-- Кто сказалъ вамъ это?
-- Я высказываю лишь предположенія. Или вы откажетесь отъ вызова,-- ну, а это немыслимо,-- или вы примите его...
-- Не безпокойтесь, я буду драться.
-- Все это прекрасно. Но я надѣюсь, что, дѣло еще какъ-нибудь уладится. И что такъ взбѣсило васъ? Вѣдь, вы же не женаты на Родерихѣ Лундѣ, да и вообще... Знаете что? Еще половина одиннадцатаго. Вы слишкомъ возбуждены, чтобы я оставилъ васъ одного. Проводите меня! Я сегодня не въ расположеніи пить пиво. Моя хозяйка изготовитъ намъ отличнаго грога; мы поговоримъ и подумаемъ, что могу я сдѣлать для васъ... Во всякомъ случаѣ, я готовъ быть вашимъ секундантомъ.
-- Благодарю васъ и охотно принимаю. Въ подобныхъ дѣлахъ я лишенъ всякой опытности...
-- Но, я надѣюсь, дѣло не дойдетъ до этого. И такъ, мы, прежде всего, выпьемъ успокоительнаго грога.
Манеры и рѣчь философа, по обыкновенію, произвели на Отто успокоивающее и примиряющее дѣйствіе. Онъ молча послѣдовалъ за предупредительнымъ профессоромъ, задумчиво выпилъ стаканъ стряпни удивленной хозяйки, привыкшей, что засѣданія литературнаго клуба продолжаются до четырехъ и шести часовъ утра.