Люцинда начинала поправляться, бредъ прекратился. Но, все-таки, ей еще необходимъ былъ покой,-- малѣйшее волненіе могло вызвать тяжелыя послѣдствія.
Лербахъ всѣми силами старался избѣгать разговора о недавнемъ событіи. Единственно, что сообщили Люциндѣ, когда превратился бредъ, было то, что совѣтникъ идетъ медленными, но вѣрными шагами къ выздоровленію, все же остальное: предположенія относительно совершенія преступленія и о личности обвиняемаго -- скрывали отъ нея. Сидѣлкѣ было приказано -- никого, даже Камиллу, не впускать въ комнату больной.
Люцинда крѣпко спала. Мужъ еще разъ подошелъ къ ея кровати, съ счастливымъ выраженіемъ поглядѣлъ на ея блѣдное, но спокойное, ясное лицо и на цыпочкахъ прошелъ въ свою уборную.
Ему необходимо было попасть въ два мѣста: сначала къ Отто, а затѣмъ въ домъ совѣтника, чтобъ узнать результаты бывшаго полтора часа тому назадъ допроса опомнившагося фонъ-Дюрена. Ему предстоялъ серьезный разговоръ съ Отто. Избрать для этого именно канунъ рождественскаго вечера побудило его человѣчески-благородное чувство; онъ зналъ, какъ глубоко коренятся въ сердцѣ воспоминанія дѣтства, какъ одинокій чувствуетъ себя вдвойнѣ одинокимъ при воспоминаніи о счастливомъ прошломъ и какъ воспоминанія эти никогда не бываютъ сильнѣе, какъ когда можешь сказать себѣ: сегодня всѣ, кто любятъ и любимы, собираются вмѣстѣ встрѣчать праздникъ.
Уже темнѣло, когда онъ поднимался по лѣстницѣ полицейскаго дома. Онъ засталъ Отто поразительно спокойнымъ. Съ нечеловѣческими усиліями боролся несчастный съ своею судьбой и ему, наконецъ, удалось дать двоимъ мыслямъ направленіе, насколько возможно далекое отъ печальной дѣйствительности.
Докторъ Лербахъ, съ тактомъ деликатнаго человѣка, не принялъ тона соболѣзнующей симпатіи, дѣйствующей на тайныя раны не какъ бальзамъ, а какъ ѣдкая острота. Онъ началъ серьезно и хладнокровно говорить о занятіяхъ Отто, о книгахъ, доставленныхъ ему, и спросилъ, нѣтъ ли у него еще какихъ-либо желаній.
Отто съ благодарностью пожалъ его руку и разсказалъ, какъ провелъ день, какъ боролся съ своими мыслями и силою принудилъ себя къ чтенію Одиссеи и какъ онъ, наконецъ, успокоился за чтеніемъ этихъ безподобныхъ страницъ. Затѣмъ онъ показалъ адвокату наброски карандашомъ -- Одиссей, пробуждающійся на берегу Итаки.
-- Сынъ мой,-- заговорилъ Лербахъ, держа листокъ передъ лампой,-- возможно ли, чтобы художникъ внутренно совершенствовался, не занимаясь искусствомъ? Эти наброски далеко превосходить все, что мнѣ показывалъ вашъ другъ и учитель. Это внутреннее пониманіе, настоящая, дѣйствительная жизнь! Я припоминаю при этомъ итальянскаго писателя, говорившаго, что страданія сдѣлали его поэтомъ...
Онъ отложилъ рисунокъ въ сторону и сѣлъ на единственный стулъ, между тѣмъ какъ Отто опустился на кровать.
-- Нечего дѣлать,-- заговорилъ адвокатъ,-- надо перейти къ дѣлу. Я неустанно думалъ о томъ, какимъ образомъ направить мнѣ мою дѣятельность такъ, чтобы разсѣять предубѣжденія суда. Мысли мои ежеминутно возвращаются къ мотивамъ вашего несвоевременнаго пребыванія въ библіотекѣ. Я чувствую, я знаю, что относительно этого вы мнѣ не сказали правды. Есть односторонніе психологи, которые изъ существованія одной части лжи дѣлаютъ сомнительный выводъ, что все показаніе а priori лишено вѣроятія. Это, повидимому, невѣрно. У обвиняемаго могутъ быть весьма уважительныя причины представить тотъ или другой моментъ своего поступка въ иномъ свѣтѣ, чѣмъ того требовали бы его собственные интересы. Сколько разъ ни бывали подобные случаи, столько же разъ слѣдователи впадали въ упомянутую односторонность... То же и въ данномъ случаѣ. Они относятся скептически ко всякимъ доказательствамъ невинности, я же, вслѣдствіе моей задачи, какъ защитникъ, отношусь скептически во всѣмъ доказательствамъ виновности. Поэтому я старательно обсудилъ все, что могъ припомнить. Мнѣ кажется, что я напалъ на слѣдъ. Я могъ бы идти дальше тѣмъ же путемъ и безъ васъ, но во всякомъ случаѣ будетъ проще и вѣрнѣе, если вы мнѣ откровенно сознаетесь... Да, вашъ защитникъ долженъ насквозь видѣть малѣйшіе изгибы вашей души.
Пальцы Отто судорожно стиснули край кровати, лицо его покрылось смертельною блѣдностью; онъ хотѣлъ что-то отвѣтить, но изъ стѣсненной груди вырвался только неясный звукъ.
-- Ваше волненіе,-- продолжалъ адвокатъ,-- дѣлаетъ мои догадки увѣренностью. Отвѣтьте мнѣ, я настоятельно прошу васъ, на немногіе вопросы...
-- Невозможно,-- прошепталъ Отто.
-- Я уже замѣтилъ вамъ, что я открою истину и безъ вашего признанія. Скажите же...
-- Невозможно!-- повторилъ Отто съ отчаяніемъ. Онъ почти не сознавалъ, что съ нимъ дѣлается: непріятное, почти страшное впечатлѣніе производили на него эта проницательность Лербаха и его загадочное, почти сверхъестественное спокойствіе.
-- Хорошо,-- продолжалъ Лербахъ,-- такъ я разскажу вамъ, какъ это произошло. Если я ошибаюсь, то скажите мнѣ это! Вы молчите ради тайны женщины, чести слабаго созданія, поправшаго ногами долгъ жены. Вы думаете пощадить эту женщину изъ любви или изъ теоретическаго великодушія. Это очень похвально, но, въ сущности, это, все-таки, донъ-кихотство. Развѣ вы не чувствуете, что она потеряла всякое право на ваше великодушіе? Я вовсе не намѣренъ читать проповѣди о нравственности, распространяться о грѣхѣ и позорѣ, которымъ, можетъ быть, у нея есть оправданія. Но то, что она видитъ, какъ гибнетъ любимый человѣкъ, что она добровольно не открываетъ истины, чтобы спасти его,-- это гораздо большее преступленіе, чѣмъ измѣна мужу, это -- звѣрское безсердечіе, недостойное никакой пощады.
Отто съ трудомъ переводилъ дыханіе. Онъ ничего не понималъ; ему казалось, что онъ бредитъ.
-- Да, другъ мой,-- продолжалъ адвокатъ,-- проницательный взглядъ вашего защитника собралъ симптомы въ прошломъ. Сначала въ оберхорхгеймской виллѣ я замѣтилъ, какъ она смутилась при видѣ незнакомаго юноши... Затѣмъ интересъ ко всему, что касалось новаго секретаря редакціи, частое посѣщеніе нашего дома, гдѣ она надѣялась встрѣтить васъ...
Отто поднялся, тихонько и осторожно, точно боясь быстрымъ движеніемъ выдать свою радость. Онъ испытывалъ такое чувство, какъ будто его помиловали на ступеняхъ эшафота. Его другъ говорилъ, значитъ, не о Люциндѣ. Отъ его взоровъ, все-таки, скрылась его страсть къ Люциндѣ. Какъ объяснить это? Этотъ часто возникавшій въ его умѣ вопросъ возсталъ съ новою силой. Неужели его взоръ, угадывающій такъ многое, только потому не замѣчаетъ близкаго, что слишкомъ занятъ далекимъ? Или этотъ благородный человѣкъ считаетъ Люцинду слишкомъ чистою, такъ увѣренъ въ томъ, что сердце Люцинды принадлежитъ ему, что ему и въ голову не можетъ придти даже подозрѣнія? Да, это такъ; только этимъ возможно объяснить счастливое ослѣпленіе того, это все видитъ всегда насквозь.
Не двигаясь, какъ статуя, слушалъ Отто дальнѣйшій разсказъ доктора Лербаха. Онъ зналъ теперь, на кого намекаетъ адвокатъ. На несчастную жену члена медицинскаго совѣта, блѣдную страдалицу, печальную судьбу которой разсказывалъ ему самъ докторъ Лербахъ.
Дѣйствительно, Отто чувствовалъ большую симпатію къ этой несчастной, покинутой женщинѣ. Но онъ никогда не замѣчалъ, чтобы, какъ утверждалъ Лербахъ, взглядъ ея покоился на немъ съ страстнымъ выраженіемъ, чтобъ она слѣдила за нимъ въ толкотнѣ бальной залы, чтобъ она при каждомъ удобномъ случаѣ говорила о немъ. Составился цѣлый рядъ мелочей, о которыхъ Отто, узнавалъ только теперь; пирамида завершалась отчаяніемъ г-жи Форенштедтъ, когда увели Отто,-- отчаяніемъ, которое было вызвано, по мнѣнію адвоката, не только разрушеніемъ ея розовыхъ надеждъ, но еще больше открытіемъ ея измѣны.
На этихъ отдѣльныхъ фактахъ Лербахъ основывалъ дальнѣйшій ходъ дѣла.
-- Дѣло довольно ясно, -- рѣшительно произнесъ онъ.-- Вы отвѣтили увлеченію вѣтряной женщины или, можетъ быть, ея любовь вашему самолюбію польстила; такимъ образомъ, вы безразсудно назначили свиданіе въ отдаленной и пустой библіотекѣ... Г-жа Форенштедтъ предусмотрительно ушла первая, чтобы въ корридорахъ ее не встрѣтилъ кто-нибудь вмѣстѣ съ вами. Въ порывѣ нѣжностей невѣрная жена спутала волосы своего возлюбленнаго, или самъ онъ смялъ ихъ и растрепалъ, такъ какъ у его милой въ послѣднюю минуту явились колебанія, взволновавшія его сердце или юношескую гордость. Ну, а затѣмъ послѣдовало то, что вы разсказали, -- приходъ совѣтника и злодѣйство неизвѣстнаго. Солгите, если можете!
Съ минуту Отто находился подъ вліяніемъ искушенія подтвердить заблужденіе адвоката, но потомъ онъ сообразилъ, что навлеченіе подозрѣнія на невинную и неблагородно, и безцѣльно; поэтому онъ остался при томъ, что говорилъ уже раньше.
-- Хорошо,-- замѣтилъ адвокатъ,-- я соглашаюсь, что мои комбинаціи могутъ быть невѣрны. Но я рискую этимъ. Кромѣ того, я вызову цѣлый рядъ свидѣтелей, которые будутъ показывать о вашемъ нравственномъ состояніи передъ катастрофой. Во главѣ этихъ свидѣтелей будетъ фигурировать докторша Форенштедтъ...
-- Какъ хотите...
-- Вы упрямый человѣкъ, -- сказалъ Лербахъ, поднимаясь съ досадой.-- Все равно! Ваша твердость нравится мнѣ. До свиданія!... Ахъ, да! Еще забылъ! Я слышалъ вчера отъ Баумана, что Фанни, горничная совѣтницы, исчезла безслѣдно и, странное дѣло, именно съ того злополучнаго дня. Она отпросилась домой, а такъ какъ она не вернулась, то совѣтница приказала написать ей, и вчера получился отвѣтъ, что ея тамъ совсѣмъ даже не было.
Отто вспомнилъ о свиданіи, которое онъ подглядѣлъ какъ-то въ зимнемъ саду. "Она сдѣлала это",-- подумалъ онъ; но такъ какъ это было въ связи съ нимъ и его судьбой, то онъ скрылъ это подозрѣніе.
-- Это совпаденіе поразило меня, -- сказалъ Лербахъ.-- Я намѣренъ подробнѣе изслѣдовать это дѣло. Кто часто работалъ надъ случаями, подобными этому, у того является удивительная чуткость къ таинственнымъ отношеніямъ... Да, да, другъ мой, мы похожи теперь на солдатъ, стоящихъ на громадной гладкой равнинѣ подъ вражескимъ огнемъ. За малѣйшимъ возвышеніемъ земли, за каждою травкой должны мы искать защиты. Ну, занимайтесь чтеніемъ геройскихъ подвиговъ! Я надѣюсь, что все еще хорошо устроится.