Прошелъ мѣсяцъ съ тѣхъ поръ, какъ Отто былъ раненъ. Третьяго дня онъ въ первый разъ отправился въ редакцію. Теперь, въ половинѣ одиннадцатаго утра, онъ собирался выѣхать, чтобы сдѣлать нѣсколько визитовъ ближайшимъ друзьямъ и благодѣтелямъ: философу, доктору Лербаху и, если хватитъ времени, доктору Леопольду Больфу, въ послѣднее время относящемуся къ нему крайне любезно и по-товарищески.
Тихо и пусто было въ квартирѣ No 17. Г-жа Лерснеръ съ Эммой и Карломъ-Теодоромъ Гейнціусомъ отправились въ церковь. Гейнціусъ въ изящномъ костюмѣ, пріобрѣтенномъ имъ за большую часть его наличныхъ капиталовъ у Тимпе и Мебіуса, нисколько не былъ похожъ на школьнаго учителя, но и нельзя сказать, чтобъ онъ имѣлъ видъ свѣтскаго кавалера; коричневый сюртукъ сидѣлъ на немъ довольно мѣшковато, а панталоны были слишкомъ длинны.
Родериха Лунда тоже не было дома. Повидимому, дѣло съ его Гракхомъ двинулось впередъ. Баронъ просилъ поэта пріѣхать для дальнѣйшихъ объясненій. Когда ушелъ Отто Вельнеръ, то въ домѣ оставался одинъ Преле, такъ какъ и фрейленъ Адель еще въ девять часовъ ушла въ магазинъ.
Первый визитъ Отто былъ къ редактору Государственнаго права. Профессоръ Соломонъ смущенно принялъ его съ выраженіями своей вины. Только три дня тому назадъ узналъ Отто о пропажѣ таинственнаго пакета, такъ какъ докторъ Соломонъ, не теряя надежды, что пакетъ отыщется, держалъ дѣло въ тайнѣ, напрасно мучаясь и стараясь напасть на слѣдъ. Во всѣхъ газетахъ напечаталъ онъ нѣсколько объявленій, обѣщая полнѣйшую безнаказанность, если "нашедшій пакетъ" распечаталъ его изъ "любопытства", назначая вознагражденіе, угрожая "извѣстному господину" "дальнѣйшими мѣрами", но все напрасно.
Сначало Отто былъ страшно огорченъ, но потомъ онъ старался утѣшить себя мыслью, что послѣ того, какъ дѣла его устроились такимъ образомъ, онъ, вѣроятно, никогда не былъ бы поставленъ въ необходимость распечатать завѣщаніе. Его мучило только непріятное чувство, что осквернено то, что онъ считалъ святыней, но и тутъ онъ успокоилъ себя тѣмъ, что память о покойномъ, вѣчно живущая въ его груди, святѣе и дѣйствительнѣе какого-либо предмета. Поэтому онъ успокоилъ смущеннаго профессора, не прибѣгая даже къ притворству, поблагодарилъ его за его многочисленныя попытки разыскать завѣщаніе и объявилъ, что онъ самъ отвѣчаетъ за послѣдствія своей забывчивости.
На этомъ было покончено.
-- Ну, а какъ же ваше примиреніе?-- спросилъ Соломонъ, вздохнувъ.-- Я подразумѣваю, между вами и Эвальдомъ. Я слышалъ отъ доктора Лербаха, что къ вамъ вмѣсто Вольфа переходитъ редакторство нашего еженедѣльнаго журнала. A la bonne heure. Выдающаяся карьера! Хотя я и преклоняюсь передъ вашимъ талантомъ, но въ двадцать четыре года -- это колоссально! Но оставимъ это. Впрочемъ, Вольфъ васъ необыкновенно восхвалялъ, -- я подозрѣваю даже, отчасти изъ эгоизма. Контрактъ его до октября; если бы не нашлось теперь никого могущаго замѣнить его, то ему пришлось бы служить, несмотря на 150 тысячъ таллеровъ, полученныхъ въ наслѣдство. Да, да, эти беллетристы!... Написать хорошенькую новеллу, сочинить стихи -- это ихъ дѣло, но серьезную работу они выдерживаютъ только до тѣхъ поръ, пока чувствуютъ нужду. Возьмите лучшихъ нашихъ поэтовъ, посадите вы ихъ въ хорошо отдѣланный домъ съ 40 тысячью марокъ дохода,-- что будутъ они дѣлать? Самое большее -- писать стихи! Но оставимъ это. И такъ, вы будете редакторомъ и это обязываетъ васъ вступить въ литературный клубъ. Было бы въ высшей степени непріятно, если бы вы враждебно встрѣтились съ Эвальдомъ. Я думаю, что вы должны протянуть другъ другу руки.
-- Если г. Эвальдъ желаетъ этого, то я тоже готовъ. Вы согласитесь со мной...
-- Я поговорю съ г. фонъ-Тиллихау. Ad vocem Эвальдъ: вы знаете, сегодня вечеромъ...
-- Что?
-- Да первое представленіе его трагедіи Шредеръ-Кюлеманъ играетъ героиню.
-- Неужели?... Можетъ быть, вы были слишкомъ низкаго мнѣнія о немъ, г. профессоръ?
-- Возможно, но не вѣроятно. Самъ директоръ сказалъ Кейзеру, что пьеса не будетъ имѣть успѣха. Лучшая сцена въ третьемъ или четвертомъ актѣ напоминаетъ Софонизбу Гейбеля; остальное скучно и вымучено. Я передаю вамъ подлинныя слова директора.
-- Но, Боже мой, зачѣмъ же ставитъ онъ въ такомъ случаѣ эту пьесу?
-- Вліяніе папаши,-- отвѣчалъ Соломонъ.-- Къ тому же, онъ ничѣмъ не рискуетъ. Первое представленіе будетъ биткомъ набито уже потому, что играетъ Шредеръ-Кюлеманъ. Знаете ли: Эвальдъ -- это то же для насъ, что Клавдій и Лициній для Рима.
Раздался звонокъ. Хозяйка доложила о приходѣ новаго гостя. Отто простился и направился къ дому Лербаха. Чѣмъ ближе подвигался онъ въ своей цѣли, тѣмъ болѣе охватывали его душу робость и волненіе. Онъ чувствовалъ по страшному сердцебіенію, какъ овладѣвшая имъ страсть за эти послѣднія недѣли сильно возрасла. Никогда не всходилъ онъ съ такимъ волненіемъ по ступенямъ этой роскошной лѣстницы, никогда не бормоталъ онъ такъ смущенно своего вопроса, дома ли господа.
Мучительно длилось время до возвращенія лакея. Отвѣтъ былъ такой:
-- Барынѣ будетъ очень пріятно!
Отто засталъ Люцинду въ маленькомъ салонѣ, предназначающемся для бесѣды въ дружескомъ кружкѣ.
Она была одна. Облокотившись рукой о спинку кресла, она стояла въ бѣлоснѣжномъ блестящемъ платьѣ. Лучъ красноватожелтаго декабрскаго солнца падалъ на ея темные, гладко причесанные волосы и окружалъ ея хорошенькую головку фантастическимъ сіяніемъ. Грудь ея высоко поднималась, голосъ былъ глухъ.
-- Доктора Лербаха нѣтъ дома, -- заговорила она нерѣшительно.-- Но я не хотѣла лишиться...
Отто не слышалъ, что говорила она дальше,-- слова ея показались ему нѣжнымъ журчаніемъ ручья, далекою, неясною музыкой. Онъ видѣлъ только ея стройную фигуру, какъ бы окруженную облаками, и забывалъ все окружающее. Онъ чувствовалъ только, что она тутъ, что взглядъ ея покоится на немъ, что она поняла...
Въ прихожей раздавалось мѣрное тиканье старинныхъ часовъ; въ огромныхъ комнатахъ все было тихо, все какъ бы погружено въ сонъ.
Онъ, какъ очарованный, неподвижно стоялъ, прислонившись въ мраморному камину, похожій на сказочнаго принца въ замкѣ Морганы, видящаго безконечные сны.
Вдругъ онъ съ неописуемымъ блаженствомъ почувствовалъ, что онъ не сонъ видитъ.
Руки Люцинды нѣжно обвились вокругъ его шеи, хорошенькая головка прижимается къ его груди, смѣясь, плача и рыдая. Она смотритъ ему въ лицо, цѣлуетъ его горячо и долго, какъ бы все забывая: свѣтъ, самоё себя, настоящее и будущее...
И страсть охватила его съ неудержимою силой. Онъ безумно прижималъ ее къ себѣ, его горячія губы искали ея уста, онъ цѣловалъ ея щеки, руки, атласъ на груди; онъ шепталъ фантастически-дикія обѣщанія, возбужденный, дрожащій, лишенный самообладаніи, какъ безумный.
Затѣмъ, не успѣлъ еще онъ опомниться, Люцинда исчезла, какъ гомеровская богиня, унесенная облаками; онъ видѣлъ только, какъ въ дверяхъ блеснуло ея бѣлое платье. Одиноко и какъ во мракѣ стоялъ влюбленный Отто въ опустѣвшей комнатѣ. Онъ хотѣлъ позвать ее, броситься за ней. Вдругъ онъ услыхалъ въ корридорѣ шаги лакея и ему пришло въ голову, что докторъ Лербахъ можетъ ежеминутно вернуться. Въ опьяненіи онъ, конечно, не могъ думать о раскаяніи, но онъ чувствовалъ, что не въ состояніи спокойно и равнодушно смотрѣть въ лицо человѣку, жену котораго онъ только что, какъ Парисъ жену Менелая, держалъ въ своихъ объятіяхъ. Его охватилъ ужасъ... Нѣтъ! Онъ долженъ собраться съ мыслями, долженъ привыкнуть къ роли обманщика, прежде чѣмъ рѣшится взглянуть въ глаза этому честному человѣку.
Онъ ушелъ изъ дому, не простившись. Долго блуждалъ онъ но улицамъ, исполненный единственною мыслью, что теперь его жизнь имѣетъ значеніе. Чѣмъ болѣе опьяняло его испытанное имъ наслажденіе, чѣмъ страстнѣе душа его стремилась къ обладанію тѣмъ, что онъ называлъ своимъ счастіемъ, тѣмъ холоднѣе думалъ онъ о своемъ отношеніи къ Лербаху. Онъ философствовалъ логикой страсти. Сама судьба, думалъ онъ, устроила все такъ. Люцинда любитъ его, она любитъ его безумно, и это ужь рѣшаетъ все. Развѣ онъ виноватъ, что Лербахъ, не зная тѣхъ великихъ законовъ, которые руководятъ чувствами женщины, выбралъ себѣ жену, сердце которой не принадлежитъ ему? И развѣ Отто заслужилъ названіе соблазнителя тѣмъ, что его полюбила Люцинда? Вся его софистика была направлена на то, чтобы оправдать случившееся и проложить себѣ дорогу къ будущему.
Фрицъ Преле досталъ, между тѣмъ, изъ футляра повѣренную своихъ тайныхъ желаній и грусти, гармонику, и въ пустой квартирѣ раздались заунывные звуки народной пѣсни.
Вдругъ въ самомъ разгарѣ его жалобныхъ варіацій словолитчикъ остановился: въ корридорѣ раздались хорошо знакомые звуки; стукъ маленькихъ каблучковъ былъ для него мелодичнѣе всякой инструментальной и вокальной музыки. Адель возвратилась отъ Туссена и Герольдъ, съ обычною торопливостью бросила шляпу и пальто въ прихожей на коммодъ и вошла въ комнату. Фрицъ Преле задумчиво держалъ гармонику между колѣнъ. Онъ размышлялъ. Адель одна; удобный моментъ открыть ей всю свою душу, упрекнуть ее за всѣ ея глупости, съ мучительною для него подробностью записанныя въ его записной книжечкѣ, объяснить ей опасность, если она не откажется отъ легкомысленнаго пути, и потомъ выступить передъ раскаявшеюся Аделью спасителемъ, предлагающимъ ей руку для вѣчнаго союза сердецъ.
Подумавъ это, онъ невольно взглянулъ на свой здоровый кулакъ. Дѣйствительно, въ немъ было что-то медвѣжье, слонообразное. Но что-жь изъ этого? Тѣмъ крѣпче онъ можетъ держать нѣжную ручку Адели и защищать ее въ житейской борьбѣ,-- защищать какъ противъ нападокъ враговъ, такъ и противъ слишкомъ услужливыхъ друзей. Фрицъ Преле глубоко вздохнулъ. Одна мысль говорить съ Аделью пугала его. Если она опять засмѣется, какъ недавно? Если она сдѣлаетъ обычную недоступно-презрительную мину и отвѣтитъ ему какою-нибудь шуткой, которая у нея всегда въ запасѣ?
Можетъ быть, звуки нѣжной музыки смягчатъ ея гордый духъ. Онъ подошелъ въ двери, отворилъ ее немного и задумчиво опустился на скрипучій стулъ. Онъ заигралъ нѣжную мелодію: "Ты моя радость". Проигравши два раза, онъ остановился.
Въ ея комнатѣ полнѣйшая тишина. Нѣтъ, дверь второй комнаты отворилась. Адель что-то напѣваетъ...
-- Ахъ,-- проговорилъ Преле со вздохомъ, -- несносный мотивъ изъ Мадамъ Ато...
Онъ рѣшительно отбросилъ гармонику.
-- Не помогаетъ,-- бормоталъ онъ.-- Такого удобнаго случая, какъ сегодня, я не скоро дождусь, а я во что бы то ни стало долженъ узнать, что меня ожидаетъ.
Онъ раза два прошелся по комнатѣ и затѣмъ, какъ человѣкъ, послѣ долгихъ колебаній рѣшившійся броситься въ холодную воду, направился въ хозяйскія комнаты.
-- Войдите, -- раздался голосъ Адели.-- А! Это вы? Тетки нѣтъ дома. Вамъ надо что-нибудь?
-- Надо? Что мнѣ можетъ быть надо? То-есть...
-- Ну! Объясните же!-- сказала Адель, приглаживая волосы передъ зеркаломъ.
-- Ахъ, фрейленъ Якоби, -- вздохнулъ словолитчикъ,-- мнѣ бы надо было серьезно поговорить съ вами, но я вижу, что у васъ ужь совсѣмъ другое въ головѣ...
-- У меня? Нисколько! Говорите! Можетъ быть, вашъ умывальникъ опять разбился? Или, можетъ быть, вамъ надо денегъ?
-- Мнѣ не до разбитыхъ умывальниковъ, -- сказалъ Преле съ удареніемъ,-- и денегъ мнѣ тоже не надо, потому что, могу васъ увѣрить, у меня давно уже прошло желаніе веселиться.
-- А! А вы только что такъ прелестно играли!
-- Что называть прелестнымъ! Но каково у меня на душѣ, этого, фрейленъ Якоби, вы не знаете! Видите, мнѣ страшно тяжело видѣть, что дѣвушка, самая прекрасная, самая хорошая на землѣ... я хочу сказать вы, фрейленъ Якоби...
-- Очень лестно,-- отвѣтила Адель немного рѣзко, такъ какъ она поняла уже, къ чему клонится дѣло.
-- Видите ли,-- продолжалъ Преле,-- но вы не сердитесь на это: исторія съ знатнымъ господиномъ, съ барономъ Сунтгельмомъ, хочу я сказать... Повѣрьте, этотъ проклятый баронъ замышляетъ недоброе! Онъ погубитъ васъ, и вы, фрейленъ Якоби, горько, горько раскаетесь...
-- Избавьте себя отъ труда, г. Преле! Я уже говорила вамъ: я сама знаю, что дѣлаю.
-- Этого-то вы и не знаете, -- волновался Преле.-- Или скажите мнѣ, имѣете ли вы хоть какое-нибудь понятіе о томъ, какого сорта женщина г-жа Тарофъ, у которой вы раза два были въ гостяхъ. Что? Неправда? Это поражаетъ васъ? Конечно, въ вашей дѣтской невинности я глубоко убѣжденъ, но эта Тарофъ совершенно неприличная женщина, и если узнаютъ, что тамъ бываетъ фрейленъ Якоби, то тогда конецъ ея репутаціи и это говорю я, Фрицъ Преле, и готовъ подтвердить это присягою!
-- Да?-- произнесла Адель насмѣшливо.-- А почему же вы знаете, что дѣлается въ чужихъ домахъ?
-- Очень просто. У Дюрена я знаю одну позолотчицу; Марта Боссъ зовутъ ее. Нѣсколько разъ приходила она въ мое отдѣленіе, брала новыя буквы или еще что-нибудь. Вдругъ я вижу изъ мастерской, какъ Тидлихау, женихъ фрейленъ фонъ-Дюренъ,-- хорошъ тоже женихъ!-- встрѣчается съ ней и дерзко хватаетъ ее за талію. Она вошла въ комнату, блѣдная, какъ смерть. Тогда я сказалъ ей, чтобы она не пугалась такъ, что онъ ужь всегда такой. Слово за словомъ мы разговорились. Потомъ, когда она увидала, что я честный малый и искренно расположенъ къ ней, тогда она разсказала мнѣ все, какъ Тиллихау переманилъ ее изъ Гернсхейма, т.-е. хитростью черезъ Тарофъ, которая представилась, что ей нужна компаньонка. Ну, Марта,-- она, вѣдь, такъ молода и неопытна,-- не заподозрила въ этомъ ничего дурного, взяла это мѣсто, и была счастлива и довольна, пока не открылись ея глаза. Тогда она все бросила и ушла и готова было сдѣлать что-нибудь надъ собой...
Адель пожала плечами.
-- Богъ знаетъ, что вообразила себѣ ваша Марта!-- насмѣшливо отвѣтила Адель.-- У г-жи Тарофъ бываетъ самое лучшее общество, и, если вы ужь знаете, г. фонъ-Сунтгельмъ весьма уважаемый господинъ, покровительствующій всему свѣту... Родериху Лунду, напримѣръ... Да, наконецъ, я не понимаю, почему, разъ это мнѣ доставляетъ удовольствіе, я должна проскучать всю свою молодость? Цѣлый день стою я за прилавкомъ, денегъ для удовольствій у меня нѣтъ. Ну, какой-нибудь почтенный знакомый господинъ говоритъ: "хотите со мной въ театръ?" или "хотите учиться по-англійски?" У г-жи Тарофъ классы англійскаго языка; это вамъ слѣдовало знать раньше, чѣмъ оскорблять такимъ образомъ эту даму!
-- Конечно!-- вскричалъ Преле съ отчаяніемъ.-- Англійскіе уроки! Полицію слѣдуетъ послать въ домъ къ этой канальѣ съ ея англійскими уроками!
-- Этого вы не понимаете. Вообще я не дѣлаю ничего дурнаго и на мнѣніе людей не обращаю ни малѣйшаго вниканія; ну, а вамъ, г. Преле, должно быть безразлично, гдѣ и какъ я бываю! Или вы, можетъ быть, мой опекунъ?
-- Нѣтъ, но...
-- Ну, что же?
-- Но я люблю васъ, -- вырвалось у Преле, -- безгранично люблю и я не могу вынести того, что я долженъ смотрѣть, какъ вы слѣпо...
Адель сдѣлала нетерпѣливое движеніе. Вдругъ страстная дрожь пробѣжала по всей его широкой фигурѣ и въ ту же минуту богатырь, сраженный силою своихъ чувствъ, упалъ къ ея ногамъ, схватилъ ея руки и, безумно рыдая, прижималъ свое лицо къ ея платью.
-- Фрейленъ Якоби,-- жалобно стоналъ онъ,-- это не можетъ такъ продолжаться! Не можетъ! Вы убьете меня! О, если бы вы знали, какъ я люблю васъ, если бы вы знали!...
Адель немного испугалась. Сознаніе, что она возбудила такую сильную страсть, подѣйствовало на нее.
-- Перестаньте,-- говорила она болѣе мягкимъ голосомъ.-- Что вы дѣлаете, г. Преле? Да встаньте же! Вѣдь, это ужасно! Богъ мой, да чѣмъ же я виновата, что нравлюсь вамъ? Будьте благоразумны, г. Преле!
-- Поклянитесь мнѣ, что вы прекратите знакомство съ этимъ ужаснымъ человѣкомъ!-- вскричалъ Преле съ отчаяніемъ.-- Если вы будете продолжать... Вы позорите себя, фрейленъ Якоби!
Это выраженіе было необдуманно; оно пробудило ея полууснувшую гордость.
Адель рѣзво вырвала свою руку изъ его рукъ.
-- Оставьте меня!-- сухо проговорила она.-- Вы не имѣете права говорить со мной такимъ тономъ. И на будущее время я прошу васъ избавить меня отъ вашихъ замѣчаній. Я могу поступать какъ мнѣ угодно!
Съ этими словами она повернулась къ нему спиной. Преле медленно и съ трудомъ поднялся.
-- Хорошо!-- простоналъ онъ.-- Я не могу помѣшать тому, что вы рѣшили! Идите спокойно своею дорогой, фрейленъ Якоби, и не безпокойтесь: я не выдамъ того, что видѣлъ и слышалъ! Мнѣ будетъ страшно тяжело, если я доживу до того, что свѣтъ будетъ пальцемъ указывать на фрейленъ Якоби. Но одно я обѣщаю вамъ: гдѣ бы я ни увидѣлъ васъ съ этимъ низкимъ соблазнителемъ,-- слышите, фрейленъ Якоби?-- гдѣ бы я ни встрѣтилъ васъ, этими самыми ручищами схвачу его за горло и задушу! Я размозжу ему черепъ! И если Фрица Преле поведутъ въ судъ, то вы знаете, кто въ этомъ виноватъ: вы, только вы и ваша страсть къ удовольствіямъ, ваше тщеславіе, считающее для себя унизительнымъ быть женою добраго рабочаго и предпочитающее сдѣлаться любовницей богатаго негодяя!
Громкій смѣхъ Адели былъ отвѣтомъ на эти слова. Преле, какъ безумный, выскочилъ изъ комнаты.