Слѣдующая среда была счастливымъ днемъ для Гейнціуса. Почтальонъ принесъ Отто письмо отъ доктора Лербаха, который писалъ слѣдующее:
"Мой милый г. Вельнеръ!
"Я узналъ отъ Соломона, что пріѣздъ г. Гейнціуса сюда вовсе не простой дружескій визитъ. Я такъ и предполагалъ сначала, зная, что школьный учитель не можетъ среди года такъ надолго оставлять свои занятія. Теперь же я узналъ, въ какомъ положеніи дѣла. Г. Гейнціусъ уже доказалъ независимость убѣжденій и силу характера, которыя я весьма высоко ставлю. Профессоръ Соломонъ, повидимому, задался цѣлью пристроить вашего Гейнціуса. Недавно онъ былъ у меня изъ-за этого въ третій разъ. Его идея мнѣ понравилась; теперь остановка только въ томъ, что скажетъ самъ г. Гейнціусъ. Вслѣдствіе предполагаемаго вашего повышенія въ редакторы освобождается мѣсто секретаря редакціи. Если г. Гейнціусъ не считаетъ унизительнымъ для своего достоинства, какъ человѣка и педагога, сдѣлаться помощникомъ своего бывшаго ученика, то эта должность къ его услугамъ. Съ г. Дюреномъ почти все рѣшено. Г. Гейнціусъ долженъ только сдѣлать визитъ главному дѣлопроизводителю, который уполномоченъ покончить съ нимъ. Если скромные результаты нашихъ стараній доставятъ нѣкоторое удовольствіе вамъ и г. Гейнціусу, то никто не будетъ этому такъ радъ, какъ искренно преданный вамъ Лербахъ".
Согласенъ ли Гейнціусъ? Гордость и самолюбіе,-- эти слова имѣютъ для него высшее значеніе; ему незнакомо чувство завистливаго тщеславія; гордымъ онъ былъ только съ тѣми, кто требовалъ отъ него отреченія отъ его убѣжденій, порабощенія подъ иго авторитета. Когда Отто ушелъ въ редакцію, Гейнціусъ, сіяя отъ радости, занялся своимъ туалетомъ; затѣмъ онъ поспѣшилъ къ г-жѣ Лерснеръ и Эммѣ, весьма удивившимся, что учитель, занимающійся обыкновенно до обѣда, въ девять былъ уже въ полномъ парадѣ. Гейнціусъ подъ вліяніемъ восторга казался выше и шире; костюмъ отъ Тимпе и Мебіуса не висѣлъ такими складками. Онъ поспѣшно разсказалъ все случившееся и что онъ идетъ къ главному дѣлопроизводителю, чтобы съ нимъ покончить, а затѣмъ съ благодарностью пожать руку гг. Лербаху и Соломону.
-- Да, фрейленъ Эмма!-- прибавилъ онъ, улыбаясь,-- наукѣ слѣдуетъ только постучаться: всюду встрѣчаютъ ее съ распростертыми объятіями, даже когда представитель ея и не блестящій корифей. Индиго даже и въ ничтожныхъ дозахъ окрашиваетъ цѣлыя бочки...
-- Вы слишкомъ скромны!-- отвѣтила дѣвушка и Гейнціусъ покраснѣлъ.
Проникнутый пріятнымъ чувствомъ, что Эмма Лерснеръ искренно расположена къ нему, онъ задумалъ устроить въ этотъ вечеръ для всего семейства какой-нибудь необыкновенный праздникъ. Великое событіе его поступленія на службу должно быть чѣмъ-нибудь ознаменовано; онъ устроитъ такой праздникъ, чтобы о немъ долго говорили въ домѣ на Пескахъ, но, конечно, въ тѣсномъ дружескомъ кружкѣ. Г-жа Лерснеръ и Эмма, его дорогой Отто, затѣмъ словолитчикъ Преле (его прекрасная гармоника необходима даже въ интересахъ веселья), Родерихъ Лундъ, Адель и, наконецъ, прекрасная, блѣдная, грустная дѣвушка, съ которою Эмма недавно познакомилась черезъ Преле, бѣлокурая Марта Боссъ,-- вотъ общество, которое хотѣлъ пригласить Гейнціусъ. Какого рода будетъ торжество, онъ еще не рѣшилъ и просилъ г-жу Лерснеръ подумать объ этомъ. По его мнѣнію, пріятнѣе всего было бы устроить пуншъ, если только пуншъ не слишкомъ крѣпокъ; передъ этимъ же, конечно, сытный ужинъ; если же г-жа Лерснеръ имѣетъ въ виду что-нибудь лучшее, то онъ и на это согласенъ. Вообще все въ ея волѣ и онъ проситъ ея помощи, потому что Гейнціусъ, какъ вновь прибывшій членъ ихъ общества, еще совсѣмъ не умѣетъ угощать такихъ дорогихъ гостей. Г-жа Лерснеръ согласилась, приняла также приглашеніе и за Адель, у которой вечеръ былъ свободенъ, и протянула ему руку, повторяя пожеланія счастія. Бывшій школьный учитель вышелъ изъ дома съ сіяющимъ лицомъ, проникнутый самою горячею симпатіей къ Лербаху, Соломону, фонъ-Дюрену и всему человѣчеству. Переговоры съ дѣлопроизводителемъ заключались только въ подписаніи уже приготовленнаго контракта.
Послѣ того какъ самое важное дѣло было кончено, Гейнціусъ поспѣшилъ въ отдѣленіе словолитни, чтобы пригласить Преле на сегодняшній вечеръ. Преле былъ разстроенъ и принялъ приглашеніе Гейнціуса не очень любезно. Когда же онъ услыхалъ, что и Адель приметъ участіе, то моментально исчезло его нежеланіе со всѣми обѣщаніями. Преле далъ себѣ клятву, что онъ не скажетъ больше ни слова съ Аделью; но теперь... гдѣ его гордость и желѣзная твердость? Ему представлялась возможность просидѣть до полночи рядомъ съ ней и одъ, рабъ своей страсти, тотчасъ же согласился.
Доктора Соломона, къ которому онъ отправился затѣмъ, не было дома, и счастливый Гейнціусъ уже въ десять часовъ стоялъ въ пріемной Лербаха.
-- Вы пришли сегодня очень неудачно!-- встрѣтилъ его адвокатъ.-- Черезъ двадцать минутъ, мнѣ необходимо въ судъ. Ну, какъ дѣла? Но вашему веселому лицу я заключаю, что мое предложеніе вамъ понравилось.
-- Дѣло кончено,-- отвѣтилъ Гейнціусъ.-- Я пришелъ, чтобы выразить вамъ, уважаемый г. докторъ, мою искреннюю признательность.
-- Совершенно лишнее, милый мой! Благодарить, хочу я сказать, васъ же я всегда радъ видѣть. Что подѣлываете нашъ юный другъ? Жаль, что четвертаго дня онъ не засталъ меня дома. Кстати, Вольфъ сказалъ мнѣ, что Отто удивилъ его своими вѣрными сужденіями по части иллюстрацій. Это подтверждаетъ мое предположеніе: Отто Вельнеръ въ высшей степени художественная натура.
-- О, да! Около полутора года тому назадъ онъ даже самъ рисовалъ.
-- Я не слыхалъ объ этомъ.
-- Онъ не любитъ говорить объ этомъ. Такъ, лѣтъ въ двадцать въ головѣ у него были великіе замыслы, а въ портфелѣ роскошные эскизы. Вдругъ пріѣзжаетъ въ Хольдорфъ извѣстный художникъ, Готье-Нарославъ, и въ продолженіе почти двухъ недѣль изучаетъ простонародные типы. Я, будучи самаго высокаго мнѣнія о талантѣ Отто, при удобномъ случаѣ показываю Готье нѣсколько листковъ и думаю, что Отто не подозрѣваетъ этого. Вы, вѣдь, знаете г. Готье: сама честность, но строгъ, очень строгъ, къ тому же, онъ былъ утомленъ и я, можетъ быть, выбралъ не лучшее. Однимъ словомъ, онъ въ рѣзкихъ выраженіяхъ сказалъ что-то о диллетантизмѣ, и Отто, сидѣвшій въ саду у открытаго окна, услыхалъ эти роковыя слова. Это погубило его талантъ! Онъ побросалъ въ огонь всѣ листки, исключая трехъ, бывшихъ у меня, которыхъ я не возвратилъ ему.
-- Удивительно,-- произнесъ адвокатъ.-- Съ вами эти листки?
Гейнціусъ далъ утвердительный отвѣтъ.
-- Если бы вы мнѣ показали ихъ когда-нибудь!... Это меня въ высшей степени интересуетъ. Я сознаюсь вамъ, что на меня лично Отто Вельнеръ производитъ впечатлѣніе талантливаго художника. Я часто наблюдалъ за нимъ: онъ или великій поэтъ, говорилъ я себѣ, или художникъ, ваятель; но скорѣе художникъ, такъ какъ его въ высшей степени интересуетъ все, что касается живописи. Я имѣю въ этомъ нѣкоторую опытность... Кромѣ того, кропатели стиховъ не такъ скоро рѣшаются уничтожать свои творенія. Ad vocem кропателей,-- я вспомнилъ о представленіи новой пьесы въ городскомъ театрѣ... Что это за странный господинъ, живущій въ одномъ этажѣ съ вами и Вельнеромъ?... Словолитчикъ или что-то въ этомъ родѣ... Докторъ Соломонъ называлъ мнѣ и имя...
-- Вѣроятно, Преле?
-- Да, да, онъ! Это, должно быть, сумасшедшій человѣкъ. На представленіи Софонизбы,-- я не знаю, слышали ли вы объ этомъ, -- стоитъ онъ съ другими рабочими въ райкѣ и, когда послѣ перваго акта падаетъ занавѣсъ, поднимаетъ такой крикъ и гамъ, а другіе поддерживаютъ его, что полиція вынуждена была принять мѣры. Правда, пьеса эта не стоитъ и выѣденнаго яйца, но эти тенденціозные криви: "Долой эту дрянь! Долой глупое произведеніе буржуа!" -- перешли всѣ границы. Я слышалъ, что его сейчасъ же вывели изъ театра. Теперь на это строго смотрятъ: какъ на демонстрацію. Скажите Преле, если онъ только приметъ мой совѣтъ, чтобы онъ держалъ себя поскромнѣе! Полиція не шутитъ...
-- Я передамъ ему это,-- отвѣчалъ Гейнціусъ.-- Вѣдь, это пьеса Эвальда, оскорбившаго нашего Отто?
-- Да. Пьеса непремѣнно провалилась бы, если бы Преле и его товарищи попридержали языки. А то, естественно, оппозиція; клака дѣйствовала съ удвоеннымъ усердіемъ; интересъ публики увеличился уже отъ одного ожиданія, не произойдетъ ли новаго скандала. Однимъ словомъ, Эвальдъ въ концѣ представленія былъ два раза вызванъ и получилъ лавровый вѣнокъ. Ну, а теперь я прошу васъ извинить меня, я долженъ ѣхать. Если вы будете въ этой сторонѣ...
Гейнціусъ удалился.
-- Этотъ Преле!-- бормоталъ онъ про себя.-- Кто бы ожидалъ! Гм! Теперь только я понимаю, что онъ хотѣлъ сказать, говоря о мести за Лунда!
Гейнціусъ быстро шелъ домой. Онъ отбросилъ отъ себя мысль о выходкѣ Преле и обо всемъ, что могло повліять на радостное настроеніе его души. Онъ жилъ только настоящимъ. Онъ зашелъ въ оранжерею, на углу хлѣбной площади, и купилъ четыре букетика -- подарокъ дамамъ для сегодняшняго вечера. Ему очень хотѣлось бы купить одинъ букетъ для Эммы, но это невозможно. Это показалось бы подозрительнымъ.
Пообѣдавши съ семействомъ Лерснеръ и съ сіяющимъ лицомъ выслушавши программу хозяйки, онъ ушелъ въ свою комнату, досталъ изъ портфеля бумаги и набросалъ конспектъ короткаго, но выразительнаго привѣтствія, которымъ онъ встрѣтитъ своихъ гостей въ ресторанѣ "Дорнбушъ".
Въ дѣйствительности его привѣтствіе имѣло высшую цѣль, чѣмъ простой тостъ, въ которомъ обыкновенно стараются только блеснуть нѣсколькими красивыми фразами. Онъ хотѣлъ выразить въ немъ желанія своего сердца, объяснить, что должность, въ которую онъ вступитъ, такъ же почетна, какъ и хорошо оплачиваема, затѣмъ дастъ понять фрейленъ Эммѣ, сравнивая ее съ цвѣткомъ, какъ она мила ему, несравненна и небесно хороша. Исполнить эту задачу было довольно трудно, поэтому неудивительно, если застольная рѣчь не была еще готова, когда начало смеркаться. Но, наконецъ, послѣдній ямбъ красовался на сѣрой бумагѣ и Гейнціусъ, глубоко вздыхая, проговорилъ: "Quod bonum, faustum felixque sit! Если не поможетъ, то я не знаю, что сдѣлалъ Пирамъ, чтобы открыть свою любовь Тисбеѣ!"
Наступилъ вечеръ. Пробило семь часовъ. Фрицъ Преле быстро вышелъ изъ мастерской, чтобы скорѣе переодѣться въ праздничный костюмъ. Ему пришлось идти по улицѣ Луизы, мимо Туссена и Герольдъ. Онъ заглянулъ въ окно. Тамъ стояла еще Адель за работой, такая розовая и прелестная, что добрый словолитчикъ не могъ понять, какъ онъ рѣшился отказаться отъ нея. Преле завернулъ въ одинъ изъ тѣсныхъ переулкахъ, извѣстныхъ только хорошо знакомымъ съ мѣстностью. Здѣсь была мало посѣщаемая портерная, любимое мѣсто нѣкоторыхъ разбогатѣвшихъ, ищущихъ покоя бюргеровъ. На порогѣ, ведущемъ въ узкому входу, какой-то очень приличный на видъ господинъ разговаривалъ съ посыльнымъ, передавая ему что-то въ руки. Когда господинъ обернулся, Фрицъ Преле узналъ барона Анастасія фонъ-Сунтгельмъ.
-- Я подожду здѣсь,-- сказалъ баронъ въ полголоса.-- Постарайтесь сдѣлать такъ, чтобы не очень было замѣтно!
Посыльный ушелъ; между большимъ пальцемъ и указательнымъ онъ держалъ записку. Тотчасъ все сдѣлалось ясно дрожащему отъ негодованія словолитчику. Онъ побѣжалъ слѣдомъ за посыльнымъ; его подозрѣнія подтвердились: посыльный вошелъ въ большую стеклянную дверь Туссена и Герольдъ. Значитъ, слезы, мольбы, угрозы -- все напрасно! Преле и не подумалъ о томъ, что то, что онъ видѣлъ, еще ничего не доказываетъ, что Адель могла твердо рѣшиться отвергнуть всѣ ухаживанія стараго ловеласа. Онъ чувствовалъ только одно: страшное бѣшенство, адскія муки ревности, и прежде чѣмъ онъ сообразилъ, какъ это случилось, онъ уже стоялъ передъ барономъ.
-- Что нужно вамъ отъ фрейленъ Якоби?-- крикнулъ онъ хриплымъ голосомъ. Анастасій при приближеніи словолитчика невольно попятился назадъ.
-- Я васъ не понимаю,-- гордо отвѣтилъ онъ.-- Кто вы? Какое право имѣете вы говорить такимъ тономъ?
-- Негодяй!-- вскричалъ Преле, дрожа отъ злости.-- Я покажу тебѣ, какое у меня право! Можетъ быть, ты думаешь, что потому, что ты "фонъ" и не вынужденъ работать, то имѣешь право рубить честныхъ дѣвушекъ?
Онъ поднялъ кулакъ. Фонъ-Сунтгельмъ поблѣднѣлъ, такъ какъ этотъ циклоповъ кулакъ былъ какъ бы созданъ для того, чтобы вышибить его немногіе собственные зубы. Въ то же время, другая рука схватила его за жилетъ.
-- Въ умѣ ли вы?-- бормоталъ Анастасій.-- Я позову на помощь...
-- Смотрите,-- продолжалъ Преле, держа передъ носомъ барона свою медвѣжью лапу,-- этимъ самымъ кулачищемъ я расшибу вамъ черепъ, если вы еще хоть разъ заговорите съ фрейлейнъ Якоби! Негодяй!
-- Но Боже мой... вѣдь это...
-- Придержите только вашу глотку и не дрожите такъ, жалкій трусъ! Мнѣ еще слишкомъ дорога моя рука, чтобы дотрогиваться ею до вашей скверной рожи! Повторяю только, берегитесь!
Въ эту минуту возвратился посыльный. При его приближеніи дрожащій Анастасій немного ободрился.
-- Позовите полицейскаго!-- проговорилъ онъ, дрожа отъ волненія.-- Этотъ человѣкъ напалъ на меня... Это неслыханно!
-- Какъ? Этотъ?-- спросилъ посыльный.-- Да, вѣдь, это Преле... Онъ никогда не былъ такимъ...
-- Вы знаете его? Тѣмъ лучше! Онъ вспомнитъ еще обо мнѣ, клянусь жизнью!
-- Помните только обо мнѣ!-- усмѣхнулся Преле и, погрозивъ еще разъ кулакомъ, повернулъ назадъ въ улицу Луизы.
"Но, вѣдь, я ему ясно сказалъ,-- думалъ онъ.-- Ему стоитъ только пойти и пожаловаться! Тогда ужь я открою всѣ его подлости".
Вдругъ ему пришло въ голову, что это невозможно. Онъ не долженъ называть имя фрейленъ Якоби. Но развѣ не въ интересахъ самого барона держать эту исторію въ тайнѣ? Онъ женатъ, ему уже далеко за пятьдесятъ и онъ пользуется уваженіемъ въ высшемъ кругу. Но онъ и такъ не можетъ оставить...
Нѣтъ, нѣтъ, не можетъ быть сомнѣнія; Анастасій не пойдетъ противъ него. Пожалуй, потихоньку... Можетъ быть, у совѣтника?...
Фрицъ Преле пожалъ плечами.
"Пусть будетъ, что будетъ!-- шепталъ онъ.-- Я не могъ иначе. Ахъ, мнѣ доставило такое удовольствіе безъ стѣсненія высказать правду этому напыщенному подлецу!"
Онъ снова стоялъ передъ дверью Туссена и Герольдъ; заглянувъ въ окно, онъ увидѣлъ, что Адель надѣваетъ шляпку. Вся кровь прилила ему къ сердцу. Теперь онъ можетъ изъ самыхъ вѣрныхъ источниковъ узнать, пойдетъ ли она на этотъ разъ за этимъ устарѣлымъ Донъ-Жуаномъ.
Она вышла. Преле поклонился ей нерѣшительно, почти униженно, какъ нищій королевѣ.
-- Намъ по дорогѣ?-- дружески спросила Адель.
Фрицъ Преле вздохнулъ съ облегченіемъ.
-- Если вы позволите,-- отвѣтилъ онъ, задыхаясь отъ волненія; онъ испытывалъ такое же чувство, какъ будто его оправдали на судѣ.
Они направились по хлѣбной площади. Фрицъ Преле только изрѣдка произносилъ отрывочныя слова, за то тѣмъ разговорчивѣе была Адель; она перескакивала отъ одного предмета на другой. Словолитчикъ былъ счастливъ. Онъ все забылъ: ея жестокость, легкомысліе, записку барона и непріятную встрѣчу въ переулкѣ. Ровно въ половинѣ девятаго все общество было въ сборѣ въ гостиной г-жи Лерснеръ. Общее настроеніе, повидимому, было отличное, только бѣлокурая Марта, чувствующая себя еще чужою въ этомъ тѣсномъ кружкѣ, была задумчивѣе, чѣмъ обыкновенно, да Отто былъ очень разсѣянъ. Все общество отправилось въ ресторанъ "Дорнбушъ". Въ отдѣльномъ кабинетѣ былъ уже накрытъ небольшой столъ. Фрейленъ Адель занялась распредѣленіемъ мѣстъ.
-- Каждый кавалеръ беретъ себѣ даму,-- произнесла она категорически.-- Вы, г. Гейнціусъ, какъ старшій и самый почетный, приглашаете тетю; г. Вельнеръ поведетъ Эмму, г. Лундъ -- поэтъ, поэтому ему слѣдуетъ сидѣть съ фрейленъ Мартой, самою красивой; ну, а я... я беру себѣ г. Преле. Такимъ образомъ, мы всѣ счастливо размѣстились и всякій можетъ наслаждаться по-своему!
Гейнціусъ сначала не очень обрадовался оказанному ему почету, но утѣшился, когда съ лѣвой стороны около него очутилась фрейленъ Эмма.
Меню было очень просто: жаркое и пирожное и, по желанію, баварское пиво и мозельвейнъ.
Когда подали жаркое и кельнеръ удалился, Карлъ-Теодоръ Гейнціусъ всталъ и взволнованнымъ голосомъ попросилъ десять минутъ вниманія.
-- Ахъ,-- вскричала Адель,-- но, вѣдь, кушанье простынетъ!
Г-жа Лерснеръ бросила недовольный взглядъ своей неделикатной племянницѣ. Гейнціусъ же объявилъ, что онъ вовсе не желаетъ дѣлать непріятное своимъ гостямъ, и поэтому онъ подождетъ, когда фрейленъ Адель укажетъ ему болѣе удобное время.
-- Пожалуй, вамъ придется долго ждать,-- со смѣхомъ отвѣтила Адель, кладя себѣ на тарелку жаркаго.
-- Вѣдь, вы знаете, -- начала г-жа Лерснеръ извиняющимъ голосомъ.-- Что касается насъ, то мы ждемъ съ нетерпѣніемъ.
-- Да и я тоже,-- сказала Адель.-- Будемте ѣсть сначала, а потомъ слушать, что на сердцѣ у новой опоры редакціи.
Гейнціусъ слегка смутился. Съ разсѣяннымъ видомъ съѣлъ онъ маленькій кусочекъ баранины. Наконецъ, Адель, повидимому, удовлетворила свой аппетитъ; она положила вилку и, замѣтивъ, что всѣ ее ждутъ, вскричала вызывающимъ голосомъ:
-- Ну, начинайте теперь!
Карлъ-Теодоръ Гейнціусъ поднялся во второй разъ, развернулъ свой листовъ и началъ нетвердымъ голосомъ:
Heil Jedem, der im Ocean des Lebens
Wo rings des Schicksals Wettersturm erbraust
Und Fremdes oft und Unverhofftes
Gespenstergleich aus dunkler Wolke tritt...
Въ эту минуту вошелъ кельнеръ, чтобы перемѣнить тарелки и подать слѣдующее кушанье. Отто и Эмма сдѣлали ему знакъ головой, но лакей или не понялъ ихъ, или счелъ исполненіе своей обязанности болѣе важнымъ, чѣмъ ямбы учителя. Карлъ-Теодоръ Гейнціусъ снова сѣлъ. Яркая краска залила его лицо.
-- Но, кельнеръ, развѣ вы не видите, что г. Гейнціусъ читаетъ намъ рѣчь по листку?-- вскричала Адель тономъ дѣланнаго упрека.
Это глубоко оскорбило бѣднаго учителя. Онъ такъ охотно выучилъ бы свое прекрасное стихотвореніе наизусть, если бы было только время; но сто восемьдесятъ стиховъ -- вѣдь, это легко только сказать! Учитель подумалъ, что обязанъ дать нѣкоторое объясненіе своимъ гостямъ.
-- Фрейленъ Якоби, впрочемъ, права,-- закончилъ онъ свое оправданіе.-- И рапсоды классической древности говорили только на-память. Чтеніе, къ сожалѣнію, мѣшаетъ иллюзіи; поэтому я отказываюсь отъ моего проекта и ограничиваюсь тѣмъ, что отъ всего сердца желаю счастья моимъ дорогимъ гостямъ. За ваше здоровье!
Всѣ радостно чокнулись съ Гейнціусомъ и онъ, довольный собой, осушилъ пѣнящійся бокалъ. Его, впрочемъ, побудили удержаться отъ дальнѣйшаго чтенія стиховъ вовсе не соображенія относительно требованій иллюзіи, а все усиливающійся страхъ передъ сарказмами Адели.
-- Не правда ли,-- сказала немного погодя Эмма,-- вы завтра дадите намъ прочесть эту статью?
-- Это стихи, фрейленъ, -- отвѣтилъ Гейнціусъ, улыбаясь отъ блаженства.-- Конечно, если это васъ хоть сколько-нибудь интересуетъ... мнѣ будетъ очень лестно.
Ужинъ шелъ своимъ порядкомъ. Фрицъ Преле, усердно подливавшій себѣ вина, былъ на седьмомъ небѣ. Адель была любезнѣе, чѣмъ когда-либо, она совсѣмъ не дразнила его, потому ли, что она чувствовала, что должна немного помазать бальзамомъ его жгучую рану, или потому, что считала Гейнціуса болѣе интереснымъ предметомъ.
Страннѣе всѣхъ велъ себя Родерихъ. Бѣлокурая Марта, съ грустными глазами, повидимому, совершенно измѣнила этого человѣка, всегда витающаго въ области своихъ поэтическихъ и политическихъ фантазій. Онъ былъ веселъ и оживленъ, какъ смѣющійся ребенокъ, бѣгающій при солнечномъ свѣтѣ по полямъ и лѣсамъ, собирающій бабочекъ и срывающій распустившіеся цвѣты.
Одинъ разъ даже,-- это было около полуночи, когда двѣ трети пуншевой чаши уже было выпито, -- онъ въ восторгѣ воскликнулъ:
-- Да, вѣдь, вы не знаете, какъ вы безподобно хороши! Вы принадлежите совсѣмъ не этому проклятому столѣтію, а Греціи во дни Перикла!
На это Марта отвѣтила:
-- Я не понимаю этого.
Чѣмъ меньше прекрасная Марта могла слѣдить за полетомъ его мыслей, тѣмъ съ большею силой и страстью старался онъ увлечь ее за собой.
-- Вы не понимаете этого?-- вскричалъ онъ.-- Глупости? Это же сказала бы и Афродита, еслибъ ей пришлось слушать нашу ученую чепуху. Но ужь такъ мы созданы. Школьныя знанія мы не забываемъ даже тогда, когда, упоенные блаженствомъ, паримъ въ надвоздушныхъ пространствахъ...
Вино, безъ сомнѣнія, играло большую роль въ его увлеченіи. Но Марта съ перваго раза поразила автора Гракха: онъ, для котораго до сихъ поръ всѣ женщины и дѣвушки были только моделью для его поэтическихъ сочиненій, онъ чувствовалъ теперь въ первый разъ очарованіе женской граціи и красоты и, какъ безумный, бросился въ водоворотъ неизвѣданныхъ чувствъ, дѣлавшихъ его такимъ счастливымъ и свободнымъ.
Марта была застѣнчива и смущена; но ея неиспорченный инстинктъ тотчасъ же почувствовалъ разницу между этою неудержимою, бурною правдой и пошлымъ ухаживаньемъ, которымъ преслѣдовалъ ее Тиллихау, пока ей не сдѣлались ясны его гнусныя цѣли. Она чувствовала себя какъ бы очищенною, снова возвращенною въ ряды честныхъ людей, потому что до сихъ поръ ее мучило сознаніе, что она осуждена на вѣчный стыдъ и раскаяніе за то, что сразу не поняла лицемѣрныхъ заискиваній барона. Теплое вѣяніе весны оживляющимъ образомъ проникло въ одинокое сердце Марты, и это вѣяніе было сильнѣе тайной грусти и прежняго горькаго разочарованія. Она улыбалась, глаза ея оживились и засверкали. Всѣмъ, всѣмъ, даже своевольной Адели она готова была съ благодарностью протянуть руку.
Въ часъ ночи всѣ разошлись, каждый счастливый по-своему: Гейнціусъ тѣмъ, что фрейленъ Эмма, при прощаніи въ корридорѣ, спросила у него стихи; Родерихъ мечталъ о Мартѣ; Преле оттого, что все, что, казалось ему, отдѣляло его отъ Адели, исчезло въ волнахъ сладкаго забвенія. Отто тоже, повидимому, нѣсколько оживился въ этомъ добродушно-непринужденномъ обществѣ, такомъ далекомъ отъ всего, что волновало его умъ и душу. Только одна Эмма не могла искренно интересоваться ямбами добраго школьнаго учителя. Она чувствовала, она знала, что Отто уже нѣсколько дней мучаетъ одна тайна, и эта мысль печалила ее. Какъ бы то ни было, но эта тайна не принесла ему счастья, а чтобы видѣть его счастливымъ, съ какою радостью принесла бы она величайшую жертву!