На третій день послѣ роковаго событія въ пригородномъ лѣсу Эммѣ Лерснеръ въ уходѣ за больными явилась неожиданная поющь въ лицѣ школьнаго учителя Карла-Теодора Гейнціуса, внезапно пріѣхавшаго со всѣми своими пожитками, разсчитывая поселиться у Отто.
Такъ, значитъ, правда то, чему Отто не хотѣлъ вѣрить! Карлу-Теодору Гейнціусу, этому добродушному, безвредному человѣку, не оскорбляющему ничьихъ убѣжденій и никому не навязывающему своихъ, -- Карлу Гейнціусу, за мнимое неисполненіе обязанностей, отказали отъ мѣста и вышвырнули на улицу! Даже хольдорфскому пастору сдѣлали замѣчаніе за то, что въ продолженіе столькихъ лѣтъ онъ былъ въ хорошихъ отношеніяхъ съ такимъ человѣкомъ, какъ Гейнціусъ.
Бѣдный, добрый, честный учитель! Ничего подобнаго и не снилось ему, когда онъ выражалъ свое мнѣніе, что многое въ книгѣ Бытія, какъ ее разсказываетъ Моисей, можетъ быть понято скорѣе символически, чѣмъ буквально. При этомъ, въ подтвержденіе своей мысли, онъ имѣлъ несчастіе привести мѣсто изъ монографіи одного высокопоставленнаго духовнаго лица, которымъ авторъ доказывалъ совершенно противуположное, такъ что начальство увидало въ поступкѣ Карла-Теодора насмѣшку, достойную наказанія. Гейнціусу было объявлено, чтобы на будущее время онъ строго воздерживался отъ какихъ-либо объясненій, не тѣсно связанныхъ съ программой его преподаванія, и чтобы, сверхъ того, въ слѣдующій урокъ объявилъ дѣтямъ, въ присутствіи директора и приходскаго священника, что онъ ошибся въ своемъ объясненіи книги Бытія.
Гейнціусъ, бывшій до сихъ поръ образцомъ скромности и не побоявшійся бы даже униженія, если бы сознавалъ, что заблуждается, возмутился противъ подобнаго требованія; ягненокъ сдѣлался львомъ. Онъ въ самыхъ вѣжливыхъ выраженіяхъ просилъ, чтобъ его избавили отъ исполненія этого тяжелаго требованія, и когда ему отказали въ этой просьбѣ, онъ объявилъ, что не намѣренъ повиноваться.
Этотъ смѣлый шагъ рѣшилъ его судьбу.
Неожиданно оставшись безъ пристанища, онъ быстро принялъ рѣшеніе. Онъ зналъ, что Отто Вельнеръ приметъ его съ распростертыми объятіями, что своими ограниченными потребностями онъ едва ли стѣснитъ молодого человѣка. Что нужно ему? Диванъ для спанья, а въ крайнемъ случаѣ можно и на полу, мѣстечко для занятій, а на ѣду съ него хватитъ пока только-что полученнаго жалованья. Онъ былъ глубоко убѣжденъ, что столица быстро выдвинетъ и его на стезю новаго существованія. И счастливый, съ радужными надеждами, онъ пріѣхалъ на Пески, чтобы сейчасъ же взять на себя неожиданную роль сидѣлки. Эмма, уже знавшая его изъ разсказовъ Отто, очень обрадовалась его пріѣзду, тѣмъ болѣе, что Родерихъ, несмотря на свое величайшее желаніе, былъ очень неискусенъ въ этомъ дѣлѣ. Адель въ разгаръ сезона была очень занята въ магазинѣ, а Преле годился только для посылокъ: въ больничной комнатѣ онъ больше мѣшалъ, чѣмъ помогалъ.
Не то Карлъ-Теодоръ Гейнціусъ. Этотъ маленькій, худенькій человѣчекъ, этотъ типъ школьнаго учителя, оказался истиннымъ геніемъ милосердія, соединяющимъ въ себѣ твердость руки спеціалиста и нѣжную заботливость матери. Черезъ недѣлю Эмма уже повеселѣла. Г-жа Лерснеръ поправилась скорѣе, нежели ожидали, и нуждалась теперь только въ покоѣ. Отто Вельнеръ былъ окруженъ такими заботами своего бывшаго учителя, что Эмма являлась только какъ главная надзирательница и уже взялась за свои обычныя занятія. Состояніе Отто также значительно улучшилось. Лихорадка, открывшаяся вначалѣ, счастливо миновала, и милая дѣвушка уже не представлялась, какъ въ бреду, неясною тѣнью, а радостная и сіяющая двигалась передъ нимъ, какъ солнечный майскій день.
Карлъ-Теодоръ Гейнціусъ не отходилъ отъ больнаго. Профессоръ Соломонъ, два или три раза приходившій навѣстить его, разсказалъ Гейнціусу всѣ подробности дуэли, и Гейнціусъ, склонный сначала порицать этотъ поступокъ, чувствовалъ нѣчто вродѣ отеческой гордости, когда узналъ, какъ благородно поступилъ Отто. Родерихъ Лундъ тоже приходилъ теперь чаще, увѣрялъ Отто въ неизмѣнной дружбѣ и клялся, что при первой же возможности броситъ вызовъ полъ-Европѣ. Свое прошеніе о принятіи въ литературный клубъ онъ, конечно, взялъ обратно и намѣревался, послѣ совершеннаго выздоровленія Отто, лично поговорить съ г. Эвальдомъ. Далѣе онъ вдавался въ экзальтированныя объясненія, изъ которыхъ дѣлалось очевиднымъ, что онъ смотритъ на дуэль Отто съ Эвальдомъ совершенно такъ же, какъ и вся публика: какъ на защиту радикальныхъ принциповъ противъ нападокъ политическаго противника. Отто былъ еще слишкомъ слабъ, чтобы логически разсуждать о вопросахъ, постоянно возбуждаемыхъ Родерихомъ Лундомъ.
Въ серединѣ второй недѣли пріѣхалъ и докторъ Лербахъ, до сихъ поръ ежедневно присылавшій узнавать о состояніи его здоровья, но не являвшійся лично, повинуясь желанію врача.
-- Хорошія дѣла, нечего сказать!-- сказалъ онъ, протягивая Отто руку.
Затѣмъ онъ обратился въ школьному учителю:
-- Вы г. Гейнціусъ, не правда ли? Профессоръ Соломонъ уже разсказалъ мнѣ, какъ заботливо ухаживали вы за нашимъ юнымъ другомъ.
Гейнціусъ низко поклонился.
-- Непріятная исторія!-- повторилъ адвокатъ задумчиво.-- Знаете что, любезный Вельнеръ? Если бы совѣтникъ не далъ мнѣ еще раньше слова, то къ началу новаго мѣсяца васъ поразилъ бы сюрпризъ не предполагаемаго повышенія въ главные редакторы, а полнѣйшаго отказа отъ мѣста!
-- Какъ?-- вскричалъ изумленный Отто.-- Въ редакторы? Это невозможно!
-- Возможно, милый другъ, возможно! Докторъ Вольфъ предполагаетъ съ перваго января отказаться отъ редакторства Колокола. Я предвидѣлъ это. Онъ утомился и, къ тому же, недавно получилъ наслѣдство. Да это вы знаете. Поводомъ въ ускоренію его рѣшенія послужили, вѣроятно, случившіяся въ послѣднее время различныя непріятности, exempli gratia, съ баронессой Элеонорой фонъ-Сунтгельмъ изъ-за скучнѣйшей статьи о дѣтскихъ пріютахъ или о чемъ-то въ этомъ родѣ. Эта дама нашла что ея заслуги оцѣнены не по достоинству, и обратилась въ совѣтнику. И еще тысячи подобныхъ мелочей. Докторъ Вольфъ слишкомъ мягокъ и уступчивъ для этой должности. Вы же... ну, вы ужь доказали...
Отто вздохнулъ.
-- Да, но теперь еще одно, -- продолжалъ докторъ Лербахъ.-- И такъ, я счастливо справился съ этимъ дѣломъ и могу честью завѣрить васъ, что на этотъ разъ это было довольна трудно. Но, послѣ долгихъ убѣжденій, я достигъ своего. Колоколъ, -- такъ убѣждалъ я его, -- чисто-беллетристическій журналъ. Кромѣ того, право сказать véto, во всякомъ случаѣ, остается за совѣтникомъ, такъ какъ журналъ выходитъ подъ отвѣтственностью издателя. Далѣе, непріятная исторія съ Эвальдомъ, все-таки, публичная тайна, а не оффиціальный скандалъ, и что вначалѣ дѣло было только личною размолвкой, которая потомъ, и то, можетъ быть, только въ устахъ толпы, перешла въ борьбу принциповъ. "Я берусь, -- сказалъ я ему, -- образумить молодого человѣка". И такъ, дѣло рѣшено...
Отто молчалъ; имъ овладѣло чувство сильнѣйшаго стыда. Онъ пробормоталъ нѣсколько словъ благодарности, но докторъ Лербахъ остановилъ его.
-- Не волнуйтесь!-- сказалъ онъ мягко.-- Чта теоретически и логически говоритъ противъ вашихъ заблужденій, я объясню вамъ позднѣе. Теперь же еще одно замѣчаніе. Знаете ли вы, что полиція напала на слѣдъ анархистскаго заговора? И заговора самаго ужаснаго! Естественно, что будутъ строго слѣдить за всѣми извѣстными соціалъ-демократами, и потому...
-- Г. Лербахъ,-- прервалъ его Отто, -- я не анархистъ, ни явный, ни тайный. Такъ же вѣрно, какъ вы сами...
-- Тѣмъ лучше!-- произнесъ адвокатъ.-- Во всякомъ случаѣ я не понимаю тогда, что значатъ ваши слова въ литературномъ клубѣ и многое другое. Ну, мы поговоримъ еще объ этомъ, пока не спорьте; во время спора кровь приливаетъ къ мозгу и затрудняетъ выздоровленіе. Не правда ли, г. Гейнціусъ?... Покой всего нужнѣе пока. А теперь до свиданія.
Онъ подалъ Отто руку, дружески поклонился школьному учителю и удалился.
-- Золотая душа!-- прошепталъ Отто.-- Еслибъ я былъ Люциндой, я полюбилъ бы его всѣмъ сердцемъ, любилъ бы, несмотря на его пятьдесятъ лѣтъ!
Онъ прижалъ руку къ глазамъ.
"Я любилъ бы его!" Значитъ, онъ не сомнѣвается, что Люцинда не любитъ своего мужа. Какъ пришелъ онъ къ этому выводу? Что дало ему право такъ думать?
И онъ припоминалъ малѣйшіе оттѣнки и выраженія, замѣченныя имъ въ отношеніи Люцинды къ своему мужу. Онъ такъ углубился въ эти воспоминанія, что не замѣтилъ, какъ въ комнату вошла Эмма Лерснеръ, чтобы накрыть на столъ Гейнціусу. За то самъ Гейнціусъ хорошо замѣтилъ; онъ быстро вскочилъ и сталъ помогать Эммѣ; потомъ онъ отошелъ къ окну, облокотился о подоконникъ и задумчиво слѣдилъ за ней глазами. Эмма тоже молчала, принимая задумчивость Отто за утомленіе и дремоту.
Тихо, какъ ангелъ, парящій въ облакахъ, ходила она взадъ и впередъ. Гейнціусъ, не знавшій никогда тихой семейной жизни, съ возрастающимъ восторгомъ вдыхалъ опьяняющую атмосферу этой женственной заботливости; онъ совершенно опьянѣлъ, но слѣдуетъ сознаться, что на этотъ разъ онъ не анализировалъ художественной красоты, какъ при видѣ бѣлокурой Марты въ Гернсхеймской гостиницѣ, а воздержался отъ какихъ-либо эстетическихъ разсужденій.
Когда Эмма, принесши ему тарелку съ супомъ, вышла изъ комнаты, Карлъ-Теодоръ Гейнціусъ, къ величайшему изумленію, направился не къ столу, а направо, къ маленькому коммоду. Въ первый разъ послѣ длиннаго ряда лѣтъ онъ пристально взглянулъ на себя въ зеркало. Висящее на стѣнѣ зеркало въ плохенькой рамкѣ не могло возбуждать желанія смотрѣться въ него: его зеленоватое стекло придавало и безъ того блѣдному лицу учителя сходство съ призракомъ.
"Гейнціусъ,-- говорилъ онъ самому себѣ,-- ты старъ, если не годами, то волосами! Тридцать четыре, а справа и слѣва эта предательская серебристая сѣдина! Фу, Гейнціусъ! А потомъ немного полноты и жирку не мѣшало бы твоимъ костлявымъ скуламъ... Странно, до сегодня мнѣ не приходило этого въ голову. Теперь же... стыдно! Вонъ лежитъ мой милый Отто, проболѣвшій десять или двѣнадцать дней, и, все-таки, въ сравненіи со мной онъ похожъ на пивовара. Фу, Гейнціусъ!"
Онъ пожалъ плечами.
"Немного узокъ въ груди, -- сказалъ тогда уѣздный докторъ. Я смѣялся надъ нимъ, но онъ былъ правъ. Я замѣчаю это при подъемѣ на лѣстницу. Не заняться ли мнѣ на тридцать пятомъ году гимнастикой? Она часто дѣлаетъ чудеса".
Онъ застегнулъ фракъ.
"Я долженъ сознаться, -- продолжалъ онъ, -- что мой дядя, почтенный завѣщатель, былъ немного пополнѣе меня! Docti male togati, ученые одѣваются не изящно, но этотъ фракъ почти переходитъ границы возможнаго. Не пересадить ли мнѣ пуговицы еще на полтора вершка влѣво? Вообще мнѣ приходится убѣдиться, что фракъ въ глазахъ столичныхъ жителей не совсѣмъ обыденная одежда. Фрейленъ Адель... я не обижаюсь на нее за это... вчера опять посмѣялась надо мной. Да мнѣ кажется даже, что и фрейленъ Эмма найдетъ сюртукъ болѣе приличнымъ. Въ Хольдорфѣ этотъ фракъ былъ хорошъ, въ столицѣ же его приходится снять. Судьба велитъ: заказываю себѣ сюртукъ".
-- Ну, Гейнціусъ,-- окликнулъ его Отто, поднявшись съ подушекъ -- Изучаешь ты трагическую роль или что другое дѣлаешь передъ зеркаломъ?
Гейнціусъ, красный, какъ ракъ, подошелъ къ простывшему супу.
-- Я размышлялъ,-- отвѣтилъ онъ сконфуженно, -- о томъ, совмѣстимъ ли мой странный костюмъ съ мѣстомъ, которое ты будешь занимать съ перваго января. Я думаю, что ради тебя я обязанъ принять столичный видъ, хотя вопросъ о расходѣ заставляетъ меня серьезно задумываться.
Отто засмѣялся.
-- Ты -- истинный другъ! Хорошо, поговоримъ объ этомъ, но не ради меня, а ради тебя самого. Я не могу выносить, что люди, недостойные развязать ремня на твоей ногѣ, осмѣливаются насмѣхаться надъ тобой только потому, что духъ твой паритъ слишкомъ высоко для того, чтобы придавать значеніе внѣшности.
-- О, ты слишкомъ высокаго мнѣнія обо мнѣ!-- сказалъ Гейнціусъ.-- Я вовсе не думаю, что человѣка унижаетъ, если онъ слѣдуетъ извѣстнымъ требованіямъ чувства прекраснаго.
Въ дверяхъ раздался стукъ. Послѣ сказаннаго Отто: "войдите", въ комнатѣ появилась фрейленъ Якоби; за ней показалась взъерошенная львиная грива Родериха Лунда.
-- Какъ дѣла, г. Вельнеръ?-- защебетала фрейленъ Адель.-- Эмма уже на лѣстницѣ объявила мнѣ, что докторъ разрѣшаетъ вамъ скоро встать. Слава Богу, что все это скоро прошло. Это были ужасные дни! Вы и тетушка... право, я чуть не разучилась смѣяться. Ну, г. Гейнціусъ, отчего вы дѣлаете такое вислое лицо? Не вкусенъ вашъ супъ? Или мы помѣшали вашимъ размышленіямъ о недавнемъ лунномъ затмѣніи? Замѣчательно красиво было, когда вы устремили вашъ вдохновенный взоръ вверхъ и ежеминутно протирали очки!
-- Фрейленъ Якоби,-- отвѣтилъ Генціусъ съ философскимъ хладнокровіемъ,-- супъ хорошъ, а ваше расположеніе духа еще лучше. Что явленія природы интересуютъ васъ меньше, чѣмъ игры и танцы, я не ставлю вамъ этого въ упрекъ. Вы сами такое интересное явленіе природы, что безъ всякихъ мудрованій заслуживаете симпатіи.
-- Хорошо сказано!-- возразила Адель.-- Я хоть и не все поняла, но это вышло очень, очень красиво!
-- Ну?-- спросилъ Отто Родериха Лунда, протянувшаго ему руку.-- Вы сегодня какъ будто не такой, какъ всегда. Вашъ лобъ нахмуренъ. Что случилось?
-- Ничего важнаго,-- отвѣтилъ Родерихъ.
-- Вашъ тонъ противорѣчитъ словамъ... У васъ были непріятности?
-- Ба... съ Сунтгельмомъ!
-- Какимъ образомъ?
-- Онъ утверждаетъ, что встрѣтились различныя затрудненія относительно Гракха; директоръ хочетъ на время отложить пьесу.
Отто задумался.
-- Отложить?-- повторилъ онъ въ полголоса.
-- Конечно, я довольно рѣзко поговорилъ съ барономъ. Я объявилъ ему, что во что бы то ни стало требую исполненія разъ даннаго слова и буду домогаться этого всѣми возможными средствами. Я былъ почти дерзокъ!
-- И вы думаете, что это поможетъ?
-- По крайней мѣрѣ, онъ будетъ знать, съ кѣмъ имѣетъ дѣло!
-- Aeqnam memento rebus in arduis!-- процитировалъ Гейнціусъ.-- Смѣлый и propositi tenax, это вполнѣ совмѣстимо съ стоицизмомъ. Вы не должны волноваться, милѣйшій г. Лундъ, а то вы испортите себѣ творческое расположеніе!
-- Что это еще за мудрое изреченіе оракула!-- засмѣялась Адель.-- Прочтите намъ лучше ужь цѣлую лекцію... Нѣтъ, г. Вельнеръ, что въ Хольдорфѣ такъ страшно учены и носятъ такіе отвратительные фраки, этого, судя по васъ, я никакъ не могла предположить!
Въ это время Эмма принесла учителю слѣдующее кушанье. Гейнціусъ невольно бросилъ насмѣшливой Адели умоляющій взглядъ. Этотъ взглядъ говорилъ:
"Смѣйся надо мной, сколько хочешь, только не теперь, не въ присутствіи этого небеснаго созданія!"
Но смущеніе, выразившееся на покраснѣвшемъ лицѣ Гейнціуса, только еще больше подзадорило Адель.
-- Слушайте, г. Гейнціусъ,-- продолжала Адель, помогая своей кузинѣ,-- отчего вы не женитесь? Всѣ ученые люди должны быть женаты. Еслибъ я, напримѣръ, имѣла счастіе быть вашею женой, -- я не хочу утверждать, что я желала бы этого, я говорю только въ видѣ примѣра,-- то я сейчасъ же нарядила бы васъ какъ куклу въ окнахъ Тимпе и Мебіуса. Ваши длинные волосы, которые можно чуть не заплетать, я сейчасъ же подрѣзала бы. Вышла бы прелестная подушка для булавокъ; а послѣ того, какъ обрѣжутъ волосы, они лучше растутъ! Смотрите, вонъ уже показался мѣсяцъ!
Все общество разразилось громкимъ смѣхомъ, не исключая и Эммы. Глаза школьнаго учителя опечалились на секунду. Эта неумѣстная веселость прекрасной дѣвушки, которую онъ до сихъ поръ видѣлъ какъ бы въ свѣтѣ неземнаго освѣщенія, омрачила его душу. Эмма замѣтила это. Она превозмогла себя и сказала ему, указывая взглядомъ на сестру:
-- Не сердитесь, г. Гейнціусъ!
-- Сердитесь?-- повторила Адель.-- Да что же я сказала дурнаго? Боже мой, если вы будете взвѣшивать каждое слово... Но ужь вы всѣ такіе! Вотъ и Преле съ третьяго дня дѣлаетъ оскорбленное лицо, потому что я ему сказала, что когда онъ такъ беретъ въ руки бутербродъ, то похожъ на гиппопотама въ зоологическомъ саду. Неужели здѣсь нужно ходить вѣчно съ опущенною головой? Ну, а я, все-таки, буду такая, какая есть, и даже самъ г. Гейнціусъ не измѣнитъ моего характера!
-- Онъ этого и не желаетъ,-- возразилъ учитель.-- Коварная грація пріятна всѣмъ богамъ и беззаботная веселость кажется мнѣ доказательствомъ сердечной чистоты.
-- Благодарю за комплиментъ,-- засмѣялась Адель, кланяясь Гейнціусу.-- Пойдемъ, Эмма! Ты видишь, пока взоръ твой будетъ дружески смотрѣть на него, онъ не дотронется до кушанья! А ѣда и питье,-- не правда ли, г. Гейнціусъ?-- пріятны всѣмъ богамъ и хорошій аппетитъ кажется мнѣ доказательствомъ здороваго желудка. Кушайте больше, чтобы потолстѣть: это лучше пойдетъ вамъ, чѣмъ поэтическая худоба! Прощайте, г. Вельнеръ! Кстати, Преле просилъ спросить, не помѣшаетъ ли онъ вамъ, если будетъ снова играть на гармоникѣ? Отлично! Я передамъ ему это. До свиданія!
Съ этими словами она выпорхнула въ дверь; Эмма послѣдовала за ней. Родерихъ еще оставался, пока Гейнціусъ не кончилъ обѣдать. Несмотря на то, что онъ не былъ прихотливъ, а Эмма недурно готовила, сегодня ему ничто не нравилось; онъ скоро всталъ изъ-за стола, досталъ изъ сундука маленькій вязанный мѣшечекъ, надѣлъ шляпу и спросилъ больнаго, можетъ ли онъ на нѣсколько часовъ обойтись безъ его услугъ. Отто далъ утвердительный отйѣтъ, и Карлъ-Теодоръ Гейнціусъ покинулъ домъ въ ту минуту, когда Родерихъ Лундъ, г-жа Лерснеръ, Адель и Эмма садились за столъ.