Шелъ четвертый день со дня пріѣзда Отто въ шумную столицу. На Пескахъ, No 17, въ четвертомъ этажѣ онъ нашелъ небольшую комнату, съ очень скромною обстановкой, но за то необыкновенно дешево. Когда стемнѣло, онъ зажегъ свою лампочку и сѣлъ писать Карлу Теодору Гейнціусу. Онъ чувствовалъ что-то вродѣ тоски по родинѣ.
"Мой дорогой другъ, -- писалъ онъ, -- ты не имѣешь понятія, какъ тяжело очутиться одному, безъ знакомыхъ, въ чужомъ городѣ, гдѣ встрѣчаются только лица настолько безразличныя, что ты едва различаешь ихъ, и при этомъ вспоминать о печальныхъ дняхъ прошлаго. Сегодня день былъ пасмурный и я рано вернулся съ послѣобѣденной прогулки. Въ центрѣ города -- другое дѣло. Но здѣсь, на окраинѣ, гдѣ всюду видишь тяжелую борьбу за существованіе, гдѣ тысячи объявленій и вывѣсокъ напоминаютъ, что во всѣхъ отрасляхъ труда предложеній больше, чѣмъ спроса, гдѣ на каждомъ шагу встрѣчаешь блѣдныхъ женщинъ и угрюмыхъ мужчинъ,-- здѣсь мною всегда овладѣваютъ тяжелыя чувства. Конечно, и здѣсь есть богатые и довольные люди; но я ихъ не вижу; я вижу только все мрачное, сѣренькое, безрадостное. Огромный домъ, въ которомъ я живу, съ дюжинами объявленій, вывѣсокъ, билетиковъ производитъ впечатлѣніе отдѣльнаго городка. Маленькая прибитая дощечка объявляетъ, напримѣръ: "учитель живетъ на четвертомъ этажѣ, позвонить два раза". Четвертый этажъ! И онъ мой ближайшій сосѣдъ, но я до сихъ поръ его еще не видалъ. Вообще, я не понимаю, что заставляетъ меня такъ уединяться, хотя отъ этого уединенія я страдаю. Вѣроятно, это вслѣдствіе колоссальнаго контраста между этою лавчонкой и очарованіемъ оберхорхгеймской виллы. Тамъ роскошныя колонны, блестящій мраморъ, зеленыя долины, красивыя дамы и барышни!... Одна, напримѣръ, жена моего покровителя... Увѣряю тебя, что если бы ты увидалъ ее, то сдѣлалъ бы еще болѣе забавное лицо, чѣмъ недавно въ Золотомъ Якор ѣ. Съ утра до вечера ты бы воспѣвалъ Люцинду, а Марта померкла бы навсегда".
Отто писалъ эти слова, когда кто-то два раза громко постучалъ въ дверь.
-- Войдите, -- крикнулъ Отто, немного удивленный, такъ какъ хозяйка стучала всегда очень тихо.
Въ комнату вошелъ худой мужчина, лѣтъ двадцати восьми, тридцати, очень блѣдный, съ темными, блестящими глазами и густыми волосами, въ безпорядкѣ падающими ему на лобъ.
-- Мое имя Родерихъ Лундъ,-- сказалъ онъ коротко.-- Я хотѣлъ сдѣлать визитъ своему сосѣду. Мы живемъ совсѣмъ рядомъ..
-- Не хотите ли сѣсть?-- проговорилъ Отто смущенно.
-- Я радъ моему знакомству съ вами,-- продолжалъ Родерихъ, садясь.-- Я чувствую къ вамъ большое расположеніе. Вашъ пріѣздъ былъ большимъ благодѣяніемъ для меня, такъ какъ вашъ предшественникъ былъ удивительно безпокойнаго характера, цѣлый день распѣвалъ или стучалъ и прогонялъ отъ меня лучшія мысли.
-- Очень любезно. Могу я предложить вамъ сигару?
-- Пожалуйста. Для такой роскоши, какъ табакъ, у меня не достаетъ презрѣннаго металла.
Отто взглянулъ на него.
-- Да, да, это вѣрно, -- разсмѣялся Родерихъ Лундъ.-- Я бываю радъ, когда мнѣ удается заработать уроками настолько, чтобы не испытывать нужды. Человѣкъ долженъ теперь благодарить судьбу, если не валяется голымъ въ грязи.
-- Вы учитель?-- спросилъ Отто, чтобы сказать что-нибудь.
-- Да, вродѣ этого. Что я въ дѣйствительности, я не могу теперь сказать, такъ какъ никто мнѣ не повѣритъ, пока я не докажу.
-- Я не понимаю васъ.
-- Да, да, я говорю немного загадочно. Я собственно не учитель; эти два урока я даю ради хлѣба насущнаго. Мое призваніе поэзія. Я пишу пьесы, преимущественно трагедіи. Съ тѣхъ поръ, какъ я сознательно дышалъ атмосферой нашего столѣтія, въ моей крови лежитъ трагизмъ. Въ наши времена каждый порядочный человѣкъ можетъ тѣмъ или другимъ образомъ сдѣлаться героемъ трагедіи. Низокъ свѣтъ, любезный сосѣдъ!... Да, можно и въ этомъ находить комизмъ и выставлять къ позорному столбу; но только когда стоишь далеко отъ этого; я же принимаю слишкомъ близкое участіе во всемъ этомъ бѣдствіи. Я пишу трагедіи.
-- И гдѣ же ихъ ставятъ?
-- Ставятъ?-- повторилъ онъ съ ироніей.-- Чтобы увидать на сценѣ свою пьесу, поэту нашей эпохи нужны особенныя связи; талантъ ничего не достигаетъ. Буржуа не любитъ трагизма, да онъ ничего и не понимаетъ; да вы сами, впрочемъ, знаете, какъ образована теперешняя буржуазія.
-- Сожалѣю, но я не знаю ни особенностей буржуазіи, ни положенія нашихъ театровъ.
-- Вы студентъ?-- спросилъ поэтъ послѣ небольшой паузы.
-- Я поступаю къ совѣтнику фонъ-Дюренъ секретаремъ редакціи.
-- Фонъ-Дюренъ? А. X. Дюренъ? Величайшая издательская фирма?
Отто подтвердилъ.
-- Издатель, такъ значится на оберткахъ книгъ! О, эти г. издатели!... Это особенный родъ, о которомъ я тоже могу разсказать кое-что... Буржуа, настоящіе буржуа: этимъ все сказано!
-- Что же разумѣете вы подъ буржуа?
Поэтъ далъ какое-то раздраженно-дикое объясненіе. Потомъ послѣдовали фантастическія разсужденія о государствѣ и обществѣ, описанія, исполненныя возмущеннымъ недовольствомъ, мечты, въ которыхъ желанія имѣли явный перевѣсъ надъ справедливостью и логикой. Отто Вельнеръ съ удивленіемъ слушалъ его. Онъ думалъ: этотъ человѣкъ въ состояніи болѣзненной экзальтація.
Часы сосѣдней церкви пробили восемь.
-- Уже такъ поздно?-- сказалъ Родерихъ, поднимаясь.-- Ну, для перваго визита я васъ довольно долго задержалъ и Богъ знаетъ какъ, можетъ быть, надоѣлъ вамъ. Я надѣюсь, мы будемъ часто видѣться. У васъ глаза, какъ у ангела Рафаэля; вся ваша личность мнѣ очень симпатична. А такъ какъ вы, судя по квартирѣ, тоже принадлежите къ паріямъ, не знающимъ, что намѣренъ сдѣлать съ нами Господь Богъ, то мы болѣе чѣмъ въ одномъ смыслѣ socii majorum. Намъ надо держаться вмѣстѣ. Кстати, почему вы не сходите вечеромъ внизъ, то-есть къ уважаемой г-жѣ Лерснеръ? Не шутя, тамъ, все-таки, немного веселѣе, чѣмъ въ этихъ чуланахъ, называемыхъ комнатами. Преле, нашъ сосѣдъ напротивъ, тоже приходитъ по вечерамъ, очень порядочный человѣкъ, немного простоватъ, но это ничего. Дѣвушки, фрейленъ Эмма и Адель, не испугаютъ васъ.
-- Я не знаю, какъ я ни съ того, ни съ сего...
-- На мою отвѣтственность! Идемте только сейчасъ же вмѣстѣ.
-- Хорошо,-- сказалъ Отто, пряча письмо въ ящикъ.
Онъ потушилъ лампу и послѣдовалъ за Родерихомъ.
На стукъ поэта голосъ хозяйки отвѣтилъ "войдите". Они вошли въ комнату средней величины; у стола, на который лампа подъ украшеннымъ цвѣтами абажуромъ бросала ровный, мягкій свѣтъ, сидѣли двѣ дѣвушки съ вышиваньемъ въ рукахъ и высокій широкоплечій мужчина, взглянувшій на нихъ такъ, какъ будто ихъ приходъ ему непріятенъ. Сама г-жа Лерснеръ занималась около другаго стола приготовленіемъ ужина. Она направилась на встрѣчу Отто и любезно поздоровалась съ нимъ. Дѣвушки и широкоплечій мужчина медленно поднялись.
-- Я рада,-- сказала г-жа Лерснеръ Отто,-- что вы тоже оказали намъ честь... Я только что говорила вамъ, г. Преле,-- фамиліи этого господина Преле, онъ словолитчикъ у А. X. Дюренъ,-- г. Преле, сказала я, новый господинъ слишкомъ много занимается, лучше бы было, если бы онъ поступалъ какъ г. Лундъ, т.-е. по вечерамъ. Вѣчное чтеніе и писаніе не хорошо, положительно не хорошо!
Словолитчикъ тоже подошелъ къ Отто и привѣтливо обратился къ нему:
-- Добро пожаловать! Я слышалъ, что мы и у А. X. Дюренъ будемъ сосѣдями; только я рабочимъ, а вы ученымъ... Но это ничего!
Отто отвѣтилъ ему нѣсколькими дружескими словами и сѣлъ между Родерихомъ и фрейленъ Адель на придвинутое ему г-жею Лерснеръ кресло. Эмма, дочь хозяйки, опять наклонилась надъ работой. Отто невольно засмотрѣлся на ея густые золотистые волосы, гладко зачесанные вверхъ; все лицо ея дышало прелестью и чистотой, а въ глазахъ было столько ума, жизни и, вмѣстѣ съ тѣмъ, задумчивости. Отто вдругъ почувствовалъ, что ему такъ хорошо, такъ отрадно, какъ будто бы онъ нашелъ сестру, что-то родное. Адель, племянница, называемая Преле фрейленъ Якоби, мало походила на свою кузину. Она была брюнетка съ живыми сверкающими глазами; ея пухлый ротикъ, казалось, говорилъ и смѣялся даже когда она молчала. Эмма, серьезная и задумчивая, рядомъ съ Аделью производила впечатлѣніе спокойнаго благоразумія.
Разговоръ вертѣлся сначала на пустякахъ. Преле старался развеселить свою сосѣдку юмористическою передачей дневныхъ событій, но ему удавалось только вызвать ея насмѣшливую улыбку.
-- Ахъ, г. Преле,-- жалобно воскликнула она, наконецъ,-- вѣдь, вы разсказываете мнѣ это въ четвертый разъ!
Добрый Преле покраснѣлъ, пробормоталъ "ошибка", "случайность" и перескочилъ на другую тему; въ ихъ разговоръ вмѣшались Родерихъ и Отто Вельнеръ.
Черезъ минуту подняла глаза и Эмма.
-- Успѣшно идетъ ваша работа, г. Лундъ?-- спросила она, улыбаясь.
-- Третій актъ готовъ,-- отвѣчалъ поэтъ.
-- Да? А эффектная заключительная сцена?
-- Вышла удачнѣе, чѣмъ я предполагалъ. Я доволенъ сегодняшнимъ днемъ. Но, по правдѣ сказать, какая польза въ этомъ? Я убѣжденъ, что все это напрасно!
-- Не падайте только духомъ,-- сказала г-жа Лерснеръ, накрывая на столъ скатерть.-- Сразу ничто не дается, всѣ должны начинать.
-- Добрѣйшая г-жа Лерснеръ,-- возразилъ Родерихъ съ горечью,-- мнѣ около тридцати лѣтъ: я могъ бы теперь уже достигнуть чего-нибудь. Я ничего лучшаго и не желаю, какъ только начать, наконецъ. Но судьба не даетъ мнѣ даже этой жалкой возможности. Даже ни въ одномъ театрѣ предмѣстья...
-- Да это и не имѣло бы значенія для васъ,-- замѣтила г-жа Лерснеръ.-- Вамъ надо сразу выступить передъ избранною публикой.
Родерихъ пожалъ плечами.
-- Жители предмѣстій съ ихъ честною необразованностью для меня милѣе такъ называемаго избраннаго общества съ его подуобразованностью.
-- Слышите, фрейленъ Якоби?-- сказалъ Преле.
-- Да мнѣ-то что до этого?
-- Да, вѣдь, вы чувствуете какое-то особое почтеніе ко всему, что знатно.
-- Вы глупы! Почтеніе! Да я ни къ чему не чувствую почтенія!... Ни даже къ вашему страшно серьезному лицу. Ну, что вы на ценя такъ смотрите, какъ будто хотите подмѣшать мнѣ яду въ чай?
-- Я? О, вы несправедливы ко мнѣ!
Эмма поднялась и стала подавать на столъ чашки и тарелки. Отто съ возрастающею симпатіей слѣдилъ за гибкими, эластичными движеніями молодой дѣвушки, восхищаясь ея естественностью и граціей; простое черное шерстяное платье охватывало ея стройную, полную фигуру. А какъ она смѣялась, когда Адель затѣвала одинъ изъ тѣхъ споровъ съ г. Преле, изъ котораго онъ всегда выходилъ побитымъ! Она смѣялась не во все горло, какъ веселая, своевольная Адель съ сверкающими глазами, во искреннѣе и заразительнѣе. "Такъ смѣялась бы Люцинда",-- подумалъ онъ. Правда, прекрасная дама въ бѣломъ, фея оберхорхгеймскаго парка, была серьезна и молчалива. Почему его такъ восхищали эта молчаливость и невозмутимость? Фрейленъ Эмма, вѣдь, также хороша. Но у нея нѣтъ того царственнаго величія и сознанія знатности, и Отто теперь больше чѣмъ прежде предавался мечтамъ о богатствѣ, блескѣ и знатности.
Когда г-жа Лерснеръ разлила чай, Преле, оставивъ безъ отвѣта какую-то насмѣшку Адели, всталъ и, сильно краснѣя, проговорилъ:
-- Поговоримте лучше теперь о чемъ-нибудь болѣе пріятномъ. Вы слишкомъ зло насмѣхаетесь, фрейленъ Якоби! Но въ доказательство моего добродушія... подождите!...
Онъ вышелъ и сейчасъ же вернулся съ большимъ чугунчикомъ въ рукахъ.
-- Вотъ,-- сказалъ онъ.-- Фрейленъ Якоби говорила вчера, что для нея нѣтъ ничего лучше печеныхъ каштановъ...
Раздался громкій хохофъ Адели и всѣ остальные также отъ души засмѣялись.
На самомъ дѣлѣ этотъ неуклюжій, красный отъ смущенія богатырь съ чугуномъ въ рукахъ былъ въ высшей степени комиченъ.
-- Да чего вы?...-- бормоталъ Преле.
-- Ничего, ничего! Постойте еще такъ у двери! Такъ!
-- Выше чугунъ... Еще выше! Такъ! Въ этой позѣ вы непремѣнно должны сняться!
-- Ахъ, я и не думаю объ этомъ. Вотъ здѣсь два фунта, собственными руками испеченые, для всего общества... Да перестаньте же, наконецъ, фрейленъ Якоби! Относительно васъ можно вполнѣ вѣрно сказать: людская награда -- неблагодарность.
-- Не сердитесь! Вы замѣчательно хорошій человѣкъ, я всегда говорила это! Испечь мнѣ каштаны! Какъ это трогательно!
-- Вы ужасно не бережливы!-- замѣтила г-жа Лерснеръ,
-- Да?-- вскричалъ Преле, сіяя.-- Если бы словолитня не давала мнѣ...
-- На ваше счастіе, отливка буквъ даетъ больше, чѣмъ драматическое искусство!-- сказалъ Родерихъ.
Эмма дружески взглянула на недовольнаго поэта.
-- Пробовали вы обращаться въ городской театръ съ вашею пьесой Робеспьеръ?..-- спросила она въ полголоса.
-- Нѣтъ, это было бы совершенно безполезно, такъ какъ я изображаю героя не кровожаднымъ чудовищемъ, а убѣжденнымъ фанатикомъ...
-- Ну, съ Гракхами? Да? Директоръ, навѣрное, очень любезный и понимающій человѣкъ.
-- Только и онъ преклоняется передъ успѣхомъ. Кто такое Родерихъ Лундъ? Я не знаю такого! У меня нѣтъ времени и желанія производить опыты! Повѣрьте мнѣ, фрейленъ Эмма, я уже слышу, какъ этотъ любезный и образованный человѣкъ...
-- Не прочтете ли вы намъ, что написали съ тѣхъ поръ, какъ мы слышали?-- спросила г-жа Лерснеръ.-- Вы знаете, мы принимаемъ въ васъ живое участіе. Хотите?
-- Автору необходима публика,-- отвѣтилъ Родерихъ,-- но я не знаю, могу ли я утруждать г. Вельнера...
Отто поспѣшилъ завѣрить, что онъ съ величайшимъ интересомъ будетъ слушать.
-- Значитъ,-- заговорила черезъ минуту веселая Адель,-- г. Родерихъ, вы не должны на меня обижаться... Какъ разъ за этой недѣлѣ страшно много дѣла... Мнѣ необходимо надо на службу...
-- Опять?-- спросила г-жа Лерснеръ.
-- Къ сожалѣнію. Осенью это часто повторяется. Иногда еле на ногахъ держишься! Хозяинъ требуетъ!
-- Я думаю, что хозяинъ могъ бы по вечерамъ оставлять васъ въ покоѣ!-- вскричалъ Преле съ досадой.-- Въ половинѣ восьмаго вы пришли, а въ половинѣ девятаго должны опять являться! Вездѣ ужь запираютъ въ это время!
-- Да, вѣдь, это вовсе не такъ ужасно!-- замѣтила Адель. Сегодня по исключительному случаю продолжится до одиннадцати... И такъ, г. Лундъ, мнѣ очень досадно...
-- Не можетъ быть! Знаете что, фрейленъ Адель? Мнѣ кажется, что вы охотнѣе прослужите до одиннадцати за прилавкомъ, чѣмъ полчаса прослушаете мои стихи!
-- Вы такъ думаете?
-- Почему бы мнѣ не хотѣть слушать вашего Краха, или какъ онъ тамъ называется? Только въ послѣдній разъ я такъ устала... Но уже было четверть десятаго...
-- Неужели?-- засмѣялся Родерихъ,
-- Навѣрное! Вообще, г. Лундъ, вы не должны на меня обижаться. Ужасно клонитъ ко сну, когда такъ цѣлый день простоишь на ногахъ. Но мнѣ надобно идти, а то г. Туссенъ опять будетъ недоволенъ, какъ недавно, когда я опоздала на пять минутъ. Пожалуйста, Эмма, дай мнѣ ключъ...
-- Да мы еще не будемъ спать и отопремъ тебѣ,-- сказала г-жа Лерснеръ.
-- Да, для того, чтобы мнѣ опять полчаса мерзнуть и отколотить себѣ руки? Вы ничего не слышите! Да теперь, въ это горячее торговое время, и не узнаешь, когда г. Туссенъ отпуститъ; можетъ быть, и въ половинѣ двѣнадцатаго. Помоги мнѣ, пожалуйста, надѣть пальто; оно такъ тяжело и неуклюже: уже давно пора новое. Прощайте, тетя! Прощайте, г. Преле! Прощайте!
Она вытащила изъ кармана цвѣтную восковую свѣчку, зажгла и быстро спустилась съ лѣстницы.