Праздники миновали. Съ самаго кануна Рождества адвокатъ не выѣзжалъ изъ дома. Быстро поправляющееся здоровье Люцинды, уже вставшей съ постели, задерживало его дома, также какъ и дѣла Отто Вельнера. Ради него онъ перерылъ всю свою богатую библіотеку; онъ старался подыскать аналогическіе случаи; набросалъ статистику психологическихъ положеній; еще разъ обдумалъ свою гипотезу относительно г-жи Форенштедтъ и какимъ образомъ ему поступить, чтобы, съ одной стороны, не пренебречь обязанностями защитника, съ другой -- законами такта и рыцарства. Затѣмъ онъ составлялъ различныя комбинаціи относительно дѣйствительнаго преступника. Предположеніе, что было покушеніе на денежный шкафъ, являлось само собой; недоставало только дальнѣйшихъ основаній. То обстоятельство, что двери, въ которыя, по показанію Отто, скрылся преступникъ, были заперты и что ключъ находился въ бюро совѣтника, не могло быть объяснено въ благопріятную сторону, хотя адвокатъ сейчасъ же подумалъ о существованіи поддѣльнаго ключа. Ставить исчезновеніе Фанни въ связь съ этимъ дѣломъ было пока опасно. Одно только было несомнѣнно: преступникъ долженъ былъ знать подробно расположеніе дома. Лербахъ перечелъ всѣхъ лицъ, на которыхъ могло бы пасть подозрѣніе, и снова мысли его возвратились къ исчезнувшей безслѣдно Фанни.
Такъ неутомимо трудился Лербахъ; когда же онъ освобождался отъ дѣлъ, то ухаживалъ за прекрасною, блѣдною больной, которая, лежа въ подушкахъ своей удобной качалки, представляла картину трогательной преданности, благодарной безпомощности. Лербахъ не принималъ визитовъ и не читалъ газетъ. Словоохотливому Бауману, высказывавшему ему сначала остроумныя предположенія и юридическіе совѣты, также какъ и другимъ слугамъ, было строго запрещено упоминать даже о дѣлѣ Отто Вельнера, такъ какъ Лербаху положительно противны были безсмысленныя городскія сплетни, передаваемыя ему прислугою. Такимъ образомъ, онъ не зналъ важной новости относительно ножа. Спокойный и сильный собственною увѣренностью, ожидалъ онъ дальнѣйшаго развитія дѣла, которое, несмотря на всю запутанность, должно же объясниться.
Еслибъ онъ видѣлъ, что происходитъ передъ письменнымъ столомъ слѣдователя, какъ Эфраимъ Пельцеръ, "молодой, старательный агентъ", былъ приведенъ къ присягѣ Зееборномъ; какъ онъ съ наглостью, заставляющею вѣрить ему, безбожно лгалъ; какъ, наконецъ, поставленный на очную ставку съ Отто, онъ настаивалъ на своей лжи, между тѣмъ какъ Отто, пораженный подлостью своего обличителя, потерялъ самообладаніе,-- то даже Лербахъ, увѣренный и спокойный, растерялся бы.
Адвокатъ, ничего не подозрѣвая объ этомъ роковомъ событіи,-- это было въ четвертомъ часу, -- сидѣлъ около Люцинды и, улыбаясь, противился настоятельнымъ требованіямъ молодой женщины узнать подробности катастрофы пятнадцатаго, результаты слѣдствія и личность преступника. Онъ держалъ ея худую, бѣлую руку въ своихъ рукахъ и нѣжно смотрѣлъ въ ея большіе, немного безпокойные глаза.
-- Оставь это, дитя!-- проговорилъ онъ.-- Главное ты слышала: твой отецъ внѣ опасности. Все остальное тебя только понапрасну взволнуетъ, а тебѣ еще необходимо беречься.
-- Ты ошибаешься, Освальдъ, -- сказала Люцинда, слегка отвѣчая на его пожатіе руки.-- Не сообщеніе того, что я желаю знать, а твое молчаніе волнуетъ меня. Все это время, пока я была больна, это могло быть благоразумно, теперь же я собралась съ новыми силами; теперь я имѣю право узнать, какъ и по какой причинѣ случилось это злодѣяніе, кто осмѣлился поднять руку на самаго честнаго и благороднаго человѣка, скрылся ли преступникъ или нѣтъ,-- однимъ словомъ, всѣ подробности дѣла. Передъ этимъ, когда ты думалъ, что я сплю, я только закрывала глаза, рисуя себѣ различные образы, преслѣдующіе меня. Я ломала себѣ голову, чтобъ узнать то, что ты можешь объяснить мнѣ въ нѣсколькихъ словахъ.
Она говорила такъ нѣжно и вкрадчиво и ея доводы были такъ убѣдительны, что докторъ Лербахъ долженъ былъ уступить. Онъ убѣждалъ ее, чтобъ она не давала воли своему воображенію и не принимала такъ близко къ сердцу несчастіе отца. Послѣ этого онъ въ короткихъ словахъ описалъ катастрофу, совершенно объективно, не распространяясь о личности преступника. Люцинда слушала молча; въ ея лицѣ не измѣнилось ни одной черты,-- она вполнѣ владѣла собой; убѣжденія Лербаха, повидимому, подѣйствовали на нее.
-- А теперь, -- продолжалъ адвокатъ,-- я долженъ сообщить тебѣ извѣстіе, еще болѣе поражающее и волнующее, чѣмъ подробности преступленія. Меня,-- я не скрою этого,-- въ тотъ ужасный день это страшно потрясло. Заподозрѣнъ въ преступленіи и арестованъ другъ нашего дома, къ которому, сознаюсь, я съ первой минуты почувствовалъ симпатію,-- Отто Вельнеръ, милый, талантливый молодой человѣкъ... Очевидно, что это ошибка, роковое недоразумѣніе. Но, Люцинда, что съ тобой? Боже мой... Я говорилъ!...
Съ лица молодой женщины сбѣжалъ послѣрій проблескъ румянца; ея хорошенькая головка, во время разсказа Лербаха поднявшаяся съ подушекъ, безжизненно откинулась назадъ; блѣдныя губы судорожно подергивались, руки безсильно опустились на колѣна.
Докторъ Лербахъ бросился въ сосѣднюю комнату за водой. Онъ намочилъ ей голову и виски, потомъ хотѣлъ позвонить, чтобы послать слугу за докторомъ. Когда онъ направился къ двери, его остановилъ голосъ Людинды, слабо проговорившей: "останься!"
Онъ обернулся. Она опомнилась и вытирала носовымъ платкомъ капли воды съ лица.
-- Дай мнѣ пить,-- попросила она.
-- Дитя!... Дорогая!-- шепталъ Лербахъ, поднося къ ея губамъ стаканъ.-- Какъ ты опять испугала меня! Видишь, я говорилъ тебѣ!... Ты еще слишкомъ слаба и я упрекаю себя...
-- Нѣтъ, нѣтъ!-- остановила его Люцинда болѣе твердымъ голосомъ.-- Твои слова взволновали бы меня такъ же, еслибъ я была даже совсѣмъ здорова. Какъ? Отто Вельнеръ? Но, вѣдь, это ужасно, Освальдъ! Я не вѣрю этому! Это просто немыслимо!
-- Не будемъ говорить объ этомъ! Когда ты совсѣмъ поправишься...
Слабый румянецъ показался на ея блѣдномъ лицѣ.
-- Я обѣщаю тебѣ, что я совсѣмъ не буду волноваться!-- прошептала она.-- Теперь, когда я знаю главное, я желала бы услышать подробности. Ты самъ,-- вѣдь, ты сказалъ,-- считаешь его невиннымъ. Такъ объясни мнѣ...
-- Лично я,-- заговорилъ Лербахъ,-- твердо убѣжденъ въ его невинности. Но, между тѣмъ, я долженъ сознаться, что существуютъ нѣкоторые факты, которые возбуждаютъ подозрѣніе... Но отложимъ это до другаго раза: ты слишкомъ взволнована! Бѣдняжка, кровь ударила тебѣ опять въ лицо. Неужели ты хочешь опять заболѣть? Будетъ съ тебя, если я тебѣ скажу: Отто Вельнеръ обвиненъ, и я, его другъ, съ перваго же дня собираю матеріалъ для его оправданія.
-- Ты?-- вскричала молодая женщина.-- О, Боже!
-- Чего ты испугалась такъ?
Люцинда подъ складками шали прижала руку къ сильно бьющемуся сердцу и употребила всю силу воли, чтобъ успокоиться.
-- О, я чувствую,-- медленно произнесла она, -- какъ ты добръ, честенъ и великодушенъ!
-- Я не понимаю тебя. Неужели тебя удивляетъ, что я взялъ сторону друга, на котораго всѣ набросились, какъ стая гончихъ на звѣря? Я исполняю только свой долгъ, и мнѣ кажется, что и на этотъ разъ я исполню его такъ же удачно, какъ и прежде.
Послѣдовала пауза. Наконецъ, Люцинда заговорила:
-- Теперь я должна все знать,-- спокойно произнесла она.-- Мысль, что невинный страдаетъ за проступокъ другаго, была мнѣ всегда невыносима. Помнишь ли ты послѣднее дѣло, которое ты такъ славно довелъ до конца?... Съ тобой и несчастною жертвой я волновалась и страдала въ продолженіе нѣсколькихъ недѣль. Теперь то же случилось въ кружкѣ нашихъ друзей и ты хочешь лишить меня возможности... Нѣтъ, Освальдъ! Повторяю тебѣ, неизвѣстность будетъ меня мучить больше, чѣмъ самое ужасное извѣстіе! И такъ, коротко и ясно: что говоритъ противъ Вельнера?
Докторъ Лербахъ понялъ, что теперь отступать поздно. Онъ разсказалъ все, что зналъ, со всѣми психологическими выводами, достигнутыми имъ въ теченіе послѣднихъ дней.
Люцинда слушала, блѣдная, какъ полотно.
-- Значитъ, ты не вѣришь въ истину того, что онъ любовался луннымъ свѣтомъ?-- спросила она глухимъ голосомъ.
-- Рѣшительно не вѣрю.
-- Но онъ настаиваетъ на этомъ? Онъ отказывается отъ всякаго другаго объясненія?
-- Онъ отказывается, несмотря на всѣ мои доводы. Но, между тѣмъ, у меня есть важные слѣды. Я узнаю правду, такъ или иначе...
-- Да, ты узнаешь ее... и даже черезъ меня!-- воскликнула Люцинда. Глаза ея лихорадочно блестѣли, на прекрасномъ лицѣ лежало выраженіе безконечнаго страданія и непоколебимой рѣшимости.
-- Черезъ тебя?... Что можешь ты знать объ этомъ?-- спросилъ Лербахъ, испуганный выраженіемъ ея лица.
-- То, что ты услышишь. Одни ли мы? Посмотри, нѣтъ ли кого въ сосѣдней комнатѣ... Запри двери, прошу тебя!
-- Люцинда!...-- прошепталъ Лербахъ. Нетвердыми шагами прошелъ онъ въ слѣдующую комнату и заперъ двери. Когда онъ вернулся, Люцинда стояла около своего кресла.
-- Люцинда, тебѣ вредно!-- озабоченно воскликнулъ Лербахъ.
-- Теперь это безразлично. У меня остались двѣ обязанности, и обѣ я выполню однимъ признаніемъ. Тогда -- будь, что будетъ... Слушаешь ли ты меня?
Докторъ Лербахъ остановился недалеко отъ дверей. Страшное предчувствіе сдавило ему горло; онъ закрылъ глаза; у ногъ своихъ онъ неожиданно увидѣлъ пропасть.
-- Освальдъ,-- начала Люцинда нѣжнымъ голосомъ,-- я должна открыть тебѣ тайну, которая, я знаю, разобьетъ твое сердце. Но я не могу иначе. Я не вынесу, чтобы человѣкъ, гораздо менѣе виновный, чѣмъ я сама, погибъ изъ-за меня; также я не могу вынести, чтобы такой благородный, великодушный человѣкъ, какъ ты, по прежнему, расточалъ свою любовь и ласки на такое недостойное созданіе. Наказывай меня, Освальдъ, я все молча вынесу, выгони меня изъятаго дома, опозореннаго мною...
Докторъ Лербахъ шатался, какъ пьяный.
-- Говори!-- произнесъ онъ, наконецъ, закрывая рукою глаза.
-- Я,-- продолжала Люцинда,-- я видѣлась въ библіотекѣ наединѣ съ Вельнеромъ. Онъ просилъ свиданія, и я согласилась.
Докторъ Лербахъ медленно приблизился къ креслу, не спуская глазъ съ блѣдной фигуры, казавшейся ему видѣніемъ; затѣмъ онъ сѣлъ, опустилъ голову на руки и устремилъ впередъ безсмысленный взглядъ.
-- Дальше!-- глухо произнесъ онъ.
-- Видишь ли, -- продолжала Люцинда,-- я знаю, ты не повѣришь тому, что я скажу теперь. Ты имѣешь право сомнѣваться, такъ какъ жена, разъ обманувшая мужа... Но я, все-таки, попытаюсь... Я разскажу, какъ это все случилось.
Она откровенно описала ему свою жизнь до замужства, одиночество своего сердца, никогда не знавшаго любви, страсть, внушенную ей Отто, минуту безумнаго самозабвенія, когда она опустила голову на его плечо, думая, что въ немъ она нашла то, чего такъ долго напрасно искала, потомъ внезапно проснувшееся раскаяніе, неумолимость къ мольбамъ Отто, мученія, постоянный страхъ...
-- Теперь ты все знаешь! Еще одно только... Но и это долженъ ты выслушать, такъ какъ это будетъ твоимъ торжествомъ надъ виновной; это докажетъ тебѣ, какъ горько я раскаиваюсь и какъ ты отомщенъ за мою измѣну... Видишь ли, Освальдъ, съ той же самой минуты я почувствовала, что это увлеченіе было заблужденіемъ... Твоя любовь и доброта, и радости, которыми я наслаждалась съ тобой и принижала за нѣчто вполнѣ естественное,-- все это показалось мнѣ вдругъ незамѣченнымъ сокровищемъ! Только теперь поняла я всю глубину твоей души, величіе твоего характера; только теперь поняла я, чѣмъ я владѣла въ твоей любви. Что я теряю это, что человѣкъ, боготворимый мною, презираетъ меня и отталкиваетъ,-- это наказаніе болѣе жестокое, чѣмъ могла бы придумать твоя оскорбленная гордость.
Люцинда замолчала, доведенная до изнеможенія; адвокатъ все еще пристально смотрѣлъ впередъ. Наконецъ, онъ поднялся.
-- И это истинная правда?-- беззвучнымъ голосомъ спросилъ онъ.
-- Истинная, клянусь Всемогущимъ Богомъ!
Онъ подошелъ къ окну; десять минутъ, по крайней мѣрѣ, простоялъ онъ, прислонивъ голову къ холодному стеклу, потомъ обратился къ дрожащей женщинѣ.
-- Иди въ свою комнату,-- тихо произнесъ онъ.-- Я позову сидѣлку и уѣду.
-- Что хочешь ты дѣлать?-- испуганно спросила она.
Онъ пожалъ плечами.
-- На время я долженъ отложить рѣшеніе. Ты еще больна и этотъ часъ не пройдетъ безъ послѣдствій для твоего здоровья.
-- Освальдъ!-- произнесла она дрожащимъ голосомъ,-- умоляю тебя... Самые ужасные упреки, грубую брань я вынесла бы легче, чѣмъ это страшное спокойствіе!... Это ужасно!
-- Не безпокойся! Я уже вышелъ изъ того возраста, когда человѣкъ повинуется минутнымъ побужденіямъ. Еслибъ я слѣдовалъ своему чувству, еслибъ я былъ игрушкой страсти, клянусь Всемогущимъ Богомъ, при первомъ твоемъ словѣ я задушилъ бы тебя!
Въ его голосѣ слышалась угроза. Люцинда вздрогнула.
-- Убей меня, убей!-- вскричала она, обнимая его колѣна.-- Попирай меня ногами, Освальдъ! души меня, но только скажи, что ты прощаешь!
Распустившіеся волосы разсыпались по ея плечамъ, грудь высоко поднималась, все ея исхудалое тѣло судорожно вздрагивало.
-- Встань!-- произнесъ Лербахъ болѣе мягкимъ голосомъ.-- Поди отдохни и постарайся успокоиться. То, что ты мнѣ причинила, Люцинда, о, это больно! Ты не понимаешь, какъ это больно! Но еще больше, чѣмъ эта боль, меня мучаетъ страхъ позора при мысли, что все это сдѣлается извѣстнымъ всему свѣту.
При этихъ словахъ она быстро вскочила.
-- Нѣтъ, нѣтъ!-- вскричала она, съ отчаяніемъ бросаясь къ нему.-- Этого никогда не будетъ, по крайней мѣрѣ, черезъ меня! Прежде чѣмъ я скажу это, я убью себя! Мною руководило сейчасъ ложное состраданіе къ тому человѣку... Онъ связанъ клятвою... Онъ молчалъ, онъ и дальше будетъ молчать. Я же... о, твоя честь и твое спокойствіе для меня выше счастья другаго, его жизни, справедливости и закона!... Освальдъ!... мысли мои путаются... Мнѣ дурно... Освальдъ!... Освальдъ!...
-- Бѣдное, неразумное дитя!-- прошепталъ Лербахъ, поддерживая безчувственную Люцинду. Онъ осторожно положилъ ее на диванъ и позвонилъ", сидѣлка и горничная отвели молодую женщину въ спальню.
-- Освальдъ!-- крикнула еще разъ Люцинда, когда докторъ Лербахъ направился къ дверямъ. Этотъ крикъ былъ полонъ страсти... Лербахъ колебался.
Слѣдуя внезапному рѣшенію, онъ вошелъ въ спальню и приказалъ сидѣлкѣ удалиться. Людинда кивкомъ подозвала мужа; лежа съ полузакрытыми глазами среди кружевъ своихъ бѣлоснѣжныхъ подушекъ, она схватила его за руку.
-- Скажи мнѣ, что ты хочешь дѣлать?-- испуганно прошептала она.-- Ты ѣдешь къ нему... Ты хочешь...
-- Ты боишься за него?-- спросилъ онъ съ горечью.
-- О, не за него...
Лербахъ задумчиво покачалъ головой.
-- Будь спокойна теперь, Люцинда!-- произнесъ онъ съ чувствомъ.-- Да, я ѣду къ нему, но я предполагалъ это и вчера.
-- Я не понимаю тебя...
-- Ты больна, Люцинда, а онъ въ тюрьмѣ. Это было бы весьма неудобное время для мести. Когда все кончится, ты будешь здорова, а онъ свободенъ, тогда ты узнаешь дальнѣйшее.
-- Какъ, ты и теперь хочешь?...
-- Да, Люцинда. Мое чувство, я сознаюсь тебѣ, говоритъ мнѣ: "отыми свою руку у неблагодарнаго, осмѣлившагося оскорбить твою честь!" Но потомъ во мнѣ шевелится другое чувство -- и другое лучше. Несчастный находится въ ужаснѣйшемъ положеніи... Онъ похожъ на утопающаго; неужели я вырву у него доску, за которую онъ ухватился? Вѣдь, еще далеко не лишено сомнѣнія, что... объясненіе, которое ты вынуждена будешь дать, окажется достаточнымъ для освобожденія обвиняемаго... Такъ что, пока боязнь стыда лишаетъ меня возможности... до окончанія дѣла... И даже тогда...
Онъ повернулся, чтобы идти; Люцинда порывисто привлекла его къ себѣ и, заливаясь слезами, горячо прижала его руку къ своимъ губамъ. Лербахъ отвернулся. Нѣжное чувство, которое онъ считалъ нужнымъ побороть въ себѣ, закрадывалось въ его душу.
-- До свиданія!-- коротко произнесъ онъ.
Ея дрожащіе пальцы разжались. Спрятавъ лицо въ подушки, она горько плакала; Лербахъ спокойно и твердо направился къ двери. Только нервное подергиваніе подбородка и крѣпко стиснутыя зубы доказывали, какая борьба происходитъ въ его душѣ.
Въ экипажѣ онъ еще разъ обдумалъ все, что его такъ страшно потрясло. Первою его мыслью было: "Ты явишься въ измѣннику, бросишь ему въ лицо упрекъ въ вѣроломствѣ, въ черной неблагодарности, дашь ему почувствовать, что судьба его въ твоихъ рукахъ, и затѣмъ объявишь ему: несмотря на все это, я останусь твоимъ защитникомъ какъ былъ защитникомъ многихъ глупцовъ и негодяевъ, вызывавшихъ мое состраданіе и презрѣніе".
Но потомъ онъ устыдился такого легкаго торжества. Ему казалось нечестнымъ и недостойнымъ играть роль мальчика, бросающаго камни въ клѣтку льва. Когда все кончится, тогда только узнаетъ Отто Вельнеръ, что такое справедливый гнѣвъ. Онъ не хочетъ борьбы съ противникомъ, руки котораго связаны. Ему нравилось также, что Отто молчалъ съ такою непоколебимою твердостью; Лербахъ былъ настолько безпристрастенъ, что оцѣнилъ эту силу характера. Онъ могъ ненавидѣть противника, но не могъ унижать его.
Послѣ того, какъ онъ, побуждаемый самыми лучшими чувствами, рѣшилъ ничѣмъ не выказывать Отто своего негодованія, ему пришло въ голову, что это рѣшеніе можетъ оказаться и болѣе выгоднымъ. Еще не совсѣмъ была потеряна надежда, что дѣло его кліента возможно разрѣшить и не упоминая о свиданіи. Онъ возлагалъ всѣ надежды на эту возможность. Потомъ ему казалось, что честнѣе и достойнѣе положенія Лербаха, если онъ, избѣжавъ всякихъ объясненій съ Отто, вынудить его къ отвѣту, указавъ на истинныя основанія.
Насколько прежде докторъ Лербахъ спокойно и увѣренно исполнялъ свою обязанность защитника, настолько теперь онъ волновался. Ужасный выборъ: или какими-нибудь другими способами возстановить истину, или, если это не удастся, самому объявить свой позоръ, -- лишалъ его необходимаго присутствія духа. Онъ ни секунды не сомнѣвался въ томъ, что не воспользуется молчаніемъ Отто.
Лербахъ, взволнованный этими мыслями, рѣшилъ, что лучше немедленно же привести въ исполненіе всѣ мѣры, предполагаемыя имъ на завтра. Онъ былъ друженъ съ однимъ изъ высшихъ полицейскихъ чиновъ, который уже нѣсколько разъ бесѣдовалъ съ нимъ о дѣлѣ Отто Вельнера и, вопреки настроенію публики, понималъ возможность оправданіи. Онъ хотѣлъ повидаться съ этимъ полицейскимъ; ему необходимо было, и даже сейчасъ же, сообщить ему занимавшую его всѣ эти дни задачу: отыскать настоящаго преступника. Полицейскій даже, можетъ быть, уже имѣетъ желанныя свѣдѣнія. До сихъ поръ Лербахъ говорилъ, что слѣдъ дѣйствительнаго преступника тѣмъ скорѣе отыщется, чѣмъ больше онъ будетъ сознавать себя внѣ подозрѣнія и чѣмъ дольше будетъ тянуться слѣдствіе. Но теперь имъ овладѣло лихорадочное нетерпѣніе; ему казалось, что онъ пропуститъ самое важное, если будетъ медлить. Отъ полицейскаго онъ узналъ происшедшее полчаса тому назадъ: свидѣтельство Пельцера и очную ставку, вслѣдствіе которыхъ преступленіе Отто Вельнера дѣлалось несомнѣннымъ.
Невозможно описать, какое впечатлѣніе произвело на Лербаха это извѣстіе. Въ первый разъ пришла ему въ голову мысль: а если я, все-таки, ошибся?... Но онъ тотчасъ же прогналъ эту мысль. Все это -- новое заблужденіе или наглая ложь. Онъ зналъ, вѣдь, теперь, въ какомъ настроеніи остался обвиняемый на мѣстѣ преступленія и какъ далеко отъ него были всѣ чувства мести. Онъ былъ подавленъ тяжестью этого новаго показанія. Онъ сознавалъ, что противъ показанія Пельцера, противъ котораго онъ не имѣетъ возможности ничего возразить, даже признаніе Люцинды едва ли будетъ имѣть значеніе.
Это же долженъ былъ сознавать и Отто и послѣ этого рѣшительнаго свидѣтельства онъ долженъ былъ потерять послѣднюю надежду. При этой мысли адвокатъ почувствовалъ сильную жалость. Не думая о томъ, что выстрадалъ онъ самъ, онъ послѣдовалъ влеченію своего добраго сердца.
Обманутый, испытавшій неблагодарность Отто Вельнера, Лербахъ вошелъ въ камеру оскорбившаго его человѣка и протянулъ несчастному руку, утѣшая его, и, какъ отецъ, грустно и ласково убѣждая не падать духомъ.