На слѣдующій день, втораго января, голубое небо было безоблачно; тихая, ясная погода съ легкимъ морозомъ не измѣнилась; воздухъ былъ прозраченъ; солнце золотило фасады Сунтгельмскаго дома, баллюстрады высокаго балкона и фигуры каріатидъ, заливало блескомъ оконныя рамы и весь кабинетъ. Преломляясь въ зеркалѣ рококо, оно сверкало на дамасскихъ сабляхъ, клинкахъ и великолѣпномъ огнестрѣльномъ оружіи.
Баронъ Анастасій фонъ-Сунтгельмъ еще вечеромъ получилъ извѣстіе объ арестѣ Эфраима Пельцера, не давшее ему покоя всю ночь. До двухъ часовъ онъ безостановочно шагалъ по комнатѣ, тысячу разъ передумывая случившееся и напрасно ища исхода. Несомнѣнно, что Пельцеръ сознается въ мотивахъ своего лжесвидѣтельства и, надѣясь оправдать себя, назоветъ того, кто подговорилъ его. Да даже и безъ этого дѣло должно выясниться, такъ какъ, вѣдь, самъ Анастасій своимъ тяжелымъ свидѣтельствомъ открылъ этого "агента". А если у Пельцера найдутъ извѣстную сумму денегъ, то сдѣлается очевиднымъ, что онъ былъ подкупленъ, и каждый мало-мальски искусный слѣдователь добьется отъ него правды.
Нѣтъ никакого сомнѣнія: Анастасій проигралъ не только въ этомъ клятвопреступномъ дѣлѣ, но и въ борьбѣ съ Отто Вельнеромъ. Если откроется подкупъ Пельцера, то невозможно, чтобъ оставалась тайной причина, побуждавшая его на этотъ подкупъ.
Баронъ неустанно думалъ объ этой второй части вопроса, не сознавая, что она-то именно менѣе важная, почти не имѣющая значенія.
Лжесвидѣтельство Пельцера -- вотъ скала, нависшая надъ его головой, и эта-то скала должна неминуемо обрушиться на него, раздавить...
Около двухъ часовъ Анастасій легъ въ постель. Страхъ, мучившій его, прошелъ; горькая улыбка появилась на его лицѣ, когда онъ закрылъ глаза; тяжело дыша, онъ заснулъ.
Онъ всталъ въ восемь часовъ, спросилъ завтракъ и поѣлъ съ обычнымъ аппетитомъ.
Потомъ онъ занялся туалетомъ, старательно пригладилъ рѣдкіе волосы и еще съ большимъ тщаніемъ, чѣмъ прежде, занялся примѣненіемъ безчисленныхъ баночекъ и сткляночекъ, въ замѣчательномъ порядкѣ разставленныхъ на мраморной полкѣ надъ изящнымъ умывальникомъ.
Часъ одѣванія, считаемый столь многими неизбѣжнымъ зломъ, для Анастасія фонъ-Сунтгельма былъ всегда источникомъ болѣе или менѣе идеальнаго наслажденія. Зачесывая локоны на виски, онъ думалъ объ эффектѣ, произведенномъ ими на неопытное дѣвичье сердце или на завистливую душу плѣшиваго романиста, доктора Кайзера. Когда онъ смотрѣлся въ зеркало, вытирая усы, онъ повертывалъ голову во всѣ стороны, кланялся и кивалъ головой или задавалъ себѣ вопросъ: что далъ бы за такіе усы лейтенантъ фонъ-Клерво? Купая руки въ миндальномъ молокѣ, онъ припоминалъ всѣ ручки, которыя онъ въ продолженіе десятковъ лѣтъ держалъ въ своихъ рукахъ. Онъ блаженно улыбался и дѣлалъ символическіе жесты или ласково гладилъ себя по рукѣ и хлопалъ.
Именно сегодня онъ, повидимому, особенно предавался этимъ наслажденіямъ. Ароматная эссенція, вылитая имъ на волосы, напоминала ему весну съ душистыми розами и фіалками. Затѣмъ онъ занялся узкими аристократическими ногтями и намазалъ ихъ, наконецъ, какимъ-то удивительнымъ составомъ. Это косметическое средство было его собственнымъ изобрѣтеніемъ; Анастасій очень гордился этимъ, но никогда не выдавалъ секрета.
Теперь, когда онъ былъ совсѣмъ готовъ, онъ, горько улыбаясь, вылилъ остатокъ стклянки въ умывальникъ. Это было первымъ и единственнымъ диссонансомъ въ почти часовой симфоніи его одѣванія. Въ половинѣ двѣнадцатаго онъ сѣлъ за письменный столъ и написалъ коротенькую записку, переписалъ ее четыре раза, запечаталъ въ четыре конверта, положилъ въ каждый по билету въ 5,000 марокъ и запечаталъ каждый пятью печатями. "Надписать!" -- замѣтилъ онъ и крупными буквами надписалъ адресы на конвертахъ.
Эти записочки съ пятитысячными билетами были рыцарскимъ прощальнымъ привѣтомъ четыремъ "легенькимъ интрижкамъ", съ большимъ или меньшимъ успѣхомъ, бывшимъ у него въ теченіе зимы. Актриса, польская графиня, голубоокая миссъ и веселая, но -- ахъ!-- слишкомъ строгая Адель,-- всѣ онѣ должны узнать, что Анастасій фонъ-Сунтгедьмъ, несмотря на все, что про него скоро будутъ говорить, былъ джентльменъ, не разставшійся со свѣтомъ, не оставивъ дамамъ, которыхъ онъ уважалъ, приличныхъ визитныхъ карточекъ.
Невольный вздохъ вырвался изъ груди барона, когда онъ писалъ имя Адели. Еслибъ онъ могъ переселиться въ вѣчность съ пріятнымъ сознаніемъ, что и этотъ послѣдній предметъ его быстро мѣняющихся увлеченій не устоялъ противъ него! Какъ истинный философъ, онъ покончилъ какъ съ прошедшимъ, такъ и съ будущимъ; его огорчалъ только маленькій недочетъ въ блестящемъ ряду: мѣсто, гдѣ долженъ былъ бы въ золотой рамкѣ красоваться великолѣпный портретъ этой хитрой дѣвушки, кажущееся теперь такимъ голымъ и пустымъ среди всѣхъ этихъ блестящихъ женскихъ фигуръ, какъ пустое мѣсто въ ряду портретовъ венеціанскихъ дожей. И она была маленькою измѣнницей, какъ обезглавленный Марино Фаліери, и, строго говоря, не заслуживала бы этого прощальнаго подарка. Но все равно: баронъ Анастасій фонъ-Сунтгельмъ не дѣлалъ теперь различій; близость послѣдней минуты дѣлала его великодушнымъ. Онъ позвалъ лакея и приказалъ немедленно сдать письма на почту. Затѣмъ онъ сочинилъ пятое письмо баронессѣ. Въ холодныхъ выраженіяхъ просилъ онъ у подруги своей жизненной комедіи извиненія, если обезпокоитъ ее своимъ неожиданнымъ удаленіемъ со сцены. Онъ желаетъ ей въ будущемъ всего хорошаго и надѣется, что она не прекратитъ своей благотворительной дѣятельности и что она замѣнитъ ей радости семейной жизни.
"Что же касается слуховъ, -- такъ заканчивалъ онъ письмо, -- которые неминуемо распространятся послѣ приведенія въ исполненіе моего твердо обдуманнаго рѣшенія, то я вполнѣ предоставляю тебѣ, чему ты должна и чему не должна вѣрить. Быть дворяниномъ часто труднѣе, чѣмъ это предполагаетъ чернь. Я хотѣлъ быть дворяниномъ и пренебрегъ чернью и ея законами; но во мнѣ, все-таки, живетъ сознаніе, что au fond я поступалъ такъ, какъ того требовало мое положеніе, поэтому мнѣ не въ чемъ раскаиваться".
Онъ надписалъ адресъ и сунулъ письмо въ карманъ, чтобъ опустить въ ближайшій ящикъ.
Между тѣмъ, возвратился лакей съ квитанціями.
Анастасій еще разъ подошелъ въ зеркалу и самодовольно улыбнулся. Затѣмъ онъ спросилъ перчатки, цилиндръ, свою тоненькую тросточку и съ помощью лакея закутался въ длинное пальто.
-- A propos, -- сказалъ онъ лакею, -- я охотно выпилъ бы глотокъ марсалы. Я не знаю, гдѣ и когда мнѣ придется сегодня завтракать.
Лакей удалился, чтобы принести требуемое.
Анастасій снялъ, между тѣмъ, со стѣны дорогой револьверъ, осмотрѣлъ зарядъ, взвелъ курокъ и затѣмъ осторожно спустилъ его опять. Когда въ комнату вошелъ слуга съ бутылкой вина,
Анастасій съ равнодушнымъ видомъ спряталъ оружіе въ боковой карманъ.
-- Налейте, Фридрихъ!-- сказалъ онъ, взявъ перчатки и палочку.
Онъ съ жадностью осушилъ стаканъ и, поставивъ его на подносъ, сказалъ:
-- Выпейте остальное за мое здоровье!
Задумчиво вытеръ онъ ротъ носовымъ платкомъ и, натягивая перчатки, вышелъ изъ дому.
Анастасій направился по улицѣ Луизы, всегда наиболѣе оживленной въ это время. Солнечный свѣтъ при необыкновенной прозрачности воздуха принималъ неуловимые оттѣнки свѣжести. Анастасію казалось, что никогда еще въ этомъ короткомъ разстояніи до хлѣбной площади ему не попадалось столько хорошенькихъ, свѣжихъ, молодыхъ дѣвушекъ. Въ окнѣ фирмы Туссена и Герольдъ отразилась вся его фигура, изящное пальто, высокій цилиндръ, снисходительно улыбающееся лицо.
Онъ вздрогнулъ.
Черезъ какой-нибудь часъ, если ничто его не задержитъ, фигура этого изящнаго господина, которому онъ такъ привѣтливо улыбался, перестанетъ любоваться этимъ блестящимъ свѣтомъ; онъ простится съ этимъ царствомъ блеска и наслажденія и переселится въ холодную вѣчность.
Онъ остановился. Неужели это такъ необходимо? Невозможно развѣ бѣжать и вдали, подъ маской, инкогнито, продолжать игру?
Эта мысль пробудила въ немъ страстное желаніе жить. Онъ основательно все обдумалъ. Много дней понадобилось бы, чтобъ обратить въ наличныя деньги хоть третью часть состоянія, котораго хватило бы для продолженія его обычнаго существованія. Сегодня даже онъ долженъ быть готовъ, что придутъ изъ полиціи за нимъ... Анастасій вздрогнулъ. Его напуганная фантазія представляла ему отпрыска Сунтгельмовъ-Хиддензое, спасающимся бѣгствомъ въ гавани одного изъ портовыхъ городовъ. Вдругъ неожиданно появляются враждебныя лица, преграждаютъ ему дорогу, задерживаютъ и увозятъ, на торжество той черни, которую до сихъ поръ онъ такъ презиралъ. Возможность только этого перетянула съ необыкновенною силой вѣсы. На секунду онъ закрылъ глаза и потомъ, послѣ этого послѣдняго колебанія, побѣдителемъ пошелъ на встрѣчу смерти.
Теперь онъ былъ настоящій стоикъ. Какъ зрѣлый человѣкъ относится въ глупостямъ своего дѣтства, такъ и онъ смотрѣлъ, проходя по улицѣ Принцессы, на вывѣску кондитерской, гдѣ онъ въ первый разъ пилъ хересъ съ Аделью. Ни одного сожалѣнія не шевельнулось въ его груди.
Его нечаянно толкнулъ какой-то мужчина, идущій по одному направленію съ нимъ и быстро обогнавшій его.
-- Родерихъ Лундъ!-- прошепталъ Анастасій, между тѣмъ какъ поэтъ пробѣжалъ мимо, не узнавъ своего мецената.-- То же колесо въ моей хитро устроенной машинѣ, такъ неожиданно остановившейся! Считаетъ себя геніемъ и не имѣетъ понятія о житейской мудрости. Бѣдный малый! Съ этимъ бы я скорѣе справился, чѣмъ съ тѣмъ, другимъ!
Онъ устремилъ задумчивый взглядъ въ землю.
-- Да, да, нѣтъ сомнѣнія, этотъ Вельнеръ будетъ моимъ наслѣдникомъ... Ба! Если я самъ не могу сорвать цвѣтка, то какое мнѣ дѣло до того, кто будетъ наслаждаться его ароматомъ?
Родерихъ Лундъ исчезъ въ дверяхъ номера 17. Анастасій окинулъ непріязненнымъ взглядомъ весь домъ, пожалъ плечами и прошелъ мимо.
Такимъ образомъ онъ достигъ послѣднихъ домовъ предмѣстья. Пройдя нѣсколько сотъ шаговъ по чистому полю, онъ обернулся назадъ. Дорога поднималась вверхъ. Вонъ передъ нимъ, въ блескѣ солнцѣ, громадная столица съ разстилающимся темнымъ дымомъ надъ бѣлыми крышами, съ вѣчно дымящимися трубами и неумолкаемымъ движеніемъ, доносящимся сюда подобно легкому журчанію. Пустая, суетная жизнь! Глупая погоня за счастьемъ! Теперь все это такъ ничтожно, такъ незначительно! Анастасій фонъ-Сунтгельнъ выше всего этого.
И онъ продолжалъ свой путь впередъ; свернувъ съ главной дороги, онъ достигъ хижины. Здѣсь жила одна бѣдная женщина съ десятилѣтнимъ ребенкомъ, съ трудомъ кормившаяся доходомъ съ маленькаго участка земли. На деревянной доскѣ неправильными буквами было написано: "Садоводство Л. Хёригъ". Анастасій остановился на минуту. При видѣ этого порога, который онъ собирается переступить, ему показалось, будто прошлое, оживая, встаетъ изъ могилы.
Это была именно та самая хижина, гдѣ почти двадцать четыре года тому назадъ онъ задумалъ то страшное преступленіе.
Тогда надъ входомъ висѣла другая вывѣска, съ надписью: "Адоларъ Тимсенъ".
Вмѣстѣ съ своимъ слугой, ловкимъ, хитрымъ, вѣчно улыбающимся Мольбекомъ, который первый внушилъ ему эту преступную мысль, онъ позднею ночью пришелъ въ эту хижину и цѣлыхъ два часа проговорилъ съ ея владѣльцами. Въ глубинѣ комнаты стояла качка, слабо освѣщенная кухонною лампочкой. Въ этой качкѣ лежало блѣдное, дрожащее дитя, осунувшагося личика котораго почти коснулось крыло смертоноснаго ангела. Адоларъ Тимсенъ, отецъ, уже потерялъ надежду. Крошечное созданіе, которому самое большее было полгода, безсмысленно смотрѣло впередъ изъ-подъ полуопущенныхъ рѣсницъ и только едва повернуло голову отъ неожиданнаго свѣта, когда Мольбекъ съ торжествующимъ видомъ поднесъ къ его лицу лампу.
И тогда былъ заключенъ договоръ, долженствующій другаго ребенка лишить отцовскаго наслѣдства и вмѣсто него сдѣлать барона Анастасія владѣльцемъ двухъ милліоновъ. Это другое дитя былъ пятимѣсячный Отто фонъ-Арлесбергъ, племянникъ Анастасія фонъ-Сунтгельма, тождественный съ Отто Вельнеромъ изъ Хальдорфа. Племянникъ,-- такъ называлъ Анастасій мальчика, хотя родство было на нѣсколько степеней дальше. Баронесса взяла на свое попеченіе этого ребенка нѣсколькихъ недѣль отъ рожденія, послѣ неожиданной смерти его родителей.
Въ то время Элеонора уѣзжала на нѣсколько недѣль. Маленькаго Отто она поручила заботамъ кормилицы, супруги Адолара Тимсена.
Въ головѣ находчиваго Мольбека, слышавшаго плачъ и жалобы кормилицы о безнадежной болѣзни ея собственнаго ребенка, зародилась преступная мысль -- въ отсутствіе баронессы подмѣнить дѣтей и дать маленькому Отто Тимсену умереть въ домѣ барона, подъ именемъ Отто Арлесбергъ. Въ тотъ вечеръ эта было окончательно рѣшено. Незначительной суммы было достаточно, чтобы убѣдить родителей; колебаніе матери было устранено объясненіемъ, что ей достанется мучительное счастіе да самаго конца ухаживать за своимъ ребенкомъ.
Черезъ три дня больной ребенокъ скончался. Онъ былъ признанъ Отто Арлесбергомъ и все было давно кончено, когда вернулась изъ путешествія Элеонора. Тимсенъ же, съ женой и настоящимъ Отто фонъ-Арлесбергомъ, слывшимъ теперь за ихъ собственнаго выздоровѣвшаго ребенка, уѣхали въ началѣ слѣдующаго мѣсяца, послѣ того какъ сіяющій наслѣдникъ добровольно заплатилъ имъ, сверхъ условія, еще небольшую сумму. Тимсенъ же былъ странная натура. Видъ ребенка, постоянно напоминавшій ему о преступленіи, и упреки жены, говорившей, что они согрѣшили противъ собственнаго ребенка, похоронивши его за чужаго, побудили его въ слѣдующемъ же году возвратиться въ Германію, чтобъ избавиться какимъ-нибудь образомъ отъ этого ребенка. Такимъ образомъ, онъ доѣхалъ до одного города сѣверозападной Германіи, гдѣ жилъ его бывшій школьный товарищъ, переплетчикъ Готфридъ-Георгъ-Францъ Вельнеръ. Жена этого страннаго человѣка незадолго передъ тѣмъ лишилась двухлѣтняго пріемнаго сына, горячо любимаго ею. Тимсену удалось оставить полуторагодоваго мальчика, выдаваемаго ими за своего собственнаго, у Готфрида-Георга-Франца Вельнера и передать переплетчику свои мнимыя права.
Отто Вельнеръ или Отто фонъ-Арлесбергъ росъ, ничего не зная о своемъ происхожденіи; а такъ какъ его пріемные родители черезъ нѣсколько лѣтъ оставили городъ, переселившись въ отдаленное мѣстечко Хальдорфъ, то его дѣйствительныя отношенія къ пріемному отцу остались тайной. Баронъ фонъ-Сунтгельмъ радовался, между тѣмъ, удачному окончанію, наградилъ Мольбека богатствомъ и жилъ роскошною, веселою жизнью, приходящею теперь къ концу.
Все это въ одну минуту пронеслось въ умѣ барона Анастасія. Каждая черта той странной ночной картины -- качка и мигающій свѣтъ лампы, блѣдное дѣтское личико и гладко выбритыя розовыя щеки слуги, каждая строчка въ предательскихъ письмахъ, писанныхъ позднѣе Тимсеномъ въ Готфриду Вельнеру, и различные переходы увѣренности и страха въ продолженіе двадцати четырехъ лѣтъ,-- все, все это припомнилось ему, какъ будто это только вчера произошло.
Не лучше ли было тогда вернуться назадъ, когда онъ стоялъ здѣсь съ Мольбекомъ передъ дверями хижины?
Самоувѣренно поднявъ голову, онъ постучалъ.
Хозяйка хижины, двадцати восьми или девяти-лѣтняя полная, высокая женщина, несмотря на глубокую печаль, лежащую на ея лицѣ, все еще красивая, отворила дверь и съ громкимъ крикомъ отступила назадъ.
-- Ты узнаешь меня еще?-- спросилъ баронъ.
-- Милосердый Боже!-- воскликнула женщина.-- Возможно ли это? Что надо вамъ здѣсь... послѣ столькихъ, столькихъ лѣтъ?
-- Не будь ребенкомъ, Луиза!-- сказалъ Анастасій тономъ человѣка, все, даже самое тяжелое легко принимающаго въ сердцу.-- Дѣла нельзя, вѣдь, измѣнить, такъ не будь сентиментальна! Я въ дурномъ расположеніи духа. У меня было несчастіе... Люди въ этомъ пошломъ, неугомонномъ городѣ поклялись дѣлать мнѣ и въ будущемъ всякія непріятности... Вотъ я и вспомнилъ, что здѣсь живетъ преданный, добрый человѣкъ, бывшій всегда хорошаго мнѣнія обо мнѣ, и вотъ я пришелъ, чтобы поболтать нѣсколько минутъ.
-- О, господинъ баронъ!-- вскричала женщина, осыпая его руки страстными поцѣлуями и заливаясь слезами.
-- Перестань -- сказалъ баронъ.-- Я не могу этого вынести теперь! Ты больше всѣхъ имѣешь право меня ненавидѣть, и ты одна сохранила во мнѣ нѣчто вродѣ дружбы. Вотъ деньги! Онѣ полезны тебѣ будетъ послѣ столькихъ лѣтъ забвенія съ моей стороны. Здѣсь твой мальчикъ? Я хотѣлъ бы его посмотрѣть... Я уѣзжаю на долго...
-- Я жду его къ половинѣ пятаго.
Баронъ взглянулъ на часы,
-- Слишкомъ долго придется ждать. Вообще лучше оставить это. Говорила ли ты ему когда-нибудь?...
-- Нѣтъ, нѣтъ! Ни одной! человѣческой душѣ! Развѣ я не поклялась вамъ?
-- Хорошо. Да и какая польза была бы въ этомъ? Обними меня! Ты была одна изъ самыхъ красивыхъ, Луиза, и здѣсь въ полумракѣ глаза твои блестятъ такъ же, какъ тогда... Будь счастлива!
Это были послѣднія слова, произнесенныя Анастасіемъ. Спокойно, по привычкѣ заложивъ руки за спину, онъ направился въ лѣсу. Среди соблазнительнаго шума столицы оружіе дрогнуло бы въ его рукѣ. Ему необходимо было себя и свои чувства отдѣлить отъ внѣшней жизни, чтобы разстаться съ самою жизнью. Какъ олень забирается въ самую чащу, чтобы умереть, такъ и Анастасій избралъ уединенное мѣсто, куда, можетъ быть, нѣсколько недѣль никто не заглянетъ. Пускай въ жаждущемъ скандаловъ городѣ поломаютъ себѣ головы, что сдѣлалось съ однимъ изъ блестящихъ представителей его высшаго общества.
Но разсчетъ этотъ оказался невѣренъ. Не больше, какъ черезъ часъ, два дровосѣка нашли нѣкогда стройнаго и величественнаго барона плавающимъ въ своей крови.
Анастасій, очевидно, сидя, прислонился въ стволу дерева, чтобы по возможности въ болѣе удобной позѣ разстаться съ жизнью. Выстрѣлъ, направленный имъ изъ револьвера прямо въ ротъ, не произвелъ, вѣроятно, мгновенной смерти, такъ какъ верхняя часть корпуса соскользнула отъ ствола въ сторону, а судорожно сжатый кулакъ нажималъ курокъ, не достигнувъ, впрочемъ, цѣли. Ужасная рана, окровавленная одежда, скорченные члены, посинѣвшее лицо,-- все это представляло потрясающую картину. Испуганные работники поспѣшили въ городъ и объявили слѣдователю о случившемся.
Такъ умеръ Анастасій фонъ-Сунтгельмъ-Хиддензое, джентельменъ par excellence, ненасытный покоритель сердецъ, человѣкъ съ безупречнымъ галстухомъ и легкою совѣстью.