Отто Вельнеръ въ первый же день Новаго года, утромъ, узналъ о вчерашнихъ событіяхъ. Несмотря на полнѣйшую апатію, уже нѣсколько дней овладѣвшую имъ, извѣстіе это его страшно взволновало. Пылкая фантазія молодаго человѣка не переставала работать. Онъ переживалъ ходъ событія до того момента, когда Эмма переступила порогъ тюрьмы. Онъ обдумывалъ, что должно было произойти, чтобы скромная, беззаботная дочь почтенныхъ бюргеровъ сдѣлалась вдругъ возмутительницей. Какъ должна любить эта дѣвушка, если все ея существо измѣнилось изъ страха за его жизнь, если ради него она пренебрегла всѣмъ, чѣмъ она до сихъ поръ жила и во что вѣрила!
Онъ вспоминалъ теперь о безчисленныхъ мелочахъ, которыя могли бы и раньше открыть ему любовь Эммы, если бы взглядъ его съ безумною страстью не былъ прикованъ къ женѣ другаго.
Съ раскаяніемъ и стыдомъ, давно онъ уже поборолъ эту страсть; теперь ему въ первый разъ пришла въ голову мучительная мысль, какъ иначе могла бы сложиться вся его жизнь... Если бы Эмма встрѣтилась на его пути раньше, чѣмъ онъ увидѣлъ Люцинду! Онъ былъ бы застрахованъ отъ очарованія этой неземной красоты; онъ тотчасъ же узналъ бы, гдѣ ему искать истиннаго счастья и сердечнаго поноя. Но теперь слишкомъ поздно. Онъ безнадежно смотрѣлъ въ мрачное будущее.
А она, если она на половину любитъ его, такъ, какъ доказываетъ ея поступокъ,-- она будетъ несчастна на всю жизнь.
День прошелъ въ мучительныхъ размышленіяхъ. Все мрачнѣе и мрачнѣе представлялась ему его судьба, пока, наконецъ, имъ не овладѣло полнѣйшее отчаяніе. Стиснувъ кулаки, онъ бился лбомъ о холодную стѣну. Онъ мысленно переживалъ свое осужденіе и долгіе мучительные годы въ арестантской курткѣ, между тѣмъ какъ міръ будетъ процвѣтать, а слава и любовь проливать свой блестящій свѣтъ.
Среди этого приступа слабости, дошла до него вѣсть о неожиданномъ измѣненіи дѣла. Тюремный сторожъ разсказалъ ему, что одинъ человѣкъ, по имени Бренеръ, арестованъ и сознался въ преступленіи, въ которомъ обвинялся до сихъ поръ Отто. Также арестованъ и агентъ Пельцеръ, обвиняемый въ лжесвидѣтельствѣ.
Отто чуть не умеръ отъ неожиданности. Широко открытыми глазами онъ уставился на сторожа, губы скривились и, вмѣсто словъ, изъ груди его вылеталъ хрипъ. Наконецъ, у него вырвался крикъ восторга. Онъ дико схватилъ сторожа за плечи, встряхнулъ его и, какъ безумный, бросился ему на шею.
-- Вы не лжете?-- произнесъ онъ, дрожа.-- Я убью васъ, если хоть слово изъ того, что вы говорите, невѣрно! Бренеромъ зовутъ этого негодяя? Какъ его открыли? Когда и гдѣ? И онъ сознался... во всемъ сознался? Это невозможно! Такой закоренѣлый злодѣй не сознается такъ скоро... И Эфраимъ Пельцеръ... Этого молодца я знаю! Онъ безбожно лжетъ! Да, я увѣряю васъ, лжетъ!...
-- Подробностей я еще не знаю,-- прервалъ его сторожъ.-- Я не могу съ вами долго разговаривать; съ сегодняшняго утра инспекторъ на-строго запретилъ это. Но одно я могу вамъ утвердительно сказать: вы не долго у насъ пробудете.
Съ этими словами сторожъ ушелъ.
Отто провелъ безсонную ночь.
На слѣдующее утро, слѣдовательно, въ тотъ день, когда Анастасій фонъ-Сунтгельмъ-Хиддензое въ послѣдній разъ совершалъ свой туалетъ, сторожъ явился позднѣе обыкновеннаго. Когда щелкнулъ замокъ, Отто уже думалъ, что ему приносятъ извѣстіе о свободѣ. Онъ ошибся; по то, что сообщилъ сторожъ, дало ему силы перенести разочарованіе.
-- Она знаетъ это!-- вскричалъ старикъ съ лукавою усмѣшкой.
-- Что?
-- Что настоящій преступникъ найденъ. Говорю вамъ, если бы вы только видѣли! Вчера цѣлый день она была какъ убитая и такъ тиха, такъ тиха; она сидѣла, какъ восковая кукла. Мой товарищъ сказалъ, что она не трогалась съ мѣста и ничего въ ротъ не брала. Я подумалъ, что если она такъ старалась помочь вашему несчастію, то она обрадуется, когда узнаетъ, что все такъ устроилось. Тогда я рѣшилъ, и хотя это и запрещено, отправился въ ней и разсказалъ ей то, что я вамъ говорилъ вчера, и кое-что еще, такъ какъ дома я узналъ много новаго отъ моей старухи, -- Богъ ее знаетъ, откуда она все знаетъ. При первомъ словѣ она вскочила, барышня-то, и какъ будто ожила послѣ долгаго обморока. Она покраснѣла, и смѣялась, и плакала. А когда она узнала, что она причина этого счастливаго оборота... да, этого вы еще не знаете: вѣдь, вслѣдствіе возмущенія, напали на слѣдъ дома, гдѣ скрывался Бренеръ, и если это было и дерзкое, и достойное наказанія возмущеніе, то, все-таки оно принесло съ собою и нѣчто хорошее. Жаль только, что за это она сама попала въ бѣду!
Когда Отто опять остался одинъ, ему ясно припомнилось каждое слово сторожа. Такъ ей, значитъ, онъ обязанъ своимъ освобожденіемъ! И теперь при извѣстіи объ этомъ неожиданномъ освобожденіи, означающимъ только освобожденіе для него, сердце ея забилось святою радостью; она забывала свою собственную, грустную судьбу при мысли, что спасенъ тотъ, кого она любитъ.
Этотъ часъ закрѣпилъ неразрывный союзъ сердецъ.
Какъ въ Отто пробудилась любовь, такъ передъ Эммой мелькнулъ первый лучъ надежды. Изъ словъ тюремнаго сторожа, забывшаго свою строгую роль, она узнала то, что наполнило блаженствомъ ея грудь... Около двухъ часовъ дня потребовали Отто въ слѣдователю.
Зееборнъ принялъ его съ изысканною вѣжливостью.
-- Г. Вельнеръ,-- торжественно произнесъ онъ,-- къ величайшему моему удовольствію, я могу сообщить вамъ, что, на основаніи важныхъ открытій, вы освобождаетесь отъ слѣдствія.
Отто поклонился.
Слѣдователь продолжалъ:
-- Настоящій виновникъ "преступленія 15 декабря" арестованъ со вчерашняго дня. Всѣ пункты его показанія совпадаютъ съ тѣмъ, что намъ извѣстно изъ сущности дѣла. Улики, на группировкѣ которыхъ основывалась вѣроятность вашего участія, вполнѣ разсѣеваются вслѣдствіе этого новаго освѣщенія; даже самый опасный изъ свидѣтелей, агентъ Эфраимъ Пельцеръ, полтора часа тому назадъ сознался, что его показаніе о признаніи оружія -- безстыдная выдумка. Онъ будетъ судиться за лжесвидѣтельство. Вы, г. Вельнеръ, испытываете теперь радость, что, благодаря усиліямъ правосудія, выяснилась ваша невинность. Вы можете идти, г. Вельнеръ. Позволю себѣ только еще замѣтить, что въ скоромъ времени я вынужденъ буду пригласить васъ участвовать свидѣтелемъ въ процессѣ Бренера.
-- Меня... свидѣтелемъ?!-- пробормоталъ Отто.-- Я думалъ, что преступникъ сознался.
-- Конечно. Но для измѣренія субъективной вины преступника никогда не можетъ быть достаточно матеріала.
-- О чемъ придется мнѣ свидѣтельствовать?
-- Обо всемъ, о чемъ судья найдетъ нужнымъ спросить. Большая же часть найдется здѣсь въ актахъ...
-- И меня, какъ свидѣтеля, приведутъ къ присягѣ?-- спросилъ Отто, смущенный.
-- Конечно.
Холодный потъ выступилъ на лбу юноши. Счастливое настроеніе, только что придававшее ему какъ бы крылья, замѣнилось другимъ -- тяжелымъ чувствомъ. Неужели твердость, выказанная имъ до сихъ поръ, все-таки, окажется напрасной? Послѣ приведенія въ присягѣ онъ долженъ сказать всю истину и передъ лицомъ зѣвающей толпы опозорить своего благодѣтеля. Это ужасно!
Молча вышелъ онъ отъ слѣдователя и направился на Пески. Сознаніе этой ужасной необходимости не покидало его. Наконецъ, напрасно промучившись всю дорогу, онъ нашелъ исходъ, не особеннно надежный, но, все-таки, исходъ.
Отто рѣшилъ уѣхать отсюда, далеко за границу, чтобы приглашеніе судьи не могло дойти до него.
Правда, это трудная задача, такъ какъ, лишенный всякихъ средствъ, онъ находился теперь въ болѣе стѣсненныхъ обстоятельствахъ, чѣмъ тогда, когда онъ покинулъ Хальдорфъ. Но выбора не было. Уважаемый человѣкъ, которому онъ столькимъ обязанъ, долженъ быть пощаженъ, какою бы то ни было цѣной, хотя бы ему, Отто, пришлось пожертвовать счастьемъ всей жизни. Завтра же онъ долженъ уѣхать.
А Эмма?
При этомъ вопросѣ онъ почувствовалъ, какъ окрѣпла его недавно зародившаяся любовь. Страшная боль охватила его при мысли оставить эту дѣдушку, можетъ быть, безпомощной среди обвиненій, послѣдствій которыхъ нельзя угадать.
Новая борьба, противорѣчія и мученія! Но его рѣшенія невозможно было поколебать. Пусть эта раздвоенность, разрывающая его душу, будетъ наказаніемъ за его первое роковое ослѣпленіе!...
Онъ рѣшилъ скрыть отъ друзей свое намѣреніе. Пусть никто не будетъ въ состояніи даже ему отсовѣтовать; судьбу же Эммы онъ думаетъ вручить человѣку, бывшему и его горячимъ защитникомъ.
Дома онъ засталъ Гейнціуса, г-жу Лерснеръ и Преле. Около часа прошло съ тѣхъ поръ, какъ Родерихъ отправился отыскивать свою Марту.
Общество приняло его съ неописуемымъ восторгомъ. Гейнціусъ безпрестанно обнималъ и цѣловалъ его; Преле чуть не раздавилъ ему руку и даже г-жа Лерснеръ на минуту забыла безпокойство о своей любимой дочери. Уже здѣсь извѣстны были событія, вызвавшія освобожденіе Отто, но никто не ожидалъ сегодня же увидать его. Отто, переодѣвшись, отправился къ доктору Лербаху.
Адвокатъ принялъ его любезно, но немного сдержанно. Онъ также со вчерашняго дня зналъ о случившемся. Немного церемонно выразилъ онъ молодому человѣку пожеланія счастія.
Отто удивляло, что докторъ Лербахъ не пріѣхалъ къ нему въ тюрьму, тогда какъ раньше его защитникъ появлялся въ его комнатѣ ради менѣе серьезныхъ событій.
Вообще, что такое случилось? Чѣмъ больше онъ изъявлялъ выраженій благодарности, тѣмъ холоднѣе отклонялъ докторъ Лербахъ эти выраженія. Въ тонѣ, которымъ онъ сказалъ, что исполнилъ только свой долгъ, слышалась даже горечь. Отто Вельнеръ иначе представлялъ себѣ эту встрѣчу. Неужели въ душѣ этого человѣка, все-таки, шевелилась тѣнь подозрѣнія?
Отто задалъ себѣ этотъ вопросъ и не находилъ отвѣта. Можетъ быть, это зародышъ недовѣрія, который исчезнетъ, когда Отто откроетъ ему свою душу.
Ахъ, какъ хорошо было открыть свою душу! Прося для Эммы отеческой защиты своего благодѣтеля, Отто высказалъ признаніе, что съ нею, единственно-любимой, связаны всѣ, всѣ его надежды. Истинное чувство, одушевлявшее его, придавало его словамъ что-то трогательное. Онъ съ откровенною простотой разсказалъ, какъ во время одиночнаго заключенія ему сдѣлалась ясна цѣль его жизни, какъ все его существо стремилось къ Эммѣ, что только она одна изъ тысячи, среди которой нѣтъ ей подобныхъ, могла бы его осчастливить.
Въ то время, какъ онъ говорилъ, то смущенно, какъ конфузливое дитя, то горячо, какъ будто такъ трудно было заинтересовать адвоката Эммой и ея судьбой,-- въ это время въ Лербахѣ происходила странная перемѣна.
-- Я сдѣлаю все, что смогу,-- тихо отвѣтилъ онъ.-- Но во всякомъ случаѣ вы не должны забывать одного! Законъ нарушенъ здѣсь открытымъ, неоспоримымъ проступкомъ. Такъ что не увлекайтесь никакими иллюзіями.
Когда Отто направился въ двери, Лербахъ продолжалъ не совсѣмъ увѣреннымъ тономъ:
-- A propos, вамъ, все-таки, вѣроятно, придется быть свидѣтелемъ въ процессѣ Бренера. Здѣсь слѣдовало бы...
Онъ хотѣлъ еще что-то прибавить, но удержался.
-- Это не къ спѣху,-- прибавилъ онъ.-- Когда вы получите приглашеніе, я возвращусь къ этому предмету.
При словахъ адвоката молодаго человѣка бросало въ жаръ и въ холодъ.
-- Благодарю васъ,-- сказалъ онъ чуть слышно. Затѣмъ онъ быстро простился, какъ будто боясь дальнѣйшихъ объясненій.
Докторъ Лербахъ съ возростающимъ волненіемъ прошелся по комнатѣ.
Съ тѣхъ поръ, какъ Люцинда повѣрила ему свою тайну, онъ страшно страдалъ. Мысль, что ея образъ, стоявшій въ его душѣ такимъ высокимъ и чистымъ, запятнанъ, терзало его душу. Онъ не измѣнилъ своему намѣренію -- только тогда отомстить, когда Люцинда выздоровѣетъ, а Отто будетъ на свободѣ. Теперь Отто освобожденъ, былъ у него, оскорбленнаго, какъ живой вызовъ, и, все-таки, Лербахъ не чувствовалъ въ себѣ ненависти, требуемой гордостью и честью.
Какъ только Лербахъ узналъ, что Отто освобождается отъ преслѣдованія, онъ сталъ придумывать, съ чего бы ему начать, чтобы съ достоинствомъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, съ энергіей сыграть роль мстителя.
Роль эта, на самомъ дѣлѣ, представляла затрудненія.
Ее слѣдовало разыграть такъ, чтобы не подозрѣвали о побуждающихъ ее причинахъ; необходимы, значитъ, были хитрость, ложь, противныя открытой и честной душѣ этого человѣка.
Самымъ удобнымъ казалось ему то, что онъ сразу придумалъ: при первомъ удобномъ случаѣ затѣять споръ, незамѣтно раздражить противника и, такимъ образомъ, подъ предлогомъ ничтожнаго оскорбленія, отомстить за тяжелое, непростительное.
Онъ представлялъ себѣ, какъ хладнокровно подставитъ онъ подъ дуло своего пистолета юношу, недавно столь симпатичнаго ему, какъ онъ скажетъ умирающему: "Не сомнѣвайся въ истинномъ основаніи этой справедливой кары! Проклятіе неблагодарному!" Онъ подумалъ также, что смерть оскорбителя унесетъ съ собой въ могилу эту тайну, что тогда не нужны будутъ ухищренія для избѣжанія этого страшнаго свидѣтельскаго показанія.
Какъ быстро возникали эти образы, такъ же быстро и развевались. Именно личная выгода, могущая послѣдовать для него отъ удачнаго исхода его мести, внушала ему отвращеніе. Кромѣ того, какъ тяжело ни оскорбилъ его Отто Вельнеръ, въ немъ не изгладились еще прежнія отеческія чувства. Несмотря на гордость, Лербахъ былъ безпристрастенъ и справедливъ. Онъ понималъ всемогущую силу страсти и преклонялся передъ нею.
Теперь онъ передумывалъ все это въ тысячный разъ. Опустивъ глаза, онъ ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ, съ пылающимъ лицомъ, радуясь собственной мягкости и самообладанію.
Однимъ словомъ, куда бы онъ ни взглянулъ, онъ нигдѣ не видѣлъ возможности поступить такъ, какъ подсказывала ему злоба. Наконецъ, онъ рѣшился на время отложить дѣло и подождать.
Этому рѣшенію способствовала Эмма Лерснеръ и явившееся у Лербаха желаніе снова дѣйствовать въ ея интересахъ. За эти послѣднія недѣли онъ полюбилъ Эмму, онъ благоговѣлъ передъ неизмѣримостью самопожертвованія, скрытаго въ ея груди, и считалъ событіе наканунѣ Новаго года заблужденіемъ благороднаго чувства, которое ошиблось только въ выборѣ средствъ. Онъ и раньше просьбы Отто предполагалъ защищать Эмму и по возможности смягчить послѣдствія ея поступка. Защищать эту дѣвушку! и преслѣдовать ненавистью любимаго ею человѣка,-- это значило бы уничтожить собственное дѣло.
По мѣрѣ того, какъ докторъ Лербахъ поддавался голосу великодушія, на сердцѣ его дѣлалось легче и спокойнѣе.
Онъ прислонился къ окну, смотря на чистый, ясный воздухъ, и глубоко задумался.
Въ это время отворилась дверь изъ сосѣдней комнаты. Люцинда, блѣдная, съ сжатыми губами, показалась на порогѣ. Роковая минута, когда она открыла свой проступокъ мужу, къ удивленію Лербаха, прошла безъ послѣдствій для здоровья Люцинды. Напротивъ, летаргическое спокойствіе, овладѣвшее съ тѣхъ поръ ея мыслями и чувствами, способствовало выздоровленію. Зная своего мужа, она могла быть увѣрена, что отнынѣ счастіе съ нимъ немыслимо. Его обращеніе въ теченіе послѣднихъ дней, непрерывныя, но холодныя заботы не оставляли ей никакого сомнѣнія, что онъ старается вырвать изъ сердца ея образъ. Ее мучилъ не вопросъ, останется ли она его женой въ глазахъ свѣта, но сохранитъ ли онъ къ ней прежнія отношенія. Потерять его любовь, его довѣріе, даже если онъ никогда не произнесетъ ни одного упрека, это дѣлало ее несчастной, этого она не хотѣла и не могла перенести. Долго думала она, но не приходила ни въ какому рѣшенію, пока, наконецъ, ей не пришло въ голову, что именно это-то и должна быть ея наказаніемъ. Она могла надѣяться, что ея страданія съ теченіемъ времени смягчатъ его душу и что она возвратитъ часть того, что теряетъ.
Теперь же, когда она стояла на порогѣ, по. ея лицу можно было прочесть, что и это рѣшеніе кажется ей невозможнымъ.
-- Освальдъ,-- сказала она,-- я пришла проститься. Сегодня же я уѣду отсюда... уѣду... Богъ знаетъ куда. Ты же разсказывай всемъ и каждому, что ты выгналъ меня изъ дому. Я знаю теперь положеніе дѣла, я знаю, что неизбѣжно. Не удивляйся, Освальдъ! Я слышала, отъ тебя самого слышала, что онъ долженъ свидѣтельствовать и открыть тайну. Тебѣ не остается выбора, а я не хочу въ страхѣ и отчаяніи ждать, пока въ судѣ... Это убило бы меня, Освальдъ! Я знаю, что никто ему не повѣритъ, если онъ скажетъ правду, что всѣ подозрѣваютъ всегда самое дурное. Твоя честь не пострадаетъ, если ты ранѣе выгонишь звену, которую будутъ поносить. Я хотѣла остаться, чтобы пощадить тебя въ глазахъ свѣта. Теперь все кончено, все...
Лербахъ слушалъ, задыхаясь.
Она сдѣлала шагъ впередъ.
-- Прежде чѣмъ уйду, Освальдъ,-- грустно продолжала она,-- позволь мнѣ сказать тебѣ еще разъ, какъ мнѣ тяжело и какъ горько, горько я раскаиваюсь! Дай мнѣ руку, Освальдъ, скажи, что ты прощаешь; пусть твоя доброта и состраданіе восторжествуютъ надъ твоею гордостью! Если бы ты зналъ, что я испытываю! Нѣтъ, такъ ты не можешь меня отпустить! Ты долженъ дать мнѣ единственное утѣшеніе, что ты будешь вспоминать обо мнѣ безъ ненависти и раздраженія.
Лербахъ не двигался. Только что онъ говорилъ самому себѣ, что и онъ виноватъ въ этомъ грустномъ событіи, что онъ скорѣе слѣдовалъ голосу страсти, чѣмъ разсудка, когда просилъ руки такой молодой дѣвушки; онъ созналъ, что безуміе было вѣрить въ ея любовь. А теперь...
Такъ сильно страдала Люцинда за его честь, что сама предлагала себя въ жертву! Это могла сдѣлать только женщина, одѣленная истиннымъ непритворнымъ самопожертвованіемъ.
Какъ ничтожна показалась ему ея вина въ сравненіи съ этимъ трогательнымъ героизмомъ! Все условное, все навѣянное самолюбіемъ исчезло въ немъ: осталась только всепрощающая любовь.
-- Люцинда!-- вскричалъ онъ, когда она безсильно опустила протянутую руку, думая, что онъ отказываетъ ей въ этой послѣдней просьбѣ. Притянувъ руки, онъ смотрѣлъ на нее взглядомъ, открывшимъ ей все его сердце. Горячія слезы струились по его лицу.-- Люцинда, жена!-- повторялъ онъ.
Она колебалась, не понимая, какая перемѣна произошла въ немъ. Потомъ съ громкимъ крикомъ она бросилась къ нему на шею и спрятала лицо на его груди, какъ блудный сынъ, плачущій на груди отца. Послѣ часа счастливыхъ объятій, вопросовъ, отвѣтовъ, Лербахъ поцѣловалъ рыдающую Люцинду въ лобъ.
-- Теперь же -- ради тебя и меня -- ни слова о томъ, что напоминаетъ прошлое! Твоя ошибка, также какъ и моя, должна быть вычеркнута изъ нашей памяти!
Люцинда взглянула на него -- и только теперь она съ отчаяніемъ вспомнила о томъ, что ея тайна, все-таки, неизбѣжно будетъ открыта свидѣльствомъ Вельнера.
-- Что будетъ тогда?-- со страхомъ спросила она.-- Тогда все напрасно -- вся твоя доброта и великодушіе. Сила обстоятельствъ принудитъ тебя къ тому, что ты сегодня добровольно отвергъ...
-- Дитя мое,-- торжественно началъ Лербахъ,-- послѣ того, какъ мы оба простили другъ другу и поклялись въ вѣчной любви и вѣрности, нѣтъ ничего на свѣтѣ, что могло бы меня принудить. Но успокойся! Законъ даетъ намъ здѣсь выходъ. Отто Вельнеръ будетъ въ состояніи вообще избѣжать показанія. Можетъ быть, это будетъ трудно, но я надѣюсь на это. И если, даже это не удастся, то ты можешь быть увѣрена, что никогда въ жизни не услышишь отъ меня ни одного упрека. Здѣсь, конечно, намъ нельзя будетъ остаться, но свѣтъ великъ.
-- И я послѣдую за тобой, куда бы ты ни повелъ меня!
Снова она опустила свою голову на грудь мужа, проникнутая блаженнымъ чувствомъ примиренія, пересиливающимъ всѣ. будущія бури.
Между тѣмъ стемнѣло. Свѣтъ уличнаго фонаря упалъ на потолокъ комнаты.
Люцинда встала и зажгла свѣчи на каминѣ. Ей казалось, какъ будто она вновь зажигаетъ потухшее пламя ихъ семейнаго очага, какъ будто это первое самовольное распоряженіе въ кабинетѣ мужа возвращаетъ ей святыя права, считавшіяся ею утраченными.
Въ то время, какъ здѣсь водворялся полный миръ, Отто грустно блуждалъ по темнымъ улицамъ, преслѣдуемый единственною мыслью, что завтра онъ будетъ уже далеко на чужбинѣ. Онъ проклиналъ свою судьбу, освободившую его для того только, чтобы перемѣнить стѣны темницы на изгнаніе.
Такимъ образомъ, измученный физически и нравственно, онъ въ семи часамъ возвратился на Пески. Тамъ онъ засталъ профессора Соломона, ожидавшаго его съ величайшимъ нетерпѣніенъ.
-- Наконецъ-то!-- вскричалъ философъ.-- Поздравляю васъ отъ всего сердца, не только съ торжествомъ истины, но и еще съ болѣе важнымъ событіемъ. Лербахъ, которому я сказалъ, что иду къ вамъ, поручилъ мнѣ сообщить вамъ... Я встрѣтилъ его вмѣстѣ съ слѣдователемъ Зееборномъ на Ивановской улицѣ. Завтра утромъ въ одиннадцать часовъ онъ ожидаетъ васъ. Теперь держитесь обѣими руками за спинку стула! Бывали примѣры, что психическія потрясенія такого радостнаго свойства, какъ то, которое я сообщу вамъ, производили апоплексическіе удары или какія-нибудь другія органическія поврежденія. Прошу васъ только не принять меня за сумасшедшаго, когда я произнесу великое слово. Вы не Отто Вельнеръ, таинственный молодой человѣкъ съ солиднымъ доходомъ нуль плюсъ нуль, а Отто фонъ-Арленсбергъ, счастливый обладатель двухъ милліоновъ, nota bene съ исключеніемъ двухъ или трехъ сотъ тысячъ марокъ, изъ разныхъ экономическихъ соображеній разсѣянныхъ по вѣтру ихъ прежнимъ владѣльцемъ, Анастасіемъ фонъ-Сунтгельмъ, а, можетъ быть, и въ подтвержденіе старой пословицы: чужое добро въ прокъ не идетъ. Позвольте мнѣ, г. Отто фонъ-Арленбергъ съ словомъ χαῖρε пожать вашу руку.
Отто смотрѣлъ на него такъ, будто бы онъ, все-таки, предполагалъ, что профессоръ помѣшался. Г-жа Лерснеръ, Гейнціусъ и Преле, которымъ Соломонъ дѣлалъ до сихъ поръ только неясные намеки, чтобы не испортить эффекта, раздѣляли недоумѣніе Отто. Словолитчикъ, мучимый тяжелымъ сознаніемъ, что въ долговой книжкѣ профессора за нимъ записано 60 марокъ, счелъ себя обязаннымъ сдѣлать замѣчаніе, долженствующее изгладить впечатлѣніе этого скептицизма.
-- Да, да, невозможнаго въ этомъ нѣтъ ничего, -- сказалъ онъ.
-- Мои сообщенія,-- продолжалъ философъ,-- лишены спекулятивнаго характера. Они основаны на фактахъ, милѣйшій г. Преле, на фактахъ вполнѣ несомнѣнныхъ. И факты эти очень просты. Въ квартирѣ Эфраима Пельцера, сознавшагося, что безстыднѣйшій интриганъ за наше десятилѣтіе, баронъ Анастасій, подкупилъ его на лжесвитѣтельство, нашли, кромѣ 40 тысячъ марокъ въ банковыхъ билетахъ, связку писемъ, изъ которыхъ всякому здравомыслящему человѣку дѣлается очевиднымъ, что вы, милѣйшій г. Вельнеръ, я хочу сказать, фонъ-Арленсбергъ, вы -- истинный владѣлецъ всего состоянія, присвоеннаго Анастасіемъ. Подробности вы узнаете завтра отъ Лербаха. Что во всемъ этомъ событіи меня особенно радуетъ, это то, что по всему предшествовавшему я могу предполагать, что эти письма тождественны съ содержаніемъ пакета, пропавшаго по моей винѣ. И такъ, я еще разъ обращаюсь къ вамъ съ моимъ традиціоннымъ χαῖρε и поздравляю васъ съ такимъ феноменальнымъ счастіемъ!
Восторженный крикъ сорвался съ губъ сельскаго учителя и за неимѣніемъ шляпы онъ сорвалъ съ головы повязку и, забывая о своемъ синякѣ, бросилъ ее вверхъ. Потомъ онъ бросился къ профессору на шею и такъ безумно цѣловалъ его, что очки философа слетѣли на полъ.
-- Вы пренебрегаете международнымъ правомъ, уважаемый г. Гейнціусъ!-- затѣтилъ Соломонъ съ достоинствомъ.-- Посланники священны и неприкосновенны. Но оставимъ это! Я исполнилъ свое порученіе: одно стекло, по крайней мѣрѣ, треснуло, такъ что я могу...
-- Но я не понимаю...-- пробормоталъ Отто, приложивъ руку ко лбу.
-- Это пустяки! Я даю вамъ честное слово, дѣло очевидно; но оставимъ это!
Онъ надѣлъ шляпу.
-- Бываютъ моменты потрясающаго величія, -- сказалъ онъ.-- Этотъ одинъ изъ подобныхъ! Глубокоуважаемый милліонеръ, до свиданія! Научныя проблемы влекутъ меня ὀικόνδε δόμοσδε. До скораго свиданія! Кстати, я хотѣлъ еще сказать, и чуть-чуть съ этими милліонами не позабылъ,-- это будетъ вамъ интересно. Бренеръ, которому вы обязаны всѣми несчастіями, nota bene не только несчастіями, но и пріятными милліонами, такъ какъ безъ лжесвидѣтельства Эфраима Пельцера было бы трудно открыть это дѣло,-- Бренеръ сегодня послѣ обѣда повѣсился въ своей камерѣ!
-- Повѣсился?!-- вскричалъ Отто въ сильнѣйшемъ волненіи.
-- Повѣсился!-- подтвердилъ Соломонъ.-- Это самое благоразумное, что онъ могъ сдѣлать. Его приговорили бы, по крайней мѣрѣ, на пятнадцать лѣтъ, и такимъ образомъ онъ избавилъ себя и городъ отъ скучнѣйшаго процесса и плательщиковъ отъ расходовъ.
* * *
Въ тотъ же часъ, не далеко отъ Шотландскихъ острововъ, произошла ужасная катастрофа, не изгладившаяся еще до сихъ поръ изъ общей памяти. Бакетботъ Іоаннъ столкнулся съ норвежскимъ пароходомъ Венеція и такъ повредилъ его, что тотъ немедленно пошелъ ко дну.
На кораблѣ Венеція находились Мейнертъ и Фанни. Они, прежде всего, направились въ Христіанію и нѣкоторое время пробыли тамъ, гдѣ имъ казалось наиболѣе безопаснымъ, такъ какъ они узнали изъ газетъ, какъ усердно ищетъ полиція ихъ слѣдъ.
За недѣлю до наступленія новаго года они сѣли на злополучный пароходъ, направлявшійся въ Квебекъ, въ Канаду.
Столкновеніе кораблей произошло въ открытомъ морѣ. Іоаннъ, виновникъ несчастія, не счелъ нужнымъ оказать помощь жертвамъ своей неосторожности. Онъ на всѣхъ парусахъ мчался дальше, на юго-востокъ. Такимъ образомъ, въ мрачныхъ, взбаломученныхъ морскихъ волнахъ разыгрался рядъ ужасныхъ сценъ, подобныхъ которымъ трудно найти.
Леопольдъ Мейнертъ бросился въ одну изъ спущенныхъ лодокъ; но, прежде чѣмъ ударили веслами, она опрокинулась. Передъ глазами своей возлюбленной онъ исчезъ въ холодныхъ волнахъ.
Фанни, между тѣмъ, окоченѣлыми пальцами ухватилась за бортъ другой лодки. Три раза ее отталкивали, но, наконецъ, послѣ послѣдняго отчаяннаго усилія матросы втащили ее въ лодку. Черезъ три часа послѣ этого сидящіе въ лодкѣ были въ безопасности, почти единственные оставшіеся въ живыхъ изъ нѣсколькихъ тысячъ. Датскій пароходъ, шедшій изъ Стромзэ въ Копенгагенъ, принялъ ихъ и послѣ недѣльнаго плаванія благополучно высадилъ на берегъ.
Извѣстіе объ этой катастрофѣ разлетѣлось по всей Европѣ. Въ гавани датской столицы Фанни Лабицкая, слѣдъ которой вопреки ея предположеніямъ открыли вплоть до самой Христіаніи, была тотчасъ же взята полиціей. Подобныя мѣры предосторожности полиція предписала во всѣхъ гаваняхъ, куда бы ни пристали потерпѣвшіе на Венеціи.
Черезъ три дня послѣ этого слѣдователь Зееборнъ, во всеобщему удивленію, констатировалъ, что бѣжавшая подруга Мейнерта тождественна съ сообщницей Бренера.
Фанни Лабицкая, къ своему величайшему, сожалѣнію, забыла на кораблѣ Венеція свой неразлучный флакончикъ съ ціанистымъ кали. Когда присяжные единогласно признали ея виновность, то жаждущей жизни и любви преступницѣ ничего больше не оставалось, какъ принять на себя всѣ грустныя послѣдствія, такъ какъ послѣдовать примѣру Бренера у нея не доставало характера.