ПРОПОВѢДЬ.
Около семи часовъ вечера въ деревенькѣ Гепслопъ было замѣтно необычайное оживленіе. По всей длинѣ маленькой улицы, отъ "Герба Донниторновъ" до самаго кладбища, виднѣлись обитатели деревушки, привлеченные сюда, очевидно, не простымъ желаніемъ насладиться теплымъ лѣтнимъ вечеромъ, а чѣмъ-то поважнѣе, Гостинница "Гербъ Донниторновъ" стояла при въѣздѣ въ деревню и примыкавшіе къ дому хлѣбный дворъ и сѣнной сарай свидѣтельствовали о томъ, что заведеніе арендуетъ хорошенькій участокъ земли, и сулили путнику сытный обѣдъ для него самого и для его коня; такимъ образомъ онъ могъ вполнѣ утѣшиться и не слишкомъ горевать о томъ, что полинявшая отъ дождей вывѣска оставляла его въ полномъ невѣдѣніи насчетъ геральдическихъ атрибутовъ древняго рода Донниторновъ. Мистеръ Кассонъ, хозяинъ гостинницы, уже нѣсколько минутъ стоялъ въ дверяхъ своего заведенія, заложивъ руки въ карманы, перекачиваясь съ каблуковъ на носки и поглядывая вбокъ, на неогороженную лужайку съ развѣсистымъ кленомъ посерединѣ, куда, какъ ему было извѣстно, направлялись группы солиднаго вида мужчинъ и женщинъ, проходившія мимо него.
Наружность мистера Кассона была отнюдь не такого зауряднаго типа, чтобъ ее можно было пройти молчаніемъ. Ст(передняго фаса его особа имѣла видъ двухъ шаровъ, состоящихъ приблизительно въ такомъ-же отношеніи другъ къ другу, какъ земля къ лунѣ: другими словами, если опредѣлять на глазомѣръ, нижній шаръ былъ разъ въ тринадцать больше верхняго, который, такимъ образомъ, естественно игралъ роль простого спутника или придатка. Но на этомъ сходство кончалось, ибо голова мистера Кассона не имѣла ничего общаго съ меланхоличнымъ спутникомъ земли или съ "пятнистымъ шаромъ", какъ непочтительно назвалъ луну Мильтонъ; напротивъ, едвали были гдѣ-нибудь на землѣ другія голова и лицо, которыя сіяли-бы такимъ завиднымъ здоровьемъ, и выраженіе этого лица, сосредоточенное, главнымъ образомъ, въ двухъ круглыхъ, румяныхъ щекахъ (ибо о маленькой пуговкѣ вмѣсто носа и нарушающихъ гармонію щекъ крошечныхъ ямкахъ для глазъ не стоитъ и говорить) было выраженіемъ довольства и веселья, умѣряемыхъ единственно лишь чувствомъ собственнаго достоинства, отличавшимъ каждое движеніе мистера Кассона. Едвали, впрочемъ, чувство собственнаго достоинства можно было назвать преувеличеннымъ въ человѣкѣ, который пятнадцать лѣтъ прослужилъ дворецкимъ при "фамиліи" и который, занимая свое теперешнее высокое положеніе, по необходимости постоянно приходилъ въ соприкосновеніе съ низшими. Какъ примирить это достоинство съ удовлетвореніемъ естественнаго чувства любопытства, тянувшаго его на лужайку,-- было задачей, которую вотъ уже пять минутъ, какъ мистеръ Кассонъ рѣшалъ въ своемъ умѣ; но въ тотъ моментъ, когда онъ уже рѣшилъ ее на половину,-- когда онъ вынулъ руки изъ кармановъ, засунулъ большіе пальцы за проймы жилета и, скрививъ голову на бокъ, вооружился видомъ презрительнаго равнодушія ко всему, что могло попасться ему на глаза,-- его размышленія были прерваны приближеніемъ всадника,-- того самаго, съ которымъ мы недавно познакомились, когда онъ остановила, свою лошадь, чтобы взглянуть хорошенько на нашего друга Адама, и который теперь подъѣхалъ къ "Гербу Донниторновъ".
-- Эй, малый! Разнуздай и напой мою лошадь, сказалъ путешественника, молодому парню въ рабочей курткѣ, выбѣжавшему за ворота на стукъ лошадиныхъ подковъ.-- Хозяинъ, что у васъ такое тутъ происходитъ? продолжалъ онъ, слѣзая съ коня.-- Вся деревня въ движеніи.
-- Это методисты, сэра, методистская проповѣдь. Было оба, явлено, что одна методистка, молодая женщина, будетъ сегодня говорить на лугу, отвѣчала, мистера, Кассонъ сиплымъ фальцетомъ и не безъ аффектаціи.-- Не угодно-ли войти? Не прикажете-ли чего-нибудь подать?
-- Нѣтъ, мнѣ надо въ Россетера. Я хотѣлъ только коня напоить....
А любопытно, какъ относится вашъ пасторъ къ тому, что у него подъ носомъ проповѣдуютъ молодыя женщины?
-- Пасторъ Ирвайнъ, сэръ, здѣсь не живетъ; онъ живетъ въ Боркстонѣ, тамъ, за горой. Здѣшній пасторскій домъ пришелъ въ разрушеніе, и господамъ нельзя въ немъ жить. Мистеръ Ирвайнъ пріѣзжаетъ, къ намъ но воскресеньямъ и вечеромъ говоритъ у насъ проповѣдь, а лошадь свою у меня оставляетъ. У него сѣрая кобыла, сэръ, и онъ очень ее бережетъ. Онъ всегда ставилъ коня въ этомъ заведеніи,-- еще раньше, чѣмъ, оно перешло въ мои руки. Я не здѣшній уроженецъ, сэръ, вы вѣрно замѣтили по моему говору. Чудно говоритъ здѣшній народъ; господамъ и понять то ихъ трудно. Я выросъ между господаи, сэръ, и съ измальства наломалъ свой языкъ на господскій манера, А здѣсь развѣ языкъ? Здѣсь не языкъ, а дилектъ {Т. е. діалектъ.}. Я самъ сколько разъ слышалъ, какъ сквайръ Донниторнъ говорилъ: "Такой ужъ у нихъ здѣсь дилектъ".
-- Да, да, я знаю, проговорилъ, улыбаясь, незнакомецъ -- Но скажите -- развѣ у васъ здѣсь много методистовъ? Вѣдь ваша, округъ земледѣльческій. Я думалъ, здѣсь и встрѣтить-то методиста за рѣдкость. Вы вѣдь всѣ фермеры, не так]-ли? А фермеры не очень то поддаются методистамъ.
-- Въ нашей округѣ много ремеслениковъ, сэръ. Вонъ тамъ живетъ мистеръ Буржъ, владѣлецъ дровяного двора; онъ беретъ большіе подряды на постройки и на ремонта, старыхъ зданій. А немного подальше каменоломня. Въ нашихъ мѣстахъ есть всякія профессіи, сэра, А въ Треддльстонѣ у насъ цѣлая свора этихъ методистовъ. (Треддльстонъ -- хорошій городокъ, съ рынкомъ,-- можетъ вы проѣзжали мимо, сэръ?). Вотъ я сейчасъ ихъ понаѣхало оттуда нѣсколько дюжинъ: вонъ они тамъ, на лугу. Такъ вотъ откуда, сэръ, мы беремъ методистовъ, хотя во всемъ Гейслопѣ у насъ ихъ только два человѣка: Виллъ Маскори, колосникъ, да Сетъ Бидъ, молодой парень, занимается плотничнымъ дѣломъ.
-- Такъ значитъ проповѣдница изъ Треддльстона?
-- Нѣтъ, сэръ, она изъ Стонишайра; отсюда будетъ миль тридцать.
Она гоститъ здѣсь у мистера Пойзера на Большой Фермѣ -- видите?-- вонъ тамъ налѣво, гдѣ гумно и высокія орѣшины. Она родная племянница жены Пойзера. Воображаю, какъ имъ должно быть пріятно, что она строитъ изъ себя такую дуру! Но этихъ методистовъ, когда имъ вступитъ въ голову, ничѣмъ, говорятъ, не проймешь; многіе съ ума сходятъ изъ за своей религіи. Впрочемъ эта молодая женщина на видъ совсѣмъ смирная -- такъ я слышалъ: самъ я ея не видалъ.
-- Жаль, что у меня такъ мало времени! Мнѣ очень хотѣлось-бы взглянуть на нее, да надо ѣхать. Я и то уже потерялъ двадцать минутъ: свернулъ съ дороги нарочно, чтобы посмотрѣть вашу долину и вонъ ту усадьбу. Это сквайра Донниторна имѣнье, должно быть?
-- Такъ точно, сэръ, это замокъ Донниторновъ. Чудесные дубы, не правда-ли, сэръ? Я хорошо знаю это имѣнье, да и какъ мнѣ не знать? Пятнадцать лѣта я прослужилъ тамъ дворецкимъ. Наслѣдникъ теперь -- капитанъ Донниторнъ, внукъ сквайра. Нынѣшней осенью послѣ пожинокъ празднуютъ его совершеннолѣтіе, сэръ. Какихъ только чудесъ мы не насмотримся!... Всѣ здѣшнія земли, сэръ,-- все, что вы видите, все -- его, сквайра Донниторна.
-- Мѣстечко хорошенькое, кому бы оно ни принадлежало, сказалъ путешественникъ, садясь на лошадь.-- И какіе здоровые молодцы здѣсь у васъ попадаются! Съ полчаса тому назадъ я встрѣтилъ подъ горой молодого парня -- такого богатыря, какихъ я рѣдко видѣлъ. Плотникъ, высокій, широкоплечій малый, черноволосый и черноглазый; шагалъ, какъ солдата. Намъ нужны такіе молодцы, чтобъ утереть носъ французамъ.
-- А -- а, это Адамъ Бидъ. Навѣрное онъ -- готовъ побожиться! Сынъ Тіаса Бида; здѣсь всѣ его знаютъ. Онъ очень способный малый, хорошій работникъ и замѣчательно силенъ. Помилуй Богъ мою душу!-- вы извините меня, сэръ, что жъ вами такъ говорю,-- да ему ни почемъ пройти сорокъ миль въ день и поднять десять пудовъ. Господа очень его любятъ; капитанъ Донниторнъ и пасторъ Ирвайнъ носятся съ нимъ, какъ и нивѣсть съ какимъ сокровищемъ. Хорошій парень, только немножко задираетъ носъ и на языкъ рѣзокъ.
-- Ну, мнѣ, однако, пора. Добрый вечеръ, хозяинъ.
-- Вашъ слуга, сэръ; добрый вечеръ.
Путешественникъ пустилъ свою лошадь крупнымъ шагомъ вдоль по деревнѣ; но когда онъ поровнялся съ лужайкой, красота открывшейся справа картины, странный контрастъ между пестрыми трупами крестьянъ и кучкой методистовъ, собравшихся подъ кленомъ, а главное -- любопытство видѣть молодую проповѣдницу,-- пересилили въ немъ нетерпѣніе поскорѣе добраться до цѣли своего путешествія, и онъ остановился.
Лужайка раскинулась на выѣздѣ изъ деревни. Въ этомъ мѣстѣ дорога развѣтвлялась на двѣ: одна вела дальше въ гору, мимо церкви; другая, слегка извиваясь, отлого спускалась въ долину. За лужайкой, со стороны церкви, прерваннный рядъ крытыхъ соломой домиковъ возобновлялся и тянулся почти до самаго кладбища, но съ противуположной, сѣверозападной стороны ничто не закрывало вида лѣсистой долины, отлого спускающихся къ ней зеленыхъ луговъ и темнѣющей вдали громады высокихъ холмовъ. Этотъ богатый растительностью, холмистый округъ Ломшайра (къ которому принадлежала и деревня Гейслопъ) вплотную прилегаетъ къ одной изъ унылыхъ окраинъ Стонишайра съ нависшими надъ ней обнаженными холмами: веселая долина жмется къ своему угрюмому сосѣду, точно молоденькая, цвѣтущая сестра, опирающаяся на руку высокаго, смуглаго, мужественнаго брата. Какихъ нибудь два, три часа ѣзды, и изъ пустынной, оголенной мѣстности, перерѣзанной грядами холодныхъ сѣрыхъ каменныхъ глыбъ, путникъ попадаетъ въ новый край, гдѣ путь его пролегаетъ по лѣсамъ, подъ тѣнистыми деревьями, или по холмамъ, между рядовъ живыхъ изгородей, между луговъ съ высокой травой и роскошными нивами, и гдѣ на каждомъ поворотѣ онъ натыкается на какую-нибудь красивую старинную усадьбу, пріютившуюся въ долинѣ или увѣнчивающую собою вершину холма, на какое-нибудь деревенское жилье съ длиннымъ низкимъ зданіемъ гумна и золотистыми скирдами хлѣба, на сѣрую колокольню, выглядывающую изъ за группы живописно обступившихъ ее деревьевъ и соломенныхъ или темнокрасныхъ черепичныхъ крышъ. Такую именно картину представила нашему путнику Гейслонская церковь, когда онъ началъ подниматься по покатому склону холма, и теперь, съ того мѣста у лужайки, гдѣ онъ остановился, передъ нимъ открылись почти всѣ другія типическія черты этой очаровательной мѣстности. "На самомъ краю горизонта, но не настолько далеко" чтобы теряться въ таинственной пурпурной дымкѣ тумана, высились огромныя коническія вершины холмовъ, словно гигантскія укрѣпленія, предназначенныя защищать эту область хлѣбовъ и луговъ отъ рѣзкихъ, холодныхъ сѣверныхъ вѣтровъ. Ихъ темнозеленые склоны отчетливо виднѣлись вдали, усѣянные стадами овецъ, движенія которыхъ можно было только угадывать по памяти, а не различать глазомъ. Изо дня въ день слѣдили угрюмыя вершины за смѣной часовъ и временъ года, но сами ни въ чемъ не мѣнялись: веселый блескъ яснаго зимняго утра, крылатые отблески апрѣльскаго полдня, прощальный пурпуръ плодотворнаго лѣтняго солнца, уходя, оставляли ихъ все такими-же печальными и угрюмыми. А прямо подъ ними глазамъ открывались болѣе близкіе предметы: ровная линія нависшаго надъ долиной лѣса по склонамъ, тамъ и сямъ перерѣзаннаго зелеными проплѣшинами пастбищъ или пашни и еще не одѣвшагося однообразнымъ лиственнымъ покровомъ середины лѣта, а позволяющаго различать темные тоны листвы молодыхъ дубовъ и нѣжную зелень ясеня и липы. Еще ниже тянулась долина, гдѣ лѣсъ становился гуще, какъ будто деревья нарочно скатились внизъ съ тѣхъ зеленыхъ прогалинъ и столпились здѣсь, чтобъ лучше оберегать высокій замокъ, тянувшійся къ небу своими высокими парапетами и выпускавшій между ними тонкія голубоватыя струйки лѣтняго дыма. Передъ фасадомъ замка навѣрно были и большой тѣнистый паркъ, и широкій зеркальный прудъ, но зеленый выступъ холма не позволялъ нашему путнику видѣть ихъ съ деревенской лужайки. Зато передъ нимъ разстилался передній планъ картины, не менѣе привлекательный: заходящее солнце просвѣчивало золотомъ сквозь нѣжно склонившіеся стебли пушистой травы, прозрачнымъ золотомъ заливало высокій красный щавель и бѣлые вѣнчики болиголова на живыхъ изгородяхъ. Была та пора лѣта, когда свистъ натачиваемыхъ косъ заставляетъ насъ бросать долгіе прощальные взгляды на цвѣты, которыми пестрѣютъ луга.
Нашъ путешественникъ могъ бы увидѣть и другія красоты ландшафта -- стоило ему только немного повернуться въ сѣдлѣ и взглянуть на востокъ, туда, гдѣ за дровянымъ дворомъ и лугомъ Джонатана Бурджа виднѣлись зеленыя пашни и высокія орѣшины Большой Фермы; но, должно быть, его больше интересовала группа живыхъ существъ, бывшихъ передъ нимъ. Тутъ собралась вся деревня отъ мала до велика,-- начиная съ "дѣдушки Тафта" въ его коричневомъ шерстяномъ колпакѣ и съ коротенькой дубинкой, на которую онъ опирался, перегнувшись почти пополамъ, но все еще такой бодрый и крѣпкій, что, казалось, ноги будутъ носить его еще много лѣтъ,-- и кончая грудными ребятами съ болтающимися круглыми головенками въ полотняныхъ чепцахъ. Отъ времени до времени появлялись новыя лица,-- какой-нибудь крестьянинъ, неповоротливый парень, который, уписавши свой ужинъ, вышелъ взглянуть на необычную сцену тупыми, воловьими глазами, и послушать, что будетъ говорить о ней народъ, но отнюдь не настолько заинтересованный, чтобъ предлагать вопросы. И замѣчательно: всѣ эти люди на лужайкѣ старательно избѣгали смѣшиваться съ методистами; ни одинъ изъ нихъ ни за что бы не признался, что онъ пришелъ послушать проповѣдницу, и каждый съ негодованіемъ отвергъ бы такое подозрѣніе.-- Нѣтъ, вовсе нѣтъ!-- они пришли только взглянуть, "что тамъ такое дѣлается. Большинство мужчинъ столпилось подлѣ кузницы. Но не воооражайте, пожалуйста, что они столпились въ кучу.
Крестьяне, желая побесѣдовать, никогда не сходятся тѣсной толпой: крестьянинъ совершенно не умѣетъ шептаться и почти такъ же мало способенъ говорить въ полголоса, какъ корова или козелъ. Настоящій деревенскій житель, земледѣлецъ, непремѣнно повернется спиной къ своему собесѣднику и кинетъ ему вопросъ черезъ плечо, какъ будто собирается убѣжать отъ отвѣта, да еще отойдетъ шага на два въ тотъ самый моментъ, когда діалогъ достигнетъ наивысшаго градуса интереса. Итакъ, толпа подлѣ кузницы отнюдь не была плотной толпой и не закрывала вида Чеду Крэнеджу, самому кузнецу, который стоялъ въ дверяхъ, прислонившись къ косяку и скрестивъ свои черныя отъ копоти руки, и черезъ каждыя десять минутъ хохоталъ лошадинымъ смѣхомъ собственнымъ своимъ шуткамъ, отдавая имъ замѣтное предпочтеніе передъ сарказмами Бена-Волчка, отказавшагося отъ пріятнаго времяпрепровожденія въ "Остролистникѣ" ради удовольствія понаблюдать жизнь въ новыхъ формахъ. Но мистеръ Джошуа Раннъ относился съ одинаковымъ презрѣніемъ къ обоимъ родамъ остроумія. Кожаный фартукъ и меланхолическій видъ мистера Ранна ни въ комъ не оставляютъ сомнѣнія, что обладатель ихъ -- деревенскій башмачникъ; а выдающіеся впередъ животъ и подбородокъ суть уже болѣе тонкіе признаки, долженствующіе подготовить простодушнаго чужестранца къ открытію, что онъ находится въ присутствіи приходскаго клерка. "Старикашка Джошъ", какъ его непочтительно называютъ сосѣди, пребываетъ въ состояніи самаго пылкаго негодованія; но онъ еще не раскрывалъ рта, если не считать одного раза, когда онъ пустилъ въ полголоса глубокимъ, дребезжащимъ басомъ, точно настраивалъ віолончель: "Сигона, царя Аморрейскаго. ибо во вѣкъ милость Его; и Ога, царя Васанскаго, ибо во вѣкъ милость Его".
Съ перваго взгляда можетъ показаться, что эта цитата не имѣетъ большой связи съ обстоятельствами данной минуты, но основательное изслѣдованіе не замедлитъ показать, что (какъ и всѣ другія аномаліи) она является естественнымъ выводомъ изъ предыдущаго. Мистеръ Раннъ отстаивалъ мысленно достоинство истинной Церкви передъ скандалезнымъ вторженіемъ методизма, а такъ какъ въ его представленіи это достоинство было неразрывно связано съ собственными его звучными отвѣтными возгласами во время церковной службы, то аргументація его естественно привела ему на память цитату изъ псалма, который онъ читалъ за вечерней въ прошлое воскресенье.
У женщинъ любопытство выражалось еще сильнѣй", Онѣ подошли къ самому краю лужайки, откуда можно было лучше разсмотрѣть квакерскій костюмъ и своеобразныя манеры методистокъ. Подъ кленомъ стояла небольшая повозка, которую прикатили сюда отъ колесника; она должна была служить кафедрой; по обѣ ея стороны поставили двѣ скамьи и съ десятокъ стульевъ полукругомъ. Нѣсколько человѣкъ методистовъ сидѣли на этихъ стульяхъ, закрывши глаза, съ такимъ видомъ, какъ будто они были погружены въ молитву или размышленіе. Остальные предпочитали стоять и, обратившись лицомъ къ группѣ крестьянъ, смотрѣли на нихъ съ грустнымъ состраданіемъ, что очень забавляло Бесси Крэнеджъ, толстощекую дочку кузнеца, извѣстную между сосѣдями подъ именемъ Чедовой Бессъ и въ настоящую минуту недоумѣвавшую, "зачѣмъ это люди строятъ такія рожи". Чедова Бессъ была предметомъ особеннаго состраданія методистовъ вслѣдствіе того, что ея зачесанные назадъ волосы, подвернутые подъ чепчикъ, сидѣвшій на самой макушкѣ ея головы, оставляли открытымъ украшеніе, которымъ она гордилась гораздо больше, чѣмъ своими румяными щечками, а именно -- пару большихъ круглыхъ серегъ съ поддѣльными гранатами. Украшеніе это осуждали не только методисты, но и собственная кузина и тёзка Бесси -- Тимофеева Бессъ: съ истинно родственнымъ чувствомъ эта особа часто повторяла, что "ужъ посмотрите, эти серьги не доведутъ до добра".
Тимофеева Бессъ, удержавшая за собой въ кругу близкихъ свое дѣвичье имя, была тѣмъ не менѣе замужемъ -- и уже давно -- за Огненнымъ Джимомъ и тоже владѣла своего рода драгоцѣнными украшеніями, изъ коихъ достаточно будетъ упомянуть о тяжеловѣсномъ младенцѣ, сидѣвшемъ у нея на рукахъ, и о здоровенномъ мальчишкѣ лѣтъ пяти въ коротенькихъ штанишкахъ и съ голыми красными икрами, который навѣсилъ себѣ на шею вмѣсто барабана ржавую кастрюльку и котораго весьма старательно избѣгала маленькая собаченка Чеда. Сёи юный отпрыскъ (извѣстный всей деревнѣ подъ именемъ Бена Тимофеевой Бессъ), отличаясь любознательнымъ нравомъ, не сдерживаемымъ ложною скромностью, отдѣлился отъ группы женщинъ и дѣтей и разгуливалъ теперь вокругъ методистовъ съ разинутымъ ртомъ, заглядывая имъ въ глаза и въ видѣ аккомпанимента отбивая палочкой барабанную дробь по своей кастрюлѣ. Когда же одна старуха методистка нагнулась къ нему съ сердитымъ лицомъ и взяла было его за плечо, Бенъ Тимофеевой Бессъ лягнулъ ее ногой, а потомъ пустился удирать во всѣ лопатки и успокоился только тогда, когда почувствовалъ себя въ безопасности за прикрытіемъ отцовскихъ ногъ.
-- Ахъ, ты висѣльникъ! сказалъ ему Огненный Джимъ съ. родительской гордостью.-- Если ты не угомонишься, я отниму у тебя эту палку. Какъ ты смѣешь лягаться!
-- Отдай его мнѣ, Джимъ, сказалъ Чедъ Крэнеджъ;-- я привяжу его и подкую, какъ я дѣлаю съ лошадьми... А, мистеръ Кассонъ, продолжалъ онъ, замѣтивъ, что эта важная персона небрежнымъ шагомъ подходитъ къ группѣ мужчинъ.-- Какъ поживаете? Поплакать съ нами пришли, постонать? Говорятъ, когда слушаешь методистовъ, такъ непремѣнно стонешь -- все, равно, какъ если животъ заболитъ. Я собираюсь стонать на всю улицу -- не хуже того, какъ ревѣла ваша корова прошлую ноль; тогда проповѣдница будетъ увѣрена, что обратила меня на истинный путь.
-- Совѣтую вамъ не дѣлать глупостей, Чэдъ. проговорилъ съ достоинствомъ мистеръ Кассонъ.-- Хоть Пойзеру, можетъ быть, и непріятно, что племянница его жены затѣяла проповѣдывать, а все-таки едвали онъ будетъ доволенъ, если узнаетъ, что къ ней отнеслись непочтительно.
-- А она премиленькая, замѣтилъ Бенъ Волчекъ.-- Я всегда буду стоять за хорошенькихъ проповѣдницъ. Я знаю одно: хорошенькая женщина убѣдитъ меня гораздо скорѣе, чѣмъ какой-нибудь уродъ проповѣдникъ. Меня не удивитъ, если къ концу вечера я превращусь въ методиста и начну волочиться за проповѣдницей по примѣру Сета Бида.
-- Твой Сетъ, сдается мнѣ, слишкомъ высоко мѣтитъ, сказалъ мистеръ Кассонъ.-- Родня этой дѣвушки никогда не допуститъ ее унизиться до простого плотника.
-- Ну, вотъ еще! протянулъ съ презрѣніемъ Бенъ.-- Съ какой стати роднѣ путаться въ эти дѣла? Да и что они за важныя птицы! Жена Пойзера можетъ задирать носъ, сколько ея душѣ угодно, и забывать прошлое, но эта Дина Моррисъ, говорятъ, даже бѣднѣе, чѣмъ была ея тетка; она работаетъ на фабрикѣ и этимъ кормится съ грѣхомъ пополамъ. Хорошій работникъ, молодой парень, да еще такой убѣжденный методистъ, какъ Сетъ Бидъ, совсѣмъ не дурная для нея партія. Да чего вамъ лучше? Съ Адамомъ Бидомъ тѣ же самые Пойзеры носятся, какъ съ самымъ близкимъ роднымъ.
-- Пустое болтаешь!-- сказалъ мистеръ Джошуа Раннъ.-- Адамъ и Сетъ два разные человѣка; развѣ ихъ можно сравнять?
-- Можетъ быть, и нельзя,-- отозвался презрительно Венъ,-- но я предпочитаю Сета, будь онъ хоть двадцать разъ методистъ. Сетъ меня совсѣмъ покорилъ: съ тѣхъ поръ, какъ мы работаемъ вмѣстѣ, я его постоянно дразню, и онъ никакого зла противъ меня не имѣетъ,-- точно ягненокъ. А между тѣмъ онъ далеко не трусъ. Какъ-то разъ ночью шли мы съ нимъ но нолю и вдругъ видимъ -- горитъ старое дерево,-- такъ все и пылаетъ. Й подумалъ -- оборотень, испугался, а онъ, недолго думая, такъ прямо и пошелъ на него, какъ солдатъ.... А вотъ и онъ! Выходитъ отъ Билля Маскери, и самъ Билль съ нимъ идетъ. Что за добродѣтельный видъ у этого Билля!-- по гвоздю молоткомъ, и то, кажется, не рѣшится ударить -- побоится сдѣлать ему больно.... А вотъ и хорошенькая проповѣдница.... Шляпку сняла, клянусь Богомъ! Надо подойти поближе.
Нѣкоторые изъ мужчинъ послѣдовали примѣру Бена. Путешественникъ тоже подъѣхалъ къ лужайкѣ въ тотъ моментъ, когда Дина, отдѣлившись отъ своихъ товарокъ, быстрымъ шагомъ подходила къ повозкѣ, стоявшей подъ клопомъ. Подлѣ высокой фигуры Сета дѣвушка казалась маленькой; но теперь, когда она стояла въ повозкѣ одна и не съ кѣмъ было ее сравнивать, всякій сказалъ бы, что она выше средняго женскаго роста, хотя въ дѣйствительности она была и не выше. Это впечатлѣніе зависѣло отъ того, что она была очень тонка, а также отъ ея костюма -- чернаго шерстяного платья, падавшаго вокругъ ея стана прямыми, ровными складками. Увидѣвъ ее, какъ она шла и потомъ поднялась на повозку, путешественникъ былъ пораженъ,-- пораженъ не столько нѣжной женственностью всего ея существа, сколько полнымъ отсутствіемъ самоувѣренности въ ея манерѣ держаться. Онъ ожидалъ, что она будетъ выступать размѣреннымъ шагомъ, съ скромно-торжественнымъ видомъ; онъ былъ увѣренъ, что на лицѣ ея будетъ играть улыбка сознательной святости, или что оно будетъ пылать горькимъ обличеніемъ. Онъ зналъ только два типа методистовъ -- восторженный и желчный. Но Дина шла такъ просто, точно отправлялась на рынокъ, и такъ же мало, повидимому, думала о своей внѣшности, какъ какой-нибудь маленькій мальчикъ. Ни румянца смущенія, ни робкой нерѣшительности, которыя бы говорили: "Я знаю, вы находите меня хорошенькой и слишкомъ молодой для проповѣдницы"; ни воздѣтыхъ къ небу глазъ, ни стыдливо опущенныхъ рѣсницъ, ни крѣпко сжатыхъ губъ, ни неестественнаго положенія рукъ,-- ничего, что бы добавляло: "но знайте,-- я святая". Въ ея рукахъ (безъ перчатокъ) не было книги; слегка скрестивъ пальцы, она опустила ихъ прямо передъ собой, когда встала въ повозкѣ и обвела толпу своими сѣрыми глазами. Въ этихъ глазахъ не было острой пытливости; они не наблюдали, а скорѣе разливали любовь; это былъ тотъ ясный, влажный взглядъ, который говоритъ вамъ, что умъ человѣка поглощенъ тѣмъ, что ему предстоитъ высказать, и не замѣчаетъ внѣшнихъ предметовъ. Она стояла, повернувшись лѣвымъ бокомъ къ заходящему солнцу; густыя вѣтви клена защищали ее отъ его лучей, но въ этомъ тепломъ полусвѣтѣ нѣжный колоритъ ея лица, какъ цвѣты по вечерамъ, пріобрѣталъ, казалось, какую-то особенную живую и тихую прелесть. Это было маленькое продолговатое личико прозрачной, ровной бѣлизны, съ яйцеобразной линіей щеки и подбородка, съ довольно полнымъ, но твердо очерченнымъ ртомъ, съ тонкими ноздрями и прямымъ низкимъ лбомъ, выступавшимъ высокимъ мыскомъ между двумя гладкими прядями свѣтлыхъ, слегка рыжеватыхъ волосъ. Волосы были зачесаны за уши совершенно гладко, и кромѣ узенькой -- не больше двухъ дюймовъ -- полоски надо лбомъ, прикрывались простымъ квакерскимъ чепчикомъ. Брови, одного цвѣта съ волосами, были прямыя и рѣзко очерченныя; рѣсницы, не темнѣе бровей,-- длинныя и густыя. Въ этомъ лицѣ не было ничего незаконченнаго, ни одной скомканной или недодѣланной черты. Это было одно изъ тѣхъ лицъ, которыя невольно приводятъ на память бѣлые цвѣты съ чуть-чуть розоватыми краешками ихъ чистыхъ лепестковъ. Въ глазахъ не было никакой особенной красоты, кромѣ красоты выраженія: они глядѣли такъ просто, такъ открыто, такъ серьезно-любовно, что самое строгое осужденіе, самая легкомысленная насмѣшка не могли не смутиться передъ этимъ взглядомъ.
Джошуа Ганнъ закашлялся, какъ будто прочищая горло, но очевидно съ тѣмъ, что бы дать себѣ время придти къ новому соглашенію съ самимъ собой. Чедъ Крэнеджъ приподнялъ свою кожаную шапочку и почесалъ въ затылкѣ, а Бенъ Волчекъ съ недоумѣніемъ спросилъ себя, какъ хватаетъ смѣлости у Сета помышлять объ ухаживаніи за такой женщиной.
"Прелестная женщина", подумалъ незнакомецъ, "но ужъ, конечно, создавая ее, природа меньше всего предназначала ее въ проповѣдницы".
Быть можетъ онъ принадлежалъ къ числу людей, полагающихъ, что прибѣгаютъ къ пріемамъ драматурговъ и, заботливо приходя на помощь искусству и психологіи, создаютъ свои характеры такъ, чтобъ ужъ не могло выйти никакой ошибки на этотъ счетъ.... Но Дина заговорила.
-- Дорогіе друзья,-- начала она отчетливо, но не громко,-- помолимся.
Она закрыла глаза и, опустивъ немного голову, продолжала тѣмъ же ровнымъ тономъ, не возвышая голоса, какъ будто говорила съ кѣмъ-нибудь, стоявшимъ рядомъ съ ней.
-- Спаситель грѣшниковъ! Когда бѣдная женщина, отягченная грѣхами, пришла къ колодцу за водой, она застала Тебя сидящимъ у колодца. Она не знала Тебя, не искала Тебя. Въ душѣ ея была тьма, жизнь проходила въ грѣхѣ. Но Ты заговорилъ съ нею, Ты научилъ ее. Ты показалъ ей, что вся ея жизнь открыта Тебѣ,-- и все таки не отказалъ ей въ прощеніи, котораго она никогда не искала.... Іисусъ! Ты посреди насъ и Ты читаешь въ сердцахъ нашихъ. Если есть между нами такіе, какъ та бѣдная женщина,-- если въ душѣ ихъ тьма, и жизнь ихъ проходитъ въ грѣхѣ, и если не искать Тебя пришли они сюда и не поучаться,-- яви имъ милосердіе Свое, какъ Ты явилъ его той женщинѣ. Заговори съ ними, Господи, отверзи ихъ уши словамъ посланія моего, сдѣлай, чтобы грѣхи ихъ предстали передъ ними, и чтобъ они возжаждали спасенія, которое Ты хочешь имъ дать.
-- Господи! Ты всегда съ Твоими. Они видятъ Тебя среди ночного бдѣнія; и сердце въ нихъ горитъ, когда Ты говоришь съ ними у дороги. Ты близокъ и къ тѣмъ, кто никогда не зналъ Тебя: открой же глаза ихъ, чтобъ они могли Тебя видѣть,-- видѣть Тебя плачущимъ надъ ними и говорящимъ: "Всякій, кто оставитъ отца и мать, и братьевъ и сестеръ.... и земли ради имени Моего.... наслѣдуетъ жизнь вѣчную"; -- видѣть Тебя висящимъ на крестѣ и говорящимъ: "Отче, прости имъ, ибо не вѣдаютъ, что творятъ"; -- видѣть Тебя, когда Ты придешь со славой судить ихъ въ послѣдній день. Аминь.
Дина замолчала, открыла глаза и обвела взглядомъ группу крестьянъ, стоявшихъ у нея но лѣвую руку. Вся эта толпа подалась немного впередъ и была теперь ближе къ ней.
-- Дорогіе друзья!-- заговорила она опять, слегка возвышая голосъ.-- Вы всѣ бывали въ церкви и навѣрное слышали, какъ священникъ читалъ: "Духъ Господень на Мнѣ; ибо Онъ помазалъ Меня благовѣствовать нищимъ". Это сказалъ Христосъ. Онъ сказалъ, что пришелъ благовѣствовать пищимъ. Не знаю, случалось-ли вамъ когда вдуматься въ эти слова; я только хочу разсказать вамъ, какъ я въ первый разъ услышала и запомнила ихъ. Это было лѣтомъ; былъ вечеръ -- совершенно такой, какъ сегодня. Я была тогда маленькой дѣвочкой, и тетка, у которой я воспитывалась, взяла меня съ собой послушать проповѣдь одного хорошаго человѣка. Онъ говорилъ на открытомъ воздухѣ -- какъ я теперь съ вами. Я хорошо помню его лицо: онъ былъ совсѣмъ старикъ, съ длинными сѣдыми волосами; голосъ у него былъ мягкій и звучный: я никогда до тѣхъ поръ не слыхала такого прекраснаго голоса. Я была крошка и мало что смыслила, но этотъ старикъ показался мнѣ до того непохожимъ на всѣхъ, кого я видѣла раньше, что я подумала: "Не сошелъ-ли онъ съ неба", и сказала теткѣ: "Тетя, онъ вѣрно опять улетитъ на небо сегодня, какъ Тотъ -- на картинкѣ въ библіи".
-- Этотъ Божій человѣкъ былъ мистеръ Узсли. Всю жизнь зною онъ дѣлалъ то-же, что дѣлалъ нашъ Спаситель,-- проповѣдывалъ Евангеліе бѣднымъ. Восемь лѣтъ тому назадъ онъ скончался. Подробности о немъ и о его жизни я узнала гораздо позднѣй, спустя много лѣтъ; тогда-же я была глупенькой дѣвочкой и изъ всего, что онъ намъ говорилъ, помню только одно. Онъ сказалъ намъ, что Евангеліе значитъ "благая вѣсть". Евангеліе, какъ вамъ извѣстно, это то, что говорится въ Библіи о Богѣ.
-- Вдумайтесь въ эти слова. Христосъ дѣйствительно сошелъ къ намъ съ Неба, какъ это думала тогда я, неразумное дитя, о мистерѣ Узсли,-- сошелъ съ Неба, чтобъ принести намъ, бѣднякамъ, благую вѣсть о Богѣ. Дорогіе друзья! И вы, и я -- бѣдные люди. Мы родились въ бѣдныхъ хижинахъ, выросли на овсяномъ хлѣбѣ и всегда жили суровою жизнью. Мы мало учились, мало читали и мало что знаемъ изъ того, что происходитъ за предѣлами непосредственно насъ окружающаго. Намъ больше, чѣмъ кому-нибудь, нужны благія, добрыя вѣсти. Ибо когда человѣкъ живетъ въ довольствѣ, добрыя вѣсти изъ дальнихъ странъ мало его интересуютъ; но бѣдняку, вся жизнь котораго проходитъ въ заботѣ и тяжеломъ трудѣ изъ за хлѣба, радостно получить вѣсточку о томъ, что у него есть другъ, который поможетъ ему. Конечно, и мы кое-что знаемъ о Богѣ, если даже мы никогда не слыхали Евангелія -- этой благой вѣсти, которую принесъ намъ Спаситель. Мы знаемъ, что все отъ Бога. По говоримъ-ли мы чуть-ли не ежедневно: "Дастъ Богъ, то-то или то-то случится", или: "Скоро косить начнемъ, если Господь пошлетъ ведро". Мы очень хорошо знаемъ, что мы въ рукахъ Божіихъ: мы не своей волей явились на свѣтъ. Или еще: когда мы спимъ, кто бодрствуетъ надъ нами? И свѣтъ дневной, и вѣтеръ, и хлѣбъ, который мы ѣдимъ, и коровы, дающія намъ молоко,-- все, что мы имѣемъ,-- отъ Бога. Богъ далъ намъ душу, вложилъ въ насъ любовь къ родителямъ и дѣтямъ, къ мужу и женѣ. Но все-ли это, что намъ нужно знать о Богѣ?... Мы видимъ, что Онъ великъ и всемогущъ, что Онъ можетъ сдѣлать все, что захочетъ, но мы теряемся, изнемогаемъ, какъ пловецъ въ борьбѣ съ волнами океана, когда пытаемся думать о Немъ.
Не оттого-ли это происходитъ, что въ нашу душу закрадываются такія сомнѣнія: "Да полно, станетъ-ли Богъ удѣлять много вниманія намъ, бѣднымъ людямъ? Быть можетъ, Онъ создалъ міръ только для богатыхъ и мудрыхъ? Конечно, Ему ничего не стоитъ дать намъ нашу скромную долю нищи и одежды, но почемъ мы знаемъ, простирается-ли дальше этого Его забота о насъ? Можетъ быть, Ему до насъ столько-же дѣла, какъ бываетъ намъ до червей и разныхъ букашекъ въ огородѣ, когда мы садимъ нашъ лукъ и морковь? Вспомнитъ-ли Онъ о насъ, когда мы умремъ? Пошлетъ-ли намъ утѣшеніе, когда мы станемъ хромы, больны и безпомощны? Или, быть можетъ, Онъ гнѣвается на насъ, иначе зачѣмъ-бы быть засухѣ и неурожаю, и зачѣмъ приходятъ на насъ лихорадки и всякія другія болѣзни и невзгоды? Ибо жизнь наша полна невзгодъ, и если Господь дѣлаетъ намъ добро, то -- казалось-бы -- Онъ дѣлаетъ и зло. Какъ-же это такъ? Отчего?
-- Ахъ, дорогіе друзья! Вы видите теперь, какъ сильно мы нуждаемся въ благой вѣсти. И что намъ всѣ другія добрыя вѣсти, если нѣтъ у насъ этой? Все на свѣтѣ имѣетъ конецъ: когда мы умремъ, мы ничего съ собой не возьмемъ. По Господь вѣченъ и будетъ съ нами, когда у насъ ничего не останется.-- Что же станемъ мы дѣлать, если Онъ не будетъ намъ другомъ?
Тутъ Дина разсказала, какъ благая вѣсть была принесена на землю, какъ Господь, всею жизнью Христа, явилъ свое милосердіе къ бѣднякамъ, и долго говорила о смиреніи Спасителя и о дѣлахъ милосердія, которыя Онъ совершалъ.
-- Итакъ, вы видите, дорогіе друзья, продолжала она!-- всю жизнь Свою Христосъ дѣлалъ добро бѣднымъ людямъ. Онъ говорилъ съ ними на нолѣ и при дорогѣ, выбиралъ себѣ друзей изъ бѣдныхъ ремесленниковъ, училъ ихъ, трудился для нихъ. Конечно, онъ дѣлалъ добро и богатымъ, ибо Онъ любилъ всѣхъ людей; но Онъ понималъ, что бѣдняки больше нуждаются въ Его помощи. И Онъ исцѣлялъ больныхъ, хромыхъ и слѣпыхъ, творилъ чудеса кормилъ голодныхъ, потому-что жалѣлъ ихъ,-- такъ Онъ самъ говорилъ. Онъ былъ добръ къ маленькимъ дѣтямъ, утѣшалъ тѣхъ, кто потерялъ своихъ близкихъ, и ласково говорилъ съ бѣдными грѣшниками, сокрушавшимися о грѣхахъ своихъ.
-- Неужели вы не полюбили-бы такого человѣка, еслибъ увидѣли его, еслибъ онъ жилъ здѣсь, между вами? Какое счастье было-бы имѣть такого друга,-- друга, къ которому можно было-бы пойти со всякой бѣдой! Какъ радостно было-бы учиться у такого учителя!
-- Кто-же былъ этотъ человѣкъ? Былъ-ли Онъ просто хорошимъ человѣкомъ,-- очень хорошимъ и добрымъ,-- и только? Такимъ, напримѣръ, какъ нашъ дорогой мистеръ Уэсли, котораго Господь взялъ отъ насъ?-- Нѣтъ, Онъ былъ Сынъ Божій, рожденный "по образу Отца" -- говорится въ Библіи, т. е. во всемъ подобный Богу, Который есть начало и конецъ всего сущаго,-- тому Богу, Котораго мы такъ мало знаемъ, и о Которомъ намъ нужно знать. Итакъ, любовь, которую Іисусъ явилъ бѣднякамъ, есть та же любовь, которую питаетъ къ тамъ Богъ. ^ Мы понимаемъ, что чувствовалъ Христосъ, потому-что онъ пришелъ къ намъ въ человѣческомъ образѣ и говорилъ съ нами такъ, какъ мы говоримъ другъ съ другомъ., Раньше мы боялись думать о Богѣ, мы не могли себѣ представить, что такое Богъ,-- тотъ Богъ, Который сотворилъ небо и землю, и молнію, и громъ. Мы никогда не видѣли Его; мы могли видѣть только Его твореніе, а изъ сотвореннаго Имъ есть много такихъ страшныхъ вещей, что немудрено, если, думая о Творцѣ, мы содрогались отъ ужаса. Но нашъ Спаситель показалъ намъ, что такое Богъ, показалъ такъ, что мы -- бѣдные, темные люди,-- поняли Его. Онъ открылъ намъ всю неизмѣримую доброту Божьяго сердца, всю великую любовь Его къ намъ.
-- Но побесѣдуемъ еще немного о томъ, зачѣмъ пришелъ на землю Христосъ. Одинъ разъ онъ сказалъ: "Я посланъ только къ погибшимъ овцамъ дома Израилева", и въ другой разъ: "Я пришелъ призвать не праведниковъ, но грѣшниковъ къ покаянію". Погибшіе!... Грѣшники!... Кто-жъ эти грѣшники, дорогіе друзья? Не вы-ли? Не я-ли?
Путешественникъ былъ все еще тутъ; его противъ воли приковало къ мѣсту очарованіе нѣжнаго, вибрирующаго голоса Дины, отличавшагося удивительнымъ разнообразіемъ переходовъ, точно прекрасный инструментъ, когда его касается рука, которою двигаетъ безсознательное музыкальное чувство. Самыя простыя вещи казались въ ея устахъ откровеніемъ, поднимали въ душѣ новыя чувства и поражали, какъ поражаетъ знакомая мелодія, пропѣтая чистымъ голоскомъ мальчика-хориста. Спокойное, глубокое убѣжденіе, которымъ было проникнуто каждое ея слово, казалось само по себѣ доказательствомъ подлинности ея миссіи. Незнакомецъ видѣлъ, что она совсѣмъ завладѣла своими слушателями. Крестьяне окружили ее тѣснымъ кольцомъ, и на всѣхъ лицахъ читалось теперь одно лишь серьезное вниманіе. Говорила она медленно (хотя вполнѣ бѣгло и связно), часто пріостанавливаясь послѣ вопроса или передъ переходомъ къ новой мысли. Она не мѣняла позы, не дѣлала жестовъ. Сильное дѣйствіе ея рѣчи зависѣло исключительно отъ модуляцій голоса, и когда она дошла до вопроса: "Вспомнитъ-ли Онъ о насъ, когда мы умремъ?", онъ прозвучалъ у нея такою трогательной мольбой, что у самыхъ суровыхъ людей показались на глазахъ слезы. Незнакомецъ давно уже пересталъ сомнѣваться (какъ сомнѣвался было вначалѣ, когда только-что увидѣлъ ее), что она можетъ овладѣть вниманіемъ болѣе грубой части своихъ слушателей; но ему все еще не вѣрилось, чтобъ у нея хватило умѣнья возбудить въ нихъ сильное чувство,-- что должно было составлять необходимое условіе ея призванія, какъ проповѣдницы-методистки,-- пока она не дошла до словъ: "Погибшіе!... Грѣшники!" Тутъ голосъ ея и манера разомъ измѣнились. Передъ этимъ возгласомъ она сдѣлала длинную паузу, и пауза эта, казалось, была полна для нея волнующихъ мыслей. отразившихся въ ея чертахъ. Ея блѣдное лицо еще поблѣднѣло, темные круги подъ глазами обозначились рѣзче, какъ это бываетъ, когда накопившіяся слезы готовы хлынуть изъ глазъ. Любящіе, кроткіе глаза приняли выраженіе глубокой жалости и ужаса, какъ будто она увидѣла вдругъ ангела-истребителя, царящаго надъ головами собравшихся людей. Голосъ ея сталъ глубже и глуше, но жестикуляціи по прежнему не было. Нельзя было представить себѣ ничего, менѣе похожаго на обыкновенный типъ изступленнаго крикуна-проповѣдника. Дина не проповѣдывала, а просто говорила то, что ей подсказывало ея чувство, на что вдохновляла ее ея простая вѣра.
Но теперь потокъ воодушевлявшаго ея чувства вступилъ въ новое русло. Ея манера говорить сдѣлалась менѣе спокойна; рѣчь полилась быстрѣе, и въ голосѣ звучало волненіе. Теперь она старалась заставить этихъ людей понять всю ихъ преступность, упорство, съ которымъ они погрязали во мракѣ, неповиновеніе велѣніямъ Божіимъ. Она говорила имъ о гнусности грѣха, о благости Божіей и о страданіяхъ Спасителя, открывшихъ имъ путь къ спасенію. Въ своемъ страстномъ желаніи спасти заблудшихъ овецъ, она дошла, наконецъ, до того, что безличное обращеніе ко всѣмъ слушателямъ вообще уже не удовлетворяло ее. Она обращалась" то къ тому, то къ другому изъ толпы, со слезами умоляя этихъ людей вернуться къ Богу, пока еще не поздно, рисуя передъ ними безнадежную картину состоянія ихъ душъ, погрязшихъ въ грѣхѣ, питающихся отбросами нашего жалкаго міра и удалившихся отъ Бога, ихъ Отца; говорила имъ о любви Спасителя, терпѣливо ожидающаго, чтобъ они вернулись къ Нему.
Изъ кучки ея собратьевъ методистовъ въ отвѣтъ на ея рѣчь часто раздавались вздохи и стоны; но умъ крестьянина воспламеняется нелегко: смутное чувство тревоги слабая, едва тлѣющая искра, которая могла ежеминутно погаснуть,-- вотъ пока все, чего добилась отъ нихъ Дина своими рѣчами. Однако, никто не уходилъ съ лужайки, кромѣ дѣтей да "дѣдушки Тафта", который, по своей глухотѣ, могъ слышать только черезъ пятое на десятое и скоро поплелся домой курить свою трубочку. Бенъ Волчекъ чувствовалъ себя очень неловко и почти жалѣлъ, зачѣмъ онъ пришелъ слушать Дину: онъ зналъ, что такъ или иначе то, что она теперь говорила, будетъ преслѣдовать его. И все-таки ему было пріятно глядѣть на нее и слушать ее, хотя онъ ни на секунду не переставалъ бояться, что взглядъ ея вотъ-вотъ остановится на немъ, и она заговоритъ съ нимъ. Она уже обратилась такимъ образомъ къ Огненному Джиму (стоявшему теперь съ ребенкомъ на рукахъ, котораго онъ взялъ отъ жены, желая ее облегчить), и этотъ огромный мягкосердый дѣтина утиралъ кулакомъ слезы съ смутнымъ намѣреніемъ исправиться, не такъ часто навѣдываться въ "Остролистникъ" и усерднѣе соблюдать воскресные дни.
Насупротивъ Огненнаго Джима стояла Чедова Бессъ, проявлявшая совершенно несвойственныя ей спокойствіе въ манерахъ и вниманіе съ той минуты, какъ Дина начала говорить. Впрочемъ, вначалѣ ее поглощала не столько самая проповѣдь, сколько многосложныя соображенія насчетъ того, какъ можетъ удовлетворяться жизнью молодая женщина, когда она ходить въ такихъ чепцахъ, какъ у Дины. Отчаявшись разрѣшить этотъ вопросъ. Бессъ принялась изучать Дининъ носъ, глаза, ротъ и волосы, спрашивая себя, что лучше: такое блѣдное лицо съ тонкими чертами, или толстыя красныя щеки и круглые черные глаза, какъ у нея, Бессъ? Но мало по малу общее серьезное настроеніе передалось и ей, и она начала понимать, что говорила Дина. Нѣжныя интонаціи голоса и трогательныя увѣщанія не дѣйствовали на нее; но когда дѣло дошло до суровыхъ воззваній,-- она начала пугаться." Бѣдняжка Бесси всегда слыла вѣтреной дѣвченкой и знала это: если для того, чтобъ спастись, надо быть добродѣтельной, то ясно, что для нея нѣтъ надежды. Она никогда не умѣла сразу найти нужный текстъ въ своемъ молитвенникѣ, какъ Салли Раннъ; она зачастую хихикала втихомолку, подходя подъ благословеніе къ мистеру Ирвайну, и всѣ эти изъяны по части правилъ вѣры усугублялись соотвѣтственной распущенностью и въ правилахъ житейской морали, ибо Бесси безспорно принадлежала къ тому лѣнивому, неряшливому типу женщинъ, съ которыми можно позволить себѣ всякую вольность. Всѣ эти слабости она до извѣстной степени сама за собой сознавала и до сихъ поръ не особенно ихъ стыдилась. Но теперь у нея было такое чувство, точно ее пришли арестовать и сейчасъ поведутъ судить за какое-то, неизвѣстное ей, преступленіе. У нея явилась увѣренность, ужасавшая ее,-- увѣренность, что Богъ, на котораго она привыкла смотрѣть, какъ на нѣчто неизмѣримо далекое, былъ очень близко,-- что Христосъ стоялъ тутъ, подлѣ нея, и глядѣлъ на нее, хоть она и не могла Его видѣть. Чувство бѣдной Бессъ объясняется очень просто: Дина, какъ и всѣ вообще методисты, вѣрила въ видимыя проявленія присутствія Спасителя, и вѣра ея сообщалась ея слушателямъ, помимо ихъ воли; они заставляла ихъ чувствовать, что Онъ присутствуетъ между ними, облеченный плотью и кровью, и въ каждый данный моментъ можетъ явиться имъ въ такомъ видѣ, который поразитъ ихъ сердца смятеніемъ и раскаяніемъ.
-- Смотрите! воскликнула она,поворачиваясь влѣво и устремляя глаза въ одну точку поверхъ головъ, стоявшихъ передъ нею.-- Смотрите!-- вотъ нашъ Спаситель! Вотъ Онъ стоитъ и плачетъ и простираетъ къ вамъ руки. Слышите?-- Онъ говоритъ: "Сколько разъ хотѣлъ Я собрать чадъ своихъ, какъ птица птенцовъ своихъ подъ крылья, и вы не захотѣли"!..-- И вы не захотѣли! повторила она тономъ горькой укоризны, переводя взглядъ на толпу.-- Видите вы эти знаки отъ гвоздей на Его рукахъ и ногахъ?-- Ихъ сдѣлали ваши грѣхи... Ахъ, какъ Онъ блѣденъ, какъ измученъ! Онъ только-что вытерпѣлъ свою великую муку въ Геесиманскомъ саду, когда душа Его скорбѣла, и съ чела падали на землю крупныя капли кроваваго пота. Они плевали на Него, били Его по щекамъ, бичевали, издѣвались надъ Нимъ, положили тяжелый крестъ на Его израненныя плечи. Потомъ распяли Его на этомъ крестѣ.. О, какія страданія! Уста Его пересохли отъ жажды, а они продолжаютъ смѣяться надъ Нимъ, изнемогающимъ отъ муки, Онъ-же пересохшими своими устами молится за нихъ: "Отче, прости имъ, ибо не вѣдаютъ, что творятъ". Но тутъ Его охватилъ ужасъ наступающей тьмы; Онъ почувствовалъ то-же, что чувствуютъ грѣшники, когда узнаютъ, что они навѣки отринуты Богомъ. Это была послѣдняя капля, переполнившая чашу страданій. "Господи, Господи!" восклицаетъ Онъ, "почто Ты покинулъ Меня"?
-- Все это Онъ вытерпѣлъ ради васъ. Ради васъ,-- а вы никогда не думаете о Немъ! Ради васъ,-- а вы отворачиваетесь отъ Него! Вамъ нѣтъ дѣла до того, что Онъ вынесъ изъ-за васъ... А Онъ?-- Несмотря ни на что, Онъ продолжаетъ трудиться для васъ. Онъ воскресъ изъ мертвыхъ, Онъ молится за васъ одесную Отца Своего: "Отче, прости имъ, ибо не вѣдаютъ, что творятъ". Онъ опять на землѣ,-- здѣсь, между вами: я вижу Его израненное тѣло и Его любящій взоръ.
Тутъ Дина, повернулась къ Бесси Крэнеджъ: жизнерадостная юность и бросающееся въ глаза тщеславіе дѣвушки возбудили въ ней глубокую жалость.
-- Бѣдное дѣтя! Бѣдное дитя! Онъ говоритъ съ тобой, Онъ обращается къ тебѣ съ горячей любовью, но ты не слушаешь Его. Ты думаешь о серьгахъ, о нарядныхъ платьяхъ и чепчикахъ и никогда не вспомнишь о Спасителѣ, который умеръ, чтобы спасти твою душу. Придетъ день, когда твои румяныя щечки покроются морщинами, волосы твои посѣдѣютъ, тѣло высохнетъ, и станъ согнется. Тогда ты поймешь, что ты не спасла свою душу; тогда ты предстанешь передъ Господомъ въ грѣхѣ, съ злыми чувствами и суетными помыслами. И тогда Іисусъ, который жаждетъ помочь тебѣ теперь, уже не поможетъ тебѣ: ты не захотѣла, чтобы Онъ сдѣлался твоимъ Спасителемъ, и Онъ будетъ твоимъ судьей. Теперь Онъ глядитъ на тебя съ любовью и страданіемъ и говоритъ: "Приди ко мнѣ, и ты получишь жизнь вѣчную"; тогда Онъ отвернется отъ тебя и скажетъ: "Уйди отъ меня въ огонь вѣчный"
Широко раскрытые черные глаза бѣдной Бесси наполнились слезами, толстыя красныя щеки и губы сдѣлались бѣлѣй полотна, и все лицо исказилось гримасой, какъ у маленькаго ребенка, который собирается заревѣть.
-- Бѣдное, бѣдное, слѣпое дитя! продолжала Дина.-- Что, если съ тобой случится то, что случилось однажды съ одною слугой Господа во дни ея суетной молодости? И она тоже думала о кружевныхъ чепчикахъ, тратила всѣ свои деньги на наряды; и она тоже нисколько не заботилась о томъ, чтобъ имѣть чистую душу и незапятнанную совѣсть; ей хотѣлось только имѣть самыя лучшія кружева -- лучше, чѣмъ у другихъ дѣвушекъ. И вотъ однажды, когда она надѣла новый чепецъ и смотрѣлась въ зеркало, она увидѣла передъ собой окровавленный Ликъ въ терновомъ вѣнцѣ. Этотъ ликъ смотритъ теперь на тебя,-- и Дина указала на одну точку прямо противъ Бесси. Сорви, сорви эти глупыя украшенія! Брось ихъ подальше отъ себя, какъ ядовитыхъ змѣй! Онѣ жалятъ тебя, отравляютъ твою душу; онѣ тащатъ тебя въ темную, бездонную пропасть, которая поглотитъ тебя навсегда, гдѣ ты будешь погружаться все ниже и ниже, все дальше отъ свѣта и Бога.
Бесси наконецъ не выдержала: въ непобѣдимомъ ужасѣ вырвала она серьги изъ ушей и швырнула на землю, громко рыдая. Отецъ ея, Чедъ, испугавшись, какъ бы и его но "зацапали" (ибо поразительное усмиреніе непокорной Бессъ было на его взглядъ, по меньшей мѣрѣ, чудомъ), убрался поскорѣй восвояси и принялся колотить по своей наковальнѣ, въ видахъ успокоенія взволнованныхъ чувствъ. "Сколько ты тамъ ни проповѣдуй", бормоталъ онъ про себя, "а лошадямъ нужны подковы, и дьяволъ не можетъ взять мою душу только за то, что я буду ковать".
Но Дина говорила уже не о карѣ Божіей, уготованной для грѣшниковъ; съ отличавшей ее простотой она говорила теперь о радостяхъ, которыя ожидаютъ покаявшихся, о божественномъ мирѣ и любви, наполняющихъ душу вѣрующаго, о томъ, что любовь къ Богу превращаетъ для насъ бѣдность въ богатство, принося душѣ нашей такое полное удовлетвореніе, что ни мірскія вожделѣнія, ни страха, уже не смущаютъ ее, что даже самое искушеніе умираетъ въ зародышѣ, и на землѣ начинается рай, ибо никакое облачко не омрачаетъ болѣе нашу душу, не закрываетъ отъ нея Бога, который есть вѣчный ея свѣтъ.
-- Дорогіе друзья,-- такъ закончила она свою проповѣдь,-- братья и сестры -- всѣ вы, кого я люблю, потому-что Господь умеръ за васъ,-- повѣрьте мнѣ, я знаю это великое счастье, и потому, что я его знаю, я хочу, чтобъ и вы узнали его. Я бѣдна, какъ и вы; я должна своими руками зарабатывать хлѣбъ; но ни одинъ вельможа, ни одна знатная лэди не могутъ быть такъ счастливы, какъ я, если въ душѣ ихъ нѣтъ любви къ Богу. Подумайте, какое это великое благо -- никого не ненавидѣть,-- никого и ничего, кромѣ грѣха,-- любить всякое твореніе Божіе, ничего не бояться, вѣрить, что все идетъ къ добру, спокойно переносить страданія, ибо такова воля Отца нашего, знать, что ничто, ничто -- хотя-бы вся земля превратилась въ пепелъ, или воды вышли изъ береговъ и затопили насъ,-- не разлучитъ насъ съ Богомъ, Который любтъ насъ и наполняетъ нашу душу миромъ и радостью, ибо мы вѣримъ, что всякое велѣніе Его справедливо, благо и свято.
-- Возьмите же себѣ это счастье, дорогіе друзья! Оно вамъ дается. Счастье это -- благая вѣсть, которую Христосъ принесъ бѣднякамъ. Это счастье -- не то, что земныя богатства, изъ которыхъ чѣмъ больше мы беремъ, тѣмъ меньше остается другимъ. Богъ не имѣетъ конца, и любовь его безконечна:
"На весь Божій міръ, на каждое Божье творенье
Обильнымъ потокомъ она излилась
И никогда не изсякнетъ: на каждаго хватитъ, на всѣхъ,
Отнынѣ до вѣка на всѣ времена".
Дина говорила не менѣе часа, и догорающая алая заря уходящаго дня придала особенную торжественность ея заключительнымъ словамъ. Путешественникъ прослушалъ проповѣдь до самаго конца съ такимъ глубокимъ интересомъ, точно передъ нимъ развертывалась драма (искреннее краснорѣчіе импровизатора всегда дѣйствуетъ на насъ чарующимъ образомъ, ибо оно открываетъ намъ душевную драму оратора, волнующія его чувства); теперь онъ повернулъ коня и поѣхалъ своей дорогой. Онъ слышалъ, какъ Дина сказала: "Теперь попоемъ немного, братья", и когда онъ спускался по склону холма, до него донеслись голоса методистовъ. Равномѣрно повышаясь и понижаясь, торжественная мелодія гимна неслась ему вслѣдъ и въ ней звучала та странная смѣсь ликованія и скорби, которая всегда отличаетъ этотъ родъ мелодій.