ГЛАВА I.
МАСТЕРСКАЯ.
Съ помощью одной капельки чернилъ вмѣсто зеркала египетскій магъ берется показать всякому желающему далекія картины минувшаго. Это же самое, читатель, я собираюсь сдѣлать для васъ.
Съ помощью капельки чернилъ на концѣ моего пера я хочу показать вамъ просторную мастерскую мистера Джонатана Бурджа, плотника и строителя -- подрядчика въ деревнѣ Гейслопъ,-- показать ее въ томъ видѣ, какой она имѣла восемнадцатаго іюня блаженной памяти 1799-го года.
Восемнадцатаго іюня вечернее лѣтнее солнце обливало своими теплыми лучами пятерыхъ человѣкъ, работавшихъ въ этой мастерской надъ отдѣлкой дверей, оконныхъ рамъ и панелей. Запахъ сосны отъ новыхъ досокъ, составленныхъ въ кучу снаружи за отворенной дверью, смѣшивался съ запахомъ бузины, тянувшей свои усыпанныя лѣтнимъ снѣгомъ вѣтки къ открытому окну въ противоположной стѣнѣ. Косые лучи солнца насквозь пронизывали пушистыя, прозрачныя стружки, которыя гналъ передъ собой неутомимый рубанокъ, и освѣщали красивый рисунокъ древесныхъ волоконъ на дубовой панели, прислоненной къ стѣнѣ. Большой косматый сѣрый песъ -- овчарка устроилъ себѣ уютную постель на кучѣ этихъ стружекъ; онъ лежалъ, положивъ морду на переднія лапы, и только изрѣдка морщилъ свой лобъ, приподымая брови, чтобы взглянуть на самаго высокаго изъ пятерыхъ работниковъ,-- того, который вырѣзывалъ щитъ на дубовой доскѣ для камина. Тому-же самому работнику принадлежалъ и сильный баритонъ, раздававшійся въ мастерской и покрывавшій собой визгъ рубанка и стукъ молотка. Голосъ пѣлъ:
"Проснись, моя душа, и вмѣстѣ съ солнцемъ
Свой путь дневной труда свершай.
Лѣнь скучную стряхни"...
Здѣсь пѣвцу понадобилось что-то такое отмѣрить, а это потребовало болѣе сосредоточеннаго вниманія, и звучное пѣніе смѣнилось тихимъ насвистываньемъ; но въ слѣдующую минуту голосъ запѣлъ съ новой силой:
"Пусть рѣчь твоя всегда идетъ отъ сердца,
Какъ ясный день чиста твоя пусть будетъ совѣсть".
Такой голосъ могъ выходить только изъ широкой груди, и эта широкая грудь принадлежала широкоплечему, мускулистому человѣку почти шести футъ ростомъ, человѣку съ такою прямой и ровной спиной и такъ правильно поставленной головой, что когда онъ выпрямился, чтобъ лучше оглянуть свою работу, онъ имѣлъ видъ солдата, стоящаго "смирно". Засученный выше локтя рукавъ рубахи открывалъ руку, которая должна была брать призы во всѣхъ состязаніяхъ силы, а длинная гибкая кисть этой руки съ длинными и на концахъ широкими пальцами была какъ будто нарочно создана для тонкихъ работъ. Высокій и статный, Адамъ Бидъ былъ истый саксонецъ и оправдывалъ свое имя; но его черные какъ смоль волосы, казавшіеся еще чернѣй отъ контраста съ бѣлой бумажной шапочкой, бывшей на немъ, и острый взглядъ темныхъ глазъ, сверкавшихъ живымъ блескомъ изъ подъ рѣзко очерченныхъ, слегка нависшихъ и подвижныхъ бровей, указывали на примѣсь кельтской крови. Лицо у него было широкое и съ крупными, довольно грубыми чертами; единственную красоту этого лица, когда оно было спокойно, составляла та красота, которая бываетъ неразлучна съ выраженіемъ добродушія, честности и ума.
Слѣдующій работникъ -- братъ Адама: это видно съ перваго взгляда. Онъ почти такого-же роста и того-же саксонскаго типа: тѣ-же черты, тотъ-же цвѣта волосъ и лица; но сильное семейное сходство какъ будто еще рѣзче выставляетъ на видъ поразительную разницу въ выраженіи лицъ и складѣ фигуръ. Широкія плечи Сета немного сутуловаты; глаза у него сѣрые, брови не такъ выдаются и менѣе подвижны, чѣмъ у брата; взглядъ мягкій и довѣрчивый. Онъ снялъ теперь свою бумажную шапочку, и вы можете видѣть, что волосы у него не густые и прямые, какъ у Адама, а рѣдкіе и волнистые, что даетъ возможность хорошо разсмотрѣть очертанія выпуклой верхней части лба, замѣтно преобладающей надъ нижней.
Разные бродяги и нищіе были всегда заранѣе увѣрены, что они не уйдутъ отъ Сета съ пустыми руками; съ Адамомъ ни одинъ изъ нихъ никогда, кажется, и не заговаривалъ.
Нестройный концертъ рабочихъ инструментовъ и пѣнія Адама былъ, наконецъ, прерванъ Сетомъ. Приподнявъ дверь, надъ которой онъ до тѣхъ поръ старательно работалъ, Сетъ отставилъ ее къ стѣнѣ и сказалъ:
-- Ну вотъ, я таки кончилъ сегодня свою дверь.
Всѣ четыре работника подняли головы. Джимъ Сольта, дюжій парень съ красно-рыжими волосами, по прозванію Огненный Джимъ, пересталъ строгать, а Адамъ быстро взглянулъ на Сета и проговорилъ съ удивленіемъ:
-- Какъ? Ты и въ самомъ дѣлѣ думаешь, что ты кончилъ эту дверь?
-- Конечно, отвѣчалъ Сетъ, въ свою очередь удивленный вопросомъ Адама:-- чего-же ей не хватаетъ?
Громкій взрывъ хохота заставилъ Сета сконфуженно оглянуться на трехъ другихъ рабочихъ. Адамъ не смѣялся, но на лицѣ его мелькнула слабая улыбка, когда онъ сказалъ мягкимъ тономъ:
-- А панели-то? Ты забылъ про панели.
Всѣ опять захохотали, а Сетъ схватился за голову и покраснѣлъ до ушей.
-- Ура! закричалъ маленькій вертлявый человѣкъ, Бенъ-Волчекъ по прозванію, выскакивая впередъ и хватаясь за Сетову дверь.-- Мы подвѣсимъ этѵ дверь вонъ въ томъ углу и напишемъ на ней: "Работа Сета Бида, методиста". Эй, Джимъ, подай-ка сюда горшокъ съ красной краской.
-- Глупости! сказалъ Адамъ.-- Оставь дверь, Бенъ Крэнеджъ. Когда-нибудь и ты, можетъ быть такъ-же проштрафишься; посмотримъ, какъ-то ты тогда посмѣешься.
-- Ну нѣтъ, Адамъ, меня на этомъ не поймаешь! отвѣчалъ Бенъ.-- Понадобится много времени, чтобъ начинить мою голову методизмомъ.
-- За то она у тебя часто начинена водкой,-- а это похуже.
Между тѣмъ Бенъ завладѣлъ таки горшкомъ съ красной краской и, собираясь воспроизвести свою надпись, въ видѣ предисловія, выписывалъ въ воздухѣ воображаемое Р.
-- Оставь -- тебѣ говорятъ! крикнулъ Адамъ. Положивъ свои инструменты, онъ шагнулъ къ Бену и схватилъ его за правое плечо.-- Оставь сейчасъ, или я вытрясу изъ тебя душу!
Бенъ зашатался подъ желѣзной лапой Адама, но, будучи храбрымъ маленькимъ человѣчкомъ, и не подумалъ сдаться. Лѣвой рукой онъ выхватилъ кисть изъ своей безпомощной правой и сдѣлалъ такое движеніе, какъ будто собирался писать. Въ тотъ-же мигъ Адамъ повернулъ его къ себѣ, схватилъ за другое плечо и, толкая передъ собой, пригвоздилъ къ стѣнѣ. Но тутъ заговорилъ Сетъ:
-- Оставь его, Адди, оставь! Бенъ у насъ всегда шутитъ. Да онъ и въ правѣ смѣяться надо мной: я и самъ не могу не смѣяться.
-- Я не пущу его, пока онъ не пообѣщаетъ, что не дотронется до двери, сказалъ Адамъ.
-- Ну, Бенъ, голубчикъ, перестань! Не будемъ изъ за этого ссориться, продолжалъ Сетъ убѣдительнымъ тономъ.-- Ты вѣдь знаешь, Адамъ ни за что не уступитъ. Легче повернуть телѣгу въ узкомъ проулкѣ, чѣмъ переупрямить Адама. Скажи, что ты не будешь больше трогать двери, и на этомъ покончимъ.
-- Я не боюсь Адама, отвѣчалъ Бенъ,-- но разъ ты просишь, Сетъ,-- изволь, я скажу: я больше не дотронусь до двери.
-- Вотъ это такъ! что умно, то умно, сказалъ Адамъ, засмѣй мгись, и выпустилъ Бена.
Всѣ принялись опять за работу, но Бену-Волчку, котораго побѣдили въ состязаніи силы, хотѣлось вознаградить себя за это униженіе побѣдой въ остроуміи.
-- О чемъ ты думалъ, Сетъ, когда забылъ про панели? заговорилъ онъ опять.-- О проповѣди или о хорошенькомъ личикѣ проповѣдницы?
-- Сходи ее послушать, Бенъ, отвѣчалъ Сетъ добродушно;-- сегодня она будетъ говорить на лугу. Сходи, послушай,-- можетъ быть, тогда у тебя будетъ о чемъ думать,-- о чемъ-нибудь получше тѣхъ нечестивыхъ пѣсенъ, которыя ты такъ любишь. Можетъ быть, ты научишься вѣрить и молиться, а для тебя это будетъ лучшее пріобрѣтеніе, какого только можно тебѣ пожелать.
-- Бсе въ свое время, Сетъ. Я объ этомъ подумаю, когда затѣю жениться: для холостяковъ такія пріобрѣтенія слишкомъ тяжелый грузъ. А можетъ быть, когда-нибудь и я по твоему примѣру соединю ухаживанье съ заботой о душѣ. Но вѣдь не хочешь-же ты, чтобъ я вмѣшался между тобой и хорошенькой проповѣдницей и подтибрила, ее у тебя изъ подъ носа? Не хочешь-же ты обратить меня такой цѣной?
-- Объ этомъ можешь не безпокоиться, Бенъ: ни тебѣ, ни мнѣ ее не прельстить. Ты только сходи и послушай ее, и ты не станешь больше говорить о ней въ легкомысленномъ* тонѣ.-- А знаешь, я, кажется, и въ самомъ дѣлѣ пойду сегодня взглянуть на нее, если въ "Остролистникѣ" не соберется наша компанія. Какой текстъ возьметъ она сегодня? Не скажешь-ли ты мнѣ, Сетъ, на тотъ случай, если я опоздаю? Какъ она начнетъ: не такъ-ли:" Зачѣмъ пришли вы сюда? не затѣмъ-ли, чтобъ видѣть пророчицу? Да, говорю вамъ, и болѣе, чѣмъ пророчицу,-- замѣчательно хорошенькую женщину".
-- Довольно, Бенъ, сказалъ Адамъ сурово.-- Оставь въ покоѣ Библію; ты слишкомъ далеко заходишь.
-- Какъ, Адамъ! Развѣ и тебя обратили? А мнѣ еще недавно казалось, что ты глухъ къ краснорѣчію проповѣдницъ.
-- Никто меня не обращалъ. Я ничего не говорилъ о проповѣдницахъ. Я сказалъ: оставь въ покоѣ Библію. Есть у тебя твоя книжка анекдотовъ, которою ты постоянно хвастаешься,-- ну, и довольствуйся ею и не касайся чистаго твоими грязными руками.
-- Эге, да ты становишься святой не хуже Сета. Должно быть, и ты пойдешь нынче слушать проповѣдь? Ты можешь отлично дирижировать пѣніемъ. Не знаю только, что скажетъ пасторъ Ирвайнъ, когда узнаетъ, что его любимецъ Адамъ Бидъ сдѣлался методистомъ.
-- Пожалуйста, Бенъ, обо мнѣ не хлопочи. Я такой-же методистъ, какъ и ты, хотя -- смотри -- какъ-бы тебѣ не сдѣлаться чѣмъ-нибудь похуже методиста,-- что-то похоже на то. А мистеръ Ирвайнъ слишкомъ уменъ, чтобы путаться, въ чужія дѣла. Каждый вѣритъ по своему; такъ-ли я вѣрю, или иначе, это дѣло только мое, да Божье -- онъ это самъ много разъ говорилъ.
-- Такъ-то оно такъ, а все таки не очень-то онъ жалуетъ вашихъ диссентеровъ.
-- Можетъ быть; и я вотъ тоже не большой охотникъ до крѣпкаго эля Джоша Тода, однако, я не мѣшаю тебѣ имъ напиваться до чертиковъ,
Всѣ засмѣялись отвѣту Адама, но Сетъ сказалъ серьезно:
-- Нѣтъ, Адди, ничью вѣру не слѣдуетъ приравнивать къ крѣпкому элю. Не можешь-же ты не признать, что диссентеры и методисты такъ-же тверды въ вѣрѣ, какъ и члены господствующей церкви.
-- Нѣтъ, Сетъ, нѣтъ, я никогда не позволю себѣ смѣяться надъ вѣрой человѣка, какая бы она ни была. Пусть поступаютъ, какъ имъ совѣсть велитъ,-- вотъ и все. Только, мнѣ кажется, было-бы лучше, еслибы совѣсть позволяла имъ оставаться мирными членами нашей церкви: тамъ можно многому научиться. И потомъ: вѣдь и въ вопросѣ религіи можно пересолить; человѣку на землѣ нужно кое-что и кромѣ Евангелія. Взгляни на каналы, на водопроводы, взгляни на машины въ угольныхъ шахтахъ, на Аркрайтовы мельницы въ Кромфордѣ: чтобы все это сдѣлать, нужно знать что-нибудь побольше Евангелія -- такъ мнѣ сдается. А послушать твоихъ проповѣдниковъ, такъ подумаешь, что человѣкъ долженъ всю жизнь сидѣть, закрывши глаза, и наблюдать, что дѣлается у него въ душѣ. Я знаю, мы должны всѣмъ сердцемъ любить Бога и помнить слово Божіе. Но что-же говорится въ Библіи?-- Тамъ говорится, что Богъ вложилъ свой духъ въ работника, строившаго скинію, чтобъ онъ могъ достойнымъ образомъ выполнить всю рѣзную работу и все то, что требуетъ искусства. Я такъ смотрю на этотъ вопросъ: духъ Божій живетъ во всемъ и во всѣ времена -- во всякій день и часъ, въ будни, какъ и въ воскресные дни; духъ Божій въ великихъ изобрѣтеніяхъ и работахъ, въ машинахъ и планахъ. Богъ далъ намъ не только душу, но и голову и руки, и если въ часъ досуга человѣкъ займется какимъ-нибудь дѣломъ,-- сложитъ печку для жены, чтобъ избавить ее отъ лишней ходьбы по пекарнямъ, или покопается въ своемъ огородикѣ и добьется того, что вмѣсто одной картошки у него выростутъ двѣ,-- онъ сдѣлаетъ больше добра и будетъ ближе къ Богу, чѣмъ еслибъ онъ бѣгалъ за какимъ-нибудь проповѣдникомъ и цѣлый день вздыхалъ и молился.
-- Хорошо сказано, Адамъ! замѣтилъ Огненный Джимъ, который пересталъ строгать и перекладывалъ свои доски, пока Адамъ говорилъ.-- Прекрасная проповѣдь; я давно такой не слыхалъ... Кстати, ты мнѣ напомнилъ: вотъ уже годъ, какъ жена пилитъ меня, чтобъ я сдѣлалъ ей печку.
-- Въ томъ, что ты говоришь, Адамъ, есть правда, промолвилъ Сетъ серьезно,-- но ты и самъ отлично знаешь, что тѣ самыя проповѣди, на которыя ты такъ нападаешь, не одного лѣнтяя превратили въ дѣльнаго, работящаго человѣка. Кто дѣлаетъ то, что кабаки пустѣютъ?-- Проповѣдникъ. А научившись вѣрить въ Бога, человѣкъ не станетъ отъ этого хуже работать.
-- Только иногда онъ будетъ забывать про панели.-- А? Какъ ты думаешь, Сетъ? сказалъ Бенъ Волчекъ.
-- Ну вотъ, теперь ты всю свою жизнь будешь поминать мнѣ про эти панели и поднимать меня на зубокъ. ІГо религія тутъ непричемъ; тутъ виновата не религія, а Сетъ Бидъ, который всегда былъ ротозѣемъ. Религія только не вылѣчила его отъ этого порока, и это очень жаль.
-- Не слушай меня, Сетъ, сказалъ Бенъ.-- Ты -- добрый, честный парень, даромъ что забываешь про панели; ты не ершишься за каждую шутку, какъ нѣкоторые изъ твоихъ близкихъ, которые, быть можетъ, и умнѣе тебя.
-- Сетъ, дружище, ты на меня не сердись, сказалъ Адамъ, не обращая вниманія на камешекъ, пущенный въ его огородъ.-- Въ томъ, что я сейчасъ говорилъ, я и не думалъ намекать на тебя. У каждаго свой взглядъ на вещи: одинъ смотритъ такъ, а другой иначе.
-- Нѣтъ, нѣтъ, Адди, ты не хотѣлъ меня обидѣть -- я знаю, отвѣчалъ Сетъ.-- Ты какъ твоя собака Джипъ: ты лаешь на меня иногда, а потомъ самъ-же лижешь мнѣ руку.
Нѣсколько минутъ всѣ руки прилежно работали, и молчаніе не нарушалось, пока часы на колокольнѣ не начали бить. Еще не замеръ первый ударъ, какъ Огненный Джимъ выпустилъ рубанокъ и потянулся за своей курткой; Бенъ Волчекъ оставилъ свой винтъ до половины незавинченнымъ и бросилъ отвертку въ корзину съ инструментами; Тафтъ -- Нѣмой (который, оправдывая свое прозвище, ни разу не раскрылъ рта во все время описаннаго разговора) швырнулъ въ сторону молотокъ въ тотъ самый моментъ, когда собирался поднять его для удара, и даже Сетъ выпрямилъ спину и протянулъ руку къ своей шапочкѣ. Одинъ Адамъ продолжалъ работать, какъ будто ничего не случилось. Но замѣтивъ, что стукъ прекратился, онъ поднялъ голову и сказалъ негодующимъ тономъ:
-- Что-же это такое, братцы! Еще часы не успѣли пробить, а вы уже побросали свои инструменты. Не могу видѣть, когда люди такъ дѣлаютъ!-- точно они не находятъ никакого удовольствія въ своей работѣ и боятся переработать.
Сетъ немножко сконфузился и замедлилъ свои сборы, но тутъ въ первый разъ заговорилъ Тафтъ-Нѣмой:
-- Эхъ, братецъ, ты говоришь такъ, потому-что ты еще молодъ. Въ двадцать шесть лѣтъ легко такъ говорить. А вотъ какъ поживешь съ мое,-- какъ стукнетъ тебѣ сорокъ шесть, тогда небось поубавится прыти, тогда не захочешь работать задаромъ.
-- Вздоръ! сказалъ Адамъ съ сердцемъ.-- Что значитъ здѣсь годы? Тебя еще не разбилъ параличъ, слава Богу. Терпѣть не могу, когда съ первымъ ударомъ часовъ у человѣка опускаются руки, точно его подстрѣлили, какъ будто онъ не находитъ ни капли наслажденія въ трудѣ, какъ будто онъ но гордится своей работой. Жерновъ -- и тотъ не сразу останавливается послѣ того, какъ его перестанутъ вертѣть.
-- Чортъ возьми, Адамъ! Оставь ты малаго въ покоѣ! крикнулъ Бенъ-Волчекъ.-- Ты только-что бранилъ проповѣдниковъ,-- а видно ты и самъ охотникъ проповѣдывать. Люби себѣ работу -- никто тебѣ не мѣшаетъ, а я люблю больше забаву. Тебѣ это кстати, и на руку: больше работы останется на твою долю.
Съ этой прощальной рѣчью, по его мнѣнію, весьма убѣдительной, Бенъ-Волчекъ взвалилъ свою корзину на плечи и вышелъ изъ мастерской. Тафтъ-Нѣмой и Огненный Джимъ вышли вслѣдъ за нимъ. Сетъ медлилъ и тоскливо посматривалъ на Адама, какъ будто ожидалъ, что тотъ ему что-нибудь скажетъ.
-- Зайдешь ты домой передъ проповѣдью? спросилъ Адамъ, поднимая голову.
-- Нѣтъ, я оставилъ свое платье и шляпу у Билля Маскери. Я буду дома только къ десяти. Я, можетъ быть, провожу домой Дину Моррисъ, если она согласится; ты вѣдь знаешь, отъ Пойзеровъ никто съ ней не ходитъ.
-- Такъ я скажу матери, чтобъ она тебя не ждала.
-- А ты не пойдешь сегодня къ Пойзерамъ? спросилъ застѣнчиво Сетъ, поворачиваясь, чтобъ уходить.
-- Нѣтъ, я иду въ школу.
До этой минуты Джипъ и не думалъ вставать со своей уютной постели; онъ только поднялъ голову и, не спуская глазъ, смотрѣлъ на Адама, когда увидѣлъ, что другіе работники выходятъ. Но какъ только Адамъ положилъ въ карманъ свою линейку и, скрутивъ въ трубочку свой передникъ, принялся подтыкать его вокругъ пояса, Джипъ подбѣжалъ къ хозяину и съ терпѣливымъ ожиданіемъ сталъ глядѣть ему въ лицо. Еслибъ у Джипа былъ хвостъ, онъ, безъ сомнѣнія, вилялъ-бы хвостомъ, но, будучи лишенъ этого орудія изъявленія собачьихъ чувствъ, онъ раздѣлялъ участь многихъ другихъ почтенныхъ особъ, обреченныхъ судьбой казаться болѣе вялыми, чѣмъ создала ихъ природа.
-- Что, Джипъ? Корзины дожидаешься -- а? сказалъ Адамъ, и въ голосѣ его зазвучали тѣ-же мягкія ноты, какъ когда онъ говорилъ съ Сетомъ.
Джипъ сдѣлалъ прыжокъ и залаялъ короткимъ, отрывистымъ лаемъ, какъ будто говорилъ! "Разумѣется". Бѣдный несъ! Невеликъ былъ запасъ его способовъ изъясняться.
Адамъ говорилъ про корзину, въ которой они съ Сетомъ брали себѣ обѣдъ на работу, и никакое чиновное лицо, шествующее во главѣ торжественной процессіи, не могло-бы имѣть такого важнаго вида человѣка, рѣшительно не желающаго узнавать своихъ знакомыхъ, какой имѣлъ Джипъ, когда онъ трусилъ за своимъ хозяиномъ съ этой корзиной въ зубахъ.
Выйдя изъ мастерской. Адамъ замкнулъ дверь, вынулъ ключъ и понесъ его въ домъ, стоящій на другомъ концѣ двора. Это былъ низенькій домикъ съ соломенной крышей и съ изжелта сѣрыми стѣнами, смотрѣвшій при вечернемъ освѣщеніи какъ-то особенно весело и уютно. Окна сверкали безукоризненной чистотой, каменныя ступеньки крылечка блестѣли, какъ голыши во время отлива. На крыльцѣ стояла чистенькая старушка въ темненькомъ полосатомъ холстинковомъ платьѣ, въ бѣломъ чепцѣ и красной косыночкѣ на шеѣ, и разговаривала съ пестрыми курами, привлеченными, повидимому, обманчивымъ ожиданіемъ холодной картошки или ячменя. Старушка, должно быть, плохо видѣла, потому что она не узнала Адама, пока онъ не сказалъ:
-- Вотъ ключъ, Долли; будьте добры, передайте хозяину.
-- Хорошо. А развѣ вы не зайдете, Адамъ? Миссъ Мэри дома, а мистеръ Бурджъ скоро придетъ. Я знаю, онъ будетъ радъ, если вы останетесь ужинать.
-- Нѣтъ, Долли, спасибо, я иду домой. Добрый вечеръ.
Адамъ вышелъ изъ дровяного двора и зашагалъ большими шагами по дорогѣ изъ деревни въ долину. Джипъ не отставалъ отъ него ни на шагъ. Когда путникъ спустился съ холма, какой-то пожилой всадникъ съ привязаннымъ за сѣдломъ чемоданомъ, поровнявшись съ нимъ, остановилъ свою лошадь, пропустилъ его мимо и, обернувшись назадъ, проводилъ долгимъ взглядомъ красиваго, статнаго работника въ бумажной шапочкѣ, кожаныхъ брюкахъ и синихъ шерстяныхъ чулкахъ.
Не подозрѣвая о вызванномъ имъ восхищеніи, Адамъ свернулъ съ дороги въ поле и затянулъ ту пѣсню, что весь день не выходила у него изъ головы:
"Пусть рѣчь твоя всегда идетъ отъ сердца,
Какъ ясный день чиста твоя пусть будетъ совѣсть,
Господь, вѣдь, знаетъ все: Всевидящему Оку
Открыто все -- дѣла и помыслы твои".