НАКАНУНѢ СУДА.
Унылая улица въ Стонитонѣ. Комната въ верхнемъ этажѣ. Въ комнатѣ двѣ постели; одна -- на полу. Четвергъ, десять часовъ вечера. Темная стѣна за окномъ не пропускаетъ въ комнату луннаго свѣта, а то онъ, можетъ быть, и боролся-бы со свѣтомъ единственнаго огарка, горящаго передъ Бартлемъ Масси. Мистеръ Масси притворяется, что читаетъ, а самъ черезъ очки наблюдаетъ за Адамомъ Бидомъ, который сидитъ у темнаго окна.
Если-бы вамъ не сказали, что это Адамъ, наврядъ-ли вы бы узнали его. За послѣднюю недѣлю онъ еще похудѣлъ; глаза запали, борода нечесана, какъ у человѣка, только-что поднявшагося съ постсли послѣ болѣзни. Его густые черные волосы свѣсились на лобъ, и онъ не ощущаетъ бодраго желанія отбросить ихъ назадъ, чтобы лучше видѣть окружающее. Онъ перекинулъ одну руку черезъ спину стула и, повидимому, внимательно разглядываетъ свои скрещенные пальцы. Стукъ въ дверь заставляетъ его встрепенуться.
-- Вотъ и онъ,-- сказалъ Бартль Масси, поспѣшно вставая и отпирая дверь.
Вошелъ мистеръ Ирвайнъ. Адамъ всталъ со стула съ инстинктивною почтительностью. Мистеръ Ирвайнъ подошелъ къ нему и взялъ его за руку.
-- Я запоздалъ, Адамъ,-- сказалъ онъ, опускаясь на стулъ, поданный ему Бартлемъ;-- я выѣхалъ изъ Брокстона позже, чѣмъ разсчитывалъ, а съ тѣхъ поръ, какъ пріѣхалъ, все время былъ занятъ. Но за то теперь все сдѣлано,-- по крайней мѣрѣ все, что можно было сдѣлать сегодня. Ну, теперь посидимъ.
Адамъ машинально взялся опять за свой стулъ, присѣлъ подальше, на кровать.
-- Видѣли вы ее, сэръ?-- спросилъ Адамъ трепетнымъ голосомъ.
-- Да, Адамъ, мы съ капелланомъ весь вечеръ провели у нея.
-- Спрашивали вы ее, сэръ... говорили ей обо мнѣ?
-- Да, я говорилъ о васъ,-- отвѣчалъ мистеръ Ирвайнъ съ нѣкоторымъ колебаніемъ.-- Я ей сказалъ, что вы желали-бы повидать ее до суда, если она позволитъ.
Мистеръ Ирвайнъ замолчалъ. Адамъ смотрѣлъ на него жаднымъ, вопрошающимъ взглядомъ.
-- Вы знаете, что она отказывается видѣть кого-бы то ни было, не только васъ, Адамъ... Какъ-будто какая-то роковая сила закрыла ея сердце для всѣхъ. Намъ съ капелланомъ она на все отвѣчала "нѣтъ", и это единственный отвѣтъ, какого намъ удалось добиться! Дня три, четыре тому назадъ, когда я ей еще ничего не говорилъ о васъ, я спрашивалъ ее, нехочетъ-ли она видѣть кого-нибудь изъ своихъ близкихъ, и она отвѣчала, вся задрожавъ: "нѣтъ, нѣтъ, скажите имъ, пусть никто ко мнѣ не приходитъ.-- я никого, никого не хочу видѣть".
Адамъ поникъ головой. Послѣ минутнаго молчанія, мистеръ Ирвайнъ продолжалъ:
-- Мнѣ не хотѣлось-бы, Адамъ, давать вамъ совѣтъ, который шелъ-бы въ разрѣзъ вашему желанію, если ужъ вы твердо рѣшились видѣть ее завтра утромъ, хотя-бы даже безъ ея согласія. Весьма возможно, что, вопреки кажущейся очевидности, это свиданіе подѣйствуетъ на нее благотворно. Но какъ мнѣ ни жаль, я долженъ сказать, что на это мало надежды. Когда я назвалъ васъ, она не проявила никакого волненія; она только отвѣтила "нѣтъ", все тѣмъ-же холоднымъ, упрямымъ тономъ, какъ и раньше. А если это свиданіе не окажетъ на нее никакого вліянія, для васъ оно будетъ только безполезнымъ, лишнимъ и, я боюсь, жестокимъ страданіемъ. Она очень измѣнилась...
Адамъ вскочилъ на ноги и схватилъ со стола свою шляпу, но вдругъ остановился и посмотрѣлъ на мистера Ирвайна, какъ-будто у него на языкѣ вертѣлся вопросъ, котораго онъ не рѣшался выговорить. Бартль Масси, не спѣша, поднялся съ мѣста, подошелъ къ двери, заперъ ее на ключъ и положилъ ключъ въ карманъ.
-- Вернулся онъ! спросилъ, наконецъ, Адамъ.
-- Нѣтъ, нѣтъ еще, отвѣчалъ мистеръ Ирвайпъ совершенно спокойно.-- Положите вашу шляпу, Адамъ, если только вы взяли ее не съ тѣмъ, чтобы выйти со мной прогуляться и подышать чистымъ воздухомъ. Должно быть, вы еще не выходили сегодня?
-- Вамъ незачѣмъ меня обманывать, сказалъ Адамъ съ досадой, не спуская съ мистера Ирвайна упорнаго, подозрительнаго взгляда.-- Вамъ нѣтъ причины бояться за меня. Я хочу только справедливости. Я хочу заставить его страдать такъ-же, какъ страдаетъ она. Это его вина,-- она была ребенокъ, прелестный ребенокъ, на котораго нельзя было смотрѣть безъ умиленія и восторга... Мнѣ дѣла нѣтъ до того, что она сдѣлала,-- онъ ее до этого довелъ. Такъ пусть-же знаетъ, пусть пойметъ... Если на Небѣ есть справедливость, онъ почувствуетъ, что значитъ соблазнить такого ребенка на грѣхъ и погибель...
-- Я васъ не обманываю, Адамъ, сказалъ мистеръ Ирвайнъ. Артуръ Донниторнъ еще не пріѣхалъ,-- по крайней мѣрѣ его еще не было, когда я уѣзжалъ. Я оставилъ ему письмо: онъ узнаетъ все, какъ только пріѣдетъ.
-- Вы полагаете, что дѣло не къ спѣху, промолвилъ Адамъ съ раздраженіемъ.-- Вы ни во что ставите, что въ то время, когда она томится здѣсь, покрытая стыдомъ и позоромъ, онъ ничего не подозрѣваетъ и совершенно покоенъ?
-- Адамъ, онъ все узнаетъ и будетъ долго и тяжко страдать. У него есть и сердце, и совѣсть,-- я не могу до такой степени въ немъ ошибаться. Я увѣренъ, что онъ долго боролся прежде, чѣмъ уступить искушенію. Быть можетъ, онъ слабъ, но никто не назоветъ его холоднымъ, зачерствѣлымъ эгоистомъ. Я знаю, что это будетъ для него ударомъ на всю жизнь. Почему вы жаждете мести? Всѣ пытки, какія вы могли бы изобрѣсти для него, не принесутъ eu никакой пользы.
-- Нѣтъ, о Господи! нѣтъ! простоналъ Адамъ, снова опускаясь на стулъ.-- Это-то и ужасно, въ томъ-то и заключается мое проклятіе, что что ни дѣлай, бѣды не изжить -- ничего, ничего не поправить. Бѣдная моя Гетти!-- никогда уже не быть ей прежней невинною Гетти, самымъ прелестнымъ изъ божьихъ твореній!.. Какъ она улыбалась мнѣ!.. Я думалъ, она любитъ меня,-- она была такъ добра въ послѣднее время.
Эти слова Адамъ произнессъ совсѣмъ тихо и глухо, какъ будто говорилъ самъ съ собой; но вдругъ онъ взглянулъ на мистера Ирвайна и сказалъ:
-- Но вѣдь она не такъ виновата, какъ они говорятъ? Вы этого не думаете, сэръ? Она не можетъ быть преступницей.
-- Можетъ быть, этого никто никогда не узнаетъ навѣрное, Адамъ, мягко отвѣтилъ мистеръ Ирвайнъ.-- Въ подобнаго рода вопросахъ мы часто основываемъ наше сужденіе на томъ, что намъ кажется очевиднымъ, а между тѣмъ достаточно какого-нибудь одного ничтожнаго новаго факта, который раньше намъ былъ неизвѣстенъ, чтобы сужденіе это оказалось невозможнымъ. Но, предположивъ даже самое худшее: вы и тогда не имѣете ни малѣйшаго права обвинять Артура въ ея преступленіи, считать его отвѣтственнымъ за ея вину. Не намъ, людямъ, разбираться въ нравственной отвѣтственности нашихъ ближнихъ,-- судить и карать. Мы не можемъ избѣгнуть ошибокъ даже въ вопросѣ о томъ, виноватъ-ли человѣкъ въ томъ или другомъ преступленіи; опредѣлить же, насколько онъ долженъ быть отвѣтственъ за непредвидѣнныя послѣдствія своего поступка, это такая задача, на разрѣшеніе которой никто изъ насъ не долженъ смѣть отваживаться. Мысль о печальныхъ послѣдствіяхъ, которыя можетъ повлечь за собой эгоистическое желаніе удовлетворить свою злобу, уже сама по себѣ такъ ужасна, что должна была-бы навсегда отбить у человѣка охоту мстить или карать. Вы умны, Адамъ, и прекрасно понимаете эти вещи, когда вы спокойны... Не думайте, что я не сочувствую вашимъ страданіямъ, той мукѣ душевной, которая разжигаетъ въ васъ злобу и жажду мести; но подумайте вотъ о чемъ: если вы уступите голосу страсти,-- потому что это страсть, и вы ошибаетесь, говоря, что добиваетесь одной справедливости,-- съ вами будетъ то же, что и съ Артуромъ,-- можетъ быть даже хуже, ибо въ пылу гнѣва вы можете совершить страшное преступленіе.
-- Нѣтъ, не хуже,-- сказалъ Адамъ съ горечью,-- ни въ какомъ случаѣ не хуже. Гораздо лучше,-- по крайней мѣрѣ, я всегда предпочелъ-бы -- совершить преступленіе, за которое я самъ и отвѣчалъ бы, чѣмъ соблазнить человѣка на грѣхъ, а самому спокойно оставаться въ сторонѣ и смотрѣть, какъ онъ расплачивается за него. И все это ради мимолетнаго удовольствія! Да будь онъ мужчина, онъ скорѣе позволилъ-бы отрубить себѣ руку, чѣмъ допустить себя поддаться такой прихоти! Развѣ онъ могъ не предвидѣть послѣдствій. Онъ долженъ былъ ихъ предвидѣть; онъ не могъ ожидать ничего, кромѣ горя и стыда для нея. Потомъ онъ пытался ложью поправить сдѣланное имъ зло... Нѣтъ, есть тысячи проступковъ, за которые людей вѣшаютъ, но которые и въ половину не такъ отвратительны, какъ то, что онъ сдѣлалъ. Когда человѣкъ дѣлаетъ зло, зная, что онъ самъ будетъ за него въ отвѣтѣ, онъ и въ половину не такой негодяй, какъ тотъ подлый эгоистъ, который ни въ чемъ не хочетъ себѣ отказать, хотя отлично понимаетъ, что не онъ, а другіе будутъ расплачиваться за его грѣхи.
-- Въ этомъ вы также отчасти неправы, Адамъ. Нѣтъ такого проступка, послѣдствія котораго падали-бы исключительно на того, кто его совершилъ. Дѣлая зло, вы никогда не можете съ увѣренностью сказать, что дѣлаете зло только себѣ. Нити человѣческихъ жизней такъ тѣсно переплетаются, онѣ такъ сплочены, какъ воздухъ, которымъ мы дышемъ. Зло распространяется, какъ зараза. Я знаю, чувствую, сколько страданій причинилъ Артуръ своимъ проступкомъ, но вѣдь и всякій грѣхъ падаетъ своими послѣдствіями не только на того, кто его совершилъ. Ваше мщеніе Артуру будетъ только новымъ несчастіемъ,-- прибавкой къ тому злу, отъ котораго мы всѣ и теперь довольно страдаемъ; не на васъ одного падутъ послѣдствія вашей мести, но на всѣхъ, кому вы дороги. Вы удовлетворите своему слѣпому гнѣву, не только ничего не улучшивъ въ настоящемъ положеніи дѣлъ, но еще ухудшивъ его. На это вы могли-бы мнѣ возразить, что не замышляете ничего преступнаго; но въ васъ говоритъ теперь то самое чувство, которое порождаетъ преступленія, и до тѣхъ поръ, пока вы будете питать это чувство, пока вы сами не поймете, что добиваться возмездія за вину Артура есть съ вашей стороны жажда мести, а не чувство справедливости, вы каждую минуту будете въ опасности сдѣлать великое зло. Вспомните, что вы испытывали въ ту минуту, когда ударили Артура въ рощѣ.
Адамъ молчалъ. Послѣдняя фраза вызвала въ немъ новое воспоминаніе прошлаго. Мистеръ Ирвайнъ, не желая прерывать его размышленій, заговорилъ съ Бартлемъ Масси о похоронахъ старика Донниторна и о другихъ постороннихъ предметахъ. Но наконецъ Адамъ самъ обратился къ нему, на этотъ разъ гораздо спокойнѣе.
-- А я и не спросилъ васъ, сэръ, о тѣхъ... на Большой Фермѣ. Пріѣдетъ-ли мистеръ Пойзеръ?
-- Онъ уже здѣсь: нынче ночью пріѣхалъ. Но я бы не совѣтовалъ вамъ, Адамъ, видѣться съ нимъ. Онъ страшно потрясенъ; лучше вамъ не встрѣчаться, пока вы сами не будете поспокойнѣе.
-- Не знаете-ли, сэръ, пріѣхала къ намъ Дина Моррисъ? Сетъ говорилъ, что за ней посылали.
-- Нѣтъ. Мистеръ Пойзеръ мнѣ говорилъ, что когда онъ выѣхалъ изъ дому, ея еще не было. Они боятся, что письмо не дошло. Кажется, у нихъ не было точнаго адреса.
Адамъ съ минуту о чемъ-то раздумывалъ и наконецъ сказалъ:
-- Хотѣлъ-бы я знать, пришла-ли бы Дина къ ней? Впрочемъ, Пойзерамъ это было-бы непріятно; вѣдь сами они не захотѣли видѣть ее. Мнѣ кажется, что Дина пришла-бы; методисты -- удивительные люди; ихъ не остановитъ даже тюрьма... Да и Сетъ говоритъ, что Дина пришла-бы. Она всегда была очень добра къ ней, и если-бы она ее навѣстила, быть можетъ для нея это было-бы большимъ облегченіемъ. Вы никогда не видѣли Дины, сэръ?
-- Какъ же; видѣлъ и говорилъ съ ней, и она мнѣ очень понравилась. Теперь, когда вы мнѣ о ней напомнили, я самъ жалѣю, что ея здѣсь нѣтъ. Такая спокойная, кроткая женщина могла-бы, пожалуй, дѣйствительно смягчить сердце Гетти. Тюремный священникъ -- человѣкъ очень грубый.
-- Да, но ея нѣтъ,-- значитъ, и толковать не о чемъ -- проговорилъ грустно Адамъ.
-- Если-бы мнѣ это пришло въ голову раньше, я принялъ-бы мѣры, чтобы ее розыскамъ,-- сказалъ мистеръ Ирвайнъ;-- а теперь, боюсь, уже поздно... Однако, Адамъ, мнѣ надо проститься. Постарайтесь уснуть нынче ночью. Храни васъ Господь! Завтра я пріѣду къ вамъ пораньше.