НА ДРУГОЙ ДЕНЬ.
Нельзя сказать, чтобы Артуръ провелъ безсонную ночь: онъ спалъ долго и хорошо (житейскія передряги не прого няютъ сна, если только человѣкъ достаточно утомленъ). Но въ семь часовъ онъ позвонилъ и очень удивилъ Пима, объ явивъ, что намѣренъ вставать, и чтобъ ему подали завтракъ къ восьми.
-- Да прикажите осѣдлать мою кобылу къ половинѣ девятаго и скажите дѣдушкѣ, когда онъ сойдетъ внизъ, что мнѣ сегодня лучше, и что я поѣхалъ прокатиться.
Уже съ часъ какъ онъ проснулся, онъ не могъ вылежать дольше въ постели. Въ постели постыдныя воспоминанія вчерашняго дня гнетутъ вдвое сильнѣй: стоитъ вамъ встать -- хотя-бы только затѣмъ, чтобы свистать или курить,-- и у васъ уже есть настоящее, которое даетъ прошедшему хоть какой-нибудь отпоръ,-- ощущенія данной минуты, сопротивляющіяся тираннической власти воспоминаній. Если бы можно было, такъ сказать, вывести среднюю человѣческихъ ощущеній, то несомнѣнно было-бы доказано, что, напримѣръ такія чувства, какъ сожалѣніе, самообличеніе и оскорбленная гордость, легче переносятся господами помѣщиками въ охотничій сезонъ, нежели поздней весной или лѣтомъ. Артуръ чувствовалъ, что верхомъ на лошади онъ опять станетъ мужчиной. Даже присутствіе Пима и то, что Пимъ прислуживалъ ему съ всегдашней почтительностью, уже поднимало его бодрость послѣ сцены вчерашняго дня, ибо, при чуткости Артура къ чужому мнѣнію, потеря уваженія Адама была жестокимъ ударомъ его самодовольству, и теперь у него было такое чувство, какъ будто онъ упалъ во мнѣніи всѣхъ, его знавшихъ. Такъ дѣйствуетъ на нервную женщину внезапный испугъ: испугавшись дѣйствительной опасности, она потомъ боится ступить лишній шагъ, потому что всѣ ея впечатлѣнія проникнуты ощущеніемъ опасности.
Артуръ, какъ вамъ извѣстно, былъ любящая натура. Дѣлать пріятное окружающимъ было ему такъ-же легко, какъ потакать своимъ привычкамъ: благожелательность была соединеннымъ результатомъ его недостатковъ и достоинствъ,-- эгоизма и добродушія. Ему непріятно было видѣть страданіе, и пріятно -- чтобы на него обращались благодарные взгляды, какъ на утѣшителя, приносящаго радость. Когда онъ былъ семилѣтнимъ мальчуганомъ, онъ какъ-то разъ толкнулъ ногой и разбилъ горшокъ съ похлебкой, которую старикъ садовникъ приготовилъ себѣ на обѣдъ; онъ сдѣлалъ это просто изъ шалости, не подумавъ, что изъ-за него старикъ останется безъ обѣда, но какъ только этотъ прискорбный фактъ сталъ ему ясенъ, онъ досталъ изъ кармана свой любимый рейсфедеръ и ножичекъ въ серебряной оправѣ и отдалъ садовнику въ видѣ вознагражденія. Такимъ онъ и выросъ: теперь, въ свои двадцать слишкомъ лѣтъ, онъ былъ все тѣмъ-же маленькимъ Артуромъ, расплачивающемся благодѣяніями за нанесенныя имъ обиды, лишь-бы объ этихъ обидахъ согласились забыть. Если въ натурѣ его и было что-нибудь желчное, то эта желчность могла проявляться только по отношенію къ людямъ, не поддававшимся на подкупъ его доброты. И, можетъ быть, теперь настала минута, когда она должна была дать о себѣ знать. Когда Артуръ узналъ, что его отношенія къ Гетти такъ близко касаются счастья Адама, то въ первый моментъ единственными чувствами были искреннее огорченіе и раскаяніе. Если-бъ была какая-нибудь возможность вознаградить Адама,-- если-бы подарки, деньги или другія матеріальныя блага могли возвратить Адаму душевное спокойствіе и уваженіе къ нему, Артуру, какъ къ своему благодѣтелю,-- онъ не только вознаградилъ-бы его безъ малѣйшаго колебанія, но привязался-бы къ нему еще крѣпче и никогда-бы не уставалъ искупать свою вину передъ нимъ. Но Адамъ не могъ принять вознагражденія; его страданій нельзя было облегчить; его уваженіе и привязанность нельзя было вернуть никакой искупительной жертвой. Онъ стоялъ передъ Артуромъ неподвижной преградой, не поддающейся никакому давленію,-- воплощеніемъ того, во что Артуру страшнѣе всего было повѣрить,-- непоправимости его собственнаго дурного поступка. Презрительныя слова, еще звучавшія въ его ушахъ, отказъ пожать ему руку, то, что Адамъ взялъ и удержалъ за собой тонъ превосходства въ ихъ послѣднемъ разговорѣ въ Эрмитажѣ, а главное,-- сознаніе, что его поколотили,-- сознаніе, которое не легко переноситъ мужчина, хотя-бы даже онъ велъ себя героемъ при такихъ обстоятельствахъ,-- все это заставило его страдать жгучимъ страданіемъ, бывшимъ сильнѣе раскаянія. Онъ былъ-бы такъ счастливъ убѣдить себя, что онъ не сдѣлалъ ничего дурного! И если-бы ему не сказали противнаго, онъ съумѣлъ-бы себя убѣдить. Немезида рѣдко выковываетъ свой мечъ изъ того матеріала, который доставляетъ ей наша совѣсть,-- изъ тѣхъ страданій, которыя мы испытываемъ оттого, что заставили другого страдать; въ большинствѣ случаевъ этотъ металлъ бываетъ слишкомъ жидокъ. Наше нравственное чутье подражаетъ замашкамъ хорошаго тона и улыбается, когда улыбаются другіе; но стоитъ какому-нибудь неделикатному человѣку назвать нашъ поступокъ его настоящимъ грубымъ именемъ, и это чутье легко ополчается противъ насъ. Такъ было и съ Артуромъ. Осужденіе Адама, жестокія слова Адама поколебали зданіе успокоительныхъ софизмовъ, которое онъ возвелъ, стараясь себя оправдать.
Нельзя, впрочемъ, сказать, чтобы до открытія, случайно сдѣланнаго Адамомъ, онъ былъ совершенно спокоенъ. Его борьба съ самимъ собой, его безплодныя рѣшенія привели его къ угрызеніямъ и страху за будущее. Онъ былъ въ отчаяніи за Гетти и за себя; онъ искренно горевалъ, что долженъ покинуть ее. Во всей этой исторіи, съ начала и до конца, принимая рѣшенія и измѣняя имъ,-- онъ заглядывалъ впередъ дальше своей страсти и понималъ, что она должна окончиться разлукой, и скоро; но у него была слишкомъ привязчивая и пылкая натура, чтобъ онъ могъ не страдать отъ этой разлуки. А за Гетти онъ былъ очень и очень непокоенъ. Радужныя грезы, которыми она себя тѣшила, мечта, которою она жила, давно уже не составляла для него тайны: онъ зналъ, что она надѣется стать знатной леди и ходить въ шелку и въ атласѣ, и когда онъ въ первый разъ заговорилъ съ ней о своемъ отъѣздѣ, она стала трепетно просить его, чтобъ онъ взялъ ее съ собой и женился на ней. И именно потому, что онъ объ этомъ зналъ и самъ этимъ терзался, упреки Адама уязвили его особенно больно. Онъ не сказалъ Гетти ни одного слова, которое имѣло-бы цѣлью ввести ее въ заблужденіе,-- ея видѣнія были сотканы ея собственной ребяческой фантазіей; но онъ принужденъ былъ сознаться себѣ, что все таки наполовину они были сотканы изъ его поступковъ. И, въ довершеніе всѣхъ бѣдъ, въ этотъ послѣдній вечеръ онъ не посмѣлъ даже намекнуть ей объ истинѣ; ему пришлось только ее утѣшать: онъ говорилъ ей нѣжныя слова, дышавшія надеждой, потому что побоялся ея бурнаго горя. Онъ живо чувствовалъ весь трагизмъ ихъ взаимнаго положенія; онъ понималъ, какъ должна была страдать бѣдная дѣвочка въ настоящемъ, и съ ужасомъ спрашивалъ себя, что съ нею будетъ, если ея чувство къ нему окажется прочнымъ. Изъ всѣхъ его мукъ эта была всѣхъ больнѣе: по всемъ остальномъ онъ еще могъ себя успокаивать надеждой на лучшій исходъ.
Любовь ихъ не была открыта. У Пойзеровъ не мелькало и тѣни подозрѣнія. Никто, кромѣ Адама, не зналъ объ ихъ свиданіяхъ, да никто больше, вѣроятно, и не узнаетъ, потому что онъ, Артуръ, постарался внушить Гетти, что если она когда-нибудь словомъ или взглядомъ выдастъ существующую между ними короткость, это можетъ все погубить. Адамъ-же, знавшій ихъ тайну только наполовину, скорѣе поможетъ имъ скрыть ее, но ужъ. разумѣется, никогда ихъ не выдастъ, конечно, это несчастная исторія,-- въ высшей степени непріятная; но зачѣмъ-же ухудшать положеніе преувеличенными, воображаемыми страхами и ожиданіемъ бѣды, которой, можетъ, быть, никогда не случится? Временное огорченіе для Гетти -- вотъ худшее послѣдствіе его слабости. Артуръ рѣшительно закрывалъ глаза на всякое дурное послѣдствіе, которое не было безспорно очевиднымъ). Но... но у Гетти могутъ быть въ жизни и другія огорченія, и другія невзгоды, и быть можетъ со временемъ онъ будетъ въ состояніи многое для нея сдѣлать, вознаградить ее за всѣ слезы, которыя она прольетъ изъ за него теперь. Теперешнему своему горю она будетъ обязана преимуществомъ его заботъ о ней въ будущемъ!-- Вотъ какъ изъ зла выростаетъ добро! Вотъ какъ прекрасно все устроено на свѣтѣ!
Вы спросите: неужели это тотъ самый Артуръ, который два мѣсяца тому назадъ отличался такою щепетильностью въ вопросахъ чести, что одна мысль о возможности обидѣть человѣка даже словомъ заставляла его содрогаться, нанести-же ближнему своему болѣе существенную обиду онъ считалъ для себя положительно невозможнымъ?-- тотъ самый Артуръ, для котораго его совѣсть была верховнымъ судилищемъ, и которому самоуваженіе было дороже мнѣнія окружающихъ?-- Тотъ самый, могу васъ увѣрить, только поставленный въ другія условія. /Наши поступки создаютъ нашу личность въ той-же мѣрѣ, какъ наше я является творцомъ нашихъ поступковъ, и пока вы не узнаете, какова была или будетъ въ данномъ случаѣ комбинація внѣшнихъ фактовъ и внутреннихъ побужденій, опредѣляющихъ наши дѣйствія въ критическіе моменты нашей жизни, вы поступите благоразумнѣе, не выводя никакихъ заключеній о нравственности человѣка. Наши поступки обладаютъ подавляющей принудительной силой, которая можетъ сначала превратить честнаго человѣка въ обманщика, а потомъ примирить его съ этимъ фактомъ по той простой причинѣ, что всѣ послѣдующія уклоненія съ пути правды и чести будутъ представляться ему, какъ единственный, практически возможный, честный выходъ изъ его положенія. Поступокъ, на который до его совершенія смотрѣли неподкупными глазами здраваго смысла и неиспорченнаго, свѣжаго чувства, составляющихъ элементы здоровой души,-- когда онъ совершенъ, разсматривается сквозь призму софистики самооправданій, имѣющую свойство сглаживать всѣ оттѣнки, такъ-что все, что человѣкъ привыкъ называть дурнымъ или хорошимъ, принимаетъ въ его глазахъ одинаковый цвѣтъ. Люди приспособляются къ совершившимся фактамъ: совершенно такъ-же поступаетъ Европа, пока не наступитъ возмездіе въ видѣ какой-нибудь революціи и не перевернетъ вверхъ дномъ этотъ удобный порядокъ вещей.
Никто не можетъ избѣжать развращающаго вліянія собственныхъ прегрѣшеній противъ чувства справедливости; на Артурѣ-же это вліяніе сказалось тѣмъ, сильнѣе, что въ его натурѣ была сильна потребность самоуваженія, служившая ему лучшей охраной, пока совѣсть его была чиста. Самоосужденіе было для него слишкомъ мучительно,-- онъ не могъ смѣло встрѣтить его и принять. Ему нужно было себя убѣдить, что если онъ и виноватъ, то не очень; ему стало даже жалко себя за то, что онъ былъ поставленъ въ необходимость обманывать Адама: ложь была такъ противна его честной натурѣ! Но что же дѣлать?-- въ его положеніи это былъ единственный честный исходъ.
Но какова-бы ни была степень его вины, онъ былъ теперь достаточно несчастливъ. Его терзала мысль о Гетти, терзала мысль о письмѣ, которое онъ обѣщалъ написать и которое представлялось ему то величайшей жестокостью, то величайшимъ благодѣяніемъ, какое онъ могъ ей оказать. Бывали у него и такія минуты, когда вся его борьба, всѣ колебанія исчезали передъ внезапнымъ взрывомъ страсти, передъ страстнымъ желаніемъ бросить вызовъ всѣмъ послѣдствіямъ -- послать къ чорту всякія соображенія и разсчеты, и увести Гетти съ собой...
Неудивительно, что въ такомъ состояніи духа онъ не могъ усидѣть на мѣстѣ, что четыре стѣны его комнаты давили его, какъ стѣны тюрьмы: онѣ какъ-будто обрушивали на него все сонмище его противурѣчивыхъ мыслей и враждующихъ чувствъ, не давая имъ выхода; на воздухѣ хоть часть изъ нихъ, можетъ быть, разсѣется. У него оставалось свободныхъ часа два: въ эти два часа онъ долженъ на что-нибудь рѣшиться,-- значитъ прежде всего надо успокоиться. Разъ онъ очутится въ сѣдлѣ, на спинѣ своей Мегъ, на чистомъ воздухѣ, да еще въ такое чудное утро, онъ почувствуетъ себя болѣе господиномъ своеію положенія.
Красавица лошадка уже стояла у подъѣзда, на солнцѣ, и, выгнувъ свою тонкую темную шею, рыла копытомъ землю. Она задрожала отъ удовольствія, когда хозяинъ сталъ гладить ея морду, похлопалъ ее по спинѣ и заговорилъ съ ней ласково,-- ласковѣе обыкновеннаго. Онъ еще больше любилъ ее за то, что она не знала никакихъ его тайнъ. Но Мегъ умѣла угадывать душевное состояніе своего господина не хуже многихъ другихъ особъ ея пола, безошибочно угадывающихъ душевное состояніе интересныхъ молодыхъ джентльменовъ, отъ которыхъ онѣ съ трепетомъ ожидаютъ признанія.
Артуръ проѣхалъ легкой рысцой миль пять или шесть, пока не добрался до подошвы холма, за которымъ уже не было ни деревьевъ, ни изгородей. Тутъ онъ бросилъ поводья на шею Мегъ и сказалъ себѣ, что теперь онъ подумаетъ и приметъ рѣшеніе.
Гетти знала, что ихъ вчерашнее свиданіе было послѣднимъ передъ его отъѣздомъ,-- невозможно было свидѣться еще разъ, не возбудивъ подозрѣній,-- и она была вчера какъ перепуганный ребенокъ, не способный размышлять; она могла только плакать, ласкаться къ нему и подставлять ему свое личико для поцѣлуевъ. И ему не оставалось ничего больше, какъ утѣшать ее, осушать поцѣлуями ея слезы и убаюкивать ее въ мечтахъ. Его письмо разбудитъ ее отъ грезъ, но какъ жестоко, какъ грубо разбудитъ!... А съ другой стороны Адамъ былъ тоже правъ, говоря, что лучше разомъ разсѣять ея иллюзіи, которыя могутъ принести ей въ будущемъ больше страданія, чѣмъ та острая боль, какую она испытаетъ теперь. Къ тому-же, это былъ единственный способъ удовлетворить Адама, которому онъ, Артуръ, обязанъ удовлетвореніемъ по многимъ причинамъ... Ахъ, если-бъ они съ Гетти могли увидѣться еще разъ! Но это невозможно,-- ихъ раздѣляетъ столько преградъ... малѣйшая неосторожность можетъ ихъ погубить. Да и кромѣ того, если-бъ даже они могли свидѣться,-- къ чему это поведетъ? Видъ ея горя и воспоминаніе о немъ принесутъ ему въ будущемъ только лишнія страданія. Вдали отъ него, среди привычной, будничной обстановки, ей будетъ легче справиться съ собой.
Тутъ новый страхъ черной тѣнью запалъ ему въ душу,-- страхъ, какъ-бы она не сдѣлала чего-нибудь надъ собой. И вслѣдъ за этимъ страхомъ явился другой, еще больше сгустившій черную тѣнь. Но онъ стряхнулъ ихъ оба силой юности и надежды. Нѣтъ никакихъ основаній рисовать себѣ будущее такими мрачными красками. Конечно, все можетъ случиться, но можетъ и ничего не случиться,-- шансы за и противъ равны. Чѣмъ-же онъ заслужилъ, чтобы все складывалось непремѣнно противъ него? Онъ не имѣлъ намѣренія поступить противъ совѣсти,-- онъ былъ игрушкой обстоятельствъ. Въ Артурѣ жила какая-то безотчетная увѣренность, что, въ сущности, онъ все-таки такой хорошій малый, что Провидѣніе не можетъ обойтись съ нимъ жестоко.
Во всякомъ случаѣ не въ его власти отвратить будущее; все, что онъ могъ сдѣлать теперь,-- это постараться найти наилучшій возможный выходъ изъ настоящаго положенія. И онъ не замедлилъ себя убѣдить, что такимъ выходомъ будетъ -- помочь Адаму жениться на Гетти. Ея сердце, какъ говорилъ Адамъ, могло дѣйствительно со временемъ обратиться къ нему, и тогда, значитъ, все кончится благополучно, такъ какъ Адамъ по прежнему любитъ ее и желаетъ жениться на ней. Конечно, Адамъ былъ обманутъ,-- обманутъ въ такомъ смыслѣ, что Артуръ считалъ-бы себя глубоко оскорбленнымъ, если-бъ его сдѣлали жертвой такого обмана. Эта мысль до нѣкоторой степени омрачала утѣшительную перспективу, которую онъ себѣ нарисовалъ; у него даже щеки вспыхнули отъ стыда и гнѣва, когда онъ вспомнилъ объ этомъ. Но что могъ онъ сдѣлать въ его положеніи? Честь обязывала его молчать обо всемъ, что могло повредить Гетти: прежде всего онъ долженъ былъ щадить ее. Ради своей выгоды онъ ни за что-бы не солгалъ -- ни словомъ, ни дѣломъ. Боже! Какой онъ былъ жалкій дуракъ, что поставилъ себя въ такое положеніе!.. А между тѣмъ, если кто имѣлъ оправданіе, такъ это онъ. (Какъ жаль, что послѣдствія нашихъ поступковъ опредѣляются самими поступками, а не тѣмъ, что мы можемъ привести въ ихъ оправданіе!).
Какъ-бы то ни было, письмо должно быть написано: это единственное средство разрѣшить затрудненіе. У Артура выступили слезы на глазахъ, когда онъ представилъ себѣ, какъ Гетти будетъ читать это письмо. Но вѣдь и ему будетъ не легко писать такое письмо: рѣшаясь на эту мѣру, онъ выбираетъ то, что для него всего тяжелѣй... Эта послѣдняя мысль помогла ему рѣшиться. Заставить страдать другого, лишь-бы свалить обузу съ собственныхъ плечъ,-- нѣтъ, онъ никогда не былъ способенъ на такіе разсчеты. Даже ревность, шевельнувшаяся въ его сердцѣ при мысли о томъ, что онъ уступаетъ Гетти Адаму, способствовала укрѣпленію въ немъ увѣренности, что онъ приноситъ жертву.
Придя къ окончательному рѣшенію, онъ повернулъ Мегъ къ дому и пустилъ ее опять легкой рысцой. Итакъ, прежде всего онъ напишетъ письмо, а остальной день пройдетъ за разными дѣлами, и ему будетъ некогда думать. На его счастье къ обѣду пріѣдутъ Ирвайнъ и Гавэнъ, а завтра въ этотъ часъ онъ будетъ уже за много миль отъ замка. Такимъ образомъ до самаго отъѣзда все его время будетъ разобрано: въ этомъ была тоже нѣкоторая гарантія для него, потому что онъ не могъ поручиться, что его не схватитъ вдругъ неудержимое желаніе броситься къ Гетти и сдѣлать ей какое-нибудь сумасбродное предложеніе, которое опрокинетъ всѣ его благоразумные планы. Быстрѣй и быстрѣй бѣжала чуткая Мегъ, повинуясь малѣйшему движенію поводьевъ въ рукахъ своего ѣздока, и наконецъ, перешла въ крупный галопъ.
-- У насъ какъ-будто говорили, что молодой баринъ вчера вечеромъ захворалъ, пробурчалъ старикъ Джонъ, старшій конюхъ, когда дворня собралась къ обѣду въ людской; а онъ скакалъ сегодня такъ, что я удивляюсь, какъ кобыла не лопнула.
-- Можетъ быть, это одинъ изъ симптомовъ его болѣзни, замѣтилъ шутникъ кучеръ.
-- Ну, такъ не мѣшало-бы пустить ему кровь, когда такъ, заключилъ Джонъ мрачно.
Поутру Адамъ заходилъ въ замокъ узнать о здоровьѣ Артура и совершенно успокоился насчетъ послѣдствій своего удара, когда ему сказали, что Артуръ уѣхалъ верхомъ. Ровно въ пять часовъ онъ опять былъ тамъ и послалъ доложить о себѣ. Черезъ пять минутъ явился Пикъ съ письмомъ, которое онъ отдалъ Адаму, объяснивъ, что капитанъ занятъ и принять его не можетъ, а что въ письмѣ изложено все, что ему хотѣли сказать. Письмо было адресовано Адаму, но онъ сперва вышелъ на улицу и уже тамъ вскрылъ конвертъ. Въ немъ оказалось другое, запечатанное письмо на имя Гетти. На внутренней сторонѣ перваго конверта Адамъ прочелъ:
"Въ прилагаемомъ письмѣ я сказалъ все, какъ вы того желали. Предоставляю вамъ рѣшить, какъ поступить съ этимъ письмомъ -- передать-ли его Гетти, или возвратить мнѣ. Спросите себя еще разъ, не причинитъ-ли ей такая крутая мѣра слишкомъ много страданіи,-- больше, чѣмъ простое молчаніе.
"Намъ съ вами незачѣмъ видѣться теперь; черезъ нѣсколько мѣсяцевъ мы встрѣтимся съ болѣе добрымъ чувствомъ.
А. Д."
"Пожалуй, что онъ и правъ, не желая видѣть меня", подумалъ Адамъ.-- Зачѣмъ намъ встрѣчаться? Чтобы наговорить другъ другу жесткихъ словъ?-- Ихъ и такъ было уже сказано довольно. А пожать другъ другу руку и сказать, что мы опять друзья, было-бы ложью. Мы не друзья, и лучше намъ не притворяться. Я знаю, человѣкъ долженъ прощать врагамъ; но мнѣ кажется, это сказано только въ томъ смыслѣ, что мы должны заставить себя отказаться отъ всякой мысли о мщеніи; это не можетъ значить, что мы должны относиться къ врагу съ прежними чувствами, потому что это невозможно. Онъ для меня уже не тотъ человѣкъ, и я не могу питать къ нему прежнихъ чувствъ. Да, кажется, я и ни къ кому на свѣтѣ не чувствую теперь ничего -- да проститъ мнѣ Богъ такія слова! У меня такое чувство, точно я вымѣрилъ свою работу невѣрнымъ аршиномъ, и надо мѣрить все сначала".
Но вопросъ о томъ, слѣдуетъ-ли передавать Гетти письмо, вскорѣ поглотилъ всѣ помыслы Адама. Артуръ доставилъ себѣ нѣкоторое облегченіе, сваливъ на него рѣшеніе этого вопроса, и Адамъ, вообще не склонный къ колебанію, теперь колебался. Онъ сказалъ себѣ, что сперва прозондируетъ почву,-- удостовѣрится по мѣрѣ возможности, каково будетъ душевное состояніе Гетти, и тогда уже рѣшитъ, отдать-ли ей письмо.