ДИЛЕММА.
Прошло очень немного минутъ по часамъ -- хотя для Адама этотъ промежутокъ тянулся очень долго,-- когда онъ подмѣтилъ первый проблескъ сознанія на лицѣ Артура и слабое содроганіе въ тѣлѣ. Горячая радость, затопившая его душу, принесла съ собой остатокъ его старой привязанности къ этому человѣку.
-- Что вы чувствуете, сэръ? Болитъ у васъ что-нибудь? спросилъ онъ нѣжно, распуская галстухъ Артуру.
Артуръ поднялъ на него мутный взглядъ, и въ лицѣ его что-то дрогнуло, какъ-будто память возвращалась къ нему. Но онъ только еще разъ весь вздрогнулъ и ничего не сказалъ.
-- Болитъ у васъ что-нибудь, сэръ? спросилъ опять Адамъ трепещущимъ голосомъ.
Артуръ поднесъ руку къ пуговицамъ своего жилета, и когда Адамъ разстегнулъ его, онъ глубоко перевелъ духъ.
-- Опустите мою голову, проговорилъ онъ слабымъ голосомъ,-- и принесите мнѣ воды, если можно.
Адамъ тихонько положилъ его голову опять на траву и. выложивъ инструменты изъ плетеной корзины, побѣжалъ прямикомъ черезъ рощу въ тотъ ея конецъ, гдѣ она прилегала къ парку, и гдѣ протекалъ небольшой ручеекъ.
Когда онъ воротился съ корзиной, изъ которой бѣжала вода, но все-таки до половины наполненной, Артуръ взглянулъ на него уже почти совсѣмъ сознательно.
-- Можете вы зачерпнуть воды рукой и напиться? спросилъ его Адамъ, опускаясь опять на колѣни, чтобы приподнять ему голову.
-- Нѣтъ, не надо, отвѣчалъ Артуръ.-- Намочите мой галстухъ и положите мнѣ на голову.
Холодная вода, очевидно, принесла ему облегченіе, потому что онъ вскорѣ приподнялся немного повыше, опираясь на плечо Адама.
-- Не болитъ-ли у васъ что-нибудь, сэръ? спросилъ еще разъ Адамъ.
-- Ничего не болитъ, отвѣчалъ Артуръ все еще съ трудомъ,-- только страшная слабость.
Немного погодя онъ прибавилъ:-- Должно быть, я лишился чувствъ, когда вы меня ударили.
-- Да, сэръ; слава Богу это былъ только обморокъ. Я думалъ -- другое, гораздо худшее.
-- Какъ! вы подумали, что ужъ совсѣмъ покончили со мной?.. Ну-ка, помогите мнѣ встать.
-- Я весь разбитъ, и голова кружится, сказалъ Артуръ, когда поднялся на ноги, опираясь на руку Адама.-- Какъ видно, вашъ ударъ пришелся очень мѣтко. Кажется, я не могу идти одинъ.
-- Обопритесь на меня, сэръ, я васъ доведу, сказалъ Адамъ.-- Или, можетъ быть, лучше присядете на минутку -- вотъ сюда, на мою куртку, а я васъ буду поддерживать. Минуты черезъ двѣ вамъ станетъ, можетъ быть, лучше.
-- Нѣтъ, сказалъ Артуръ,-- я пойду въ Эрмитажъ; у меня, кажется, осталось тамъ немного водки. Можно пройти ближайшей дорогой: вонъ онъ сейчасъ начинается,-- чуть-чуть подальше впереди, у калитки. Вы только помогите мнѣ дойти.
Они шли тихимъ шагомъ, съ частыми остановками, но не разговаривая. Въ обоихъ мысль о настоящемъ, наполнявшая первыя мгновенія съ минуты возвращенія Артура къ сознанію, уступила мѣсто живому воспоминанію предшествовавшей сцены. На узенькой тропинкѣ подъ деревьями было почти темно, но между соснами, вокругъ Эрмитажа, оставалось довольно пустого пространства, такъ-что свѣтъ восходящаго мѣсяца могъ свободно проникать въ окна. На толстомъ коврѣ изъ сосновыхъ иглъ ихъ шаговъ совершенно не было слышно, и окружающая тишина только усиливала въ нихъ сознаніе происшедшаго. Артуръ вынулъ изъ кармана ключъ и положилъ его въ руку Адама, чтобы тотъ отомкнулъ дверь. О томъ, что Артуръ распорядился омеблировать Эрмитажъ и обратилъ его въ свой рабочій кабинетъ, Адамъ ничего не зналъ и очень удивился, когда отворилъ дверь и увидѣлъ уютную комнатку, которую по всѣмъ признакамъ часто посѣщали.
Артуръ выпустилъ руку Адама и бросился на оттоманку.
-- Поищите мою охотничью фляжку, сказалъ онъ.-- Она гдѣ-нибудь тутъ: кожаный футляръ и въ немъ бутылочка и стаканчикъ.
Адамъ скоро нашелъ требуемое.
-- Здѣсь очень мало водки, сэръ, сказалъ онъ, разглядывая бутылку на свѣтъ и опрокидывая ее надъ стаканчикомъ:-- только одинъ стаканчикъ.
-- Ну, все равно, давайте, что есть, проговорилъ Артуръ капризнымъ тономъ больного.
Когда онъ отпилъ нѣсколько маленькихъ глотковъ, Адамъ сказалъ:
-- Не сбѣгать-ли мнѣ въ домъ, сэръ, и не принести-ли еще? Я живо обернусь. Вамъ трудно будетъ дойти до дому, если вы не подкрѣпите чѣмъ-нибудь своихъ силъ.
-- Ну хорошо, сходите. Только не говорите тамъ, что я боленъ. Спросите моего человѣка Пима и скажите ему, чтобъ онъ взялъ водки у Мильса и никому не говорилъ, что я въ Эрмитажѣ. Принесите и воды.
Адамъ былъ радъ всякому дѣлу, лишь-бы не оставаться здѣсь,-- оба были рады разстаться хоть на короткое время. Но какъ ни быстро шелъ Адамъ, онъ не могъ усыпить своихъ доучительныхъ мыслей, не могъ не переживать все съ новой и новой болью послѣдняго злополучнаго часа и не заглядывать впередъ въ свое новое, безотрадное будущее.
Когда Адамъ ушелъ, Артуръ нѣсколько минутъ пролежалъ неподвижно, но вдругъ онъ съ усиліемъ поднялся съ оттоманки и при невѣрномъ свѣтѣ мѣсяца сталъ медленно оглядывать комнату, какъ-будто что-то отыскивая. Оказалось, что это былъ маленькій огарокъ восковой свѣчки, стоявшій на столѣ среди безпорядочной груды рисовальныхъ и письменныхъ принадлежностей. Чтобы зажечь огарокъ, понадобилось искать еще дольше, и когда онъ былъ зажженъ, Артуръ очень старательно обошелъ всю комнату, какъ-бы желая удостовѣриться въ отсутствіи или присутствіи какого-то предмета. Наконецъ онъ нашелъ одну маленькую вещицу. Онъ положилъ ее въ карманъ, потомъ передумалъ, вынулъ опять и засунулъ на самое дно корзины съ ненужными бумагами. Это была женская розовая шелковая косыночка. Онъ поставилъ свѣчу на столъ и бросился на оттоманку въ полномъ изнеможеніи. Появленіе Адама съ водой и водкой вывело его изъ забытья.
-- Ну, вотъ отлично, сказалъ онъ;-- я чувствую страшную потребность въ чемъ-нибудь возбуждающемъ,
-- Какъ это хорошо, что у васъ здѣсь оказалась свѣча, сказалъ Адамъ,-- а я было жалѣлъ, зачѣмъ не догадался спросить тамъ фонарь.
-- Не надо, свѣчи хватитъ; я теперь скоро буду въ состояніи идти.
-- Я не могу уйти, сэръ, пока не доставлю васъ благополучно домой, проговорилъ Адамъ нерѣшительно.
-- Да, лучше останьтесь. Садитесь.
Адамъ сѣлъ. И такъ они сидѣли другъ противъ друга въ неловкомъ молчаніи, пока Артуръ медленными глотками пилъ свою водку, замѣтно оживая. Онъ лежалъ теперь въ болѣе свободной позѣ и былъ, казалось, менѣе поглощенъ своими физическими ощущеніями. Адамъ зорко наблюдалъ эти признаки, и по мѣрѣ того, какъ проходила его тревога за здоровье Артура, нетерпѣніе его росло,-- нетерпѣніе, знакомое каждому, кому случалось быть поставленнымъ въ необходимость подавить на время свое справедливое негодованіе, во вниманіе къ безпомощному состоянію виновника его. Но прежде чѣмъ они съ Артуромъ начнутъ опять сводить свои счеты, онъ долженъ былъ сдѣлать еще одну вещь: онъ долженъ былъ сознаться ему въ томъ несправедливомъ, что было въ его собственныхъ словахъ. Очень возможно, что нетерпѣніе его покончить съ этимъ признаніемъ отчасти объяснялось тѣмъ, что тогда онъ могъ съ полнымъ правомъ дать опять волю своему гнѣву. Но мѣрѣ того, какъ онъ убѣждался, что къ Артуру возвращаются силы, слова признанія все чаще вертѣлись у него на языкѣ, и все-таки не выговаривались: его удерживала мысль -- не лучше-ли отложить все до завтра. Все время, пока они молчали, они ни разу не взглянули другъ на друга, и Адамъ предчувствовалъ, что если они заговорятъ о случившемся, если они посмотрятъ другъ на друга, и каждый прочтетъ въ глазахъ другого его настоящія мысли,-- ихъ ссора опять разгорится. И они сидѣли и молчали, пока огарокъ не замигалъ въ подсвѣчникѣ, погасая. Для Адама это молчаніе становилось все болѣе и болѣе тягостнымъ. Но нотъ Артуръ налилъ себѣ еще немного водки, закинулъ руку за голову и подогнулъ одну ногу быстрымъ движеніемъ, доказавшимъ, что онъ совсѣмъ оправился. Тогда Адамъ не могъ устоять противъ искушенія высказать то, что было у него на душѣ.
-- Вы стали теперь гораздо бодрѣе, сэръ, началъ онъ. Свѣча въ это время уже погасла, и они едва различали другъ друга при слабомъ лунномъ свѣтѣ.
-- Да, хотя не могу сказать, чтобы я чувствовалъ себя вполнѣ бодрымъ; лѣнь какая-то, и не хочется двигаться. Но я все-таки сейчасъ пойду, вотъ только допью эту водку.
Адамъ помолчалъ съ минуту, прежде чѣмъ продолжать.
-- Въ сердцахъ я не помнилъ, что говорилъ, и сказалъ несправедливую вещь. Я не имѣлъ права говорить, что вы сознательно сдѣлали мнѣ зло. Вы не могли знать о моей любви; я всегда старался скрывать свое чувство.
Онъ опять помолчалъ.
-- И еще... можетъ быть, я осудилъ васъ слишкомъ строго,-- у меня вообще мало мягкости. Можетъ быть, вы поступили такъ просто по легкомыслію, какого я не допускалъ въ человѣкѣ съ сердцемъ и совѣстью. Люди созданы не по одной мѣркѣ и, судя другъ друга, мы можемъ легко ошибиться. Свидѣтель Богъ, что единственная радость, какую вы еще можете мнѣ дать, это -- возможность не думать о васъ дурно.
Артуръ предпочелъ-бы уйти безъ разговоровъ: онъ былъ слишкомъ смущенъ и взволнованъ, да и слабъ физически, чтобы быть въ состояніи выдержать длинное объясненіе. Но все-таки онъ обрадовался уже и тому, что Адамъ заговорилъ о непріятномъ предметѣ въ примирительномъ духѣ, что значительно облегчало отвѣтъ. Артуръ очутился въ трагическомъ положеніи честнаго человѣка, совершившаго дурной поступокъ, вызывающій въ его глазахъ необходимость обмана. Естественному, честному движенію души, побуждавшему его заплатить правдой за правду, отвѣтить на довѣріе чистосердечной исповѣдью, нельзя было давать воли: вопросъ долга сталъ для него вопросомъ тактики. Первое послѣдствіе дурного дѣла уже сказалось на немъ: оно тираннически завладѣло его волей и толкало его на путь, претившій всѣмъ его чувствамъ и понятіямъ. Единственное, что ему теперь оставалось, это -- обманывать Адама до конца -- заставить Адама думать о немъ лучше, чѣмъ онъ того стоилъ. И когда онъ услышалъ слова честнаго самообличенія,-- когда онъ услышалъ скорбный призывъ, которымъ закончилъ Адамъ, ему приходилось только порадоваться тому невѣдѣнію и остатку довѣрія, которыя подразумѣвались въ этихъ словахъ. Онъ отвѣтилъ не сразу, потому что въ своемъ отвѣтѣ ему надо было быть не правдивымъ, а осторожнымъ.
-- Не будемъ больше говорить о нашей ссорѣ, Адамъ, сказалъ онъ, наконецъ, томнымъ голосомъ, потому что ему было трудно говорить,-- Я прощаю вамъ вашу минутную несправедливость. Это было вполнѣ естественно при томъ преувеличенномъ представленіи о моемъ поступкѣ, какое вы себѣ составили. Надѣюсь, наша давнишняя дружба не пострадаетъ отъ того, что мы съ вами подрались. Побѣда осталась за вами, да такъ оно и слѣдовало, потому что изъ насъ двоихъ я былъ виноватъ все-таки больше... Ну, будетъ, дайте руку.
Онъ протянулъ руку, но Адамъ не шевельнулся.
-- Мнѣ очень тяжело, сэръ, отвѣтить вамъ: нѣтъ,-- сказалъ онъ,-- но я не могу пожать вамъ руку, пока мы съ вами не выяснимъ хорошенько, на чемъ мы миримся. Я былъ неправъ, когда сказалъ, что вы сдѣлали мнѣ зло сознательно, но я былъ правъ въ томъ, что я говорилъ раньше о вашемъ поведеніи относительно Гетти, и я не могу пожать вамъ руку, какъ-будто я по прежнему считаю васъ своимъ другомъ, пока вы не объясните мнѣ вашего поведенія.
Артуръ спряталъ въ карманъ свою гордость, проглотилъ обиду и отвелъ руку. Нѣсколько секундъ онъ молчалъ и наконецъ, сказалъ, насколько могъ, равнодушно:
-- Я не понимаю, Адамъ, какого вамъ еще объяснепія. Я вамъ уже говорилъ, что вы придаете слишкомъ серьезное значеніе маленькому волокитству. Но если даже вы и правы, предполагая, что въ этомъ есть опасность для Гетти, то вѣдь въ субботу я уѣзжаю, и все это кончится. Что-же касается огорченія, которое я причинилъ лично вамъ,-- я отъ всего сердца жалѣю объ этомъ. Больше мнѣ нечего сказать.
Адамъ ничего не отвѣтилъ, но поднялся со стула, отошелъ къ окну и сталъ къ нему лицомъ. Казалось, онъ всматривается въ черные стволы сосенъ, освѣщенныхъ луной, но въ дѣйствительности онъ не видѣлъ и не сознавалъ ничего кромѣ борьбы, происходившей въ немъ. Его рѣшеніе подождать съ объясненіемъ ни къ чему не повело: гдѣ тутъ откладывать до завтра!-- онъ долженъ говорить сейчасъ-же, не выходя отсюда. Но прошло нѣсколько минутъ, прежде чѣмъ онъ, наконецъ, обернулся, подошелъ къ Артуру и остановился надъ нимъ, глядя на него сверху внизъ.
-- Я лучше выскажусь прямо, какъ это мнѣ ни тяжело, заговорилъ онъ съ очевиднымъ усиліемъ.-- Вотъ видите-ли, сэръ: не знаю, какъ для васъ, а для меня это не бездѣлица, Я не такой человѣкъ, что сегодня полюбилъ одну женщину, а завтра другую, и на которой изъ нихъ ни жениться,-- ему все равно. Я люблю Гетти совсѣмъ иною любовью, которую можетъ понять только тотъ, кто ее чувствуетъ, да Богъ, Который ее ему далъ. Гетти для меня дороже всего въ мірѣ, кромѣ моей совѣсти и добраго имени. И если правда то, что вы говорите,-- если вы волочились за нею безъ дурного намѣренія,-- играли въ любовь, какъ вы это называете, и съ вашимъ отъѣздомъ все кончится,-- тогда я буду ждать и надѣяться, что ея сердце когда-нибудь откроется для меня. Я не хочу думать, что вы мнѣ солгали; я хочу вѣрить вашему слову, хотя многое и говоритъ противъ васъ.
-- Вы оскорбите Гетти гораздо больше, чѣмъ меня, если не повѣрите мнѣ, сказалъ Артуръ почти стремительно, вскакивая съ оттоманки и сдѣлавъ нѣсколько шаговъ. Но онъ сейчасъ-же опустился на стулъ и прибавилъ ослабѣвшимъ голосомъ:-- Вы, кажется, забываете, что подозрѣвая меня, вы бросаете тѣнь на ея доброе имя.
-- Нѣтъ, сэръ,-возразилъ Адамъ, почти успокоенный: онъ былъ слишкомъ прямодушенъ, чтобы дѣлать различіе между прямою ложью и утаиваніемъ истины;-- нѣтъ сэръ, Гетти и вы -- большая разница; къ ней и къ вамъ нельзя прикладывать одну и ту-же мѣрку. Что-бы вы тамъ ни имѣли въ виду, вы дѣйствовали съ открытыми глазами; но почемъ вы знаете, что творилось въ ея душѣ? Она еще совсѣмъ ребенокъ, котораго каждый, въ комъ есть хоть капля совѣсти долженъ, считать себя обязаннымъ оберегать. И что-бы вы ни говорили, я знаю, что вы смутили ея душу. Ея сердце отдано вамъ -- я это знаю, потому что теперь мнѣ стало ясно многое, чего я раньше не понималъ. Но вамъ, какъ видно, нѣтъ дѣла до ея чувствъ, о ней вы и не думаете...
-- Ради самого Бога, Адамъ, оставьте вы меня въ покоѣ! воскликнулъ Артуръ внѣ себя.-- Я слишкомъ хорошо чувствую свою вину и безъ вашихъ приставаній.
Онъ спохватился, что сказалъ лишнее, какъ только эти слова сорвались у него съ языка.
-- Ну, такъ если вы это чувствуете, подхватилъ Адамъ горячо,-- если вы чувствуете, что вы могли внушить ей ложныя надежды,-- подали ей поводъ думать, что вы ее любите,-- то вотъ моя къ вамъ просьба (я прошу объ этомъ не ради себя, а ради нея): я прошу, чтобы прежде, чѣмъ вы уѣдете, вы вывели ее изъ этого заблужденія, вы уѣзжаете не навсегда, и если, уѣзжая, вы оставите въ ней увѣренность, что вы чувствуете къ ней то-же, что она къ вамъ,-- она будетъ томиться, ждать вашего возвращенія, и Богъ знаетъ, чѣмъ все это кончится. Вы заставите ее страдать теперь, но это избавитъ ее отъ страданія въ будущемъ. Я прошу, чтобы вы написали ей. Я доставлю письмо -- въ этомъ вы можете на меня положиться. Скажите ей всю правду, принесите повинную,-- скажите, что вы были не въ правѣ вести себя такъ, какъ вы себя вели съ молодой женщиной, которая вамъ не ровня. Я говорю рѣзко, сэръ,-- я не умѣю говорить иначе, но въ этомъ случаѣ, кромѣ меня, за Гетги некому заступиться.
-- Я не намѣренъ давать вамъ никакихъ обѣщаній, сказалъ Артуръ въ отчаяніи, не находя выхода изъ своего положенія и потому все больше и больше сердясь.-- Я поступлю такъ, какъ найду нужнымъ,
-- Нѣтъ, я не могу на это согласиться, отвѣчалъ Адамъ рѣзкимъ, рѣшительнымъ тономъ.-- Я хочу имѣть подъ собой твердую почву. Мнѣ нужна увѣренность, что вы покончили съ тѣмъ, чему никогда-бы не слѣдовало начинаться. Я помню, что вы баринъ, а я -- простой рабочій, и никогда не забудусь передъ вами; но въ этомъ дѣлѣ мы съ вами равны: теперь я говорю съ вами, какъ мужчина съ мужчиной, и не могу уступить.
Нѣсколько минутъ Артуръ не отвѣчалъ. Наконецъ онъ сказалъ:
-- Ну, хорошо, завтра мы увидимъ. Теперь я не въ силахъ больше говорить,-- я боленъ.
Съ этими словами онъ всталъ и взялъ свою шляпу, собираясь идти.
-- Вы больше не увидитесь съ ней! воскликнулъ Адамъ съ новымъ приступомъ гнѣва и подозрѣнія, и, шагнувъ къ двери, прислонился къ ней спиной.-- Или скажите мнѣ, что она не можетъ быть моей женой,-- что вы мнѣ солгали,-- или обѣщайте исполнить то, о чемъ я васъ просилъ.
Адамъ, предлагая эту альтернативу, какъ злой рокъ стоялъ передъ Артуромъ, который сдѣлалъ было два шага къ двери и остановился -- слабый, дрожащій, разбитый тѣломъ и духомъ. Онъ боролся съ собой. Обоимъ показалось, что прошло очень много времени, прежде чѣмъ онъ выговорилъ, наконецъ, слабымъ голосомъ:
-- Я обѣщаю. Пропустите меня.
Адамъ отодвинулся отъ двери и отворилъ ее. Артуръ ступилъ на порогъ, но опять остановился и прислонился къ косяку.
-- Вы слишкомъ слабы, сэръ; вы не дойдете одинъ, сказалъ Адамъ.-- Возьмите мою руку.
Артуръ не отвѣтилъ и пошелъ по дорожкѣ (Адамъ шелъ за нимъ); но, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, онъ опять остановился и сказалъ холодно:
-- Кажется, мнѣ придется обезпокоить васъ. Становится поздно, въ домѣ могутъ хватиться меня, и поднимется переполохъ.
Адамъ подалъ ему руку, и они пошли дальше, не говоря ни слова. Когда они пришли на то мѣсто, гдѣ были брошены инструменты и корзина, Адамъ сказалъ:
-- Мнѣ надо подобрать инструменты, сэръ. Это инструменты моего брата; я боюсь, какъ бы они не заржавѣли. Будьте добры подождать минутку.
Артуръ молча остановился, и больше ни слова не было сказано, пока они не подошли къ боковому подъѣзду замка, черезъ который Артуръ надѣялся пройти незамѣченнымъ Тутъ онъ сказалъ:
-- Благодарю васъ, больше мнѣ незачѣмъ васъ безпокоить.
-- Въ какой часъ вамъ будетъ удобнѣе принять меня завтра, сэръ? спросилъ Адамъ.
-- Приходите въ пять и пришлите доложить о себѣ, отвѣчалъ Артуръ:-- въ пять часовъ, не раньше.
-- Доброй ночи, сэръ, сказалъ Адамъ, но не услышалъ отвѣта. Артуръ уже вошелъ въ домъ.