Черезъ два дня послѣ стрѣлковаго праздника м-ръ Генлей Малинджеръ Грандкортъ сидѣлъ за завтракомъ съ м-ромъ Лушемъ. Все вокругъ нихъ возбуждало пріятное ощущеніе: старинная, трезво убранная комната, съ ея сознательной аристократической тишиной, благоуханный воздухъ, врывавшійся невидимыми волнами въ открытыя окна, въ которыя могли свободно входить изъ сада собаки, и мягкій, зеленоватый оттѣнокъ парка, сливавшійся на горизонтѣ съ мрачной стѣной лѣса.
Но были-ли пріятны другъ другу джентльмены, сидѣвшіе за столомъ,-- подлежало нѣкоторому сомнѣнію. М-ръ Грандкортъ отодвинулъ свое кресло къ окну и курилъ большую сигару, положивъ лѣвую ногу на другой стулъ, а правой рукой облокотившись на столъ; м-ръ Лушъ продолжалъ ѣсть. Около полудюжины собакъ лѣниво двигались взадъ и впередъ, оказывая предпочтеніе то одному, то другому изъ джентльменовъ, такъ-какъ, находясь при хорошихъ обстоятельствахъ, онѣ играли въ голодъ и требовали, чтобъ ихъ деликатно кормили, отказываясь сами наполнять свои рты пищей. Только Пиль, прекрасная коричневая болонка, не принимала участія въ общемъ движеніи, а смирно сидѣла противъ Грандкорта, уставивъ на него свои выразительные глаза. На колѣняхъ у него лежала маленькая собачка мальтійской породы въ серябряномъ ошейникѣ съ бубенчикомъ. Повидимому, Пиль терзалась ревностью и была глубоко оскорблена тѣмъ, что хозяинъ не удостоивалъ ея ни словомъ; наконецъ, выйдя изъ терпѣнія, она положила свою большую, шелковистую лапу на ногу Грандкорта. Онъ посмотрѣлъ на нее, какъ всегда, безъ всякаго выраженія, положилъ сигару на столъ, приподнялъ Крошку къ себѣ на грудь и сталъ ее ласкать, серьезно наблюдая за Пилемъ, которая начала тихо визжать и, наконецъ, положила свою голову рядомъ съ лапой на ногу Грандкорта. Всякій любитель собакъ прочелъ-бы въ ея глазахъ жалобную мольбу, а Грандкортъ держалъ столько собакъ, что нельзя было его заподозрить въ недостаточной любви къ нимъ; во всякомъ случаѣ, онъ, очевидно, находилъ нѣчто забавное въ ревности Пиля и нарочно сердилъ ее. Но когда отчаяніе собаки выразилось громкимъ воемъ, онъ молча оттолкнулъ ее и, небрежно положивъ Крошку на столъ, обратилъ все свое вниманіе на сигару, которая, погасла, благодаря этой маленькой сценѣ. Между тѣмъ, Пиль продолжала все громче и громче завывать, находя уже невозможнымъ успокоиться, что часто бываетъ и съ человѣческими представительницами ея пола.
-- Выгоните эту дрянь,-- сказалъ Грандкортъ, обращаясь къ Лушу, не только не повышая голоса, но и не смотря на него, какъ-будто его малѣйшій знакъ долженъ былъ немедленно исполняться.
Лушъ всталъ, взялъ собаку на руки, хотя она была довольно тяжела и онъ не любилъ нагибаться, вынесъ ее изъ комнаты и возвратился минуты черезъ двѣ. Усѣвшись противъ Грандкорта, онъ закурилъ сигару и спокойно спросилъ;
-- Вы сегодня поѣдете въ Кветчамъ верхомъ или въ экипажѣ?
-- Я вовсе и не собираюсь туда.
-- Но вы не ѣздили туда и вчера.
-- Вы, конечно, послали мою карточку и велѣли спросить о здоровьѣ?-- произнесъ Грандкортъ послѣ минутнаго молчанія.
-- Я самъ туда ѣздилъ часа въ четыре и сказалъ,-- что вы, вѣрно, пріѣдете позже. Васъ, конечно, ждали, но если вы поѣдете сегодня, то легко объяснить неисполненіе вашего намѣренія какой-нибудь случайностью.
Снова наступило молчаніе.
-- Кто приглашенъ въ замокъ?-- спросилъ Грандкортъ черезъ нѣсколько минутъ.
-- Капитанъ и м-съ Торингтонъ пріѣдутъ на будущей недѣлѣ,-- отвѣтилъ Лушъ, вынимая изъ кармана памятную книжку;-- потомъ будутъ м-ръ Голлисъ и леди Флора, Кушаты и Гогофы.
-- Нечего сказать, порядочная дрянь,-- замѣтилъ Грандкортъ;-- зачѣмъ вы пригласили м-ра Гогофа съ женою? Когда вы пишете приглашенія отъ моего имени, то будьте такъ любезны, покажите мнѣ списокъ прежде, чѣмъ разошлете ихъ, а то вы навязали мнѣ на шею какую-то великаншу. Она испортитъ своимъ присутствіемъ всю мою гостиную.
-- Вы сами пригласили Гогофовъ, встрѣтивъ ихъ въ Парижѣ.
-- Что тутъ общаго съ моей встрѣчей съ Гогофами въ Парижѣ? Я вамъ не разъ говорилъ, чтобы вы мнѣ заранѣе представляли списокъ гостей!
Грандкортъ, какъ многіе другіе, не всегда говорилъ однимъ и тѣмъ-же тономъ. До сихъ поръ мы слышали только его небрежный, отрывистый, вялый голосъ, свидѣтельствовавшій о скукѣ и сплинѣ; но послѣднія слова онъ произнесъ тихимъ твердымъ тономъ, который, какъ хорошо было извѣстно Лушу, выражалъ непреклонную волю.
-- Вы желаете пригласить еще кого-нибудь?-- спросилъ онъ.
-- Да; придумайте нѣсколько приличныхъ семей съ дочерьми. И надо еще пригласить какого-нибудь проклятаго музыканта, только, пожалуйста, не смѣшного урода.
-- Не знаю, согласится-ли Клесмеръ, покинувъ Кветчамъ, переѣхать къ намъ, а миссъ Аропоинтъ не терпитъ посредственной музыки.
Лушъ говорилъ небрежно, но, очевидно, искалъ случая вызвать Грандкорта на откровенность и не сводилъ съ него испытующаго взгляда. Грандкортъ также пристально посмотрѣлъ на него, молча пустилъ два облака дыма и сказалъ тихо, но съ яснымъ презрѣніемъ:
-- Что это за вздоръ вы говорите? Какое мнѣ дѣло до миссъ Аропоинтъ и ея музыкальнаго вкуса?
-- Я думаю, большое,-- весело отвѣтилъ Лушъ;-- хотя, быть можетъ, вамъ вообще это дѣло не представитъ особеннаго труда, но все-же нельзя безъ извѣстныхъ формальностей жениться на милліонѣ.
-- Вѣроятно, но я и не намѣренъ вовсе жениться на милліонѣ.
-- Жаль упустить такой случай. У васъ есть долги, а наслѣдство -- дѣло невѣрное; поэтому ваши дѣла могутъ совершенно разстроиться.
Грандкортъ ничего не отвѣтилъ, и Лушъ продолжалъ:
-- А этотъ случай славный. Отецъ и мать охотно отдадутъ вамъ молодую дѣвушку, а она сама, если и не красавица, то достойна занять любое мѣсто въ обществѣ, и, конечно, не откажется отъ той жизни, которую вы ей можете предложить.
-- Вѣроятно, нѣтъ.
-- Родители позволятъ вамъ дѣлать, что вамъ вздумается.
-- Да я ничего не желаю съ ними дѣлать.
-- Боже мой! Грандкортъ,-- произнесъ Лушъ послѣ небольшого молчанія,-- неужели вы, съ вашей опытностью, изъ-за каприза откажетесь обезпечить всю свою жизнь?
-- Избавьте меня отъ цвѣтовъ вашего краснорѣчія! Я знаю, что дѣлаю.
-- Что?-- спросилъ Лушъ, кладя сигару на столъ, и, засунувъ руки въ боковые карманы, приготовился выслушать то, что ему скажетъ Грандкортъ.
-- Я женюсь на другой.
-- Вы влюблены?-- произнесъ Лушъ съ презрительной улыбкой.
-- Я женюсь.
-- Вы, значитъ, уже сдѣлали предложеніе?
-- Нѣтъ.
-- Она женщина съ характеромъ и хорошо знаетъ, что любить и чего не любить?
-- Она не любитъ васъ,-- произнесъ Грандкортъ съ тѣнью улыбки на лицѣ.
-- Совершенно вѣрно,-- отвѣтилъ Лушъ и прибавилъ съ ироніей:-- впрочемъ, если вы привязаны другъ къ другу, то этого довольно.
Грандкортъ не обратилъ никакого вниманія на эти слова, допилъ чашку кофе и, вставъ съ кресла, вышелъ въ садъ вмѣстѣ съ собаками.
Лушъ посмотрѣлъ ему вслѣдъ, потомъ закурилъ новую сигару и долго сидѣлъ задумчиво; наконецъ, онъ провелъ рукою по бородѣ съ выраженіемъ человѣка, пришедшаго къ какому-нибудь рѣшенію.
-- Погоди, голубчикъ!-- произнесъ онъ въ полголоса.
Лушъ былъ человѣкъ не глупый и не даромъ жилъ у Грандкорта пятнадцать лѣтъ; ему хорошо было извѣстно, какія мѣры безполезно предпринимать въ отношеніи Грандкорта, хотя часто подлежало сомнѣнію, что именно вліяло на него. Вначалѣ своей жизненной карьеры Лушъ имѣлъ университетскую степень и намѣревался принять духовный санъ, ради теплаго мѣстечка; но подобная будущность ему не очень улыбалась, и онъ съ удовольствіемъ поступилъ къ одному маркизу въ качествѣ компаньона, а потомъ къ юному Грандкорту, который рано потерялъ отца и такъ сошелся съ Лушемъ, что сдѣлалъ его своимъ первымъ министромъ. Пятнадцатилѣтняя привычка сдѣлала ловкаго Луша необходимымъ для Грандкорта человѣкомъ, а съ другой стороны, даровая, роскошная жизнь стала необходимостью для Луша. Нельзя сказать, чтобъ за это продолжительное время усилилось уваженіе Грандкорта къ своему пріятелю, такъ-какъ его не существовало съ самаго начала; но въ немъ все болѣе и болѣе утверждалось убѣжденіе, что онъ могъ ударить палкой Луша, какъ собаку, когда ему вздумается. Если онъ этого никогда не дѣлалъ, то лишь потому, что драться -- не джентльменское дѣло; но онъ позволялъ себѣ говорить Лушу такія вещи, за которыя человѣкъ независимый непремѣнно отвѣтилъ-бы ему пощечиной. Но можетъ-ли быть независимымъ человѣкомъ сынъ провинціальнаго пастора, жаждущій роскошно пообѣдать, ѣздить на хорошихъ лошадяхъ и вообще вести свѣтскую жизнь безъ всякаго труда? Получивъ воспитаніе въ Оксфордѣ, гдѣ отецъ содержалъ его цѣною большихъ лишеній, Лушъ нѣкогда славился своими научными познаніями, но теперь въ немъ осталась лишь слабая тѣнь знанія, вполнѣ соотвѣтствовавшая занимаемой имъ синекурѣ, такъ-какъ извѣстно, что научныя занятія въ университетахъ служатъ издавна подготовленіемъ къ синекурамъ. Лушъ понималъ, какія чувства питалъ къ нему Грандкортъ, но относилъ это къ странностямъ его характера. По его мнѣнію, онъ никогда не дѣлалъ ничего дурного и не считалъ необходимымъ размышлять, способенъ-ли онъ былъ на дурной поступокъ для удовлетворенія своей жажды къ праздной, роскошной жизни. Въ настоящее время подобная жизнь была ему обезпечена, и если подаваемый ему пуддингъ предварительно валяли въ грязи, то онъ только старательно выбиралъ внутренніе кусочки и съ удовольствіемъ ихъ пожиралъ.
Въ это утро ему пришлось перенести непріятностей болѣе обыкновеннаго; но онъ все-же спокойно пошелъ въ свою комнату и около часа игралъ на віолончели.