Оставшись вдвоемъ съ Мардохеемъ, Деронда не хотѣлъ нарушить его спокойствія, пока онъ самъ не очнется. Когда-же онъ открылъ глаза, то взглянулъ на молодого человѣка не съ удивленіемъ, а со спокойной радостью. Деронда молча пододвинулъ къ нему свой стулъ.
-- По теоріи каббалы -- началъ Мардохей слабымъ голосомъ,-- души умершихъ воплощаются въ новыя тѣла для большаго ихъ усовершенствованія; освободившись отъ пришедшаго въ ветхость тѣла, душа можетъ присоединиться къ другой, сродственной, нуждающейся въ ней, душѣ для общаго совершенствованія и совмѣстнаго исполненія своей земной задачи. Когда моя душа освободится отъ этого изнуреннаго тѣла, то она присоединится къ вашей и совершитъ предназначенное ей дѣло.
Мардохей умолкъ, и Деронда, чувствуя, что онъ ждетъ сочувственнаго отвѣта, произнесъ:
-- Все, что я могу по совѣсти сдѣлать для васъ, я сдѣлаю.
-- Знаю,-- отвѣтилъ Мардохей со спокойной увѣренностью,-- вы вполнѣ раздѣляете мои идеи и вѣрите въ ихъ исполненіе, тогда какъ другіе только насмѣхаются. Вы будете продолжать мою жизнь съ той минуты, когда она внезапно прервется -- продолжалъ онъ послѣ минутнаго молчанія.-- Я припоминаю себя въ одинъ памятный день моей жизни. Утреннее солнце заливало лучезарнымъ свѣтомъ набережную Тріеста. Греческій корабль, на которомъ я отправлялся въ Бейрутъ, въ качествѣ приказчика у одного купца, долженъ былъ выйти въ море черезъ часъ. Я былъ тогда молодъ, здоровъ, дышалъ легко. У меня была легкая, юношеская походка, я могъ переносить всякія лишенія, по цѣлымъ днямъ ничего не ѣсть и спать на голой землѣ; я обвѣнчался съ бѣдностью и любилъ ее, ибо она давала мнѣ свободу. Въ первый разъ тогда я увидѣлъ востокъ; душа моя расцвѣла и, стоя на набережной, тамъ, гдѣ земля, казалось, испускала свѣтъ, я почувствовалъ, какъ меня подхватили мягкія волны новой, прекрасной жизни, и мое короткое существованіе, въ виду окружавшей меня безконечности, показалось мнѣ такимъ блѣднымъ, незамѣтнымъ, что я какъ-бы пересталъ его ощущать. Я говорилъ себѣ: "пойду на востокъ, увижу тамъ землю и людей, чтобъ потомъ проводить свои идеи сознательнѣе, пламеннѣе". Я находился въ какомъ-то восторженномъ состояніи, и сердце мое ликовало. Стоя на берегу, я поджидалъ своего товарища, какъ вдругъ онъ, подошелъ ко мнѣ и сказалъ: "Эзра, я былъ на почтѣ, и вотъ тебѣ письмо".
-- Эзра!-- воскликнулъ Деронда внѣ себя отъ изумленія.
-- Да,-- Эзра,-- отвѣтилъ Мардохей, совершенно углубившись въ свои воспоминанія;-- я ожидалъ письма отъ матери, съ которой былъ постоянно въ перепискѣ. Я распечаталъ конвертъ, и первыя слова, жгучій вопль о помощи, возвратили меня съ небесъ на землю... "Эзра, сынъ мой!.."
Мардохей остановился, и Деронда, затаивъ дыханіе, ожидалъ продолженія его разсказа. Странная, невѣроятная мысль блеснула у него въ головѣ.
-- О моей матери,-- продолжалъ Мардохей -- можно было сказать; "И дѣти ея вѣчно ее благословляли". Къ ней могли относиться слова нашего великаго учителя, который при шумѣ шаговъ своей матери вставалъ и говорилъ:-- "Величіе Предвѣчнаго приближается къ намъ"!-- И это письмо было крикомъ ея наболѣвшаго сердца, сердца матери, у которой похитили ея малютку.-- У нея было много дѣтей, но всѣ перемерли, кромѣ меня, старшаго, и младшей дочери, составлявшей всю ея надежду. "Эзра, сынъ мой,-- писала она,-- отецъ укралъ ее и увезъ; они никогда не возвратятся"!.. Моя судьба -- была судьба всего израиля. За грѣхъ отца, душа моя подвергалась неволѣ, и я долженъ былъ отказаться отъ своего святого дѣла. Существо, давшее мнѣ жизнь, находилось въ одиночествѣ, въ нищетѣ, въ несчастьи. Я отвернулся отъ свѣтлаго, теплаго юга и снова отправился на мрачный сѣверъ. Время было холодное; въ дорогѣ я переносилъ всевозможныя лишенія, чтобъ сохранить для матери послѣднія свои деньги. Подъ конецъ путешествія, я провелъ одну ночь подъ открытымъ небомъ, на снѣгу, и съ тога времени началась моя медленная смерть. Но, поселившись съ матерью, я долженъ былъ работать. Кредиторы отца все у нея отобрали, и здоровье ея было совершенно разстроенно горемъ о своемъ пропавшемъ ребенкѣ. Часто по ночамъ я слыхалъ, какъ она плакала, и я, вставая, молился съ нею вмѣстѣ, чтобъ милосердное небо спасло Миру отъ несчастія.
-- Миру!-- переспросилъ Деронда, желая убѣдиться, не обмаяывалъ-ли его слухъ;-- вы сказали: Миру?
-- Да, такъ звали мою маленькую сестру.
-- Вы никогда не имѣли о ней извѣстій? -- спросилъ Деронда какъ можно спокойнѣе.
-- Никогда! Я до сихъ поръ не знаю, услышана-ли наша молитва и спасена-ли Мира отъ несчастія, или нѣтъ? Сила нечестивыхъ велика; она отравила мою жизнь и довела до могилы мать. Послѣ четырехлѣтнихъ страданій, она умерла, и я остался одинъ среди нищеты и болѣзни. Впрочемъ, что объ этомъ говорить? Теперь все прошло,-- прибавилъ Мардохей, смотря на Деронду съ радостной надеждой чахоточнаго больного.-- Мое дѣло будетъ окончено другимъ,-- и тѣмъ лучше. Я буду жить въ васъ.
Съ этими словами онъ судорожно сжалъ руку Деронды, сердце котораго сильно забилось. Неожиданное открытіе, что Мардохей -- братъ Миры, придало его страннымъ отношеніямъ къ чахоточному еврею особенную нѣжность. Но онъ молчалъ, боясь открыть Мардохею, въ его возбужденномъ состояніи, что его сестра жива и, по своей чистотѣ вполнѣ достойна его.
-- Пойдемте отсюда, я не могу болѣе говорить,-- проговорилъ послѣ продолжительнаго молчанія Мардохей, и Деронда проводилъ его до лавки Когана, гдѣ они молча разстались, еще разъ пожавъ другъ другу руки.
Деронда теперь чувствовалъ въ одно и то-же время, и радость, и безпокойство: онъ радовался, что отысканъ братъ Миры, вполнѣ достойный ея, и безпокоился о томъ, какъ открыть тайну обоимъ и какія принять предварительныя мѣры? Наконецъ, онъ чувствовалъ, что встрѣча Миры съ братомъ было-бы для него началомъ вѣчной разлуки съ нею. Относительно чувствъ Миры къ брату, онъ ни мало не сомнѣвался и былъ увѣренъ, что она вполнѣ пойметъ величіе Мардохея. Да, величіе: этимъ, именно, словомъ Деронда опредѣлялъ впечатлѣніе, произведенное на него Мардохеемъ.
Онъ думалъ о томъ, что этотъ чахоточный, еврейскій рабочій въ изношенной одеждѣ, изъ милости, живущій въ домѣ торгаша высказывающій свои завѣтныя мысли передъ людьми, непридающими имъ никакого значенія, какъ бы ни правильны были по временамъ его сужденія, содержитъ въ себѣ всѣ элементы величія: умъ, сознательно, широко обобщающій судьбы человѣчества, чуткую совѣсть и любящее, отзывчивое сердце; способность, не оглядываясь, твердо идти къ намѣченной цѣли, цѣли всѣхъ своихъ стремленій, результаты которыхъ скажутся только въ отдаленномъ будущемъ, и, наконецъ, незамѣтный для другихъ героизмъ, заставившій его, по одному зову сыновняго долга, бросить любимое дѣло и окунуться въ житейскія дрязги нищеты и лишеній.
Въ ту ночь Деронда особенно почувствовалъ, что на немъ лежитъ обязанность позаботиться объ этой быстро догорающей жизни. Онъ былъ еще подъ свѣжимъ впечатлѣніемъ дружескаго равнодушія, съ которымъ относились члены клуба къ словамъ Мардохея. Передъ нимъ носился еще этотъ образъ одного изъ мучениковъ, сгоравшихъ въ огнѣ одинокого энтузіазма, стоявшихъ, въ силу своего исключительнаго ума, въ сторонѣ отъ людей, чья рѣчь, за непониманіемъ окружающихъ, превращалась въ бесѣду съ самимъ собой. Иногда, уже на порогѣ гроба, лучъ сознанія принесенной людямъ пользы освѣщаетъ ихъ грустное одиночество, но чаще всего они кончаютъ, подобно Копернику, которому передъ смертью, когда его угасающія взоры не различали уже предметовъ, показали первый печатный экземпляръ его сочиненія...
Деронда случайно столкнулся съ такимъ духовнымъ изгнаникомъ и живо почувствовалъ тѣ обязанности, которыя на него налагала эта встрѣча; болѣе того, онъ былъ готовъ прямо идти по указанному Мардохеемъ пути.
Мира, конечно, захочетъ жить вмѣстѣ съ братомъ, и потому надо было еще болѣе позаботиться о доставленіи ему всѣхъ удобствъ въ жизни, особенно необходимыхъ въ его болѣзненномъ состояніи. Эти заботы онъ рѣшился снова раздѣлить съ м-съ Мейрикъ; но счастью, лучшій кварталъ Лондона для чахоточныхъ находится близъ маленькаго домика въ Чельси, и Деронда сталъ тщательно обдумывать, какъ омеблировать маленькую квартиру, украсивъ ее своими старыми книгами въ пергаментныхъ переплетахъ, покойными креслами и имѣвшимися у него изображеніями Мильтона и Данта. Впрочемъ, главнымъ украшеніемъ скромной квартиры, по мнѣнію Деронды, должна была служить сама Мира.
"По крайней мѣрѣ,-- думалъ онъ,-- сосредоточеніе всѣхъ надеждъ Мардохея на мнѣ привело къ тому, что онъ нашелъ, себѣ прекрасную, любящую сестру".