Мира отлично спала всю ночь. Сойдя на другое утро внизъ, въ гостинную въ черномъ платьѣ Мабъ, она со своими вьющимися темными волосами, казалась совершенно другой, чѣмъ наканунѣ, и, очевидно, начинала приходить въ себя послѣ безсонницы и горя, оставлявшихъ еще слѣдъ въ синихъ полоскахъ подъ ея глазами и на ея исхудалыхъ, блѣдныхъ щекахъ. Мабъ отнесла ей въ спальню кофе и съ гордостью свела ее внизъ, обращая вниманіе сестеръ на ея маленькія войлочныя туфли, за которыми она сама сбѣгала въ сосѣдній магазинъ, такъ-какъ во всемъ домѣ не нашлось обуви, достаточно маленькой для миніатюрныхъ ножекъ Миры.
-- Мама! Мама!-- воскликнула Мабъ, хлопая въ ладоши,-- посмотрите, какъ эти туфли прелестны на ея ножкахъ! Она -- настоящая Сандрильона, и я удивляюсь, какъ такія маленькія ножки могутъ ее держать.
Мира взглянула на свои ноги, кокетливо выглядывавшія изъ подъ коротенькаго платья, и улыбнулась своей невинной дѣтской улыбкой.
"Едва-ли у этой дѣвушки могутъ быть какія-нибудь дурныя наклонности, но все таки надо съ ней быть осторожной",-- подумала м-съ Мейрикъ и сказала вслухъ съ улыбкой:
-- Вѣроятно, имъ приходилось выносить много усталости; но сегодня онѣ отдохнутъ.
-- Она тутъ останется съ вами, мама, и разскажетъ вамъ много интереснаго,-- сказала Мабъ, надувъ губы при мысли о томъ, что ей придется пропустить нѣсколько главъ изъ такъ заинтересовавшаго ее романа.
Она должна была идти на урокъ; Кэти и Эми уже давно ушли: первая отнесла заказчику рисунки, а вторая отправилась за покупками. М-съ Мейрикъ была очень рада случаю остаться наединѣ съ Мирой и поговорить съ нею о ея прошломъ.
Въ комнатѣ царила благоговѣйная тишина, какъ въ церкви. Солнце играло на рѣкѣ, и теплый воздухъ вливался въ комнату черезъ открытое окно. Со стѣнъ величественно и торжественно глядѣлъ рядъ смиренныхъ свидѣтелей: Дѣва Марія, окруженная херувимыми, пророки и Апостолы. Картины Аѳинской школы, воскрешавшія передъ зрителемъ давно забытыя эпохи, серіозныя лица Гольбейна и Рембрандта, трагическая муза, дѣти прошлаго столѣтія при работѣ или игрѣ, италіянскіе поэты и т. п. М-съ Мейрикъ полагала, что это спокойствіе наведетъ Миру на откровенность, и не хотѣла испортить ея настроеніе своими разспросами.
Молодая дѣвушка сидѣла въ своей прежней позѣ, скрестивъ на груди руки. Сначала глаза ея блуждали по всей комнатѣ, а потомъ остановились съ почтительнымъ уваженіемъ на м-съ Мейрикъ. Наконецъ, она тихо заговорила:
-- Я помню лучше всего лицо моей матери, хотя мнѣ было только семь лѣтъ, когда меня увезли отъ нея, а теперь мнѣ уже девятнадцать.
-- Это очень понятно,-- отвѣтила м-съ Мейрикъ:-- первыя впечатлѣнія всегда дольше остаются въ памяти.
-- Да, это были мои первыя впечатлѣнія. Мнѣ кажется, что жизнь моя началась въ маленькой, бѣленькой постелькѣ надъ которой стоитъ, наклонившись, мама и напѣваетъ мнѣ еврейскіе гимны. Словъ этихъ гимновъ я не понимала, но мама меня имъ учила, и они мнѣ казались полными любви и счастья. Часто и теперь я вижу во снѣ ея лицо, низко склонившееся надо мною, и, какъ ребенокъ, простираю къ ней руки, которыя она когда-то покрывала поцѣлуями. Хотя съ того времени прошло уже много лѣтъ, но я увѣрена, что я узнала-бы ее и теперь.
-- Вы должны однако, разсчитывать на то, что вы найдете въ ней большую перемѣну,-- сказала м-съ Мейрикъ;-- посмотрите на мои сѣдые волосы: десять лѣтъ тому назадъ они были русы. Дни, мѣсяцы и годы оставляютъ замѣтные слѣды, особенно въ сердцахъ, обремененныхъ горемъ.
-- Да, она, конечно, много горевала обо мнѣ. Но если-бы мы могли найти другъ друга, то я, кажется, своей любовью вознаградила-бы ее за все, что она перетерпѣла. Что-же касается меня, то, увидавъ ее, я забыла-бы всѣ свои страданія! Да, я доходила уже до отчаянія!.. Весь міръ казался мнѣ несчастнымъ, преступнымъ; никто никогда мнѣ не оказалъ искренней помощи; мнѣ часто казалось, что моей матери нѣтъ уже въ живыхъ и что только одна смерть могла насъ соединить. Но въ послѣднюю минуту, когда я хотѣла уже броситься въ воду и считала для себя смерть самымъ большимъ счастьемъ, я вдругъ увидала истинно добраго человѣка, и мнѣ снова захотѣлось жить. Странно сказать, но съ этой же самой минуты я начала надѣяться, что и мать моя жива. Теперь-же, у васъ въ домѣ, я вполнѣ успокоилась. Мнѣ ничего не нужно; я могу ждать, потому что надѣюсь, вѣрю и благодарю... О, какъ я благодарна! Вы не подумали обо мнѣ ничего дурного, вы не отвернулись отъ меня съ презрѣніемъ, когда все было противъ меня!..
Мира говорила съ жаромъ, но попрежнему оставалась неподвижной, какъ статуя.
-- Помилуйте! Многіе на нашемъ мѣстѣ сдѣлали-бы то-же самое,-- отвѣтила м-съ Мейрикъ, и на глазахъ у нея показались слезы.
-- Но я ихъ не встрѣчала, и они меня не находили.
-- Какимъ образомъ васъ разлучили съ матерью?
-- Мнѣ страшно говорить объ этомъ, но я не должна отъ васъ ничего скрывать. Меня увезъ изъ дому отецъ. Я думала, что мы отправляемся съ нимъ въ маленькое путешествіе, и была этимъ очень довольна. Но мы отправились на корабль и вышли въ море. Я занемогла и думала, что моей болѣзни не будетъ конца. Это были мои первыя страданія. Наконецъ, мы вышли на берегъ въ Америкѣ, и мнѣ суждено было вернуться въ Европу только черезъ нѣсколько лѣтъ. Отецъ утѣшалъ меня обѣщаніями, что мы скоро вернемся къ матери. Я ему вѣрила и все спрашивала, скоро-ли мы поѣдемъ? Потомъ я старалась какъ можно быстрѣе научиться грамотѣ, чтобы быть въ состояніи написать матери письмо. Однажды, увидавъ меня за работой, отецъ посадилъ меня къ себѣ на колѣни, и объявилъ мнѣ, что моя мать и братъ умерли, и мы никогда не вернемся домой. Брата я почти не помнила, но все-же мнѣ было его жаль, а мать свою я оплакивала цѣлые дни. Я не сомнѣвалась въ искренности отца, но мама такъ часто являлась мнѣ во снѣ, что я пришла къ убѣжденію о невозможности ея смерти. Впрочемъ, я видала ее не только ночью во снѣ, но и днемъ, какъ только я закрывала глаза.
Мира остановилась, и нѣжная улыбка показалась на ея лицѣ, точно ей въ эту минуту снова представилось видѣніе, наполнявшее радостью ея сердце.
-- Отецъ обращался съ вами хорошо?-- спросила миссъ Мейрикъ.
-- Да; онъ былъ ко мнѣ очень ласковъ и заботился о моемъ воспитаніи. Я потомъ узнала, что онъ былъ актеръ и, что "Кобургъ", куда онъ постоянно уходилъ изъ дому до отъѣзда въ Америку, былъ театръ. Онъ не только игралъ на сценѣ, но былъ режиссеромъ и писалъ или переводилъ пьесы. Игра его была не первостепенная, но онъ зналъ нѣсколько языковъ и прежде былъ учителемъ. Съ нами жила долго одна пѣвица-итальянка; она вмѣстѣ съ отцомъ учила меня пѣнію; кромѣ того, ко мнѣ ходилъ учитель декламаціи. Я много работала и девяти лѣтъ уже выступала на сценѣ. Отецъ имѣлъ много денегъ, и мы вели беспорядочную, но роскошную жизнь. Къ намъ постоянно приходили мужчины и женщины; съ утра до вечера раздавался крикъ, смѣхъ, споръ, и, хотя многіе меня ласкали, но ни одно изъ видѣнныхъ мною тогда лицъ не было мнѣ по сердцу, тѣмъ болѣе, что я всегда съ горечью вспоминала о мамѣ. Даже и въ то время, когда я ничего еще не понимала, мнѣ не нравилась наша обстановка, а потомъ я очень быстро развилась, изучая пьесы и читая поэзію Шекспира и Шиллера. Отецъ рѣшился сдѣлать изъ меня пѣвицу, такъ какъ у меня былъ удивительный для ребенка голосъ, и онъ нанялъ для меня лучшихъ учителей. Но меня очень мучило то, что онъ часто хвасталъ мною и во всякое время заставлялъ пѣть напоказъ, точно -- я была не живое существо, а какой-нибудь музыкальный инструментъ. Когда мнѣ минуло десять лѣтъ, я однажды сыграла на сценѣ роль одной маленькой дѣвочки, брошенной въ лѣсу, которая, не понимая своего горя, пѣла, плетя вѣнки изъ листьевъ и цвѣтовъ. Играть мнѣ было не трудно, но я ненавидѣла рукоплесканій и похвалъ, которыя мнѣ всегда казались холодными и неискренними. Меня также очень мучила противоположность, которая существовала между нашей жизнью на сценѣ и дома: актрисы казались на сценѣ добрыми, нѣжными, чувствительными, а выйдя за кулисы, становились грубыми и сварливыми. Отецъ иногда замѣчалъ мою сосредоточенность, такъ-какъ я жила совершенно особой отъ него жизнью: я жила сама въ себѣ. Однажды послѣ репетиціи учительница моя сказала: "Мира никогда не будетъ артисткой: посмотрите, она никого не можетъ представить, кромѣ самой себя; теперь это хорошо, но послѣ у нея не будетъ никакой мимики, никакого сценическаго искусства". Отецъ разсердился на нее и они поссорились. Я очень много плакала, потому что ея слова рисовали мнѣ самую мрачную будущность. Правда, я никогда не желала быть артисткой, но отецъ подготовлялъ меня именно къ сценической карьерѣ. Вскорѣ послѣ этого учительница оставила насъ, и ко мнѣ стала ходить гувернантка. Она обучала меня разнымъ предметамъ; вмѣстѣ съ тѣмъ, я продолжала по временамъ играть на сценѣ. Я чувствовала все большее и большее отвращеніе къ нашей жизни и всѣми силами жаждала ее перемѣнить. Но куда мнѣ было идти? Я боялась свѣта и къ тому-же чувствовала, что дурно было-бы бросить отца, А я ни за что не, хотѣла поступать дурно, потому что тогда мнѣ пришлось-бы себя возненавидѣть. Кромѣ того, поступая дурно, я потеряла-бы тотъ счастливый внутренній міръ, въ которомъ я жила со своей матерью. Вотъ что я чувствовала въ эти долгіе годы.
Она на минуту остановилась. Въ комнатѣ стояла глубокая тишина, прерываемая только стукомъ маятника старинныхъ часовъ.
-- Развѣ вамъ не говорили, въ чемъ заключается человѣческій долгъ?-- спросила м-съ Мейрикъ.
Она не спрашивала ее о религіи, потому что не могла себѣ представить, въ чемъ собственно, заключается еврейская религія.
-- Нѣтъ, меня учили только тому, что я должна безпрекословно исполнять всѣ прихоти отца. Самъ онъ не слѣдовалъ правиламъ нашей религіи и, повидимому, желалъ, чтобъ я ее вовсе не знала. Но я помнила, что мама ребенкомъ водила меня въ синагогу, гдѣ меня всегда, поражала благоговѣйшая тишина, чудное пѣніе хора и прозрачный таинственный полумракъ. Однажды, уже живя съ отцомъ, но еще маленькой дѣвочкой, я ушла изъ дому и долго искала по улицамъ синагогу; но я заблудилась, и меня привелъ домой какой-то лавочникъ,-- причемъ отецъ на меня очень сердился. Я сильно перепугалась и оставила въ сторонѣ всякую мысль о синагогѣ. Однако послѣ отъѣзда отъ насъ учительницы, отецъ нанялъ меблированныя комнаты у одной еврейки, и она, по моей просьбѣ, водила меня въ синагогу и давала мнѣ читать священныя книги. Когда у меня были деньги, я покупалала ихъ. Такимъ образомъ, я немного узнала нашу религію и исторію нашего народа, которыя мнѣ были особенно дороги, главнымъ образомъ, потому, что мама отличалась набожностью. Мало-по-малу я перестала спрашивать о ней у отца и втайнѣ начала подозрѣвать, что онъ меня обманулъ насчетъ смерти матери и брата. Этотъ обманъ казался мнѣ настолько ужаснымъ, что я стала ненавидѣть всякую неправду. Тогда я написала тайкомъ матери, помня, что мы жили въ Лондонѣ на Кольманской улицѣ, близь Блакфрайерскаго моста, и что наша фамилія была Когенъ, хотя отецъ называлъ себя Лапидусъ, такъ-какъ, по его словамъ, эту фамилію носили его предки въ Польшѣ. Но я не получила никакого отвѣта. Вскорѣ потомъ мы покинули Америку, и я очень обрадовалась, когда отецъ объявилъ мнѣ, что мы переѣдемъ въ Гамбургъ. Я знала нѣмецкій языкъ очень хорошо и даже могла декламировать цѣлыя нѣмецкія пьесы, а отецъ говорилъ по-нѣмецки лучше, чѣмъ по-англійски. Мнѣ тогда.было тринадцать лѣтъ и я, съ одной стороны, совершенно не знала жизни, съ другой -- знала ее слишкомъ хорошо для своего возраста. Дѣти, мнѣ кажется, не могутъ чувствовать того, что я тогда чувствовала. Во время морского путешествія, у меня зародились совершенно новыя мысли. Отецъ, для увеселенія пассажировъ игралъ, пѣлъ и кривлялся, такъ что мнѣ было противно на него смотрѣть. Однажды я случайно услыхала, какъ одинъ пассажиръ говоритъ другому: "Онъ умный, но подлый жидъ. Ни одна раса не можетъ сравняться съ ними по хитрости мужчинъ и красотѣ женщинъ. Я хотѣлъ-бы знать, на какой рынокъ повезетъ онъ свою дочку?" Эти слова навели меня на мысль, что причина моихъ несчастій кроется въ томъ, что я -- еврейка, и что благодаря этому, на меня всегда будутъ смотрѣть съ презрѣніемъ; но меня утѣшало сознаніе, что мои страданія составляютъ только маленькую часть великихъ бѣдствій моего народа, маленькое звено въ той цѣпи страданій, которая тянется вотъ уже многія столѣтія! Много есть среди насъ недостойныхъ людей, но что они значатъ въ сравненіи съ нашими праведниками, которыхъ презираютъ только за грѣхи ихъ братьевъ?
-- Вы меня не презираете?-- прибавила Мира, неожиданно перемѣнивъ тонъ.-- Не правда-ли? Вы такъ добры!
-- Мы постараемся спасти васъ, дитя мое, и отъ несправедливаго презрѣнія другихъ,-- отвѣтилъ м-съ Мейрикъ съ жаромъ;-- но продолжайте, разскажите мнѣ все.
-- Мы жили въ разныхъ городахъ, всего долѣе въ Гамбургѣ и Вѣнѣ. Я стала снова учиться пѣнію, а отецъ попрежнему жилъ театромъ, хотя вывезъ изъ Америки много денегъ. Я, право, не знаю, зачѣмъ онъ оттуда уѣхалъ. Впродолженіи нѣкотораго времени онъ возлагалъ большія надежды на мое пѣніе и заставлялъ меня постоянно играть, подготовляя къ дебюту въ оперѣ. Но въ дѣйствительности оказалось, что мой голосъ слабъ для театра, и мой вѣнскій учитель прямо сказалъ отцу: "не насилуйте ея голоса, онъ не годится для сцены; это -- золото, но не самородокъ". Отецъ мой былъ этимъ сильно разочарованъ, хотя онъ на все смотрѣлъ очень легко. Подобное легкомысліе, при всей его любви ко мнѣ, меня несказанно мучило, тѣмъ болѣе, что онъ надъ всѣмъ смѣялся: смѣялся и надъ своимъ роднымъ народомъ!
Разъ онъ, чтобы разсмѣшить окружающихъ, показалъ имъ, какъ евреи молятся. Это меня очень разсердило. Когда мы были наединѣ, я сказала ему: "Зачѣмъ ты издѣваешься надъ своими-же братьями передъ христіанами, которые и безъ того презираютъ ихъ? развѣ это было-бы хорошо, если-бы я стала копировать тебя, для того, чтобы другіе надъ тобою смѣялись"? А онъ мнѣ на это отвѣтилъ: "Глупенькая! ты-бы этого не сумѣла!" Такое отношеніе совершенно очуждало меня отъ отца; все что было для меня свято, я тщательно старалась отъ него скрыть. Мнѣ противно было видѣть, какъ смѣются надъ такими вещами. Неужели вся жизнь только безмысленный водевиль? Если такъ, то къ чему-же существуютъ трагедіи и оперы, въ которыхъ изображаются люди страдающіе и совершающіе великія дѣла? Я теперь поняла, зачѣмъ онъ желалъ, чтобъ я играла первыя роли въ серіозныхъ операхъ и исполняла классическую музыку: все это ради денегъ. Поэтому моя любовь къ нему и благодарность за его попеченія мало-по-малу охладѣли, и я стала чувствовать къ нему только сожалѣніе. Онъ очень постарѣлъ, перемѣнился и часто безъ всякой видимой причины плакалъ. Я тогда прижималась къ нему и молча молилась за него. Въ эти минуты, я чувствовала, что онъ все-же мнѣ близокъ, хотя онъ никогда не довѣрялъ мнѣ своего горя. Вскорѣ, однако, наступило для меня самое тяжелое время Мы прожили нѣсколько времени въ Пештѣ и потомъ возвратились въ Вѣну, гдѣ отецъ помѣстилъ меня въ одинъ изъ маленькихъ театровъ предмѣстья. Онъ тогда самъ не принималъ никакого участія въ театральныхъ предпріятіяхъ и проводилъ все свое время въ игорныхъ домахъ, хотя всегда аккуратно провожалъ меня въ театръ. Я была очень несчастна, меня принуждали пѣть и играть ненавистныя для меня роли; мужчины приходили за кулисы и заговаривали со мною съ дерзкой улыбкой, а женщины смотрѣли на меня презрительно. Вы не знаете подобной жизни: это просто адъ! Чѣмъ я становилась старше, тѣмъ она была для меня ненавистнѣе; но лучшаго существованія мнѣ не предстояло, и я должна была работать изъ повиновенія отцу. Но я знала, что голосъ мой съ каждымъ днемъ слабѣетъ и, что я играю отвратительно. Въ одинъ несчастный день я получила извѣстіе, что отца посадили въ тюрьму; онъ меня потребовалъ къ себѣ и, не говоря, за что онъ арестованъ, приказалъ мнѣ отправиться къ одному графу, который въ состояніи былъ его освободить. Я пошла по адресу и узнала въ графѣ джентльмена, котораго наканунѣ впервые увидѣла за кулисами. Это меня очень взволновало, такъ-какъ онъ слишкомъ странно на меня смотрѣлъ и цѣловалъ мнѣ руки. Я передала ему порученіе отца, и онъ обѣщалъ немедленно къ нему отправиться. Дѣйствительно, въ тотъ-же вечеръ отецъ вернулся домой вмѣстѣ съ графомъ. Съ тѣхъ поръ графъ постоянно сталъ преслѣдовать меня своими любезностями, подъ которыми, мнѣ казалось, скрыто было презрѣніе къ еврейкѣ и актрисѣ. Онъ былъ среднихъ лѣтъ, толстый, съ мрачнымъ лицомъ, которое прояснялось только при взглядѣ на меня. Но отъ его улыбки у меня всегда пробѣгалъ по спинѣ морозъ. Я не могла дать себѣ точнаго отчета, почему онъ мнѣ былъ противнѣе всѣхъ людей въ мірѣ? Но бываютъ, вѣдь, такія чувства, въ которыхъ трудно отдать себѣ отчетъ. Отецъ постоянно расхваливалѣ его и, когда онъ являлся къ намъ, уходилъ изъ комнаты. Однажды графъ спросилъ, люблю-ли я сцену, и когда я отвѣтила: нѣтъ, онъ сказалъ, что мнѣ не зачѣмъ долѣе оставаться на подмосткахъ театра и что онъ приглашаетъ меня жить въ своемъ великолѣпномъ замкѣ, гдѣ я буду царицей. Онъ всегда говорилъ по-французски и называлъ меня "petit ange"; я понимала, что онъ добивался моей любви, но чувствовала, что никакой вельможа не можетъ искренно и безъ необходимой доли презрѣнія любить еврейку. Его предложеніе привело меня въ негодованіе, и я выбѣжала изъ комнаты. Сначала отецъ сказалъ мнѣ, что я не поняла графа, а потомъ прямо заявилъ, что мнѣ не слѣдовало отказываться отъ такого прекраснаго предложенія. Ужасъ объялъ мое сердце при этомъ и, хотя графъ болѣе къ намъ не показывался, но я чувствовала, что. отецъ дѣйствовалъ заодно съ нимъ. Мои подозрѣнія усилились еще болѣе, когда отецъ объявилъ мнѣ, что мой контрактъ съ театромъ нарушенъ и, что мы должны немедленно ѣхать въ Прагу. Тогда я впервые рѣшилась бѣжать отъ него и отправиться въ Лондонъ для отысканія матери. Я отложила въ саквояжъ самыя необходимыя вещи и небольшую сумму денегъ, которая у меня находилась, а также продала нѣсколько ненужныхъ вещей. Все это я не выпускала изъ своихъ рукъ во время путешествія, поджидая удобнаго случая для исполненія своего плана. Я твердо рѣшилась не поддаваться соблазну и не попасть въ разрядъ тѣхъ презрѣнныхъ женщинъ, которыхъ я такъ много видала на своемъ вѣку; поэтому вы можете себѣ представить, какъ ненавистенъ мнѣ былъ отецъ, за спиной котораго я постоянно видѣла графа! Днемъ и ночью мнѣ мерещилось, что онъ завезетъ меня куда-нибудь и броситъ въ жертву графу, отъ котораго мнѣ уже не будетъ спасенія. Въ Прагу мы пріѣхали ночью, и на одной улицѣ, у входа въ великолѣпный отель, я снова увидала при свѣтѣ фонарей страшную для меня фигуру графа. Долѣе откладывать свое бѣгство было уже невозможно. Я всю ночь не смыкала глазъ, а на разсвѣтѣ, я надѣла накидку и шляпу, незамѣтно вышла изъ гостинницы, гдѣ мы остановились, и отправилась на станцію желѣзной дороги. Когда взошло солнце, я была уже по дорогѣ въ Дрезденъ. Я плакала отъ радости и боялась только одного: чтобъ отецъ меня не догналъ. Въ Брюсселѣ оказалось, что у меня мало денегъ, и я продала все, что могла: платье, серьги и пр. Несмотря на это, я питалась только хлѣбомъ и, конечно, не добралась-бы до Дувра, если-бъ не одно обстоятельство. Изъ Кельна, я ѣхала въ вагонѣ съ однимъ молодымъ рабочимъ, который заговаривалъ со мною нѣсколько разъ и предлагалъ мнѣ раздѣлить съ нимъ его трапезу, но я все отказывалась, а потомъ, когда онъ вышелъ на какой-то станціи, я нашла въ карманѣ своей накидки золотую монету. Благодаря этой деликатной помощи, я добралась до береговъ Англіи, а въ Лондонъ уже пришла пѣшкомъ. Я знала, что я выгляжу, какъ нищая, и мнѣ это было очень тяжело, такъ какъ я боялась огорчить свою мать, еслибы она меня увидѣла. Но моя надежда оказалась тщетной! Прибывъ сюда, я прежде всего отправилась разыскивать Ламбетъ и Бланкфайерскій мостъ, но туда было очень далеко, и я по дорогѣ заблудилась. Наконецъ, я нашла этотъ мостъ и стала разспрашивать гдѣ Кольманская улица? Но никто изъ прохожихъ не зналъ, гдѣ она. Въ моемъ воображеніи рисовался большой домъ, въ которомъ мы нѣкогда жили, съ каменными ступенями и бѣлыми карнизами. Но на дѣлѣ ничего подобнаго давно уже не было. Когда я, наконецъ, спросила у одного лавочника, гдѣ Кобургской театръ и Кольманская улица, то онъ мнѣ отвѣтилъ: "Да что вы, барышня,"ихъ-то давнымъ-давно нѣтъ! старыя улицы уничтожены; на ихъ мѣстѣ теперь все новое." Я обернулась, и мнѣ показалось, что сама смерть дотронулась до меня своей ледяной рукой. Лавочникъ закричалъ мнѣ вслѣдъ: "Постойте барышня, кого вы ищете на Кольманской улицѣ?" Можетъ-быть онъ это сказалъ съ хорошимъ намѣреніемъ, но мнѣ его голосъ показался противнымъ. Что мнѣ было ему отвѣтитъ? Я была совершенно подавлена этимъ новымъ, неожиданнымъ для меня ударомъ. Я почувствовала, что очень устала; но куда мнѣ было идти? У меня ничего не было въ карманѣ, и я смотрѣла такой бѣдной, настоящей уличной нищей. Я пугалась домовъ, въ которые я могла-бы зайти; я теряла всякую надежду. Я была одна въ громадномъ городѣ. По всей дорогѣ отъ Праги до Лондона во мнѣ еще жила какая-то надежда: я думала, что я спасена, и всей своей душой рвалась впередъ, надѣясь найти свою мать; а теперь я была одна, совершенно одна въ цѣломъ свѣтѣ! Всѣ, которые видѣли меня, думали, должно-быть, обо мнѣ дурно; мнѣ оставалось переночевать съ нищими. Я стояла на мосту и смотрѣла вдоль рѣки. Пароходъ готовился къ отходу. Многіе изъ тѣхъ которые садились въ него, были также бѣдны, и я думала, что мнѣ станетъ легче, если я покину свое мѣсто на улицѣ: можетъ быть, пароходъ приведетъ меня на какое-нибудь скрытый уединенный уголокъ. У меня оставалось еще въ карманѣ нѣсколько грошей; я купила себѣ хлѣба и сѣла на пароходъ. Мнѣ нужны было время и силы, чтобы обдумать свою жизнь и свою смерть. Какъ я могла жить? Мнѣ начало казаться что единственная моя дорога къ присоединенію съ матерью это -- смерть. Я ѣла, чтобы запастись силой для размышленій. Меня высадили на берегъ, право не знаю гдѣ; было уже поздно; я сѣла подъ ближайшее дерево и вскорѣ заснула. Когда я проснулась, было уже утро; солнце сіяло высоко на небѣ, и птички пѣли. Мнѣ было холодно -- и, главное, я была такъ одинока. Я встала и прошлась по берегу,-- потомъ вернулась назадъ. У меня не было никакой цѣли. Міръ казался мнѣ картиной, быстро проходящей мимо меня; только я со своимъ горемъ стояла на одномъ мѣстѣ. Мои мысли заставили меня просмотрѣть всю свою жизнь съ самаго начала; съ тѣхъ поръ, какъ меня оторвали отъ матери, я чувствовала себя потеряннымъ ребенкомъ, который былъ принятъ чужими лишь потому, что они пользовались имъ какъ вещью. Они заботились не о томъ, что представляло интересъ для меня самой, а лишь о томъ, какую я приношу имъ пользу. Я съ сама-то дѣтства чувствовала себя одинокой и несчастной, какъ будто меня принуждали безъ всякой радости играть веселыя фарсы. Но теперь -- было еще хуже. Я была вторично потеряна, и я боялась, что-бы чужой не замѣтилъ меня и не заговорилъ-бы со мной. Я пугалась людей. Въ своей жизни я видѣла многихъ, которые находили удовольствіе въ насмѣшкахъ, и которые любили смѣяться надъ несчастьемъ другихъ. Что мнѣ было дѣлать? жизнь казалась мнѣ огненнымъ столбомъ, который все ближе и ближе надвигается на меня со всѣхъ сторонъ, и я трепетала! Свѣтлое солнышко заставило меня трепетать! Я думала, что мое отчаяніе -- голосъ Бога, который зоветъ меня къ себѣ. Затѣмъ, я вспомнила про своихъ соплеменниковъ, которыхъ гонятъ изъ страны въ страну; тысячи между ними умираютъ по дорогѣ отъ истощенія и голода -- развѣ я первая? Въ годы мученичества наши предки убивали своихъ дѣтей и самихъ себя, чтобы только не сдѣлаться Богоотступниками. Неужели-же я не имѣю права лишить себя жизни, чтобы спасти себя отъ позора? Въ душѣ моей происходила борьба между двумя противоположными чувствами. Я знала, что нѣкоторые считаютъ преступленіемъ ускорить свою смерть даже тогда, когда они стоятъ уже въ огнѣ,-- и доколѣ у меня еще были силы, я рѣшилась ждать; я ждала потому, что у меня еще была надежда, но теперь и ея уже нѣтъ.
Съ такими мыслями я блуждала по берегу; моя душа взывала къ Господу, котораго я не избѣгну ни въ смерти, ни въ жизни,-- хотя я не очень вѣрила, что Онъ заботится обо мнѣ. Силы совершенно покидали меня чѣмъ больше я думала, тѣмъ больше мною овладѣвала усталость, пока мнѣ не казалось, что я совершенно перестала думать. Только небо, рѣка и Всевышній наполняли мою душу. Что за разница, умру-ли я, или останусь жива? Если-бы я опустилась на дно рѣки, что-бы умереть, то это развѣ все равно, какъ еслибы я легла спать -- въ томъ и другомъ случаѣ я ввѣряю свою душу Богу -- я оставляю свою "я". Я больше уже не вспоминала о прошедшемъ; я чувствовала только, что было во мнѣ теперь -- это было стремленіе поскорѣе покончить со своей разбитой жизнью, которая была только однимъ горестнымъ воспоминаніемъ. Такъ обстояли мои дѣла. Когда наступилъ вечеръ, и солнце начало садиться, мнѣ показалось, что уже больше мнѣ нечего ждать, и я почувствовала вдругъ неожиданную силу чтобы исполнить свое намѣреніе. Вы знаете, что потомъ было. Онъ вамъ все разсказалъ. Оказалось, что я не одна на свѣтѣ; онъ протянулъ мнѣ руку помощи -- и надежда снова проснулась въ моей груди!..
Выслушавъ разсказъ Миры, м-съ Мейрикъ молча ее поцѣловала въ лобъ.
Вечеромъ она вкратцѣ передала ея разсказъ Дерондѣ и, въ видѣ заключенія,-- прибавила.
-- Во всякомъ случаѣ она -- жемчужина, и никакая грязь къ ней не пристала.
-- А что вы думаете о розыскѣ ея матери?-- спросилъ Деронда.
-- О, ея мать, должно быть, хорошая женщина,-- рѣшительно промолвила м-съ Мейрикъ,-- иначе какъ-же она моглабы остаться такой честной, имѣя негодяя отца? Я боюсь, однако, что ея мать умерла,
Деронда былъ нѣсколько разочарованъ этимъ отвѣтомъ. Онъ сталъ убѣждать м-съ Мейрикъ, что гораздо благоразумнѣе не торопиться съ розыскомъ матери, тѣмъ болѣе, что это могло привести къ недостаточно благопріятнымъ результатамъ, а онъ долженъ на нѣсколько мѣсяцевъ уѣхать за-границу и потому вся тяжесть, быть можетъ, непріятнаго дѣла могла-бы пасть на м-съ Мейрикъ, если она не откажется пріютить у себя несчастную дѣвушку.
-- Я бы очень огорчилась, если-бъ ее отъ меня отняли,-- сказала м-съ Мейрикъ;-- она будетъ жить у меня, въ комнатѣ Ганса.
-- Но согласится-ли она ждать?-- съ безпокойствомъ спросилъ Деронда.
-- Не бойтесь этого. Это самая терпѣливая и покорная натура. Вы видите, какъ долго она повиновалась отцу; она даже сама не понимаетъ, какъ у нея хватило силъ убѣжать отъ него. Ея надежда найти мать туманна и неопредѣленна; она только твердо увѣрена, что, такъ или иначе, надежда ея исполнится, потому что вы ее спасли, а мы обращаемся съ нею по-человѣчески.
Деронда вручилъ м-съ Мейрикъ небольшую сумму денегъ для покрытія расходовъ на Миру. М-съ Мейрикъ нашла ее достаточной до того времени, когда Мира, по примѣру ея дочерей, сумѣетъ сама позаботиться о своемъ пропитаніи. Не противорѣча м-съ Мейрикъ, Деронда, однако, выразилъ желаніе, чтобъ Мирѣ дали отдохнуть какъ можно дольше.
-- Конечно, мы торопиться не станемъ,-- сказала м-съ Мейрикъ;-- будьте спокойны: мы ее не обидимъ. Дайте мнѣ вашъ адресъ, и я васъ буду увѣдомлять о томъ, что здѣсь дѣлается. Несправедливо васъ оставлять въ невѣдѣніи о результатѣ вашего добраго начинанія. Къ тому-же, мнѣ хотѣлось-бы увѣрить себя, что, ухаживая за Мирой, я дѣлаю что-нибудь и для васъ.
-- Это совершено справедливо. Безъ вашей помощи я вчера не зналъ-бы, что дѣлать, и Мира не была-бы спасена. Я скажу Гансу, что лучшее, что я получилъ отъ его дружбы это знакомство съ его матерью.
На этомъ разговоръ ихъ окончился, и они вышли въ другую комнату, гдѣ Мира спокойно слушала разсказы своихъ новыхъ подругъ о Дерондѣ, его благородномъ поступкѣ съ ихъ братомъ и о приписываемыхъ ему Гансомъ добродѣтеляхъ.
-- Кэти ставитъ свѣчи передъ его портретомъ,-- сказала Мабъ,-- Эми призываетъ его имя на помощь во всякомъ затрудненіи, а я ношу на шеѣ его автографъ въ ладонкѣ, какъ талисманъ. Теперь, когда онъ привезъ васъ къ намъ, мы должны сдѣлать еще что-нибудь необыкновенное въ его честь.
-- Онъ, вѣроятно, слишкомъ важная особа, чтобы нуждаться въ нашихъ услугахъ,-- сказала Мира съ улыбкой.-- Можетъ быть, онъ занимаетъ въ свѣтѣ слишкомъ высокое положеніе?
-- Да, онъ гораздо выше насъ по положенію въ обществѣ,-- отвѣтила Эми;-- его родственники -- важные аристократы. Я увѣрена, что его голова часто покоится на тѣхъ атласныхъ подушкахъ, которыя мы вышиваемъ, портя себѣ пальцы.
-- Я очень рада, что онъ такой великій человѣкъ,-- замѣтила Мира со своимъ обычнымъ спокойствіемъ.
-- Отчего?-- спросила Эми подозрительно, думая найти въ этихъ словахъ какой-нибудь характерный для раболѣпной еврейки смыслъ.
-- Потому, что я до сихъ поръ не любила важныхъ людей.
-- О, м-ръ Деронда ужъ не такой важный,-- сказала Кэти:-- и не помѣшаетъ намъ отзываться дурно о всѣхъ лордахъ и баронахъ Англіи.
Когда Даніель вошелъ въ комнату, Мира встала, бросивъ на него нѣжный взглядъ благодарности. Трудно было найти существо съ такимъ полнымъ отсутствіемъ излишней смѣлости и излишней робости. Ея сценическій опытъ не оставилъ въ ней никакого слѣда, и ея манеры, повидимому, не измѣнились съ тѣхъ поръ, какъ она девяти лѣтъ играла роль брошеннаго ребенка. Деронда чувствовалъ, что онъ видѣлъ передъ собою совершенно новый неизвѣстный ему женскій типъ. Онъ смотрѣлъ на нее и прислушивался къ ея словамъ, какъ-будто она принадлежала къ другой, совершенно различной отъ него расѣ.
Но, по этой самой причинѣ, онъ остался очень недолго у м-съ Мейрикъ; онъ инстинктивно удерживался отъ всего, что можно было бы принять за пошлое любопытство или притязаніе на право требовать откровенности отъ особы, которой онъ оказалъ услугу. Такъ, напримѣръ, ему очень хотѣлось услышать ея пѣніе, но выразить это желаніе -- было-бы слишкомъ грубо, такъ-какъ она не могла-бы ему отказать. Вообще онъ рѣшился окружить эту молодую дѣвушку самымъ строгимъ уваженіемъ. Отчего? Трудно было опредѣлить побуждавшее его чувство; но часто смутныя, неясныя ощущенія переходятъ мало-по-малу въ глубокую страсть, продолжающуюся всю жизнь.
Черезъ нѣсколько дней Деронда попрощался съ обитательницами скромнаго домика въ Чельси и отправился на два мѣсяца въ Лейбронъ съ сэромъ Гюго и леди Малинджеръ.
Онъ разсказалъ имъ исторію Миры. Баронетъ выразилъ мнѣніе, что лучше было-бы не отыскивать ея матери и брата. Леди Малинджеръ очень заинтересовалась бѣдной молодой дѣвушкой и, упомянувъ о существованіи общества спасанія евреевъ, выразила надежду, что Мира, вѣроятно, не откажется перемѣнить свою религію; но, замѣтивъ улыбку сэра Гюго, тотчасъ-же замолчала, опасаясь, что сказала глупость. Она вообще считала себя очень ограниченнымъ и слабымъ созданіемъ, особенно въ виду постояннаго рожденія дочерей, вмѣсто желаемаго мужемъ сына. Въ минуты смущенія она обыкновенно говорила себѣ: "я спрошу Даніеля". Такимъ образомъ, Деронда былъ необходимымъ членомъ семейства, и сэръ Гюго мало-по-малу пришелъ къ заключенію, что лучше всего было держать этого подставного сына постоянно при себѣ.
Вотъ все, что можно сказать о жизни Деронды до того времени, когда онъ увидалъ Гвендолину Гарлетъ въ Лейбронѣ за игорнымъ столомъ.