Вернувшись въ Лондонъ, Деронда передалъ сэру Гюго результатъ своей поѣздки: онъ далъ понять Грандкорту, что послѣдній могъ получить 50,000 ф. ст. за отказъ отъ будущихъ, еще невѣрныхъ благъ; но Грандкортъ не выразилъ опредѣленнаго согласія, но, очевидно, былъ расположенъ къ поддержанію дружескихъ отношеній къ своему родственнику.
-- А что ты теперь думаешь о его невѣстѣ?-- спросилъ сэръ Гюго.
-- Я гораздо лучшаго о ней мнѣнія, чѣмъ въ Лейбронѣ,-- отвѣтилъ Деронда; -- рулетка неподходящая для нея среда; она придавала ей какой-то демоническій видъ. Въ Дипло она гораздо женственнѣе и привлекательнѣе, потому что не такъ рѣзка и самоувѣренна. Выраженіе ея глазъ теперь совершенно иное.
-- Не ухаживай за нею слишкомъ открыто, Данъ,-- замѣтилъ сэръ Гюго съ веселой улыбкой:-- если ты взбѣсишь Грандкорта во время его посѣщенія аббатства на Рождествѣ, ты испортишь мнѣ все дѣло.
-- Я могу остаться въ городѣ, сэръ.
-- Нѣтъ, нѣтъ! Леди Малинджеръ и дѣти не могутъ обойтись безъ тебя. Только пожалуйста не сдѣлай скандала, впрочемъ, если ты можешь вызвать Грандкорта на дуэль и убить его, то для этого стоитъ перенести всякія непріятности.
-- Кажется, вы никогда не видали, чтобъ я ухаживалъ за женщинами,-- сказалъ Деронда, не находя ничего непріятнаго въ шуткѣ сэра Гюго.
-- Такъ ли? Ты всегда бросаешь нѣжные взоры на женщинъ и говоришь съ ними по-іезуитски. Ты опасный человѣкъ, нѣчто вродѣ Ловеласа, который не самъ гоняется за Кларисами, а заставляетъ ихъ бѣгать за собою.
Деронда былъ убѣжденъ, что онъ никогда не ухаживалъ за женщинами, и потому его не на шутку разсердили слова сэра Гюго. Но въ то-же время онъ былъ очень радъ, что баронетъ не зналъ о выкупѣ ожерелья Гвендолины, и рѣшился впередъ быть осторожнѣе, напримѣръ, въ своемъ обращеніи съ Мирой.
Мистрисъ Мейрикъ не замѣдлила написать Дерондѣ о подробностяхъ пребыванія Миры въ ея домѣ. "Съ каждымъ днемъ привязанность наша къ ней растетъ,-- писала она;-- по утрамъ мы всѣ съ нетерпѣніемъ ждемъ ея появленія среди насъ и наблюдаемъ и прислушиваемся къ ней такъ, какъ будто она упала къ намъ съ другой планеты; я питаю къ ней полное довѣріе и если бы вы видѣли, какъ она довольна и за все благодарна! Она занимается съ моими дочерьми, которыя стараются достать ей еще уроковъ, ибо больше всего ее страшитъ мысль жить на даровыхъ хлѣбахъ, она всей душой рвется къ работѣ. Мабъ говоритъ, что наша жизнь превратилась въ чудную сказку и только боится, что Мира снова превратится въ соловья и улетитъ отъ насъ прочь. У нея великолѣпный голосъ: не громкій и не сильный, но очаровательный и мягкій, какъ думы о прошломъ; такой, именно, голосъ, который по душѣ такимъ старухамъ, какъ я". Мистрисъ Мейрикъ благоразумно при этомъ умолчала, что Эми и Мабъ, сопровождавшія Миру въ синагогу, нашли еврейскую религію гораздо менѣе подходящей ихъ подругѣ, чѣмъ Ревеккѣ изъ романа "Айвенго". Онѣ умолчали объ этомъ изъ деликатности, такъ какъ по опыту знали, что для Миры ея религія слишкомъ священна, чтобы касаться ее слегка, но, спустя нѣкоторое время, Эми, будучи неисправимой реформаторшей, не могла удержаться отъ вопроса:
-- Простите меня, Мира,-- начала она осторожно,-- не находите ли вы страннымъ, что женщины у васъ сидятъ позади за рѣшеткой, отдѣльно на галлереѣ?
-- Я никогда объ этомъ не думала,-- съ удивленіемъ отвѣтила Мира.
-- И вамъ нравится, что мужчины остаются въ шляпахъ?-- въ свою очередь спросила Мабъ, намѣренно касаясь мелочей.
-- О да, я люблю все то, что привыкла тамъ видѣть съ дѣтства; оно заставляетъ меня вновь переживать тѣ же чувства, а съ ними я ни за что въ мірѣ не хотѣла бы разстаться.
Послѣ этого всякая критика религіи и ея обрядовъ прекратилась: благороднымъ хозяевамъ казалось это нарушеніемъ гостепріимства. Въ Мирѣ ея вѣра была скорѣе чувствомъ чѣмъ догматомъ.
-- Мира сама говоритъ, что она плохая еврейка,-- сказала Эми, когда ихъ гостья улеглась спать,-- по всей вѣроятности это у нея пройдетъ; если только она насъ очень полюбитъ и, къ тому же, не найдетъ своей матери, то я увѣрена, что она превратится въ такую же христіанку какъ всѣ. Неправда-ли, странно, что еще теперь исповѣдуютъ еврейскую религію!
-- О,-- вскричала Мабъ,-- не желала бы я быть такой христіанкой какъ ты. Какъ можетъ такая учительница какъ ты, у которой все валится изъ рукъ, наставлять на путь истинный прекрасную еврейку, безъ единаго пятнышка.
-- Можетъ быть это и не хорошо съ моей стороны,-- сказала лукавая Кэтъ,-- но я не хотѣла-бы, чтобъ ея мать нашлась, это было бы очень и очень непріятно.
-- Я этого не думаю -- возразила мистрисъ Мейрикъ,-- мнѣ кажется, что Мира какъ двѣ капли воды похожа на свою мать и какое для той было бы счастье найти свою дочь и еще такую дочь! Но, я полагаю, что чувства матери не должны приниматься въ разсчетъ (при этомъ она бросила укоризненный взглядъ на своихъ дочерей), а развѣ покойная мать болѣе заслуживаетъ уваженія чѣмъ живая?
-- Да мама, это правда, но мы предпочитаемъ, чтобы вы жили, хотя бы это заставило насъ питать къ вамъ меньшее почтеніе -- отозвалась Кэтъ.
Не только барышни Мейрикъ, нахватавшіеся лишь верхушекъ знаній, но и самъ Деронда со всей своей мужской ученостью, началъ, благодаря появленію Миры, понимать, что онъ почти ничего не знаетъ ни о современномъ іудаизмѣ, ни о еврейской исторіи.
Избранный народъ считали какъ бы созданнымъ для блага другихъ и его міросозерцаніе, (все равно каково оно ни было) -- прямой противоположностью того, чѣмъ оно должно было быть. И Деронда, подобно своимъ сосѣдямъ, смотрѣлъ на іудаизмъ какъ на отжившую окаменѣлость, изученіе которой предоставлялось спеціалистамъ, и которая отнюдь не касалась молодого благовоспитаннаго человѣка. Но Мира, своимъ бѣгствомъ отъ отца и поисками матери озарила передъ нимъ ту истину, что іудаизмъ -- это нѣчто животрепещущее, что онъ служитъ единственно постижимымъ идеаломъ міру, и въ увеселительной поѣздкѣ, которую онъ предпринялъ вмѣстѣ съ семействомъ Гюго, глаза его невольно останавливались на зданіяхъ синагогъ и заглавіяхъ книгъ, трактовавшихъ о евреяхъ. Это пробужденіе интереса, это сознаніе, что до сихъ поръ онъ бродилъ въ потемкахъ и только теперь напалъ на настоящую дорогу, что до сихъ поръ былъ профаномъ въ томъ, въ чемъ считалъ себя непогрѣшимымъ,-- все это было прекрасное средство противъ скуки, не мало украсившее для Деронды томительныя, скучныя недѣли.
Во время того-же путешествія онъ посѣтилъ синагогу во Франкфуртѣ, гдѣ вся компанія остановилась въ пятницу. Разыскивая еврейскую улицу, которую онъ видѣлъ много лѣтъ тому назадъ, онъ представлялъ себѣ ея старые живописные дома, но его умственный взоръ занимали главнымъ образомъ типы ихъ обитателей и, сопоставляя въ умѣ фазы развитія ихъ расы, онъ невольно поддался исторической къ нимъ симпатіи, игравшей немалую роль въ развитіи нѣкоторыхъ чертъ его характера, небезъинтересныхъ для читателя, слѣдящаго за его будущностью. Правда, когда молодой человѣкъ имѣетъ красивую фигуру, воспитаніе джентльмена, приличный доходъ и не эксцентричныя манеры, то не имѣютъ обыкновенія освѣдомляться объ образѣ его мыслей и его вкусахъ. Онъ можетъ занять прекрасное мѣсто на жизненномъ пиру въ качествѣ пріятнаго, умнаго молодого человѣка, безъ всякаго вмѣшательства въ его духовный міръ. Но когда, въ свое время, молодой человѣкъ отраститъ себѣ брюшко и станетъ нѣсколько неряшливъ, но его странности обратятъ на себя вниманіе и хорошо еще, если онѣ не очень будутъ идти въ разрѣзъ съ мнѣніемъ большинства; но читателю, если онъ хочетъ понять послѣдующія событія въ жизни Деронда, важно узнать внутреннюю именно жизнь этого двадцатипятилѣтняго юноши.
Самая чуткость его впечатлительнаго характера дѣлала Деронду загадочной личностью для его друзей и придавала странную неопредѣленность его чувствамъ. Рано пробудившаяся податливость ко всякому нравственному вліянію и привычка къ отвлеченному мышленію развили въ немъ многостороннюю способность находить въ каждомъ предметѣ привлекательную сторону, что удерживало его отъ рѣшительнаго, твердаго образа дѣйствій. Какъ только онъ вступалъ хоть мысленно съ кѣмъ или чѣмъ-нибудь въ борьбу, онъ, подобно сабинскому воину, находилъ передъ остріемъ своего копья только плоть своей плоти, только то, что онъ любилъ. Его воображеніе до того привыкло видѣть предметы такими, какими они представлялись другимъ, что искренняя, стойкая защита чего-бы то ни было, исключая случаевъ прямого насилія, была для него невозможна. Многостороннія, чуткія симпатіи его принимали характеръ рефлективнаго анализа, который заглушаетъ всякое живое чувство. Подъ вліяніемъ этой врожденной силы равновѣсія онъ былъ пламеннымъ демократомъ въ своемъ сочувствіи къ народу и, вмѣстѣ съ тѣмъ, строгимъ консерваторомъ въ силу своихъ привязанностей и живой игры воображенія. Онъ ненасытно поглощалъ либеральныя сочиненія по вопросамъ политики и религіи, но съ ужасомъ отворачивался отъ логики освященныхъ временемъ формъ, которыя возбуждали въ немъ дорогія воспоминанія и теплыя чувства, неуничтожаемыя никакими аргументами. Онъ самъ полагалъ, что слишкомъ склоненъ любить слабыхъ, побѣжденныхъ, чувствуя отвращеніе къ успѣху, отрицаніе котораго иногда нарушаетъ общее благо, но страхъ поддаться неразумной, узкой ненависти заставлялъ его оправдывать привиллегированные классы, отворачиваясь отъ горечи униженныхъ и пламеннаго обличенія непризнанныхъ реформаторовъ. Слишкомъ рефлективныя и широко расплывшіяся симпатіи угрожали парализовать въ немъ ту ненависть ко злу и то сознаніе братства единомыслящихъ умовъ, которыя служатъ главными условіями нравственной силы.
Въ послѣдніе годы онъ самъ такъ ясно понималъ свое душевное настроеніе, что жаждалъ какого-нибудь могущественнаго внѣшняго событія или внутренняго пробужденія, которое заставило-бы его идти по опредѣленному пути и сосредоточить на одномъ предметѣ всю свою энергію. Онъ не желалъ большого теоретическаго знанія; не питалъ практическихъ, честолюбивыхъ замысловъ и опасался той мертворожденной культуры, которая превращаетъ вселенную въ бездушный рядъ отвѣтовъ на всевозможные вопросы, причемъ человѣкъ, зная все обо всемъ, забываетъ сущность всего, и, подробно изучивъ наприм., мельчашія составныя части запаха фіалки, не чувствуетъ самого запаха, потерявъ чувство обонянія.
Но откуда было ждать этого могучаго вліянія, которое оправдало-бы въ его глазахъ пристрастіе къ одному предмету и сдѣлало-бы его, какъ онъ пламенно желалъ, не имѣя, однако силы осуществить это желаніе,-- органическимъ элементомъ общественной жизни, а не какимъ-то безтѣлеснымъ, безпокойнымъ духомъ, обуреваемымъ смутной любовью къ общественному благу, безъ опредѣленнаго примѣненія къ дѣйствительному, реальному братству людей? Онъ не признавалъ возможнымъ жить, не принимая участія въ дѣлѣ прогресса; но какъ было взяться за это дѣло? Видѣть дорогу одно, а проложить ее -- другое. Онъ во многомъ винилъ свое происхожденіе и воспитаніе, невнушившія ему положительныхъ обязанностей и опредѣленныхъ родственныхъ узъ, но онъ нисколько не скрывалъ отъ себя, что, впадая въ отвлеченное онѣмѣніе, онъ все болѣе и болѣе удалялся отъ практической, энергичной жизни, освѣщенной блескомъ идеальнаго чувства, которую онъ считалъ единственно достойной человѣка.
Вотъ какая борьба происходила во внутренней, духовной жизни Деронды, и, если нельзя назвать эту фазу умственнаго развитія идеальной, то все-же она является обыкновенно предвѣстницей разсвѣта, переходной эпохой, которую искони проходятъ многіе юноши съ большей или меньшей потерей своихъ силъ.
Я уже сказалъ, что, при всей своей кажущейся холодности Деронда живо чувствовалъ поэзію повседневной жизни и образы еврейской улицы, поднимая въ немъ чувство связи съ древнимъ міромъ, погружали его въ думы о двухъ періодахъ исторической жизни о туманномъ разсцвѣтѣ религій и учрежденій и ихъ медленномъ, грустномъ увяданіи, о пыли и жалкихъ лохмотьяхъ, ихъ покрывшихъ, усиливающихъ сознаніе былой, высоко поучительной жизни и великолѣпнаго наслѣдства, отъ которыхъ осталось только одно грустное воспоминаніе.
Эти размышленія, овладѣвшія имъ, въ одинъ теплый, ясный вечеръ по дорогѣ къ синагогѣ, подавили въ самомъ зародышѣ чувство отвращенія, которое возбуждали въ немъ нѣкоторыя мелочи.
Такъ, напримѣръ, зайдя въ одну старую, книжную лавку спросить, въ которомъ часу начинается синагогальная служба, онъ былъ встрѣченъ весьма любезно однимъ пронырливымъ молодымъ человѣкомъ, одобрившимъ его желаніе идти въ старую, ортодоксальную синагогу, а не въ новую реформаторскую и обманувшимъ его при этомъ не хуже чистокровнаго Тевтона.
Онъ съ большей ловкостью, сбылъ ему книгу, совершенно вышедшую изъ употребленія, какъ рѣдкость, которую nicht, so leicht su bekommen.
Говоря правду, Деронда встрѣчалъ не мало евреевъ со странными физіономіями, не совсѣмъ безупречныхъ и мало отличавшихся отъ христіанъ той же категоріи. Въ поискахъ за родными Миры онъ въ послѣднее время сталъ думать о низшемъ классѣ евреевъ съ чувствомъ какого-то личнаго безпокойства.
Но побольше-бы сравненій, и мы бы не такъ возмущались, при видѣ евреевъ и другихъ диссидентовъ, жизнь которыхъ не совсѣмъ согласуется съ ученіемъ ихъ религіи. Въ тотъ вечеръ Деродна, сознавъ всю свою несправедливость и преувеличеніе, употребилъ въ дѣло это благотворное средство и лишній, уплоченный имъ талеръ не уменьшилъ ни его интереса къ судьбамъ еврейства, ни желанія посѣтить ортодоксальную синагогу во Франкфуртѣ, въ которую онъ поспѣлъ вмѣстѣ съ многими евреями, къ закату солнца.
Войдя впервые въ синагогу, Деронда случайно помѣстился на одной скамейкѣ со старикомъ, замѣчательная фигура котораго тотчасъ обратила на себя его вниманіе. Обыкновенная еврейская одежда и талисъ, то-есть бѣлое покрывало съ голубой бахромой, надѣваемое во время богослуженія, были на немъ очень поношены, но большая сѣдая борода и круглая поярковая шляпа оттѣняли его прекрасный профиль, столь-же похожій на типъ итальянскій, сколько на еврейскій. Онъ также съ любопытствомъ посмотрѣлъ на Деронду и ихъ глаза встрѣтились, что не всегда пріятно дѣйствуетъ на людей незнакомыхъ; поэтому Деронда отвернулся, но въ ту-же минуту увидалъ передъ собою открытый молитвенникъ, который ему пододвинулъ старикъ, и долженъ былъ кивнуть головою въ знакъ благодарности. Между тѣмъ, чтецъ взошелъ на "биму " или каѳедру -- и служба началась. Взглянувъ на нѣмецкій переводъ, напечатанный въ молитвенникѣ рядомъ съ еврейскимъ текстомъ, Деронда понялъ, что онъ присутствуетъ при пѣніи псалмовъ и отрывковъ изъ ветхаго завѣта. Невольно онъ поддался могучему вліянію литургіи, которая, все равно, какая-бы ни была, еврейская или христіанская, заключается въ общечеловѣческомъ стремленіи къ Творцу, въ мольбѣ о милосердіи и въ славословіи Его святого имени. Поэтому, естественно, что производимое ею впечатлѣніе на человѣческую душу зависитъ не отъ произносимыхъ словъ, а отъ возбуждаемаго религіознаго настроенія, подобно Miserere Алегри или Magnificat Палестрины.
Монотонный, громкій голосъ чтеца, покрывавшій мелодичное пѣніе дѣтей, ровное, набожное колебаніе головъ, самая простота зданія и бѣдность всей обстановки, среди которыхъ какъ-бы находила отдаленное эхо религія, придавшая величественную форму вѣроисповѣданіямъ почти цѣлаго свѣта,-- все это произвело на Деронду такое сильное впечатлѣніе, какого онъ не ожидалъ. Но когда пѣніе умолкло и зашевелились грубыя еврейскія фигуры съ пошлыми, холодными лицами, въ головѣ Деронды блеснула мысль, что, вѣроятно, только ему одному служба не показалась такой скучной рутиной. Онъ всталъ, молча поклонился своему любезному сосѣду и хотѣлъ выйти изъ синагоги, какъ вдругъ почувствовалъ, что кто-то опустилъ руку на его плечо. Онъ обернулся и увидалъ передъ собою какого-то старика-еврея съ сѣдой бородой, который обратился къ нему по нѣмецки:
-- Извините, молодой человѣкъ... Позвольте узнать ваше имя... кто вашъ отецъ?.. кто ваша мать?..
-- Я -- англичанинъ!-- рѣзко отвѣтилъ Деронда, съ неудовольствіемъ освобождаясь отъ руки незнакомца.
Старикъ посмотрѣлъ на него подозрительно, затѣмъ приподнялъ шляпу и молча удалился. Деронда не могъ сказать навѣрное, призналъ-ли незнакомецъ свою ошибку или обидѣлся рѣзкостью его отвѣта. Но что-же ему было дѣлать? Не могъ-же онъ объявить совершенно чужому человѣку, что онъ не зналъ, кто была его мать! Наконецъ, самый вопросъ старика былъ ничѣмъ неоправдываемой грубостью, происходившей, вѣроятно, отъ его случайнаго сходства съ кѣмъ-нибудь другимъ. Какъ ни казалось маловажнымъ Дерондѣ это обстоятельство, но оно усилило въ немъ впечатлѣніе, произведенное синагогой, и онъ ничего не сказалъ объ этомъ сэру Гюго, отъ котораго вообще скрывалъ все, что слишкомъ положительный баронетъ могъ-бы назвать восторженнымъ донъ-кихотствомъ. Трудно было себѣ представить человѣка добрѣе сэра Гюго, особенно въ отношеніи женщинъ; многія его дѣйствія можно было смѣло назвать романтичными; но онъ самъ никогда не смотрѣлъ на нихъ съ романтической точки зрѣнія и вообще смѣялся надъ примѣненіемъ въ практической жизни возвышенныхъ, отвлеченныхъ идей. Въ этомъ отношеніи между нимъ и Дерондой существовала самая рѣзкая противоположность.
Вскорѣ послѣ посѣщенія франкфуртской синагоги, Деронда вернулся въ Англію и нашелъ Миру совершенно измѣнившейся. Онъ предупредилъ м-съ Мейрикъ о своемъ пріѣздѣ и, явившись въ скромное убѣжище юной еврейки, засталъ ее въ обществѣ доброй хозяйки и Мабъ. Гладко причесанные волосы, чистенькое, приличное платье и спокойное, счастливое выраженіе ея лица, которое любой живописецъ былъ-бы радъ придать ангелу, возвѣщающему "на землѣ миръ и въ человѣцѣхъ благоволеніе", представляли утѣшительный контрастъ съ тѣмъ видомъ отчаянія, въ которомъ она впервые явилась передъ нимъ. Сама Мира подумала объ этомъ рѣзкомъ различіи и послѣ первыхъ привѣтствій сказала:
-- Посмотрите на меня. Я теперь совсѣмъ не похожа на то несчастное существо, которое вы избавили отъ смерти. А все потому, что вы меня спасли и передали лучшимъ изъ людей.
-- Это была простая случайность,-- отвѣтилъ Деронда:-- всякій на моемъ мѣстѣ сдѣлалъ-бы то-же.
-- Такъ не слѣдуетъ объ этомъ говорить,-- произнесла Мира, серьезно качая головой;-- я знаю и чувствую, что вы, а никто другой спасли меня и были ко мнѣ такъ добры.
-- Я согласна съ Мирой,-- замѣтила м-съ Мейрикъ:-- нельзя поклоняться всякому встрѣчному.
-- Къ тому-же всякій не привелъ-бы меня къ вамъ,-- сказала съ улыбкой Мира;-- а я желала-бы жить у васъ лучше, чѣмъ у кого-бы то ни было, конечно, кромѣ матери. Я думаю, что никогда еще бѣдную, потерянную птичку съ надломленными крыльями не приняла чужая мать въ свое гнѣздо такъ, какъ вы меня приняли въ свою семью. Я никогда не воображала, что могу быть такъ счастлива и спокойна. Впрочемъ,-- прибавила она послѣ минутнаго молчанія,-- я иногда боюсь...
-- Чего вы боитесь?-- спросилъ Деронда съ безпокойствомъ.
-- Я боюсь вдругъ встрѣтить на улицѣ отца,-- отвѣтила Мира потупившись;-- не правда-ли, страшно, что меня пугаетъ подобная встрѣча?
-- Оно невѣроятно,-- сказалъ Деронда и, воспользовавшись случаемъ, прибавилъ:-- а вы были-бы очень несчастны, если-бъ никогда не нашли своей матери?
Она ничего не отвѣтила и задумчиво вперила глаза въ противоположную стѣну. Черезъ нѣсколько минутъ она обернулась къ Дерондѣ и сказала рѣшительно:
-- Я желала-бы доказать ей, что всегда ее любила, и ухаживать за нею, если она въ живыхъ. Если-же она умерла, то мнѣ хотѣлось бы знать, гдѣ она похоронена, и говоритъ-ли мой братъ кадишъ въ ея память; но я старалась-бы не очень горевать. Уже много лѣтъ, какъ она для меня умерла, хотя въ моихъ мысляхъ она всегда будетъ жить. Мы съ нею неразлучны. Я, кажется, ни въ чемъ не виновна передъ нею и всегда старалась поступать такъ, чтобъ она была довольна мною. Только, можетъ быть, она будетъ жалѣть о томъ, что я не вполнѣ достойная еврейка.
-- Въ какомъ отношеніи вы не достойная еврейка?-- спросилъ Деронда.
-- Я не знаю еврейской религіи и никогда не исполняла всѣхъ его правилъ; мы съ отцомъ жили между христіанами и придерживались ихъ обычаевъ. Отецъ мой даже смѣялся надъ строгостью евреевъ относительно пищи и обрядовъ. Я увѣрена, что моя мать была строгая еврейка и не любила иновѣрцевъ; но, она, конечно, не могла-бы мнѣ запретить любить тѣхъ, которые обходятся со мною лучше моихъ соплеменниковъ. Мнѣ кажется, что въ этомъ отношеніи я даже не послушалась-бы ея. Мнѣ гораздо легче любить, чѣмъ ненавидѣть. Я недавно читала по-нѣмецки пьесу, въ которой героиня выражаетъ подобныя мысли.
-- Это "Антигона",-- сказалъ Деронда.
-- А, вы ее знаете? Но я не думаю, чтобъ мать запретила мнѣ любить моихъ лучшихъ друзей; напротивъ, она была-бы имъ благодарна. О! если-бъ я только ее нашла! Я могла передать ей все, что чувствую, я была-бы совершенна счастлива, и моя душа ничего-бы не жаждала, кромѣ любви къ ней!
-- Да благословитъ васъ Господь, дитя мое!-- произнесла м-съ Мейрикъ, тронутая до глубины своего нѣжнаго, материнскаго сердца, и, чтобъ перемѣнить разговоръ, прибавила, обращаясь къ Дерондѣ:-- Странно, что Мира помнитъ такъ хорошо свою мать, и никакого представленія не имѣетъ о братѣ. Ей только смутно мерещится, что онъ когда-то носилъ ее на рукахъ или стоялъ подлѣ матери надъ ея колыбелью. Онъ уже былъ тогда взрослый и, вѣроятно, мало оставался дома. Право жаль, что братъ для нея совсѣмъ чужой.
-- Онъ хорошій человѣкъ, я увѣрена, что Эзра хорошій,-- сказала Мира съ жаромъ;-- онъ любилъ мать и, конечно, заботился о ней. Я помню его больше, чѣмъ вы говорите. Въ моей памяти ясно сохранились восклицанія матери; "Эзра", и отвѣты брата: "мама!"
Эти слова Мира произнесла съ различной интонаціей, и голосъ ея дышалъ при этомъ искренней любовью.
-- Неудивительно,-- продолжала она черезъ минуту,-- что я лучше всего помню ихъ голоса! Голосъ всего глубже врѣзывается въ память. Мнѣ часто кажется, что небо населено голосами.
-- Да, такими, какъ вашъ,-- замѣтила Мабъ, застѣнчиво молчавшая до сихъ поръ, какъ всегда въ присутствіи Деронды.-- Мама, попросите Миру спѣть что-нибудь. М-ръ Деронда еще не слыхалъ ея голоса.
-- Это не будетъ вамъ непріятно?-- спросилъ Деронда такимъ нѣжнымъ, почтительнымъ тономъ, какого онъ даже за собою не подозрѣвалъ.
-- Напротивъ, это доставитъ мнѣ большое удовольствіе,-- отвѣтила Мира;-- теперь я отдохнула, и голосъ ко мнѣ снова вернулся.
Быть можетъ, простота ея обращенія происходила не только отъ ея безъискусственной, цѣльной натуры, но и отъ обстоятельствъ жизни, которыя побуждали ее смотрѣть на каждое свое дѣйствіе, какъ на обязательную работу, а работать она привыкла прежде, чѣмъ въ душѣ ея родилось самосознаніе.
Она тотчасъ встала и подошла къ фортепіано; это былъ старый дребезжащій инструментъ, который, однако, издавалъ довольно твердые звуки подъ маленькими, но энергичными пальцами молодой дѣвушки. Деронда сталъ такъ, чтобъ видѣть ее во время пѣнія.
Представьте себѣ Миру въ эту минуту! Это было существо, физическая красота котораго какъ-бы присуща ему по праву: ея темные волосы, гладко зачесанные назадъ, ниспадали волнистыми прядями на ея тонкую шею; ея правильное античное лицо было какъ-бы выточено изъ смуглаго мрамора, на которомъ рельефно выдавались черные глаза и брови; прозрачныя ноздри дрожали при малѣйшемъ движеніи, а прелестныя уши и художественно очерченный подбородокъ придавали ей общее выраженіе изящества, но не изнѣженной слабости.
Она пѣла "Per pieta non dirmi addio" Бетховена со свойственнымъ ей сдержаннымъ, но проникающимъ до глубины души чувствомъ, которое заставляетъ забывать обо всемъ въ мірѣ. Ея голосъ былъ не сильный и какъ-бы предназначенъ, подобно воркованью голубки, для услады лишь немногихъ, любимыхъ ею существъ. Деронда сначала смотрѣлъ на нее, но потомъ закрылъ глаза, чтобы всецѣло предаться сладостной нѣгѣ звуковъ; однако, когда она окончила пѣніе и вопросительно взглянула на него, то онъ уже снова устремилъ на нее свои взоры, какъ-бы стыдясь своей невѣжливости.
-- Мнѣ кажется, что никакая музыка никогда не доставляла мнѣ такого удовольствія,-- сказалъ онъ съ почтительной благодарностью.
-- Вамъ нравится мое пѣніе? Какъ я рада,-- промолвила Мира со счастливой улыбкой;-- мнѣ было очень больно, что мой голосъ не оправдалъ тѣхъ надеждъ, которыя на него возлагали; но теперь я, повидимому, могу зарабатывать имъ кусокъ хлѣба. У меня, дѣйствительно, хорошая школа. Миссъ Мейрикъ нашла мнѣ двухъ ученицъ и онѣ платятъ мнѣ по золотому за урокъ.
-- Я знаю нѣсколькихъ дамъ, которыя, вѣроятно, доставятъ вамъ много уроковъ послѣ Рождества,-- сказалъ Деронда;-- вы не откажетесь пѣть въ обществѣ?
-- Нѣтъ, я хочу непремѣнно зарабатывать на свои нужды. М-съ Мейрикъ увѣряетъ, что я могла-бы обучать грамотѣ, но безъ учениковъ это сдѣлать трудно,-- сказала Мира съ такой веселой улыбкой, какой Деронда никогда еще не видалъ на ея лицѣ,-- Я, вѣроятно, найду ее въ бѣдности...-- я говорю о своей матери,-- и желала-бы собрать для нея что-нибудь. Къ тому-же, я не могу всегда пользоваться милостынею, хотя,-- прибавила она поспѣшно,-- эта милостыня очень деликатна и нисколько неоскорбительна.
-- Я увѣренъ, что вы скоро разбогатѣете,-- отвѣтилъ Деронда разсмѣявшись;-- конечно, найдутся знатныя дамы, которыя будутъ рады воспользоваться вашими услугами для своихъ дочерей. Но теперь спойте намъ еще что нибудь.
Она охотно пропѣла наизустъ нѣсколько романсовъ Гардижіани и Шумана.
-- Мира!-- взмолилась Мабъ, когда та встала и хотѣла отойтй отъ фортепіано;-- спойте пожалуйста, вашъ миленькій гимнъ.
-- Нѣтъ, это просто дѣтскій лепетъ,-- отвѣтила Мира.
-- О какомъ гимнѣ вы говорите?-- спросилъ Деронда.
-- Еврейскій гимнъ, которымъ мать убаюкивала ее въ колыбели,-- сказала м-съ Мейрикъ.
-- Я очень желалъ-бы его услышать,-- сказалъ Деронда,-- если только вы меня считаете достойнымъ такой святыни.
-- Я спою, если вы желаете,-- отвѣтила Мира;-- но я словъ не знаю, и если вамъ знакомъ еврейскій языкъ, то, право, мое пѣніе покажется нелѣпымъ дѣтскимъ лепетомъ,
-- О, для меня все сойдетъ за еврейскій языкъ,-- сказалъ Деронда, качая головой.
Мира скрестила свои маленькія руки, закинула назадъ голову, словно надъ нею нагибалось какое-то невидимое лицо, и начала пѣть миленькій, дѣтскій мелодичный гимнъ безъ словъ, но съ большимъ чувствомъ, чѣмъ до сихъ поръ.
-- Если-бъ я даже узнала слова, то, кажется, продолжала-бы пѣть по-прежнему,-- сказала Мира, повторивъ нѣсколько разъ прелестный мотивъ.
-- Отчего-же нѣтъ?-- произнесъ Деронда;-- эти звуки краснорѣчивѣе всякихъ словъ.
-- Да,-- прибавила м-съ Мейрикъ,-- эти звуки вѣрно выражаютъ дѣтскій лепетъ, а мать до конца жизни слышитъ въ словахъ своихъ дѣтей этотъ дорогой для нея лепетъ. Ихъ слова не выражаютъ для нея того-же, что слова другихъ, хотя они одни и тѣ-же. Если я доживу до того, что мой Гансъ станетъ старикомъ, то онъ все-же для меня будетъ мальчикомъ. Любовь матери походитъ на дерево, которое сохранило всѣ свои сучья и вѣтви.
-- То-же самое можно сказать и о дружбѣ,-- замѣтилъ Деронда съ улыбкой;-- нельзя позволить матерямъ быть слишкомъ эгоистичными.
-- Но все-же пріятнѣе видѣть старую мать, чѣмъ стараго друга,-- отвѣтила добрая женщина, качая головой;-- дружба начинается съ сочувствія или съ благодарности. То и другое имѣетъ неглубокіе корни. Материнскую-же любовь вырвать нельзя.
-- Мнѣ кажется также, что вашъ гимнъ не произвелъ-бы на меня большаго впечатлѣнія, если-бъ я зналъ его слова,-- сказалъ Деронда, смотря на Миру,-- я недавно заходилъ въ синагогу во Франкфуртѣ, и богослуженіе подѣйствовало на меня, быть можетъ, еще сильнѣе, потому, что я не понималъ словъ литургіи.
-- Вы были тронуты нашей службой!-- воскликнула Мира съ жаромъ;-- а я думала, что она можетъ дѣйствовать только на сыновъ нашего народа, я думала, что она, какъ рѣка, окаймленная скалами... то-есть... я хочу сказать...
Она остановилась и не могла докончить своего картиннаго сравненія.
-- Я понимаю,-- отвѣтилъ Деронда;-- но въ глубинѣ души нѣтъ перегородокъ. Наша религія главнымъ образомъ происходитъ отъ еврейской, и, такъ-какъ евреи -- люди, то ихъ религіозныя чувства должны имѣть много общаго съ нашими, какъ ихъ поэзія имѣетъ тѣсную связь съ поэзіей другихъ народовъ. Впрочемъ, еврей, конечно, долженъ болѣе чувствовать вліяніе обрядовъ своей религіи, чѣмъ люди другихъ вѣроисповѣданій, хотя, быть можетъ, это и не всегда такъ.
-- Да,-- сказала Мира грустно;-- я видала, какъ нѣкоторые изъ нихъ смѣются надъ своей религіей. Это все равно, что смѣяться надъ родителями или радоваться ихъ позору.
-- Нѣкоторые умы возстаютъ противъ мыслей и учрежденій, среди которыхъ они воспитаны,-- произнесъ Деронда;-- они видятъ ясно ошибки того, что къ нимъ ближе всего.
-- Но вы вѣдь не таковы?-- сказала Мира, устремляя на него пристальный взглядъ.
-- Нѣтъ, я не думаю,-- отвѣтилъ Деронда;-- но вѣдь я не еврей
-- Ахъ, я всегда это забываю,-- промолвила Мира съ искреннимъ сожалѣніемъ -- и покраснѣла.
Дерондѣ также стало какъ-то неловко, и, чтобъ нарушить послѣдовавшее молчаніе онъ весело произнесъ:
-- Какъ-бы то ни было, но мы должны выказывать въ отношеніи другъ друга самую широкую вѣротерпимость, и если-бъ мы всегда шли на перекоръ тому, чему насъ учили въ дѣтствѣ, то все-же между нами существовали бы различія.
-- Конечно,-- замѣтила м-съ Мейрикъ;-- однако, можно уважать родителей и не слѣдовать слѣпо ихъ взглядамъ или покрою одежды. Мой отецъ былъ шотландскій кальвинистъ, а жать -- французская кальвинистка, я-же ни то, ни другое, тѣмъ не менѣе я отъ души уважаю память родителей.
-- Что касается меня, то я никогда не могла-бы перестать быть еврейкой, если-бъ даже перемѣнила свою вѣру -- сказала Мира рѣшительнымъ тономъ.
-- Но если-бъ евреи и еврейки перемѣнили свою религію и не дѣлали-бы никакого различія между собою и христіанами, то въ-концѣ-концовъ не осталось-бы вовсе евреевъ:-- замѣтила м-съ Мейрикъ, съ удовольствіемъ представляя себѣ эту перспективу.
-- О, пожалуйста, не говорите этого,-- промолвила Мира со слезами на глазахъ;-- я никогда не слыхала отъ васъ ничего непріятнаго, неужели вы хотите сегодня меня обидѣть? Я ни за что не выйду изъ среды своего народа. Я должна была бѣжать отъ отца, но если онъ придетъ ко мнѣ дряхлый, больной, безпомощный, неужели я отъ него отрекусь? Если его имя окружено позоромъ, то я должна раздѣлить его позоръ. Провидѣніе дало мнѣ въ отцы его, а не другого. Точно также и въ отношеніи моего народа. Я всегда останусь еврейкой. Я буду любить христіанъ, которое добры ко мнѣ, какъ вы, но всегда буду тяготѣть къ своему народу всегда буду исповѣдывать его вѣру!
Говоря это, Мира сжала руки на груди и пылающими глазами смотрѣла на м-съ Мейрикъ. Она казалась Дерондѣ олицетвореніемъ того національнаго духа, который побуждалъ маранновъ послѣ наружнаго исповѣдыванія католицизма втеченіи нѣсколькихъ поколѣній, бросать все: богатство, высокое положеніе въ свѣтѣ, и бѣжать, рискуя жизнью, только для того, чтобъ, явившись въ среду своего народа, торжественно крикнуть: "я еврей!".
-- Мира, дитя мое!-- воскликнула м- съ Мейрикъ съ испугомъ.-- Боже избави, чтобъ я когда-нибудь стала совѣтовать вамъ поступить противъ своей совѣсти. Я только намекнула на то, что могло-бы случиться при извѣстныхъ условіяхъ, но, конечно, лучше было-бы не мудрствовать лукаво.... Простите меня и вѣрьте, что я не хочу васъ отнять отъ тѣхъ, которые по вашему мнѣнію, имѣютъ больше правъ на васъ.
-- Я рада все для васъ сдѣлать, кромѣ этого; я вамъ обязана жизнью,-- страстно промолвила Мира, все еще не успокоившись.
-- Полно, дитя мое,-- произнесла м-съ Мейрикъ,-- я уже довольно наказана за свою глупую болтовню.
Вскорѣ послѣ этого Деронда всталъ и попростился. М-съ Мейрикъ проводила его до передней, и тамъ онъ, меягду прочимъ, сказалъ:
-- Вы знаете, что Гансъ будетъ жить у меня, когда онъ вернется на праздники?
-- Вы писали ему объ этомъ въ Римъ?-- спросила м-съ Мейрикъ, просіявъ.-- Какъ вы добры и предусмотрительны. Вы, значитъ, упомянули ему и о Мирѣ?
-- Да, вскользь. Я былъ увѣренъ, что онъ все уже знаетъ.
-- Я должна сознаться въ своей глупости: я еще не написала ему о ней ни слова. Въ каждомъ письмѣ я намѣревалась это сдѣлать и все откладывала, а дѣвочекъ я просила предоставить это мнѣ. Во всякомъ случаѣ, благодарю васъ, тысячу разъ благодарю.
Деронда легко отгадалъ то, что происходило въ душѣ м-съ Мейрикъ, и безпокойство, мучившее его по временамъ, только еще болѣе усилилось. Онъ ясно сознавалъ, что никто не могъ увидать эту прелестную молодую дѣвушку, чтобъ не влюбиться въ нее; но онъ увѣрялъ себя, что будетъ остороженъ, и для большей безопасности рѣшился какъ можно рѣже видаться съ нею. Было немыслимо, чтобы онъ, покровитель Миры, явился къ ней въ роли влюбленнаго, котораго она не любила и за котораго никогда не могла-бы выйти замужъ. Натура Миры была цѣльная, недопускавшая раздвоенія, и, если-бъ даже любовь побудила ее выйти за человѣка другой національности и религіи, то она никогда не была-бы счастлива, вѣчно упрекая себя за отступничество отъ своей вѣры и своего народа. Деронда ясно видѣлъ все, что омрачило-бы такимъ образомъ будущность Миры, на которую онъ смотрѣлъ, какъ на спасенное имъ дитя. Наша гордость часто принимаетъ нѣжный оттѣнокъ и себялюбіе теряетъ свой корыстный характеръ, когда мы принимаемъ на себя святое дѣло спасенія человѣческаго существа отъ несчастья и гибели.
"Я скорѣе позволю, чтобъ мнѣ отрѣзали руку, чѣмъ нарушу спокойствіе Миры!-- думалъ Деронда -- Какое счастье, что у меня подъ рукою Мейрики, такіе благородные, деликатные, великодушные люди, въ средѣ которыхъ она не только чувствуетъ себя безопасной, но и счастливой. Другого такого убѣжища мнѣ бы для нея нигдѣ не найти. Но къ чему поведутъ всѣ мои заботы, всѣ благоразумныя рѣшенія и самопожертвованія, если сорванецъ Гансъ вдругъ явится и перевернетъ все вверхъ дномъ?"
А подобный результатъ былъ очень вѣроятенъ: Гансъ какъ-будто самъ постоянно накликалъ на себя различныя бѣды. Но невозможно же было запретить ему возвратиться въ Лондонъ, гдѣ онъ хотѣлъ устроить мастерскую и поселиться на-всегда; а потому, видя, что онъ ничѣмъ не могъ-бы помѣшать такому роковому результату, Деронда старался увѣрить себя, что напрасно онъ и м-съ Мейрикъ безпокоятся о случайностяхъ, которыя могли бы и не встрѣтиться; однако, это ему не удавалось, и передъ его глазами постоянно вертѣлся образъ Ганса, влюбленнаго въ Миру. Вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ сознавалъ, что спасти несчастную еврейку отъ смерти не заключало въ себѣ ничего необыкновеннаго, но найти въ ней такое блестящее существо, какъ Мира, было событіемъ чрезвычайнымъ, которое могло повлечь за собою и чрезвычайныя послѣдствія, хотя Деронда ни на минуту не останавливался на предположеніи, чтобъ эти послѣдствія могли измѣнить его жизнь, потому что образъ Миры еще не являлся ему въ лучезарномъ сіяніи взаимной любви.
Что-же касается до розыска ея матери и брата, то послѣдній разговоръ съ нею далъ ему предлогъ отсрочить принятіе мѣръ къ достиженію этой цѣли. Его совѣсть не оправдывала эту отсрочку, точно такъ-же, какъ и постоянное откладываніе всякой попытки узнать правду о своей матери. Въ томъ и другомъ случаѣ онъ чувствовалъ, что прямая обязанность дѣтей по отношенію къ родителямъ не исполняется; но какъ тутъ, такъ и тамъ его удерживало инстинктивное опасеніе узнать истину.
-- Во всякомъ случаѣ, я посмотрю, разузнаю,-- говорилъ онъ самъ себѣ;-- можетъ быть, кто-нибудь изъ евреевъ мнѣ и поможетъ; во всякомъ случаѣ, подожду до Рождества.
Что-бы мы дѣлали, желая отложить непріятную обязанность, если-бъ не существовало календаря? Теперь-же великолѣпная солнечная система, съ помощью которой измѣряется время, даетъ намъ всегда возможность устанавливать себѣ сроки, болѣе или менѣе отодвигающіе необходимость приниматься за то, что намъ почему-либо непріятно.