Только развѣ во время лѣтнихъ ярмарокъ торговая площадь бывала иногда оживленнѣе, чѣмъ въ это осеннее, солнечное утро. Множество голубыхъ кокардъ и флаговъ, лица во всѣхъ окнахъ, шумная суетливая толпа толкалась взадъ и впередъ вокругъ маленькой эстрады, возвышавшейся прямо противъ достопочтеннаго Маркиза Гренби. Но-временамъ въ пестрой толпѣ раздавались сердитые возгласы, каскадъ рукоплесканій или визгъ грошеваго свистка; по надъ всѣми этими неопредѣленными, разнородными звуками громко и торжественно гудѣлъ каждые четверть часа большой колоколъ, "Королева Бессъ", съ красивой старой колокольни, выглядывавшей изъ-за деревьевъ, по ту сторону узенькаго ручья.
Возлѣ эстрады виднѣлись двѣ коляски, съ голубыми бантами на сбруѣ. Одна изъ нихъ принадлежала Джермину и была наполнена разряженными дочерьми его, посреди которыхъ красавица Эсѳирь, въ изящномъ и простенькомъ платьѣ, выдавалась какъ-то особенно рельефно и обращала на себя всеобщее вниманіе. Другая коляска была Гарольда Треясома; но въ ней не было дамъ -- только скучный Доминикъ, умное и доброе лицо котораго было одушевлено стараніями занять маленькаго Гарри и выручить отъ его тираническихъ выходокъ маленькаго кинъ-чарльза, съ большими глазами, очень смахивавшими на глаза мальчика.
Вся эта толпа не входила въ составъ политической силы націи, но тѣмъ неменѣе твердо вознамѣривалась слушать или не слушать по своему усмотрѣнію. Никому не позволялось говорить съ платформы, кромѣ Гарольда и дяди его Лнигона, хотя, въ ожиданіи ихъ появленія, на нее порывалось уже нѣсколько либераловъ. Особенно настойчивымъ сопротивленіемъ былъ встрѣченъ Руфусъ Лайонъ, И этого никакъ нельзя было объяснить негодованіемъ на священниковъ, не довольствующихся проповѣданіемъ съ церковныхъ каѳедръ и порывающейся взобраться и на уличныя платформы, потому что Лнигона выслушали ужъ разъ съ большимъ разумѣніемъ и готовы были еще послушать.
Ректоръ Малыхъ Треби пользовался большимъ кредитомъ во всемъ околоткѣ. Духовное лицо вовсе не клерикальнаго образа жизни -- вообще отличается нѣкоторой пикантностью, дѣлающей изъ него нѣчто въ родѣ шута гороховаго. Его обыкновенно называли Джекомъ ЛингОномъ или Батькой-Джекомъ, иногда -- въ старые и менѣе степенные годы -- даже Джекомъ Пѣтушьимъ Боемъ. Онъ непрочь былъ разразиться проклятіемъ, когда это было необходимо для вящшей соли шутки или остроты, любилъ носить цвѣтные галстуки, что вмѣстѣ съ высокими гетрами придавало ему весі.ма своебразный видъ; онъ говорилъ фамиліарнымъ простонароднымъ языкомъ и былъ совершенно изъятъ отъ чопорной жеманности, которую многіе считаютъ неотъемлемою особенностью духовныхъ лицъ. Въ сущности, при всемъ его комизмѣ и простодушіи, въ немъ было что-то какъ нельзя болѣе подходившее и къ воскресенью и отчасти къ воскреснымъ проповѣдямъ. Казалось даже, что и политическія его увлеченія -- нечто иное какъ только часть неистощимой шутки батьки Джека. Когда его красное лицо и бѣлые волосы показались на платформѣ, диссентеры встрѣтили его довольно холодно, зато всѣ фермеры торіи привѣтствовали его дружескимъ ура. "Давайте послушаемте, что скажетъ старый Джекъ, говорили они; ужъ онъ навѣрно выкинетъ какую-нибудь смѣшную штуку, пари держу на пенни".
И только молодые клерки адвоката Лаброна, совершенно чуждые требіанскимъ преданіямъ, позволяли себѣ посягать на пастора различными болѣе или менѣе колкими и острыми выходками, въ родѣ киданья пустой шелухи и криками "кукуреку".
-- Стойте ребята, началъ онъ, своимъ громкимъ, торжественнымъ и веселымъ голосомъ, запуская руки въ оттопыренные карманы своего сюртука,-- я вамъ вотъ что скажу: вѣдь вамъ извѣстно, что я пасторъ; я долженъ платить добромъ за зло. Такъ на-те жъ вамъ, пощелкайте моихъ цѣльныхъ орѣшковъ взамѣнъ вашей пустой шелухи.
Онъ стадъ бросать горстями орѣхи въ толпу, отвѣчавшую ему взрывомъ смѣха и веселыхъ восклицаній.
-- Ну, такъ послушайте же:-- вы пожалуй скажете, что я былъ торіемъ; и нѣкоторые изъ васъ, лица которыхъ мнѣ также знакомы, какъ набалдашникъ падки моей, пожалуй скажутъ, что такъ тому и слѣдовало быть, что поэтому самому я слылъ всегда славнымъ малымъ. Но я вамъ на это скажу кой-что еще. По этому самому, что я всегда былъ торіемъ и что я славный малый -- я теперь стою вотъ за этого своего племянника, который, какъ вамъ извѣстно, отъявленный либералъ. Пускай выходитъ впередъ кто хочетъ и говоритъ; славному малому не слѣдъ лавировать и мѣнять дорожки! Нѣтъ, между вами не найдется ни одной такой пустомели. Вы всѣ знаете, что то, что годится для одного времени, вовсе не годится для другаго. Если кто вздумаетъ противорѣчить этому, предложите ему поѣсть поросенка подъ хрѣномъ, когда ему нить хочется, или выкупаться въ Лаппѣ, когда ее затягиваетъ льдомъ. И вотъ почему самые лучшіе либералы теперь тѣ люди, которые прежде были самыми лучшими торіями. Дрянная у васъ лошадь, если она фыркаетъ и подымается на дыбы передъ новой, непривычной дорогой, когда кромѣ этой дороги никакой другой нѣтъ. А вотъ этотъ племянникъ мой по крови истый тори и Лингонъ -- въ этомъ я вамъ головой ручаюсь. Въ старыя торійскія времена всѣ щенки изъ дома Линтоновъ волками выли при приближеніи вига. Лингоновская кровь славная, густая, старинная торійская кровь -- точно хорошее густое молоко -- и вотъ почему, когда наступила пора, она даетъ отличныя либеральныя сливки. Самые лучшіе тори всегда превращаются въ самыхъ лучшихъ радикаловъ. Радикальной пѣны много -- только вы глядите въ оба и съумѣйте различать настоящія сливки отъ взбитой пѣны. И вотъ вамъ мой племянникъ -- чистыя сливки, что ни-на-есть лучшія: ужъ не чета вашимъ вигамъ, вашимъ шерстопрядамъ. Джентльменъ, но на всѣ руки мастеръ. Я самъ не дуракъ; я нарочно на многое смотрю сквозь пальцы, чтобы не видѣть слишкомъ много, потому что наше дѣло такое, что намъ слѣдуетъ иногда давать себя водить за носъ немножко. Но хотя я никогда не выѣзжалъ изъ этого края, я все-таки меньше знаю его, чѣмъ племянникъ. Вы только взгляните на него. Сейчасъ видно, что за человѣкъ. Есть люди, которые не видятъ ничего, кромѣ кончика своего носа, и опять-таки другіе не видятъ ничего кромѣ изнанки; но племянникъ мой Гарольдъ другаго сорта человѣкъ; онъ видитъ все, чертъ знаетъ какъ издалека, и ужъ не таковскій онъ, чтобы промахнуться. Какъ есть красавецъ во всей силѣ! Не молокососъ какой-нибудь; не дряхлый старикъ, который вздумаетъ говорить съ вами, да вдругъ замѣтитъ, что забылъ зубы на полкѣ. Гарольдъ Тренсомъ принесетъ вамъ честь; если кто-нибудь вздумаетъ говорить, что радикалы шайка мазуриковъ, нищихъ, забулдыгъ, готовыхъ играть въ орлянку на собственность края своего, вы можете сказать: посмотрите на члена сѣвернаго Ломшайра. И послушайте, что онъ вамъ скажетъ: онъ все приведетъ въ порядокъ -- законы для бѣдныхъ, и благотворительность, и церковь -- онъ все преобразуетъ. Вы можетъ быть скажете, что пасторъ Лингонъ толкуетъ о церковной реформѣ, потому что онъ самъ принадлежитъ къ церкви, что ему самому до зла-горя хочется реформы. Ладно, ладно, постойте немножко, и вы услышите, что старый пасторъ Лингонъ дѣйствительно преобразился -- шутки и прибаутки прахомъ пошли, послѣдняя бутылка выпита и разбита: собаки, старыя пантеры будутъ тосковать, правда; но помяните мое слово: вы скоро услышите, что пасторъ въ Малыхъ Треби сталъ новымъ человѣкомъ. Вотъ вамъ еще орѣховъ, ребята, и предоставляю вамъ слушать вашего новаго кандидата. Вотъ онъ -- махайте шапками, кричите ему ура; я начинаю: ура!
Гарольдъ сначала несовсѣмъ былъ увѣренъ къ благополучномъ исходѣ вводной рѣчи дяди; но онъ скоро успокоился. Старый Джекъ съумѣлъ разшевелить и задобрить даже старинныхъ торіевъ, скучившихся-было отдѣльной враждебной группой около маркиза Гренби. Гарольду мѣшали сначала только вопросы клерка, разыгрывавшаго роль трибуна диссентерскихъ интересовъ; но голосъ у клерка былъ такой непріятный и визгливый, что его очень скоро заставили замолчать. Спичъ Гарольда удался: онъ былъ не льстивымъ хитросплетеніемъ, не напыщенной торжественной рѣчью, не робкой, запинающейся попыткой новичка,-- словомъ сказать, то былъ одинъ изъ замѣчательнѣйшихъ британскихъ спичей. Перечитывая его на слѣдующій день въ печати, многіе не нашли въ немъ ничего особенно рельефнаго или убѣдительнаго, но тѣмъ неменѣе не могли не признать въ немъ положительныхъ достоинствъ, обыкновенно характеризующихъ лучшія, удачнѣйшія усилія краснорѣчивыхъ кандидатовъ. И потому въ концѣ концовъ аплодисменты взяли верхъ надъ оппозиціей.
Но можетъ быть моментъ самаго наибольшаго удовольствія, доставляемаго говореніемъ въ публикѣ, тотъ, въ который рѣчь кончается, и аудиторія можетъ не стѣсняясь предаться толкованіямъ ея. Одинъ спичъ, иногда сопровождаемый страшной отвѣтственностью за проскользнувшіе намеки и другія неловкости, доставилъ тему для разговора двадцати слушателямъ, не подлежащимъ никакой отвѣтственности. И конечно толпа на торговой площади вполнѣ насладилась этимъ высшимъ удовольствіемъ, когда говореніе съ платформы кончилось, а говорили не болѣе ни менѣе какъ три оратора. Слушатели подъ конецъ выказывали довольно замѣтное нетерпѣніе, потому что королева Бессъ протрезвонила послѣднюю четверть передъ двумя, и смачный запахъ изъ трактирной кухни заставлялъ ихъ пламенно желать какъ можно скораго окончанія разглагольствованій.
Двое или трое изъ приспѣшниковъ Гарольда заболтались на платформѣ, послѣ того какъ все было кончено; а Джерминъ, взойдя на платформу, чтобы переговорить съ однимъ изъ нихъ, повернулся къ углу, гдѣ стояли экипажи, чтобы приказать кучеру Тренсома подъѣхать поближе къ двери, и подалъ знакъ своему кучеру слѣдовать за нимъ. Но разговоръ, происходившій внизу, побудилъ его остановиться и, вмѣсто того чтобы отдать приказаніе, принять видъ безпечно-разсѣянный. Христіанъ, котораго адвокатъ только-что видѣлъ въ одномъ изъ оконъ маркиза Гренби, теперь разговаривалъ съ Доминикомъ. То была очевидно встрѣча старыхъ знакомыхъ, потому что Христіанъ говорилъ:
-- Вы не такъ посѣдѣли, какъ я, м. Ленони; вы ничуть не постарѣли въ эти шестнадцать лѣтъ. Немудрено, что вы меня не признали: я побѣлѣлъ, какъ сухая кость.
-- Ну нѣтъ. Это правда, что к спутался въ первую минуту -- не могъ вспомнить, гдѣ я васъ видѣлъ; но потомъ припомнилъ, что въ Неаполѣ, и сказалъ себѣ, что это долженъ быть м. Христіанъ, Такъ вотъ какъ: вы живете въ Треби, а я въ Тренсомъ-Кортѣ.
-- Ахъ, какъ жаль, что вы не въ нашихъ краяхъ, а то бы мы съ вами отобѣдали у маркиза, сказалъ Христіанъ.-- Нельзя ли какъ-нибудь устроить это, прибавилъ онъ, хотя въ душѣ былъ твердо убѣжденъ въ томъ, что нельзя.
-- Нѣтъ, очень вамъ благодаренъ -- не могу оставить мальчика. Ай! Гарри, Гарри! не щипли бѣднаго Моро.
Пока Доминикъ говорилъ, Христіанъ смотрѣлъ по своему обыкновенію по сторонамъ и остановилъ глаза на Эсѳири, которая выдвинулась впередъ, чтобы разглядѣть хорошенько цыганенка -- сына Гарольда Тренсома. Но, встрѣтивъ случайно взглядъ Христіана, она быстро отодвинулась назадъ и отвернулась, слегка покраснѣвъ.
-- Кто эти дамы? сказалъ Христіанъ вполголоса Доминику.
-- Это дочери м. Джермина, сказалъ Доминикъ, не знавшій въ лицо ни дочерей адвоката, ни Эсѳири.
Христіанъ какъ-будто изумился и помолчалъ немного.
-- О, au revoir! сказалъ онъ, цѣлуя копчики пальцевъ, когда кучеръ, выслушавъ приказаніе Джермина, тронулъ лошадей.
-- Неужели онъ нашелъ въ ней какое-нибудь сходство, сказалъ Джерминъ, сходя съ платформы.-- Еслибъ я могъ предвидѣть это, я бы низачто не посадилъ ее въ свою коляску.