На слѣдующее утро, послѣ долгой молитвы о ниспосланіи силы и мудрости, Лайонъ сошелъ внизъ, твердо рѣшивъ, что въ этотъ именно день будетъ рѣшено то, что онъ нашелъ необходимымъ; но какой именно часъ изберетъ онъ для торжественнаго совѣщанія съ Эсѳирью -- это будетъ зависѣть отъ обстоятельствъ. Можетъ быть онъ отложитъ разговоръ до того времени, когда они останутся вдвоемъ, послѣ того какъ Лидди ляжетъ въ постель. Но за завтракомъ Эсѳирь сказала:
-- Сегодня праздникъ, папа. Ученицы мои отправились въ Дуффильдъ смотрѣть звѣринецъ. Что мы будемъ сегодня дѣлать? Отчего ты ничего не кушаешь? О, Лидди, Лидди, яйца опять перестояли! Зачѣмъ вы право читаете " Смуты" Аллейна передъ завтракомъ; вы всегда надъ ними расплачетесь и позабудете о яйцахъ.
-- Лица круты, жестки, это правда; но есть сердца еще жестче, миссъ Эсѳирь, сказала Лидди.
-- Едва ли, сказала Эсѳирь.-- Это яйцо навѣрное жестче сердца самаго закоснѣлаго еврея. Пожалуйста отдайте его маленькому Захару: пускай играетъ имъ вмѣсто мячика.
-- Боже, Боже мой, какъ вы слегка обо всемъ говорите, миссъ. Мы можетъ быть всѣ перемремъ до ночи.
-- Вы начинаете чушь говорить, любезная моя Лидди, сказалъ Лайонъ нетерпѣливо,-- ступайте въ кухню.
-- Что же мы будемъ дѣлать сегодня, папа? повторила, Эсѳирь.--У меня сегодня праздникъ.
Лайонъ увидѣлъ въ этомъ новое подтвержденіе не откладывать дѣла.
-- У меня есть до тебя очень серіозное, важное дѣло, милая; и пока намъ никто не мѣшаетъ, я попрошу тебя пойдти со мною наверхъ.
Эсѳирь удивилась, что у отца оказалось на душѣ что-то серіозпѣе и важнѣе обычныхъ его утреннихъ занятій.
Она скоро узнала, въ чемъ было дѣло. Недвижная, но въ глубинѣ души взволнованная такъ, какъ еще никогда въ жизни она не волновалась,-- Эсѳирь выслушала исторію матери я изліянія вотчима. Лучи утренняго солнца, падавшіе на книги, сознаніе начинающагося дня, усиливали торжественность гораздо больше, чѣмъ могла бы сдѣлать ночь. Всякая вѣсть, измѣняющая строй жизни нашей, поражаетъ насъ гораздо больше, если она доходитъ до насъ рано утромъ: пережить цѣлый день при новомъ и можетъ быть на вѣки печальномъ освѣщеніи иногда невыносимо тяжело. А вечеромъ близко время отдохновенія.
Лайонъ смотрѣлъ на свой разсказъ, какъ на исповѣдь -- исповѣдь своей презрѣнной слабости, своихъ недостойныхъ заблужденій. Но въ ея глазахъ она представлялась совсѣмъ инымъ: душа внезапно разширилась передъ неожиданнымъ видѣніемъ страсти и борьбы, восторговъ и самоотрѣченій въ участи существъ, до сихъ поръ бывшихъ для нея туманной загадкой. И признаваясь ей, что онъ не былъ ея настоящимъ отцомъ, но только стремился любить ее, какъ отецъ, желалъ быть любимымъ, какъ отецъ,-- странный, истомленный жизнію, несвѣтскій старикъ возбуждалъ въ Эсѳири новую, восторженную симпатію. Можетъ быть это сообщеніе неимѣло бы на нее такого вліянія, еслибъ она не была подготовлена къ извѣстному настроенію двумя послѣдними мѣсяцами отношеній къ Феликсу Гольту, научившему ее сомнѣваться въ непогрѣшимости своего собственнаго знамени и разбудившему въ ней предчувствіе нравственныхъ глубинъ, недоступныхъ поверхностному, легкомысленному взгляду.
Эсѳирь сѣла противъ отца и не двинула даже крѣпко стиснутыми пальцами во все время, пока онъ говорилъ. Но послѣ долгаго изліянія, въ которомъ онъ утратилъ сознаніе всего, кромѣ постепенно вызываемыхъ и возникающихъ воспоминаній,-- онъ помолчалъ немного и потомъ сказалъ робко:
-- Это позднее искупленіе давнишняго проступка, Эсфирь. Я не стараюсь извинить себя, потому что мы должны стараться основать наши привязанности на правдѣ. Несмотря на то...
Эсѳирь встала и передвинулась на стулъ, стоявшій рядомъ съ кресломъ отца и на который онъ обыкновенно складывалъ книги, во время занятій. Ей хотѣлось говорить, но шлюзы, открытыя исповѣдью отца, не могли быть открыты для однихъ только словъ. Она обвила руками шею старика и, громко вскрикнувъ, разразилась рыданіями.
-- Отецъ, отецъ! Прости, что я не довольно любила тебя. Я буду -- буду!
Старикъ дрогнулъ отъ изумленія и радости, усилившихся до боли. Онъ только собирался просить прощенія у нея, а она извиняется передъ нимъ. Въ этотъ моментъ высшаго душевнаго возбужденія, въ умѣ священника мелькнула радостная мысль: -- Вѣрно на нее снизошла благодать: Господь коснулся ея сердца.
Они сидѣли обнявшись и въ молчаніи, пока Эсѳирь изливала избытокъ своего сердца. Когда она. подняла голову, она просидѣла совершенно недвижно минуты съ двѣ, пристально устремивъ глаза на одну точку и вложивъ маленькую ручку въ руку священника. Потомъ подняла на него глаза и сказала:
-- Такъ ты жилъ труженической, бѣдной, очень бѣдной жизнью. А между тѣмъ мать моя воспитывалась въ изобиліи. Она была изъ хорошей, достаточной семьи -- она была леди.
-- Это правда, милая; я могъ дать ей только бѣдную, труженическую жизнь.
Лайонъ отвѣчалъ, совершенно недоумѣвая, къ чему клонитъ Эсѳирь. До исповѣди, онъ, на основаніи долгихъ наблюденій надъ дочерью, часто служившихъ поводомъ къ тайной скорби,-- думалъ, что самое главное, самое интересное для нея во всей этой исповѣди будетъ извѣстіе о томъ, что ея родители выше званіемъ бѣднаго диссентерскаго проповѣдника; но она неожиданно обнаружила другія, лучшія чувства и стремленія. Онъ побоялся сдѣлать слишкомъ поспѣшное и поверхностное заключеніе о внутренней жизни дѣвушки и ждалъ новыхъ указаній.
-- Но вѣдь такъ жить -- всего лучше, пана? сказала Эсѳирь, вставая, вспыхивая блѣднымъ лицомъ и вскинувъ голову назадъ, какъ будто вдохновленная какимъ-нибудь новымъ рѣшеніемъ: -- Вѣдь это должна быть самая лучшая жизнь.
-- Какая жизнь, дорогое дитя мое?
-- Жизнь, въ которой люди выносятъ, терпятъ и дѣлаютъ все во имя какого-нибудь великаго и сильнаго чувства, такъ что всѣ внѣшнія, мелочныя подробности не имѣютъ никакого значенія.
-- Да, правда; но такимъ великимъ, всеобъемлющимъ чувствомъ должна быть непремѣнно покорность волѣ Божіей.
Эсѳирь ничего не отвѣчала; отцовскія слова не подходили къ впечатлѣніямъ, вызваннымъ его разсказомъ. Она опять сѣла и, немного погодя, сказала спокойнѣе:
-- Мама не много говорила о моемъ первомъ отцѣ?
-- Немного, милая. Она говорила только, что онъ былъ красивъ съ виду, добръ и великодушенъ, и что семья его принадлежала къ высшему, избранному кругу. Но теперь я отдамъ тебѣ письмо, кольцо и медальонъ -- единственныя видимыя воспоминанія, сохранившіяся послѣ него.
Лайонъ досталъ и передалъ Эсѳири ящичекъ съ этими драгоцѣнности мы.
-- Возьми ихъ и разсмотри на досугѣ, милая. А чтобы мнѣ опять не впасть въ проступокъ, вслѣдствіе скрытности, я скажу тебѣ, что совершилось въ послѣднее время по поводу этихъ вещей, хоть все совершившееся, въ моемъ представленіи, крайне темно и сбивчиво.
Онъ разсказалъ тогда Эсѳири все, что произошло между нимъ и Христіаномъ. Возможность, на которую указала тревога Лайона -- возможность найдти отца въ живыхъ -- была новымъ потрясеніемъ. Она не могла говорить объ этомъ съ названнымъ отцомъ своимъ, но молча внесла и этотъ фактъ къ архивъ печальныхъ недоразумѣній, неожиданно нависшихъ тучею надъ ея жизнію.
-- Я сильно сомнѣваюсь въ показаніяхъ этого человѣка, заключилъ Лайонъ.-- Признаюсь, его присутствіе и его разсказы кажутся мнѣ мѣдью звѣнящею. Онъ похожъ на человѣка, никогда не знавшаго ничего святаго, живущаго только ради похоти глазъ и суетнаго тщеславія. Онъ намекаетъ на возможность какого-то наслѣдства для тебя и какъ будто хочетъ подорвать всякое довѣріе къ Джермину. Все это можетъ и не имѣть серіознаго основанія. Но по-моему не слѣдуетъ ничего предпринимать, пока нѣтъ другихъ, болѣе опредѣлительныхъ указаній.
-- Конечно нѣтъ, папа, поспѣшила вставить Эсѳирь. Немного прежде, такая загадочная перспектива очень пріятно развлекла бы ея праздную мечту; но теперь, по нѣкоторымъ причинамъ, которыхъ она не могла бы ясно изложить на словахъ,-- она только испугалась и еще болѣе растревожилась.