Феликсъ Гольтъ, сиди за дѣломъ, безъ учениковъ, выпросившихъ себѣ праздникъ, желая поглядѣть на палатки и на толпу, замѣтилъ около одинадцати часовъ, что шумъ, доходившій до него съ главной улицы, становился все болѣе и болѣе значительнымъ. Онъ давно уже боялся, что выборы разыграются чѣмъ-нибудь весьма непустячнымъ и непріятнымъ, но подобно многимъ, боящимся увлекаться пророческой предусмотрительностью, оканчивающейся по большей части желаніемъ, чтобы ихъ дурныя предзнаменованія осуществились, онъ успокоивалъ себя тѣмъ, что хотя много было условій, способныхъ вызвать насиліе, но вмѣстѣ съ тѣмъ много было и такихъ обстоятельствъ, которыя могли предотвратить его. На этой мысли онъ усѣлся спокойно за работу, рѣшивъ не смущать своего духа созерцаніемъ того, что было сильно ему не по сердцу. Но онъ былъ человѣкъ такого склада и сорта, что не могъ не сочувствовать всей душой окружающей жизни и оставаться спокойнымъ и равнодушнымъ, когда вокругъ страдаютъ и дѣлаютъ неисправимое зло. Такъ-какъ шумъ становился все громче и все больше затрогивалъ его воображеніе, онъ не вытерпѣлъ и отложилъ свою копотливую, деликатную работу въ сторону. Мать пришла изъ кухни, гдѣ она пекла рѣпу, при чемъ маленькій Джобъ старался ей быть полезнымъ по мѣрѣ силъ, и замѣтила, что на улицѣ должно быть убиваютъ кого-нибудь и что выборы, никогда до тѣхъ поръ не бывшіе въ Треби, должно быть ничто иное какъ день страшнаго суда; что она благодаритъ Бога, что домъ ихъ стоитъ въ переулкѣ.
Феликсъ схватилъ фуражку и выбѣжалъ изъ дому. Но когда онъ повернулъ на площадь, градоправители верхами были уже тамъ; со всѣхъ концовъ выдвигались констэбли, и Феликсъ замѣтилъ, что они не встрѣчали особенно сильнаго противодѣйствія. Онъ постоялъ немножко и видѣлъ, какъ постепенно разсѣивалась толпа и возстановилось сравнительное спокойствіе; и затѣмъ возвратился къ м-ссъ Гольтъ сказать ей, что теперь ужъ бояться нечего, что все угомонилось, что онъ опять уйдетъ, но чтобы она, не безпокоилась о немъ. Пусть только оставитъ ему что-нибудь поужинать.
Феликсъ думалъ объ Эсѳири и о томъ, какъ она должна была встревожиться шумомъ, который долженъ былъ доходить до нея гораздо явственнѣе, чѣмъ до ихъ дома, потому что Мальтусово подворье было въ нѣсколькихъ шагахъ отъ главной улицы. М. Лайона не было дома, онъ уѣхалъ по церковнымъ дѣламъ въ отдаленный городъ, и Эсѳирь въ слезоточивой Лидди не могла бы найдти достаточно твердой нравственной поддержки. Феликсъ не видалъ еи послѣ отъѣзда отца, но сегодня онъ поддался новымъ доводамъ.
-- Миссъ Эсѳирь на чердакѣ, сказала Лидди, но прежде чѣмъ она успѣла повернуться, чтобы сходить на чердакъ,-- Эсѳирь сама сбѣжала съ лѣстницы, привлеченная сильнымъ стукомъ въ дверь, пошатнувшимъ маленькій домъ до основанія.
-- Я очень рада видѣть васъ, сказала она поспѣшно,-- пожалуйста войдите.
Когда она заперла за нимъ дверь пріемной, Феликсъ сказалъ:
-- Я боялся, что васъ встревожитъ шумъ. Я пришелъ сказать вамъ, что теперь все успокоилось, хотя впрочемъ еще слышно ихъ.
-- Да, сказала Эсѳирь,-- мнѣ было страшно. Крики толпы такъ ужасны. Хорошо еще, что отца нѣтъ дома -- что онъ внѣ всякой опасности, которой могъ бы подвергнуться, еслибъ онъ былъ здѣсь. Но вы вѣроятно были въ самомъ разгарѣ опасности, сказала она улыбаясь и твердо рѣшась не выказывать особенной чувствительности.-- Присядьте же и разскажите мнѣ, что случилось.
Они сѣли въ разныхъ концахъ старой черной софы, и Феликсъ сказалъ:
-- Говоря по правдѣ, я заперся и старался быть равно душнымъ къ выборамъ, какъ будто бы я былъ одною изъ рыбъ Лаппы; но наконецъ шумъ сдѣлался слишкомъ невыносимъ. Я пошелъ и увидѣлъ только конецъ тревоги. Бѣдные буяны должно быть присмирѣли передъ магистратомъ и констэблями. Надѣюсь, что никого не ушибли. Страшно только, чтобы они опять не принялись за то же черезъ день или два; ихъ податливость можетъ быть вовсе не хорошій признакъ. Въ городѣ много подозрительныхъ личностей; если они еще подопьютъ, дѣло можетъ кончиться худо. Однако.... Феликсъ замолчалъ на полусловѣ, какъ будто найдя разговоръ пустымъ и ненужнымъ, сжалъ руки позади головы и, откинувшись на спинку софы, посмотрѣлъ на Эсѳирь, которая тоже глядѣла на него.
-- Можно мнѣ побыть здѣсь немного? сказалъ онъ черезъ минуту, показавшуюся длинной.
-- Пожалуйста, сказала Эсѳирь, краснѣя. Чтобы ободрить себя, она взяла какое-то рукодѣлье и нагнула голову. Она была ужасно рада приходу Феликса, но она глядѣла дальше, думала о будущемъ, думала о томъ, какъ онъ уѣдетъ и какъ они разстанутся, можетъ быть съ тѣмъ чтобы никогда не встрѣтиться. Воля у него была непреклонная. Онъ былъ скалой, а она бѣлымъ, мимолетнымъ облачкомъ.
-- Какъ бы мнѣ хотѣлось быть вполнѣ увѣреннымъ, что вы смотрите на вещи именно такъ, какъ я, сказалъ онъ вдругъ послѣ минутнаго молчанія.
-- Я увѣрена, что вашъ взглядъ гораздо вѣрнѣе и благоразумнѣе моего, сказала Эсѳирь съ горечью и не поднимая глазъ.
-- Есть люди, мнѣніе которыхъ для насъ особенно дорого. Я знаю, что вы думаете, что я человѣкъ безъ сердца -- или покрайней мѣрѣ безъ сильныхъ привязанностей. Вы думаете, что я ничего не люблю, кромѣ своихъ убѣжденій и своихъ личныхъ цѣлей.
-- Предположите, что я отвѣчу въ такомъ же тонѣ? сказала Эсѳирь, слегка тряхнувъ головой.
-- Какъ такъ?
-- Да такъ,-- что вы считаете меня пустою женщиной, неспособной понимать и вѣрить въ то, что есть лучшаго въ васъ, считая недостаткомъ все, что слишкомъ возвышенно и непонятно для меня.
-- Не сбивайте меня. Отвѣчайте мнѣ прямо на вопросъ. Въ тонѣ Феликса было какое-то выраженіе печальной мольбы. Эсѳирь уронила работу на колѣни и посмотрѣла на него, но не могла сказать ни слова.
-- Маѣ хотѣлось сказать вамъ -- разъ навсегда -- чтобы вы знали, что мнѣ легче было бы отдаться любви и быть любимымъ, какъ дѣлаютъ другіе, когда имъ представляется случай, чѣмъ...
Такая прерывистая рѣчь была совершенною новостью въ Феликсѣ. Онъ въ первый разъ потерялъ самообладаніе и отвернулся. Онъ измѣнилъ себѣ. Онъ началъ то, что по его глубокому убѣжденію не слѣдовало продолжать.
Эсѳирь, какъ настоящая женщина -- женщина, жаждущая любви, но не рѣшающаяся просить или требовать ея,-- обрадовалась этимъ доказательствамъ своей власти; но они разбудили въ ней великодушіе, а не осторожность, что съ нею сдѣлалось бы, еслибы у нея душа была болѣе мелкая, болѣе пошлая. Она сказала застѣнчиво, но съ серіозной задушевностью:
-- То, что вы избрали въ жизни, только убѣждаетъ меня, что ваша любовь была бы лучшимъ благомъ.
Все лучшее въ натурѣ Эсѳири затрепетало при этихъ словахъ. Величайшее благо, котораго намъ слѣдуетъ желать для себя,-- это возможность, умѣнье быть справедливымъ, вѣрнымъ себѣ въ великіе, многознаменательные моменты.
Феликсъ съ быстротой молніи перевелъ взглядъ опять на нее и, наклонясь впередъ, взялъ ея руку и поднесъ къ губамъ на нѣсколько моментовъ, потомъ опустилъ ее и поднялъ голову.
-- Мы всегда будемъ думать самое лучшее другъ о другѣ, сказалъ онъ, опираясь локтемъ на спинку софы и глядя на нее со спокойной грустью.-- Такой минуты мнѣ не доведется пережить вторично. Это мое посвященіе въ рыцарство. Вѣдь это всегда сопровождалось большой церемоніей.
Онъ улыбался ей, но она сидѣла, кусая нижнюю губу и крѣпко сжимая свои руки. Ей хотѣлось быть достойной того, что она чтила въ Феликсѣ, но неизбѣжное отреченіе было слишкомъ тяжело. Она видѣла себя въ будущемъ одинокой и покинутой всѣми. Очаровательная веселость исчезла съ лица, и тѣмъ болѣе трогательна казалась печаль на этомъ дѣтски-грустномъ личикѣ.
-- Скажите мнѣ, что бы вы... началъ было Феликсъ, подвинувшись къ ней ближе; но въ слѣдующую же минуту онъ всталъ, подошелъ къ столу, взялъ фуражку и пріостановился противъ нея.
-- Прощайте, сказалъ онъ очень тихо, не смѣя протянуть ей руку. Эсѳирь, не отвѣчая ни слова, подала ему руку. Онъ слегка пожалъ ее и тотчасъ же вышелъ вонъ.
Она слышала, какъ за нимъ затворилась дверь, и почувствовала себя глубоко несчастливой. Она горько заплакала. Еслибъ она могла выдти за Феликса, она была бы хорошей женщиной. Она не была увѣрена въ томъ, что безъ него съумѣетъ навсегда остаться хорошей.
Феликсъ упрекалъ себя дорогой. Лучше было бы вовсе не говорить, чѣмъ говорить такимъ образомъ. Но главнымъ побужденіемъ его было желаніе доказать Эсѳири, что онъ высоко цѣнитъ ея чувства. Онъ не могъ не замѣтить, какимъ значеніемъ онъ пользовался въ глазахъ ея; и онъ былъ слишкомъ прямой и чистосердечный человѣкъ, чтобы принимать на себя личину смиренія, которая не привела бы его ни къ чему лучшему. Напротивъ: такія личины, такія комедіи сплошь и рядомъ превращаютъ жизнь въ печальную драму. Феликсу хотѣлось сказать Эсѳири, что ея любовь была ему дорога, какъ бываютъ дороги любимые умершіе люди. Онъ чувствовалъ, что имъ не слѣдовало жениться -- что они только погубятъ другъ друга. Но ему хотѣлось вмѣстѣ съ тѣмъ убѣдить ее, что разлука съ нею будетъ для него тяжелымъ лишеніемъ. И въ этомъ сказалось его великодушіе. Несмотря на то что какое-то необъяснимое, таинственное совпаденіе впечатлѣній и обстоятельствъ заставило его проговориться, онъ сильно сомнѣвался въ благоразуміи сказаннаго. Феликсъ чувствовалъ къ Эсѳири то нѣжное, искреннее состраданіе, которое мощный солдатъ, привыкшій къ утомительнымъ походамъ и къ тяжкимъ лишеніямъ, чувствуетъ къ своему младшему брату -- молоденькому, непривычному рекруту, которому и амуниція кажется тяжелой не по силамъ.