Эсѳирь послѣ разлуки съ Феликсомъ Гольтомъ въ день бунта перешла черезъ столько ощущеній и впечатлѣній, что была готова встрѣтить всякую нечаянность сравнительно спокойно и равнодушно.,
Когда Лайонъ возвратился домой послѣ поѣздки по церковнымъ дѣламъ, Феликсъ былъ уже на пути къ Ломфордской тюрьмѣ. Маленькаго священника страшно поразило все, что онъ услышалъ дома. Онъ не могъ себѣ хорошенько объяснить поведеніе Феликса Гольта; все что кругомъ говорилось -- было такъ сбивчиво и неопредѣленно, что рѣшительно нельзя было придти къ какому-нибудь окончательному выводу. Но Лайонъ былъ вполнѣ увѣренъ въ невинности Феликса по участію въ мятежѣ или нанесеніи побоевъ. Онъ только боялся, что въ роковой встрѣчѣ съ Токеромъ его увлекла запальчивость, и онъ недостаточно былъ огражденъ отъ искушенія смиреніемъ и молитвой.
-- Бѣднаго моего друга тяжко испытуетъ Провидѣніе за чрезмѣрную самоувѣренность, сказалъ онъ Эсѳири, когда они сидѣли другъ противъ друга, печально перекидываясь вопросами и отвѣтами.
-- Ты сходишь къ нему, папа?
-- Непремѣнно схожу. Но прежде всего я пойду къ его бѣдной огорченной матери, душа которой безъ сомнѣнія мятется въ этомъ испытаніи, какъ осенній листъ подъ бурей.
Лайонъ всталъ, надѣлъ поспѣшно шляпу, готовясь выйдти.
-- Постой, папа, постой немножко, скушай что-нибудь, сказала Эсѳирь, кладя руку ему на плечо. Ты должно быть страшно усталъ?
Ахъ, дитя, пусти меня. Я не могу ни ѣсть, ни пить, пока не узнаю всей правды о дѣятельности молодаго друга моего, не услышу всего, въ чемъ можно его обвинить и чѣмъ оправдать. Я боюсь, что въ городѣ некому за него заступиться, потому что даже друзья нашей церкви не разъ меня осуждали за пристрастіе къ нему. Но, Эсѳирь, дорогое дитя мое,-- я вотъ что думаю. Господь читаетъ въ сердцахъ нашихъ и видитъ, кто изъ насъ его избранное орудіе; но мы -- мы судимъ по внѣшнимъ, неопредѣленнымъ признакомъ, и чтобы не впасть въ несправедливость, мы должны уповать и вѣровать другъ въ друга. Въ этомъ недоумѣніи я съ твердой вѣрою смотрю на тѣхъ, кого міръ не любитъ потому только, что они въ своемъ тревожномъ исканіи часто становятся въ разрѣза. съ обычаями и условіями міра. Я не могу легкомысленно отвернуться отъ человѣка, принимающаго на себя тяжкую долю изъ любви къ правдѣ; и хотя я нисколько не признаю полной свободы мысли, совершенно произвольнаго выбора доктринъ, но не могу не вѣрить въ то, что заслуга Божественной жертвы гораздо больше и шире нашего милосердіи. Я прежде думалъ иначе -- но только не теперь, теперь -- напротивъ.
Священникъ остановился и какъ будто сосредоточился мысленно на какомъ-то воспоминаніи: онъ всегда былъ склоненъ отвлекаться мысленно отъ преслѣдованія цѣли, казавшейся спѣшной. Эсѳирь воспользовалась случаемъ и уговорила его подкрѣпить себя тарелкой супа, прежде чѣмъ онъ отправится на утомительный подвигъ исканія послѣднихъ достовѣрныхъ свѣденій изъ устъ различныхъ свидѣтелей, начиная со сбивчивыхъ показаній бѣдной м-съ Гольтъ.
Мистрисъ видѣла во всѣхъ своихъ тревогахъ о Феликсѣ только выполненіе всѣхъ прежнихъ своихъ предсказаній, и разсуждала объ этой печальной исторіи какъ какой-нибудь коментаторъ апокалипсиса, ставя таинственность и назиданіе выше точности и логичности. Она настаивала главнымъ образомъ не на тѣхъ главныхъ фактахъ, что Феликсъ сидѣлъ за работой до двѣнадцатаго часа, что его оторвала отъ работы внезапная тревога, что онъ вышелъ изъ дому и почти тотчасъ же возратился сообщить ей съ удовольствіемъ, что все успокоилось, и просилъ оставить ему поужинать,-- факты, способные несомнѣнно доказать, что Феликсъ былъ чуждъ всякимъ замысламъ безчинства. Все это высказалось чисто случайно въ ея долгой жалобѣ священнику, " а она главнымъ образомъ настаивала на томъ, что еще задолго до Михайлова дня, сидя въ креслѣ, она говорила Феликсу, что его непремѣнно постигнетъ кара за дерзкія сужденія о пилюляхъ и элексирѣ.
-- А теперь, м. Лайонъ, сказала бѣдная женщина, держа на колѣняхъ маленькаго кашляющаго Джоба,-- а теперь вы видите, что мое предсказаніе исполнилось раньше, чѣмъ я ожидала. Феликсъ можетъ мнѣ перечить, если хочетъ; но вотъ онъ сидитъ въ тюрьмѣ, а я должна перебиваться тутъ полукроною въ недѣлю. Я, м. Лайонъ, никогда ничего худаго не дѣлала; этого никто про меня не можетъ сказать; я, какъ сирота, сидящій у меня на колѣняхъ, неповинна ни въ мятежѣ, ни въ убійствѣ, ни въ чемъ другомъ. Однимъ меня наказалъ Господь -- сыномъ, который считаетъ себя умнѣе всѣхъ старшихъ, топчетъ въ грязь снадобья, ниспосланныя Провидѣніемъ. Но все-таки онъ мнѣ сынъ, и. Лайонъ, и я вскормила своей грудью,-- тутъ материнская любовь бѣдной м-ссъ Гольтъ взяла верхъ надъ всѣми другими чувствами, и она продолжала, громко всхлипывая:-- а каково это матери слышать, что его засадятъ въ тюрьму, обрѣютъ, заставятъ работать на мельницѣ. О, Господи, Боже мой!
Тутъ м-ссъ Гольтъ разразилась рыданіями, а маленькій Джобъ, въ которомъ тоже успѣло сложиться смутное, но глубокое сознаніе горя -- сознаніе того, что Феликса нѣтъ, что его обижаютъ,-- тоже испустилъ жалобный вопль.
-- Полноте, и-ссъ Гольтъ, сказалъ священникъ, стараясь ее успокоить. Не усиливайте скорби своей воображаемыми бѣдствіями. Я твердо увѣренъ, что молодой другъ мой съумѣетъ оправдаться отъ всѣхъ обвиненій, кромѣ развѣ смерти Токера, которая, я боюсь, останется вѣчнымъ бременемъ на его душѣ. Я увѣренъ, что присяжные, его земляки, съумѣютъ различить несчастіе отъ злаго умысла и его освободятъ отъ всякой серіозной отвѣтственности.
-- Онъ никогда ничего не кралъ въ своей жизни, м. Лайонъ, сказала м-ссъ Гольтъ оживляясь.-- Никто не можетъ меня попрекнуть тѣмъ, чтобы мой сынъ удиралъ съ чужими деньгами въ карманѣ, какъ тотъ молодой человѣкъ изъ банка -- хотя онъ казался очень приличнымъ и по праздникамъ далеко не такъ ходилъ какъ Феликсъ. А я знаю, что съ констэблями плохо имѣть дѣло; хотя впрочемъ говорятъ, что женѣ Токера будетъ теперь гораздо лучше, чѣмъ прежде, потому что многіе знатные господа изъявили намѣреніе положить ей пенсію, такъ что она не будетъ знать нужды, а дѣтей ея помѣстятъ въ безплатную школу и мало ли еще что. Не трудно выносить испытанія и горести, когда всѣ вокругъ стараются наперерывъ помочь вамъ; и если судьи и присяжные хотятъ быть справедливыми къ Феликсу, пусть подумаютъ объ его бѣдной матери, лишенной куска хлѣба, у которой не осталось ничего кромѣ полукроны въ недѣлю и мебели -- мебели отличной, правда, и собственной моей покупки -- и обязанной содержать сироту, котораго принесъ ко мнѣ самъ Феликсъ. Конечно, я могла бы отослать его обратно къ дѣду на приходское иждивеніе, но не такая я женщина, м. Лайонъ: у меня сердце нѣжное. А тутъ у него ножки и пальчики на ногахъ какъ мраморъ; взгляните сами -- тутъ м-ссъ Гольтъ стащила съ Джоба башмаки и чулки и показала отлично вымотую маленькую ножку: -- вы можетъ быть скажете, что я могла бы взять жильца, но вѣдь это хорошо такъ говорить: кого здѣсь найдешь. Кому нужна была бы спальня да еще чистая комната; а если что съ Феликсомъ случится худое, мнѣ останется только пойдти въ приходское долговое отдѣленіе, и никто меня не выкупитъ, потому что всѣ члены церкви озлоблены противъ моего сына и находятъ въ немъ бездну всякихъ недостатковъ. Но я думаю, что они могли бы предоставить матери находить въ сынѣ недостатки, потому что хотя онъ очень странный и самовольный и всегда готовъ на всякое противорѣчіе, но онъ все-таки человѣкъ умный -- этого я отрицать не стану -- и законный сынъ своего отца и меня, своей матери, бывшей Мери Валь тридцать лѣтъ тому назадъ, передъ тѣмъ чтобы выйдти замужъ... Тутъ опять чувства м-ссъ Гольтъ взяли верхъ надъ всѣмъ, и она продолжала, рыдая: -- если его ушлютъ куда-нибудь, я непремѣнно пойду къ нему въ тюрьму и возьму съ собою этого сиротинку, потому что онъ ужасно любилъ держать его на колѣняхъ и говорилъ при этомъ, что никогда не женится; видно Господь услышалъ его и поймалъ на словѣ.
Лайонъ слушалъ съ тихими вздохами, потомъ принялся утѣшать ее, говоря, что онъ самъ сходитъ въ Ломфордъ при первой возможности и до тѣхъ поръ не успокоится, пока не сдѣлаетъ всего что можно для Феликса.
Въ одномъ только отношеніи жалобы м-ссъ Гольтъ сошлись съ собственными его предчувствіями и онъ нашелъ въ нихъ подтвержденіе: либеральная диссентерская партія въ Треби была сильно нерасположена къ Феликсу. Никто изъ наблюдавшихъ его поведеніе изъ оконъ не находилъ ничего, чѣмъ бы можно было его извинить, и собственный его отчетъ о побужденіяхъ, сдѣланный имъ при первомъ допросѣ, былъ принитъ съ сильнымъ недовѣріемъ; еслибъ не въ его привычкахъ было всегда считать себя умнѣе другихъ, онъ бы никогда не затѣялъ такого безумнаго дѣла. Онъ выдавалъ себя за нѣчто необыкновенное и злословилъ почтенныхъ торговцевъ. Онъ пріостановилъ выгодное производство снадобій, и вотъ результатъ, какого и ожидать слѣдовало. Онъ довелъ мать до нищеты, себя до позора, и изъ-за чего все это? Онъ собственно для "дѣла" ровно ничего не сдѣлалъ; еслибъ онъ ратовалъ за дѣло церкви или либеральной партіи -- дѣло иное, послѣдствія были бы осязательныя и поучительныя.
Еслибъ Феликсъ ратовалъ за церковную подать или пострадалъ въ какой-нибудь борьбѣ, въ которой онъ явно сталъ бы на сторону дисента и либерализма, въ его пользу непремѣнно составилась бы золотая, серебряная и мѣдная подписка. Объ немъ кричали бы на всѣхъ перекресткахъ, и имя его развѣвалось бы на знаменахъ отъ Дорчестера до Ньюкастля. Но въ томъ, что постигло Феликса, ровно не было ничего назидательнаго. Требіанскій мятежъ, "какъ вы его ни вертите," какъ говорилъ Мускатъ, ровно ничего не принесъ либерализму, и то, что Лайонъ приводилъ въ оправданіе Феликса Гольта, только еще больше подтверждало, что защита Феликса была обвиненіемъ его партіи. Все дѣло, говорилъ Нутвудъ, было темно и неисповѣдимо. Сопоставленіе имени кандидата, за котораго подали голоса всѣ члены церкви побогаче,-- съ поощреніемъ пьянства, мятежа и грабежа -- подало поводъ къ злоязычію враговъ; а едва ли можно зажать врагамъ ротъ ходатайствомъ за неразумнаго, безразсуднаго молодаго человѣка, вмѣшательство котораго испортило дѣло, вмѣсто того чтобы его поправить. М. Лайону было изъявлено опасеніе, чтобы человѣческія пристрастія не ослѣпили его къ интересамъ правды. Въ этомъ отношеніи опасность угрожала чисто Божьему дѣлу.
Душа маленькаго священника была разбита; онъ самъ живо чувствовалъ и видѣлъ усложненіе частныхъ вопросовъ въ этомъ дѣлѣ и сильно страдалъ при мысли о торжествѣ горіевъ, доказывавшихъ, что кромѣ нападенія на Семь Звѣздъ, слывшихъ вигской гостинницей, всѣ убытки были понесены торіями. Онъ сильно заботился о своихъ убѣжденіяхъ и желалъ, чтобы факты, событія говорили о нихъ наглядными и всѣмъ понятными картинами. Энтузіасмъ свѣта неспособны возбудить коментаріи въ мелкихъ, неброскихъ буквахъ, которыя одни могли бы сказать всю истину; а наглядныя картины приключеній Феликса обусловливались именно такими неброскими внутренними побужденіями: еслибъ онъ былъ мученикомъ, никакая партія не изъявила бы на него претензій. Однако священникъ, какъ мы видѣли нашелъ въ своей христіанской вѣрѣ побудительную причину еще больше примкнуть къ тому, за котораго не стояла большая партія. Сердце у этого маленькаго человѣчка было геройское: онъ не былъ изъ тѣхъ либераловъ, которые малодушно дезертируютъ, подъ предлогомъ тревоги за "дѣло" либерализма. Онъ думалъ, что кромѣ его самого, объ отвращеніи Феликса къ спаиванію и возбужденію спрокстонцевъ могли бы еще засвидѣтельствовать Джерминъ, Джонсонъ и Гарольдъ Тренсомъ. Хотя у него было самое сбивчивое представленіе о томъ, что можно было бы сдѣлать и чѣмъ могло бы кончиться это дѣло, онъ остановился мыслію на возможности побудить Тренсома къ какому-нибудь благопріятному свидѣтельству въ пользу Феликса, если не къ полному его оправданію; но онъ не смѣлъ предпринять ни одного шага, не посовѣтовавшись съ Феликсомъ, который едва ли согласится принять всякую помощь безразлично.
Это послѣднее ожиданіе осуществилось. Лайонъ возвратился къ Эсѳири, положивъ цѣлый день на поѣздку въ Ломфордъ и обратно,-- и возвратился значительно успокоенный: онъ наконецъ выяснилъ себѣ окончательный взглядъ на дѣло, которому пришлось волей-неволей подчиниться до поры до времени. Феликсъ Гольтъ объявилъ, что онъ не хочетъ отъ Гарольда Тренсома никакой помощи, кромѣ той, которую можетъ оказать всякій честный, добросовѣстный свидѣтель. Нее, что можно было для него сдѣлать, было совершенно просто и ясно. Онъ дастъ передъ судомъ самый коротенькій, несложный отчетъ и не станетъ прибѣгать ни къ какимъ судейскимъ уловкамъ. Онъ согласился принять услуги одного почтеннаго ломфирдскаго адвоката, который предложилъ ему вести его дѣло безъ всякаго возмездія. Дѣло совершенно просто и ясно, говорилъ Феликсъ. Единственные свидѣтели, явившіеся къ суду, могли только показать, что онъ старался направить толпу вдоль Парковой улицы и что, вопреки его стараніямъ, она двинулась къ Большимъ Треби.
-- Такъ стало-быть онъ не такъ убитъ и разстроенъ, какъ ты думалъ, папа? спросила Эсѳирь.
-- Нѣтъ, дитя; только разумѣется, онъ очень блѣденъ и похудѣлъ. Онъ говоритъ, что его только тревожитъ бѣдный Токеръ и мать; а что впрочемъ у него на сердцѣ совсѣмъ легко. Мы много говорили о томъ, какъ это отзовется на его матери, о превратности судьбы, о томъ, что даже самое правое дѣло ведетъ къ дурнымъ послѣдствіямъ, если мы имѣемъ въ виду только нашу коротенькую жизнь, а не руководствуемся болѣе широкими, вѣчными, не эгоистичными видами.
-- А обо мнѣ, папа, онъ ничего не сказалъ? спросила Эсѳирь слегка дрожа, но не имѣя силъ побороть эгоизмъ.
-- Да, онъ спросилъ, здорова ли ты, и просилъ передать тебѣ поклонъ. Впрочемъ онъ просилъ меня сказать тебѣ еще кое-что, что относится должно быть къ вашему разговору во время моего отсутствія. "Скажите ей, какой бы приговоръ ни произнесли надо мною, онъ не можетъ измѣнить моихъ намѣреній. Невѣстой моей всегда будетъ бѣдность, проповѣдь, и обученіе моимъ занятіемъ". Онъ засмѣялся при этомъ, вѣроятно припомнивъ какую-нибудь твою шутку.
Лайона, глядѣлъ на Эсѳирь улыбаясь, но она была недостаточно близко отъ него, чтобы можно было разсмотрѣть выраженіе ея лица. Все-таки онъ разсмотрѣлъ на столько, что замѣтилъ въ ней скорѣе грусть, чѣмъ улыбку. Красота у нея была не дѣтская, и когда въ глазахъ ея угасали искры остроумія, насмѣшливости и тщеславія и смѣнялись глубокимъ взглядомъ сосредоточенной скорби, васъ поразила бы глубина выраженія, неожиданно глянувшая изъ-подъ улыбокъ. Это выразительное, измѣняющееся лицо было живымъ олицетвореніемъ ея впечатлительной разнообразной натуры, въ которой борьба была неизбѣжна и мудрено было бы рѣшить, на какой сторонѣ останется побѣда.
Она начала смотрѣть на все, что было между нею и Феликсомъ, какъ на нѣчто не похороненное, но бальзамированное и хранящееся, какъ дорогое, священное воспоминаніе, въ особомъ святилищѣ. Полное сосредоточеніе мысли на немъ, безпрестанное повтореніе мысленно того, что произошло между ними, только способствовало усиленію этого впечатлѣнія. Она жила съ нимъ въ прошедшемъ, но въ будущемъ казалась совершенно заключенной, замкнутой отъ него. Онъ былъ какимъ-то вѣяніемъ, вліяніемъ надъ ея жизнію, почти частью ея; иногда ей казалось, какъ будто онъ принадлежалъ къ высшей, торжественной, небесной сферѣ, внося въ ея самодовольную мелочность сознаніе и предчувствіе болѣе широкой жизни.
Но только не теперь -- пока тревога еще такъ нова, горе еще такъ свѣжо, потому что горе было ея горемъ, а не горемъ Феликса Гольта. Можетъ быть вслѣдствіе его несомнѣнной власти надъ нею, она никакъ не могла думать объ немъ съ состраданіемъ, онъ все казался ей слишкомъ сильнымъ и величественнымъ для состраданія: онъ не нуждался ни въ чемъ. Ему чуждо было несчастіе и бѣдствіе, потому что онъ добровольно обрекъ себя на жизнь, полную испытаній и лишеній. Лучшая доля женской любви состоитъ въ поклоненіи, въ обожаніи, но тяжело ей быть отвергнутой съ драгоцѣннымъ мѵромъ и съ длинными косами, которыя готовы были упасть и освѣжить усталыя ноги.
Пока все это таилось и зрѣло въ сердцѣ Эсѳири, январьскіе дни начинали проходить съ своимъ обычнымъ зимнимъ однообразіемъ, нарушаемымъ развѣ только веселыми пирами торжествующихъ торіевъ и тревогой диссентеровъ, вслѣдствіе упрямства ихъ священника. Онъ говорилъ о Феликсѣ Гольтѣ на проповѣдяхъ, молился о немъ за вечернимъ богослуженіемъ, называя его по имени, а не "молодымъ измаильтяниномъ, котораго желательно было бы возвратить изъ беззаконной жизни въ пустыни и ввести въ одно стадо съ сынами Іуды и Веніамина" -- приличный перифразисъ, придуманный и предложенный братомъ Кемпомъ. Бѣдная м-ссъ Гольтъ ощущала въ скорби своей гордое самодовольство, потому что не будучи членомъ церкви, она теперь сдѣлалась предметомъ конгрегаціонныхъ замѣчаній и пастырскихъ намековъ. Считая себя безупречной добродѣтелью, рельефно выдающейся на темномъ фонѣ скорби, она находила награду и успокоеніе во вниманіи, которое мысленно возводила въ признаніе своихъ достоинствъ. Но болѣе вліятельные слушатели были того мнѣнія, что въ человѣкѣ, у котораго въ распоряженіи было такое множество длинныхъ сентенцій, какъ у Лайона, столько скобокъ и различныхъ многословныхъ вставокъ, постоянное употребленіе простонароднаго требіанскаго имени въ обращеніи къ Всемогущему, было положительнымъ оскорбленіемъ. Въ какомъ-нибудь безграмотномъ веслеянскомъ проповѣдникѣ такія вещи были бы еще извинительны, но отъ индепендентовъ требуется нѣкотораго стиля, нѣкоторой системы въ молитвѣ, такъ-какъ они считаются наиболѣе образованными дѣятелями въ рядахъ диссентерства. Лайонъ находилъ такія воззрѣнія глубоко ошибочными и на слѣдующее же утро объявилъ Эсѳири свое намѣреніе твердо и настойчиво оспаривать ихъ, доказать, что все, что можетъ быть благословляемо свыше, не можетъ быть пошлымъ и недостойнымъ, когда нить его мыслей вдругъ неожиданно приняла совершенно иное направленіе, вслѣдствіе обстоятельства, побудившаго его самаго и Эсѳирь просидѣть нѣсколько моментовъ въ безмолвномъ и недоумѣвающемъ созерцаніи другъ друга.
Обстоятельствомъ этимъ было письмо, принесенное съ нарочнымъ изъ Дуфильда; тяжелое письмо, адресованное къ Эсѳири, на дѣловой лицъ и вовсе не похожее на письма обыкновенной ея корреспонденціи. Содержаніе письма было еще болѣе поразительно, чѣмъ его внѣшность. Оно начиналось:
"М. Г.,-- при семъ прилагаемъ вамъ коротенькое извлеченіе, дошедшее до нашего свѣденія, о томъ, что право наслѣдниковъ Эдуарда Байклифа на возвратное владѣніе имѣніемъ, проданное въ 1729 году Джономъ Тренсомомъ, въ настоящее время переходитъ къ вамъ, какъ къ единственной и законной наслѣдницѣ Мориса Христіана Байклифя. Мы увѣрены въ успѣхѣ этой претензіи, которая доставитъ вамъ, по введеніи васъ во владѣніе, отъ пяти до шести тысячъ въ годъ".
На этомъ мѣстѣ Эсѳирь, читавшая громко, уронила письмо вмѣстѣ съ рукою на колѣни и съ замираніемъ сердца посмотрѣла на отца, который тоже смотрѣлъ на нее молча -- и такъ прошло двѣ или три минуты. На обоихъ напалъ какой-то страхъ, хотя мысли, передавшія это впечатлѣніе словомъ, у каждаго были совершенно различны.
Лайонъ заговорилъ первый.
-- Такъ вотъ на что намекалъ человѣкъ, называющій себя Христіаномъ. Я не повѣрилъ ему, однако онъ должно быть говорилъ правду.
-- Но, сказала Эсѳирь, воображеніе которой, разумѣется, остановилось на тѣхъ условіяхъ богатства, которыя она могла оцѣнить лучше другихъ,-- это значитъ, что Тренсомовъ выгонятъ изъ Тренсомъ-Корта и что жить тамъ буду я -- Это кажется мнѣ совершенной невозможностью.
-- Ахъ, дитя, я право ничего не знаю. Я совершенный невѣжда въ такихъ вещахъ, и мысль о мірскомъ величіи для тебя -- скорѣй вселяетъ въ меня ужасъ, чѣмъ радость. Однако, необходимо взвѣсить все, не глядя на это событіе, какъ на простую случайность, но какъ на новое проявленіе Промысла. Пойдемъ ко мнѣ въ кабинетъ и тамъ докончимъ письмо.
Способъ, какимъ свѣденіе, къ которому Эсѳирь была также мало приготовлена, какъ еслибы оно свалилось съ неба, было доставлено efi помимо старыхъ адвокатовъ Байклифовъ, Бата и Каулея, въ сущности былъ весьма простъ и естественъ. Тайнымъ двигателемъ, этого кажущагося чуда былъ Джонсонъ, который одновременно написалъ патрону своему, Джермину, что ему угрожаетъ искъ путемъ суда, а къ Эсѳири отправилъ это письмо, не желая никакой другой фирмѣ уступить ту долю барыша, которая казалась ему вполнѣ обезпеченной преслѣдованіемъ претензій Эсѳири Байклифъ.
Звѣзда Джермина очевидно закатывалась, и Джонсонъ не ощущалъ особенной скорби. Кромѣ нѣкоторыхъ непріятныхъ объясненій по поводу его личнаго участія въ сдѣлкахъ несовсѣмъ чистыхъ, Джонсонъ не видѣлъ для себя ничего угрожающаго въ будущемъ. Ему не угрожало разореніе, какъ Джермину: онъ не былъ птицей высшаго полета, а только маленькимъ лазуномъ, жизнь котораго обезпечена вполнѣ, пока только крылья и лапы не утратили способности цѣпляться. А между тѣмъ представлялась возможность поживиться насчетъ Байклифовъ, причемъ немалымъ удовольствіемъ было еще то обстоятельство, что это дѣло было орѣшкомъ, который Джерминъ намѣревался припрятать про свои зубы, и наконецъ то, что оно послужитъ поводомъ къ весьма непріятному изумленію м. Гольта Тренсома, обращеніе котораго съ почтеннымъ агентомъ не могло не оставить въ немъ весьма болѣзненнаго воспоминанія.
Подъ стимуломъ мелкихъ и разнообразныхъ побужденій, подобныхъ этимъ, на бѣломъ свѣтѣ дѣлается многое множество дѣлъ изящно одѣтыми и въ 1833 году начисто выбритыми людьми, имена которыхъ красуются на благотворительныхъ спискахъ и которымъ и въ умъ не приходитъ, что эти дѣла ихъ граничили съ подлостью. Джонсонъ точно также мало былъ исключеніемъ на этомъ свѣтѣ, какъ и его двойной подбородокъ.
Никакая система религіозная или политическая не допускала до сихъ поръ возможности равенства всѣхъ людей передъ добродѣтелью, или даже хоть бы того, чтобы всѣ платящіе подать съ 80-ф.-домовъ приносили честь своимъ сословіямъ.