Почти всѣ жители Треби, при мысли о мистерѣ Лайонѣ и его дочери, чувствовали тоже удивленіе въ отношеніи Эстеръ, какъ и Феликсъ. Ее не очень любили въ приходѣ отца. Люди не вполнѣ серьезные замѣчали, что она слишкомъ кокетлива и слишкомъ задираетъ носъ; самые же строгіе полагали, что мистеръ Лайонъ поступилъ неосторожно, не отдавъ свою дочь на воспитаніе богобоязливымъ людямъ, а, увлеченный роковымъ тщеславіемъ доставить ей блестящее образованіе, помѣстилъ ее въ французскую школу. Послѣ этого онъ позволилъ ей, что еще было хуже, поступить въ гувернантки въ нѣкоторые дома, гдѣ она набралась понятій, которыя но только не согласовались съ ея положеніемъ въ свѣтѣ, но, по своей чрезмѣрной свѣтскости, грозили опасностію всякому человѣку, въ какомъ бы онъ положеніи не находился. Но никто не зналъ, какого рода женщина была ея мать, потому что мистеръ Лайонъ никогда не говорилъ о своей прошедшей жизни. Когда онъ былъ избранъ насторомъ въ Треби, въ 1825 году, онъ, какъ всѣмъ было извѣстно, былъ уже нѣсколько лѣтъ вдовымъ и жилъ одинъ съ единственной прислугой, слезливой Лиди; дочь его тогда была еще въ школѣ. Только два года тому назадъ Эстеръ возвратилась домой, чтобы постоянно жить съ отцомъ и давать уроки въ городѣ. Въ этотъ промежутокъ времени она возбудила пламенную страсть въ двухъ молодыхъ диссентерскихъ сердцахъ, облеченныхъ въ самые модные жилеты, дававшіе знать какъ о безукоризненномъ качествѣ самой матеріи, такъ и о высокомъ вкусѣ ихъ обладателей; съ тѣмъ вмѣстѣ она снискала восторженное уваженіе къ своему уму въ дѣвочкахъ, своихъ ученицахъ; дѣйствительно, по общему мнѣнію, ея знаніе французскаго языка придавало Треби большее значеніе въ сравненіи съ другими подобными же ярмарочными городками. Но какъ мы уже сказали, въ людяхъ пожилыхъ она пріобрѣла мало сочувствія. Благоразумныя диссентерскіи матроны питали къ ней злобу изъ боязни, чтобы ихъ сыновья не захотѣли на ней жениться и изъ мести за то, что она обходилась съ этими, вполнѣ достойными молодыми людьми съ такимъ презрѣніемъ, котораго нельзя было допустить въ дочери пастора, не только потому, что ея родственныя связи обязывали ее выказывать въ высшей степени смиреніе, но и потому, что съ свѣтской точки зрѣнія бѣдный пасторъ долженъ быть ниже достаточныхъ гражданъ, которые его содержатъ. Въ тѣ времена прихожане смотрѣли на проповѣдника, которому платили по подпискѣ, съ такими же смѣшанными чувствами уваженія и недовѣрія, какъ и на духовное лицо господствующей церкви, которое все еще пользовалось десятиной. Его способностями восхищались, проливали слезы на его проповѣдяхъ, но слабый чай по общему мнѣнію былъ для него достаточно хорошъ и даже, когда онъ отправлялся въ сосѣдній городъ сказать проповѣдь въ пользу какого нибудь благотворительнаго учрежденія, его подчивали домашнимъ виномъ и отводили ему самую маленькую каморку. Подобно тому, какъ уваженіе церковныхъ прихожанъ къ ихъ пасторамъ сопровождалось ворчаньемъ и относилось большою частью къ отвлеченной личности, такъ и добрые диссентеры часто примѣшивали къ своему одобренію пасторскихъ проповѣдей порицаніе того человѣческаго сосуда, который вмѣщалъ въ себѣ уважаемый ими даръ духовнаго краснорѣчія. М-ссъ Мускатъ и м-ссъ Нутвудъ, примѣняя на практикѣ принципъ пуританскаго равенства, замѣчали, что мистеръ Лайонъ имѣлъ свои странности и что ему не слѣдовало позволять дочери дѣлать такіе неприличные, большіе расходы на перчатки, башмаки и духи, даже если она употребляла на это свои заработанныя деньги. Что же касается до церковныхъ прихожанъ, приглашавшихъ миссъ Лайонъ давать уроки своимъ дочерямъ, то они были совершенно поражены нелѣпымъ, невозможнымъ въ ихъ глазахъ, соединеніемъ въ одномъ лицѣ диссентерства и блестящихъ способностей; еженедѣльнаго присутствія на молитвенныхъ бесѣдахъ и короткаго знакомства съ такимъ легкомысленнымъ и свѣтскимъ языкомъ, какъ французскій. Эстеръ отчасти сознавала совершенное несогласіе между ея наклонностями и ея положеніемъ. Она знала, что на диссентеровъ смотрѣли свысока тѣ классы, которые она считала самыми образованными; ея любимыя подруги во Франціи и въ англійской школѣ, гдѣ она была учительницей, смѣялись надъ тѣмъ, что ея отецъ былъ диссентерскимъ пасторомъ; когда же одна изъ ея товарокъ убѣдила своихъ родителей взять Эстеръ въ гувернантки къ младшимъ дѣтямъ, всѣ ея природныя наклонности къ роскоши, брезгливости и презрѣнію къ фальшивой чопорности только окрѣпли вслѣдствіе всего, что она видѣла и слышала въ богатой и знатной семьѣ. Но то рабство было для нея тяжело, она съ радостью возвратилась домой къ отцу; хотя сначала она желала избѣжать этой необходимости, однако же послѣдующій опытъ жизни научилъ ее отдать преимущество сравнительной независимости ея новаго положенія. Но она не была довольна своей жизнію; все окружающее казалось ей низкимъ и неинтереснымъ; выхода же ей не было никакого, ибо еслибъ она и захотѣла нанести страшное горе отцу и, отвернувшись отъ диссентеровъ, стала бы ходить въ требійскую церковь, то это не принесло бы ей рѣшительно никакого удовлетворенія. Не религіозныя, а общественныя условія тяготили Эстеръ, и общество Кэсовъ не болѣе удовлетворило бы ея честолюбивому вкусу, чѣмъ общество Мускатовъ. Кэсы говорили неправильно по англійски и играли въ вистъ; Мускаты говорили тѣмъ же языкомъ и подписывались на "Евангелическій Магазинъ". Эстеръ не нравилось ни то, ни другое препровожденіе времени. Она имѣла одну изъ тѣхъ особенныхъ организацій, живыхъ и чувствительныхъ, которыя въ то же время нисколько не болѣзненны; она понимала всѣ тончайшіе оттѣнки въ манерахъ и разговорѣ; у ней былъ свой собственный кодексъ для всего, что касалось свѣта, духовъ, матерій и обращенія и по этому-то кодексу она обвиняла и оправдывала всѣхъ людей. Она была очень довольна собой, особенно за свой слишкомъ разборчивый вкусъ и никогда не сомнѣвалась, что ея мѣрило было самое высшее. Она очень гордилась тѣмъ, что самыя хорошенькія и знатныя дѣвочки въ школѣ всегда называли ее образцомъ природной леди. Сознаніе, что у нея хорошенькая ножка, обутая въ шелковый чулокъ и тоненькую кожаную ботинку, безукоризненные ногти и прелестныя ручки,-- доставляло ой много удовольствія; она чувствовала, что именно ея превосходство надъ другими не позволяло ей глядѣть безъ отвращенія на кембриковые платки и на заштопанныя перчатки. Всѣ ея деньги шли на удовлетвореніе ея деликатнаго вкуса и она ничего не откладывала. Я не могу сказать, чтобъ она въ этомъ отношеніи чувствовала укоры совѣсти, она была вполнѣ увѣрена въ своей щедрости; она ненавидѣла всякую низость, съ готовностью опорожняла свой кошелекъ, когда чувство жалости было въ ней неожиданно затронуто и съ радостію дѣлала отцу сюрпризъ, когда узнавала случайно, что онъ въ чемъ нибудь нуждался. Но добрый старикъ очень рѣдко въ чемъ нибудь нуждался; что-же касается до его желаній, то онъ имѣлъ только одно, которому она никогда не могла удовлетворить: желаніе увидѣть свою дочь истинно вѣрующей и достойной сдѣлаться членомъ его церкви.
Однако мистеръ Лайонъ любилъ свою нераскаянную и не хотѣвшую исправиться дочь, восхищался ею, даже боялся ее болѣе чѣмъ приличествовало отцу и пастору; онъ горячо томился наединѣ въ своей комнатѣ, пламенно упрекалъ себя въ ея недостаткахъ и просилъ небо помиловать ее; и послѣ такихъ-то молитвъ онъ сходилъ внизъ и смиренно подчинялся всѣмъ ея малѣйшимъ желаніямъ, ибо онъ боялся строгостью испортить дѣло ея исправленія, къ которому онъ постоянно стремился. Царицы всегда были и будутъ, не смотря на Салическіе и другіе законы; и тутъ въ маленькомъ, скромномъ домикѣ пастора Солодовеннаго Подворья была граціозная, сладкозвучная царица Эстеръ.
Сильный всегда будетъ повелѣвать, говорятъ иные съ увѣренностью, похожей на риторику адвокатовъ, не знающую ни исключеній, ни добавленій. Но что такое сила? Слѣпой ли это произволъ, который не видитъ ни ужасовъ, ни многообразныхъ послѣдствій, ни ранъ, ни увѣчья тѣхъ, которыхъ онъ давитъ? Узкость ли это ума, который не можетъ сознать другихъ нуждъ, кромѣ своихъ собственныхъ, который не смотритъ на послѣдствія, а лишь на минутные интересы и для котораго великая сила пожертвованія кажется глупой слабостью? Есть особый родъ подчиненія другому, который составляетъ удѣлъ лишь большаго ума и пламенной любви; и сила -- часто только другое названіе добровольнаго, рабскаго подчиненія, неисправимой слабости.
Эстеръ любила своего отца; она сознавала необыкновенную чистоту его характера, силу умственныхъ его способностей, которыя вполнѣ соотвѣтствовали ея собственной живости. Но его старое изношенное платье пахло дымомъ и она не любила гулять съ нимъ по улицамъ, потому что, при встрѣчѣ съ знакомыми, вмѣсто того, чтобъ поздороваться, сказать два слова о погодѣ и пройдти далѣе, онъ всегда пускался въ длинныя разсужденія и споры на теологическія темы или разсказывалъ какое нибудь событіе изъ жизни знаменитаго Ричарда Бакстера. Эстеръ боялась болѣе всего на свѣтѣ показаться смѣшной даже въ глазахъ грубыхъ требійцевъ. Она воображала, что могла бы болѣе любить свою мать, чѣмъ любила отца и очень жалѣла, что такъ смутно помнила ее.
Она какъ бы въ туманѣ вспомнила то время, когда ей еще не было пяти лѣтъ, когда слово всего чище ею произносимое было " мама, " когда тихій голосъ ласкалъ ее, произнося французскія нѣжныя слова, которыя она въ свою очередь повторяла своей куклѣ; когда очень маленькая бѣлая ручка гладила ее по головкѣ, причесывала, одѣвала и когда наконецъ она сидѣла съ куклой на постелѣ, гдѣ мама лежала, сидѣла до той минуты, какъ отецъ уносилъ ее изъ комнаты. Когда воспоминаніе дѣлалось яснѣе, то уже исчезъ и тихій, сладкій голосъ и маленькая ручка. Она знала, что ея мать была француженка, что она когда-то находилась въ большемъ горѣ и нищетѣ и что ея дѣвичье имя было Анета Ледрю. Это было все, что говорилъ ей отецъ о покойной матери; и когда однажды, въ дѣтствѣ, она спросила у него что-то о мамѣ, онъ отвѣчалъ:-- Эстеръ, пока ты не выростешь и не сдѣлаешься женщиной, мы будемъ только думать о твоей матери, когда же ты будешь выходить замужъ, то мы поговоримъ съ тобой о ней, я отдамъ тебѣ ея кольцо и все, что осталось послѣ нея; но безъ крайней необходимости я не могу терзать свое сердце разговоромъ о томъ, что было и чего уже нѣтъ.-- Эстеръ никогда не забывала этихъ словъ и чѣмъ она становилась старше, тѣмъ невозможнѣе казалось ей разспрашивать отца о прошедшемъ.
Его неохота говорить ей объ этомъ прошедшемъ основывалась на многихъ причинахъ. Частію это происходило отъ тайны, которую онъ старательно скрывалъ до сихъ поръ. онъ не имѣлъ довольно мужества, чтобъ сказать Эстеръ, что онъ ей не отецъ; онъ не имѣлъ довольно твердости, чтобъ отказаться отъ той любви, которую онъ, какъ отецъ, долженъ былъ ей внушить; онъ не рѣшался подвергнуться непріязни, которую она могла почувствовать къ нему за этотъ долгій постоянный обманъ. Но было кое-что другое, о чемъ нельзя было говорить -- глубокое горе, тяготѣвшее надъ нимъ, какъ надъ христіанскимъ служителемъ алтаря.
Двадцать два года передъ тѣмъ, когда Руфусу Лайону было тридцать шесть лѣтъ отъ роду, онъ былъ всѣми уважаемымъ пасторомъ бывшей конгрегаціи индепендентовь въ одномъ изъ южныхъ портовъ Англіи; онъ былъ не женатъ и на всѣ совѣты друзой, которые убѣждали его, что епископъ т. е. глаза Индепендентской церкви и конгрегаціи долженъ быть мужемъ одной жены, онъ отвѣчалъ, что слова эти были сказаны въ смыслѣ ограниченія, а не приказанія, что пастору позволялось имѣть одну жену, но что онъ Руфусъ Лайонъ не хотѣлъ воспользоваться этимъ позволеніемъ, находя, что его занятія слишкомъ поглощали его время и что женамъ израильскимъ было довольно мужей и безъ тѣхъ, кто были призваны на важнѣйшее дѣло. Его единовѣрцы и прихожане гордились имъ; къ нему посылались издалека депутаціи, и онъ ѣздилъ въ различные города проповѣдывать на праздники. Гдѣ ни заходила рѣчь о замѣчательныхъ проповѣдникахъ, имя Руфуса Лайона всегда было упоминаемо, какъ пастора, который дѣлалъ честь всѣмъ индепендентамъ; его проповѣди, по общему мнѣнію, были полны ученаго знанія и пламеннаго краснорѣчія; выказывая болѣе человѣческаго знанія, чѣмъ многіе изъ его братій пасторовъ, онъ въ тоже время былъ въ высшей степени осѣненъ вдохновенной благодатію. Но неожиданно, этотъ лучезарный свѣточъ потухъ; мистеръ Лайонъ добровольно отказался отъ мѣста пастора и уѣхалъ изъ своего города.
Ужасный кризисъ насталъ въ его жизни: приблизилась минута, когда религіозныя сомнѣнія и внезапно пробудившіяся страсти хлынули однимъ общимъ потокомъ и парализировали его вдохновеніе. До тѣхъ поръ, въ продолженіи тридцати шости лѣтъ, вся его жизнь была посвящена религіи и научнымъ занятіямъ; страсть, пылавшая въ его сердцѣ, была страсть къ религіознымъ теоріямъ, къ преніямъ и борьбѣ словомъ за истину; грѣхи, за которые ему приходилось вымаливать прощеніе, были честолюбіе, (въ такой формѣ, какую честолюбіе можетъ принять въ умѣ человѣка, посвятившаго себя поприщу проповѣдника индепендентской церкви) и слишкомъ живой умъ, который постоянно задавалъ себѣ новые вопросы. Даже въ то время, когда сравнительно онъ еще былъ молодъ, его отчужденіе отъ свѣта и простота то есть во всемъ что касалось мелочей, въ крупныхъ же дѣлахъ міра сего онъ принималъ большое участіе) придавали его манерамъ и наружности что-то странное; и хотя его умное лице было очень красиво, вся его фигура, казалось, такъ мало согласовалась со всѣми свѣтскими понятіями, что прилично одѣтые леди и джентельмены постоянно надъ нимъ смѣялись, подобно тому какъ смѣялись надъ Джономъ Мильтономъ. Руфусъ Лайонъ самымъ страннымъ невзврачнымъ проповѣдникомъ собранія улицы Шкиперовъ. Вѣроятно ли было, чтобы въ жизни такого господина могло случиться что нибудь романтическое? Можетъ быть, и нѣтъ; но все таки случилось съ нимъ преоригинальное происшествіе.
Однажды, въ зимній вечоръ 1812 года, мистеръ Лайонъ возвращался съ проповѣди въ сосѣднемъ селеніи. Онъ шелъ по обыкновенію очень скоро и былъ погруженъ въ глубокую думу; онъ вовсе не обращалъ вниманія на дорогу, окаймленную кустарниками и полуосвѣщенную блѣднымъ луннымъ свѣтомъ; вдругъ ему пришло на мысль, не оставилъ ли онъ своей памятной книжки, въ которой онъ записывалъ пожертвованія прихожанъ. Онъ остановился, растегнулъ свое пальто, пошарилъ во всѣхъ карманахъ и потомъ, снявъ шляпу, осмотрѣлъ всю ея внутренность. Книжка нигдѣ не находилась и онъ уже хотѣлъ продолжать свой путь, какъ неожиданно услышалъ тихій нѣжный голосъ, говорившій съ сильнымъ иностраннымъ выговоромъ:-- Сжальтесь надо мною, сударь!
Устремивъ глаза въ темноту, онъ увидѣлъ какую-то черную массу на краю дороги и, подойдя ближе, убѣдился, что это была молодая женщина съ ребенкомъ на рукахъ. Она снова произнесла, но голосомъ гораздо слабѣе:-- Я умираю съ голода; возьмите Христа ради ребенка!
Невозможно было подозрѣвать въ чемъ-либо дурномъ это блѣдное лицо, этотъ нѣжный голосъ. Не задумавшись ни на секунду, мистеръ Лайонъ взялъ ребенка на руки и сказалъ:-- Можете-ли вы идти рядомъ со мною, молодая женщина?
Она встала, но, казалось, едва могла передвигать ноги.-- Облокотитесь на меня, сказалъ мистеръ Лайонъ. И такимъ образомъ они пошли по дорогѣ. Пасторъ въ первый разъ въ жизни несъ ребенка на рукахъ.
Онъ не придумалъ ничего лучшаго, какъ отвести эту женщину съ ребенкомъ къ себѣ домой; это былъ простѣйшій способъ подать ей немедленно помощь и тѣмъ временемъ обдумать, какъ впослѣдствіи устроить ея судьбу; поэтому онъ и остановился на этой мысли, не думая ни о чемъ другомъ. Женщина была слишкомъ слаба, чтобъ говорить; и они оба молчали до тѣхъ поръ, пока онъ не усадилъ се передъ своимъ пылающимъ каминомъ. Его старую служанку не могли удивить ни какія добрыя дѣла ея господина, и она, какъ ни въ чемъ не бывало, взяла на руки ребенка, пока мистеръ Лайонъ снималъ съ бѣдной женщины мокрую шляпку и шаль. Послѣ этого онъ далъ ей выпить теплаго и, дожидаясь пока она совершенно очнется, онъ, отъ нечего дѣлать, какъ бы невольно сталъ смотрѣть на ея прелестное лице, которое ему казалось ангельскимъ, и небесное спокойствіе, которое было очаровательнѣе всякой улыбки. Мало-по-малу она стала приходить въ себя, заслонила своей нѣжной рукой глаза отъ свѣта и взглянула съ любовью на ребенка, который, лежа на рукахъ старой служанки, съ видимымъ удовольствіемъ всасывалъ въ себя теплое питье и протягивалъ къ огню свои голыя ноженки. Когда сознаніе совершенно возвратилось къ ней, она подняла глаза на мистера Лайона, стоявшаго подлѣ нея и произнесла своимъ прелестнымъ отрывочнымъ голосомъ:
-- Когда вы сняли шляпу, я тотчасъ узнала, что вы добрый человѣкъ.
Въ благодарномъ взглядѣ этихъ голубовато-сѣрыхъ глазъ, осѣненныхъ густыми рѣсницами, было что-то совершенно новое для Руфуса Лайона; ему казалось, что въ первый разъ въ жизни ему пришлось встрѣтиться съ такимъ взглядомъ женщины, но тутъ же онъ подумалъ, что это бѣдное созданіе очевидно было заблуждающейся католичкой и очень нѣжнаго сложенія, судя по рукамъ. Онъ былъ въ какомъ-то странномъ волненіи; онъ чувствовалъ, что было бы грубо теперь со разстраивать, и удовольствовался тѣмъ, что предложилъ ей поѣсть. Она согласилась съ видимой радостью и принялась за ѣду, постоянно поглядывая на ребенка. Потомъ подъ вліяніемъ новаго порыва благодарности она схватила руку служанки и промолвила:-- О! какъ вы добры!-- Черезъ секунду она снова взглянула на мистера Лайона и, указывая на ребенка, воскликнула: Не правда ли, нѣтъ на свѣтѣ лучше этого малютки?
Вечеръ прошелъ; для странной женщины постлали постель, и мистеръ Лайонъ не спросилъ даже объ ея имени. Онъ самъ не ложился цѣлую ночь. Онъ провелъ ее въ волненіи, въ страданіяхъ; дьяволъ подвергалъ его страшнымъ искушеніямъ. Ему казалось, что онъ находился въ какомъ-то бѣшеномъ изступленіи. Дикія видѣнія невозможнаго будущаго тѣснились въ его головѣ. Онъ боялся, чтобъ эта женщина не была замужемъ; онъ жаждалъ назвать ее своею и боготворить ея красоту, онъ жаждалъ, чтобъ она его любила и осыпала ласками. И то, что для большинства людей было бы одной изъ многихъ очень извинительныхъ глупостей, минутнымъ видѣніемъ, разсѣеваемымъ дневнымъ свѣтомъ и столкновеніемъ съ тѣми обыденными фактами жизни, которыхъ отраженіемъ служитъ здравый смыслъ -- было для него духовнымъ преображеніемъ. Онъ походилъ на съумасшедшаго, который знаетъ, что онъ съумасшедшій. Его безумныя желанія не соотвѣтствовали тому, чѣмъ онъ былъ и долженъ былъ быть, какъ служитель христіанской церкви; болѣе того, проникая въ его душу, какъ тропическій зной проникаетъ въ тѣло человѣка и измѣняетъ его зрѣніе и обоняніе, онѣ были непримиримы съ тѣмъ представленіемъ о мірѣ, которое составляло неотъемлемую часть его ума. Всѣ сомнѣнія, которыя до тѣхъ поръ кружились прозрачными тѣнями вокругъ его убѣжденія, твердой незыблемою силою нравственныхъ началъ, теперь облеклись въ кровь и плоть. Вопрошающій духъ сомнѣнія сталъ вдругъ смѣлымъ; онъ уже болѣе не подстрекалъ къ скептицизму, а прямо вызывалъ на бой; это не былъ болѣе голосъ любознательной мысли, но голосъ страсти. Однако онъ ни на минуту не забывался и постоянно помнилъ, что это былъ голосъ страсти; убѣжденія, бывшія закономъ всей его жизни, стали въ немъ какъ бы его совѣстью.
Борьба этой ночи была только образцомъ той долгой постоянной душевной борьбы, которую суждено было ему перенести; ибо пламенныя души переживаютъ въ первую минуту, когда онѣ сознали свое положеніе, все то, что случится впослѣдствіи или можетъ лишь случиться.
На другое утро странная гостья разсказала мистеру Лайону свою исторію. Она была дочерью французскаго офицера, убитаго въ русскую компанію, и бѣжала изъ Франціи въ Англію, чтобъ соединиться съ мужемъ, молодымъ англичаниномъ, съ которымъ она познакомилась въ Везули, гдѣ онъ содержался военно-плѣннымъ и за котораго вышла замужъ противъ желанія своего семейства. Мужъ ея служилъ въ ганноверской арміи и, взявъ отпускъ, отправился въ Англію по дѣламъ, когда былъ задержанъ на дорогѣ французскими властями, подозрѣвавшими въ немъ шпіона. Вскорѣ послѣ ихъ сватьбы онъ, съ нѣкоторыми другими товарищами плѣнными, былъ переведенъ въ другой городъ поближе къ берегу и она долго оставалась въ неизвѣстности на счетъ его судьбы, пока наконецъ получила отъ него письмо, въ которомъ онъ извѣщалъ, что послѣ размѣна плѣнныхъ, онъ возвратился въ Англію, гдѣ и ждетъ ее. При этомъ онъ умолялъ со пріѣхать какъ можно скорѣе и извѣстить по приложенному адресу, когда она выйдетъ на англійскій берегъ. Боясь, что родственники ее не отпустятъ, она отправилась тайно отъ всѣхъ и съ очень небольшой суммой денегъ; испытавъ много трудностей и горя въ дорогѣ, она наконецъ достала себѣ мѣсто на маленькомъ коммерческомъ кораблѣ и прибыла въ Соутгэмптонъ совершенно больная. Прежде чѣмъ могла написать мужу, она родила и для прокормленія ребенка должна была заложить почти все, что было у нея цѣннаго. Въ отвѣтъ на ея увѣдомленіе о случившемся, мужъ отвѣчалъ, что онъ находится въ очень затруднительныхъ обстоятельствахъ и не можетъ пріѣхать къ ней, а ждетъ ее въ Лондонѣ въ трактирѣ "Belle Sauvage", откуда они при первой возможности уѣдутъ въ Америку. Прибывъ въ "Belle Sauvage", несчастная женщина тщетно прождала мужа три дня, и на четвертый получила, письмо отъ какого-то неизвѣстнаго ей человѣка, извѣщавшее о кончинѣ ея мужа, который въ послѣднія минуты своей жизни просилъ, чтобы ее извѣстили объ его смерти и посовѣтывали возвратиться къ родственникамъ во Францію. Ей дѣйствительно не оставалось ничего другого дѣлать, но ей пришлось идти пѣшкомъ, чтобъ сохранить грошъ на кусокъ хлѣба. Въ тотъ вечеръ, когда она обратилась къ мистеру Лайону, она заложила послѣднюю вещь, съ которой могла разстаться. При ней остались только: вѣнчальное кольцо и медальонъ съ именемъ и волосами ея мужа, которые она рѣшилась не отдавать до послѣдней крайности. Медальонъ походилъ, какъ двѣ капли воды, на тотъ, который носилъ ея мужъ на часовой цѣпочкѣ, съ тою только разницею, что его медальонъ былъ съ ея именемъ и съ ея волосами. Драгоцѣнность эта висѣла на ея шеѣ на простомъ снуркѣ, потому что она продала принадлежавшую ему золотую цѣпочку.
Единственное доказательство истинности ея разсказа, кромѣ чистосердечной искренности, блестѣвшей въ ея глазахъ, заключалось въ кипѣ бумагъ, которую она вынула изъ кармана. Это были письма ея мужа, увѣдомленіе объ его смерти и свидѣтельство о свадьбѣ. Конечно исторія эта была не очень обыкновенна и не совсѣмъ вѣроятна, но мистеръ Лайонъ ни на минуту не сомнѣвался въ ея истинѣ. Ему казалось невозможнымъ подозрѣвать женщину съ такимъ ангельскимъ лицемъ, но онъ возъимѣлъ сильное подозрѣніе на счетъ дѣйствительной смерти ея мужа. Онъ былъ очень радъ, что она потеряла адресъ, присланный ей мужемъ, ибо это отнимало всякую возможность навести о немъ справки. Но за то можно было справиться о ней самой въ Везулѣ, куда слѣдовало обратиться къ ея роднымъ. Совѣсть, не совершенно въ немъ усыпленная, громко говорила, что это былъ единственный путь оказать помощь несчастной женщинѣ; но это стоило бы ему сильной борьбы съ самимъ собой; къ его удовольствію, отъ этой необходимости избавило его нежеланіе самой Анеты -- такъ звали молодую женщину -- возвратиться къ родственникамъ, если только можно было обойтись безъ этого.
Онъ страшился, и это чувство превозмогло всѣ другія,-- чтобъ она какъ нибудь не покинула его и чтобы такимъ образомъ не возникли между ними преграды, которыя отнимутъ отъ нея всякую возможность полюбить его и когда нибудь выдти за него замужъ. Однако онъ видѣлъ совершенно ясно, что если онъ не вырветъ съ корнемъ эту страсть, то миръ въ его сердцѣ будетъ на вѣки нарушенъ. Женщина эта была неисправимая католичка; довольно было наслушаться ея болтовни, чтобъ въ этомъ убѣдиться; но еслибъ даже ея положеніе было не столь двусмысленно, то все же жениться на такой женщинѣ будетъ паденіемъ съ духовной точки зрѣнія. Онъ уже и то низко палъ, сожалѣя, что его удерживалъ долгъ отъ бѣгства въ уединенныя мѣста, гдѣ никто не могъ бы упрекнуть его, и гдѣ онъ могъ жить счастливо съ этой женщиной. Эти нѣжныя, страстныя чувства, которыя обыкновенно бушуютъ въ сердцахъ молодыхъ людей, вдругъ заговорили въ душѣ мистера Лайона подобно тому, какъ у иныхъ людей геній просыпается очень поздно, благодаря особому стеченію обстоятельствъ. Его любовь была первою любовью свѣжаго, юнаго сердца, полнаго изумленія и обожанія къ предмету своей любви. Но то, что для одного человѣка есть добродѣтель, для другого путь къ потерѣ его духовнаго вѣнца.
Кончилось тѣмъ, что Анета осталась въ его домѣ. Онъ до того боролся самъ съ собою, что представилъ все дѣло на разсужденіе нѣсколькимъ изъ самыхъ важныхъ своихъ прихожанокъ, моля Бога и въ тоже время боясь, чтобъ онѣ взяли ее на свое попеченіе и тѣмъ заставили бы его разстаться съ нею, на что онъ самъ никакъ не могъ рѣшиться. Но онѣ взглянули на дѣло очень хладнокровно; несчастная женщина была для нихъ бродягой и онѣ находили, что ревность мистера Лайона въ этомъ случаѣ была слабостью и доходила даже до неприличія; эта молодая француженка, не умѣвшая сказать хорошенько двухъ словъ по-англійски, была въ глазахъ почтенныхъ матронъ и ихъ мужей, также не интересна, какъ всѣ двусмысленныя, красивыя созданія. Онѣ были готовы пожертвовать ей нѣсколько денегъ на дальнѣйшее ея странствіе или, если она найметъ себѣ въ городкѣ квартиру, онѣ согласны давать ей работу и употребятъ всѣ старанія, чтобъ обратить ее изъ католичества. Однако, если она дѣйствительно была приличной особой, то единственный достойный путь былъ -- возвратиться какъ можно скорѣе къ ея роднымъ. Мистеръ Лайонъ вопреки своей волѣ былъ внѣ себя отъ восторга. Теперь была причина удержать Анету у себя. Онъ полагалъ, что не сдѣлаетъ ей никакой дѣйствительной пользы, если найметъ особую квартиру и тамъ будетъ содержать ее, между тѣмъ это разстроитъ его небольшія средства. Она же сама была по видимому такъ безпомощна, что было бы безуміемъ предполагать, что она можетъ прокормить себя работой или чѣмъ нибудь заниматься, кромѣ ухаживанія за ребенкомъ.
Но ею рѣшимость не разставаться съ своей странною гостьею была очень строго осуждаема его прихожанами. Были явные признаки, что пасторъ находился подъ какимъ-то злымъ вліяніемъ; въ его проповѣдяхъ не доставило прежняго вдохновеннаго пламени; онъ, казалось, избѣгалъ общества братьевъ и самыя мрачныя подозрѣнія возникли противъ него. Наконецъ ему было сдѣлано формальное замѣчаніе, но онъ принялъ его такъ, какъ будто давно уже къ этому приготовился. Онъ призналъ, что внѣшнія обстоятельства вмѣстѣ съ особеннымъ настроеніемъ его ума, по всей вѣроятности, мѣшали ему съ пользою исполнять обязанности пастора и потому онъ отказался отъ своего званія. Многіе сожалѣли, многіе возражали, но онъ рѣшительно объявилъ, что не можетъ объясниться подробнѣе въ настоящую минуту; онъ только желалъ заявить торжественно, что хотя Анета Ледрю была слѣпа въ духовномъ отношеніи, но въ свѣтскомъ это была чистѣйшая, добродѣтельнѣйшая женщина. Нечего было болѣе говорить, и онъ уѣхалъ въ какой-то отдаленный городъ. Тамъ онъ содержалъ себя и Анету съ ребенкомъ на остатки своей стипендіи и тѣмъ скуднымъ жалованьемъ, которое онъ получалъ какъ типографскій корректоръ. Анета была одна изъ тѣхъ ангельскихъ, безпомощныхъ женщинъ, которыя принимаютъ все, какъ манну небесную; ей казалось, что небо благословило ея пребываніе у мистера Лайона и она болѣе ничего не желала. Однако въ продолженіи цѣлаго года мистеръ Лайонъ не осмѣлился сказать Анетѣ, что онъ ее любитъ; онъ дрожалъ передъ этой женщиной; онъ ясно видѣлъ, что ей и въ голову не приходила мысль о томъ, что онъ можетъ ее любить и что ей не слѣдуетъ жить съ нимъ. Она никогда не знала, никогда не спрашивала о причинѣ его отказа отъ званія пастора. Она, казалось, также мало заботилась о странномъ мірѣ, въ которомъ она жила, какъ птичка въ своемъ гнѣздѣ; ея прошедшее было уничтожено обрушившейся лавиною, но она была невредима, жила сыто и тепло, а ребенокъ ея процвѣталъ какъ нельзя лучше. Она даже не выказывала желанія видѣться съ патеромъ или крестить свою дочь. Мистеръ Лайонъ такъ же не рѣшался говорить съ нею о религіи, какъ о своей любви. Онъ боялся всего, что могло возбудить въ ней непріязненное къ нему чувство. Онъ боялся нарушить благодарность и сочувствіе, которыя она къ нему питала.
Но пришло время и Анета узнала тайну мистера Лайона. У ея ребенка прорѣзывался зубъ и такъ какъ онъ былъ уже довольно рослый и здоровый, она съ трудомъ могла съ нимъ справиться. Мистеръ Лайонъ, возвратясь съ работы, взялъ тотчасъ ребенка на руки и началъ его убаюкивать, не смотря на то, что послѣ неусыпныхъ трудовъ нуждался въ отдыхѣ. Ребенокъ почувствовалъ себя въ мощныхъ рукахъ Лайона и, слыша его нѣжный голосъ, вскорѣ успокоился и заснулъ. Добрый Руфусъ, боясь его обезпокоить какимъ нибудь движеніемъ, осторожно опустился на стулъ и терпѣливо ждалъ, пока малютка не проснется.
-- Мы отлично ухаживаете за дѣтьми, сказала Анета съ нѣжнымъ одобреніемъ,-- хотя, какъ я думаю, вы не занимались этимъ до тѣхъ поръ, пока я не поселилась у васъ.
-- Нѣтъ, отвѣчалъ Лайонъ: -- у меня не было ни братьевъ, ни сестеръ.
-- Отчего вы не женились? спросила неожиданно Анета, которой до сихъ поръ никогда не приходило въ голову задать ему такой вопросъ.
-- Потому что до сихъ поръ и не любилъ ни одной женщины. Я думалъ, что я никогда не женюсь. Теперь же я желаю жениться.
Анета вздрогнула. Она съ разу не поняла, что онъ именно на ней хотѣлъ жениться; ее только поразила мысль, что въ жизни мистера Лайона можетъ произойдти большая перемѣна. Словно молнія освѣтила мракъ, застилавшій ея душу, и она какъ бы очнулась отъ тяжелаго сна.
-- Вы думаете, что мнѣ глупо желать жениться, Анета?
-- Я не ожидала этого. Я не знала, что вы объ этомъ думаете.
-- Вы знаете, на комъ я хочу жениться?
-- Я знаю? произнесла она вопросительно и яркій румянецъ покрылъ ея щеки.
-- Я говорю о васъ, Анета; о васъ, которую я полюбилъ болѣе моего долга, болѣе моего призванія. Я все бросилъ ради васъ.
Мистеръ Лайонъ остановился; ему казалось низкимъ требовать того, въ чемъ ему не могли отказать послѣ всѣхъ его благодѣяній.
-- Можете ли вы полюбить меня, Анета? согласны ли вы быть моей женой?
Молодая женщина снова вздрогнула и бросила на него умоляющій взглядъ.
-- Не говорите... забудьте мои слова... воскликнулъ мистеръ Лайонъ, неожиданно вскакивая съ мѣста:-- нѣтъ, я этого не хочу, я этого не желаю.
Слова эти были произнесены такъ громко и съ такой энергіей, что ребенокъ на его рукахъ проснулся и онъ, передавъ его матери, вышелъ изъ комнаты.
На другой день мистеръ Лайонъ очень рано отправился на работу и возвратился домой очень поздно; на третій день было то же самое, такъ что имъ не было случая говорить между собой. На четвертый мистеръ Лайонъ занемогъ. Его натура была совершенно надломлена неусыпными трудами, недостаткомъ хорошей пищи и разсѣяніемъ той надежды, которой онъ до сихъ поръ себя поддерживалъ. Они были слишкомъ бѣдны, чтобъ имѣть постоянную служанку и только нанимали старуху топить печи и готовить обѣдъ; такимъ образомъ Анета, по необходимости, должна была сдѣлаться сидѣлкой при больномъ. Эта неожиданная потребность въ ея помощи заставила ее нѣсколько выйдти изъ своего оцѣпенѣнія. Болѣзнь мистера Лайона была серьезная и однажды докторъ, слыша какъ онъ въ бреду произносилъ цитату за цитатой изъ библіи, неожиданно взглянулъ съ любопытствомъ на Анету и спросилъ: жена ли она, или родственница больнаго?
-- Нѣтъ, не родственница, сказала Анета качая головой: -- онъ былъ очень добръ ко мнѣ.
-- Давно ли вы съ нимъ живете?
-- Болѣе года.
-- Онъ былъ нѣкогда проповѣдникомъ?
-- Да.
-- Когда онъ пересталъ проповѣдывать?
-- Вскорѣ послѣ того, какъ онъ принялъ меня къ себѣ.
-- Это его ребенокъ?
-- Сэръ! отвѣчала Анета покраснѣвъ отъ негодованія,-- я вдова.
Ей показалось, что докторъ бросилъ на нее очень странный взглядъ, но болѣе ни о чемъ не разспрашивалъ.
Когда больной сталъ поправляться, онъ, однажды, съ наслажденіемъ принимая пищу выздоравливающаго, пристально устремилъ глаза на Анету, которая стояла подлѣ него; его невольно поразило какое-то новое выраженіе въ ея лицѣ, рѣзко отличавшееся отъ прежней пассивной нѣжности, которая составляла главную ея черту. Взгляды ихъ встрѣтились и она сказала, положивъ свою руку на его:-- Я стала гораздо умнѣе; я продала нѣсколько книгъ -- меня научилъ докторъ -- и взяла работу изъ модныхъ магазиновъ, и намъ будетъ чѣмъ жить. А когда вы совсѣмъ выздоровѣете, мы пойдемъ въ церковь и обвѣнчаемся, не правда ли? Малютка (у ней еще не было другою имени) будетъ называть васъ папой -- и мы никогда не разстанемся.
Мистеръ Лайонъ вздрогнулъ. Его болѣзнь, или быть можетъ что другое, сдѣлала великую перемѣну въ Анетѣ. Чрезъ двѣ недѣли послѣ этого разговора они обвѣнчались. Наканунѣ онъ спросилъ -- сильно ли она придерживается своей религіи несли нѣтъ, то не согласится ли она окрестить и воспитать малютку въ протестантской вѣрѣ. Она покачала головой и отвѣчала очень просто:-- Мнѣ все равно; если бы я была во Франціи, то этого бы я не сказала, но теперь все измѣнилось. Я никогда не была очень привязана къ католической религіи, но понимала, что слѣдуетъ быть набожной. J'aimais les fleurs, les bals, la musique, et mon mari, qui était beau. Но все это прошло. Въ этой странѣ нѣтъ и слѣдовъ моей религіи. Но Богъ долженъ быть вездѣ потому что вы такой добрый, хорошій. Дѣлайте какъ знаете; я полагаюсь во всемъ на васъ.
Ясно было, что Анета смотрѣла на настоящую свою жизнь какъ на отреченіе отъ міра,-- она была словно мертвая или выброшенная бурею на необитаемый островъ.
Она была слишкомъ умственно лѣнива и хладнокровна ко всему окружающему, чтобы стараться узнать всѣ тайны острова. Чувства энергіи и живаго сознанія и сочувствія, пробужденныя въ ней болѣзнью мистера Лайона, вскорѣ уступили мѣсто прежней апатіи ко всему, исключая ея ребенка. Она блекла, какъ цвѣтокъ, въ чуждомъ для него климатѣ и три года, которые она прожила послѣ своей свадьбы, были только медленной, тихой смертью. Въ эти три года мистеръ Лайонъ всецѣло жилъ въ другомъ существѣ и для другого. Подобную жизнь испытываютъ рѣдкіе люди. Странно сказать, что страсть къ этой женщинѣ, которая, онъ чувствовалъ, свела его съ прямаго пути,-- ибо для него прямой путь и истина были лишь то, что онъ считалъ лучшимъ и возвышеннѣйшимъ,-- страсть къ существу, которое не могло даже постигнуть его мыслей, повлекла за собою столь полное отреченіе отъ самого себя, на какое онъ не былъ способенъ во времена всецѣлаго служенія своему долгу. Никто теперь не питалъ его гордаго честолюбія -- ни онъ самъ, ни свѣтъ; онъ созналъ, что палъ низко и что его свѣтъ забылъ его или презиралъ его память. Единственное удовлетвореніе, которое онъ находилъ -- это было удовлетвореніе его нѣжныхъ чувствъ, а нѣжность его означала неусыпный трудъ, несокрушимое терпѣніе и благодарную бдительность за каждымъ безмолвнымъ знакомъ привязанности въ томъ существѣ, которое ему было дороже всего на свѣтѣ.
Наконецъ насталъ день послѣдняго прости и онъ остался одинъ съ маленькой Эстеръ, бывшей единственнымъ видимымъ знакомъ этого четырехлѣтняго перерыва въ его жизни. Спустя годъ, онъ снова сдѣлался пасторомъ и жилъ очень скромно, сберегая все, что могъ, на воспитаніе Эстеръ, которой онъ хотѣлъ доставить всѣ средства, чтобъ жить самостоятельнымъ трудомъ послѣ его смерти. Легкость, съ которой она научилась французскому языку, естественно дала ему мысль послать ее во французскую школу, что должно было увеличить ея будущія достоинства, какъ гувернантки. Это была протестантская школа и французскій протестантизмъ имѣлъ то огромное преимущество въ глазахъ Лайона, что не имѣлъ никакихъ епископальныхъ тенденцій. Поэтому онъ надѣялся, что Эстеръ не пропитается никакими католическими предразсудками. Его надежда совершенно исполнилась, но, какъ мы видѣли, она напиталась многими некатоличеекими суетными мечтами.
Слава мистера Лайона, какъ краснорѣчиваго проповѣдника и преданнаго своему дѣлу пастора, возникла съ новымъ блескомъ, но лѣтъ черезъ десять его конгрегація неожиданно выказала нѣкоторое неудовольствіе къ его слишкомъ легкому, по ихъ мнѣнію, взгляду на нѣкоторые пункты диссентерскаго ученія. Тогда мистеръ Лайонъ нашелъ лучшимъ удалиться и принялъ предложеніе быть пасторомъ въ гораздо меньшей церкви Индепендентовъ, въ большомъ Треби. И съ тѣхъ поръ въ продолженіи семи лѣтъ онъ жилъ, какъ мы видѣли, въ скромномъ пасторскомъ домикѣ Солодовеннаго подворья.
Вотъ исторія Руфуса Лайона, въ то время никому неизвѣстная, исключая его одного. Мы, быть можетъ, въ состояніи отгадать, какія воспоминанія заставляли его ослабить строгость диссентерской доктрины.