Въ воскресенье вечеромъ, Феликсъ Гольтъ отправился въ Спрокстонъ. Онъ очень любилъ такую прогулку; кратчайшій путь въ эту заброшенную деревушку лежалъ сначала паркомъ сэра Максима Дебари, затѣмъ по общественному выгону, пересѣкаемому здѣсь и тамъ межами, поросшими дикимъ терновникомъ и наконецъ до самого Спрокстона по берегу канала. Воскресный покой, о которомъ свидѣтельствовала безмолвная окрестность, только изрѣдка нарушался одинокой лошадью, которая плелась по бичевнику, да баркой, тихо скользившей слѣдомъ за ней по гладкой поверхности канала, выпуская изъ своей узенькой трубы струйки синеватаго дыма. Феликсъ еще живо помнилъ свои дѣтскія впечатлѣнія, когда каждый день, проведенный въ лодкѣ на каналѣ, казался ему праздникомъ.
Каналъ этотъ былъ небольшая вѣтвь другого большаго канала и оканчивался у сосѣднихъ угольныхъ копей. Миновавъ цѣлую сѣть почернѣвшихъ рельсовъ, Феликсъ достигъ цѣли своего путешествія,-- извѣстнаго общественнаго учрежденія въ Спрокстонѣ, офиціальное названіе котораго было "Сахарная голова" или "Новыя копи". Это послѣднее названіе было заимствовано отъ позднѣйшаго и болѣе оживленнаго центра этой разбросанной деревушки. Впрочемъ, у обычныхъ посѣтителей онъ никогда не слылъ подъ этимъ именемъ; направляясь туда или зазывая пріятеля, они по просту говорили: "а пойду-ка я къ Тшубу" или "зайдемъ къ Тшубу". Другой центръ населенія также имѣлъ подобное "учрежденіе", именуемое "Старыя копи", но оно представляло грустную картину покинутой столицы, а третій конкурентъ, "Голубая корова", былъ убѣжищемъ менѣе избраннаго общества, т. е. общества такихъ людей, которые, не отставая отъ остального человѣчества въ способности поглощать спиртные напитки, уступали ему въ способности платить за нихъ.
Феликсъ засталъ великаго Тшуба въ дверяхъ его заведенія. Это была замѣчательная личность. Онъ не былъ изъ числа тѣхъ веселыхъ, краснощекихъ, вѣчно острящихъ толстяковъ, изъ которыхъ составился литературный типъ трактирщика. Напротивъ, онъ былъ худъ и блѣденъ и, по единогласному свидѣтельству своихъ гостей, могъ пить, какъ губка,-- вино не имѣло на него никакого дѣйствія: онъ не становился ни скучнѣе, ни веселѣе. Какъ у солдатъ бывають повѣрья, что ихъ военачальникъ неуязвимъ, потому только, что у него есть такое слово, такъ и у посѣтителей Тшуба было глубокое убѣжденіе, что м-ръ Тшубъ обладаетъ какою-то чудодѣйственною трезвостью, что не смотря ни на какіе наркотическіе пріемы, онъ сохраняетъ способность неукоснительно слѣдить за своими интересами. Даже въ его снахъ, какъ онъ увѣрялъ, была какая-то систематичность, какой-то методъ, недоступный другимъ людямъ и на яву. Всѣ исторически извѣстные сны, по его словамъ, были ничто въ сравненіи съ его снами, и потому эти послѣдніе служили прекраснымъ предметомъ для безконечныхъ разсказовъ въ долгіе воскресные вечера, когда сосѣдніе угольщики, умытые и въ праздничныхъ платьяхъ, внимали ему съ торжественнымъ, сосредоточеннымъ вниманіемъ. М-ръ Тшубь рѣшился снять "Сахарную голову", на основаніи самыхъ строгихъ экономическихъ разсчетовъ. Обладая бойкими способностями и питая глубокое отвращеніе къ физическому труду, онъ долго соображалъ, какое ремесло могло бы принести ему возможно болѣе барышей, при возможно малыхъ усиліяхъ съ его стороны, и пришелъ къ заключенію, что открыть "заведеніе" близь угольныхъ копей, гдѣ рудокопы получали большее жалованье, было бы на первый случай очень выгодно. Результаты оправдали его ожиданія; вскорѣ отъ сдѣлался уже землевладѣльцемъ, обладающимъ голосомъ въ графствѣ. Онъ не былъ изъ числа тѣхъ простоватыхъ людей, которые какъ-то стѣснялись пользоваться своимъ правомъ и были не прочь вовсе отъ него отдѣлаться, напротивъ, м-ръ Тшубъ смотрѣлъ на свой избирательный голосъ, какъ на часть пріобрѣтеннаго капитала и намѣревался извлечь изъ него возможную выгоду. Онъ всегда говорилъ о себѣ, что онъ человѣкъ прямой и, при удобныхъ случаяхъ, открыто развивалъ свои политическія воззрѣнія; впрочемъ, у него всѣ мнѣнія подходили подъ двѣ категоріи- "мое мнѣніе" и "вздоръ".
Когда Феликсъ подошелъ къ дому, м-ръ Тшубъ стоялъ, по обыкновенію, на порогѣ, нервно перебирая руками въ карманахъ, озирая проницательнымъ взоромъ грустную, однообразную окрестность и шевеля своимъ стиснутымъ, безгубымъ ртомъ. При поверхностномъ взглядѣ, такая безпокойная, нервная личность, казалась здѣсь вполнѣ неумѣстною, но на дѣлѣ выходило иначе -- она только подстрекала пить. Какъ пронзительный голосъ сварливой жены, эта фигура подмывала "хватить немножечко", чтобы притупить свои чувства.
Не смотря на то, что Феликсъ очень мало пилъ, м-ръ Тшубъ обходился съ нимъ весьма учтиво. Наступавшіе выборы представляли ему прекрасный случай примѣнять свои политическія "мнѣнія", а эти мнѣнія можно было выразить въ двухъ словахъ: "общество существуетъ для личности, а эту личность зовутъ Тшубъ". Но, по стеченію нелѣпыхъ обстоятельствъ, кандидаты, домогавшіеся голосовъ, обращали очень мало вниманія на Спрокстонъ. Директоромъ общества, разработывавшаго угольныя копи, былъ м-ръ Литеръ Гарстинъ, а то же общество отдавало въ аренду "Сахарную голову". Такимъ образомъ никто не могъ надѣлать м-ру Тшубу столько непріятностей и причинить ему столько убытковъ, какъ м-ръ Гарстинъ. Понятно, что этотъ м-ръ Гарстинъ, и никто другой, былъ кандидатъ, за котораго подавалъ голосъ м-ръ Тшубъ. Но эта рѣшимость торжественно и открыто, по великобританскому обычаю, услужить человѣку въ день выборовъ, нисколько не мѣшаетъ при случаѣ поломаться передъ нимъ, прикинуться колеблющимся или даже сторонникомъ противной партіи. Но, къ сожалѣнію, за послѣднее время не представилось къ тому удобнаго случая. Во всемъ околодкѣ, умственнымъ и нравственнымъ центромъ котораго былъ Спрокстонъ, было всего три сомнительные голоса; рудокопы, само собою разумѣется, не имѣли голосовъ, и потому не нуждались въ задабриваніи. Вслѣдствіе этого кандидаты соблюдали интересы Спрокстона тайно, въ глубинѣ своихъ сердецъ. Но какъ только разнесся слухъ, что радикалы выставили кандидата, что вслѣдствіе того м-ръ Дебари соединился съ м-ромъ Гарстиномъ, а сэръ Джемсъ Клементъ, бѣдный баронетъ, вовсе уклонился отъ выборовъ, м-ръ Тшубъ началъ раскидывать своимъ умомъ, какъ бы извлечь изъ этихъ обстоятельствъ поболѣе существенной пользы для "Сахарной головы".
У него былъ братъ въ сосѣднемъ графствѣ, также содержатель кабака, но на болѣе широкую ногу и въ довольно крупномъ мѣстечкѣ; отъ него-то м-ръ Тшубъ набрался тѣхъ политическихъ свѣденій, которыхъ не могли сообщить ему мѣстныя ломширскія газеты. Онъ теперь зналъ, какое содѣйствіе могутъ оказать въ день выборовъ безгласные рудокопы и работники. Этотъ способъ вполнѣ согласовался съ "его мнѣніемъ", онъ одобрялъ его, онъ, пожалуй, былъ бы не прочь распространить избирательное право и на этотъ классъ, по крайней мѣрѣ, въ Спрокстонѣ. Еслибъ кто-нибудь замѣтилъ ему, что нужно же гдѣ-нибудь положить границу для избирательныхъ правъ, онъ не запинаясь отвѣтилъ бы -- на разстояніи двухъ миль отъ его выручки.
Съ перваго же воскреснаго вечера, когда Феликсъ появился въ "Сахарной головѣ", м-ръ Тшубъ рѣшилъ, что этотъ тонкій человѣкъ, никогда не пьющій лишняго, долженъ быть агентъ одного изъ кандидатовъ. Что онъ нанятъ съ какою нибудь цѣлію, въ томъ нѣтъ сомнѣнія; человѣкъ не пьющій не сталъ бы даромъ приходить сюда. Онъ долженъ питать какіе нибудь глубокіе замыслы, когда самъ Тшубъ ихъ не можетъ проникнуть. Это убѣжденіе такъ вкоренилось въ умѣ Тшуба, что онъ въ послѣдній разъ даже намекнулъ своему таинственному посѣтителю, что не мѣшало бы угостить компанію -- такъ, между прочимъ. Феликсъ раскусилъ его и позаботился скрыть отъ него до времени, что настоящая цѣль его посѣщеній была сойтись съ самыми толковыми рабочими и подговорить ихъ собраться къ нему въ одинъ изъ субботнихъ вечеровъ въ сборную комнату, въ которой м-ръ Лайонъ или одинъ изъ его діаконовъ проповѣдывалъ по средамъ. На эти проповѣди являлись только женщины и дѣти, два-три старичка, поденьщикъ, портной, да какой-то чахоточный юноша. Эти проповѣди не отвлекли ни одного рудокопа отъ добраго пива "Сахарной головы", даже ни одного работника отъ мутной бурды "Голубой коровы". Феликсъ питалъ большія надежды на успѣхъ, не даромъ увидѣлъ онъ нѣсколько честныхъ лицъ, умытыхъ въ воскресенье, онъ надѣялся научить ихъ затрачивать свои деньги съ большею пользою. Но всякомъ случаѣ, онъ хотѣлъ попытаться, онъ разсчитывалъ на свое краснорѣчіе, на умѣнье убѣждать и, дѣйствительно, гдѣ бы онъ ни говорилъ, онъ привлекалъ всеобщее вниманіе. Въ деревушкѣ была жалкая маленькая школа, которую содержала одна женщина. Феликсъ полагалъ, что еслибъ онъ успѣлъ уговорить отцевъ семействъ,-- которыхъ почернѣвшія отъ угля лица и замасляныя фуражки внушали ему болѣе уваженія, чѣмъ всякія кургузыя франтовскія одежды,-- удѣлять часть тѣхъ денегъ, которыя они теперь пропивали, на наемъ учителя для ихъ дѣтей, то этимъ принесъ бы имъ гораздо болѣе пользы, чѣмъ еслибъ убѣдилъ м-ра Гарстина и компанію основать для нихъ школу.
-- Я затрону отцовскую любовь, говорилъ Феликсъ,-- я поставлю посреди ихъ одного изъ ихъ дѣтей. До тѣхъ поръ, пока они не покажутъ, что могутъ любить что нибудь болѣе водки, до тѣхъ поръ распространеніе избирательныхъ правъ будетъ только распространеніемъ пьянства. Надобно же съ чего-нибудь начать: я начну съ того, что у меня подъ носомъ. Я начну съ Спрокстона.
Феликсъ Гольтъ увлекался, какъ и всякій молодой человѣкъ, слишкомъ полагающійся на свои силы, хотя это увлеченіе имѣло самобытный характеръ, это не была самоувѣренность франта, знающаго, какое впечатлѣніе производитъ на окружающихъ его умѣнье одѣваться, его мастерская посадка на лошади; это не было даже увлеченіе художника, полагающаго, что ему стоитъ только дать волю своему таланту, чтобы расквитаться съ своими должниками. Выборъ его палъ на нѣкоего Майка Бриндля, т. е. рябого (это была его кличка: всѣ рудокопы имѣли свои клички), онъ хотѣлъ пригласить его пройдтись вмѣстѣ въ этотъ же вечеръ и подбить его -- привести съ собою въ будущую субботу нѣсколько товарищей. Бриндль былъ одинъ изъ первыхъ работниковъ; онъ отличался смышленымъ, открытымъ, добродушнымъ лицомъ и съ особеннымъ вниманіемъ смотрѣлъ на опыты съ магнитомъ, которые Феликсъ какъ-то разъ имъ показывалъ.
М-ръ Тшубъ, который, съ своей стороны, также увлекался, милостиво улыбнулся, когда его загадочный посѣтитель подошелъ къ дверямъ.
-- Такъ и зналъ, сэръ, воскресенье вашъ день. Какъ только воскресенье, я ужь высматриваю васъ.
-- Да, я человѣкъ рабочій; воскресенье мой праздникъ,-- отвѣтилъ Феликсъ и остановился въ дверяхъ, примѣчая очевидное желаніе трактирщика удержать его и завязать съ нимъ разговоръ.
-- Эхъ, сэръ, работа работѣ, рознь. На мой взглядъ, вы изъ тѣхъ, что работаютъ мозгами. Вотъ хоть бы и я, напримѣръ.
-- Можно и мозгами работать, не все же сидѣть сложа руки.
-- Эхъ, сэръ,-- продолжалъ м-ръ Тшубъ съ оттѣнкомъ горечи въ улыбкѣ:-- у меня ужь такая голова, что я не разъ сожалѣлъ, зачѣмъ я не поглупѣе. Я слишкомъ проницателенъ, я все вижу напередъ. Я, такъ сказать, обѣдаю прежде завтрака. Потому я и не курю. Только возьму трубку въ зубы, какъ и пошелъ дымить, глядишь, ужь и докурилъ, а другіе только еще закурили. Ну и что же тутъ хорошаго. Словно бы и вовсе не. курилъ. Нѣтъ не хорошо быть слишкомъ умнымъ. Да впрочемъ, сами изволите знать.
-- Ну, не скажу,-- отвѣчалъ Феликсъ, дѣлая гримасу и почесывая въ затылкѣ.-- Я скорѣе думаю, что я туповатъ. Свѣтъ великъ и я еще далеко не все въ немъ произошелъ.
-- Это по глубокомыслію вашему. Я вижу, что мы понимаемъ другъ друга. Вотъ хоть бы къ слову объ этихъ выборахъ, я готовъ поручиться, что мы одинаковаго съ вами мнѣнія.
-- Ну!-- сказалъ Феликсъ.
-- Вы не тори, сэръ, не правда ли? Вы не дадите вашего голоса за Дебари. Я это съ перваго раза сказалъ, Говорю я: нѣтъ, это не тори. Что жь, вѣдь я правъ сэръ?
-- Разумѣется не тори....
-- Ни, ни, ужь не ошибусь. Ну-съ, промежъ насъ будь сказано, а этихъ Дебари ни въ грошъ не ставлю. Живу я не на ихъ землѣ и денегъ ихъ не видалъ -- ни одной бутылки не продалъ имъ съ тѣхъ поръ, какъ живу здѣсь. Я ихъ не боюсь, я свободный человѣкъ; такого свободнаго человѣка, какъ я -- поискать. Я за того, кто дастъ мнѣ больше, за того, кто ведетъ себя, какъ настоящій джентльменъ,-- вотъ мое мнѣніе. И дураки тѣ, кто мной пренебрегаютъ.
Какъ жалки, какъ неудачны бываютъ иногда наши попытки рисоваться. Мы можемъ быть глубоко убѣждены въ своихъ достоинствахъ и, однако, какъ мало мы подозрѣваемъ впечатлѣніе, которое производимъ на зрителя. Татуированные, по самымъ изящнымъ образцамъ, мы можемъ вертѣться и выказывать себя со всѣхъ сторонъ и, однако, не возбуждать ожидаемаго восторга. Такъ было и съ Тшубомъ.
-- Да,-- сухо отвѣтилъ Феликсъ:-- есть дѣла, на которыя вы очень пригодны.
-- Ну, вотъ, не правъ ли я? Я вижу, что мы понимаемъ другъ друга. Мы съ вами не тори. Будь у меня хоть четыре руки, я бы не поднялъ ни одной за Дебари въ день выборовъ. По моему мнѣнію, они напрасно пихаютъ вездѣ, гдѣ ихъ о томъ не просятъ, всякіе гербы да памятники въ Треби. И какой толкъ въ ихъ гербахъ! Вывѣски, за которыми нѣтъ товара. Вотъ какъ выходитъ по моему. Ни одна живая душа въ Треби не объяснитъ вамъ, что они значатъ.
Эти философствованія Тшуба о значеніи историческаго элемента въ обществѣ были прерваны появленіемъ новыхъ гостей, приближавшихся въ двухъ отдѣльныхъ группахъ. Передняя группа состояла изъ знакомыхъ рудокоповъ, въ ихъ праздничныхъ мѣховыхъ шапкахъ и пестрыхъ шейныхъ платкахъ съ развивающимися по вѣтру концами. Вторая группа представляла невиданное дотолѣ зрѣлище. М-ръ Тшубъ стиснулъ губы болѣе обыкновеннаго и какъ-то нервно задергалъ личными мускулами.
Впереди ѣхалъ франтовски одѣтый человѣкъ; его распахнутый сюртукъ обнаруживалъ обширный, безукоризненно бѣлый передъ его рубашки и вышитый атласный галстухъ, а вся его плотная, плечистая фигура бросалась въ глаза массой толстаго сукна, которое было на ней надѣто. Дикая мысль блеснула въ головѣ м-ра Тшуба: "ужь не самъ ли это Гарольдъ Трансомъ?" Но не осуждайте его: двоюродный братъ, просвѣщавшій его по части политическихъ извѣстій, писалъ ему, что въ одномъ мѣстѣ кандидатъ радикальной партіи доходилъ въ своемъ заискиваніи до того, что ѣлъ хлѣбъ съ патокой съ дѣтьми одного честнаго работника, увѣряя, что предпочитаетъ это простое лакомство всякимъ изысканнымъ сластямъ. По понятіямъ м-ра Тшуба, радикалъ былъ ничто иное, какъ новый и весьма пріятный видъ кандидатовъ, которые ухаживали не за богатыми, а за бѣдными, и потому увеличивали практику содержателей кабаковъ. Допустивъ эти посылки, должно согласиться, что заключеніе, къ которому онъ пришелъ, было совершенно вѣрно.
Человѣка верхомъ сопровождали нѣсколько взрослыхъ людей, очень бѣдно одѣтыхъ, и толпа спрокстонскихъ мальчишекъ, любопытство которыхъ было возбуждено неслыханною щедростію. Незнакомый человѣкъ верхомъ, бросающій ребятишкамъ мелкія деньги -- да это было небывалое явленіе, которое нельзя было и предвидѣть. Самые маленькіе изъ его свиты въ тюленьихъ шапкахъ были вполнѣ убѣждены, что на землѣ начался совершенно иной порядокъ вещей.
Никто не осмѣливался войти, ожидая, пока незнакомецъ сойдетъ съ лошади, а м-ръ Тшубъ выступалъ впередъ, чтобы подержать лошадь за узду.
-- Ну-съ, м-ръ Тшубъ,-- молвилъ великій человѣкъ, очутившись на землѣ,-- я наслышался о вашемъ пивѣ и пріѣхалъ къ вамъ отвѣдать его.
-- Милости просимъ, милости просимъ,-- отвѣчалъ м-ръ Тшубъ, передавая лошадь мальчику при конюшнѣ.-- За честь почту угостить васъ. Если мое пиво похвалили, оно постоит за себя.
Всѣ вошли вслѣдъ за незнакомцемъ. Ребятишки прильнули къ окнамъ.
-- Не угодно ли вамъ пожаловать въ гостиную -- предложилъ Тшубъ, стараяясь подслужиться.
-- Нѣтъ, нѣтъ, я сяду здѣсь. Вотъ что мнѣ любо видѣть,-- возразилъ незнакомецъ, окидывая взоромъ рудокоповъ, которые робко на него посматривали;-- яркій огонь, вокругъ котораго честные работники собрались повеселиться. Однако, я выйду на минутку въ ту комнату, чтобъ сказать вамъ нѣсколько словъ.
М-ръ Тшубъ отворилъ настежь двери въ гостиную и потомъ, отступивъ на одинъ шагъ, уловчился спросить шопотомъ у Феликса:
-- Знаете ли вы этого джентльмена?
-- Нѣтъ.
Съ этой минуты Феликсъ упалъ во мнѣніи м-ра Тшуба. Дверь въ гостиную затворилась, но никто не рѣшался сѣсть или потребовать пива.
-- Слушай-ка, господинъ,-- сказалъ Майкъ Бриндль, подходя къ Феликсу,-- вѣдь это никакъ одинъ изъ выборныхъ.
-- Очень можетъ быть.
-- Я слыхалъ отъ одного парня, что они всюду стали рыскать,-- продолжалъ Бриндль,-- теперь, говорятъ, будто можно угоститься на ихъ счетъ, только не глазѣй.
-- Это все реформа,-- замѣтилъ плечистый работникъ, съ рыжими бакенбардами, но прозванію Дрсдлсъ.-- Какъ началась реформа, тутъ и пошли выборы да попойки.
-- Ну ужь не бывать реформѣ въ Спрокстонѣ,-- вступился сѣдоватый, но еще могучій человѣкъ, по прозванію Старый Слекъ.-- Не вѣрю я ничему, что о ней болтаютъ. Ни, ни.
-- Будто ужь и не вѣришь? съ нѣкоторымъ презрѣніемъ отозвался Бриндль.-- А я вотъ вѣрю. Есть люди, которые не видятъ дальше своего носа. И не вобьешь имъ ничего въ голову, хоть тресни. Я слыхалъ отъ одного молодца, изъ извощиковъ, что ему дали и денегъ, и водки, чтобы онъ только кричалъ. А что вы, господинъ, на это скажете? добавилъ онъ, обращаясь съ нѣкоторымъ почтеніемъ къ Феликсу.
-- Хотите вы узнать все о реформѣ,-- отвѣтилъ Феликсъ, хватаясь за удобный случай.-- Если хотите, я вамъ все разскажу.
-- Еще бы, еще бы! спасибо, разскажи,-- разомъ заговорили нѣсколько голосовъ.
-- Только на это нужно время и не нужно шумѣть. Ктотизъ васъ потолковѣе, пусть соберутся ко мнѣ въ будущее воскресенье, часовъ въ семь, послѣ сумерекъ, въ домъ Пегги Леттонъ. А ты, Бриндль, приведи съ собой своего сынишку; и всякій изъ васъ, у кого есть мальчикъ -- такой маленькій, что не понимаетъ, что говорятъ, пусть приведетъ его съ собой. Только не болтайте объ этомъ. Намъ не нужно дураковъ. Всякій, кто меня слышалъ, пусть приходитъ; я буду у Пегги Леттонъ.
-- Я приведу своего Джэка къ Пегги въ воскресенье. Мать вымоетъ его. Ему всего четыре года, а онъ такой у меня бѣдовый, выпучитъ на меня глаза и начинаетъ ругаться, коли я только примусь за него.
-- Ну, пошолъ молоть!-- замѣтить Бриндль тономъ дружескаго замѣчанія.
Этотъ разговоръ, начинавшій переходить на почву личностей, былъ прерванъ появленіемъ въ дверяхъ торжественнаго незнакомца и м-ра Тшуба, лице котораго какъ-то необыкновенно сіяло.
-- Присядьте вотъ сюда, м-ръ Джонсонъ, сказалъ Тшубъ, пододвигая кресло.-- Этотъ джентельменъ угощаетъ все общество, продолжалъ онъ, озираясь,-- и болѣе того, онъ хочетъ самъ распить кружку пива съ вами, и я думаю, что всякій изъ васъ понимаетъ, какая это честь.
Но общество не имѣло понятія о принятомъ въ подобныхъ обстоятельствахъ восклицаніи: "слушайте, слушайте", что однако не мѣшало имъ тѣмъ живѣе ощущать нетерпѣливое ожиданіе, не находившее исхода въ словахъ. Всѣ сознавали, что туманная, призрачная реформа была теперь въ плоти среди ихъ. Феликсъ отказался отъ угощенія, но остался, чтобы послушать и допить свою обычную пинту.
-- Знатное пиво, знатное пиво!-- заговорилъ м-ръ Джонсонъ мягкой, плавной скороговоркой.-- И мнѣ весьма пріятно встрѣтить подобное почтенное заведеніе близь рудниковъ, продолжалъ онъ съ нѣкоторымъ паѳосомъ, поглядывая на м-ра Тшуба, помѣстившагося прямо противъ него,-- потому что какой прокъ рабочему человѣку въ большомъ жалованьи, если онъ не можетъ достать ничего хорошаго за свои деньги. Право, господа,-- и онъ окинулъ взоромъ собраніе,-- я видалъ заведенія, въ которыя честные работники несли свои трудовыя деньги за пиво, которымъ я и свиней-то своихъ не сталъ бы поить!
При этихъ словахъ м-ръ Джонсонъ тряхнулъ головой, подался всѣмъ туловищемъ впередъ, упираясь обѣими руками въ колѣни и растопыривъ локти.
-- Все равно, какъ у "Голубой коровы",-- густымъ басомъ отозвался неугомонный Дреджъ, но онъ тотчасъ же былъ остановленъ строгимъ взоромъ со стороны Бриндли.
-- Ну вотъ, вотъ, сами знаете, сказалъ м-ръ Джонсонъ, взглянувъ на Дреджа.-- Но этому скоро положатъ конецъ. Дурное пиво, какъ всякій дурной товаръ, будетъ строго преслѣдоваться. Торговля будетъ процвѣтать,-- а что торговля безъ пару? А что паръ безъ угля? А замѣтьте, господа, ни одинъ человѣкъ, какой онъ ни будь важный, ни одно правительство не можетъ сдѣлать угля.
Единодушное "такъ, такъ"! облетѣвшее толпу, показало, что этотъ фактъ былъ оцѣненъ по достоинству.
-- И плиты также, замѣтилъ сухопарый, широкоротый человѣкъ, по имени Динльсъ, ремесломъ каменотесъ.
-- Конечно, и плиты также, иначе бы честнымъ работникамъ англійскаго населенія не пришлось бы ползать на корячкахъ въ потѣ лица шесть дней въ недѣлю. Нѣтъ, господа, чѣмъ болѣе страна процвѣтаетъ, тѣмъ болѣе она нуждается въ васъ. Она можетъ обойдтись безъ ничего не дѣлающихъ лѣнивыхъ дармоѣдовъ, но плохо было бы ей безъ честныхъ, трудящихся рудокоповъ. А наша страна должна и будетъ процвѣтать, и всякій человѣкъ будетъ имѣть свою долю въ барышахъ и будетъ побрякивать денежками въ карманѣ, стоитъ намъ только постараться, чтобы въ парламентѣ сидѣли настоящіе люди,-- люди, которые бы стояли за рудокопа и за каменотеса, и за... (м-ръ Джонсонъ при этомъ благосклонно помахивалъ рукою) и не допускали бы никакихъ пустяковъ. Теперь наступилъ кризисъ, и мы должны постараться. Мы уже добились реформы,-- остается пустить ее въ ходъ, извлечь изъ нея выгоды. Я вамъ говорю, это кризизъ -- вотъ вамъ слово, что кризисъ.
М-ръ Джонсонъ откинулся на спинку кресла, какъ бы потрясенный могучимъ словомъ. Онъ не сомнѣвался, что ни одинъ изъ присутствующихъ не понималъ, что такое кризисъ, но онъ зналъ изъ опыта силу непонятнаго слова. И на этотъ разъ, какъ и всегда, онъ успѣлъ вселить въ своихъ слушателей смутно сознаваемое, но твердое убѣжденіе, логическимъ слѣдствіемъ котораго была необходимость "потасовки" или какой нибудь подобной послѣдовательной выходки въ день выборовъ.
Феликсъ на силу сдерживалъ себя. Онъ боялся прійдти въ бѣшенство. Едва ли какія муки могутъ сравняться съ тѣми нравственными истязаніями, которыя испытываетъ человѣкъ, слыша свои глубоко-продуманныя мысли, свои завѣтныя убѣжденія изуродованными, обезображенными въ устахъ шарлатана или продажнаго негодяя. Онъ уже ощупывалъ острый край своей пивной кружки, его такъ и подмывало швырнуть ею въ оратора.
М-ръ Джонсонъ рѣшительно обладалъ ораторскими способностями. Послѣ этой эффектной остановки онъ снова подался всѣмъ туловищемъ впередъ и проговорилъ, понизивъ голосъ и озираясь вокругъ:
-- До насъ, конечно, дошли хорошія вѣсти?
Въ публикѣ замѣтно было движеніе: кто переступилъ съ ноги на ногу, кто двинулъ кресломъ, но отвѣта не было.
-- Я разумѣю вѣсть о томъ, что отличный человѣкъ м-ръ Трансомъ изъ Трансомъ-Корта предлагаетъ быть вашимъ представителемъ въ парламентѣ. Я говорю вашимъ представителемъ, потому что ему наиболѣе дороги интересы рабочихъ -- всѣхъ честныхъ молодцевъ, владѣющихъ киркою, молотомъ или пилой. Онъ богатъ -- побогаче Гарстина,-- только онъ не хочетъ одинъ пользоваться своими богатствами. Онъ хочетъ употребить ихъ съ пользою. Онъ возвратился изъ чужихъ краевъ съ карманами, набитыми золотомъ. Онъ бы могъ купить всѣхъ этихъ Дебари, еслибъ захотѣлъ, но онъ этого не захочетъ,-- найдетъ лучшее употребленіе для своихъ денегъ. Онъ хочетъ употребить ихъ на пользу рабочаго люда въ этомъ околодкѣ. Я знаю, бываютъ люди, которые, желая попасть въ парламентъ, говорятъ медовыя рѣчи. Они говорятъ, напримѣръ, что хотятъ облагодѣтельствовать рудокоповъ. Но я бы задалъ имъ одинъ вопросъ, я бы спросилъ ихъ: "Какихъ рудокоповъ? Есть рудокопы вверхъ до Ньюкастля, и есть рудокопы внизъ до Валлиса. Развѣ честному человѣку, голодающему въ Спрокстонѣ, легче отъ того, что Джонъ въ Ньюкастлѣ набиваегъ себѣ брюхо говядиной и пудингомъ?"
-- Должно быть легче, вмѣшался Феликсъ своимъ громкимъ, отрывистымъ голосомъ, образовавшимъ такой рѣзкій контрастъ съ ровнымъ текучимъ голоскомъ Джонсона.-- Если онъ самъ испыталъ, какъ тяжело голодать, онъ долженъ радоваться, услыхавъ, что другой такой же труженикъ не страждетъ, какъ онъ.
Всѣ были поражены этою смѣлостію. Слушатели были поражены величіемъ знанія и могуществомъ м-ра Джонсона. Его блистательныя обѣщанія подтверждали всеобщее убѣжденіе, что реформа наконецъ добралась и до Спрокстона, а если отъ нея можно ждать какой нибудь прокъ, то, конечно, въ томъ только случаѣ, если она проявится въ надбавкѣ жалованья,-- или, другими словами, въ избыткѣ пива и нѣсколькихъ прогульныхъ дняхъ въ недѣлю. Эти "честные" спрокстонцы любили Феликса, какъ своего же брата рабочаго, только болѣе образованнаго, видѣвшаго много на своемъ вѣку, но считали его бѣднякомъ, такъ какъ онъ никогда не пилъ болѣе одной пинты. Они были готовы слушать его во всякое другое время, но теперь они были раздражены его вмѣшательствомъ. М-ра Джонсона очевидно покоробило, но онъ продолжалъ прежнимъ спокойнымъ голосомъ съ небольшимъ оттѣнкомъ презрѣнія.
-- Я нахожу мелочнымъ и глупымъ ловить людей на словахъ и перетолковывать ихъ по своему. Всякій понимаетъ, что я хотѣлъ этимъ сказать: я желалъ этимъ сказать, что человѣкъ не можетъ спастись отъ голода, глядя, какъ другой человѣкъ ѣстъ. Я думаю, что это ясно, какъ день. Не такъ ли, господа?
Въ толпѣ пробѣжало одобрительное: "такъ, такъ!" Слышать и понимать слышанное было такою умственною роскошью въ этомъ обществѣ, что самъ м-ръ Тшубъ часто хлопалъ глазами. Онъ бросилъ на Феликса подозрительный змѣиный взглядъ; тотъ почувствовалъ, что остался въ дуракахъ за всѣ свои труды.
-- Ну-съ, добавилъ Джонсонъ: -- я полагаю, что я могу продолжать. А впрочемъ, если между вами есть люди свѣдущѣе меня, я готовъ уступить. Я готовъ уступить.
-- Сэръ, началъ м-ръ Тшубъ, тономъ предержащей власти,-- никакой человѣкъ въ этомъ домѣ не перебьетъ вашей рѣчи.-- И, глядя почти въ упоръ на Феликса, добавилъ: публика, не имѣющая болѣе требованій и мѣшающая остальной компаніи, лучше бы очистила свое мѣсто. Любовь и согласіе -- девизъ "Сахарной головы" Вильяма Тшуба. Люди, съ нимъ несогласные, могутъ искать другое заведеніе.
-- Очень хорошо, сказалъ Феликсъ, выкладывая на выручку деньги и взявшись за фуражку.-- Я ухожу.
Онъ ясно видѣлъ, что скажи онъ еще нѣсколько словъ, то неминуемо произойдетъ безпорядокъ, послѣдствія котораго не могли быть пріятны.
Когда онъ исчезъ за дверью, м-ръ Джонсонъ спросилъ окружающихъ:
-- Какъ зовутъ этого человѣка?
-- Знаетъ ли кто его? съ своей стороны спросилъ м-ръ Тшубъ.
Въ публикѣ послышалось нѣсколько: "нѣтъ."
-- Онъ говоритъ за реформу, я нѣсколько разъ слыхалъ, иначе бы я построже за нимъ присматривалъ. Да вы сами видите, въ немъ нѣтъ ничего особеннаго.
-- Что-то подозрительно, что его никто не знаетъ, сказалъ Джонсонъ.-- Это, вѣроятно, тори -- шпіонъ. Остерегайтесь, господа, людей, которые говорятъ, что они радикалы, а сами ничего для васъ не дѣлаютъ. Они наговорятъ вамъ съ три короба -- на слова они не скупы, но что такое слова?-- вѣтеръ. А такой человѣкъ, какъ Трансомъ, прямо говоритъ всѣмъ рабочимъ: "Вотъ я, смотрите на меня, я готовъ служить вамъ и говорить за васъ въ парламентѣ и стараться, чтобы законы писались въ вашу пользу; а пока, если кто изъ васъ, мой сосѣдъ, хочетъ погулять въ будни или распить кружку-другую съ пріятелемъ, или получить портретъ короля на память,-- я готовъ къ его услугамъ. Я не ходячая афиша, въ которой только одни слова, а не дѣла,-- у меня также не одна только тема. У меня есть и земли, есть и мѣшки съ золотомъ. Я полагаю, вы знаете, что я разумѣю подъ королевскимъ портретомъ?
И, говоря это, м-ръ Джонсомъ вынулъ изъ кармана полъсоверена и повернулъ его груднымъ изображеніемъ короля къ публикѣ.
-- Ну-съ, господа, я вамъ скажу, что на свѣтѣ слишкомъ много людей, которые любятъ беречь эти бездѣлки про себя. Не знаю, правъ ли я, но случалось слышать, что даже здѣсь, совсѣмъ не вдалекѣ, живетъ одинъ такой человѣкъ. Кажется, онъ управляетъ какими-то копями и зовутъ его Спратъ.
-- Спратъ, Спратъ и есть! отозвалось вдругъ нѣсколько голосовъ, нетерпѣливый аккомпаниментъ толстыхъ подошвъ и передвигаемыхъ стульевъ.
-- Жила! радъ кровь высосать изъ человѣка. Такой человѣкъ, что готовъ заставить цѣлый день работать и не заплатить за то ни гроша. Я думаю, не найдется ни одного честнаго человѣка, который бы не желалъ сдѣлать пакость этому негодяю.
Въ толпѣ произошло движеніе и глухой ропотъ, который м-ръ Тшубъ пояснилъ такъ: "Ужъ я за нихъ поручусь".
-- Ну, слушайте же. Вотъ, положимъ, Гарстинъ, онъ одинъ изъ компанейскихъ, у которыхъ вы работаете. Что онъ вамъ? Кто его когда видитъ? а если и увидитъ его, такъ не на что посмотрѣть,-- худой, мизерный человѣчишка, который постоянно держится за свой карманъ. Онъ вигъ только на словахъ; онъ готовъ подавать голоса съ тори и навѣрно пойдетъ вмѣстѣ съ Дебари. Я, господа, имѣю голосъ и если бы кто-нибудь спросилъ меня, за кого я подамъ его, я не задумываясь отвѣчалъ бы: "за Трансома". Вы не имѣете голосовъ,-- это стыдъ и срамъ. Но у васъ будутъ голоса, если вы позаботитесь, чтобъ въ парламентѣ были такіе люди, какъ Трансомъ, и тогда вы будете наравнѣ съ первыми джентельменами въ странѣ; а если они захотятъ попасть въ парламентъ, они придутъ къ вамъ и низко поклонятся, чтобъ вы имъ позволили. Но пока у васъ нѣтъ голосовъ, вы можете дружно гаркнуть въ день выборовъ за того, кто вамъ любъ, а Трансомъ не чета Гарстину: если вы потеряете дневное жалованье, онъ васъ вознаградитъ. Вотъ такимъ-то манеромъ, человѣкъ, не имѣющій голоса, можетъ сослужить службу себѣ и своей родинѣ -- онъ только подниметъ руку и крикнетъ: "Трансома хотимъ ура, Трансомъ!" Пускай только всѣ рабочіе люди -- рудокопы, каменотесы, которые, межъ нами будь сказано, имѣютъ незавидную долю при теперешнихъ порядкахъ,-- пускай, говорю, они сомкнутся, подадутъ другъ другу руку и крикнутъ за кого слѣдуетъ, тогда напляшутся всѣ эти важные господа. И помните, что когда вы кричите за Трансома, вы кричите за прибавку жалованья, за новыя права, за избавленіе отъ всякихъ Спратовъ и подобныхъ имъ мелкихъ людишекъ, которые только орудіе въ рукахъ богатыхъ для того, чтобы пользоваться трудомъ бѣднаго.
-- Пусть бы отвѣдалъ онъ моего кулака! отозвался Дреджъ, обладавшій особымъ дарованіемъ говорить прямо къ дѣлу.
-- Нѣтъ, нѣтъ, любезный другъ, въ этомъ ты не правъ. Не слѣдуетъ бить, не слѣдуетъ драться. Тогда придется вѣдаться съ закономъ и съ полиціей. А такъ только примѣрно шапку сбить или покатать въ грязи, или хоть залѣпить въ рожу чѣмъ нибудь мягкимъ -- это ничего, только потѣха. Коли человѣкъ хочетъ говорить, а тебѣ это не нравится, совершенно справедливо поподчивать его чѣмъ нибудь такимъ, что ему не понравится, или, точно такъ же, если онъ имѣетъ голосъ и не употребляетъ его на пользу страны, я не вижу, почему бы, не говоря дурного слова, не оборвать ему фалдочки его сюртука. Если человѣкъ не знаетъ, что справедливо, что нѣтъ, его надо учить. А драться не слѣдуетъ; зачѣмъ драться; нѣтъ нужды драться.
-- А вѣдь лихая была бы потѣха, коли бы пошло на то, замѣтилъ старый Олекъ, позволяя себѣ это мысленное удовольствіе.
-- По мнѣ ужь и того довольно, если какой-нибудь Спратъ хочетъ, чтобы вы кричали: "Гарстинъ"! а вы будете кричать: "Трансомъ"! Я вотъ какъ смотрю на дѣло. Васъ много народу, такой дружной, сомкнутой кучки поискать, да поискать; а по моему мнѣнію, всѣ честные люди, неимѣющіе голосовъ, не должны пропускать случая показываться толпами на выборахъ. Вы знаете, господа, что на каждаго тори, имѣющаго голосъ, приходится пятьдесятъ пять человѣкъ, которые должны молчать да ушами хлопать. А я говорю, пусть они его освищутъ, пусть они ему не дадутъ слова выговорить, вотъ ему и станетъ стыдно. Люди, имѣющіе голоса, не умѣютъ ими пользоваться. Сколько ихъ есть дураковъ, что даже не знаютъ, за кого подавать голосъ: за Дебари, за Гарстина или за Трансома: куда пахнетъ вѣтромъ, туда и онъ. Пусть же онъ знаетъ, чего вы хотите, если ужь онъ не знаетъ, чего самъ хочетъ. Отчего Дебари всегда выбираются? Оттого, что ихъ боятся. А вамъ что до того? Какое вамъ дѣло до Дебари? Если люди боятся торіевъ, мы повернемъ дѣло и запугаемъ самихъ торіевъ. Мы вѣдь знаете, что такое тори: это люди, которые хотятъ обходиться съ рабочими, какъ со скотомъ. А виги не лучше, они всѣ похожи на Гарстина. Они хотятъ свернуть шею всѣмъ торіямъ, чтобы самимъ забрать въ руки плетку -- вотъ и все. Но Трансомъ ни вигъ, ни тори: онъ другъ работника, другъ рудокопа, другъ каменотеса, и если только онъ попадетъ въ парламентъ -- ваша взяла. Я не говорю, что отъ этого будетъ лучше всякимъ Спратамъ и тому подобной твари, но зато будетъ лучше всякому честному человѣку, пьющему свою кружку пива въ "Сахарной головѣ".
Похвальныя заботы Джонсона о политическомъ развитіи, спрокстонцевъ этимъ и ограничились, и это было тѣмъ болѣе безкорыстно съ его стороны, что онъ не предполагалъ когда-нибудь съ ними встрѣтиться. Онъ могъ только пустить въ ходъ маленькую организацію, которая должна была преподавать его политическій катихизисъ въ его отсутствіи. И въ этомъ онъ имѣлъ полный успѣхъ. Въ эту минуту къ обществу присоединился человѣчекъ, извѣстный между рудокопами подъ именемъ Пакъ и о которомъ Тшубъ уже упоминалъ. Онъ былъ принятъ Джонсономъ въ частной аудіенціи и поставленъ имъ пастыремъ этой новой паствы.
-- Вотъ такъ настоящій джентельменъ, замѣтилъ Пакъ, помѣщаясь на вакантное мѣсто уѣхавшаго оратора.
-- А какое его ремесло, какъ скажете? спросилъ Джильсъ каменотесъ.
-- Ремесло? отвѣтилъ м-ръ Тшубъ.-- Онъ изъ тѣхъ, что ворочаютъ всѣмъ въ государствѣ,-- изъ тѣхъ, что головой работаютъ. Самъ по лицу видишь.
-- А не закурить ли трубочку, замѣтилъ старый Слокъ.-- Я уморился, слушая его.
-- И я также, подхватилъ Дроджъ.-- Это не легкая работа. Даже во рту пересохнетъ. Я бы не совсѣмъ въ толкъ взялъ, колибъ не угощеніе.