Между тѣмъ Феликсъ Гольтъ возвращался назадъ изъ Спрокстона въ Треби, нѣсколько раздраженный и въ дурномъ расположеніи духа. Въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ онъ даже гулялъ вдоль большой дороги, надѣясь, что м-ръ Джонсонъ его обгонитъ и что тогда онъ, Феликсъ Гольтъ, будетъ имѣть удовольствіе побраниться съ этимъ господиномъ, сказать ему въ глаза свое мнѣніе о тѣхъ намѣреніяхъ, съ какими онъ пріѣзжалъ въ "Сахарную Голову". Но вскорѣ Феликсъ самъ удержался отъ такого неблагоразумнаго поступка и опять повернулъ на прежнюю дорогу, чтобъ въ увлеченіи не поддаться гнѣву, неимѣющему никакой цѣли.
-- Что хорошаго, думалъ онъ, заниматься такимъ запутаннымъ дѣломъ, какъ эти избирательныя плутни? Пока три четверти населенія нашей страны не видятъ въ выборахъ ничего другого, кромѣ собственнаго личнаго интереса, а этотъ интересъ понимаютъ въ смыслѣ какой-то хищности,-- до тѣхъ поръ стараться исправить настоящій порядокъ будетъ все равно, что, задавшись мыслью объ исправленіи образа дѣйствій рыбъ, сказать какой-нибудь прожорливой трескѣ: "Добрый другъ мой, воздержись: не таращь такъ своихъ глазъ, не показывай своего глупаго, прожорливаго рыла, и не думай, чтобъ маленькія рыбы не имѣли другого достоинства, кромѣ того, какимъ они обладаютъ для твоего собственнаго желудка". Подобное созданіе не будетъ признавать никакого аргумента, кромѣ силы. Я дошелъ бы до неистовства въ спорѣ съ этимъ господиномъ и, быть можетъ, закончилъ бы тѣмъ, что побилъ бы его. Разсудокъ не покидаетъ меня только до тѣхъ поръ, пока я сдерживаю свой характеръ, но подъ вліяніемъ горячности я пьянѣю, хотя и безъ вина. Не будетъ ничего удивительнаго если, при помощи углекоповъ, этотъ человѣкъ опрокинетъ всѣ мои планы. Очевидно, что онъ сталъ угощать ихъ, чтобы доставить популярность при выборахъ своему патрону, увлекая притомъ толпу своими словоизверженіями. Эти люди будутъ пить вдвое больше прежняго и никогда уже не придутъ ко мнѣ провести воскресный вечеръ, Я не знаю, что за человѣкъ этотъ Трансомъ. Безполезно, разумѣется, было бы говорить кому-нибудь другому, но еслибъ я могъ убѣдить его самого, то онъ могъ бы положить конецъ подобнымъ гадостямъ. Впрочемъ, если людямъ уже понадавали обѣщаній и пустили ихъ въ ходъ, то весьма вѣроятно, что зло непоправимо. Повѣсить бы этого лжелиберала! Я не толковалъ бы много, еслибы еще онъ былъ тори!" Феликсъ продолжалъ идти впередъ уже среди наступавшаго мрака, раздраженный такой житейской путаницей: между тѣмъ, подобная путаница, навѣрное, значительно бы упростилась, еслибы порочныя дѣйствія постоянно выдавали собою дурной образъ мыслей ихъ владѣльцевъ. Когда онъ миновалъ выгонъ и вошелъ въ паркъ, то темнота до такой степени усилилась отъ широкихъ вѣтвей деревьевъ, что безполезно было употреблять старанія, чтобы не сбиться съ маленькой глухой тропинки, по которой онъ шелъ; Феликсъ старался, поэтому, только о томъ, чтобы тѣмъ или другимъ путемъ направлять шаги къ воротамъ парка. Онъ быстро шелъ, насвистывая пѣсню, акомпанировавшую его сужденіямъ съ самимъ собою, какъ вдругъ нога его запнулась за что-то гладкое и мягкое; это произвело въ молодомъ человѣкѣ какое-то непріятно-пугливое ощущеніе, и онъ долженъ былъ остановиться, чтобъ разсмотрѣть предметъ, на который наступилъ. Это былъ большой кожаный бумажникъ, туго набитый и плотно завязанный лентой, вмѣсто застежки. Наклонившись, онъ увидѣлъ, что на аршинъ разстоянія отъ бумажника лежитъ на томной травѣ еще какая-то бѣловатая, четырехъ-угольная вещь. Это была изящная записная книжка изъ свѣтлой кожи, съ золотыми украшеніями. Повидимому, она прорвалась при паденіи на землю и изъ кармана, образуемаго ея переплетомъ высовывалась, маленькая золотая цѣпочка, длиною дюйма въ четыре, съ различными печатями и другими бездѣлушками, прикрѣпленными кольцомъ къ ея концу. Феликсъ всунулъ цѣпочку назадъ и увидѣвъ, что застежка у записной книжки была сломана, закрылъ ее и положилъ въ свои боковой карманъ; затѣмъ продолжалъ онъ свой путь съ нѣкоторой досадой, что судьба доставила ему находку, принадлежащую, по всей вѣроятности, кому-нибудь изъ обитателей требійскаго замка. Гордость дѣлала для Феликса непріятнымъ всякое сношеніе съ аристократами, а разговоръ съ ихъ прислугой былъ для него еще болѣе невыносимъ. Надо было изобрѣсти какой-нибудь планъ, чтобы избѣжать необходимости самому нести эти вещи въ замокъ: сначала Феликсъ намѣревался оставить ихъ у швейцара, но потомъ впалъ въ сомнѣніе,-- вправѣ ли онъ оставлять въ рукахъ неизвѣстныхъ ему людей предметы, принадлежность которыхъ все-таки была съ достовѣрностью неизвѣстна. Было очень возможно, что большой бумажникъ заключалъ въ себѣ весьма важныя бумаги и что, тѣмъ не менѣе, онъ не принадлежалъ никому изъ семейства Дебари. Наконецъ Феликсъ рѣшился снести свою находку къ м-ру Лайону, который будетъ конечно такъ добръ, что избавитъ его отъ необходимости вступать въ личныя сношенія съ обитателями замка, и приметъ эту обязанность на себя. Съ такимъ намѣреніемъ онъ отправился прямо въ Солодовенное подворье и подождалъ около церкви, пока присутствовавшіе въ ней разошлись: затѣмъ прошелъ прямо въ ризницу, чтобы поговорить съ пасторомъ наединѣ.
Но когда Феликсъ вошелъ, м-ръ Лайонъ былъ не одинъ. М-ръ Нутвудъ, бакалейный торговецъ, исполнявшій обязанности дьякона, жаловался ему на упрямство пѣвчихъ, которые не соглашались перемѣнить напѣвъ сообразно перемѣнѣ въ выборѣ гимновъ и растянули короткій размѣръ въ долгій изъ одного лишь упорства и своенравія, прилаживая, безъ всякаго должнаго уваженія, самыя священныя слова ко множеству переливающихся трелей, составленныхъ, какъ можно опасаться, какимъ-нибудь музыкантомъ, руководимый болѣе своей фантазіей, чѣмъ истиннымъ духомъ псалмопѣнія.
-- Пойдите, другъ мой, сказалъ м-ръ Лайонъ, улыбаясь Феликсу, а затѣмъ продолжалъ, понизивъ голосъ и утирая потъ на лбу и на своей лысой головѣ:-- братъ Нутвудъ, мы должны безропотно переносить тѣ тернія, какія намъ попадаются, такъ какъ нужды нашего недостаточно развитаго организма требуютъ, чтобы существовалъ отдѣльный хоръ, спеціальная обязанность котораго состоитъ въ церковномъ пѣніи, не потому, конечно, чтобы эти люди были болѣе настроены къ набожному славословію, но по той причинѣ, что они одарены лучшими вокальными органами и достигли большаго знанія музыкальнаго искусства. Всякая отдѣльная обязанность, составляющая часть цѣлой службы, внушаетъ своимъ исполнителямъ,-- если только они не обладаютъ необыкновенно добрымъ сердцемъ,-- желаніе смотрѣть на себя до нѣкоторой степени, какъ на центръ всего служебнаго огранизма. Пѣвчіе, спеціально носящіе это званіе, составляютъ, должно признаться, аномалію между нами, такъ какъ мы стараемся возвратить церковь къ ея первобытной простотѣ, отмѣнивъ все, что можетъ препятствовать непосредственному взаимному общенію духа вѣрующихъ,
-- Они такъ упорны, сказалъ м-ръ Нутвудъ грустно-смущеннымъ тономъ,-- что еслибы мы поступали съ ними съ меньшою осторожностью, то они отдѣлились бы отъ насъ,-- даже теперь, когда мы увеличили свою церковь. Въ такомъ случаѣ къ нимъ присоединился бы братъ Кемпъ и увлекъ бы за собой половину нашихъ прихожанъ. Впрочемъ я не вижу ничего хорошаго въ томъ, когда проповѣдникъ обладаетъ басомъ, подобнымъ голосу брата Кемпа. Такой голосъ внушаетъ человѣку желаніе, чтобы люди его слышали; но для ушей Всевышняго можетъ имѣть гораздо болѣе силы слабая пѣснь человѣка смиреннаго
Феликсъ готовъ былъ возразить на эту тираду, но замѣтивъ, что вѣжливый бакалейщикъ уже заранѣе былъ подготовленъ къ тому, чтобъ оскорбиться всѣмъ, что дѣлалъ и говорилъ Гольтъ,-- только махнулъ рукой.
Не смотря на то, бакалейщикъ счелъ, что возраженіе уже сдѣлано, почему сказалъ:
-- Пусть уже м-ръ Лайонъ говоритъ съ вами, сэръ. Онъ, повидимому, любитъ ваши разсужденія. Что касается до меня, то вы слишкомъ надменны человѣческой мудростью. Я не слѣдую за новѣйшимъ просвѣщеніемъ.
-- Такъ слѣдуйте за старымъ, сказалъ Феликсъ, злобно относясь къ лицемѣрному торговцу.-- Слѣдуйте порядку старинныхъ пресвитеріанъ, гимны которыхъ я слышалъ въ Глазго. Проповѣдникъ провозглашаетъ псаломъ и затѣмъ каждый изъ присутствующихъ поетъ на свой ладъ, какъ ему кажется удобнѣе. Но когда одинъ кто нибудь устанавливаетъ извѣстный напѣвъ и ожидаетъ, чтобы всѣ другіе ему слѣдовали,-- то это уже составляетъ признакъ желанія проявлять свою власть, это значитъ отрицать свободу частнаго сужденія.
-- Тише, тише, мой юный другъ, сказалъ ему м-ръ Лайонъ, возмущенный опрометчивостью, которая обнаруживалась какъ въ немъ, такъ и въ дьяконѣ.-- Не должно шутить парадоксами. Можетъ случиться, что тотъ ѣдкій составъ, который вы употребляете противъ другихъ,-- уязвитъ ваши собственные пальцы и отниметъ у нихъ способность различать качество предметовъ. Вообще на поприщѣ жизни мы съ немалымъ трудомъ видимъ спой путь и нелегко намъ твердо держать свой факелъ въ этомъ тускломъ лабиринтѣ: поэтому, одного лишь сожалѣнія заслуживаетъ та смѣлость, которая побуждаетъ человѣка махать факеломъ, чтобъ на минуту ослѣпить взоры своихъ спутниковъ. Такимъ образомъ можно остаться въ совершенной темнотѣ. Вы сами любите свободу и смѣло возмущаетесь противъ несправедливаго захвата власти. Но право на такой протестъ заключается въ желаніи добиться лучшаго порядка, а не въ простомъ блужданіи, при отсутствіи всякой законности. Поэтому, я умоляю васъ, оставьте такія рѣчи, которыя внушаютъ мысль, что свобода но что иное, какъ своеволіе. И хотя я не одаренъ слухомъ, способнымъ уловить ту земную гармонію, которая нѣкоторымъ благочестивымъ людямъ кажется какъ-бы отрывочнымъ эхомъ небеснаго хора, но боюсь, что и въ самой музыкѣ есть законъ, неподчиненіе которому низводитъ наше пѣніе до крика сумасшедшихъ или рева звѣрей; и уже изъ этого мы научаемся, что истинная свобода составляетъ не что иное, какъ простой переходъ отъ подчиненія волѣ одного или нѣсколькихъ людей къ повиновенію той волѣ, которая представляетъ собою верховный законъ для всѣхъ людей. Хотя такой переходъ повиновенія можетъ быть иногда ошибоченъ, какъ плодъ невѣрно направленныхъ стремленій къ лучшему, но сами по себѣ эти стремленія разумны и необходимы для того, чтобъ наконецъ найти желаемое. Какъ въ музыкальномъ исполненіи всѣ члены хора повинуются одному направленію и содѣйствуютъ другъ другу въ стремленіи къ одной цѣли; -- какъ въ этомъ случаѣ каждый исполнитель радостно способствуетъ воспроизведенію цѣлаго, которое ему самому доставляетъ несказанное удовольствіе;-- такъ будетъ и въ то вожделѣнное время тысячелѣтняго царствія, когда исполнится наша ежедневная молитва,-- когда одинъ законъ будетъ написанъ во всѣхъ сердцахъ и будетъ служить мѣриломъ всякой мысли и основаніемъ всякаго дѣйствія.
Какъ ни былъ пасторъ утомленъ и даже истощенъ при входѣ Феликса Гольта, но чрезмѣрное напряженіе, съ какимъ онъ произносилъ эти слова, придавало болѣе и болѣе энергіи его голосу и выраженію; продолжая говорить, онъ ходилъ, съ небольшими разстановками, отъ стола къ столу ризницы,-- и закончилъ свою рѣчь громкимъ и плавнымъ тономъ, сложивъ руки за спиною; а можду тѣмъ черные глаза пастора блестѣли огнемъ юности и энтузіазмомъ мысли и любви. Но при всемъ томъ каждому, кто не раздѣлялъ энергіи, одушевлявшей его маленькое тѣло, онъ показался бы довольно страннымъ. Кончивъ свою пламенную рѣчь, пасторъ протянулъ руку дьякону и сказалъ своимъ прежнимъ, лѣнивымъ, усталымъ голосомъ:
-- Да будетъ съ вами Господь, братъ мой. Завтра мы увидимся и посмотримъ, что можно сдѣлать, чтобъ привести къ послушанію эти строптивые умы.
По уходѣ дьякона, Феликсъ сказалъ: "Простите меня, м-ръ Лайонъ; я былъ виноватъ, а вы совершенно правы".
-- Да, да, мой другъ; это прекрасная черта, что вы съ готовностью признаете справедливость сдѣланнаго вамъ возраженія. Садитесь,-- вы пришли по дѣлу, у васъ какой-то пакетъ.
Они сѣли на краю маленькаго стола и Феликсъ, вынувъ изъ кармана записную книжку вмѣстѣ съ бумажникомъ, сказалъ:
-- Я имѣлъ непріятность найти эти вещи въ паркѣ Дебари. По всей вѣроятности, онѣ принадлежатъ кому нибудь изъ членовъ этого семейства или какой нибудь знатной особѣ, которая тамъ живетъ. Я терпѣть не могу имѣть какія бы то ни было отношенія съ подобными людьми. Они сочтутъ меня за жалкаго бродягу и предложатъ мнѣ денегъ. Васъ тамъ знаютъ, и я надѣюсь, что вы будете такъ добры, освободите меня отъ этой обузы, возьмете эти вещи на свое попеченіе и напишете къ Дебари, не упоминая ничего обо мнѣ, чтобы онъ прислалъ кого нибудь за ними. Я нашелъ ихъ нынче вечеромъ около половины осьмого, на травѣ, въ томъ углу парка, который нужно проходить по дорогѣ въ Спрокстонъ.
-- Погодите, сказалъ м-ръ Лайонъ,-- эта маленькая книжка открыта; мы можемъ взглянуть, нѣтъ ли тамъ имени владѣльца этихъ вещей. Кромѣ Дебари, они могутъ принадлежать и другимъ лицамъ,-- которыя могли проходить по этому концу парка.
Когда пасторъ поднесъ записную книжку къ глазамъ, цѣпочка опять выскользнула изъ нея. Онъ взялъ ее въ руку и держалъ, разсматривая между тѣмъ какое-то имя, написанное на внутренней сторонѣ кожи. Онъ смотрѣлъ долго, какъ-бы стараясь разобрать что-то, уже частію стершееся, и руки его начали замѣтно дрожать. Въ волненіи, пасторъ сдѣлалъ движеніе, какъ-бы намѣреваясь ближе разсмотрѣть цѣпочку и печати, которыя находились у него въ рукахъ. По онъ остановился, снова опустилъ руку и положилъ ее на столъ, а другой рукой продолжалъ сжимать наружныя стороны записной книжки.
Феликсъ замѣтилъ смущеніе старика и былъ очень удивленъ, но съ тою деликатностью, которая была ему вообще свойственна, несмотря на видимую порывистость обращенія, сказалъ: "Вы очень утомлены, сэръ; съ моей стороны было необдуманно обременять васъ подобнымъ дѣломъ послѣ цѣлаго воскреснаго дня, въ который вамъ приходится говорить три проповѣди".
М-ръ Лайонъ, послѣ минутнаго молчанія, сказалъ: "Это правда. Я ослабѣлъ. Я увидѣлъ тутъ имя, которое оживило во мнѣ прошлую скорбь. Не бойтесь. Я сдѣлаю, что нужно, съ этими вещами. Вы можете ихъ мнѣ довѣрить".
Дрожащими пальцами онъ положилъ цѣпочку на мѣсто и связалъ вмѣстѣ своимъ платкомъ бумажникъ и записную книжку. Очевидно, пасторъ дѣлалъ надъ собой большое усиліе; захвативъ узелъ илатка въ руку, онъ сказалъ:
-- Проводите меня до дверей, мой другъ. Я чувствую себя дурно. Безъ сомнѣнія, я слишкомъ утомился.
Дверь была уже отперта, и Лидди поджидала возвращенія своего господина. Феликсъ пожелалъ доброй ночи и ушелъ, увѣренный, что это будетъ лучше всего для м-ра Лайона. Ужинъ пастора, состоявшій изъ теплого супа, готовился въ кухнѣ; тутъ, у огня, пасторъ всегда въ воскресенье вечеромъ ужиналъ и потомъ выкуривалъ на широкомъ каминѣ свою еженедѣльную трубку -- единственное значительное удовольствіе, какое онъ себѣ позволялъ. Куреніе, по его мнѣнію, было развлеченіемъ для работающаго ума,-- и притомъ развлеченіемъ такого рода, которое, если ему сильно предаться, могло привязать насъ къ здѣшнему міру недостойными узами грубаго чувственнаго удовольствія. И ежедневное куреніе могло быть вполнѣ законно, но неудобно. Такому взгляду слѣдовала и Эстеръ съ педантическою строгостью, столь ей несродною. Обыкновенно по воскресеньямъ, она имѣла привычку уходить въ свою комнату очень рано,-- вслѣдъ за возвращеніемъ изъ церкви,-- именно съ тою цѣлью, чтобы избѣгнуть запаха трубки своего отца. Но въ этотъ вечеръ она осталась на мѣстѣ, потому что была несовсѣмъ здорова; услышавъ шаги отца, она выбѣжала изъ гостиной ему на встрѣчу.
-- Папа, вы больны, сказала она, видя, какъ онъ, шатаясь, добрелъ до ивоваго кресла, а Лидди стояла подлѣ, качая головой.
-- Нѣтъ, моя милая, изнеможенно отвѣчалъ онъ, когда она взяла у него шляпу и вопросительно посмотрѣла ему въ глаза;-- я только очень ослабѣлъ.
-- Дайте, я положу эти вещи, сказала Эстеръ, взявъ завязанный въ платкѣ узелъ.
-- Нѣтъ, тутъ есть предметы, которые я еще долженъ разсмотрѣть, отвѣчалъ онъ, положивъ ихъ на столъ и закрывъ рукой.-- Идите спать, Лидди.
-- Нѣтъ, не пойду, сэръ. Если когда нибудь человѣкъ имѣлъ такой видъ, какъ будто бы борется со смертью, такъ это, вотъ именно вы теперь.
-- Глупости, Лидди, строго сказала Эстеръ.-- Идите спать, когда папа желаетъ этого. Я останусь съ нимъ.
Лидди не могла придти въ себя отъ удивленія при такомъ неожиданномъ образѣ дѣйствій со стороны миссъ Эстеръ. Она молча взяла свѣчку и ушла.
-- Иди и ты также, моя милая, сказалъ м-ръ Лайонъ, нѣжно протлгивая руку дочери по уходѣ Лидди.-- Ты привыкла уходить рано. Отчего ты не легла спать?
-- Позвольте мнѣ подать вамъ супъ и остаться съ вами, папа. Вы считаете меня такимъ злымъ существомъ, что будто бы ужь я и сдѣлать ничего не хочу для васъ, сказала Эстеръ, грустно улыбаясь ему.
-- Дитя мое, что съ тобой случилось? ты сдѣлалась сегодня вечеромъ живымъ подобіемъ твоей матери, сказалъ пасторъ громкимъ шопотомъ. Навернувшіяся у него слезы облегчили старика; между тѣмъ Эстеръ, наклонившаяся къ каминной рѣшеткѣ, чтобъ достать супъ, встала на одно колѣно и посмотрѣла на него.
-- Она была очень добра къ вамъ? спросила Эстеръ съ нѣжностью.
-- Да, моя милая. Она не отвергала моей привязанности. Она не думала пренебрегать моей любовью. Она отъ всего сердца простила бы меня, еслибы я былъ въ чемъ неправъ передъ нею. Простила-ли бы меня ты, дитя мое?
-- Папа, до сихъ поръ я не была добра къ вамъ, но теперь я буду, буду доброй,-- сказала Эстеръ, положивъ свою голову на его колѣна.
Онъ поцѣловалъ ее.-- "Иди спать, моя дорогая. Я хочу быть одинъ".
Лежа въ постели эту ночь, Эстеръ чувствовала, что маленькій размѣнъ объясненій между нею и отцомъ въ это воскресенье -- составилъ эпоху въ ея жизни. Самыя ничтожныя, повидимому, слова и дѣла могутъ имѣть таинственное значеніе, если только мы, когда говоримъ и дѣлаемъ ихъ,-- въ состояніи откинуть въ сторону свой эгоизмъ. Справедливо, поэтому, было вѣрованіе, укоренившееся въ теченіе многихъ вѣковъ,-- что начало упрековъ совѣсти въ человѣкѣ служитъ вмѣстѣ съ тѣмъ для него началомъ новой жизни, что человѣкъ который считаетъ себя безукоризненнымъ, можетъ быть названъ закоснѣлымъ во грѣхахъ;-- такой человѣкъ виновенъ въ оскорбленіи любви другихъ людей, въ пренебреженіи къ ихъ слабостямъ и въ неисполненіи всѣхъ тѣхъ великихъ требованій, которыя служатъ отраженіемъ нашихъ собственныхъ нуждъ.
Но Эстеръ упорно старалась увѣрить себя, что она не подлежала никакому осужденію со стороны Феликса. Она была чрезвычайно сердита за его грубость, а особенно за его слишкомъ суровое мнѣніе о ея характерѣ и потому рѣшилась отдаляться отъ него сколько можно болѣе.