Представьте себѣ, чѣмъ могла бы сдѣлаться игра въ шахматы, еслибы всѣ шахматныя фигуры обладали человѣческими страстями и разумомъ, соединенными съ большею или меньшею степенью хитрости: еслибы вы не только оставались въ невѣденіи относительно ходовъ шахматныхъ фигуръ своего партнера, но отчасти также неувѣрены бы были и въ своихъ собственныхъ; еслибы вашъ шахматный конь могъ украдкою перемѣститься на другой квадратъ доски; еслибы слонъ, на зло вашей ладьѣ, могъ сманить пѣшки съ ихъ позицій, а пѣшки, ненавидя васъ за то, что они пѣшки, могли бы убѣжать съ назначенныхъ имъ мѣстъ, для того, чтобы вы не сдѣлали вдругъ шахъ и матъ. Вы можете обладать всѣми силами выводной логики и все-таки будете побѣждены своими собственными пѣшками. И особенно тогда будетъ большая вѣроятность ихъ побѣды надъ вами, когда вы, горделиво полагаясь на свои математическія способности, будете смотрѣть на эти маленькія страстныя фигурки съ презрѣніемъ.
Такую воображаемую шахматную игру можно сравнить съ той игрой, которую человѣку приходится вести своими собственными средствами, за одно съ нѣкоторыми изъ подобныхъ себѣ людей противъ другихъ такихъ же людей. Онъ считаетъ себя проницательнымъ, быть можетъ, потому, что не признаетъ никакихъ другихъ обязанностей, кромѣ тѣхъ, какія указываются ему собственными выгодами; но это исключительное служеніе собственнымъ выгодамъ, на которое онъ только и полагается съ увѣренностью,-- ясно видно и тому человѣку, надъ которымъ первый намѣревается господствовать, или изъ котораго желаетъ извлекать пользу. Всегда-ли такой проницательный человѣкъ сознаетъ это?
Матью Джерминъ не предчувствовалъ ничего дурного относительно вѣрности Джонсона. Онъ "вывелъ въ свѣтъ" Джонсона, а это многимъ людямъ кажется достаточной причиной, чтобы ожидать къ себѣ преданности отъ своихъ же креатуръ. Джонсонъ былъ самымъ услужливымъ подчиненнымъ. Стремясь къ внѣшней порядочности,-- будучи отцомъ семейства, онъ подписывался на изданія съ портретами политическихъ знаменитостей и жалалъ, чтобы его дѣти были болѣе неоспоримо порядочными людьми, чѣмъ ихъ отецъ,-- онъ предусматривалъ все болѣе и болѣе многочисленныя причины, по которымъ умный начальникъ могъ забрать его въ свои руки. Но такой практичный взглядъ на порядочность имѣлъ свое неудобство въ отношеніи къ начальнику: взглядъ этотъ служилъ признакомъ нѣкотораго тщеславія и гордости, которыя,-- пока не поставлены въ должныя границы,-- легко могутъ сдѣлать человѣка суровымъ и слишкомъ требовательнымъ. Джерминъ зналъ слабости Джонсона и, по его мнѣнію, достаточно потворствовалъ имъ. Но такова уже человѣческая натура, что мы легко ошибаемся въ распознаваніи того мгновенія, когда становимся непріятны для другого лица. Джерминъ часто, и самъ того не сознавая, былъ непріятенъ Джонсону, не говоря уже о томъ постоянномъ оскорбленіи, которое заключалось въ самомъ его надменно-покровивительственномъ видѣ. Онъ никогда не приглашалъ Джонсона обѣдать съ своей женой и дочерьми; онъ ни разу самъ пообѣдалъ въ домѣ Джоисона, когда былъ въ городѣ и пр. Джерминъ былъ человѣкъ на столько способный и хитрый, что могъ обезпечить себѣ, съ помощью этихъ качествъ, большіе успѣхи въ жизни,-- но не могъ удержаться, чтобъ не быть самодовольнымъ и надменнымъ, притомъ любилъ, чтобъ мнѣнія его выслушивались молча, не расположенъ былъ ни къ какому сближенію, держалъ себя холодно и сдержанно въ отношеніи къ мужчинамъ и, въ тоже время, былъ влюбчивъ и вкрадчивъ относительно женщинъ. Быть можетъ, нѣкоторые найдутъ страннымъ, что авдокатъ, и такой ловкій человѣкъ, могъ заслужить то отвращеніе, которое онъ возбуждалъ; но вѣдь очень часто возражаютъ именно противъ того, что справедливо. Съ британской точки зрѣнія взглядъ на мужскую красоту имѣетъ большое сходство съ взглядомъ на драпировку вообще,-- она хороша только въ области, граничащей съ воображеніемъ,-- хороша для знатной молодежи, для артистовъ, поэтовъ и духовенства. Если кто, подобно м-ру Линтону, хотѣлъ разбранить Джермина (можетъ быть такимъ человѣкомъ былъ сэръ Максимъ), тотъ называлъ его "проклятымъ, изворотливымъ, красивымъ, скучнымъ и надменнымъ льстецомъ"; эти эпитеты выражали, хотя и нѣсколько смутно, смѣшанный характеръ отвращенія, которое онъ возбуждалъ. А услужливый Джонъ Джонсонъ, самъ обладавшій такою же изворотливостью и всегда заботившійся о своемъ костюмѣ и батистовыхъ воротничкахъ, имѣлъ въ себѣ достаточно, какъ онъ думалъ, "присутствія духа" чувствовать, какъ отвращеніе къ Джермину постепенно усиливалось подъ вліяніемъ многолѣтнихъ отношеній признательности и подчиненія, пока наконецъ оно не сдѣлалось силой, которая побуждала Джонсона пользоваться удобнымъ случаемъ, а можетъ быть, даже и искать его.
Однакожь не столько этой причиной, сколько единственно ходомъ дѣлъ объясняется та двуличная роль, которую разыгрывалъ Джонсонъ въ качествѣ избирательнаго агента. То, что люди дѣлаютъ при выборахъ, нельзя имъ вмѣнять ни въ грѣхъ, ни въ заслугу. Какъ бы-то ни было, но сознаніе оскорбленій, наносимыхъ Джерминомъ, было еще новой причиной, побуждавшей отыскивать все чаще и чаще новыя дѣла, какія велъ Джонсонъ независимо отъ своего патрона. Обида, нанесенная Джонсону Гарольдомъ Трансомомъ, въ конторѣ Джермина, придала, быть можетъ, болѣе всего силы перу Джонсона, когда онъ составлялъ афишу въ пользу Гарстина и его несравненнаго агента Путти,-- наполненную нападокъ на Гарольда Трансома, какъ потомка Дурфи-Трансомовъ. Человѣку естественно поздравлять самого себя, когда какія нибудь особенныя свѣденія, добытыя, съ давняго времени, безъ всякой предвзятой цѣли, вдругъ неожиданно оказываются пригодными для будущаго; такъ и Джонсонъ ощущалъ полное удовольствіе въ сознаніи, что онъ одинъ въ цѣломъ свѣтѣ, кромѣ самого Джермина, знаетъ самыя интимныя подробности о дѣлахъ Трансомовъ. Даже еще лучше: нѣкоторыя изъ этихъ дѣлъ составляли тайну для самого Джермина. Если, находясь въ нелюбезномъ настроеніи духа, Джонсонъ называлъ Джермина "ничтожнымъ человѣкомъ", то ему все-таки пріятно было знать, что незначительность другого чевѣка, называемаго Джонсономъ, ограничивалась только его ролью въ ежегодныхъ текущихъ дѣлахъ, и что, во всемъ остальномъ, онъ имѣлъ твердую опору, и могъ быстро припомнить то, что было нужно, для его удовольствія и пользы.
Такимъ-то образомъ случилось, что Христіанъ держалъ въ рукахъ афишу, содержавшую въ себѣ игривый намекъ на Джермина, подъ именемъ м-ра Германа Козена, который обдѣлывалъ свои дѣла посредствомъ искуснаго вилянья и неблаговидныхъ безсовѣстныхъ продѣлокъ;-- вслѣдъ затѣмъ напоминалось о темныхъ отношеніяхъ семейства Дурфи къ Байклифу, а потомъ слѣдовалъ выводъ, что такъ-называемый глава Трансомовъ былъ не что иное, какъ отродье семейства Дурфи, и что, по мнѣнію нѣкоторыхъ, Дурфи вымираютъ и оставятъ свое гнѣздо пустымъ, если только оно не предназначается Герману Козену.
Джонсонъ не осмѣлился привести тутъ никакихъ другихъ свѣденій, кромѣ тѣхъ, какія могли быть извѣстны и всякому другому. Въ дѣйствительности, никому, кромѣ его самого, не было надобности припоминать эти давнишнія дрязги; но все-таки оставалось еще довольно вѣроятности, что, можетъ быть, подъ вліяніемъ избирательной горячки, будутъ нарочно выдвинуты даже и подобныя гадости,-- а этимъ съ Джонсона уже снималось всякое подозрѣніе.
Христіанъ могъ сдѣлать только самыя туманныя заключенія изъ этой плоской ироніи и тяжелыхъ шутокъ; но одно главное обстоятельство для него уяснилось. Онъ былъ правъ, предполагая, что участіе, принимаемое Джерминомъ во всемъ, что касалось Байклифа, проистекало изъ какихъ нибудь правъ Байклифа на имѣніе Трансома. А тутъ еще этотъ разсказъ стараго наклейщика афишъ, изъ внимательнаго соображенія словъ котораго можно было заключить, что права настоящихъ Трансомовъ зависятъ, или по крайней мѣрѣ зависѣли отъ продолжительности жизни какихъ-то другихъ людей. Христіанъ въ свое время собралъ довольно юридическихъ познаній, чтобы знать, что обладаніе однимъ лицомъ собственностью иногда зависитъ отъ жизни другого лица; что человѣкъ можетъ продать свою собственную часть владѣнія имуществомъ и часть своихъ наслѣдниковъ, между тѣмъ какъ право на это имущество все-таки остается принадлежностью еще кого-нибудь другого, кромѣ покупателя, особенно тогда, когда наслѣдники продавшаго лица вымираютъ, и что, слѣдовательно, та часть собственности, которая имъ принадлежала и которую они продали, была близка къ своему исчезновенію настолько, насколько они близки къ смерти. Но при какихъ условіяхъ право могло быть дѣйствительнымъ или недѣйствительнымъ въ каждомъ частномъ случаѣ, это Христіану извѣстно не было. Предположивъ даже, что Байклифъ имѣлъ какое-нибудь подобное право на помѣстье Трансомовъ,-- какъ могъ Христіанъ знать, стоило-ли, въ настоящую минуту, это право сколько нибудь больше простого лоскутка гнилаго пергамента? Старый Томми Траунсемъ сказалъ, что Джонсонъ зналъ все это. Но даже если Джонсонъ еще существовалъ,-- а всѣ Джонсоны смертны,-- то онъ могъ продолжать служить подъ начальствомъ Джермина, а въ этомъ случаѣ его познанія были бы совершенно противоположны цѣлямъ Генри Скаддона. Слѣдовательно, этому послѣднему должно прежде всего разузнать, что только можно, о Джонсонѣ. Онъ бранилъ себя, что не выспросилъ еще чего-нибудь у Томми, пока имѣлъ его въ своемъ распоряженіи;-- впрочемъ, въ этомъ отношеніи наклеиватель афишъ едва-ли могъ знать болѣе всякого другого, менѣе хилаго, изъ числа обывателей Треби.
Случилось такъ, что въ то самое время, когда Христіанъ работалъ надъ разрѣшеніемъ загадки объ интересѣ, который связываетъ Джермина съ дѣлами, касающимися Байклифа,-- умъ Джонсона былъ также до нѣкоторой степени занятъ различными подозрѣніями и предположеніями, по поводу новыхъ свѣденій о старыхъ байклифскихъ притязаніяхъ, которыя Джерминъ хотѣлъ скрыть отъ него. Письмо, которое, послѣ свиданія съ Христіаномъ, Джерминъ писалъ, вполнѣ полагаясь на своего преданнаго союзника Джонсона, было, какъ мы знаемъ, адресовано къ тому Джонсону, который призналъ свое самолюбіе несовмѣстнымъ съ этою преданностью. Все, что патронъ считалъ неумѣстнымъ сообщать своему признательному другу и подручнику, становилось, по этой самой причинѣ, предметомъ особаго любопытства со стороны послѣдняго. Этотъ признательный другъ и подручникъ втайнѣ радовался затрудненію своего патрона, зная, что самъ не будетъ раздѣлять его.
Юридическая смѣтливость Джонсона,-- снабженная гораздо большими свѣденіями, чѣмъ какія были у Христіана,-- немедленно привела въ ясность всѣ условія, при которыхъ можетъ возникнуть новый искъ на трансомскія помѣстья. Джонсону была извѣстна вся исторія о томъ, какъ сто лѣтъ назадъ Джонъ Джустусъ Трансомъ перевелъ эти помѣстья, продолжая самъ владѣть ими, на имя своего сына Томаса и его наслѣдниковъ мужескаго пола съ предоставленіемъ Байклифамъ права возврата на тоже имѣніе. Онъ зналъ, что Томасъ, расточительный сынъ Джона Джустуса, продалъ, безъ вѣдома своего отца, владѣльца имѣнія, свои собственныя права, а равно и права своихъ наслѣдниковъ своему двоюродному брату -- стряпчему, именемъ Дурфи; и что, поэтому, прозваніе Дурфи-Трансомовъ, не смотря на всѣ уловки стараго Дурфи съ цѣлью доказать противное, основывалось только на покупкѣ этого "незаконнаго помѣстья", такимъ образомъ созданнаго Томасомъ Трансомомъ; и что Байклифы именно были тѣ люди, которые, въ "силу права возврата", могли съ полнымъ основаніемъ выгнать Дурфи-Трансомовъ изъ помѣстья, какъ только прямая линія распутнаго Томаса совершенно прекратится, и перестанетъ представлять собою права, неправильно отнятыя отъ нея этимъ предкомъ. Джонсонъ, какъ подчиненный Джермина, хорошо зналъ всѣ подробности, касающіяся иска, начатаго наслѣдниками Байклифовъ, послѣднимъ изъ которыхъ былъ Морицъ-Христіанъ Байклифъ, начатаго на томъ основаніи, что пресѣченіе линіи Томаса Трансома въ дѣйствительности уже совершилось; это былъ скучный процессъ, который поглотилъ достаточно имущества у обоихъ семействъ, и утучнилъ только червяковъ-законовѣдовъ. Процессъ закончился смертью Морица-Христіана Байклифа въ тюрьмѣ; но предъ его смертью Джермину удалось достать доказательства что потомство линіи Томаса Трансома, оставалось еще въ живыхъ и тѣмъ обезпечивались права Дурфи,-- удалось открыть Томаса Трансома въ Литтльшо, въ Стонпширѣ, который и былъ представителемъ обѣднѣвшихъ наслѣдниковъ. Смерть Морица сдѣлала это открытіе безполезнымъ,-- заставивъ думать, что будетъ гораздо лучше ничего не говорить о немъ; и самое открытіе осталось тайной, извѣстной только Джермину и Джонсону. Никакого другаго Байклифа не знали, и не подозрѣвали даже самаго его существованія; поэтому Дурфи-Трансомы могли считаться совершенно огражденными противъ какого бы то ни было оспариванія ихъ правъ, исключая только тотъ случай, когда наслѣдникъ или наслѣдница Байклифовъ,-- если таковые оказались бы существующими,-- предъявятъ новый и основательный искъ, удостовѣрившись сперва, что несчастный старикъ Томми Траунсемъ, наклеиватель афишъ, влача свою пьяную жизнь на краю могилы, былъ въ самомъ дѣлѣ послѣднимъ отпрыскомъ, остающимся въ живыхъ, отъ того безпутнаго Томаса, который, сто лѣтъ тому назадъ, съигралъ роль Исава. Пока бѣдный старый наклейщикъ афишъ еще дышалъ, до тѣхъ поръ Дурфи-Трансомы могли законно владѣть своимъ имѣніемъ, хотя бы въ самомъ дѣлѣ явился настоящій Байклифъ; но дѣло будетъ другое, когда старика похоронятъ.
Но все-таки, понимать условія, поставленныя закономъ -- это одна сторона дѣла, а видѣть хотя какую-нибудь возможность къ доказательству ихъ существованія -- другая и совершенно самостоятельная. Джонсону не представлялось теперь даже и проблеска такой возможности, и даже еслибы когда нибудь лучъ свѣта мелькнулъ ему въ этомъ отношеніи, то онъ не былъ бы увѣренъ, что сдѣлаетъ изъ такого свѣта употребленіе. Розыски Медвина, во исполненіе письма Джермина, выяснили только то, что у адвокатовъ Байклифа нѣтъ никакихъ свѣденій относительно его брака, и что они не ожидаютъ появленія потомства съ его стороны. Джонсонъ не мало мучился отъ любопытства узнать, что такое открыто Джерминомъ: впрочемъ, онъ былъ увѣренъ, что открытіе это относилось къ возможному появленію Байклифа. При этомъ онъ съ удовольствіемъ думалъ, что Джерминъ не могъ ему воспрепятствовать узнать то, что онъ уже зналъ о потомствѣ Томаса Трансома. Но можетъ случиться много такого, что измѣнитъ его виды и дастъ новое значеніе фактамъ. Развѣ ужь Джерминъ всегда долженъ быть также неизмѣнно счастливъ, какъ былъ до сихъ поръ?
Когда жадность и безсовѣстность проявляются на великой исторической аренѣ, и когда дѣло идетъ о мирѣ или войнѣ или о полюбовномъ раздѣлѣ, часто случается, что люди съ большими дипломатическими талантами, направляютъ свои способности на одинъ и тотъ же предметъ, но разсматриваютъ его съ различныхъ точекъ зрѣнія. Каждый изъ нихъ, можетъ быть, помышляетъ объ извѣстной провинціи, въ намѣреніи прибрать ее себѣ такимъ способомъ, который наиболѣе соотвѣтствуетъ цѣлямъ человѣка съ высокими дипломатическими талантами и въ которомъ каждый изъ нихъ, въ частности, заинтересованъ. Но эти избранные умы, при отправленіи своей высокой обязанности, никогда не могутъ промахнуться въ стремленіи къ цѣли, именно вслѣдствіе невѣденія о существованіи другъ друга или по какой нибудь тому подобной причинѣ. Ихъ высокіе титулы могутъ узнать даже простые смертные изъ каждаго карманнаго календаря.
Но въ отношеніи къ меньшимъ дипломатамъ, меньшаго размѣра, которые могли бы оказывать взаимную помощь, подобное невѣденіе часто бываетъ пагубно. М-ръ Джонъ Джонсонъ и м-ръ Христіанъ, другими словами -- Генри Скаддонъ, могли стремиться къ одной цѣли и выказывать искуство въ построеніи различныхъ плановъ, искуство, которое доставило бы имъ видную роль даже при участіи въ раздѣленіи Европы на части, и однакожъ эти люди могли никогда не встрѣтиться по той простой причинѣ, что Джонсонъ ничего не зналъ о Христіанѣ, а Христіанъ не зналъ, гдѣ найти Джонсона.