Съ тѣхъ поръ, какъ Эстеръ разсталась съ Феликсомъ Гольтомъ, въ день требійскихъ происшествій, она перенесла столько сильныхъ ощущеній, что была готова принять, съ сравнительнымъ равнодушіемъ, всякую необыкновенную вѣсть.
Когда м-ръ Лайонъ возвратился домой изъ своей проповѣднической экспедиціи, Феликса уже везли въ ломфордскую тюрьму. Пасторъ былъ сильно пораженъ этой вѣстью. Онъ не могъ вѣрно объяснить себѣ поступокъ Феликса Гольта; всѣ разсказы о томъ, которые слышала Эстеръ, противорѣчили одинъ другому. М-ръ Лайонъ былъ убѣжденъ, что Феликсъ не. подстрекалъ народъ, не возбуждалъ безпорядки; онъ боялся только, что въ роковой борьбѣ съ Тукеромъ, онъ слишкомъ поддался своему пламенному характеру, несдержанному смиреніемъ.
-- Мой бѣдный юный другъ тяжелымъ опытомъ научится, какъ преступно быть слишкомъ самонадѣнннымъ; это таинственный, строгій урокъ Провидѣнія, сказалъ онъ, сидя противъ Эстеръ и грустно разговаривая о несчастномъ происшествіи.
-- Вы поѣдете его навѣстить, батюшка?
-- Конечно, я поѣду. Но теперь я долженъ сейчасъ отправиться къ его бѣдной, огорченной матери; въ этомъ горѣ, душа ея вѣрно носится, какъ въ вихрѣ, раздираемая противуположными вѣтрами.
Съ этими словами м-ръ Лайонъ всталъ и поспѣшно надѣлъ свою шляпу, готовый выдти изъ комнаты; распахнутое пальто грозило подвергнуть его маленькую фигурку вліянію холоднаго воздуха.
-- Нѣтъ, батюшка, не уходите, хоть закусите что нибудь прежде, сказала Эстеръ останавливая его за руку,-- вы очень утомлены и устали.
-- Дитя мое, я не могу медлить ни минуты. Я не могу ни вкусить хлѣба, ни выпить воды, прежде чѣмъ узнаю всѣ подробности о поступкѣ этого молодаго человѣка, прежде чѣмъ узнаю, что можетъ и что не можетъ быть доказано противъ него. Я боюсь что въ городѣ нѣтъ никого, кто бы постоялъ за него; даже друзья нашей церкви часто попрекали меня за пристрастіе къ нему. Но Эстеръ, мое милое дитя...
Тутъ м-ръ Лайонъ схватилъ ее за руку; онъ чувствовалъ необходимость высказаться, и забылъ, что за минуту передъ тѣмъ торопился уйти.
-- Я знаю, что Господь вѣдаетъ все, но мы -- мы часто должны судить по невѣрнымъ признакамъ, чтобы, этимъ путемъ, научиться питать вѣру другъ въ друга. Наша великая вѣра, Эстеръ, вѣра мучениковъ; я не отвернусь отъ человѣка, какихъ бы религіозныхъ убѣжденій онъ не былъ, который терпитъ за то, что не хочетъ лгать; нѣтъ, хотя я и ненамѣренъ своевольно избирать себѣ священные догматы, но я не могу не вѣрить, что значеніе божественнаго искупленія гораздо шире, чѣмъ самое крайнее наше человѣколюбіе и милосердіе. Нѣкогда я думалъ иначе, но теперь это мое убѣжденіе.
Проповѣдникъ остановился и, казалось, мысли его витали въ прошедшемъ; мысли всегда уносили его далеко отъ настоящаго, даже, когда ему предстояло спѣшное дѣло. Эстеръ воспользовалась этимъ случаемъ и настояла на томъ, чтобъ онъ подкрѣпилъ свои ослабѣвшія силы бульономъ, прежде чѣмъ отправится для собиранія вѣрныхъ, опредѣленныхъ свѣденій изъ устъ различныхъ свидѣтелей, начиная съ бѣдной м-съ Гольтъ, которая могла отуманить голову любаго адвоката.
Смотря на все горе, причиняемое ей Феликсомъ, лишь какъ на исполненіе своихъ предсказаній, м-съ Гольтъ съ горячностію искала въ этой несчастной исторіи какое-то таинственное значеніе. Она, повидимому, совсѣмъ забывала тотъ важный фактъ, чти Феликсъ сидѣлъ за работой до одинадцати часовъ, словно глухой, что онъ выбѣжалъ изъ дому внѣ себя отъ изумленія и ужаса, возвратился съ радостнымъ извѣстіемъ, что все спокойно и попросилъ оставить ему что нибудь поѣсть -- факты, которые могли служить свидѣтельствомъ, что Феликсъ не принималъ участія ни въ какихъ подготовленіяхъ возстанія и былъ напротивъ враждебенъ ему. Всѣ эти подробности были объяснены ею, какъ бы не нарочно, словно онѣ не имѣли ничего общаго съ дѣломъ; но она считала самымъ важнымъ въ этомъ дѣлѣ свое предсказаніе, сдѣланное ею задолго до Михайловаго дня, когда, разсердившись на Феликса, она сказала ему: "Ты подвергнешься большему несчастію за твою самонадѣянность въ отношеніи пилюль и элексира".
-- Вотъ видите, м-ръ Лайонъ, сказала бѣдная женщина, надѣвшая нарочно старое, уже давно брошенное платье, измятую манишку и неглаженный чепецъ,-- вотъ видите мои слова исполнились скорѣе, чѣмъ я думала. Феликсъ можетъ, если хочетъ, противорѣчить мнѣ; но вотъ онъ въ тюрьмѣ, а я здѣсь одна и всего на все имѣю на прожитіе пол-кроны въ недѣлю изъ тѣхъ денегъ, которыя я сберегла на черный день, да еще этотъ домъ, за который я должна платить ренту. Не я виновата во всемъ этомъ м-ръ Лайонъ, никто про меня но можетъ этого сказать -- этотъ бѣдный сиротка (и она указала рукой на маленькаго Джоба, сидѣвшаго у нея на колѣняхъ), столь же мало вѣдаетъ, какъ и я, о бунтахъ, убійствахъ и прочемъ злѣ, Но когда у тебя сынъ, такой умный и повелительный, что запрещаетъ лекарства, которыя продавали повсюду люди гораздо лучше его, прежде чѣмъ онъ родился -- не зачѣмъ и быть добродѣтельной на семъ свѣтѣ. Но вѣдь онъ былъ ребенкомъ, м-ръ Лайонъ, и я его кормила своимъ молокомъ (тутъ материнская любовь м-съ Гольтъ взяла верхъ надъ всѣми ея разглагольствованіями и она продолжала уже всхлипывая), и подумать, что его сошлютъ, обрѣютъ голову, заставятъ работать, какъ каторжнаго. Охъ, охъ!
При видѣ слезъ м-съ Гольтъ, маленькій Джобъ, который хотя и смутно, но понималъ, что случилось горе, и что Феликса обидѣли и увезли, также поднялъ жалобный ревъ.
-- Нѣтъ, м-съ Гольтъ, сказалъ проповѣдникъ, желая ее утѣшить,-- не преувеличивайте своего горя неосновательными опасеніями. Я твердо надѣюсь, что мой юный другъ, вашъ сынъ, вскорѣ освободится отъ всякихъ тяжелыхъ послѣдствій этого дѣла, кромѣ того нравственнаго гнета, который смерть Тукера наложитъ на него навсегда. Я убѣжденъ, что присяжные, его соотечественники, съумѣютъ отличить несчастье, или пожалуй заблужденіе, отъ злого намѣренія и потому не признаютъ его виновнымъ ни въ какомъ важномъ преступленіи.
-- Онъ никогда въ жизни ничего не укралъ, м-ръ Лайонъ, сказала м-съ Гольтъ съ жаромъ,-- никто не можетъ мнѣ сказать, чтобъ мой сынъ укралъ деньги, какъ молодой человѣкъ въ банкѣ, хотя онъ на взглядъ, особливо по воскресеньямъ, былъ гораздо представительнѣе и почтеннѣе моего Феликса. Я знаю, очень не хорошо драться съ констэблями; но говорятъ, что вдовѣ Тукера будетъ гораздо лучше жить теперь, чѣмъ прежде; важные люди дадутъ ей пенсіонъ, ее пристроятъ въ богадѣльню, дѣтей въ школу и т. д. Горе легко переносить, когда всякій поможетъ; и если судья и присяжные захотятъ справедливо поступить съ Феликсомъ, то они подумаютъ о его бѣдной матери, у которой изо рта вырвали кусокъ хлѣба и оставили только пол-кроны въ недѣлю и мебель -- конечно, она хорошая, я сама ее покупала;-- и еще мнѣ надо содержать этого сиротку, котораго Феликсъ самъ принесъ мнѣ. Я могла бы отослать его назадъ къ его старому дѣду, котораго содержитъ приходъ, но я не такая женщина, м-ръ Лайонъ; у меня нѣжное сердце. Вотъ посмотрите, какія у него маленькія ножки, точно мраморныя (тутъ м-съ Гольтъ сняла съ Джоба башмакъ и чулокъ и показала его чисто вымытую ножку); вы, быть можетъ, скажете отчего я не возьму жильца; но вѣдь это легко говорить; не всякій человѣкъ нуждается въ комнатѣ; а если что нибудь случится съ Феликсомъ, то я могу прямо идти въ тюрьму и никто меня оттуда не выкупитъ; право, ужасно, какъ всѣ члены нашей церкви нападаютъ на моего сына. Но я полагаю, они бы лучше предоставили его матери судить о немъ; какъ бы онъ тамъ ни былъ страненъ и повелителенъ, какъ бы онъ не противорѣчилъ священному писанію касательно лекарствъ, но все же онъ очень уменъ -- это я скажу -- и онъ законный сынъ своего отца и меня, своей матери, урожденной Мери Уолъ, которая родилась тридцать лѣтъ прежде, чѣмъ вышла за его отца (Тутъ м-съ Гольтъ заплакала и сквозь слезы прибавила); и если его сошлютъ, то я бы желала пойти къ нему, въ тюрьму, и понести этого сиротку; онъ очень любилъ держать его на рукахъ и говорилъ, что никогда не женится; и вотъ помимо его воли исполняется его желаніе.
М-ръ Лайонъ выслушалъ ее до конца, тяжело по временамъ вздыхая, и потомъ, чтобъ ее успокоить, сказалъ, что, онъ самъ отправится въ Ломфордъ, какъ только будетъ возможно, и не дастъ себѣ покоя, пока не сдѣлаетъ для Феликса всего, что отъ него зависитъ.
Въ одномъ только отношеніи жалобы м-съ Гольтъ согласовались съ его собственными опасеніями и онъ вскорѣ нашелъ, что онѣ были совершенно справедливы; общее мнѣніе въ Треби между либеральными диссентерами было не въ пользу Феликса. Никто, изъ видѣвшихъ изъ окна его дѣйствія на улицѣ, не замѣтилъ ничего, что могло бы ему служить извиненіемъ, а объ его собственномъ объясненіи своего поступка, при допросѣ, говорили, неодобрительно качая головами: "еслибъ онъ не считалъ себя умнѣе всѣхъ, то ему никогда бы и въ голову не вошелъ такой дикій планъ. Онъ считаетъ себя чѣмъ-то необыкновеннымъ и дурно отзывается о почтенныхъ торговцахъ. Въ дѣлѣ лекарствъ, онъ не только поступилъ противъ общепринятыхъ правилъ купли и продажи, но и выказалъ недостаточное довѣріе къ тому, что можетъ сдѣлать Провидѣніе во внутренности человѣка, черезъ посредство лекарствъ, быть можетъ и вредныхъ для желудка, съ свѣтской точки зрѣнія. Результатъ этого былъ такой, какой и слѣдовало ожидать. Феликсъ довелъ свою мать до нищеты и самъ попалъ въ бѣду. И ради чего? Онъ не принесъ никакой пользы нашему дѣлу, еслибъ онъ боролся противъ церковныхъ податей, или пострадалъ въ открытомъ бою, какъ смѣлый борецъ за либерализмъ и диссентеровъ, то можно было бы открыть подписку и собрать золота, серебра и мѣди для найма хорошаго ему защитника; о немъ можно было бы произносить проповѣди и имя его стало бы извѣстнымъ отъ Нью-Кестля до Дорчестера". Но въ томъ, что приключилось съ Феликсомъ не было ничего назидательнаго. "Безпорядки въ Треби, съ какой стороны на нихъ не взглянешь, говорилъ м-ръ Мускатъ, не принесли никакой пользы и не сдѣлали чести либераламъ; и то, что м-ръ Лайонъ свидѣтельствовалъ въ пользу поведенія Феликса Гольта въ дѣлѣ спрокстонскихъ рудокоповъ, доказывало только, что защита Феликса должна быть обвиненіемъ его партіи". "Все это дѣло, замѣчалъ м-ръ Нутвудъ, было какое-то темное, необъяснимое и вообще не такое, въ которомъ вмѣшательство служителей божьихъ могло быть во славу Того, кому подобаетъ слава. То обстоятельство, что имя кандидата, въ пользу котораго подали голоса самые знатные члены церкви, замѣшано въ дѣлѣ поощренія народа къ пьянству, грабежу и безпорядкамъ, можетъ послужить причиною къ разглагольствованію ихъ враговъ, языки которыхъ нельзя было бы остановить ходатайствами въ пользу безразсуднаго молодаго человѣка, который своимъ вмѣшательствомъ,-- только еще болѣе испортилъ дѣло". Всѣ знатнѣйшіе диссентеры предостерегали м-ра Лайона, чтобъ его человѣческія пристрастія не ослѣпили его относительно интересовъ истины.
Все слышанное терзало душу Лайона; онъ самъ вполнѣ сознавалъ, что въ этомъ сложномъ дѣлѣ были замѣшаны и общественные и частные интересы; ему было очень прискорбно, что тори торжествуютъ, ибо, за исключеніемъ нападеній на гостинницу "Семь Звѣздъ", считавшуюся домомъ виговъ, всѣ матеріальныя потери во время безпорядковъ были понесены торіями. Пасторъ очень дорожилъ своими мнѣніями и желалъ, чтобъ самые факты говорили въ пользу этихъ мнѣній. И хотя въ дѣлѣ Феликса они не говорили въ его пользу, однако же Лайонъ, какъ мы видѣли, побуждаемый гуманностію и добрыми чувствами рѣшился позаботиться о Феликсѣ Гольтѣ. Онъ зналъ, что Гольта не поддерживала никакая большая партія и онъ, въ своей защитѣ, стоялъ одинокимъ. Душа маленькаго пастора была геройская; онъ не былъ однимъ изъ тѣхъ либераловъ, которые, заботой о дѣлѣ либерализма, прикрываютъ свою трусость и измѣну.
Онъ былъ увѣренъ, что кромѣ него, только Джерминъ, Джонсонъ и Гарольдъ Трансомъ могли явиться свидѣтелями, что Феликсъ возставалъ противъ угощеній спрокстонскихъ рудокоповъ. Хотя онъ имѣлъ очень смутныя понятія о томъ, какъ слѣдовало поступить въ подобномъ случаѣ,-- онъ полагалъ, что м-ръ Трансомъ сдѣлаетъ все, что отъ него зависитъ, хотя бы только изъ желанія загладить свою вину,-- но онъ не смѣлъ ничего предпринять не посовѣтовавшись съ Феликсомъ, который, вѣроятно, уже рѣшилъ какую помощь онъ приметъ и какую не приметъ,
Это послѣднее предположеніе исполнилось. М-ръ Лайонъ возвратился къ Эстеръ изъ своей поѣздки въ Ломфордъ, гораздо менѣе смущенный и взволнованный; теперь, по крайней мѣрѣ, ему былъ указанъ опредѣленный путь дѣйствій. Феликсъ объявилъ, что онъ не приметъ никакой помощи отъ Гарольда Трансома, исключая той, которую онъ можетъ принести въ качествѣ честнаго свидѣтеля. Онъ не нуждался ни въ чемъ, и все, что можно было для него сдѣлать, заключалось въ самомъ простомъ и прямомъ исполненіи своего долга всѣми, кто былъ хоть какимъ нибудь образомъ причастенъ къ дѣлу. Объясненіе его поступка было самое простое, и потому онъ не нуждался ни въ какихъ юридическихъ уловкахъ. Онъ согласился однако принять услуги одного почтеннаго стряпчаго въ Ломфордѣ, который предложилъ вести его дѣло безплатно. Дѣло это было очень просто и легко по словамъ Феликса. Надо было отъискать нѣсколькихъ свидѣтелей, бывшихъ въ состояніи показать, что Феликсъ пытался повести толпу въ Гобъ-Лэнъ и что она, вопреки ему, устремилась на замокъ.
-- Такъ онъ не такъ упалъ духомъ, какъ вы опасались батюшка? сказала Эстеръ.
-- Нѣтъ, дитя мое; однако онъ очень блѣденъ и чрезвычайно перемѣнился, особенно для такого здоровеннаго молодца. Онъ говоритъ, что горюетъ только о бѣдномъ Тукерѣ и о своей матери. Мы говорили съ нимъ много о грустныхъ послѣдствіяхъ этого дѣла, для его матери, и о томъ затруднительномъ положеніи человѣка, при которомъ даже доброе дѣло приноситъ злые плоды, если мы смотримъ на все только съ точки зрѣнія нашей собственной краткой жизни, а не руководствуясь болѣе высокимъ правиломъ, по которому мы только слуги и исполнители воли Провидѣнія, а не творцы нашихъ личныхъ успѣховъ.
-- Онъ ничего не говорилъ обо мнѣ батюшка? спросила Эстеръ дрожащимъ голосомъ, не имѣя силы долѣе сдерживать своего эгоистическаго чувства.
-- Да, онъ спросилъ о твоемъ здоровьѣ и велѣлъ тебѣ кланяться. Нѣтъ, погоди, онъ просилъ меня, тебѣ что-то передать, повидимому относящееся къ одному изъ вашихъ разговоровъ безъ меня. "Передайте ей, сказалъ онъ, что къ чему бы меня не приговорили, меня никогда не могутъ лишить моего призванія; она это знаетъ. Съ моей невѣстой -- нищетой и съ моимъ ремесломъ -- педагогіей и проповѣдничествомъ, я всегда буду жить припѣваючи". При этомъ онъ засмѣялся, вѣроятно вспомнивъ какую нибудь шутку.
Лицо Эстеръ омрачилось и приняло грустное выраженіе. Ея красота была не дѣтская, и когда глаза ея не сверкали остроуміемъ, хитростію и суетой, то въ нихъ виднѣлось такое глубокое отвлеченное чувство горя, что вы были бы удивлены, какъ улыбка могла скрывать такое возвышенное, величественное выраженіе. Ея перемѣнчивое лицо было вѣрнымъ символомъ ея сложной легко увлекающейся натуры, для которой борьба была неизбѣжна, а что восторжествуетъ, добро или зло, было неизвѣстно.
На отношенія свои къ Феликсу Гольту она смотрѣла съ весьма серьезной точки зрѣнія и не считала ихъ совершенно окончившимися. Ея постоянныя думы и заботы о немъ, вѣчныя повторенія въ ея памяти всего прошлаго -- невольно привели ее къ убѣжденію, что онъ былъ единственной причиной ея новой жизни. Его благородныя наставленія глубоко запечатлѣлись въ ея памяти и не могла она безпрестанно не думать объ источникѣ ея лучшихъ жизненныхъ наслажденій.
Но вмѣстѣ съ тѣмъ послѣднее ихъ свиданіе причинило ей большое горе, которое было еще такъ свѣжо, и это горе было все еще ея, а не общее съ Феликсомъ Гольтомъ. Теперь онъ въ бѣдѣ, но она не смѣетъ сожалѣть его, онъ выше всякаго сожалѣнія. Онъ избѣжалъ его, избравъ своей долей лишеніе и нищету. Лучшая часть любви женщины, это поклоненіе тому, кого она любитъ; но горько ей, когда отвергнутъ ея драгоцѣнное мѵро и оттолкнутъ ея роскошныя пряди волосъ, готовыя отереть утомленныя ноги.
Пока все это происходило въ душѣ Эстеръ, январскіе дни проходили съ ихъ обычнымъ зимнимъ однообразіемъ; тори торжествовали и угощенія шли за угощеніями, а между диссентерами упрямство ихъ пастора производило невиданный скандалъ. Онъ смѣло произнесъ имя Феликса Гольта на своей вечерней проповѣди и молился о немъ, называя его по имени, а не какъ о юномъ измаильтянинѣ, "возвращеніе котораго изъ степи въ то же лоно, гдѣ обитаютъ сыны Іуды и Беньямина мы привѣтствовали бы съ радостью." Бѣдная м-съ Гольтъ посреди своего горя ощущала горделивое сознаніе что она, хотя и не членъ ихъ церкви, однакоже сдѣлалась предметомъ церковныхъ проповѣдей и вниманія духовной паствы. Сознавая, что она сама нѣчто свѣтлое, незапятнанное, нѣчто, рельефно выдающееся на мрачномъ фонѣ горя и страданій, что она фактическое противорѣчіе той крайней доктринѣ человѣческаго нечестія, котораго она никогда не раздѣляла,-- она естественно находила утѣшеніе въ томъ, что на нее обратили вниманіе, и считала это признаніемъ еи достоинствъ. Но болѣе вліятельные слушатели были того мнѣнія, что м-ру Лайону, умѣвшему выражаться длинными фразами и прибѣгавшему къ постояннымъ вставкамъ и скобкамъ, употребленіе простаго, не библейскаго имени въ молитвѣ къ Богу, было неприлично и недостойно. Подобныя мелочи можно было бы простить необразованному мѣстному проповѣднику уэслеянскаго толка, но извѣстнаго рода торжественный тонъ былъ необходимъ для индепендентовъ, самой образованной общины между диссентерами. М-ръ Лайонъ считалъ подобныя мнѣнія нечестивыми, и на другое утро объявилъ Эстеръ свою твердую рѣшимость бороться съ ними и не считать ничего нечистымъ и недостойнымъ молитвы. Пока онъ разсуждалъ такимъ образомъ, случилось нѣчто совершенно измѣнившее теченіе его мысли и до того поразившее, какъ его, такъ и Эстеръ, что они долго смотрѣли другъ на друга въ безмолвномъ удивленіи.
Причиной этого изумленія было письмо привезенное нарочнымъ изъ Дуфильди, письмо большое, тяжелое, адресованное на имя Эстеръ. Почеркъ этого адреса былъ совершенно необычайной новинкой въ ея корреспонденціи. А содержаніе самого письма было еще изумительнѣе его внѣшности; оно начиналась слѣдующимъ образомъ:
"Милостивая государыня! честь имѣемъ при семъ препроводить къ вамъ краткое извлеченіе изъ свѣденій дошедшихъ до насъ о томъ, что всѣ права, которыя нисходящая линія Эдварда Байклифа имѣетъ на помѣстія, переданныя въ наслѣдственный ленъ Джономъ Джустисомъ Трансомомь въ 1729 г., теперь впервые сосредоточиваются въ вашемъ лицѣ, какъ единственномъ и законномъ наслѣдникѣ Мориса Христіана Байклифа. Мы вполнѣ убѣждены, что вашъ искъ увѣнчается успѣхомъ и вы получите въ собственность помѣстье по малости въ пять или шесть тысячъ содоваго дохода..."
На этомъ мѣстѣ Эстеръ прервала свое чтеніе вслухъ, опустила руку, въ которой держала письмо и съ тревожно-бьющимся сердцемъ взглянула на отца. Лайонъ смотрѣлъ на нее также безмолвно, и это продолжалось минуты двѣ или три. Оба были подъ вліяніемъ какого-то ужаса, хотя мысли, не дававшія имъ возможности промолвить ни одного слова, были различны.
М-ръ Лайонъ заговорилъ первый.
-- Такъ вотъ о чемъ намекалъ человѣкъ, называющій себя Христіаномъ. Я не вѣрилъ ему, а оказывается, что онъ говорилъ правду.
-- Но, возразила Эстеръ, воображеніе которой быстро перенеслось на богатство, которое она умѣла оцѣнить,-- означаетъ-ли это письмо, что Трансомы будутъ изгнаны изъ Трансомъ-Корта, и я буду жить тамъ вмѣсто ихъ? Это кажется немыслимо.
-- Я не знаю, дитя мое. Я въ этихъ дѣлахъ ничего не смыслю, и мысль о свѣтскомъ величіи для тебя, скорѣй путаетъ меня, чѣмъ радуетъ. Однако мы должны все обсудить обстоятельно и не считать то, что выпало на нашу долю простымъ фактомъ, но долгомъ, который мы должны свято исполнить. Пойдемъ въ мою комнату и прочтемъ хорошенько это письмо.
Тотъ фактъ, что это объявленіе было прислано не старыми стряпчими Байклифовъ, Битомъ и Кауле -- былъ естественнымъ слѣдствіемъ разсказанныхъ нами событій. Таинственный творецъ этого чуда, былъ м-ръ Джонсонъ. Онъ вступилъ въ сношенія съ другой фирмой для обоюднаго дѣйствія въ пользу доказательства правъ Эстеръ Байклифъ на трансомскія помѣстья; отъ этого дѣла она. ожидалъ получить значительныя выгоды.
Звѣзда Джермина повидимому клонилась къ западу и Джонсонъ не чувствовалъ при этомъ большаго горя. Кромѣ непріятнаго оглашенія его участія въ нѣкоторыхъ дѣлахъ, веденныхъ вмѣстѣ съ Джерминомъ, Джонсонъ не видѣлъ ничего опаснаго для себя въ процессѣ, который грозилъ Джермину. Ему не предстояло разоренія оттого, что Джерминъ разорится. Онъ не былъ высоко парящей въ небесахъ птицей; но мелкой, земной и онъ могъ существовать, могъ доставать себѣ пропитаніе, хотя бы крылья у него и были немного урѣзаны. Между тѣмъ ему предстояло извлечь нѣкоторую выгоду изъ байклифскаго дѣла, которое Джерминъ намѣревался эксплоатировать исключительно для себя. Наконецъ этимъ дѣломъ можно было причинить много неудовольствій м-ру Гарольду Трансому, обращеніе котораго съ порядочными, почтенными агентами не могло не возбудить гнѣва въ человѣкѣ сознающемъ свое достоинство.
Подъ вліяніемъ подобныхъ сложныхъ побужденій много дѣлъ совершалось на свѣтѣ, хорошо одѣтыми и, въ 1833 году, чисто выбритыми людьми, имена которыхъ встрѣчаются во всѣхъ спискахъ благотворительныхъ обществъ и которые сами непонимаютъ, что они низкіе негодяи. Никакая система религіозная или политическая, я полагаю, не проповѣдывала принципа, чтобъ всѣ люди были одинаково добродѣтельны или чтобъ всѣ люди, платящіе восемьдесятъ фун. стерл. за. свою квартиру, дѣлали одинаковую честь своей странѣ.