Наступила святая. Сырники мистрисъ Тёливеръ вышли гораздо-легче обыкновеннаго: "вѣтерокъ разнесетъ ихъ, какъ перышки", говорила горничная, Кассія, полная гордости, что она служила госпожѣ, которая умѣла дѣлать такое пирожное, и время, и обстоятельства совершенно благопріятствовали родственному обѣду, еслибъ даже и было излишнимъ посовѣтоваться съ сестрою Глегъ и сестрою Пудетъ насчетъ помѣщенія Тома въ школу.
-- Не хотѣла бы я приглашать этотъ разъ сестры Динъ, сказала мистрисъ Тёливеръ: -- такая она завидливая и все старается только порочить моихъ бѣдныхъ дѣтей передъ ихъ тётками и дядями.
-- Нѣтъ, нѣтъ! сказалъ мистеръ Тёливеръ:-- позовите и ее. Мнѣ никогда теперь не удастся побесѣдовать съ Диномъ: онъ у насъ мѣсяцевъ шесть не былъ. Какое дѣло, что бы она ни болтала? Моимъ дѣтямъ не приходятся разсчитывать на кого бы то ни было.
-- Да вотъ этакъ вы всегда говорите, мистеръ Тёливеръ. Знаю, съ вашей стороны нѣтъ ни дяди, ни тётки, которые бы оставили имъ хоть пять фунтовъ въ наслѣдство. А сестра Глегъ и сестра Пудетъ копятъ и не вѣсть сколько денегъ; онѣ откладываютъ и проценты и деньги отъ масла; мужья все имъ покупаютъ.
Мистрисъ Тёливеръ была кроткая женщина; но, вѣдь, и овца подымется за свое отродье, когда есть у нея ягняты.
-- Потише! сказалъ мистеръ Тёливеръ. Подавай большой каравай, когда много сядутъ за столъ. Ну, велики деньги у вашихъ сестеръ, какъ придется ихъ дѣлить между полдюжиною племянниковъ и племянницъ! А сестра ваша, Динъ, я полагаю, не позволитъ имъ оставить ихъ одному, чтобы позорилъ ихъ весь городъ, когда онѣ умрутъ.
-- Не знаю, ужь чего только она не дѣлаетъ! сказала мистрисъ Тёливеръ.-- Дѣти мои такія дикія съ своими тётками и дядями! Магги въ десять разъ шаловливѣе, какъ онѣ бываютъ у насъ, и Томъ -- Господь съ нимъ -- не любитъ ихъ, хотя это и болѣе въ натурѣ мальчика, нежели дѣвочки. А диновская Люси такой милый ребенокъ: посадите и на скамейку, она цѣлый часъ просидитъ и не попросится сойдти. Не могу не любить этого ребенка, какъ мое собственное дѣтище. Я увѣрена: она болѣе на меня похожа, нежели на сестру Динъ; во всей нашей семьѣ сестра Динъ была самая блѣдная.
-- Пожалуй, если вы такъ любите ребенка, попросите отца и мать, чтобъ они привезли его съ собою. Да не позвать ли также ихъ тётку и дядю Мэссъ съ дѣтьми?..
-- Ахъ, Боже милостивый! и то уже будетъ восемь человѣкъ, кромѣ дѣтей, мистеръ Тёливеръ: я должна буду вставить двѣ половники въ столъ и достать сверху обѣденный сервизъ; а вы знаете такъ же хорошо, какъ и я, что ваши сестры и мои сестры не подходятъ другъ къ другу.
-- Пожалуй, пожалуй, какъ хотите Бесси! сказалъ мистеръ Тёливеръ, взявшись за шляпу и уходя на мельницу. Немногія жены были покорнѣе мистрисъ Тёливеръ во всемъ, что не касалось ея родственныхъ отношеній; но она была миссъ Додсонъ, а Додсоны дѣйствительно были необыкновенно-почтенное семейство, которое весьма было уважаемо въ своемъ приходѣ. Миссъ Додсонъ всегда почитали гордыми, и никого не удивило, что двѣ старшія между ними вышли очень-хорошо замужъ, хотя не въ первой молодости, потому-что это было не въ обычаѣ у Додсоновъ. Въ этомъ семействѣ на все была своя особенная метода: и бѣлить полотно, и приготовлять вино изъ буквицы, и коптить окорока и солить крыжовникъ, такъ-что каждая дочь считала за особенную честь, что она родилась въ семействѣ Додсонъ, а не Габсонъ и не Уатсонъ.
Похороны всегда исправлялись съ необыкновеннымъ приличіемъ въ семействѣ Додсонъ: крепъ на шляпахъ никогда не былъ съ голубымъ отливомъ; тряпки никогда не расползались по шву на большомъ пальцѣ, и прислуга всегда была въ шарфахъ. Когда кто-нибудь въ семействѣ былъ въ горѣ или болѣзни, всѣ остальные посѣщали несчастнаго члена обыкновенно въ одно и то же время и, не удерживаясь, высказывали самыя непріятныя истины, которыя могло подсказать истинное родственное чувство; если самъ страдалецъ былъ причиною своей болѣзни или своего горя, то Додсоны прямо и говорили такъ; это было совершенно въ обычаѣ этого семейства. Короче, оно держалось особеннаго преданія, каково должно быть домашнее хозяйство и какъ должно было вести себя въ обществѣ. Одно горькое обстоятельство, соединялось съ этимъ превосходствомъ, это -- грустная необходимость порицать домашнія приготовленія, или поведеніе другихъ семействъ, неслѣдовашпихъ преданію Додсоновъ. Госпожа Додсонъ въ чужихъ домахъ всегда ѣла сухой хлѣбъ съ чаемъ и отказывалась отъ всякаго рода вареній: она не полагалась на достоинство масла и думала, что всѣ варенья прокисали отъ недостаточнаго количества сахара. Были Додсоны несовсѣмъ уродившіеся въ семьѣ, по-крайней-мѣрѣ, менѣе, чѣмъ другіе члены; это должно-быть допущено; но, какъ родственники, они необходимо были лучше тѣхъ, кто не были родственниками. И замѣчательно, что хотя ни одинъ изъ Додсоновъ не былъ доволенъ своимъ сородичемъ, каждый былъ доволенъ не только собою, но еще всѣми Додсонами собирательно. Самый слабый членъ семейства, въ которомъ, казалось, не было никакого характера, часто представлялъ перечень всѣхъ обычаевъ и преданій цѣлаго семейства; и мистрисъ Тёливеръ была совершенная Додсонъ, хотя въ очень-слабой степени подобно тому, какъ простое пиво относится къ крѣпкому элю: она стонала немножко въ своей молодости подъ ярмомъ старшихъ сестеръ и до-сихъ-поръ еще иногда проливала слезы отъ сестриныхъ упрековъ; но мистрисъ Тёливеръ не подумала бы измѣнить семейныя идеи. Она благодарила Провидѣніе, что она была Додсонъ, что у нея былъ одинъ ребенокъ, уродившійся въ ея семью, по-крайней-мѣрѣ чертами и цвѣтомъ лица, пристрастіемъ къ соленому, къ бобамъ, которыхъ никогда не ѣлъ Тёливеръ.
Въ другихъ отношеніяхъ истинный Додсонъ еще не проявлялся въ Томѣ, который также мало цѣнилъ своихъ родныхъ со стороны матери, какъ и сама Магги, и обыкновенно убѣгалъ на цѣлый день съ большимъ запасомъ съѣстныхъ припасовъ, если онъ только успѣвалъ заблаговременно узнать о пріѣздѣ своихъ дядей и тётокъ, изъ чего его тётка Глеггъ выводила самыя мрачныя заключенія касательно его будущности. Магги было горько, что Томъ уходилъ всегда потихоньку, не дѣлая ее участницею своей тайны; но, вѣдь, извѣстно, что слабый полъ является такою обузою въ случаѣ побѣга.
Въ среду, наканунѣ дня, когда ожидали дядей и тётокъ, разносились по всему дому разные апетитные занахи, напоминавшіе сдобныя булки, еще невынутыя изъ печи, желе, пребывавшее въ горячемъ состояніи, къ которымъ присоединялся еще ароматъ подливокъ, такъ-что невозможно было увлекаться слишкомъ какимъ-нибудь грустнымъ чувствомъ: цѣлая атмосфера была пропитана надеждою. Томъ и Магги дѣлали частыя нападенія на кухню и, какъ мародёровъ, ихъ убѣждали удалиться на-время, позволяя имъ уносить съ собою порядочную добычу.
-- Томъ, сказала Магги, когда они сидѣли на вѣткахъ калины, убирая пирожки съ вареньемъ:-- убѣжишь ты завтра?
-- Нѣтъ, отвѣчалъ Томъ медленно, оканчивая свой пирожокъ и посматривая на третій, который приходилось раздѣлить между ними.-- Нѣтъ, не убѣгу.
-- Отчего же, Томъ? не отъ того ли, что Люси пріѣдетъ?
-- Нѣтъ, отвѣчалъ Томъ, открывая свой ножикъ и держа его надъ пирожкомъ, свѣся голову на одну сторону въ недоумѣніи (это была трудная задача раздѣлить очень-неправильный полигонъ на двѣ равныя части).-- Что мнѣ Люси? Она дѣвочка, въ чехарду играть не можетъ.
-- Ну, такъ потому, что будетъ пьяный Кекъ? сказала Магги, напрягая свое воображеніе и наклоняясь къ Тому, котораго глаза были устремлены на ножъ.
-- Нѣтъ, глупая, онъ будетъ хорошъ и на другой день. Остаюсь для пуддинга. Знаю, какой будетъ пуддингъ: съ абрикосовымъ вареньемъ... Ай, мои пуговочки!...
За этимъ восклицаніемъ ножикъ опустился на пирожокъ, который былъ теперь раздѣленъ пополамъ; но Томъ, повидимому, не былъ доволенъ результатомъ, потому-что онъ поглядывалъ сомнительно на обѣ половинки. Наконецъ, онъ сказалъ:
-- Закрой глаза, Магги.
-- Зачѣмъ?
-- Нѣтъ тебѣ дѣла зачѣмъ. Закрой глаза, говорю я тебѣ.
Магги повиновалась.
-- Теперь, Магги, которую хочешь половинку: правую или лѣвую?
-- Я возьму ту, изъ которой вытекло варенье, сказала Магги, оставаясь съ закрытыми глазами, въ угожденіе Тиму.
-- Вѣдь ты не любишь ее, глупая. Возьми, ѣшь ее, если она тебѣ по справедливости досталась, а безъ того не дамъ. Правая или лѣвая? ну, выбирай! А-а-а! сказалъ Томъ въ отчаяніи, когда Магги открыла глаза.
-- Закрой глаза и не смотри, или ничего не получишь.
Самопожертвованіе Магги такъ далеко не шло. Право, я опасаюсь: для нея было важнѣе одобреніе Тома за то, что она уступала ему лучшій кусокъ, нежели его собственное наслажденіе этимъ кускомъ. Итакъ, она совершенно закрыла глаза, ожидая, пока Томъ спросилъ, "говори, которая рука", потомъ сказано: "лѣвая".
-- Твоя, сказалъ Томъ, огорченнымъ тономъ.
-- Которая половинка безъ варенья?
-- Нѣтъ, бери, сказалъ Томъ твердымъ голосомъ, рѣшительно передавая лучшій кусокъ Магги.
-- О, пожалуйста Томъ, возьми его! мнѣ все-равно; я люблю лучше. другую половинку; пожалуйста возьми эту!
-- Не возьму, сказалъ Томъ, почти-сердито, принимаясь за свой кусокъ.
Магги, полагая, что безполезно было бы продолжать споръ, принялась за свою долю и съѣла ее съ большимъ удовольствіемъ и быстротою. Но Томъ кончилъ первый и посматривалъ на Магги, какъ та доѣдала послѣдніе кусочки, чувствуя въ себѣ достаточно апетита, чтобы проглотить и ея долю. Магги не замѣчала, что Томъ смотрѣлъ на нее: она качалась на вѣткѣ калины, вся поглощенная въ наслажденіе вареньемъ и праздностью.
-- О, жадная тварь! сказалъ Томъ, когда она проглотила послѣдній кусокъ. Онъ сознавалъ, что онъ поступилъ справедливо и думалъ, что она должна бы принять это въ уваженіе и вознаградить его. Онъ отказался прежде отъ ея куска; но естественно является другой взглядъ, какъ проглотишь свою собственную долю пирожка.
Магги поблѣднѣла.
-- О, Томъ! зачѣмъ же ты не попросилъ у меня?
-- Стану я просить у тебя твоего куска, жадная! Могла бы подумать сама и безъ того; вѣдь ты знала, что я тебѣ далъ лучшій кусокъ.
-- Да, вѣдь, я отдавала его тебѣ -- ты самъ это знаешь, сказала Магги обиженнымъ тономъ.
-- Да, да, я не таковъ, какъ Стаунсеръ, не сдѣлаю того, что несправедливо. Онъ всегда берется за лучшій кусокъ, если не дашь ему туза; а выберешь лучшій кусокъ съ закрытыми глазами, такъ онъ пообмѣнитъ руки. Когда я иду на дѣлежъ, такъ у меня дѣлежъ справедливый; я только не жадничаю.
И съ этимъ грознымъ innuendo Томъ спрыгнулъ съ вѣтки и швырнулъ камень, крикнувъ: "гой Яну!" который, пока пирожки поѣдались, посматривалъ съ необыкновеннымъ вниманіемъ ушей и чувствъ, вѣроятно, проникнутымъ горемъ. Добрая собака все-таки приняла приглашеніе Тома съ необыкновенною живостью, какъ-будто онъ обошелся съ нею необыкновенно-великодушно.
Но Магги, особенно надѣленная глубокимъ сознаніемъ горя, которое отличаетъ человѣческое созданіе и ставитъ на почтительномъ отдаленія отъ самаго меланхолическаго шиманзе, оставалась на своей вѣткѣ, сильно чувствуя незаслужёный упрекъ. Она готова была отдать все на свѣтѣ, чтобъ только доля ея была цѣла, чтобъ только сберегла она ее для Тома. Пирожокъ, конечно, былъ очень-вкусенъ; чувство вкуса Marra не было притуплепо, но она охотнѣе обошлась бы безъ него, только бы Томъ не называлъ ее жадною и не сердился бы на нее. Онъ самъ сказалъ, что ему ненужно ея куска, и она съѣла его не думая: чѣмъ же она тутъ виновата? Слезы текли такъ обильно, что Магги ничего не могла видѣть за ними, по-крайней-мѣрѣ, въ продолженіе десяти минутъ; но потомъ чувство обиды успокоило желанію примиренія, и она спрыгнула съ вѣтки, чтобъ посмотрѣть, гдѣ Томъ. Его уже давно не было на лужайкѣ, за гумномъ, куда могъ онъ дѣться, и съ Яномъ? Магги вбѣжала на высокій валъ, у большаго остролистника, покуда открывалось ей все пространство до самаго Флосса. Она завидѣла Тома; но сердце ея не ёкнуло, когда она увидѣла, какъ онъ былъ далеко и что съ нимъ былъ другой сотоварищъ, кромѣ Яна,-- негодный Бобъ Джекинъ, котораго служебное, если не естественное назначеніе, пугать птицъ въ настоящее время было упразднено. Магги чувствовала, что Бобъ былъ злой мальчикъ, не сознавая совершенно почему, развѣ только потому, что мать Боба была страшно толста и жила въ чудномъ кругломъ домикѣ, у рѣки; и разъ, когда Магги и Томъ зашли-было туда, на нихъ бросилась пестрая собака, которая безъ умолку лаяла и мать Боба вышла и закричала такимъ пронзительномъ голосомъ, накрывшимъ лай, убѣждая ихъ не бояться, что Магги подумала, будто она бранитъ ихъ -- и сердце ея забилось отъ ужаса. Магги предполагала, что въ кругломъ домикѣ водились змѣи на полу и летучія мыши жили въ спальнѣ; она видѣла, какъ Бобъ разъ снялъ свою шапку и показалъ въ ней Тому небольшую змѣю, а въ другой разъ у него была горсть молодыхъ летучихъ мышатъ; вообще, это былъ несовсѣмъ-регулярный характеръ, смахивавшій слегка на чертёнка, судя по его дружбѣ съ змѣями и летучими мышами; а къ довершенію всего, когда Томъ сходился съ Бобомъ, онъ не думалъ про Магги и никогда не позволялъ ей идти вмѣстѣ съ ними.
Должно сознаться, что Томъ любилъ сообщество Боба. Могло ли быть иначе? Бобъ зналъ сейчасъ по яйцу отъ какой оно было птицы-ласточки, снигиря или золотаго подорожника; онъ отъискивалъ всѣ гнѣзда осъ и умѣлъ разставлять разные силки; онъ лазилъ по деревьямъ, какъ бѣлка, и обладалъ чудною способностью отъискивать ежей и ластокъ, и онъ отваживался на шалости предосудительныя, какъ, напримѣръ, ломать изгороди, швырять камни въ овецъ и бить кошекъ, заходившихъ incognito.
Подобныя достоинства въ низшемъ, съ которымъ можно было обращаться, какъ съ слугою, несмотря на превосходство его познаній, необходимо увлекали Тома, и каждые праздники для Магги не проходили безъ дней печали, которые онъ проводилъ съ Бобомъ.
Поправить этого было невозможно: онъ ушелъ теперь, и Магги оставалось только въ утѣшеніе сѣсть у остролистника или блуждать вдоль изгороди, и стараться передѣлывать свой маленькій міръ въ своемъ воображеніи по своему вкусу.
Жизнь Магги была безпокойная, и въ этомъ видѣ она принимала свой опіумъ.
Между-тѣмъ Томъ, забывъ про Магги и жало упрека, оставленное имъ въ ея сердцѣ, спѣшилъ вмѣстѣ съ Бобомъ, котораго онъ встрѣтилъ совершенно случайно, на большую ловлю крысъ въ сосѣднемъ гумнѣ. Бобъ былъ совершенный знатокъ въ этомъ дѣлѣ и говорилъ объ этой ловлѣ съ энтузіазмомъ, котораго не можетъ себѣ представить развѣ только человѣкъ, совершенно лишенный всякой мужественности или, къ сожалѣнію, ничего непонимающій въ травлѣ крысъ. Съ виду, въ которомъ подозрѣвали сверхъестественное зло, Бобъ, вовсе не казался такимъ отъявленнымъ негодяемъ: его курносое лицо, окаймленное мелкими рыжими кудрями, не лишено было даже пріятности; но его панталоны всегда были завернуты выше колѣна, для удобства, чтобы по первому призыву отправиться въ бродъ; и его добродѣтели, если таковыя существовали, конечно, блистали подъ рубищемъ; а въ этомъ нарядѣ, по увѣренію желчныхъ философовъ, предполагающихъ, что хорошо-одѣтое достоинство черезчуръ вознаграждено, добродѣтели обыкновенно остаются непризнанными (можетъ-быть, потому, что онѣ рѣдко встрѣчаются).
-- Я знаю молодца, у котораго есть хорьки, сказалъ Бобъ хриплымъ дискантомъ, идя по берегу и не сводя своихъ голубыхъ глазъ съ рѣки, какъ животное земноводное, предвидѣвшее возможность броситься въ нее. Онъ живетъ на собачьемъ дворѣ, въ Сент-Осъ. Это такой бравый крысоловъ, какого нигдѣ не встрѣтишь. Я съ охотою бы пошелъ въ крысоловы. Кроты ничто передъ крысами. Вамъ непремѣнно надобно достать хорьковъ. Собаки тутъ никуда не годятся. Ну, вотъ, вамъ собака! продолжалъ Бобъ, указывая съ презрѣніемъ на Яна: она съ крысами вовсе никуда негодится -- самъ это вижу я; я видѣлъ это на травлѣ крысъ, на гумнѣ вашего отца.
Янъ, чувствуя тлетворное вліяніе презрѣнія, поджалъ хвостъ и прижался къ ногѣ Тома, который нѣсколько страдалъ за него, но не имѣлъ чрезвычайной отважности, чтобы не раздѣлять съ Бобомъ пренебреженія къ несчастной собакѣ.
-- Да, да, сказалъ онъ, Янъ негодится для травли. Я заведу настоящихъ собакъ и для крысъ и для всего, когда выйду изъ школы.
-- Заведите хорьковъ, мистеръ Томъ, сказалъ Бобъ съ живостью:-- такихъ бѣлыхъ хорьковъ, съ малиновыми глазами: Господи помилуй. Да вы тогда сами можете ловить своихъ собственныхъ крысъ; или посадите крысу въ клѣтку съ хорькомъ, да и любуйтесь, какъ они будутъ драться. Вотъ что бы я сдѣлалъ: да тутъ больше потѣхи, чѣмъ смотрѣть, какъ дерутся два мальца; конечно, не тѣ мальцы, что продавали на базарѣ пряники и апельсны и -- вотъ-такъ было заглядѣнье! пряники, апельсины полетѣли въ грязь изъ корзинки... А что же, пряники, вѣдь, были такъ же вкусны, прибавилъ Бобъ, послѣ нѣкотораго молчанія.
-- Но, послушай, Бобъ, сказалъ Томъ съ видомъ глубокаго размышленія, эти хорьки -- скверныя твари: кусаются; укусятъ человѣка такъ, если и не подпускать ихъ.
-- Господь съ вами! Да это и прелесть въ нихъ. Если кто дотронется до вашего хорька, такъ благимъ матомъ завоетъ -- посмотрите только.
Въ эту минуту необыкновенный случай принудилъ мальчиковъ вдругъ остановиться на ходу: изъ сосѣдняго тростника бросилось въ воду какое-то живое созданіе; если это не была водяная крыса, то, Бобъ объявилъ, онъ готовъ былъ подвергнуться самымъ непріятнымъ послѣдствіямъ.
-- Гей! Янъ! гей! хватай его, сказалъ Томъ, хлопая въ ладони, когда небольшая черная мордочка понеслась стрѣлою къ противоположному берегу....-- Хватай его, молодецъ! хватай его!
Янъ захлопалъ ушами, наморщилъ брови, но отказался нырять, пробуя, нельзя ли исполнить однимъ лаемъ требуемаго.
-- Ухъ! трусъ! сказалъ Томъ и отпихнулъ его ногой, вполнѣ чувствуя оскорбленіе, какъ охотникъ, что у него была такая подлая собака. Бобъ не сдѣлалъ никакого замѣчанія и отправился далѣе, идя, однакожь, теперь, для разнообразія, по мелкой водѣ разлившейся рѣки.
-- Флоссъ теперь далеко-неполонъ, сказалъ Бобъ, плеская ногами воду, съ пріятнымъ сознаніемъ дерзости. Помилуйте, въ прошедшемъ году всѣ луга были залиты водою, право.
-- Э! сказалъ Томъ, котораго умъ часто видѣлъ противоположность между двумя фактами, на самомъ дѣлѣ совершенно сходными между собою:-- однажды такой былъ большой разливъ, отъ котораго остался круглый прудъ. Я знаю, былъ такой разливъ: отецъ мнѣ говорилъ; и овцы и коровы потонули; а лодки такъ плавали-себѣ по полямъ.
-- Мнѣ все-равно, какой бы ни былъ потопъ, сказалъ Бобъ:-- мнѣ одно: что вода, что земля -- я поплыву-себѣ.
-- А какъ нечего тебѣ будетъ ѣсть? сказалъ Томъ, котораго воображеніе разгоралось, возбужденное ужасомъ.-- Когда я выросту, я сдѣлаю себѣ лодку съ деревяннымъ домомъ наверху, какъ Ноевъ ковчегъ, да буду держать въ немъ множество всякаго съѣстнаго, кроликовъ, всякой всячины, всего наготовѣ. И какъ будетъ потопъ, знаешь, Бобъ, мнѣ и все-равно... и возьму тебя какъ ты подплывешь, прибавилъ онъ съ тономъ благодѣтельнаго покровителя.
-- Я не испугаюсь, сказалъ Бобъ, которому и голодъ повидимому не представлялся такъ страшнымъ.-- Я къ лодкѣ-то подойду да и хвачу кроликовъ по башкѣ, какъ мнѣ ѣсть-то захочется.
-- А у меня будутъ пенсы: {Мелкая мѣдная монета, около 3 к. с.} мы и станемъ играть въ орелъ и рѣшетку, сказалъ Томъ, не предвидя возможности, что эта забава не будетъ имѣть такой же для него привлекательности въ зрѣломъ возрастѣ.-- Я раздѣлю сначала пенсы поровну, по всей справедливости, а потомъ посмотримъ, кто выиграетъ.
-- У меня есть свои пени, сказалъ Бобъ, съ гордостью, выходя на сухое мѣсто и бросая свое пени вверхъ.-- Орелъ или рѣшетка?
-- Рѣшетка, сказалъ Томъ, вдругъ раззодорясь желаніемъ выиграть.
-- Орелъ, сказалъ Бобъ, поспѣшно схватывая пени, какъ оно упало на землю.
-- Неправда! сказалъ Томъ громко и рѣшительно.-- Отдай мнѣ пени: я его выигралъ, посправедливости.
-- Не отдамъ, сказалъ Бобъ, плотно держа деньгу въ карманѣ.
-- Такъ я заставлю тебя; увидишь, если я не заставлю тебя, сказалъ Томъ.
-- Ничего не заставите вы меня сдѣлать, таки-ничего, сказалъ Бобъ.
-- Да заставлю!
-- Какъ бы не такъ!
-- Я баринъ.
-- Велика фигура!
-- А вотъ, я покажу тебѣ, мошенникъ! сказалъ Томъ, схвативъ Боба за шиворотъ и тряся.
-- Ну, проваливай! сказалъ Бобъ, давая Тому пинка.
Кровь Тома теперь закипѣла: онъ кинулся на Боба и повалилъ его; но Бобъ вцѣпился въ него, какъ кошка, и сшибъ Тома съ ногъ. Жарко боролись они на землѣ впродолженіе одной или двухъ минутъ. Томъ наконецъ придавилъ Боба плечами, думая, что одержалъ верхъ.
-- Скажи, что отдашь мнѣ пени, говорилъ онъ съ затрудненіемъ, стараясь, между тѣмъ, совладать съ руками Боба.
Но въ эту минуту Янъ, забѣжавшій впередъ, вернулся съ лаемъ на сцену единободрства, нашелъ удобный случай укусить голую ногу Боба не только безнаказанно, но и съ честью. Боль отъ зубовъ Яна не заставила Боба выпустить врасплохъ изъ рукъ своего врага, но, напротивъ, придала ему ярость и съ новымъ усиліемъ онъ оттолкнулъ Тома назадъ и одержалъ надъ нимъ верхъ. Но теперь Янъ схватился зубами за свѣжее мѣсто: Бобъ выпустилъ Тома и почти задуша Яна, бросилъ его въ рѣку. Томъ былъ съ минуту опять на ногахъ, и прежде нежели Бобъ успѣлъ оправиться, Томъ налетѣлъ на него, повалилъ его на землю и уперся колѣнками ему въ грудь.
-- Отдашь пени теперь? сказалъ Томъ.
-- Возьми! сказалъ Бобъ сердито.
-- Нѣтъ, я не возьму, а ты самъ отдай.
Бобъ вынулъ пени изъ кармана и швырнулъ его далеко отъ себя на землю.
Томъ отпустилъ его и далъ Бобу подняться.
-- Вотъ пени, оно на землѣ, здѣсь, сказалъ онъ.-- Мнѣ непужно твоего пени, я бы и не взялъ его. Но ты хотѣлъ обмануть, а я ненавижу обманъ. Не пойду съ тобою никуда, прибавилъ онъ повернувъ домой, не безъ внутренняго, однако, сожалѣнія о травлѣ крысъ и другихъ удовольствіяхъ, отъ которыхъ онъ долженъ былъ отказаться вмѣстѣ съ сообществомъ Боба.
-- Такъ и оставьте пени здѣсь: пусть оно лежитъ! закричалъ Бобъ ему вслѣдъ.-- Буду обманывать, когда хочу: безъ обмана не любо и играть. А я знаю, гдѣ гнѣздо щеглёнковъ, да не скажу... и вы негодный индѣйскій пѣтухъ -- драчунъ, вотъ что такое вы!
Томъ шелъ, не оглядываясь, назадъ. Янъ слѣдовалъ его примѣру; холодная ванна умѣрила его горячность.
-- Проваливай съ своей затопленной собакою! Я бы постыдился держать такую собаку, сказалъ Бобъ возвышая голосъ, чтобъ поддержать свое пренебреженіе. Но ничто не подзадоривало Тома вернуться назадъ, и голосъ Боба началъ постепенно слабѣть, когда онъ говорилъ.
-- Я всего давалъ вамъ и показывалъ вамъ все, и ничего никогда испросилъ у васъ... Вотъ вамъ и ножикъ вашъ съ роговымъ черенкомъ, который вы мнѣ подарили...
Здѣсь Бобъ швырнулъ ножикъ какъ-можно-далѣе, въ слѣдъ Тому, но и это не произвело никакого дѣйствія. Бобъ сознавалъ только, что теперь въ жизни его оказался страшный пробѣлъ, когда ему пришлось разстаться съ своимъ ножикомъ.
Онъ стоялъ, пока Томъ не вошелъ въ калитку и не скрылся за изгородою. Что пользы оставаться ножику на землѣ, это не взбѣситъ Тома; а гордость или оскорбленное самолюбіе было слабо развито у Боба въ сравненіи съ привязанностью къ ножу. Самые пальцы, казалось, молили, чтобъ вернулся и схватилъ этотъ знакомый черенокъ изъ оленьяго рога, который они такъ часто, ради одной любви, сжимали, когда онъ спокойно лежалъ въ карманѣ. Да еще въ немъ были два лезвея и тѣ только-что наточены. Что за жизнь безъ ножа для человѣка, который разъ испыталъ всѣ пріятности его обладанія? Нѣтъ, можно бросить обухъ за топоромъ -- это понятное отчаяніе, но бросать свой ножикъ въ слѣдъ непреклонному другу -- это гипербола во всѣхъ отношеніяхъ, рѣшительный промахъ. Итакъ, Бобъ поплелся назадъ къ мѣсту, гдѣ лежалъ въ грязи любезный ножикъ, и съ новымъ удовольствіемъ опять схватился за него; послѣ короткаго разставанія, принялся открывать, одно лезвее за другимъ, и пробовать остріе на ногтѣ. Бѣдный Бобъ! чувство чести неслишкомъ было въ немъ развито; это не былъ рыцарскій характеръ. Такой тонкій нравственный ароматъ неслишкомъ цѣнится общественнымъ мнѣніемъ на собачьемъ дворѣ, который былъ фокусомъ міра для Боба, еслибъ даже онъ обнаружился. Какъ бы то ни было, онъ былъ не совсѣмъ мошенникомъ и воромъ, какъ рѣшилъ его другъ, Томъ.
Но, видите, Томъ былъ рыцарь, въ которомъ сильно развито было чувство справедливости, справедливости, желающей кольнуть какъ-можно-сильнѣе виновнаго. Магги замѣтила, что чело его было омрачено, когда онъ вернулся домой и удержалась отъ особеннаго выраженія радости, что онъ вернулся ранѣе, чѣмъ она; она его ожидала, и едва осмѣлилась говорить съ нимъ, когда онъ молча стоялъ и бросалъ камешки въ мельничную плотину. Непріятно отказаться отъ травли крысъ, когда вы къ ней приготовились. Но еслибъ Томъ высказалъ чувства, теперь обуревавшія его, то онъ непремѣнно объявилъ бы: "я то же самое сознаю и въ другой разъ". Такъ онъ обыкновенно смотрѣлъ на всѣ свои прежніе поступки; между тѣмъ, какъ Магги всегда раскаивалась, зачѣмъ она не поступила иначе.