На другой день въ десять часовъ Томъ отправился въ Сентъ-Оггсъ къ дядѣ Дину, у котораго собирался просить мѣста.
Утро было мрачное, туманное и сырое, такое утро, когда даже счастливые люди ищутъ прибѣжища въ мечтахъ о будущемъ. А Томъ былъ очень несчастливъ. Его гордость была унижена, и къ обычному уваженію, которое онъ питалъ къ отцу, примѣшивалось чувство укоризненнаго негодованія. Если таковы бываютъ послѣдствія веденія судебныхъ дѣлъ, то отецъ дѣйствительно оказывался достойнымъ порицанія, а тетки и дяди -- совершенно правыми. Томъ не раздѣлялъ бурнаго негодованія Магги по отношенію къ теткамъ за недостатокъ въ нихъ нѣжности и великодушія. Съ какой стати люди стали-бы щедро давать деньги тому, кто не сумѣлъ сберечь своихъ? Ему очень тяжело было очутиться въ бѣдственномъ положеніи, благодаря неразумію отца; но онъ вовсе не намѣренъ былъ жаловаться и обвинять людей за то, что они не осыпаютъ его благодѣяніями. Онъ собирался просить не помощи, а -только работы. Бѣдный Томъ не вполнѣ былъ чуждъ иллюзій и свои планы будущаго основывалъ главнымъ образомъ на томъ высокомъ мнѣніи, какое имѣлъ о себѣ. Онъ зналъ, что оба его дяди были бѣдны, а потомъ разбогатѣли. То-же самое хотѣлъ сдѣлать и онъ. Ему казалось ужаснымъ всю жизнь оставаться бѣднякомъ и испытывать высокомѣрное къ себѣ отношеніе. Онъ хотѣлъ содержать мать и сестру и прослыть дѣльнымъ человѣкомъ. Въ мечтахъ своихъ онъ уже покупалъ отцовскую мельницу и домъ и разводилъ множество лошадей и собакъ.
По приходѣ въ контору, гдѣ занимался г. Динъ, Томъ тотчасъ былъ введенъ къ нему въ кабинетъ; но дядя слушалъ чтеніе какихъ-то отчетовъ и только кивнулъ, протянувъ ему руку, а затѣмъ цѣлыхъ полчаса не обращалъ на него ни малѣйшаго вниманія.
Время казалось Тому безконечнымъ, и онъ насилу дождался той минуты, когда очутился съ дядею вдвоемъ.
-- Ну, Томъ,-- сказалъ онъ, наконецъ, вынимая табакерку и поворачиваясь къ племяннику.-- Въ чемъ дѣло?
Динъ думалъ, что Томъ пришелъ просить его какъ-нибудь помѣшать распродажѣ.
-- Прошу васъ извинить меня за безпокойство, дядя,-- отвѣтилъ Томъ краснѣя, -- но надѣюсь, что вы не откажете мнѣ въ совѣтѣ.
-- Да?-- сказалъ г. Динъ, не донеся понюшки до носу, и внимательно посмотрѣлъ на Тома.-- Ну, я слушаю.
-- Я хочу поступить на мѣсто, дядя, чтобы имѣть заработокъ,-- прямо сказалъ Томъ.
-- Да который же тебѣ годъ?-- спросилъ дядя, откидываясь на спинку кресла.
-- Шестнадцать... т. е. я хочу сказать семнадцатый,-- отвѣтилъ Томъ, разсчитывая, что дядя замѣчаетъ, какіе у него усы.
-- Отецъ, кажется, хотѣлъ сдѣлать изъ тебя инженера?
-- Но тогда у меня долго не будетъ порядочнаго заработка.
-- Правда; но въ шестнадцать лѣтъ никто не имѣетъ большого заработка. Ты, однако, много учился и, вѣроятно, хорошо умѣешь считать? Знаешь ты бухгалтерію?
-- Нѣтъ, -- отвѣтилъ Томъ со смущеніемъ.-- Но г. Стеллингъ хвалилъ мой почеркъ. Вотъ какъ я пишу, дядя,-- прибавилъ Томъ и положилъ на столъ листочекъ бумаги.
-- А, хорошо, хорошо. Но вотъ что я тебѣ скажу: самый лучшій почеркъ въ мірѣ не дастъ тебѣ ничего кромѣ мѣста писца, если ты не знаешь бухгалтеріи, а за переписку платятъ дешево. Чему жъ тебя училъ учитель?
-- Я учился по-латыни, -- сказалъ Томъ съ разстановкой, перебирая въ памяти свои учебныя книги;-- въ послѣднемъ году писалъ сочиненія по латыни и по-англійски; училъ исторію Греціи и Рима; геометрію; началъ алгебру и не кончилъ. Потомъ рисованіе; потомъ читали и заучивали англійскія стихотворенія, риторику...
Г. Динъ постучалъ по табакеркѣ и скривилъ ротъ: какъ осторожный дѣлецъ, онъ не желалъ высказывать необдуманнаго мнѣнія, но невольно соображалъ, что если бы всѣ эти познанія были необходимы въ жизни, то онъ самъ, не имѣя ихъ, врядъ-ли достигъ бы настоящаго своего положенія. Въ частности, латинскій языкъ онъ считалъ ненужною роскошью. Вообще, перечисленіе занятій Тома внушило ему нѣкоторое нерасположеніе къ бѣдному мальчику.
-- Ну,-- сказалъ онъ, наконецъ, холодно и слегка насмѣшливо:-- ты учился всему этому три года и, вѣроятно, выучился твердо. Не поискать ли тебѣ такого занятія, гдѣ эти знанія можно примѣнить къ дѣлу?
Томъ вспыхнулъ и съ горячностью сказалъ: -- Мнѣ этого совсѣмъ не хочется, дядя. Я не люблю латыни и всѣхъ этихъ вещей. Не знаю, на что они годны. Развѣ поступить надзирателемъ въ школу? Но это мнѣ не нравится, да я и не достаточно твердъ въ этихъ предметахъ. Мнѣ хочется такого дѣла, гдѣ бы я могъ подвигаться впередъ и заслужить довѣріе. Я вѣдь долженъ кормить мать и сестру.
-- Это легче сказать, чѣмъ сдѣлать.
-- Но развѣ вы не возвысились точно такъ же, дядя?-- возразилъ Томъ, нѣсколько разраженный недостаткомъ сочувствія.-- Я хочу сказать, развѣ ваши способности и хорошее поведете не двигали васъ въ жизни все далѣе и далѣе?
-- Да, да,-- самодовольно отвѣтилъ г. Динъ и словоохотливо продолжалъ:-- Ноя вѣдь держалъ ухо востро, спины своей не жалѣлъ и за хозяйское добро стоялъ горой. Я только взглянулъ, что творится на заводѣ, и тотчасъ придумалъ, какъ сдѣлать экономію на пять тысячъ рублей въ годъ. Да! Меня учили на мѣдные гроши, но я скоро увидалъ, что необходимо умѣть вести книги и выучился этому самъ, урывая тамъ и сямъ по минуткѣ. За уроки платилъ изъ своихъ грошей, часто сидѣлъ безъ обѣда и безъ ужина. На все я смотрѣлъ со вниманіемъ, во все вникалъ... Если мнѣ давали дѣло, то потому, что я былъ къ нему годенъ. Если хочешь пролѣзть въ круглую дыру, то самъ долженъ превратиться въ мячикъ. Вотъ что!
Г. Динъ опять постукалъ по табакеркѣ. Онъ такъ увлекся своей рѣчью, что совершенно забылъ о слушателѣ.
-- Что-жъ, дядя!-- сказалъ Томъ.-- Я именно такъ и хочу дѣлать. Неужели мнѣ нельзя пойти тою-же дорогою?
-- Тою-же дорогою?-- повторилъ г. Динъ, пристально вглядываясь въ Тома.^--Ну, это еще вопросъ! Все зависитъ отъ того, каковъ ты самъ. Я скажу тебѣ вотъ что: твой бѣдный отецъ жестоко ошибся, давши тебѣ такое образованіе. Это меня не касалось, и я молчалъ, но что я думалъ, то и вышло. Твоя ученость годна, пожалуй, для сына нашего принципала, которому всю жизнь предстоитъ ничего не дѣлать, а только подписывать чеки: отчего же ему не набить голову и латынью, и Богъ знаетъ чѣмъ еще!
-- Но дядя,-- серьозно замѣтилъ Томъ,-- я не понимаю, какъ латынь можетъ помѣшать мнѣ дѣлать дѣло. Вѣдь я скоро ее забуду: такъ не все-ли равно?
-- Все это такъ,-- отвѣтилъ г. Динъ, -- да толку-то мало. Латынь твоя, правда, скоро улетучится, да останется-то пустое мѣсто. Отъ черной работы ты отвыкъ, ты бѣлоручка А что ты умѣешь? Ни книгъ вести, ни считать, хоть бы какъ простой лавочникъ. Тебѣ придется начинать съ азовъ,-- повѣрь мнѣ. Никакого толку не будетъ, если ты забудешь только то, чему тебя учили, а новому не научишься.
Томъ закусилъ губы. Онъ чувствовалъ, что на глазахъ его навертываются слезы, но готовъ былъ скорѣе умереть, чѣмъ заплакать.
-- Ты хочешь, чтобы я нашелъ тебѣ мѣсто, -- продолжалъ г. Динъ.-- Что-жъ, я готовъ помочь тебѣ. Но вы, теперешняя молодежь, хотите сразу жить хорошо и работать мало. На самомъ же дѣлѣ, тебѣ слѣдуетъ помнить, что ты -- шестнадцатилѣтній парень, ни къ чему не подготовленный. Такими, какъ ты -- хоть прудъ пруди. Тебя можно помѣстить куда-нибудь въ ученики, къ химику или къ аптекарю; тутъ, пожалуй, и латынь твоя пригодится...
Томъ раскрылъ было ротъ, но г. Динъ поднялъ руку и сказалъ:
-- Молчи и слушай! Тебѣ не нужно ученіе, а нуженъ заработокъ? Знаю! Но если ты пойдешь въ писцы, такъ въ писцахъ и застрянешь. Лучше всего тебѣ поступить на верфь или въ товарный складъ. Только вѣдь тамъ придется переносить и холодъ, и зной, да и толчки порою, а тебѣ это не понравится: ты слишкомъ большой баринъ.
Г. Динъ умолкъ и испытующе воззрился на Тома, который не безъ колебанія отвѣтилъ:
-- Мнѣ понравится все, что въ концѣ концовъ окажется полезнымъ, дядя. Не знаете-ли для меня какого мѣстечка, дядя? Я бы радъ поступить поскорѣе,-- продолжалъ Томъ съ дрожью въ голосѣ.
-- Не спѣши, не спѣши: торопиться некуда. Ты долженъ помнить, что если я поставлю тебя на такое мѣсто, для-котораго ты черезчуръ молодъ,-- только потому, что ты мнѣ приходишься племянникомъ,-- то я за тебя отвѣчаю; а годишься-ли ты на что-нибудь -- это еще вопросъ.
-- Надѣюсь, что я не осрамлю вашей рекомендаціи, дядя,-- сказалъ Томъ, уязвленный, какъ и всѣ мальчики, тою непріятною истиною, что люди не относятся къ нимъ съ довѣріемъ.-- Для этого я слишкомъ дорожу собственною репутаціею.
-- Молодецъ, молодецъ Томъ! Хорошо сказано! Я никогда не отказываю никому, кто готовъ стараться. Сейчасъ у меня есть въ виду одинъ юноша, лѣтъ двадцати двухъ: я для него все готовъ сдѣлать. Но только видишь: онъ превосходно умѣетъ считать, въ одну секунду вычислитъ тебѣ кубическое содержаніе чего угодно, и на дняхъ указалъ мнѣ новый рынокъ для шведской коры. Какъ онъ понимаетъ толкъ въ товарахъ -- просто чудо!
-- Значитъ, мнѣ нужно выучиться бухгалтеріи, дядя,-- сказалъ Томъ, желая выказать свою готовность трудиться.
-- Да, да, это полезно. Но... кажется, ко мнѣ пришли. Ну, Томъ, намъ говорить больше не о чемъ, и мнѣ пора опять за дѣло. До свиданія, поклонись матери!
Г. Динъ привѣтливо протянулъ ему руку. Томъ опять очутился на улицѣ. Туманъ сталъ еще гуще; не видно было почти ничего; но вдругъ его вниманіе привлекла бумага, наклеенная на стѣнѣ передъ самымъ его носомъ. Это было объявленіе о распродажѣ на Дорлькотской мельницѣ, и оно заставило его зашагать еще быстрѣе.
На возвратномъ пути бѣдный Томъ уже не мечталъ о будущемъ: онъ только чувствовалъ всю тягость настоящаго. Ему казалось оскорбительнымъ, что дядя Динъ не питаетъ къ нему довѣрія. Очевидно, ему, Тому Тулливеру, не легко будетъ добиться уваженія людей, и его сердце сжималось отъ сознанія, что онъ и въ самомъ дѣлѣ весьма невѣжественъ и ничего не умѣетъ. Кто былъ тотъ достойный зависти молодой человѣкъ, умѣвшій моментально опредѣлять кубическое содержаніе чего угодно и знавшій толкъ въ какой-то шведской корѣ? До сихъ поръ Томъ былъ вполнѣ доволенъ собою, несмотря на плохіе успѣхи въ латыни и въ геометріи; но сейчасъ онъ чувствовалъ себя униженнымъ и понималъ, что есть цѣлая масса познаній, которыхъ ему не хватаетъ.
-- Что сказалъ тебѣ дядя Динъ, Томъ?-- спросила Магги, просовывая руку подъ руку Тома, который сумрачно грѣлся въ кухнѣ.-- Обѣщалъ онъ тебѣ мѣсто?
-- Нѣтъ, не обѣщалъ. Онъ ничего не обѣщалъ мнѣ. Онъ, кажется, думаетъ, что мнѣ трудно достать хорошее мѣсто: я слишкомъ молодъ.
-- Но онъ былъ ласковъ съ тобою, Томъ?
-- Ласковъ? ахъ, это все равно! Вотъ въ чемъ бѣда: я все время учился латыни и всякому вздору, совсѣмъ ненужному, а теперь дядя говоритъ, что нужна бухгалтерія, ариѳметика... онъ, кажется, думаетъ, что я никуда не гожусь.
На лицѣ Тома выразилась горечь.
-- Ахъ, какъ жаль, что я не знаю двойной бухгалтеріи,-- сказала Магги,-- тогда я могла бы выучить тебя, Томъ!
-- Ты меня выучишь! Покорно благодарю! Вотъ такъ ты всегда разговариваешь!-- сказалъ Томъ.
-- Милый Томъ, вѣдь я только пошутила,-- проговорила Магги.
-- Нѣтъ ты всегда такая, Магги,-- возразилъ Томъ, слегка хмурясь, какъ онъ дѣлалъ во всѣхъ случаяхъ, когда намѣревался быть справедливо строгимъ.-- Ты постоянно ставишь себя выше меня и всѣхъ на свѣтѣ. Я ужъ давно хотѣлъ тебѣ сказать. Ты не должна была такъ говорить съ дядями и тетями: тебѣ слѣдовало предоставить мнѣ заботу о матери и тебѣ, а не выскакивать впередъ. Ты считаешь себя умнѣе всѣхъ и почти во всемъ ошибаешься. Я гораздо лучше понимаю вещи, чѣмъ ты.
Бѣдный Томъ! Его самого только что отчитали и дали ему почувствовать его ничтожество. Необходимо было сорвать обиду, и вотъ подвернулась Магги. Дѣвочка вспыхнула и губы ея задрожали: гнѣвъ боролся въ ней съ любовью и восторгомъ предъ твердостью характера брата. Она отвѣтила не сразу: рѣзкія слова готовы были сорваться съ ея губъ; но, подавивши досаду, она, наконецъ, сказала:
-- Тебѣ часто кажется, будто я важничаю, Томъ, когда ничего такого нѣтъ. Я не ставлю себя выше тебя: я знаю, что вчера вела себя хуже, чѣмъ ты. Но ты всегда такъ грубъ со мною...
Въ послѣднихъ словахъ опять зазвучало раздраженіе.
-- Нѣтъ, я не грубъ,-- строго и рѣшительно выговорилъ Томъ:-- я всегда добръ къ тебѣ, и такимъ я останусь. Я всегда буду заботиться о тебѣ. Но ты должна меня слушаться.
Въ эту минуту вошла мать, и Магги убѣжала, чтобы не расплакаться передъ нею. Очутившись одна, она залилась горькими слезами: со всѣхъ сторонъ она встрѣчала только суровость и жестокость; ни въ комъ она не видѣла ни снисхожденія, ни любви къ себѣ. Въ книгахъ всѣ люди были такими милыми, ласковыми, выражали свою доброту не выговорами, а пріятнымъ обращеніемъ. Въ дѣйствительной-же жизни ничего этого не было. А если въ жизни не было любви, то что же оставалось въ ней для Магги?