Въ первое полугодіе своего пребыванія у его преподобія Вальтера Стеллинга, въ Лортонѣ, Тому Тулливеру пришлось испытать не мало страданій. И нельзя сказать, чтобы онъ ѣхалъ туда съ удовольствіемъ. Прежде всего, ему думалось, что и городской школы съ него за глаза довольно, и онъ съ трудомъ примирился съ мыслью, что предстоитъ еще учиться, вмѣсто того, чтобы помогать отцу въ хозяйствѣ, чего ему очень хотѣлось, такъ какъ хозяйственная дѣятельность, по его представленію, состояла только въ томъ, чтобы разъѣзжать верхомъ, распоряжаться и бывать на базарахъ. Что-же касается того, красиво-ли и грамотно-ли онъ пишетъ, то онъ полагалъ, что взрослыхъ людей никто объ этомъ и не спрашиваетъ, слѣдовательно, и знанія ненужны. Онъ опасался, что священникъ замучитъ его заучиваніемъ, наизусть Священнаго Писанія... Впрочемъ, онъ даже не былъ въ состояніи представить себѣ ожидавшую его жизнь сколько нибудь ясно, и только на всякій случай захватилъ коробочку пистоновъ, чтобы произвести на чужихъ мальчиковъ впечатлѣніе человѣка, для котораго ружья -- не диковина. Такъ бѣдный Томъ, всегда изобличавшій слабости Магги, самъ далеко не былъ чуждъ слабостей.
Двѣ недѣли пребыванія въ Лортонѣ во многомъ измѣнили его мысли. Не только латинская грамматика, но даже родная рѣчь его хозяевъ и ихъ манеры казались ему чѣмъ-то совершенно новымъ и нагоняли на него такую робость, что онъ еле отваживался отвѣчать г-ну Стеллингу или женѣ его. Что же касается пистоновъ, то въ порывѣ горечи онъ чуть не бросилъ ихъ въ сосѣдній прудъ, ибо не только оказался единственнымъ ученикомъ, но и почтеніе его къ ружьямъ, да и вообще всѣ понятія, какія онъ имѣлъ о жизни, потерпѣли значительный уронъ. Очевидно было, что г. Стеллингъ ничуть не интересовался ни ружьями, ни лошадьми.
Г. Стеллингъ былъ высокій, широкоплечій человѣкъ лѣтъ подъ тридцать, съ бѣлокурыми волосами, свѣтлосѣрыми, всегда широко открытыми глазами и твердою рѣшимостью обратить на себя вниманіе современниковъ, въ качествѣ не только проповѣдника, но и ученаго. Правда, для этого у него было больше самоувѣренности, нежели истинныхъ познаній или таланта; но и самоувѣренность оказывала ему немалыя услуги и всегда производила хорошее впечатлѣніе на его собесѣдниковъ. Въ ученіи Тома онъ рѣшилъ отличиться, тѣмъ болѣе, что имѣлись въ виду другіе ученики, которыхъ могли привлечь успѣхи перваго. Оставшись наединѣ съ женою послѣ нѣсколькихъ дней пребыванія Тома у нихъ въ домѣ, Стеллингъ сообщилъ "ей, что этотъ мальчикъ -- довольно неотесанный медвѣженокъ и что съ нимъ необходима строгость. Надо сказать, что самъ онъ не былъ суровымъ или злымъ человѣкомъ, напротивъ. Онъ шутилъ съ Томомъ за столомъ и самымъ веселымъ образомъ поправлялъ его простонародныя и неправильныя выраженія, или дѣлалъ замѣчанія относительно манеръ; но это окончательно запугивало Тома, и тотъ не могъ отдѣлаться отъ постояннаго угнетающаго ощущенія, что все дѣлаетъ не такъ и "показываетъ себя дуракомъ."
Родителямъ мальчика новый воспитатель чрезвычайно понравился, и они вернулись домой вполнѣ успокоенные. Г. Стеллингъ смотрѣлъ такъ прямо и такъ искренно отвѣчалъ на всѣ рѣчи г-на Тулливера: "Ну да, да! я понимаю!" -- "Ну да, вы хотите, чтобы вашъ сынъ умѣлъ самъ проложить себѣ дорогу!" Кромѣ того, онъ съ такимъ интересомъ выслушалъ отъ него указанія, какъ наилучшимъ образомъ откармливать свиней, что нашъ мельникъ былъ въ полномъ восторгѣ. Жена его, со своей стороны, нашла, что г-жа Стеллингъ, несмотря на молодость, имѣетъ вполнѣ правильныя понятія о стиркѣ бѣлья и о степени аппетита у подростающаго мальчика, а также о прислугѣ и о многомъ другомъ, и поэтому охотно поручила сына ея заботамъ.
Г. Стеллингъ приступилъ къ обученію Тома безъ малѣйшихъ колебаній и сомнѣній. По его мнѣнію, латинская грамматика и геометрія по Эвклиду были основами всякаго знанія; слѣдовательно, ихъ и требовалось внѣдрить въ мозги мальчика. Правда, отецъ ученика что-то толковалъ о "съемкѣ плановъ" и о "счетѣ"; но развѣ такой необразованный человѣкъ могъ имѣть понятіе объ истинномъ просвѣщеніи? О немъ имѣлъ безошибочное понятіе самъ Стеллингъ, который и принялся за Тома съ полной увѣренностью, что хорошо исполнитъ долгъ свой.
Немного прошло времени, какъ онъ уже причислилъ бѣднаго Тома къ совершенно тупоумнымъ дѣтямъ, потому что ученикъ, хотя заучилъ окончанія всѣхъ склоненій, однако ни за что не могъ догадаться, въ какомъ падежѣ стоитъ какое нибудь случайно попавшееся слово. Это поразило учителя, ему показалось, что это нѣчто большее, чѣмъ простая тупость: онъ заподозрилъ упорство и прочелъ Тому нотацію за недостатокъ прилежанія. "Вы совершенно не интересуетесь тѣмъ, что дѣлаете", сказалъ онъ ему. между прочимъ, и, къ сожалѣнію, упрекъ былъ вполнѣ справедливъ. Томъ безъ всякаго труда отличалъ борзую собаку отъ лягавой, онъ съ точностью могъ опредѣлить, сколько лошадей скачетъ позади него, сколько разъ уляжется его палка на площадкѣ для игръ, умѣлъ попасть камнемъ въ самый центръ указаннаго круга на водѣ и безъ всякихъ измѣреній чертилъ почти безукоризненные квадраты. Но г. Стеллингъ не обратилъ на это вниманія, а замѣтилъ только, что латинская грамматика не идетъ ему въ голову, что доказательство теоремы о томъ, что два треугольника въ такихъ-то случаяхъ равны, приводитъ его въ состояніе полнаго отупѣнія, хотя на глазъ онъ сразу узнаетъ, что они, дѣйствительно, равны. Отсюда г. Стеллингъ заключилъ, что слѣдуетъ удвоить количество упражненій въ латыни и геометріи.
По прошествіи нѣсколькихъ мѣсяцевъ, Томъ Тулливеръ уже безповоротно считалъ эти-предметы "тоскою" и "дрянью". Главное горе было въ томъ, что онъ не могъ постичь, зачѣмъ его этому учатъ. Пожалуй, покажется невѣроятнымъ, чтобы въ двѣнадцать лѣтъ мальчикъ не зналъ, откуда взялась эта латынь; однако, такъ оно было съ Томомъ. Ему долго пришлось бы толковать, что на землѣ существовалъ такой народъ, который продавалъ и быковъ, и овецъ, и дѣлалъ всякія дѣла, объясняясь на этомъ языкѣ, а еще дольше потребовалось бы объяснять причину, по которой латынь преподается ему теперь, когда ее уже не употребляютъ въ живой рѣчи. О римлянахъ онъ только и зналъ, что "о нихъ говорится въ Новомъ Завѣтѣ", а Стеллингъ не желалъ излишними объясненіями лишить его умъ самостоятельности.
Томъ до странности присмирѣлъ и никогда въ жизни такъ не походилъ на дѣвочку, какъ именно въ эту пору. Онъ былъ гордъ, но гордость эта терпѣла ежечасныя униженія. Онъ не былъ такъ глупъ, чтобы не видѣть, насколько понятія Стеллинговъ о вещахъ и людяхъ выше понятій того круга, гдѣ онъ выросъ; но отъ него не могло скрыться и то, что съ точки зрѣнія именно этихъ понятій самъ онъ, Томъ, является неуклюжимъ и глупымъ. Это его очень огорчало, совершенно уничтожило въ немъ мальчишеское самодовольство и сдѣлало его подозрительнымъ и обидчивымъ. Онъ былъ очень твердъ характеромъ, можно сказать, упрямъ; но ему не свойственны были безсмысленное упорство и непокорность. Человѣческія чувства не были ему чужды, и онъ былъ бы радъ удовлетворить г-на Стеллинга понятливостью во время урока, если-бы могъ этого достичь, простоявши долгое время на одной ногѣ, напримѣръ, или не особенно сильно поколотившись головою объ стѣнку. Однако, подобныя мѣры, очевидно, помочь не могли, и онъ рѣшился прибѣгнуть къ молитвѣ. Исполнить это онъ не отважился сразу:-- его смущала новизна и необычность такого поступка. Но однажды, когда онъ въ пятый разъ кряду ошибся въ третьемъ спряженіи и г. Стеллингъ сдѣлалъ ему строгій выговоръ, Томъ впалъ въ совершенное уныніе и обратился къ этому послѣднему средству. Передъ отходомъ ко сну, послѣ обычныхъ молитвъ о родителяхъ, младенцѣ-сестрицѣ, (онъ началъ молиться о Магги, когда та еще не умѣла ходить) и о томъ, чтобы ему "всегда блюсти заповѣди Божіи", онъ пролепеталъ тѣмъ-же торопливымъ топотомъ: "и дай мнѣ всегда помнить латинскіе уроки". Затѣмъ онъ помолчалъ, размышляя, какъ-бы помолиться объ Ѳвклидѣ: проситьли о пониманіи его, или какъ нибудь иначе; но въ концѣ концовъ, проговорилъ: "И пошли, чтобы г. Стеллингъ не заставлялъ меня больше учить Эвклида".
Спряженія на другой день прошли благополучно, и Томъ продолжалъ придерживаться своего нововведенія въ молитвѣ, несмотря на то что учитель не отмѣнялъ занятій по Эвклиду. Но когда дѣло дошло до неправильныхъ глаголовъ, то и молитвы перестали помогать. Въ долгіе томительные вечера, которые Томъ проводилъ въ классной за приготовленіемъ уроковъ къ слѣдующему дню, глаза его заволакивались слезами, хотя онъ не любилъ и стыдился плакать. Онъ поневолѣ съ любовью вспоминалъ даже о Споунсерѣ, съ которымъ ссорился и дрался въ школѣ. Со Споунсеромъ онъ чувствовалъ себя на равной ногѣ и даже ощущалъ нѣкоторое превосходство. Мельница, рѣка, Япъ, настороживающій уши и готовый повиноваться малѣйшему его знаку,-- все это мелькало передъ нимъ, точно въ калейдоскопѣ, пока его опущенная въ карманъ рука разсѣянно перебирала ножикъ, клубочекъ, бечевки и другіе предметы, дорогіе, какъ память прошлаго. Да, Томъ никогда въ жизни такъ не походилъ на дѣвочку; а въ этотъ періодъ неправильныхъ глаголовъ къ его бѣдамъ прибавилась еще новая тягота: у г-жи Стеллингъ появился второй ребенокъ, и такъ какъ нянька была одна, то Тому выпало на долю гулять со старшей дѣвочкой, Лаурой, и развлекать ее. По мнѣнію г-жи Стеллингъ, мальчику было полезно сознавать, что онъ оказываетъ услугу семьѣ, въ которой живетъ, и, кромѣ того, развѣ не весело было гулять съ херувимчикомъ Лаурой въ яркіе солнечные дни? Херувимчикъ Лаура еще не вполнѣ усвоила искусство ходьбы, а потому ея талія была обвязана лентою, за концы которой Томъ держалъ ее, точно собачку, когда ей угодно бывало пройтись; но это случалось рѣдко. Все же остальное время, ему приходилось носить ее на рукахъ, кружась по садику, передъ окнами комнаты ея матери.
Имѣй Томъ злое сердце, онъ возненавидѣлъ-бы "херувимчика" Лауру. Но въ немъ было много доброты и зачатковъ чисто-мужской склонности покровительствовать слабымъ, жалѣть ихъ. За то онъ возненавидѣлъ г-жу Стеллингъ; все въ ней стало ему противно: бѣлокурые завитки, толстыя косы, надменный видъ и частыя указанія на обязанности другихъ... А Лауру онъ даже полюбилъ и забавлялся самъ, играя съ нею: онъ пожертвовалъ для нея даже своими патронами, отчаявшись въ возможностикогда-либо употребить ихъ болѣе достойнымъ образомъ, чѣмъ заслужилъ выговоръ г-жи Стеллингъ за пріученіе малютки играть съ огнемъ. Лаура была все таки чѣмъ то въ родѣ товарища, а какъ Томъ соскучился по товарищамъ! Въ глубинѣ сердца онъ страшно тосковалъ по Магги и готовъ былъ даже забыть всѣ ея провинности; между тѣмъ дома онъ считалъ, что оказываетъ сестрѣ большую милость, когда бралъ ее съ собою на прогулку.
Прежде чѣмъ миновало это тоскливое полугодіе, Магги и въ самомъ дѣлѣ явилась. Г-жа Стеллингъ приглашала дѣвочку пріѣхать провѣдать брата; поэтому, когда г. Тулливеръ, въ концѣ октября, собрался въ Лортонъ, Магги поѣхала съ нимъ, преисполненная сознаніемъ, что пускается въ далекое путешествіе и что ей предстоитъ увидѣть свѣтъ. Г. Тулливеръ только въ первый разъ пріѣхалъ къ сыну, чтобы мальчикъ не особенно пріучался думать о домашнихъ.
-- Ну, сынокъ,-- сказалъ онъ Тому, когда г. Стеллингъ вышелъ изъ комнаты, чтобы сообщить женѣ о ихъ прибытіи, и Магги на свободѣ начала цѣловать Тома,-- ты смотришь молодцомъ! Ученіе идетъ тебѣ впрокъ.
Томъ пожалѣлъ, что не производитъ впечатлѣнія больного.-- А мнѣ не очень то здоровится, -- сказалъ онъ.-- Попросилъ-бы ты г. Стеллинга не заставлять меня учить Эвклида: я думаю, у меня отъ него болятъ зубы.
(Изо всѣхъ болѣзней Тому была знакома по опыту единственно только зубная боль).
-- Эвклидъ? А это что такое?-- спросилъ г. Тулливеръ.
--; Охъ, я не знаю: тамъ опредѣленія и аксіомы, и треугольники, и всякая такая штука. Это такая книга, которую мнѣ приходится учить; въ ней совсѣмъ нѣтъ смысла.
-- Ну, ну!-- сказалъ г. Тулливеръ неодобрительно.-- Ты не долженъ говорить такъ. Ты обязанъ учиться всему, что тебѣ задаетъ учитель. Онъ лучше знаетъ, что тебѣ нужно.
-- Теперь я помогу тебѣ, Томъ!-- сказала Магги покровительственно-утѣшительнымъ тономъ.-- Я пробуду съ тобой сколько хочешь, лишь бы г-жа Стеллингъ пригласила меня остаться. Я привезла съ собой сундучекъ и передники... Правда, папа?
-- Ты поможешь мнѣ, голубушка?-- сказалъ Томъ, такъ развеселившись этимъ обѣщаніемъ, что съ торжествомъ вознамѣрился смутить Магги, показавши ей страницу Эвклида.-- Посмотрѣлъ бы я, какъ ты стала бы готовить хоть одинъ изъ моихъ уроковъ.-- Вѣдь я учусь и по-латыни! Дѣвочекъ никогда этому не учатъ: онѣ слишкомъ глупы.
-- Я отлично знаю, что такое латынь,-- увѣренно отвѣтила Магги.-- Латынь, это -- такой языкъ. Въ словарѣ попадаются латинскія слова. Есть слово bonus, даръ.
-- Вотъ и не такъ!-- возразилъ Томъ, втайнѣ удивленный.-- Ты воображаешь, что очень умна! Но bonus означаетъ -- добрый; говорятъ: bonus, bona, Ѣопит (добрый, добрая, доброе).
-- Что-жъ? Это можетъ значить и даръ,-- стояла на своемъ Магги.-- Это слово можетъ означать нѣсколько вещей. Почти всякое слово такъ. Вотъ бываетъ "Kocа" -- волосы плетутъ, а еще "Kocа", чтобы траву косить.
-- Молодецъ дѣвчоночка!-- смѣясь сказалъ г. Тулливеръ, между тѣмъ какъ Томъ почувствовалъ досаду отъ сообразительности сестры, хотя былъ безмѣрно радъ, что она побудетъ съ нимъ. Впрочемъ, онъ надѣялся, что ея самомнѣніе исчезнетъ послѣ осмотра его книгъ.
Г-жа Стеллингъ въ своемъ любезномъ приглашеніи упомянула только о томъ, чтобы, "погостить недѣльку"; но г. Стеллингъ, который спрашивалъ Магги, откуда она стащила свой черные глаза, настоялъ, чтобы ее оставили на двѣ недѣли. Магги рѣшила, что г. Стеллингъ -- чудный человѣкъ, а Тулливеръ съ удовольствіемъ оставилъ свою дѣвчоночку въ такомъ домѣ, гдѣ она могла показать свой умъ людямъ, способнымъ оцѣнить его. Итакъ, было рѣшено, что за нею пріѣдутъ черезъ двѣ недѣли.
-- Пойдемъ со мною въ классную, Магги,-- сказалъ Томъ, когда отецъ уѣхалъ.-- Чего ты трясешь и дергаешь головою, дурочка?-- продолжалъ онъ. Хотя ея прическа теперь была иная, и волосы гладко лежали за ушами, однако, она все еще не отвыкла какъ будто откидывать ихъ со лба.-- Дергаешься, точно сумашедшая!
-- Ахъ, я не могу иначе,-- съ нетерпѣніемъ отвѣтила Магги.-- Не дразни меня, Томъ!-- Ахъ, сколько книгъ!-- воскликнула она, увидѣвъ книжныя полки въ кабинетѣ.-- Какъ бы я была рада, если бы у меня было столько!
-- Да ты бы не могла прочесть ни одной,-- торжественно объявилъ Томъ:-- онѣ всѣ латинскія.
-- Нѣтъ, неправда,-- сказала Магги.-- Я прочла вотъ здѣсь на корешкѣ... "Исторія паденія Римской имперіи".
-- Ну, что же это такое значитъ? Ты и не знаешь!-- сказалъ Томъ, качая головой.
-- Но я скоро узнала бы,-- пренебрежительно отвѣтила Магги.
-- А какъ же такъ?
-- Я поглядѣла бы внутрь и увидала бы, о чемъ тамъ написано.
-- Ну, не совѣтую вамъ сударыня,-- сказалъ Томъ, видя что она уже протягиваетъ руку къ книгѣ.-- Г. Стеллингъ никому не позволяетъ трогать свои книги безъ спросу, и изъ-за тебя достанется, вѣдь, мнѣ.
-- Такъ покажи же мнѣ твои книги, когда такъ,-- сказала Магги, оборачиваясь, чтобы обнять Тома за шею и потереться своимъ курносымъ носикомъ о его щеку.
Томъ въ сердечной радости, что съ нимъ опять его милая, неизмѣнная Магги, съ которою можно спорить и командовать, схватилъ ее за талію и началъ прыгать съ нею вокругъ большого стола. Прыжки ихъ становились все быстрѣе и непринужденнѣе, такъ что волосы Магги выбились изъ-за ушей и растрепались, какъ швабра. Но круги, описываемые вокругъ стола вслѣдствіе увлеченія, становились все неправильнѣе, пока не повалился задѣтый дѣтьми пюпитръ г. Стеллинга, съ котораго съ громомъ полетѣли тяжелые словари. Къ счастью, комната находилась въ первомъ этажѣ и составляла отдѣльную пристройку къ дому, такъ что грохотъ не разнесся по всему зданію; тѣмъ не менѣе Томъ смутился и растерялся на нѣсколько минутъ, опасаясь появленія г-на или г-жи Стеллингъ.
-- Послушай, Магги,-- сказалъ онъ:-- здѣсь, знаешь, надо быть смирнѣе. Если мы что-нибудь разобьемъ, то г-жа Стеллингъ заставитъ насъ кричать "peccavi".
-- Это что такое?-- спросила Магги.
-- Это -- латинское названіе хорошей взбучки,-- отвѣтилъ Томъ, гордясь своими познаніями.
-- А она злая?-- освѣдомилась Магги.
-- Да ужъ не добрая,-- отвѣтилъ Томъ.
-- Я думаю, всѣ женщины сердитѣе мужчинъ,-- сказала Магги.-- Тетя Глеггъ гораздо сердитѣе, чѣмъ дядя, а мама бранитъ меня чаще, чѣмъ папа.
-- Да вѣдь и ты будешь когда-нибудь женщиной,-- замѣтилъ Томъ;-- значитъ, ужъ не тебѣ бы говорить.
-- Но я буду умная женщина,-- возразила Магги, встряхивая головой.
-- О, непремѣнно, и притомъ несносная, воображающая о себѣ невѣсть что. Всѣ будутъ тебя ненавидѣть.
-- Но ты не долженъ меня ненавидѣть, Томъ. Это будетъ очень скверно съ твоей стороны, потому что я, вѣдь, твоя сестра.
-- Да, но если ты сдѣлаешься несносной и нестерпимой, то я буду ненавидѣть тебя.
-- Ахъ, Томъ, не надо! Я не буду нестерпима. Я "буду очень добра къ тебѣ, и со всѣми я буду добра. Ты, вѣдь, на самомъ дѣлѣ не возненавидишь меня, скажи-ка, Томъ?
-- Ахъ, отстань! Ну что тамъ еще! Мнѣ пора учить уроки. Посмотри, вотъ что мнѣ задано,-- сказалъ Томъ, притягивая Магги къ себѣ и раскрывая передъ нею теорему, между тѣмъ какъ она заправляла волосы за уши, приготовляясь доказать ему свою способность помочь при изученіи геометріи. Она начала читать съ полною самоувѣренностью, но вскорѣ совершенно смутилась и покраснѣла отъ досады. Неизбѣжно было признать свою несостоятельность, а она не любила оказываться ниже другихъ.
-- Это все вздоръ,-- сказала она,-- и скучная штука. Никому и не нужно ее разгадывать.
-- А! вотъ что, моя милѣйшая -- заговорилъ Томъ, придвигая къ себѣ книгу и покачивая головою.-- Ты не такъ умна, какъ о себѣ думаешь!
-- О,-- сказала Магги, надувшись,-- я увѣрена, что могла бы до всего этого добраться, если бы выучила все, что было раньше и что училъ ты.
-- Но этого ты бы никогда не могла, премудрая особа,-- возразилъ Томъ, -- потому что, если знать, что было раньше, тогда будетъ еще труднѣе: тогда тебѣ пришлось бы отвѣчать: какое третье опредѣленіе и какая пятая аксіома. Ну, погоди-ка теперь, мнѣ надо съ этимъ покончить. Вотъ тебѣ латинская грамматика. Посмотримъ, поймешь-ли ее.
Магги нашла латинскую грамматику весьма пріятною послѣ своего математическаго разочарованія: ей очень нравились новыя слова, и она скоро увидала, что въ концѣ книги есть словарь, который можетъ быстро и легко снабдить ее множествомъ познаній. Она пропускала синтаксическія правила, но страшно увлеклась примѣрами. Эти таинственныя фразы, вырванныя неизвѣстно откуда, подобно чудеснымъ рогамъ животныхъ или листамъ растеній, привезеннымъ изъ далекихъ странъ, давали широкій просторъ ея воображенію и казались тѣмъ болѣе привлекательными, что были написаны на необычномъ языкѣ, понимать который она, однако, могла научиться. Право, латинская грамматика была очень интересна, та самая грамматика, которая, по словамъ Тома, была недоступна для дѣвочекъ, и Магги гордилась тѣмъ, что находила ее интересной. Она совершенно увлеклась ею, когда услышала голосъ Тома.
-- Ну, Магги, давай сюда грамматику.
-- О, Томъ, это -- такая хорошая книжка!-- сказала она, выскакивая изъ большого кресла, чтобы передать ее брату: -- гораздо интереснѣе, чѣмъ словарь. Я бы очень скоро могла научиться по латыни. Я думаю, это совсѣмъ не трудно.
-- О, я знаю, что ты дѣлала,-- сказалъ Томъ.-- Ты читала англійскія объясненія въ концѣ. Это можетъ и всякій оселъ!
Томъ схватилъ книгу и раскрылъ ее съ рѣшительнымъ и дѣловымъ видомъ, какъ бы желая дать понять, что такого урока, какой заданъ ему, не выучить всякому ослу. Магги, слегка уязвленная, подошла къ полкамъ и стала развлекаться чтеніемъ заглавій. Черезъ нѣсколько минутъ Томъ позвалъ ее:
-- Ну-ка, Магги, или сюда и прослушай, знаю-ли я. Стань у того конца стола: тутъ сидитъ г. Стеллингъ, когда спрашиваетъ меня.
Магги повиновалась и взяла раскрытую книгу.
-- Откуда начинается, Томъ?
-- Я начну съ "Appellativa arbor um", потому что я повторяю все, что выучилъ за недѣлю.
Томъ довольно благополучно отвѣтилъ три первыя строчки, такъ что Магги начала уже забывать о своей обязанности слѣдить и погрузилась въ соображенія о томъ, какое бы могло имѣть значеніе слово "mos", попавшееся ей два раза, какъ вдругъ онъ запнулся на "sunt etiam volucrum".
-- Не подсказывай Магги; "sunt etiam volucrum"... "Sunt etiam volucrum... ut ostrea, cetus"...
-- Нѣтъ!-- сказала Магги. открывая ротъ и качая головой.
-- Sunt etiam volucrum -- произнесъ Томъ очень медленно, какъ бы надѣясь, что слѣдующія слова явятся скорѣе, разъ онъ имъ покажетъ такимъ образомъ, что они заставляютъ себя ждать.
"С-е-и -- сказала Магги, начиная выходитъ изъ терпѣнія.
-- Ахъ, я знаю! Молчи, пожалуйста,_-- сказалъ Томъ -- Ceu passer, hirundo: Ferarum... ferarum...-- Томъ взялъ карандашъ и провелъ имъ нѣсколько толстыхъ чертъ по переплету книги --... Ferarum...
-- О, Томъ,-- сказала Магги,-- какъ же ты долго! No...
-- No ostrea...
-- Нѣтъ, нѣтъ,-- сказала Магги -- ut tigris...
-- Ну, да, теперь ужъ знаю,-- сказалъ Томъ;-- тамъ надо: tigris, vulpes, я забылъ. No tigris, vulpes et piscium...
Съ заиканіями и повтореніями, Томъ отвѣтилъ еще нѣсколько строкъ.
-- Ну теперь,-- сказалъ онъ,-- идетъ то, что мнѣ задано къ завтрему. Дай-ка мнѣ книжку на минуту.
Послѣ нѣсколькихъ минутъ полугромкаго зубренія, сопровождаемаго ударами кулака по столу, Томъ вернулъ книгу.
-- Mascula nomin in а -- началъ онъ.
-- Нѣтъ, Томъ,-- сказала Магги, -- это совсѣмъ не здѣсь.
Тутъ: Nomena non crescens genittivo...
Томъ насмѣшливо передразнилъ ея неправильный выговоръ: -- Зачѣмъ же такъ ужасно коверкать? Ахъ какая ты дурочка, Зіагги!
-- Нечего тебѣ смѣяться, Томъ, я вижу, что такъ написано. Почему мнѣ знать, какъ читается?
-- Да вѣдь я говорилъ тебѣ, что дѣвочки не могутъ учиться по латыни.
-- Неправда,-- съ досадой возразила Магги.-- Я отлично могу повторить вслѣдъ за тобою. А ты не соблюдаешь знаковъ препинанія: останавливаться на точкѣ съ запятой нужно вдвое больше, чѣмъ на запятой, а ты дольше всего молчишь тамъ, гдѣ и знаковъ-то никакихъ нѣтъ!
-- Ну, ладно, ужъ не болтай, спрашивай дальше.
Скоро ихъ позвали къ хозяевамъ въ гостиную, и
Магги такъ разговорилась съ г-немъ Стеллингомъ, который, ей казалось, былъ въ восторгѣ отъ ея ума, что Томъ только изумлялся ея смѣлости. Но она сразу присмирѣла, когда господинъ Стеллингъ завелъ разговоръ о какой-то дѣвочкѣ, которая убѣгала къ цыганамъ.
-- Престранная это, вѣроятно, была дѣвочка!-- сказала г-жа Стеллингъ, желая поддержать шутку; но эта шутка была Магги совсѣмъ не по вкусу. Она боялась, что г. Стеллинѣ все-таки, пожалуй, не особенно высокаго о ней мнѣнія и пошла спать порядочно не въ духѣ; при этомъ ей показалось, что г-жа Стеллингъ смотритъ ей вслѣдъ такимъ взглядомъ, точно считаетъ безобразными ея волосы, гладко зачесанные назадъ.
Тѣмъ не менѣе эти двѣ недѣли, которыя она прогостила у Тома, прошли очень счастливо для Магги. Ей было позволено присутствовать на его урокахъ, и она продолжала интересоваться примѣрами изъ латинской грамматики. Въ особенности ее заняла фраза объ одномъ астрономѣ, не любившемъ женщинъ. Она даже рѣшилась спросить г. Стеллинга, всѣ-ли астрономы ненавидятъ женщинъ, или только этотъ одинъ, но, не дождавшись отвѣта, тутъ же прибавила:
-- Я думаю, что всѣ, потому что, знаете, они вѣдь живутъ на высокихъ башняхъ, и, если бы туда пришли женщины, онѣ могли бы своими разговорами помѣшать имъ смотрѣть на звѣзды.
Господина Стеллинга очень забавляло ея щебетанье; они были съ нимъ большіе друзья. Она сказала Тому, что была бы рада жить у Стеллинговъ и учиться тому же, чему учатъ его. Она навѣрно могла бы понимать Эвклида: она еще разъ просматривала его и теперь знаетъ, что такое A, B, и C; это -- названіе линій.
-- Я увѣренъ, что не могла бы,-- сказалъ Томъ.-- Вотъ я спрошу г. Стеллинга.
-- Не безпокойся,-- отвѣтила самоувѣренная молодая дѣвица, -- я и сама его спрошу.
-- Г. Стеллингъ,-- сказала она въ тотъ же вечеръ, когда всѣ собрались въ гостиную,-- какъ вы думаете, могла ли бы я учиться геометріи и всему, чему учится Томъ, если бы вы учили меня, а не его.
-- Нѣтъ, не могла бы,-- съ негодованіемъ возразилъ Томъ:-- дѣвочки не могутъ учиться геометріи.
-- Я думаю, что онѣ могутъ усваивать поверхностныя свѣдѣнія о чемъ угодно,-- сказалъ г. Стеллингъ.-- У нихъ не мало сообразительности, но онѣ ни во что не вникаютъ глубоко. Онѣ мыслятъ быстро и поверхностно.
Томъ, въ восторгѣ отъ этого приговора, выразилъ свое торжество, покачивая головой по адресу Магги изъ-за стула г. Стеллинга. Что же касается Магги, она чувствовала себя обиженной, какъ никогда въ жизни. Она такъ гордилась, когда хвалили быстроту ея соображенія; теперь же это самое качество оказывалось признакомъ несовершенства. Выходило, пожалуй, что лучше быть медленнымъ, какъ Томъ.
-- Ага, прекрасная дѣвица,-- сказалъ Томъ, когда они остались одни.-- Видишь, совсѣмъ не такъ хорошо быть верхоглядкой. Слышала? Ты далеко ни въ чемъ не пойдешь.
Магги была такъ подавлена этой ужасной перспективой, что даже не имѣла духу возразить.
Но когда за этою быстрою и поверхностною особою пріѣхалъ въ телѣжкѣ работникъ Лука, домъ священника опять показался Тому унылымъ, и онъ сталъ сильно скучать по сестрѣ. Онъ былъ гораздо живѣе и лучше учился, пока она была съ нимъ: она предлагала г. Стеллингу столько разнообразныхъ вопросовъ, между прочимъ и о Римской Имперіи, такъ интересовалась узнать, можно-ли сказать по-латыни: "я за это не дамъ и ломанаго гроша.", что Тому началъ мало-по-малу уясняться фактъ существованія въ древности такого народа, среди котораго всѣ, со дня рожденія, имѣли счастье знать латинскій языкъ, совершенно не нуждаясь въ учебникѣ грамматики. Это блистательное открытіе было важнымъ прибавленіемъ къ его историческимъ познаніямъ, ограничивавшимся до той поры ветхозавѣтной исторіей евреевъ.
Но это томительное полугодіе все же, наконецъ, миновало. Какъ радъ былъ Томъ, когда холодный вѣтеръ сорвалъ послѣдніе желтые листья съ деревьевъ. Длинные вечера и первый декабрьскій снѣгъ казались ему милѣе августовскаго солнца и, чтобы лучше слѣдить за ходомъ времени, онъ за три недѣли до праздниковъ крѣпко забилъ въ землю, въ одномъ изъ уголковъ сада, двадцать одну палку и каждый день вытаскивалъ по одной, отшвыривая ее въ даль съ такою силою, которой было бы достаточно, чтобы забросить ее на край свѣта, если бы палки могли летать такъ далеко. Но стоило заплатить даже долгими днями сидѣнія за латинской грамматикой за счастье увидѣть опять свѣтлый огонекъ родного дома, снова почувствовать себя въ родственныхъ объятіяхъ.