Прошло нѣсколько недѣль совмѣстной школьной жизни, а отношенія между мальчиками все еще продолжали быть непостоянными. Томъ никогда не забывалъ, что Филиппъ -- "сынъ мерзавца", и не могъ вполнѣ преодолѣть своего отвращенія къ его уродству Но невозможно было не питать дружелюбныхъ чувствъ къ Филиппу, когда тотъ бывалъ въ духѣ: онъ такъ хорошо помогалъ въ латинскихъ упражненіяхъ, которыя казались Тому какими то загадками, разрѣшимыми только въ силу случайности, и зналъ такъ много разсказовъ о всякихъ воинственныхъ герояхъ, которыхъ такъ любилъ Томъ. Впрочемъ, Саладина, который сразу разсѣкалъ мечемъ подушку, онъ не одобрялъ: на что нужно разсѣкать подушки? Такого вздора онъ не хотѣлъ и слышать въ другой разъ. Зато, когда Робертъ Брюсъ, на черненькой лошадкѣ, привставъ на стременахъ и замахнувшись своею доброю сѣкирою, разрубалъ сразу и шлемъ и черепъ черезъ чуръ торопливаго рыцаря, то Томъ испытывалъ полный восторгъ и, будь у него подъ рукою что-нибудь подходящее, онъ далъ бы волю своему стремленію сокрушать. Когда Филиппъ бывалъ въ духѣ, онъ потакалъ этой страсти Тома, въ самыхъ краснорѣчивыхъ выраженіяхъ, описывая громъ и шумъ битвъ. Но на него рѣдко находило такое настроеніе. Ему свойственна была обидчивость и нервная раздражительность, временами особенно сильно овладѣвавшая имъ. Въ такія минуты, онъ во всѣхъ подозрѣвалъ обидно-жалостливое или пренебрежительное къ себѣ отношеніе, а ужъ по меньшей мѣрѣ, полное равнодушіе; послѣднее же дѣйствовало на его нѣжную душу, какъ сѣверный вѣтеръ на южное растеніе. Неуклюжія покровительственныя манеры Тома во время прогулокъ часто доводили его до настоящаго озлобленія, и глаза его, обыкновенно спокойные и печальные, начинали сверкать гнѣвомъ. Неудивительно, что Томъ никакъ ни могъ питать къ горбуну полнаго довѣрія.
Зато пріобрѣтенное Филиппомъ безъ учителя умѣнье рисовать не менѣе сказокъ способствовало ихъ сближенію. Къ огорченію Тома, оказалось, что приглашенный для него преподаватель не училъ его рисовать ни ословъ, ни лошадей; его- уроки казались Тому скучными, а искусство Филиппа доставляло ему не мало удовольствія. Присутствіе послѣдняго привело также къ тому, что г. Стеллингъ въ это второе полугодіе сталъ относиться къ Тому съ меньшею строгостью. Способный и хорошо подготовленный новый ученикъ требовалъ отъ учителя меньшихъ хлопотъ и давалъ ему больше возможности блеснуть результатами своихъ трудовъ. Заниматься съ нимъ было гораздо легче, чѣмъ вдалбливать азы въ невоспріимчивую голову Тома. Поэтому на послѣдняго онъ сталъ обращать меньше вниманія, да и съ помощью Филиппа, Тому теперь удавалось кое-какъ справляться съ уроками. При такихъ измѣнившихся условіяхъ жизнь стала для него сноснѣе и ясное настроеніе духа вернулось къ нему.
Хотя ученіе воспринималось Томомъ весьма поверхностно, однако пребываніе у г. Стеллинга не осталось для него безъ добрыхъ послѣдствій. Прежде всего, улучшились его манеры и осанка; этимъ онъ въ значительной степени былъ обязанъ г. Ноултеру, сельскому школьному учителю, который въ качествѣ отставнаго военнаго былъ приглашенъ давать Тому уроки фехтованія; это стало для обоихъ неисчерпаемымъ источникомъ удовольствія. Г. Поултеръ, о которомъ предполагалось, что онъ когда-то вселялъ ужасъ въ сердца французовъ, теперь совсѣмъ не имѣлъ грознаго вида. Впрочемъ, онъ не утратилъ военной выправки, одѣтъ былъ всегда безукоризненно, а по средамъ и субботамъ, въ послѣобѣденные часы, посвященные обученію Тома, являлся настолько вдохновленный водкой и воспоминаніями о быломъ, что походилъ на старую боевую лошадь, заслышавшую звукъ трубы. Фехтовальные пріемы чередовались съ разсказами о войнѣ, безъ сравненія больше привлекавшими Тома, нежели повѣствованія Филиппа изъ Иліады: во-первыхъ, въ Иліадѣ не было пушекъ, а потомъ, въ Томѣ возбудило большую досаду извѣстіе, что Ахилла съ Гекторомъ, можетъ быть, и на свѣтѣто не было. Герцогъ же Веллингтонъ былъ живъ и посейчасъ, а Бонапартъ недавно умеръ. Когда разсказчикъ бывалъ оживленнѣе обыкновеннаго, онъ сообщалъ, что самъ герцогъ Веллингтонъ (конечно, въ дружескомъ кругу и потихоньку, чтобы не возбудить зависти въ остальныхъ) выражалъ свое уваженіе къ этому молодцу Поултеру. Самъ докторъ, лѣчившій его въ госпиталѣ отъ Огнестрѣльной раны, былъ пораженъ особенными достоинствами Поултерова тѣла: ничье другое тѣло не зажило бы въ такой короткій срокъ.
Г. Поултеръ былъ менѣе щедръ на тѣ подробности войны, которыя не касались его лично; онъ только не любилъ, чтобы другіе болтали о томъ, чего не знаютъ, особенно же объ осадѣ Бадахоса. Въ такихъ случаяхъ, онъ поглядывалъ на говорившаго съ молчаливымъ состраданіемъ, а затѣмъ выражалъ желаніе, чтобы того опрокинули и смяли при первой же стычкѣ, какъ это случилось съ нимъ самимъ; пусть бы потомъ и болталъ объ осадѣ Бадахоса! Томъ иногда раздражалъ учителя своимъ любопытствомъ относительно дѣлъ, лично не касавшихся г. Коултера.
-- Д генералъ Вольфъ? Вѣдь онъ былъ замѣчательный вояка?-- разспрашивалъ Томъ, убѣжденный, что всѣ воинственные герои, увѣковѣченные на трактирныхъ вывѣскахъ, участвовали въ войнѣ съ Бонапартомъ.
-- Вовсе нѣтъ,-- презрительно отвѣчалъ г. Ноултеръ,-- даже и ничуть!..-- Нѣтъ, нѣтъ!-- продолжалъ онъ.-- Лучше не говорите мнѣ о генералѣ Вольфѣ. Онъ только всего и сдѣлалъ, что умеръ отъ раны: не великъ подвигъ, я думаю! Ужъ отъ тѣхъ ранъ, какія у меня были, всякій бы умеръ... Отъ одного такого сабельнаго удара у генерала Вольфа и духъ бы вонъ!
-- Г. Поултеръ,-- говорилъ Томъ при упоминаніи о саблѣ,-- принесли бы вы когда-нибудь вашу саблю и продѣлали бы съ нею экзерциціи.
Долго на подобныя просьбы г. Поултеръ только значительно качалъ головою и покровительственно улыбался. Но разъ, когда внезапный проливной дождь задержалъ его въ трактирѣ на двадцать минутъ долѣе обыкновеннаго, сабля была принесена, только чтобы дать Тому взглянуть на нее.
-- И это -- настоящая сабля, которою вы дрались во всѣхъ битвахъ, г. Поултеръ?-- сказалъ Томъ, берясь за рукоять.-- Она можетъ отрубить французу голову?
-- Голову? Да хоть бы у него было три головы!
-- Вѣдь, у васъ было и ружье со штыкомъ?-- сказалъ Томъ.-- По моему, ружье со штыкомъ лучше, потому что сначала можно выстрѣлить, а потомъ колоть. Бумъ! III-ш-ш!-- Томъ тѣлодвиженіями выразилъ двойное наслажденіе нажать гашетку и двинуть впередъ штыкъ.
-- Да, но сабля нужна для рукопашной,-- сказалъ Поултеръ, невольно заразившись воодушевленіемъ Тома и обнаживъ саблю такъ внезапно, что Томъ поспѣшно, отскочилъ.
-- О, г. Поултеръ,если вы будете показывать сабельные пріемы,-- сказалъ Томъ, немного устыдившись своей трусости,-- то позвольте мнѣ сбѣгать за Филиппомъ. Ему будетъ интересно посмотрѣть.
-- Какъ, за горбатымъ мальчикомъ?-- презрительно переспросилъ Поултеръ.-- Ему-то что тутъ смотрѣть?
-- Ахъ, онъ такъ много знаетъ о битвахъ,-- сказалъ Томъ,-- и какъ прежде сражались луками и сѣкирами.
-- Такъ пусть придетъ. Я ему покажу кое-что получше луковъ да стрѣлъ,-- сказалъ Поултеръ, откашливаясь и выпрямляясь,
Томъ побѣжалъ за Филиппомъ, который проводилъ свободное время въ гостиной за фортепіано, подбирая разные мотивы и напѣвая ихъ. Онъ былъ совершенно счастливъ, сидя на высокомъ табуретѣ, закинувши голову, устремивъ глаза на противулежащій карнизъ и громко распѣвая слова собственнаго изобрѣтенія на мелодію, которая пришлась ему по вкусу.
-- Пойдемъ, Филиппъ!-- сказалъ Томъ, влетая въ комнату.-- Нечего тутъ выкрикивать "ля-ля!" Пойдемъ, погляди, какъ будетъ показывать старый Поултеръ сабельные пріемы въ каретномъ сараѣ.
Филиппъ вздрогнулъ отъ этихъ словъ, такъ внезапно и грубо нарушившихъ очарованіе звуковъ, которыми была полна его душа, и пересталъ играть; затѣмъ онъ покраснѣлъ и гнѣвно сказалъ:
-- Убирайся, болванъ! Чего ты орешь?.. Тебѣ бы только съ лошадьми разговаривать.
Томъ не въ первый разъ сердилъ Филлипа, но никогда еще не слыхалъ отъ него такой брани.
-- Я могу разговаривать кое съ кѣмъ и получше тебя, жалкое отродье!-- отвѣтилъ Томъ, сразу тоже загораясь гнѣвомъ.-- Ты знаешь, я не стану тебя бить, потому что ты -- не лучше дѣвчонки. Но я -- сынъ честнаго человѣка, а твой отецъ -- мошенникъ, и это всѣ знаютъ!
Томъ выбѣжалъ вонъ, хлопнувъ дверью, такъ какъ отъ волненія забылъ, что г-жа Стеллингъ этого не любитъ. Дѣйствительно, эта дама тотчасъ появилась внизу, удивленная шумомъ и внезапнымъ прекращеніемъ музыки. Филиппъ сидѣлъ на диванѣ и горько плакалъ.
-- Что случилось, Уэкемъ? Что за шумъ? Кто хлопнулъ дверью?
Филиппъ поднялъ голову и торопливо вытеръ глаза.
-- Это приходилъ Тулливеръ... звать меня съ собою.
-- А вы о чемъ же горюете?-- спросила г-жа Стеллингъ.
Филиппъ не былъ ея любимцемъ: Томъ оказывался услужливѣе и приносилъ ей больше пользы во многихъ отношеніяхъ. Но такъ какъ отецъ Филиппа платилъ дороже, чѣмъ Тулливеръ, то она желала выказать мальчику какъ можно болѣе благосклонности. Тѣмъ не менѣе, Филиппъ отвѣчалъ на ея любезности какъ улитка на приглашеніе высунуть рога.
Онъ сказалъ ей въ отвѣтъ:
-- Опять меня мучила зубная боль и довела до истерики.
У него разъ, дѣйствительно, болѣли зубы, и Филиппъ радъ былъ возможности сослаться на этотъ случай для объясненія своихъ слезъ. Ему пришлось дозволить лечить себя о-де-колономъ, но онъ подчинился этому съ готовностью.
Между тѣмъ Томъ, пустивши отравленную стрѣлу въ сердце Филиппа, вернулся въ каретный сарай, гдѣ засталъ г-на Поултера въ самомъ разгарѣ сабельныхъ экзерцицій передъ такими недостойными зрителями, какъ крысы. Но г. Поултеръ вполнѣ былъ доволенъ, потому что самъ былъ отъ себя въ большомъ восторгѣ, чѣмъ могла бы испытать цѣлая толпа зрителей; онъ даже не замѣтилъ прихода Тома, до того былъ поглощенъ своими упражненіями, торжественно отсчитывая: "разъ! два! три! четыре!" А Томъ, глядя не безъ опасеній на неподвижный взоръ и свирѣпо сверкавшую саблю г-на Поултера, любовался зрѣлищемъ, отойдя какъ можно подальше. Только когда г. Поултеръ остановился и вытеръ вспотѣвшій лобъ, Томъ вполнѣ почувствовалъ всю прелесть сабельныхъ пріемовъ и пожелалъ видѣть ихъ еще разъ.
-- Г. Поултеръ,-- сказалъ Томъ, когда сабля, наконецъ, очутилась въ ножнахъ.-- Мнѣ хочется, чтобы вы мнѣ дали саблю на время.
-- Нѣтъ, нѣтъ, молодой человѣкъ, -- рѣшительно возразилъ г. Поултеръ.-- Вы можете ею ранить себя.
-- Нѣтъ, ни за что на свѣтѣ, я буду очень остороженъ и не стану часто вынимать ее. Только пусть она у меня побудетъ!
-- Нѣтъ, это не годится. И что сказалъ бы г. Спеллингъ!
-- Ахъ, г. Поултеръ, я отдамъ вамъ всѣ мои деньги, если вы одолжите мнѣ саблю на недѣлю. Право же!-- И Томъ вытащилъ изъ кармана соблазнительно-большую монету.
-- Хорошо, -- съ большою важностью отвѣтилъ г. Поултеръ.-- Только ужъ, знаете, не попадайтесь!
-- Конечно! Я спрячу ее подъ кровать или въ мой сундукъ, на самое дно!-- въ живостью пообѣщалъ Томъ.
-- Да покажите, умѣете ли вы вынимать ее, не порѣзавшись.
Опытъ тотчасъ былъ произведенъ нѣсколько разъ, и совѣсть Поултера успокоилась совершенно.
-- Такъ помните же, Тулливеръ, -- сказалъ онъ,-- что я беру ваши деньги, только, чтобы быть увѣреннымъ, что вы не надѣлаете бѣдъ.
-- Конечно, нѣтъ, г. Поултеръ!-- отвѣтилъ Томъ, съ восторгомъ вручая ему монету и подхватывая саблю, которая, какъ онъ тотчасъ же подумалъ, могла бы быть и полегче.
-- А если г. Стеллингъ встрѣтитъ васъ съ нею?-- спросилъ г. Поултеръ.
-- Ахъ, онъ всегда сидитъ наверху у себя въ кабинетѣ, по субботамъ послѣ обѣда,-- отвѣтилъ Томъ, не любившій обманывать, но не пренебрегавшій небольшою хитростью въ случаѣ нужды. Онъ унесъ саблю съ торжествомъ и страхомъ (страхомъ -- какъ бы не встрѣтить кого-нибудь изъ Стеллинговъ) къ себѣ въ спальню, гдѣ послѣ нѣкотораго размышленія запряталъ ее въ шкапъ, позади висѣвшей тамъ одежды. Въ этотъ вечеръ онъ заснулъ съ мыслью, что поразитъ Магги, когда та пріѣдетъ: привяжетъ себѣ саблю къ поясу краснымъ шарфомъ и увѣритъ ее, что сабля -- его собственная и что онъ идетъ въ солдаты. Одна Магги была, по его мнѣнію, достаточно глупа, чтобы ему повѣрить, и никому, кромѣ нея, онъ не посмѣлъ бы сознаться, что у него есть сабля. А Магги, дѣйствительно, должна была черезъ недѣлю навѣстить брата, передъ отправленіемъ своимъ въ пансіонъ вмѣстѣ съ Люси.