Бѣдный Томъ геройски переносилъ свою жестокую боль и твердо соблюдалъ свое рѣшеніе "не выдавать" г. Поултера. Но душу его угнетало опасеніе настолько ужасное, что онъ даже не рѣшался предложить вопросъ, на который могъ получить роковой утвердительный отвѣтъ: онъ не посмѣлъ спросить ни у доктора, ни у г. Стеллинга: "Останусь-ли я хромымъ?" У него хватило самообладанія не кричать отъ боли; но когда перевязка была окончена и онъ остался наединѣ съ Магги, сидѣвшей у его постели, дѣти разрыдались вмѣстѣ, положивъ головы на одну подушку. Томъ представлялъ себѣ, какъ онъ будетъ ходить на костыляхъ, точь въ точь, какъ хромой сынъ колесника; а Магги, даже не догадываясь, что у него на умѣ, рыдала изъ сочувствія.
Ни врачу, ни г. Стеллингу не пришло въ голову снять этотъ гнетъ съ души мальчика и разсѣять его страхи. Но Филиппъ дождался, чтобы проводили хирурга, и на обратномъ пути подстерегъ г. Стеллинга, чтобы задать тотъ вопросъ, котораго не рѣшился предложить Томъ.
-- Извините... но позвольте узнать, сказалъ-ли г. Аскернъ, что Тулливеръ будетъ хромой.
-- Да нѣтъ же, нѣтъ!-- отвѣтилъ Стеллингъ.-- Не навсегда, а только на время.
-- Сказалъ-ли онъ объ этомъ Тулливеру, какъ вы думаете?
-- Нѣтъ, объ этомъ ничего не было сказано.
-- Такъ не позволите-ли мнѣ пойти сказать ему?
-- Да, разумѣется. Разъ вы объ этомъ спросили, то и мнѣ начинаетъ казаться, что онъ можетъ безпокоиться объ этомъ. Ступайте къ нему, но постарайтесь вести себя потише.
Первою мыслью Филиппа, когда онъ услышалъ о случившемся, было: "Неужели Тулливеръ останется хромымъ? Какъ ему будетъ тяжело!" И сразу состраданіе смыло память объ обидахъ, нанесенныхъ ему Томомъ. Онъ живо представлялъ себѣ, что теперь должно происходить въ душѣ больного: самъ онъ прожилъ на свѣтѣ четырнадцать лѣтъ и почти все это время съ нимъ было неразлучно сознаніе непоправимой жестокости его доли.
-- Знаешь, Тулливеръ, г. Аскернъ говоритъ, что ты скоро совсѣмъ поправишься,-- съ нѣкоторой робостью сказалъ онъ, тихо подходя къ постели Тома.-- Я только что спрашивалъ г. Стеллинга, и онъ сказалъ, что черезъ нѣсколько времени ты будешь ходить попрежнему.
Томъ поднялъ глаза и отъ внезапной радости у него на минуту прервалось дыханіе; потомъ онъ глубоко вздохнулъ и устремилъ взглядъ прямо въ лицо Филиппу, чего не бывало уже недѣли двѣ. Магги же при этомъ намекѣ на возможность бѣды, о которой она и не помышляла, огорчилась вдвое; одна мысль о томъ, что братъ могъ остаться хромымъ навѣкъ, несмотря на увѣреніе, что этого не будетъ, взволновала ее такъ, что она прижалась къ нему и снова заплакала.
-- Не будь же глупенькой, Магги!-- нѣжно сказалъ Томъ, чувствуя себя теперь очень храбрымъ:-- Я скоро поправлюсь.
-- Прощай, Тулливеръ!-- сказалъ Филиппъ, протягивая свою маленькую нѣжную руку, которую Томъ немедленно сжалъ своими болѣе солидными пальцами -- Слушай, -- сказалъ Томъ, -- спроси позволенія у г. Стеллинга приходить посидѣть со мною, Уэкемъ, покуда я не поправлюсь. И разскажи мнѣ о Робертѣ Брюсѣ, знаешь.
Послѣ этого Филиппъ сталъ проводить все свободное время вмѣстѣ съ Томомъ и Магги. Томъ съ прежнимъ удовольствіемъ слушалъ разсказы о воинахъ, но старательно подчеркивалъ то обстоятельство, что всѣ тѣ великіе воители, которые совершили столько подвиговъ, оставаясь невредимыми, были покрыты съ головы до ногъ превосходною бронею, почему, по его мнѣнію, имъ и сражаться было легко. Онъ не поранилъ бы себѣ ногу, будь на немъ желѣзные сапоги. Онъ съ величайшимъ интересомъ выслушалъ новый разсказъ Филиппа о человѣкѣ, который былъ жестоко раненъ въ ногу и кричалъ отъ боли такъ ужасно, что товарищи, будучи не въ силахъ выдержать, высадили его на необитаемый островъ, оставивъ ему только нѣсколько чудодѣйственныхъ отравленныхъ стрѣлъ, чтобы убивать животныхъ для своего пропитанія.
-- А я, знаешь, не оралъ,-- замѣтилъ Томъ,-- хотя нога-то у меня, пожалуй, болѣла не меньше, чѣмъ у него! Только трусы орутъ.
Но Магги стояла на томъ, что, когда что-нибудь очень болитъ, то тогда позволительно кричать, и что очень жестоки тѣ люди, которые не желаютъ переносить крика. Она интересовалась узнать, была-ли у Филоктета сестра, а если была, то почему не осталась съ нимъ на необитаемомъ островѣ, чтобы ухаживать за нимъ.
Однажды, вскорѣ послѣ этого разговора, Филиппъ и Магги сидѣли въ классной одни, пока Тому перевязывали ногу. Филиппъ читалъ, а Магги праздно слонялась по комнатѣ, ни за что не принимаясь, такъ какъ знала, что скоро ее позовутъ къ Тому. Наконецъ, она подошла къ Филиппу и облокотилась на его столъ, чтобы посмотрѣть, что онъ дѣлаетъ. Они уже были теперь старыми друзьями и совершенно не дичились другъ друга.
-- Что это вы читаете но гречески?-- спросила она,-- Это стихи, я вижу, потому что короткія строчки.
-- Это -- про Филоктета, того хромого, о которомъ я разсказывалъ вамъ вчера,-- отвѣтилъ онъ, подпирая голову рукою и глядя на нее такъ, какъ будто совсѣмъ не сердится, что она ему помѣшала.
Темные глаза Магги, облокотившейся на столъ, принимали между тѣмъ все болѣе неподвижное и задумчивое выраженіе, точно она давно забыла и о Филиппѣ, и о его книгѣ.
-- Магги,-- сказалъ Филиппъ послѣ минутнаго молчанія, не мѣняя позы и глядя на нее, -- если бы у васъ былъ такой братъ, какъ я, какъ вы думаете, стали бы вы его любить не меньше Тома?
Магги встрепенулась, пробудившись отъ своихъ грезъ, и сказала:
-- Что?
Филиппъ повторилъ вопросъ.
-- О, даже больше,-- отвѣтила она тотчасъ-же.-- Нѣтъ, не больше, потому что я-думаю, что больше не въ силахъ любить, чѣмъ люблю Тома... Но мнѣ было бы такъ жаль -- такъ жалко васъ.
Филиппъ покраснѣлъ: онъ хотѣлъ узнать, могла-ли бы она любить его, несмотря на его уродство, и однако при ея прямомъ намекѣ онъ смутился. Магги, какъ ни была молода, поняла, что сдѣлала ошибку. До сихъ поръ, она инстинктивно держала себя такъ, какъ будто вовсе не замѣчала горба Филиппа: собственная обостренная чувствительность и непріятное чувство, которое она всегда испытывала, слыша въ своей семьѣ критическія замѣчанія о своей особѣ, внушили ей такой образъ дѣйствія, достойный высшей благовоспитанности.
-- Но вы такъ умны, Филиппъ, и умѣете играть и пѣть,-- поспѣшно продолжала она.-- Я бы желала имѣть васъ братомъ. Я очень васъ люблю; вы сидѣли бы дома со мною и учили бы меня всему, не правда-ли? И по гречески, и всему?
-- Но вѣдь вы же скоро уѣдете и поступите въ школу, Магги,-- сказалъ Филиппъ,-- и тогда забудете про меня, и вамъ станетъ все равно. А потомъ я увижу васъ взрослою, и тогда вы вовсе не обратите на меня вниманія.
-- Ой, нѣтъ, я не забуду васъ, -- сказала Магги, серьезно качая головой.-- Я никогда не забываю никого и ничего, даже и въ разлукѣ. Я все думаю о бѣдномъ Япѣ: онъ подавился, и Лука говоритъ, что онъ околѣетъ. Только не говорите Тому, потому что это огорчитъ его. Вы никогда не видали Япа: чудная такая собаченка, и никто не любитъ ее, кромѣ насъ съ Томомъ.
-- И вы любите меня не менѣе Япа, Магги?-- сказалъ Филиппъ, грустно улыбаясь.
-- О, да, я думаю,-- сказала. Магги и засмѣялась.
-- А вотъ я такъ очень люблю васъ, Магги, и никогда васъ не забуду,-- сказалъ Филиппъ;-- а когда мнѣ будетъ очень скверно, я буду вспоминать о васъ и жалѣть, что у меня нѣтъ сестры съ такими-же черными глазами, какъ у васъ.
-- А чѣмъ вамъ нравятся мои глаза?-- сказала Магги, испытывая большое удовольствіе. Никогда и ни отъ кого, за исключеніемъ отца, она не слыхивала похвалъ своимъ глазамъ.
-- Я не знаю,-- отвѣтилъ Филиппъ.-- Они непохожи ни на чьи другіе. Они какъ будто хотятъ сказать...-- сказать доброе слово. Я не люблю, чтобы другіе очень присматривались ко мнѣ, но когда вы глядите на меня, Магги, то мнѣ это пріятно.
-- Вотъ что! Пожалуй, вы любите меня болѣе чѣмъ Томъ,-- сказала Магги съ оттѣнкомъ горечи. Затѣмъ, не зная, какъ убѣдить Филиппа, что могла бы любить его несмотря на горбъ, она сказала:
-- Хотите, я поцѣлую васъ, какъ цѣлую Тома? Я поцѣлую, если вы хотите.
-- Да, очень хочу; меня никто не цѣлуетъ.
Магги обняла его руками за шею и поцѣловала очень серьезно.
-- Вотъ!-- сказала она.-- Я всегда буду помнить о васъ и цѣловать васъ каждый разъ, какъ увижу, сколько бы ни прошло времени. А теперь я пойду, потому что докторъ, кажется, кончилъ перевязку.
Когда ихъ отецъ пріѣхалъ во второй разъ, Магги сказала ему:
-- Ахъ, папа, Филиппъ Уэкемъ такъ добръ къ Тому, онъ -- такой умный мальчикъ и я люблю его! Ты тоже любишь его, Томъ, неправда-ли? Скажи, что любишь,-- прибавила она умоляющимъ голосомъ.
Томъ слегка покраснѣлъ, взглянулъ на отца и сказалъ:
-- Я не стану дружить съ нимъ, когда кончу ученье, папа; но теперь мы помирились, потому что у меня очень болѣла нога, и онъ научилъ меня играть въ шашки, и я могу обыгрывать его.
-- Ладно, что-жъ?-- отвѣтилъ Тулливеръ.-- Если онъ съ тобою хорошъ, старайся платить тѣмъ же. Онъ -- несчастный калѣка и похожъ на свою покойную мать. Но однако, и отцовская кровь въ немъ есть: такъ, все таки, поостерегись.
Противоположность натуръ обоихъ мальчиковъ сдѣлала предостереженіе г-на Тулливера совершенно излишнимъ. Несмотря на доброту Филиппа въ дни бѣдствія Тома и на благодарность послѣдняго, они не сдѣлались друзьями. Когда уѣхала Магги, а у Тома зажила нога, все мало-по-малу пошло по старому: Филиппъ часто раздражался и брюжжалъ, а Томъ, забывши о своей болѣзни и обо всемъ, что съ нею было связано, опять сталъ видѣть въ немъ непріятнаго чудака, горбуна и сына мошенника. Чувство можетъ сблизить только такихъ людей, въ которыхъ есть хоть что нибудь сходное.