Разсказъ Мирры Лапидоть о себѣ и о своемъ печальномъ прошломъ -- одно изъ лучшихъ мѣстъ во всемъ романѣ. Мы позволимъ себѣ привести его цѣликомъ, тѣмъ болѣе, что онъ составляетъ самую полную характеристику этой, въ высшей степени поэтически очерченной Джорджомъ Элліотомъ, личности.
-- Первое мѣсто въ моихъ дѣтскихъ воспоминаніяхъ,-- говоритъ она миссиссъ Мейрикъ,-- занимаетъ лицо моей матери, хотя меня оторвали отъ нея, когда мнѣ не исполнилось и семи лѣтъ, а теперь мнѣ -- девятнадцать; жизнь моя началась въ ея объятіяхъ, подъ звуки ея пѣсенъ. Она все пѣла еврейскіе гимны, а такъ какъ я не понимала значенія словъ, то мнѣ казалось, что въ нихъ ни о чемъ не говорилось, кромѣ нашего счастья, нашей любви. Бывало -- лежу я въ своей бѣленькой постелькѣ, а она наклонится надо мной и поетъ тихимъ, нѣжнымъ голосомъ. Я и теперь часто вижу все это во снѣ. Еслибъ я увидала мать -- я бы навѣрное узнала ее; ахъ, много-много она горевала обо мнѣ; о, еслибъ мы могли свидѣться, еслибъ я могла высказать ей, какъ я люблю ее; кажется, все бы мнѣ было нипочемъ, я бы радовалась, что осталась жива! Отчаяніе точно овладѣло мной вчера, весь міръ казался полнымъ горя и неправды, я чувствовала, что мать умерла, и что смерть единственный путь, который приведетъ меня въ ней. Но въ самую послѣднюю минуту -- милосердіе въ образѣ человѣка пришло мнѣ на помощь, и я почувствовала въ душѣ довѣріе къ людямъ.
-- Тяжело говорить о разлукѣ съ матерью, но я должна сказать вамъ все; меня увезъ отъ нея -- отецъ; я думала, что мы уѣзжаемъ не на долго и была очень рада. Но мы взошли на корабль, земля все дальше и дальше оставалась позади насъ. Потомъ я захворала, думала, что путешествіе наше никогда не кончится, наконецъ мы вышли на берегъ. Я ничего не понимала, вѣрила всему, что говорилъ отецъ, онъ успокоивалъ меня, увѣрялъ, что я скоро вернусь къ матери. Мы были въ Америкѣ, и много лѣтъ прошло, прежде чѣмъ мы возвратились въ Европу. Отецъ перемѣнилъ фамилію, въ Лондонѣ онъ назывался: Богенъ, въ Ньюіоркѣ сталъ именоваться Лапидоть; впрочемъ, онъ увѣрялъ меня, что это -- его настоящее имя, что его носили еще его предки -- въ Польшѣ. Сначала я часто спрашивала: скоро-ли мы поѣдемъ? Старалась поскорѣе научиться писать, чтобы написать письмо въ матери; однажды отецъ, заставъ меня за этимъ занятіемъ, взялъ меня на колѣни и, приласкавъ, сказалъ, что мать и братъ мой умерли. Я повѣрила, и долго плакала объ нихъ по вечерамъ, лежа въ постелѣ. Часто, очень часто снилась мнѣ мать. Впрочемъ, и отецъ былъ со мной ласковъ, онъ и училъ и баловалъ меня. Онъ былъ актеръ, зналъ нѣсколько языковъ, писалъ и переводилъ театральныя пьесы. Съ нами долгое время жила одна итальянка -- пѣвица; она и отецъ занимались со мной; кромѣ того, у меня былъ учитель декламаціи. Я работала усердно, хотя была еще очень мала: мнѣ не исполнилось и девяти лѣтъ, когда я въ первый разъ выступила на сцену. Я легко заучивала наизусть, и ничего не боялась, но я и тогда уже ненавидѣла нашъ образъ жизни. У отца водились деньги, насъ окружала безпорядочная роскошь, къ намъ ходило много мужчинъ и женщинъ, они вѣчно спорили и громко смѣялись. Многіе изъ нихъ меня ласкали, но мнѣ непріятно было глядѣть на нихъ, я все вспоминала мать; сначала я инстинктивно сторонилась отъ нихъ, потомъ, когда стала много читать, познакомилась съ Шекспиромъ, съ Шиллеромъ, узнала различіе, существующее между добромъ и зломъ,-- начала сторониться уже сознательно. Отецъ надѣялся, что изъ меня выйдетъ великая пѣвица, всѣ находили голосъ мой удивительнымъ для ребенка, у меня были лучшіе учителя, но онъ вѣчно выставлялъ мое пѣніе напоказъ, точно я была табакерка съ музыкой: мнѣ это бывало очень тяжело. Вскорѣ я создала себѣ особый міръ изъ своихъ мыслей и всего, что мнѣ казалось прекраснымъ въ прочитанныхъ книгахъ и пьесахъ, и жила въ немъ. Съ каждымъ годомъ желаніе мое покончить съ этимъ ненавистнымъ образомъ жизни возрастало, но я боялась бросить отца, сознавая, что этотъ дурной поступокъ можетъ лишить меня моего внутренняго міра, въ которомъ посреди свѣтлыхъ образовъ жила со мною мать. Въ теченіи долгихъ, долгихъ лѣтъ эта дѣтская мысль не повидала меня.
-- Отецъ былъ равнодушенъ къ дѣламъ вѣры, но я помнила, что мать водила меня въ синагогу, и что я, по-долгу сидя у нея на колѣняхъ, смотрѣла сквозь рѣшетку, прислушивалась къ пѣнію, слѣдила за службой: мнѣ очень хотѣлось побывать къ синагогѣ; разъ, во время нашего пребыванія въ Нью-Іоркѣ, я выскользнула тайкомъ изъ дому, пошла отыскивать нашъ домъ молитвы, но заблудилась и еле нашла дорогу домой. Впослѣдствіи мы переѣхали на квартиру къ одной еврейкѣ; она брала меня съ собой въ синагогу, я читала ея молитвенники, ея библію, и такимъ образомъ понемногу ознакомилась съ своей вѣрой, съ исторіей своего народа. По мѣрѣ того, какъ я подростала, вспоминала прошлое, вдумывалась въ него, мнѣ все яснѣе и яснѣе становилось, что отецъ обманывалъ меня всѣ эти годы, что мать моя жива; я написала ей тайкомъ, я помнила старый лондонскій адресъ, но отвѣта не получила. Мнѣ было тринадцать лѣтъ, когда мы съ отцомъ покинули Америку и переселились въ Гамбургъ; я чувствовала себя совершенной старухой, я знала такъ много и вмѣстѣ съ тѣмъ такъ мало! Однажды, во время нашего плаванія, я сидѣла на палубѣ, и слышала, какъ одинъ джентльменъ сказалъ другому, указывая глазами на отца, пѣвшаго различныя пѣсенки для развлеченія пассажировъ.
-- Очевидно, очень умный еврей и, конечно, мошенникъ. Нѣтъ такого народа, который бы превосходилъ еврейскій въ двухъ отношеніяхъ: по ловкости мужчинъ, и по красотѣ женщинъ. Желалъ бы я знать на какой рынокъ онъ предназначаетъ свою дочку.
Слова эти объяснили мнѣ многое: всѣ мои несчастія, думалось мнѣ, происходятъ оттого, что я еврейка; мнѣ пріятно была сознавать, что мои страданія -- капля въ морѣ бѣдствій моего народа.
-- Послѣ этого мы жили въ разныхъ городахъ, преимущественно въ Гамбургѣ и Вѣнѣ, гдѣ отецъ надѣялся видѣть мой дебютъ на оперной сценѣ: его ожидало горькое разочарованіе -- голосъ мой, по увѣреніямъ моего учителя, былъ слабъ для сцены. Отецъ по прежнему любилъ меня, но между нами была стѣна: все, что было дорого и близко моему сердцу, я тщательно скрывала отъ него; онъ ко всему относился легко, точно будто земная жизнь -- вѣчный фарсъ или водевиль, тогда какъ существуютъ же трагедіи и драматическія оперы, въ которыхъ люди, добровольно избираютъ трудные пути, добровольно идутъ на страданіе. По-моему -- глупо все обращать въ шутку. Тѣмъ не менѣе отецъ мнѣ внушалъ состраданіе, онъ измѣнился, постарѣлъ, часто, безо всякой видимой причины, плавалъ по цѣлымъ часамъ; въ такія минуты я крѣпко-крѣпко прижималась къ нему и молилась за него!
-- Вскорѣ настало ужасное для меня время; отецъ устроилъ мнѣ ангажементъ на одномъ изъ небольшихъ вѣнскихъ театровъ. Здѣсь я страдала невыносимо. Меня окружили, со мной разговаривали мужнины, поглядывавшіе на меня съ странной, насмѣшливой улыбкой. Я была постоянно точно въ пещи огненной, особенно мучило меня вниманіе одного графа. Я ужасно боялась этого человѣка, не спускавшаго съ меня глазъ: что-то говорило мнѣ, что въ основѣ его чувства во мнѣ лежитъ презрѣніе къ еврейкѣ и актрисѣ. Онъ былъ не старъ и не молодъ, часто улыбался, глядя на меня, всегда говорилъ по-французски, называлъ меня mon petit ange; когда графъ приходилъ къ намъ, отецъ всегда выходилъ изъ комнаты. Графъ зналъ, что сцена мнѣ ненавистна; онъ однажды принялся уговаривать меня бросить ее, переѣхать къ нему въ его великолѣпный замокъ, гдѣ я буду жить царицей. Въ первую минуту я слова не могла выговорить, гнѣвъ душилъ меня, наконецъ произнесла:-- лучше я вѣкъ не сойду со сцены, и бросилась вонъ. Отецъ медленно расхаживалъ по корридору, въ двухъ шагахъ отъ комнаты, гдѣ мы сидѣли съ графомъ. Сердце мое замерло, я молча прошла въ себѣ и заперлась на ключъ. Ясно -- отецъ за-одно съ этимъ человѣкомъ: что мнѣ было дѣлать? Я желала одного: сохранить себя отъ зла, и молилась о ниспосланіи мнѣ помощи свыше; слишкомъ ужъ хорошо я знала, что такое жизнь женщинъ, которыхъ всѣ презираютъ. На другой день графъ исчезъ, а вскорѣ отецъ повезъ меня въ Прагу; со времени той страшной сцены, я постоянно была на-сторожѣ, а потому передъ отъѣздомъ изъ Вѣны уложила въ небольшой мѣшокъ самыя необходимыя вещи, и только ждала благопріятной минуты, чтобы бѣжать отъ всѣхъ этихъ ужасовъ. Рѣшимость моя усилилась, когда, въѣзжая въ Прагу, я увидала у дверей одного изъ лучшихъ тамошнихъ отелей слишкомъ знакомую мнѣ фигуру. Тутъ -- Богъ послалъ мнѣ свою помощь: въ четыре часа утра я, вмѣстѣ съ другими путешественниками, отправлявшимися на желѣзную дорогу, вышла изъ отеля, и солнце еще не взошло, когда я уже сидѣла въ вагонѣ, а поѣздъ уносилъ меня въ Дрезденъ; оттуда -- черезъ Брюссель и Кёльнъ -- пробралась я въ Дувръ, а затѣмъ -- въ Лондонъ. Здѣсь я бросилась искать мать, но, въ ужасу моему, не нашла ни улицы, ни дома, гдѣ мы когда-то жили; все въ старомъ кварталѣ было срыто, передѣлано, слѣдовъ прошлаго не оставалось никакихъ. Я вдругъ почувствовала страшное утомленіе, я была одна, безъ гроша денегъ, въ совершенно чуждомъ мнѣ мірѣ. У меня оставалось всего нѣсколько пенсовъ, я купила на нихъ хлѣба, чтобы хоть нѣсколько утолить голодъ, и спокойнѣе рѣшить вопросъ: жить мнѣ или умереть? Съ того дня, какъ меня разлучили съ матерью, я чувствовала, что я -- всѣми покинутый ребенокъ, окруженный посторонними, равнодушными людьми, не заботящимися о томъ, что такое жизнь этого ребенка въ его собственныхъ глазахъ, а употребляющими эту жизнь для своихъ цѣлей. Но теперь -- было еще хуже. Я всѣхъ боялась; мнѣ казалось, что мое отчаяніе -- голосъ Бога, повелѣвающаго мнѣ умереть. Съ самыхъ раннихъ лѣтъ я счастья не знала, каждое утро, просыпаясь, говорила себѣ: дѣлать нечего, терпѣть Но прежде у меня была надежда, теперь ея не стало! Чѣмъ болѣе я размышляла, тѣмъ сильнѣе становилась томившая меня усталость, пока я наконецъ не перестала думать, а душу мою не наполнила одна мысль -- мысль о Богѣ предвѣчномъ. Не все-ли равно -- жива я или нѣтъ? Когда вечеръ насталъ и солнце закатилось, мнѣ показалось, что ждать болѣе нечего. Я рѣшилась умереть; остальное вы знаете: м-ръ Деронда вѣдь сказалъ вамъ, какъ онъ нашелъ меня?
Понятно, что послѣ этого разсказа въ душѣ миссиссъ Мейрикъ возникаетъ сильная симпатія въ молодой дѣвушкѣ, столь страннымъ образомъ забредшей подъ ея гостепріимный кровъ: она предлагаетъ Дерондѣ оставить у нея Мирру, прибавляя: пусть сначала отдохнетъ хорошенько, соберется съ силами, а тамъ примется за работу, подобно моимъ дочерямъ; ей будетъ у насъ хорошо, всѣ мы уже и теперь любимъ ее.
Деронда тѣмъ охотнѣе принялъ ея предложеніе, что ему какъ разъ въ это время приходилось ѣхать за границу, гдѣ его ожидалъ сэръ Гуго со всей семьей, а ему не хотѣлось уѣхать, не устроивъ Мирру наилучшимъ образомъ. Ему казалось, что, уговоривъ ее жить, онъ какъ-бы обязался сдѣлать ея жизнь сносной, если не счастливой. Мирра смотрѣла на него какъ на избавителя, посланнаго ей Богомъ, онъ казался ей олицетвореніемъ всего, что есть на землѣ прекраснаго; она охотно осталась въ пріютившей ее семьѣ, а онъ съ спокойнымъ сердцемъ уѣхалъ въ Лейброннъ.
Такова была -- исторія Даніэля Деронды, до минуты его встрѣчи съ Гвендолиной Гарлетъ въ игорной залѣ.